Летние лагеря Выгода, в 40 км от Одессы, были оборудованы всем необходимым для выполнения учебно-боевых полетов на боевых самолетах, для учебы и жизни личного состава одной эскадрильи.
Полеты на двух аэродромах лагерей Выгода проводились регулярно. Погода благоприятствовала. Наш 1-й отряд в срок закончил программу обучения на самолете И-16. Я на самолетах УТИ-4 и И-16 налетал 20 часов, выполнил 137 посадок. Соответственно, меня научили взлету и посадке на самолете И-16; простому и частично высшему пилотажу: петля, переворот, боевой разворот, ввод и вывод из штопора; ориентировке, элементам воздушного боя и стрельбе по наземным целям.
К ноябрю 1938 года мы закончили курс летной подготовки на самолете И-16 и в палатках летних лагерей ждали приказа о присвоении воинского звания и назначении к новому месту службы, так как в Одессе, на наших бывших зимних квартирах, проходил новый набор курсантов. Только во второй половине декабря нам выдали документы об окончании школы летчиков, присвоили воинские звания младших лейтенантов, экипировали в заветную военную форму и отправили в части ВВС для дальнейшего прохождения службы.
4. Служба на Дальнем Востоке
Полеты на двух аэродромах лагерей Выгода проводились регулярно. Погода благоприятствовала. Наш 1-й отряд в срок закончил программу обучения на самолете И-16. Я на самолетах УТИ-4 и И-16 налетал 20 часов, выполнил 137 посадок. Соответственно, меня научили взлету и посадке на самолете И-16; простому и частично высшему пилотажу: петля, переворот, боевой разворот, ввод и вывод из штопора; ориентировке, элементам воздушного боя и стрельбе по наземным целям.
К ноябрю 1938 года мы закончили курс летной подготовки на самолете И-16 и в палатках летних лагерей ждали приказа о присвоении воинского звания и назначении к новому месту службы, так как в Одессе, на наших бывших зимних квартирах, проходил новый набор курсантов. Только во второй половине декабря нам выдали документы об окончании школы летчиков, присвоили воинские звания младших лейтенантов, экипировали в заветную военную форму и отправили в части ВВС для дальнейшего прохождения службы.
4. Служба на Дальнем Востоке
В середине января 1939 года, часов в 10—11 утра, поездом Москва — Хабаровск группа из 10 молодых летчиков из Одесской школы прибыла в пункт назначения, в г. Белогорск, что неподалеку от станции Куйбышевка Восточная, в сотне километров от Благовещенска. Погода была безоблачная и безветренная, мороз около 40°С. Нас встретили, приодели в новые полушубки и валенки. Привезли в гарнизон, устроили в гостинице, выдали талоны на питание. На следующий день мы уже были на службе в своей части. Пятерых, в том числе и меня, определили в 1-ю эскадрилью 29-го Краснознаменного истребительного авиаполка, имевшего на вооружении истребители И-16 с моторами М-22. Командиром 29-го иап был майор Шалимов В. М., командиром нашей 1-й эскадрильи — капитан П. Чистяков.
Распределили нас по звеньям, и началась наша настоящая учеба мастерству летчика-истребителя. Изучение карт и зачет по знанию района полетов, экзамены и зачеты по знанию техники и теоретических дисциплин. Знание инструкций и наставлений, проверка эксплуатационных навыков. Затем полеты днем на пилотаж простой и сложный, одиночные и групповые полеты, одиночный и групповой воздушные бои, стрельбы по наземным и воздушным целям, полеты по маршрутам на малых и больших высотах… На второй год, параллельно с полетами на отработку техники пилотирования и боевое применение, нас обучили полетам «под колпаком» — по приборам на УТИ-4, полетам ночью на УТИ-4 и И-16.
Самолет И-16 был известнейшим советским истребителем 30-х годов, созданным в КБ Н. Н. Поликарпова. Моноплан с низкорасположенным крылом, на двухколесном шасси, убирающемся летчиком механически, посредством вращения рукоятки, с одним мотором М-22, затем М-25 и к концу 30-х годов с мотором М-63, более мощным и более высотным. Максимальная скорость от 420 до 525 км/час к зависимости от мотора. Высота от 7000 до 9000 м. Вооружение 2—4 пулемета ШКАС или 2—4 пулемета БС, или 2 пушки ШВАК и другие варианты.
Немаловажное значение в нашем становлении как летчиков-истребителей имело то обстоятельство, что мы служили в прославленном Краснознаменном полку, ранее называвшемся «Первой Краснознаменной эскадрильей», стяжавшей ратную славу еще в Гражданскую войну. Эту эскадрилью формировал и позднее ею командовал выдающийся летчик Гражданской войны И. У. Павлов, впоследствии главный инспектор ВВС РККА. В этой эскадрилье служили выдающиеся летчики: В. П. Чкалов, первый дважды Герой Советского Союза С.И. Грицевец, дважды Герой Советского Союза маршал авиации Е. Я. Савицкий.
Первая встреча с капитаном Е.Савицким у меня произошла весной 1939 года в Куйбышевке-Восточной Амурской области, на малом аэродроме, при следующих обстоятельствах.
В солнечное весеннее утро, когда подтаявший за день зимний снег к утру замерзает, из штаба полка поступила команда: «Всем прибыть на построение». Личный состав полка, в том числе и наша эскадрилья, был построен в «каре» перед штабом полка. На построении я впервые увидел вновь прибывшего на должность заместителя командира 29-го Краснознаменного полка Е. Савицкого. Капитан Савицкий, затянутый армейским ремнем с портупеями и одетый строго по форме, после небольшой вступительной речи поставил перед строем прибывших из училища двух молодых летчиков — лейтенанта И. Макеева и лейтенанта А. Моисеева и начал их распекать за появление нетрезвыми в общественном месте. Он всячески ругал, оскорблял и унижал их так, как я никогда не слышал. У меня к нему еще тогда зародилась неприязнь, укоренившаяся после того, как я получил от него взыскание за пилотаж якобы не в своей зоне. На самом деле я пилотировал там, где должен был пилотировать.
В марте месяце 1940 года полк базировался в Возжаевке. Наша 1-я эскадрилья находилась в зимних лагерях на полевом аэродроме Васильки. Летчики эскадрильи вели плановые полеты, когда на аэродроме произвел посадку самолет заместителя командира авиаполка Савицкого. После стрельбы по конусу я со старшим лейтенантом Толмачевым и другими летчиками, которые участвовали в стрельбах, подсчитывали свои пробоины в конусе. Дырок моего цвета в конусе (у каждого летчика пули красились своим цветом) было больше, чем у других летчиков. К конусу подошли капитан Савицкий и командир эскадрильи капитан П. Чистяков. Савицкий посмотрел на конус и сказал:
— По конусу стрелять научились, а научились ли драться?
Комэск Чистяков ответил:
— Умеют и драться.
Тогда капитан Савицкий сказал, что тот, кто стрелял желтыми или синими пулями (пули моего цвета), полетит на воздушный бой с ним, и поставил задачу: «Взлет парой, по команде, на высоте 1500 м расходимся разворотом на 90°, через минуту, разворотом на 180°, сходимся. Вылет через 10 минут».
Я подошел к своему самолету. Самолет заправляли бензином. Я сказал технику, чтобы заправили не более 150 литров, то есть на 30 минут полета. Взлетели парой. Капитан Савицкий набрал заданную высоту. Самолеты были одинаковые — И-16 с двумя пушками ШВАК и двумя пулеметами ШКАС. При встрече, после первого же боевого разворота, мой самолет оказался в более выгодном положении, выше и несколько сзади. Видя, что бой будет проигран, капитан Савицкий взял курс на Поздеевку и со снижением ушел на базовый аэродром.
Я же вернулся и произвел посадку на аэродроме Васильки. Комэск меня похвалил, а Савицкий после этого боя просто меня перестал замечать. Как мне кажется, я ущемил тогда его самолюбие.
Летом 1940 года 29-й Краснознаменный иап находился в летних лагерях. Штаб полка и две эскадрильи, 2-я и 4-я, базировались на аэродроме Завитая Амурской области. Две эскадрильи, 1-я и 3-я, базировались на полевом аэродроме Успеновка, в 15 км от Завитой.
Летчики 1-й эскадрильи должны были выполнять тренировочные прыжки с парашютом под руководством полкового парашютиста лейтенанта С. Медового. В один из пасмурных летних дней на аэродром Успеновка на У-2 прилетел заместитель командира полка капитан Е. Савицкий с лейтенантом С. Медовым. Лейтенант С. Медовой совмещал две должности — инструктора парашютного спорта полка и личного секретаря депутата СССР майора В. М. Шалимова, командовавшего тогда 29-м иап и бывшего депутатом Верховного Совета СССР первого созыва.
Полетов в этот день не было, и капитан Савицкий решил провести парашютные прыжки. На аэродроме выложили для прыжков посадочное «Т». Командиру 1-й эскадрильи капитану П. Чистякову он приказал на У-2 вывозить своих летчиков на прыжки. Погода была облачная, высота нижнего края облаков 500 м, видимость хорошая, безветренно, и капитан Савицкий решил выполнять прыжки и бросать летчиков с высоты 400 м. Капитан Савицкий взлетел на У-2 с солдатом — укладчиком парашютов, как сейчас помню, худеньким, маленького роста. Савицкий выбросил его с высоты 200 м. Солдат — опытный парашютист — нормально раскрыл парашют и приземлился точно у «Т». После этого прыжка Савицкий сказал:
— Какие вы истребители, если не хотите прыгать с парашютом.
Капитан Чистяков стал вывозить летчиков на прыжки. Подошла и моя очередь. На высоте 400 м я покинул самолет. Через пару-тройку секунд выдернул кольцо. Раскрыв парашют, почувствовал, что скорость снижения гораздо больше, чем обычно. Посмотрел вверх и увидел, что стропа парашюта перехлестнула купол. Я хотел достать нож и перерезать эту стропу, но понял, что этого сделать не успею. Земля быстро неслась на меня. Я сгруппировался и принял необходимую позу для приземления. Ногами сильно ударился о землю, в глазах потемнело. Когда ко мне подбежали товарищи, в глазах уже прояснилось. Я поднялся с земли и начал собирать парашют.
Спасло меня то, что стропа парашюта перехлестнула купол не по центру, а немного в стороне, кроме того, был мягкий грунт, да мой вес тогда был не более 60 кг.
После моего прыжка капитан Савицкий сел в свой самолет У-2 и улетел на базовый аэродром Завитая и только оттуда по телефону спросил, как чувствует себя младший лейтенант Пепеляев.
Возвратившись с Корейской войны в Советский Союз, 324-я авиадивизия вошла в состав войск ПВО страны. Генерал-лейтенант авиации Савицкий, будучи командующим авиацией ПВО страны, с группой офицеров часто наведывался на аэродром Инютино в 196-й иап. Проводил различные эксперименты и изучал опыт боевых действий полка. Нам всем было известно, что после убытия из Кореи наши сменщики, то есть летчики 97-й иап, несли большие потери и американцы свободно ходили над аэродромом Андунь. Эту информацию мы получали от наших бывших техников, которые приезжали из Кореи.
Генерал Савицкий никак не хотел смириться с тем, что авиаполки ПВО воюют хуже, чем летчики ВВС, поэтому его команда стремилась всячески принизить успехи летчиков 324-й авиадивизии, бывшей дивизии ВВС в Кубинке. Отсюда нападки Савицкого на самолет МиГ-15. Якобы он гораздо хуже в бою, чем самолет Ф-86. Препятствия Савицкого в достойном награждении летчиков 196-го иап за боевую работу были значительны. Из шести летчиков, представленных к званию Героя, пропустил только меня. Многие летчики за боевые вылеты, воздушные бои и победы по нормам Отечественной войны заслужили боевые ордена, а их наградили орденами Красной Звезды. Мне лично рассказал И. Н. Кожедуб, что все представления, которые он написал на летчиков 196-го иап, не пропустил выше генерал Савицкий.
Савицкого давно нет, да и нет многих летчиков, заслуживших награды в Корее. Это уже история. А все-таки обидно за несправедливость, которая существовала и существует в нашей жизни до сего времени.
29-й Краснознаменный полк начал боевые действия в первые дни Великой Отечественной войны. За успешные боевые действия под Москвой первыми в Советских ВВС его летчики стали гвардейцами, после того как полк, уже 6 декабря 1941 года, был преобразован в 1-й гвардейский иап.
За два года службы в этом полку я многое познал. Научился летать днем и ночью, освоил высший пилотаж на самолете И-16. Научился стрелять по наземным и воздушным целям, вести одиночный свободный воздушный бой, освоил полеты под колпаком на УТИ-4, полеты по маршруту и т. д. За 1939 и 1940 годы в 29-м Краснознаменном полку я налетал 270 часов.
Необходимо отметить, что на Дальнем Востоке и во время, и до, и после Отечественной войны в частях истребительной авиации всегда, днем и ночью, находилось на боевом дежурстве звено в готовности №2. Это когда самолет готов к полету и находится на старте, а летчик, в летном обмундировании и полной готовности, находится неподалеку от самолета. В приказе, особенно на бумаге, боевое дежурство экипажей истребительной авиации кажется простым. На самом деле это очень сложная, трудная и тяжелая работа, требующая высокой согласованности, четкости и дисциплины.
В довоенные годы на Дальнем Востоке исключительно большое внимание, особенно в истребительной авиации, уделялось боевой готовности частей и подразделений. Регулярно, два, три раза в год, проводились боевые тревоги для полка, а для эскадрильи они устраивались каждые два месяца. Отрабатывались оповещение, сбор личного состава, подготовка самолетов к вылету, вылет полка или эскадрильи, оборона аэродрома и т. п. В период боевых действий на озере Хасан и на Халхин-Голе большинство истребительных авиаполков базировалось на полевых аэродромах и несло боевое дежурство, находясь в первой и второй готовности.
Особое внимание уделялось боевой подготовке дежурного звена. Я расскажу, как осуществлялось боевое дежурство звена истребителей И-16 в 21-м Краснознаменном истребительном авиаполку зимой 1939—1940 года. К боевому дежурству допускались летчики, подготовленные к боевым действиям днем в простых метеоусловиях, обученные простому и высшему пилотажу, полетам в группе, умеющие стрелять по воздушным и наземным целям, вести свободный воздушный бой. Меня, как и других, допустили к боевому дежурству после того, как я освоил указанные элементы полетов.
Летчиков, допущенных к боевому дежурству, отмечали приказом по полку, выдавали личное оружие — пистолет ТТ. Меня к боевому дежурству допустили примерно через полгода после прибытия в полк. Помню, как мы, молодые летчики, завидовали «старикам», которые ходили на боевое дежурство при личном оружии.
…Мы уже ходили в дежурное звено и носили пистолеты, а младший лейтенант В. Липатов в полетах отставал и поэтому «своего» пистолета не имел. Однажды, желая показать, что он не такой уж «зеленый», пристал к младшему лейтенанту И. Власову:
— Дай мне пистолет сходить на танцы. Ну, пожалуйста, дай!
Власов пистолета, однако, не дал, важно отрезав:
— Полетай с мое, получишь пистолет. Дежурное звено заступило в 17 часов, на сутки.
Летчики на своих самолетах подруливали к стоянке, это 20—30 метров от дежурного помещения, и ставили самолеты на место уруливших самолетов отдежурившего звена.
На аэродроме Поздеевка личный состав дежурного звена размещался в двух фанзах, соединенных между собой тамбуром, в котором находились столовая и коридор. Вход был в коридор, из которого дверь прямо в столовую, а вправо и влево двери в одну и другую фанзы. Фанза — это сборный, круглый, утепленный, деревянный домик, снаружи похожий на юрту кочевников. В фанзе диаметром 8—10 метров был деревянный пол, два или четыре небольших окна, печь и все необходимое для жилья и работы. В одной из фанз размещался летный состав, в другой техники и мотористы. В фанзе летчиков были три или четыре металлические кровати с постелями, стол, стулья, патефон, как правило — с одной пластинкой, репродуктор — круглая темная тарелка. Были здесь шахматы, шашки, домино, различные инструкции, уставные наставления, а также полевой телефон для связи со штабом и оперативным дежурным. Летчики в течение суток во время дежурства находились здесь в меховых комбинезонах и меховых унтах, поэтому часто фанзу проветривали, открывали двери, чтобы было прохладно.
Другая фанза для технического состава была оборудована проще. В фанзе были сделаны нары с матрацами для отдыха. Стоял стол с настольными играми и спецлитературой, скамейки и небольшая печь.
Между фанзами было оборудовано теплое помещение и коридор с дверями на улицу, в каждую фанзу и столовую, где ужинали, обедали и завтракали по очереди летчики и технический состав. В столовой стояли стол человек на десять, покрытый клеенкой, пара скамеек, шкаф с посудой и плита для подогрева пищи. В назначенное время из летной и технической столовых пищу в термосах привозила официантка, разогревала на печке и подавала на стол.
Летом с самолетами и бытом личного состава дежурного звена было проще. Зимой, в мороз возникали сложности. Теплая одежда стесняла движения и работу как летчиков, так и техников. При температурах — 20°С и ниже быстро охлаждались моторы. Холодный мотор не запускался, поэтому на прогретые моторы надевались теплые, ватные чехлы с юбкой. Под юбкой на санках ставили катализаторы — специальные печи, в которых очень медленно сжигался бензин, создавая нужную температуру, необходимую для быстрого запуска мотора.
Во время дежурства с целью тренировки часто проводились боевые тревоги. Отрабатывались действия личного состава с целью сокращения времени вылета. Поднимали в воздух дежурное звено очень редко. Право на подъем звена имел только командир полка.
Большую часть времени личный состав дежурного звена проводил весело, рассказывая друг другу байки и анекдоты, шутя и подтрунивая друг над другом.
Приведу пример нештатной ситуации, случившейся со мной при выполнении тренировочного полета.
Зимой 1940 года 29-й иап проводил плановые тактические учения. Эскадрильи полка, каждая в свое время, взлетали с базового аэродрома Поздеевка и, выполнив задание, должны были приземлиться на полевом аэродроме Михайловка. 1-я авиаэскадрилья под командованием капитана П. Чистякова в составе 10 самолетов И-16 в боевом порядке «клин звеньев» и один самолет сзади, в котором находился я как штурман эскадрильи, взлетела вовремя. Полет эскадрильи по маршруту на малой высоте, с целью посадки на аэродроме Михайловка, начался очень хорошо. Погода была безоблачная, видимость отличная. После взлета, через 50—60 км полета, впереди, на высоте 400—500 м, стали появляться редкие рваные облака. Чем дальше шла группа на северо-восток, тем плотнее и ниже опускались облака. Выше облаков поднимались горы. И когда сплошные облака стали совсем закрывать горы, командир эскадрильи, покачав крыльями, вошел своим звеном в облака.
Я одновременно пристроился четвертым к левому звену, чтобы пробивать облака в плотном строю. Радиосвязи тогда между самолетами не было. В облаках я смотрел не на приборы, а на впереди идущий самолет и чувствовал, что полет звена в облаках проходит не так, как должен выполняться. Звено, пробив облака, вышло из них с большим углом набора, с креном 50—60° и на очень малой скорости. Так как я был четвертым в звене и оказался внутри группы, скорость оказалась недостаточной, и мой самолет сорвался в штопор. Это видели командир звена мл. лейтенант И. Власов и другие летчики, пробившие облака.
Штопоря в облаках, я отдал от себя вперед ручку управления, по показанию прибора поворота и скольжения остановил вращение самолета и стал выводить самолет из пикирования. Слева в тумане увидел большие зеленые ели. Стал кренить самолет вправо, там в тумане такие же ели. Сохраняя поперечное равновесие самолета, я прибавил обороты и перевел его в набор высоты. В наборе скорость полета стала падать, я это чувствовал, так как кабина самолета И-16 открыта, отдаю ручку от себя — скорость растет, так несколько раз — вверх, вниз, пока не увидел прибор скорости. Установил по прибору нужную скорость и вывел самолет за облака. За облаками светило яркое солнце, внизу простиралось огромное поле белых облаков, и ни одного самолета. Установил нужный курс и прилетел на аэродром Михайловка, там облаков не было. При заходе на посадку рассмотрел, куда зарулила наша эскадрилья, и, произведя посадку, зарулил туда же.
Хочу объяснить, почему я не видел прибора скорости, почему остался жив, почему так получилось.
Я получил хорошие навыки полетов по приборам на самолете УТИ-4 (двухместный самолет И-16), выполнил программу полетов под колпаком. Под колпаком на УТИ-4 отработал и вывод самолета из штопора. После вывода самолета И-16 из штопора в облаках я не видел прибора скорости потому, что на И-16 он расположен не в том месте приборной доски, что на самолете УТИ-4. А не врезался я в землю потому, что четко и быстро вывел самолет из штопора, причем направление выхода самолета из штопора совпало с направлением долины между горами, в которую попал самолет.
Хочу также рассказать, к чему приводят мелкие на первый взгляд неточности, несвоевременные действия летчика по включению какого-либо тумблера, снятию предохранителя, перезарядки оружия и т. п., а также плохое знание всего того, что имеется в кабине самолета. Летчик должен все это не только хорошо знать и уметь управлять в нормальном полете. Он, если хочет жить, должен своевременно включить и выключить тумблер, кнопку, рычаг и в экстремальных условиях, когда в кабине ничего не видит, в условиях задымленности, тряски, перегрузок.
Приведу пример. Весной 1940 года, в апреле, с адъютантом 1-й эскадрильи старшим лейтенантом И. Толмачевым мы выполняли стрельбу по наземным целям. Я был ведомым. Перед полетом Толмачев сказал мне:
— Стрелять будем не по одному, а парой. Чтобы было эффектно, огонь будем вести одновременно. Раньше меня огонь не открывать.
На пикировании с углом 40—45° я прицелился по своему щиту и ждал, когда откроет огонь Толмачев. Увидев наконец, что ведущий открыл огонь, я нажал на гашетку пулеметов, а гашетка не двигается! Посмотрел в кабину, чтобы снять предохранитель, отодвинул его и вижу, что до земли остались считанные метры. Энергично потянул ручку управления. Сжался, ожидая удара о землю. Но на этот раз меня пронесло. Руководитель стрельб на полигоне заметил потом:
— Я видел, как самолет при выводе из пикирования коснулся земли, поднял облако снега и ушел с набором.
Если мой полет на стрельбу закончился благополучно, то через несколько дней полет на стрельбу летчика 2-й эскадрильи мл. лейтенанта Мазия закончился плачевно. На пикировании, при стрельбе по щитам, летчик, очевидно, повторил мою ошибку, вовремя не снял предохранитель, опоздал с выводом самолета. Самолет И-15 ударился о землю лыжами, левой коробкой крыльев (И-15 биплан) и стал разрушаться. Двигатель укатился до километра вперед. Летчика с сиденьем вырвало из кабины. Пролетев в воздухе метров 150, он ударился о копну сена, рикошетом от копны пролетев еще 50—60 метров, упал на следующую скирду. Прокатившись по скирде, он на ней и остался. Направление скирды совпало с траекторией полета летчика, выброшенного из самолета. Летчика Мазия на санитарном самолете У-2 отвезли в госпиталь. Ему была сделана трепанация черепа, и он остался жив.
Эти два случая показывают, что летчики в обоих случаях вовремя не выполнили «мелочь» — не сняли с предохранителя гашетку пулеметов. Были и обратные случаи, когда летчик загодя снимал с предохранителя кнопку стрельбы МиГ-15 и, случайно при рулении нажав на нее, стрелял изо всех пушек.
Хочу обратить внимание на некую особенную культуру, сложившуюся в жизни и быту летного состава. Не хочу анализировать, откуда и когда все это появилось, но прекрасно знаю, что поведение и некоторые неписаные правила быта, жизни по традиции передавались от одного поколения летчиков к другому. Среди этих неписаных правил были как положительные, так и нехорошие стороны поведения и быта.
В довоенной жизни, в войну и после войны, вплоть до перестройки к положительным сторонам воспитания военных летчиков можно отнести такие стороны характера, как коллективизм, общительность, личная смелость и отвага, патриотизм, товарищество, уважение старших и достойных, почет заслуженным людям.
Как недостаток в быту и жизни летного состава строевых частей должен отметить пьянство, хулиганство, неумные розыгрыши, с которыми периодически боролись командование и политорганы, но без особого успеха.
Например, при первой или второй встрече мой командир звена, кроме добрых напутственных слов, изрекал и такие фразы:
— Что ты за летчик, если не куришь и не пьешь?!
— Летчик должен всегда быть одет по форме, умыт, чисто выбрит и слегка пьян.
Такая бравада не лучшим образом влияла на поведение некоторых молодых летчиков.
Примером подражания и «доблести» в дни моей молодости считался такой случай.
Два хороших уважаемых летчика — инструктор-летчик по технике пилотирования полка капитан П. Семенов и штурман 29-го Краснознаменного иап капитан С. Савенков при перегонке двух самолетов И-16 в ремонт из Куйбышевки-Восточной в Хабаровск поспорили: кто вперед будет пьяным после прилета в Хабаровск! Ведущий пары капитан Семенов после посадки в Хабаровске первым зарулил на стоянку и хотел бежать в буфет. Сразу за ним на стоянку зарулил капитан Савенков и кричит ему: «Петька, не спеши! Я уже пьян!» Он выпил четвертушку водки после посадки, а вторую четвертушку — сразу после того, как зарулил и выключил мотор. Такое ухарство в авиации раньше несправедливо считалось доблестью, а подобные спектакли иногда кончались печально. Так, за 1939 год в 29-м Краснознаменном иап произошло 5 авиакатастроф, не считая аварий и поломок. Среди других погиб мой товарищ по 1-й эскадрилье младший лейтенант В. Мясников. Выполняя пилотаж в зоне на высоте 1400—2000 метров, после переворота самолета летчик не сумел вывести самолет из отвесного пикирования, так как зимой у самолета И-16 не хватало рулей глубины для преодоления аэродинамического сопротивления лыж, и самолет нередко пикировал до самой земли.
Это был не единственный случай, когда зимой летчики на перевороте опаздывали выводить самолет И-16 из пикирования, при этом засасывало лыжи, и редко кто выходил из этого положения.
…На всю жизнь запомнился мне своеобразный характер и быт замечательного летчика холостяка капитана Петра Семенова. Жил Семенов всегда в небольшой комнате, которую называл «келья». Окно завешивал солдатским одеялом. Спал на солдатской кровати, но без пружин. В баню ходил редко, но ежедневно тщательно умывался и чистил зубы. Друзей близких он не имел, но все были ему товарищи. Ходил всегда трезвый, исключительно в военной форме, как правило, в технической, то есть в кожанке. При получении обмундирования со склада, будь то мундир, реглан (кожаное пальто), сапоги и т. п., прежде чем надеть обнову, обязательно отдавал ее поносить технарям, чтобы было видно, что одежда, обувь не новые. Только после этого он надевал на себя. Денег на себя он не тратил, так как находился на полном армейском обеспечении: питании и обмундировании. Под кроватью у него находился старый чемодан без крышки, куда он бросал получаемые за службу деньги. Если кто из летчиков или техников приходил к нему занять денег на покупку или на отпуск, он отворачивал на кровати одеяло и говорил:
Распределили нас по звеньям, и началась наша настоящая учеба мастерству летчика-истребителя. Изучение карт и зачет по знанию района полетов, экзамены и зачеты по знанию техники и теоретических дисциплин. Знание инструкций и наставлений, проверка эксплуатационных навыков. Затем полеты днем на пилотаж простой и сложный, одиночные и групповые полеты, одиночный и групповой воздушные бои, стрельбы по наземным и воздушным целям, полеты по маршрутам на малых и больших высотах… На второй год, параллельно с полетами на отработку техники пилотирования и боевое применение, нас обучили полетам «под колпаком» — по приборам на УТИ-4, полетам ночью на УТИ-4 и И-16.
Самолет И-16 был известнейшим советским истребителем 30-х годов, созданным в КБ Н. Н. Поликарпова. Моноплан с низкорасположенным крылом, на двухколесном шасси, убирающемся летчиком механически, посредством вращения рукоятки, с одним мотором М-22, затем М-25 и к концу 30-х годов с мотором М-63, более мощным и более высотным. Максимальная скорость от 420 до 525 км/час к зависимости от мотора. Высота от 7000 до 9000 м. Вооружение 2—4 пулемета ШКАС или 2—4 пулемета БС, или 2 пушки ШВАК и другие варианты.
Немаловажное значение в нашем становлении как летчиков-истребителей имело то обстоятельство, что мы служили в прославленном Краснознаменном полку, ранее называвшемся «Первой Краснознаменной эскадрильей», стяжавшей ратную славу еще в Гражданскую войну. Эту эскадрилью формировал и позднее ею командовал выдающийся летчик Гражданской войны И. У. Павлов, впоследствии главный инспектор ВВС РККА. В этой эскадрилье служили выдающиеся летчики: В. П. Чкалов, первый дважды Герой Советского Союза С.И. Грицевец, дважды Герой Советского Союза маршал авиации Е. Я. Савицкий.
Первая встреча с капитаном Е.Савицким у меня произошла весной 1939 года в Куйбышевке-Восточной Амурской области, на малом аэродроме, при следующих обстоятельствах.
В солнечное весеннее утро, когда подтаявший за день зимний снег к утру замерзает, из штаба полка поступила команда: «Всем прибыть на построение». Личный состав полка, в том числе и наша эскадрилья, был построен в «каре» перед штабом полка. На построении я впервые увидел вновь прибывшего на должность заместителя командира 29-го Краснознаменного полка Е. Савицкого. Капитан Савицкий, затянутый армейским ремнем с портупеями и одетый строго по форме, после небольшой вступительной речи поставил перед строем прибывших из училища двух молодых летчиков — лейтенанта И. Макеева и лейтенанта А. Моисеева и начал их распекать за появление нетрезвыми в общественном месте. Он всячески ругал, оскорблял и унижал их так, как я никогда не слышал. У меня к нему еще тогда зародилась неприязнь, укоренившаяся после того, как я получил от него взыскание за пилотаж якобы не в своей зоне. На самом деле я пилотировал там, где должен был пилотировать.
В марте месяце 1940 года полк базировался в Возжаевке. Наша 1-я эскадрилья находилась в зимних лагерях на полевом аэродроме Васильки. Летчики эскадрильи вели плановые полеты, когда на аэродроме произвел посадку самолет заместителя командира авиаполка Савицкого. После стрельбы по конусу я со старшим лейтенантом Толмачевым и другими летчиками, которые участвовали в стрельбах, подсчитывали свои пробоины в конусе. Дырок моего цвета в конусе (у каждого летчика пули красились своим цветом) было больше, чем у других летчиков. К конусу подошли капитан Савицкий и командир эскадрильи капитан П. Чистяков. Савицкий посмотрел на конус и сказал:
— По конусу стрелять научились, а научились ли драться?
Комэск Чистяков ответил:
— Умеют и драться.
Тогда капитан Савицкий сказал, что тот, кто стрелял желтыми или синими пулями (пули моего цвета), полетит на воздушный бой с ним, и поставил задачу: «Взлет парой, по команде, на высоте 1500 м расходимся разворотом на 90°, через минуту, разворотом на 180°, сходимся. Вылет через 10 минут».
Я подошел к своему самолету. Самолет заправляли бензином. Я сказал технику, чтобы заправили не более 150 литров, то есть на 30 минут полета. Взлетели парой. Капитан Савицкий набрал заданную высоту. Самолеты были одинаковые — И-16 с двумя пушками ШВАК и двумя пулеметами ШКАС. При встрече, после первого же боевого разворота, мой самолет оказался в более выгодном положении, выше и несколько сзади. Видя, что бой будет проигран, капитан Савицкий взял курс на Поздеевку и со снижением ушел на базовый аэродром.
Я же вернулся и произвел посадку на аэродроме Васильки. Комэск меня похвалил, а Савицкий после этого боя просто меня перестал замечать. Как мне кажется, я ущемил тогда его самолюбие.
Летом 1940 года 29-й Краснознаменный иап находился в летних лагерях. Штаб полка и две эскадрильи, 2-я и 4-я, базировались на аэродроме Завитая Амурской области. Две эскадрильи, 1-я и 3-я, базировались на полевом аэродроме Успеновка, в 15 км от Завитой.
Летчики 1-й эскадрильи должны были выполнять тренировочные прыжки с парашютом под руководством полкового парашютиста лейтенанта С. Медового. В один из пасмурных летних дней на аэродром Успеновка на У-2 прилетел заместитель командира полка капитан Е. Савицкий с лейтенантом С. Медовым. Лейтенант С. Медовой совмещал две должности — инструктора парашютного спорта полка и личного секретаря депутата СССР майора В. М. Шалимова, командовавшего тогда 29-м иап и бывшего депутатом Верховного Совета СССР первого созыва.
Полетов в этот день не было, и капитан Савицкий решил провести парашютные прыжки. На аэродроме выложили для прыжков посадочное «Т». Командиру 1-й эскадрильи капитану П. Чистякову он приказал на У-2 вывозить своих летчиков на прыжки. Погода была облачная, высота нижнего края облаков 500 м, видимость хорошая, безветренно, и капитан Савицкий решил выполнять прыжки и бросать летчиков с высоты 400 м. Капитан Савицкий взлетел на У-2 с солдатом — укладчиком парашютов, как сейчас помню, худеньким, маленького роста. Савицкий выбросил его с высоты 200 м. Солдат — опытный парашютист — нормально раскрыл парашют и приземлился точно у «Т». После этого прыжка Савицкий сказал:
— Какие вы истребители, если не хотите прыгать с парашютом.
Капитан Чистяков стал вывозить летчиков на прыжки. Подошла и моя очередь. На высоте 400 м я покинул самолет. Через пару-тройку секунд выдернул кольцо. Раскрыв парашют, почувствовал, что скорость снижения гораздо больше, чем обычно. Посмотрел вверх и увидел, что стропа парашюта перехлестнула купол. Я хотел достать нож и перерезать эту стропу, но понял, что этого сделать не успею. Земля быстро неслась на меня. Я сгруппировался и принял необходимую позу для приземления. Ногами сильно ударился о землю, в глазах потемнело. Когда ко мне подбежали товарищи, в глазах уже прояснилось. Я поднялся с земли и начал собирать парашют.
Спасло меня то, что стропа парашюта перехлестнула купол не по центру, а немного в стороне, кроме того, был мягкий грунт, да мой вес тогда был не более 60 кг.
После моего прыжка капитан Савицкий сел в свой самолет У-2 и улетел на базовый аэродром Завитая и только оттуда по телефону спросил, как чувствует себя младший лейтенант Пепеляев.
Возвратившись с Корейской войны в Советский Союз, 324-я авиадивизия вошла в состав войск ПВО страны. Генерал-лейтенант авиации Савицкий, будучи командующим авиацией ПВО страны, с группой офицеров часто наведывался на аэродром Инютино в 196-й иап. Проводил различные эксперименты и изучал опыт боевых действий полка. Нам всем было известно, что после убытия из Кореи наши сменщики, то есть летчики 97-й иап, несли большие потери и американцы свободно ходили над аэродромом Андунь. Эту информацию мы получали от наших бывших техников, которые приезжали из Кореи.
Генерал Савицкий никак не хотел смириться с тем, что авиаполки ПВО воюют хуже, чем летчики ВВС, поэтому его команда стремилась всячески принизить успехи летчиков 324-й авиадивизии, бывшей дивизии ВВС в Кубинке. Отсюда нападки Савицкого на самолет МиГ-15. Якобы он гораздо хуже в бою, чем самолет Ф-86. Препятствия Савицкого в достойном награждении летчиков 196-го иап за боевую работу были значительны. Из шести летчиков, представленных к званию Героя, пропустил только меня. Многие летчики за боевые вылеты, воздушные бои и победы по нормам Отечественной войны заслужили боевые ордена, а их наградили орденами Красной Звезды. Мне лично рассказал И. Н. Кожедуб, что все представления, которые он написал на летчиков 196-го иап, не пропустил выше генерал Савицкий.
Савицкого давно нет, да и нет многих летчиков, заслуживших награды в Корее. Это уже история. А все-таки обидно за несправедливость, которая существовала и существует в нашей жизни до сего времени.
29-й Краснознаменный полк начал боевые действия в первые дни Великой Отечественной войны. За успешные боевые действия под Москвой первыми в Советских ВВС его летчики стали гвардейцами, после того как полк, уже 6 декабря 1941 года, был преобразован в 1-й гвардейский иап.
За два года службы в этом полку я многое познал. Научился летать днем и ночью, освоил высший пилотаж на самолете И-16. Научился стрелять по наземным и воздушным целям, вести одиночный свободный воздушный бой, освоил полеты под колпаком на УТИ-4, полеты по маршруту и т. д. За 1939 и 1940 годы в 29-м Краснознаменном полку я налетал 270 часов.
Необходимо отметить, что на Дальнем Востоке и во время, и до, и после Отечественной войны в частях истребительной авиации всегда, днем и ночью, находилось на боевом дежурстве звено в готовности №2. Это когда самолет готов к полету и находится на старте, а летчик, в летном обмундировании и полной готовности, находится неподалеку от самолета. В приказе, особенно на бумаге, боевое дежурство экипажей истребительной авиации кажется простым. На самом деле это очень сложная, трудная и тяжелая работа, требующая высокой согласованности, четкости и дисциплины.
В довоенные годы на Дальнем Востоке исключительно большое внимание, особенно в истребительной авиации, уделялось боевой готовности частей и подразделений. Регулярно, два, три раза в год, проводились боевые тревоги для полка, а для эскадрильи они устраивались каждые два месяца. Отрабатывались оповещение, сбор личного состава, подготовка самолетов к вылету, вылет полка или эскадрильи, оборона аэродрома и т. п. В период боевых действий на озере Хасан и на Халхин-Голе большинство истребительных авиаполков базировалось на полевых аэродромах и несло боевое дежурство, находясь в первой и второй готовности.
Особое внимание уделялось боевой подготовке дежурного звена. Я расскажу, как осуществлялось боевое дежурство звена истребителей И-16 в 21-м Краснознаменном истребительном авиаполку зимой 1939—1940 года. К боевому дежурству допускались летчики, подготовленные к боевым действиям днем в простых метеоусловиях, обученные простому и высшему пилотажу, полетам в группе, умеющие стрелять по воздушным и наземным целям, вести свободный воздушный бой. Меня, как и других, допустили к боевому дежурству после того, как я освоил указанные элементы полетов.
Летчиков, допущенных к боевому дежурству, отмечали приказом по полку, выдавали личное оружие — пистолет ТТ. Меня к боевому дежурству допустили примерно через полгода после прибытия в полк. Помню, как мы, молодые летчики, завидовали «старикам», которые ходили на боевое дежурство при личном оружии.
…Мы уже ходили в дежурное звено и носили пистолеты, а младший лейтенант В. Липатов в полетах отставал и поэтому «своего» пистолета не имел. Однажды, желая показать, что он не такой уж «зеленый», пристал к младшему лейтенанту И. Власову:
— Дай мне пистолет сходить на танцы. Ну, пожалуйста, дай!
Власов пистолета, однако, не дал, важно отрезав:
— Полетай с мое, получишь пистолет. Дежурное звено заступило в 17 часов, на сутки.
Летчики на своих самолетах подруливали к стоянке, это 20—30 метров от дежурного помещения, и ставили самолеты на место уруливших самолетов отдежурившего звена.
На аэродроме Поздеевка личный состав дежурного звена размещался в двух фанзах, соединенных между собой тамбуром, в котором находились столовая и коридор. Вход был в коридор, из которого дверь прямо в столовую, а вправо и влево двери в одну и другую фанзы. Фанза — это сборный, круглый, утепленный, деревянный домик, снаружи похожий на юрту кочевников. В фанзе диаметром 8—10 метров был деревянный пол, два или четыре небольших окна, печь и все необходимое для жилья и работы. В одной из фанз размещался летный состав, в другой техники и мотористы. В фанзе летчиков были три или четыре металлические кровати с постелями, стол, стулья, патефон, как правило — с одной пластинкой, репродуктор — круглая темная тарелка. Были здесь шахматы, шашки, домино, различные инструкции, уставные наставления, а также полевой телефон для связи со штабом и оперативным дежурным. Летчики в течение суток во время дежурства находились здесь в меховых комбинезонах и меховых унтах, поэтому часто фанзу проветривали, открывали двери, чтобы было прохладно.
Другая фанза для технического состава была оборудована проще. В фанзе были сделаны нары с матрацами для отдыха. Стоял стол с настольными играми и спецлитературой, скамейки и небольшая печь.
Между фанзами было оборудовано теплое помещение и коридор с дверями на улицу, в каждую фанзу и столовую, где ужинали, обедали и завтракали по очереди летчики и технический состав. В столовой стояли стол человек на десять, покрытый клеенкой, пара скамеек, шкаф с посудой и плита для подогрева пищи. В назначенное время из летной и технической столовых пищу в термосах привозила официантка, разогревала на печке и подавала на стол.
Летом с самолетами и бытом личного состава дежурного звена было проще. Зимой, в мороз возникали сложности. Теплая одежда стесняла движения и работу как летчиков, так и техников. При температурах — 20°С и ниже быстро охлаждались моторы. Холодный мотор не запускался, поэтому на прогретые моторы надевались теплые, ватные чехлы с юбкой. Под юбкой на санках ставили катализаторы — специальные печи, в которых очень медленно сжигался бензин, создавая нужную температуру, необходимую для быстрого запуска мотора.
Во время дежурства с целью тренировки часто проводились боевые тревоги. Отрабатывались действия личного состава с целью сокращения времени вылета. Поднимали в воздух дежурное звено очень редко. Право на подъем звена имел только командир полка.
Большую часть времени личный состав дежурного звена проводил весело, рассказывая друг другу байки и анекдоты, шутя и подтрунивая друг над другом.
Приведу пример нештатной ситуации, случившейся со мной при выполнении тренировочного полета.
Зимой 1940 года 29-й иап проводил плановые тактические учения. Эскадрильи полка, каждая в свое время, взлетали с базового аэродрома Поздеевка и, выполнив задание, должны были приземлиться на полевом аэродроме Михайловка. 1-я авиаэскадрилья под командованием капитана П. Чистякова в составе 10 самолетов И-16 в боевом порядке «клин звеньев» и один самолет сзади, в котором находился я как штурман эскадрильи, взлетела вовремя. Полет эскадрильи по маршруту на малой высоте, с целью посадки на аэродроме Михайловка, начался очень хорошо. Погода была безоблачная, видимость отличная. После взлета, через 50—60 км полета, впереди, на высоте 400—500 м, стали появляться редкие рваные облака. Чем дальше шла группа на северо-восток, тем плотнее и ниже опускались облака. Выше облаков поднимались горы. И когда сплошные облака стали совсем закрывать горы, командир эскадрильи, покачав крыльями, вошел своим звеном в облака.
Я одновременно пристроился четвертым к левому звену, чтобы пробивать облака в плотном строю. Радиосвязи тогда между самолетами не было. В облаках я смотрел не на приборы, а на впереди идущий самолет и чувствовал, что полет звена в облаках проходит не так, как должен выполняться. Звено, пробив облака, вышло из них с большим углом набора, с креном 50—60° и на очень малой скорости. Так как я был четвертым в звене и оказался внутри группы, скорость оказалась недостаточной, и мой самолет сорвался в штопор. Это видели командир звена мл. лейтенант И. Власов и другие летчики, пробившие облака.
Штопоря в облаках, я отдал от себя вперед ручку управления, по показанию прибора поворота и скольжения остановил вращение самолета и стал выводить самолет из пикирования. Слева в тумане увидел большие зеленые ели. Стал кренить самолет вправо, там в тумане такие же ели. Сохраняя поперечное равновесие самолета, я прибавил обороты и перевел его в набор высоты. В наборе скорость полета стала падать, я это чувствовал, так как кабина самолета И-16 открыта, отдаю ручку от себя — скорость растет, так несколько раз — вверх, вниз, пока не увидел прибор скорости. Установил по прибору нужную скорость и вывел самолет за облака. За облаками светило яркое солнце, внизу простиралось огромное поле белых облаков, и ни одного самолета. Установил нужный курс и прилетел на аэродром Михайловка, там облаков не было. При заходе на посадку рассмотрел, куда зарулила наша эскадрилья, и, произведя посадку, зарулил туда же.
Хочу объяснить, почему я не видел прибора скорости, почему остался жив, почему так получилось.
Я получил хорошие навыки полетов по приборам на самолете УТИ-4 (двухместный самолет И-16), выполнил программу полетов под колпаком. Под колпаком на УТИ-4 отработал и вывод самолета из штопора. После вывода самолета И-16 из штопора в облаках я не видел прибора скорости потому, что на И-16 он расположен не в том месте приборной доски, что на самолете УТИ-4. А не врезался я в землю потому, что четко и быстро вывел самолет из штопора, причем направление выхода самолета из штопора совпало с направлением долины между горами, в которую попал самолет.
Хочу также рассказать, к чему приводят мелкие на первый взгляд неточности, несвоевременные действия летчика по включению какого-либо тумблера, снятию предохранителя, перезарядки оружия и т. п., а также плохое знание всего того, что имеется в кабине самолета. Летчик должен все это не только хорошо знать и уметь управлять в нормальном полете. Он, если хочет жить, должен своевременно включить и выключить тумблер, кнопку, рычаг и в экстремальных условиях, когда в кабине ничего не видит, в условиях задымленности, тряски, перегрузок.
Приведу пример. Весной 1940 года, в апреле, с адъютантом 1-й эскадрильи старшим лейтенантом И. Толмачевым мы выполняли стрельбу по наземным целям. Я был ведомым. Перед полетом Толмачев сказал мне:
— Стрелять будем не по одному, а парой. Чтобы было эффектно, огонь будем вести одновременно. Раньше меня огонь не открывать.
На пикировании с углом 40—45° я прицелился по своему щиту и ждал, когда откроет огонь Толмачев. Увидев наконец, что ведущий открыл огонь, я нажал на гашетку пулеметов, а гашетка не двигается! Посмотрел в кабину, чтобы снять предохранитель, отодвинул его и вижу, что до земли остались считанные метры. Энергично потянул ручку управления. Сжался, ожидая удара о землю. Но на этот раз меня пронесло. Руководитель стрельб на полигоне заметил потом:
— Я видел, как самолет при выводе из пикирования коснулся земли, поднял облако снега и ушел с набором.
Если мой полет на стрельбу закончился благополучно, то через несколько дней полет на стрельбу летчика 2-й эскадрильи мл. лейтенанта Мазия закончился плачевно. На пикировании, при стрельбе по щитам, летчик, очевидно, повторил мою ошибку, вовремя не снял предохранитель, опоздал с выводом самолета. Самолет И-15 ударился о землю лыжами, левой коробкой крыльев (И-15 биплан) и стал разрушаться. Двигатель укатился до километра вперед. Летчика с сиденьем вырвало из кабины. Пролетев в воздухе метров 150, он ударился о копну сена, рикошетом от копны пролетев еще 50—60 метров, упал на следующую скирду. Прокатившись по скирде, он на ней и остался. Направление скирды совпало с траекторией полета летчика, выброшенного из самолета. Летчика Мазия на санитарном самолете У-2 отвезли в госпиталь. Ему была сделана трепанация черепа, и он остался жив.
Эти два случая показывают, что летчики в обоих случаях вовремя не выполнили «мелочь» — не сняли с предохранителя гашетку пулеметов. Были и обратные случаи, когда летчик загодя снимал с предохранителя кнопку стрельбы МиГ-15 и, случайно при рулении нажав на нее, стрелял изо всех пушек.
Хочу обратить внимание на некую особенную культуру, сложившуюся в жизни и быту летного состава. Не хочу анализировать, откуда и когда все это появилось, но прекрасно знаю, что поведение и некоторые неписаные правила быта, жизни по традиции передавались от одного поколения летчиков к другому. Среди этих неписаных правил были как положительные, так и нехорошие стороны поведения и быта.
В довоенной жизни, в войну и после войны, вплоть до перестройки к положительным сторонам воспитания военных летчиков можно отнести такие стороны характера, как коллективизм, общительность, личная смелость и отвага, патриотизм, товарищество, уважение старших и достойных, почет заслуженным людям.
Как недостаток в быту и жизни летного состава строевых частей должен отметить пьянство, хулиганство, неумные розыгрыши, с которыми периодически боролись командование и политорганы, но без особого успеха.
Например, при первой или второй встрече мой командир звена, кроме добрых напутственных слов, изрекал и такие фразы:
— Что ты за летчик, если не куришь и не пьешь?!
— Летчик должен всегда быть одет по форме, умыт, чисто выбрит и слегка пьян.
Такая бравада не лучшим образом влияла на поведение некоторых молодых летчиков.
Примером подражания и «доблести» в дни моей молодости считался такой случай.
Два хороших уважаемых летчика — инструктор-летчик по технике пилотирования полка капитан П. Семенов и штурман 29-го Краснознаменного иап капитан С. Савенков при перегонке двух самолетов И-16 в ремонт из Куйбышевки-Восточной в Хабаровск поспорили: кто вперед будет пьяным после прилета в Хабаровск! Ведущий пары капитан Семенов после посадки в Хабаровске первым зарулил на стоянку и хотел бежать в буфет. Сразу за ним на стоянку зарулил капитан Савенков и кричит ему: «Петька, не спеши! Я уже пьян!» Он выпил четвертушку водки после посадки, а вторую четвертушку — сразу после того, как зарулил и выключил мотор. Такое ухарство в авиации раньше несправедливо считалось доблестью, а подобные спектакли иногда кончались печально. Так, за 1939 год в 29-м Краснознаменном иап произошло 5 авиакатастроф, не считая аварий и поломок. Среди других погиб мой товарищ по 1-й эскадрилье младший лейтенант В. Мясников. Выполняя пилотаж в зоне на высоте 1400—2000 метров, после переворота самолета летчик не сумел вывести самолет из отвесного пикирования, так как зимой у самолета И-16 не хватало рулей глубины для преодоления аэродинамического сопротивления лыж, и самолет нередко пикировал до самой земли.
Это был не единственный случай, когда зимой летчики на перевороте опаздывали выводить самолет И-16 из пикирования, при этом засасывало лыжи, и редко кто выходил из этого положения.
…На всю жизнь запомнился мне своеобразный характер и быт замечательного летчика холостяка капитана Петра Семенова. Жил Семенов всегда в небольшой комнате, которую называл «келья». Окно завешивал солдатским одеялом. Спал на солдатской кровати, но без пружин. В баню ходил редко, но ежедневно тщательно умывался и чистил зубы. Друзей близких он не имел, но все были ему товарищи. Ходил всегда трезвый, исключительно в военной форме, как правило, в технической, то есть в кожанке. При получении обмундирования со склада, будь то мундир, реглан (кожаное пальто), сапоги и т. п., прежде чем надеть обнову, обязательно отдавал ее поносить технарям, чтобы было видно, что одежда, обувь не новые. Только после этого он надевал на себя. Денег на себя он не тратил, так как находился на полном армейском обеспечении: питании и обмундировании. Под кроватью у него находился старый чемодан без крышки, куда он бросал получаемые за службу деньги. Если кто из летчиков или техников приходил к нему занять денег на покупку или на отпуск, он отворачивал на кровати одеяло и говорил: