Страница:
III. ВОРОНЫ НАД ПОЛЕМ ПШЕНИЦЫ
Ночь — это тоже солнце…
Ницше
Из Тараскона Винсент послал Тео телеграмму, предупреждая его о том, что на следующий день в десять утра приедет на Лионский вокзал в Париж.
Тео всю ночь не сомкнул глаз, терзаясь беспокойством за брата: как Винсент перенесет дорогу? Но когда Тео увидел на вокзале Винсента, выходящего из вагона, у него сразу отлегло от сердца. Оба брата были счастливы, что наконец увиделись. Они сели в экипаж и поспешили домой к Ио.
Тео перебрался на новую квартиру. Теперь он жил на пятом этаже дома номер 8, в Сите Пигаль. Там их в тревоге ждала Ио. Она не раз пыталась себе представить, как выглядит этот незнакомый ей Винсент, занимающий такое огромное место в жизни Тео (о его нравственном облике она могла составить представление по письмам). Конечно, она видела автопортреты Винсента, а Тео рассказывал ей, что Винсент поразительно похож на Иоанна Крестителя Родена. Но Винсент тяжело болен, у него умопомешательство, он только недавно перенес очередной припадок. Что за человека предстоит ей увидеть?
Наконец в Сите Пигаль въезжает экипаж. Две руки машут Иоханне снизу. И вот уже Винсент стоит перед своей невесткой. Каково же было изумление молодой женщины, когда она увидела не опустившегося неудачника, какого она ждала, а «крепко сбитого, широкоплечего мужчину», с «веселым выражением» и «здоровым цветом лица», «во всем облике которого чувствовалось упорство». С первого взгляда Винсент показался ей «здоровее Тео». В этом она была права. Сам Винсент еще на Лионском вокзале обратил внимание на болезненный вид брата и очень огорчился. Тео исхудал, у него появился кашель. Но радость встречи довольно быстро развеяла тревогу Винсента, и он успокоился[113].
Тео познакомил Винсента с женой — Винсенту Ио показалась «умной, сердечной и простой женщиной» — и тотчас подвел брата к колыбели сына, которому минуло три с половиной месяца. Винсент и Тео со слезами на глазах смотрели на спящего ребенка. Вдруг Винсент, смеясь, обернулся к невестке. «Сестрица, — сказал он ей, показывая на детское покрывало, — он у тебя утонет в кружевах».
Винсент счастлив. Рядом с Тео и Ио он вкушает прелесть той «настоящей жизни», какой сам он лишен навсегда. Это минуты отдыха и разрядки. Винсент ни словом не упоминает о Сен-Реми, и брат, считаясь с его сдержанностью, не задает никаких вопросов. Безумие — не тема для разговоров за семейным столом. Винсент, пристрастившийся в Провансе к оливкам, требует, чтобы Ио во что бы то ни стало отведала это лакомство, и сам выходит в лавку купить оливок.
* * *
На другой день спозаранку художник уже стоял перед своими полотнами. В квартире брата их скопилось великое множество. Они повсюду. Они висят на стенах, лежат под кроватью, под диваном, под шкафами «Фруктовые деревья в цвету» украшают спальню, »Едоки картофеля» венчают камин в столовой… Винсент, сняв пиджак, раскладывает картины на полу в комнате, предназначенной для гостей, и долго, придирчиво рассматривает одну за другой, «уйдя в себя», по выражению Ио. Произведения художника, характеризующие все основные этапы его творчества, предстали перед своим создателем. Волнующая встреча. Винсент отдал этим бесчисленным творениям святая святых своей души, вскормил их собственными страданиями. И все-таки, как всегда, неудовлетворенный собою, он считает, что многое мог бы еще улучшить.
Впрочем, не все картины Винсента находятся в Сите Пигаль. Так как в квартире Тео для всех произведений его брата уже не хватало места, Тео отнес часть работ в мансарду, снятую им у папаши Танги. Винсент заглянул туда и глубоко огорчился. Помещение оказалось сырым, в нем кишели клопы. Впрочем, художник негодовал не столько из-за своих собственных картин, сколько из-за полотен Бернара, Гийомена и Рассела, которые он в свое время получил у них в обмен на свои произведения и которые теперь погибали на чердаке. Винсент тотчас решил подыскать для них другое хранилище.
Винсент все время был на людях. Старые знакомые приходили повидать его к Тео. Суета и шум большого города быстро утомили Винсента— он это почувствовал сам и понял, что должен как можно скорее уехать из Парижа. К тому же ему не терпелось увидеть городок Овер-сюр-Уаз, в котором ему предстояло жить, познакомиться с доктором Гаше, который его там ждал, и начать работать. Во вторник 20 мая он сел в поезд, идущий в Овер.
Брат и невестка обещали в самом скором времени навестить его, и сам Винсент через некоторое время также собирался приехать в Париж и написать их портреты[114].
* * *
Между Понтуазом и Вальмондуа, на склоне косогора, поднимающегося от берега Уазы, разбросал свои крытые соломой домики Овер. На самой вершине косогора узкие, извилистые улицы городка выходят на широкое плоскогорье, которое волнистыми холмами тянется до самого горизонта. Границей городка служит маленькое кладбище с рядами надгробных камней. А вокруг простираются поля, над которыми летают стаи каркающих ворон.
Говорят, будто в Овере родился Франсуа Вийон. Так или иначе, городок с давних пор полюбился художникам: тридцать лет назад, в 1861 году, здесь работал Добиньи, построивший мастерскую в большом саду. Работал здесь и Жюль Дюпре. Писарро, до 1884 года живший в Понтуазе, также частенько приходил сюда писать. Сезанн провел в Овере несколько месяцев в 1872—1873 годах (здесь был написан «Дом повешенного»). Здесь побывали Гийомен, Ренуар и Моне. В двух шагах от Овера, в Вальмондуа, в 1879 году окончил свои дни Домье.
Почти все названные художники бывали в доме доктора Поля Фердинанда Гаше, поселившегося в Овере в 1872 году. Винсент мог быть спокоен: со стороны человека, под чью опеку его направляли, художнику не грозило равнодушие, с которым он привык сталкиваться.
Доктор Гаше, шестидесятидвухлетний уроженец Лилля[115], утверждавший, что его бабка по отцу ведет свое происхождение от знаменитого фламандского художника Яна Мабюсе, был страстным любителем живописи, и в частности большим приверженцем импрессионистов. Он и сам рисовал, занимался гравюрой (его главной страстью были офорты), подписывая свои произведения Р. ван Рейсел (ван Рейсел по-фламандски означает «из Лилля») и выставляя их в Салоне Независимых. Впрочем, чем только не интересовался этот разносторонний человек! У него были энциклопедические познания и редкое разнообразие интересов. Он состоял членом Антропологического общества и Общества Ламарка, Общества Старого Монмартра и Исторического общества Пасси и Отейя. Свободомыслящий человек, вольнодумец и нонконформист, он презирал какие бы то ни было условности и больше всего любил новизну и оригинальность — он даже увлекся изучением френологии и хиромантии. Одним из первых в медицине он заинтересовался гомеопатией. Кроме того, он изобрел какой-то антисептический раствор и использовал электричество для лечения некоторых почечных заболеваний. Впрочем, Гаше специализировался не только на урологии, он глубоко изучил сердечные и нервные заболевания (он работал в больницах Бисетр и Сальпетриер).
С кем только не сталкивался Гаше в своей неустанной кипучей деятельности! В молодые годы он учился с Эдуаром Дрюмоном; в Монпелье, где он защищал докторскую диссертацию, постоянно встречал Брюйа. В кафе Андлера, где он был завсегдатаем, он свел знакомство с Мюрже, Шанфлери, Шентрейем — цветом современной богемы. Он бывал у Прудона и Курбе, с которым в Париже жил в одном квартале. С первых шагов импрессионизма многие представители этой школы стали его друзьями. Он постоянно встречался с Сезанном, работавшим в Овере, лечил Домье, почти совсем потерявшего зрение, и давал медицинские советы Мане, страдавшему расстройством координации движений.
Доктор Гаше не практиковал в Овере. Он служил врачом в Компании северных железных дорог, был врачебным инспектором школ города Парижа и жил в столице на улице предместья Сен-Дени, 78, а в Овер наезжал три раза в неделю. Здесь на улице Вессно у него был большой двухэтажный дом — бывший пансионат для молодых девиц — с садом, уступами спускающимся по холму. Доктор купил этот дом восемнадцать лет назад, когда здоровье жены стало внушать ему тревогу. Жена доктора, несмотря на его неусыпные заботы, три года спустя умерла от туберкулеза. С тех пор Гаше жил со своими детьми, семнадцатилетним сыном Полем, дочерью Маргаритой двадцати одного года, и их гувернанткой. Ревностный член Общества защиты животных, он приютил на своей вилле две дюжины кошек, нескольких собак, козу по имени Анриетт, старую павлиниху по кличке Леони и черепаху, нареченную Софи. Но житейские невзгоды и разочарования превратили энтузиаста Гаше в меланхолика, и этот человеколюбец, которому слишком часто пришлось сталкиваться с людской неблагодарностью, теперь зачастую погружался в мизантропическую печаль.
Винсент, снабженный рекомендательным письмом Тео, поднимался по холму к вилле доктора Гаше. Стоял великолепный майский день, жаркий и солнечный. Воздух был напоен нежным запахом белых акаций. В садах пели дрозды. На берегу Уазы трепетали тополя. Винсент наслаждался вновь обретенной свободой…
Доктор Гаше не знал, что Винсент уже уехал из Сен-Реми. Но хотя появление Винсента и было для Гаше неожиданностью, между ними сразу установился контакт. Доктор Гаше был, несомненно, на редкость обаятельным человеком. Он с большой простотой заговорил с Винсентом о его болезни и всеми силами постарался успокоить художника. Он посоветовал Винсенту — можно себе представить, с каким жадным вниманием был выслушан этот совет! — смело и много работать, не думая о минувших припадках. Вполне возможно, что у Винсента была интоксикация, вызванная скипидаром, а кроме того, южным солнцем, слишком жарким для северянина. Таково было мнение доктора Гаше[116].
Хотя доктор Гаше, которого его друг, художник Генёт, прозвал за рыжую шевелюру «доктор Шафран», из кокетства скрывает свой возраст, в своей манере одеваться он проявляет такую же независимость, как и в образе мыслей. Он носит белую фуражку с плоской тульей и кожаным козырьком и синее старое форменное пальто, которое служило ему двадцать лет назад во время войны 1870 года, когда он был врачом полевого госпиталя. В руках у него частенько белый зонт на зеленой подкладке. Винсент, который не преминул отметить импульсивную живость доктора, сразу же счел его «довольно эксцентричным», а «по части нервов» таким же «тяжелобольным», как сам Винсент. Но впечатление, которое на него произвел доктор, никак нельзя «назвать неблагоприятным».
Жилище доктора представляло собой настоящий музей. Чего тут только не было : старинная мебель, статуэтки, Дельфтские вазы и итальянский фаянс, всякого рода редкости и главное — картины. «Тут битком набито разными разностями — точно в антикварной лавке, и не все заслуживает внимания». Но по соседству с «черным-пречерным старьем» сверкают живые краски полотен Сезанна, Гийомена, Моне, Ренуара, Сислея, Писарро, которыми тотчас заинтересовался Винсент[117]. Доктор и Винсент почти сразу почувствовали взаимную симпатию. Они разговорились о Бельгии, о жизни старых мастеров, «закаменевшее от горя» лицо доктора осветилось улыбкой, и Винсент тотчас решил написать портрет человека, в котором угадал будущего друга.
Доктор проводил Винсента до постоялого двора Сент-Обен, неподалеку от своего дома, считая, что там Винсент может найти подходящее жилье.
К сожалению, кров и содержание в Сент-Обене стоят шесть франков в день. Для Винсента это слишком дорого. Поэтому он решает поселиться в более скромном кафе, расположенном на главной площади городка, против мэрии; хозяин этого кафе Гюстав Раву запросил всего три с половиной франка.
За такую цену Винсенту, конечно, не приходится рассчитывать на большие удобства. Ему сдали мансарду под самой крышей, побеленную известкой узкую клетушку (в ней едва уместились походная кровать и стул), с маленьким слуховым окном. Винсент привез с собой свой последний автопортрет — аскетизм лица на полотне гармонирует с аскетизмом пустой комнаты.
Винсенту нравится Овер. Он «очень интересен по цвету», «красив», «настоящий деревенский пейзаж, характерный и красочный». В частности, Винсента умиляют старые соломенные крыши, напоминающие ему родной Брабант. Он ничуть не жалеет, что уехал из Сен-Реми (он с радостью отмечает, что все симптомы его болезни исчезли), но не жалеет и о том, что пожил в Провансе: он уже чувствует, что пребывание на юге позволяет ему зорче видеть север.
Едва успев обосноваться на новом месте, он берет в руки кисть. Поскольку каштаны стоят в цвету, он пишет два этюда каштановых деревьев: розовые каштаны и белые каштаны. После долгого заточения дни кажутся ему неделями, и он пишет не покладая рук.
К началу июня Винсент полностью освоился в Овере. Он регулярно навещает доктора Гаше, который каждый раз приглашает его к обеду. Эти трапезы из четырех, а то и пяти блюд, слишком обильные по мнению Ван Гога, для Винсента тяжелая повинность. Но он безропотно покоряется ей, чувствуя, что эти завтраки, обеды и ужины доставляют удовольствие доктору, напоминая былые трапезы в кругу семьи. Каждый раз, навещая доктора, Винсент пишет картину в его саду.
С первого же дня знакомства доктор Гаше выразил желание посмотреть работы Винсента. Он пришел в кафе Раву, поднялся по узкой лестнице, ведущей в мансарду, и долго рассматривал картины, живописное богатство которых так контрастировало с монашеской бедностью маленькой каморки. Из слухового окна падал свет на автопортрет Винсента, на копию «Пиеты» Делакруа, на «Арлезианку», на новые полотна, которые теперь ежедневно — по одному в день — прибавлялись к старым холстам, точно талант художника бил неиссякаемым, щедрым ключом. Покачав головой, доктор Гаше прошептал: «Как трудно быть простым!» Для него, наперсника многих художников, который одним из первых оценил творчество Сезанна, сомнений нет: человек, который стоит перед ним в рабочей блузе, человек, только что вышедший из сумасшедшего дома, на лице которого выжгло свои следы безумие и житейские горести, — гений масштаба величайших мастеров.
Доктор и художник понимают друг друга с полуслова. Их взгляды на живопись полностью совпадают, и даже в их характерах, склонных к меланхолии и унынию, есть некоторое сходство. Винсент уверяет брата, что Гаше «такой же больной и нервный человек, как мы с тобой». Само собой, Винсент пишет портрет доктора Гаше. Он изображает его в белой фуражке[118] и синем пальто с веточкой наперстянки, символизирующей болезни сердца, которыми усердно занимается Гаше. Доктор восхищен портретом, «он захлебывается от восторга», — пишет Винсент. Чтобы доставить доктору удовольствие, Винсент обещает написать для него второй вариант портрета[119] и по просьбе Гаше повторить для него копию «Пиеты». Зато он надеется, что Гаше раздобудет ему модели. «Я чувствую, — пишет он брату, тронутый дружеским отношением доктора, — что он нас поймет и будет помогать в нашей работе от полноты души, без всякой задней мысли, из любви к искусству».
Доктор Гаше почти уверен, что припадки у Винсента больше не возобновятся. Навестив в Париже Тео, он даже заверил его, что его брат выздоровел. И в самом деле, Винсент чувствует себя превосходно. Он ложится в девять часов, встает в пять, ведет размеренный образ жизни и работает с увлечением. «Я гораздо уверенней владею кистью, чем до поездки в Арль», — пишет он. Но, несмотря на эту легкость, он снова, как, впрочем, и всегда, жаждет учиться. Он просит брата, чтобы тот как можно скорее прислал ему упражнения Барга «Рисунки углем», которые снова хочет копировать.
В воскресенье 8 июня в гости к Винсенту приехал Тео с семьей. Встречая родных на вокзале, Винсент принес в подарок ребенку птичье гнездо. Гнездо для художника — символ той «настоящей жизни», с мечтой о которой сам Винсент простился навсегда. Он еще в Арле понял, что ему на роду написано не знать иных женщин, «кроме женщин за два франка, предназначенных для зуавов». Но теперь по крайней мере Винсент живет поблизости от брата и его жены, и он удовлетворен этим скромным счастьем. Он постоянно беспокоится о своем племяннике, который растет хилым ребенком. Хорошо бы вывезти его в деревню. А что, если в этом году вместо традиционной поездки в Голландию Ио с малышом проведет некоторое время в Овере?
Винсент показывает брату и невестке свои новые владения — поля, поросшие «буйной зеленью» (какое раздолье для живописца!), кафе Раву (в семье Раву, которая состоит из отца, матери и двух дочерей, он живет теперь, как у родных). Все члены семьи глубоко уважают Винсента, им просто не верится, что их постоялец страдал приступами помешательства. Старшая дочь, шестнадцатилетняя Аделина, считает, что, хотя г-на Винсента не назовешь красивым, в нем много обаяния, к тому же он такой добрый и простой! Он ходит, чуть склонив голову набок в ту сторону, где у него нет уха, и, хоть он мало разговорчив, на его губах всегда играет полуулыбка. А младшая, Жермена, еще девочка, теперь не засыпает — ее вообще не так-то легко отправить в постель, — пока к ней не зайдет «г-н Винсент». Каждый вечер художник мелом рисует для нее игрушечного человека, и она каждый раз приходит в восторг, что все человечки разные[120].
После воскресенья, проведенного в обществе Тео, Винсент отдается работе с еще большим увлечением. По его собственным словам, он пишет «много и быстро», одну картину за другой. Теперь его работы, которыми он «пытается выразить отчаянную быстротечность вещей», состоят сплошь из спиралей, завитков, все в них трепетное, вихревое движение, упоение бесконечностью пространства. Отныне Винсент говорит полным голосом и ничто не может заглушить его звучания. Все существо художника таинственно причащается космосу, зловещие бездны которого открылись ему в недрах его собственного естества, и теперь он с присущей ему страстностью пытается воспроизвести их в их страшной и бесчеловечной наготе.
На его холстах природа корчится в фантастических конвульсиях, словно под влиянием какого-то страшного катаклизма. Создавая картину за картиной — поля, виноградники, луга, — Винсент спешит запечатлеть на полотне тайны природы, открывшиеся ему в его напряженных поисках. Деревья, дороги, дома, цветы и холмы извиваются под его кистью в каких-то фантасмагорических спазмах: вся природа содрогается, потрясенная вулканическими толчками, ввергнутая в первозданный хаос и невыразимо прекрасная в своей завораживающей скорби. Сам Винсент, глядя на только что законченное им повторение портрета доктора Гаше, признает, что в его произведениях чувствуется «какое-то ожидание и вопль».
В кафе Раву, кроме Винсента, живет еще один художник, Мартинес, испанец по происхождению. В середине июня у Раву поселился третий художник — голландец Хиршиг. «Слишком любезный с виду для художника», — отметил Винсент. Папаша Раву отдал трем художникам в их полное распоряжение заднюю комнату кафе. Винсент рано утром уходит из дома с мольбертом, а после полудня часто заканчивает в этой комнате начатую картину. Кроме доктора Гаше, семьи Раву и еще одного поселившегося в городке художника-австралийца Уолпола Брука, с которым Винсент иногда проводит время, Ван Гог завязал дружеские отношения кое с кем из жителей Овера. Он познакомился с папашей Пенелем, который когда-то был хозяином гравировальной мастерской, а теперь содержит кафе на полустанке Шапонваль. Папаша Пенель знавал многих художников: Коро, Жюля Дюпре, Домье. Винсент хочет написать его портрет, но Пенелю не нравятся картины Ван Гога, и он под разными предлогами уклоняется от предложения Винсента. У Пенеля Винсент подружился с отставным полицейским по имени Паскалини, неисправимым пьяницей, с которым они часто вместе пропускают по рюмочке[121].
Останется ли Винсент в Овере? Он и сам не знает. Он хочет снять в городке домик, куда могли бы приезжать его брат с женой, выписывает в Овер из Арля свою мебель. Но, с другой стороны, он собирается поехать в Бретань к Гогену. «Отныне, — пишет он своему другу, — мы целеустремленно будем пытаться создать что-то значительное, чего, может быть, уже достигли бы, если бы в свое время могли продолжать начатое…» Как знать, может, Винсент составит Гогену компанию в поездке на Мадагаскар, о которой теперь мечтает Гоген.
Всех художников, с которыми он дружил, начиная с Сезанна и кончая Гийоменом и Писарро, доктор Гаше уговаривал заняться офортом. Теперь он поделился своими обширными познаниями в граверном деле с Винсентом и предоставил ему весь необходимый материал. Он даже предложил, что сам будет печатать копии с готовых досок в своей маленькой мастерской. Соблазненный предложением доктора, Винсент в перерыве между двумя картинами сделал гравюру с портрета доктора Гаше, с автопортрета «Человек с трубкой»[122] и решил сделать еще несколько офортов — «ну хотя бы шесть» — со своих провансальских полотен. Но дальше планов дело не пошло. Винсент был слишком поглощен живописью.
«Послушайте, вот идея, которая, может быть, придется Вам по вкусу, — обращается он к Гогену, — мне хочется написать этюд колосьев таким образом … только одни колосья — голубовато-зеленые стебли, длинные, точно ленты, листья, зеленые и розовые благодаря отсветам, чуть желтеющие колосья, окаймленные бледно-розовой пыльцой цветов, — это розовый вьюнок обвился внизу вокруг стебля. На этом живом и в то же время спокойном фоне я хотел бы писать портреты. Тут будет зеленый всех оттенков, но одинакового валера, так что он будет образовывать как бы единый зеленый фон, который своей вибрацией должен вызывать представление о тихом шелесте колосьев, колеблемых ветерком; с колористической точки зрения непростая задача».