Страница:
ГОЛОС
Зося хватается за горло.
– Мой голос – не дурной поступок! – кричит она, а в горле снова скребет и перекатывается колючая боль.
Но чудища не отступают, не прекращают своего ужасного зубовного скрежета. А голос-ветер холодно шепчет Зосе:
– Еще какой дурной… Смотри!
И вокруг Зосиной кровати расплескивается огненное, кипящее лавой озеро. В этом озере то тонут, то всплывают на поверхность люди, чья плоть раскалена, как металл. Эти люди оглашают воздух страшными рыданиями и проклятиями. И проклятия эти звучат… в адрес Зоей!
– Кто это?! – шепчет помертвелыми губами девочка, указывая на мучающихся в озере людей.
– Ты не узнаешь ни одного из них? – спрашивает голос-ветер.
– Нет!
– Это очень печально, Зося, потому что эти люди терзаются в огненном озере из-за любви к тебе. К твоему голосу.
– Я не понимаю, – шепчет Зося, плечи ее поникли под гнетом посылаемых ей проклятий.
– Когда ты выросла, Зося, – продолжает беспристрастно говорить голос-ветер, – ты стала величайшей певицей всех времен. Твой голос завораживал людей и лишал их воли. Миллионы людей покупали записи твоих песен, ходили на твои концерты, готовы были убивать, красть, прелюбодействовать, лишь бы добыть твою фотографию, новый диск с автографом или лоскуток от одного из твоих бесчисленных концертных платьев, которые, кстати, шили тебе лучшие модельеры всей земли. А многие из твоих поклонников приносили себя в жертву тебе – кончали жизнь самоубийством. Из тебя сотворили кумира, Зося. Идола. Новое божество, которому стала поклоняться вся земля. Творить кумиров – большое преступление, Зося, большой грех. Но еще больший грех – быть кумиром.
– Но я не виновата!
– Конечно. Виноват твой голос. Откажись от него, и люди, которые сейчас перед твоими глазами терзаются в огненном озере, никогда в него не попадут.
– Я так хочу петь! – плачет Зося.
– Твое пение погубит сотни людей, – отвечает голос-ветер. – Ты готова убивать людей ради своего голоса, девочка?
– Нет, конечно, нет! – вскрикивает Зося. – Хорошо, я согласна. Я не буду петь. Никогда. Обещаю.
– Одного обещания мало, – сообщает голос-ветер. – Нужно, чтобы ты отказалась от голоса. Чтобы ты добровольно лишилась его. Ну?!
Люди в огненном озере замерли, все как один глядя на Зосю. В их глазах стояло нечеловеческое страдание.
– Я отказываюсь от своего голоса, – шепчет Зося. – Только пусть они больше не мучаются!
– Отказываешься?
– Отказываюсь!
– Вот и правильно, – спокойно, равнодушно шелестит голос-ветер. – Тогда выпей это. И голос у тебя исчезнет навсегда.
Одно из чудовищ протягивает Зосе огромный каменный бокал. Над бокалом курится странный дымок и чувствуется, как от каменных боков бокала пышет жаром.
– Что это?! – вздрагивает Зося от отвращения.
– Расплавленный свинец, – отвечает невидимый собеседник. – Лучшее средство от голоса. Пей, не бойся.
– Нет, я не буду! Я не могу! Не-э-эт!
Зося кричит и просыпается. А рот горит так, словно она и впрямь отведала расплавленного свинца.
– Я больше так не могу, – говорит себе Зося. Черная клеенчатая тетрадь заполнена до последней страницы – нотные знаки словно устроили в ней черно-белую метель…
Но кому расскажешь об этом? О Снах, которые пугают так, что не хочется жить. Отцу? Он то пьян, то зол на весь свет, когда трезв. Маме? Нет, только не это. Мамочке и без того хватает забот, как она еще держится. Решено: родителям ни слова. Для родителей Зося останется прежней озорной, талантливой и трудолюбивой певуньей. Но желание раскрыть кому-нибудь свою тайну, исповедаться нестерпимо… Исповедаться?
Это мысль.
Зося приходит на исповедь к настоятелю храма Димитрия Солунского, протоиерею Емельяну. Зося никогда не считала себя особенно верующей, хотя и пела в церковном хоре. Но после своих Снов ей хочется верить, что Бог – за нее и Он поможет ей.
– Здравствуйте, батюшка, – говорит Зося, робко подойдя к аналою, у которого идет исповедь.
– Здравствуй, Зосенька, – привычно ласково говорит отец Емельян и смотрит внимательно: – Исповедаться решила? Похвально это, за душой следишь, за чистотой ее… Слушаю тебя, не смущайся. И помни – ты не мне грехи исповедуешь, а Господу, я же только свидетель и посредник и сохраню все в тайне, как положено.
Зося кивает, она знает это.
– У меня есть грех, – говорит девочка. – И он меня мучает. Этот грех… Это мой голос.
Отец Емельян смотрит на Зосю с удивлением.
– Не понимаю, – мягко говорит он. – Голос не может быть грехом, деточка. Как и телесная красота, как и талант всякий благой – это дано Господом человеку как венцу творения. Другое дело, что человек часто начинает гордиться чересчур своими талантами, красотой, умом, становится тщеславным, самолюбивым, эгоистичным, на других людей смотрит свысока, как будто они неполноценные. Вот это и есть грех – самовлюбленность, тщеславие, гордыня.
Зося качает головой:
– Я не горжусь своим голосом, батюшка, честно! Я к нему привыкла – есть и есть… Но мне сказали, что как раз мой голос и есть великий грех.
– Кто сказал? – хмурит пушистые седые брови отец Емельян. – Кто?
И тогда Зося рассказывает священнику свои Сны. Рассказывает отрешенно, спокойно, без дрожи сердца и слезинок в глазах.
– Мой голос повредит очень многим людям, батюшка, так мне говорят в Снах, – произносит Зося печально.
– Деточка, – говорит отец Емельян. – Снам своим не верь. Это у тебя, может, от переутомления. Или ты фильмы какие ужасные смотришь на ночь…
– Нет! – тихо качает головой Зося. – Я фильмов не смотрю.
– Значит, от переутомления. Послушай меня, девочка, сны – они и есть сны. Правды в них нет. А уж тем более смешно и неразумно верить снам и строить свою жизнь в соответствии с ними.
– Я понимаю, – кивает Зося. – Но что делать, если они снятся? И поэтому мне иногда… не хочется жить!
Отец Емельян свел брови:
– А вот об этом и думать не смей! Самоубийство – великий грех, самый страшный, потому что самоубийца отчаялся в жизни и милосердии Бога. Вот что, Зосе-нька, ты только не унывай, молись своему ангелу-хранителю, чтобы охранял тебя во время сна. И я стану за тебя молиться. И еще… Пожалуйста, деточка, будь осторожнее.
– Хорошо, – покорно кивает Зося.
Отец Емельян вздыхает, привычным жестом кладет на склоненную голову девочки епитрахиль и произносит разрешительную молитву, прощающую и отпускающую грехи.
– Не унывай, Зося, – повторяет отец Емельян. – Не верь своим снам. Гони их прочь. Голос твой – талант от Бога и не несет никакой погибели.
После этого разговора у Зоей посветлело на душе, да и Сны не снились больше. И дни позднего марта Дарили неожиданное тепло, заливали беспечным солнечным светом город, растапливали слежавшиеся сугробы, заставляли плакать сосульки… Старушки, торговавшие семечками, теперь продавали тугие букетики полураспустившихся подснежников и тепличных крокусов. И Зосе впервые с тех пор, как ей перестали сниться Сны, захотелось петь. Просто так, без аккомпанемента, без зрителей, в одиночестве, чтоб слушала ее только весна… А по местному радио часто крутили одну песню, Зося запомнила слова и незатейливую мелодию:
Здравствуй, весна, вот и я. Ты меня не ждала? Я возвратилась к тебе по дороге метельной, Я возвратилась счастливой, великой и цельной, Даже не вспомнив, какого исчезла числа. Здравствуй, капель, вот и ты! Начинается март. Жизнь продолжается, и пробуждаются травы. Солнечный свет, драгоценный, лихой и лукавый, Вон изгоняет из сердца последний кошмар…
Эта строчка особенно нравилась Зосе, и пела она ее с особым чувством, твердо веря, что и ее Сны больше не вернутся к ней. А вокруг все словно вторило девочке: жизнь налаживалась, отец бросил пить, ему повысили пенсию по инвалидности, а маме повысили зарплату сразу на двух работах – чудеса просто! И у Зоей все ладилось – и в обеих школах (оценки – загляденье!), и в церковном хоре, где она репетировала песнопения к приближающемуся празднику Пасхи…
А потом она купила букет подснежников – решила сделать маме подарок. Но зачем, зачем, зачем она купила несчастные цветы у той старухи?!
Старуха выглядела как все старухи – сидит на раскладном стульчике в старой вытертой шубе из искусственной норки, голова повязана черным, лоснящимся от ветхости платком, на носу очки в некрасивой старой оправе. И кульки с семечками, и ведерко с подснежниками были перед ней самые обыкновенные. Зося выбрала себе букетик, вручила старухе пятнадцать рублей и тут услышала:
– Спишь-то как, детонька? Спокойно ли? Сны не снятся?
Зося замерла с букетиком подснежников в руках, теперь невинные цветы казались ей тяжелыми, будто каменными…
– Я… ничего, – пробормотала Зося, хотела идти, но слова старухи словно приварили ее к месту:
– Детонька, я ведь не простое зрение имею, ты меня послушай, беды избежишь…
– Я вас не понимаю! – простонала Зося.
– Понимаешь, детонька. Ты тока не бойся. Зовут меня баба Ксана, ясновидящая я. И вижу я над тобой беду неминучую, Зосенька.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Так я же ясновидящая, – усмехнулась старуха. Усмешка у нее была совершенно волчьей. – Вижу я, что кто-то завидует тебе сильно, детонька. Ненавидит люто. А потому порчу на тебя насылает. И видишь ты оттого страшные сны, что тебе жить спокойно не дают.
– Я вам не верю, – сказала Зося. – Нет никакой порчи. А чтобы не было плохих снов, я молюсь своему ангелу-хранителю.
– Молитвы одной мало, надобна тебе моя помощь, – сказала баба Ксана. – Сниму я с тебя порчу, и не станут сны тебя мучить. Согласна?
– Нет, не надо мне! – выкрикнула Зося. – Отстаньте! Отстаньте от меня!
Она, всхлипывая, отшвырнула поникший букетик подснежников и побежала куда глаза глядят. Губы ее шептали что-то бессвязное и жалкое.
А ночью ей снова приснился Сон. Вероятнее всего, что приснился. Зося не занесла его в свою черную тетрадь. Не захотела или не успела.
Потому что утром она не пошла, как обычно, в школу. Она утопилась в реке, что только освободилась ото льда и несла талые воды к далекому неизвестному морю.
Никто не хотел думать, что это самоубийство. Архиерей города Щедрого разрешил отпевание тела Зоей, и другая девочка с ангельским голосом пела заупокойную службу над Зосиной могилой.
Черную тетрадку, испещренную нотными знаками, мать Зоей хранила с прочими ее вещами как память. Она полагала, что так дочка записывала мелодии придуманных ею детских песен.
Глава пятая
Зося хватается за горло.
– Мой голос – не дурной поступок! – кричит она, а в горле снова скребет и перекатывается колючая боль.
Но чудища не отступают, не прекращают своего ужасного зубовного скрежета. А голос-ветер холодно шепчет Зосе:
– Еще какой дурной… Смотри!
И вокруг Зосиной кровати расплескивается огненное, кипящее лавой озеро. В этом озере то тонут, то всплывают на поверхность люди, чья плоть раскалена, как металл. Эти люди оглашают воздух страшными рыданиями и проклятиями. И проклятия эти звучат… в адрес Зоей!
– Кто это?! – шепчет помертвелыми губами девочка, указывая на мучающихся в озере людей.
– Ты не узнаешь ни одного из них? – спрашивает голос-ветер.
– Нет!
– Это очень печально, Зося, потому что эти люди терзаются в огненном озере из-за любви к тебе. К твоему голосу.
– Я не понимаю, – шепчет Зося, плечи ее поникли под гнетом посылаемых ей проклятий.
– Когда ты выросла, Зося, – продолжает беспристрастно говорить голос-ветер, – ты стала величайшей певицей всех времен. Твой голос завораживал людей и лишал их воли. Миллионы людей покупали записи твоих песен, ходили на твои концерты, готовы были убивать, красть, прелюбодействовать, лишь бы добыть твою фотографию, новый диск с автографом или лоскуток от одного из твоих бесчисленных концертных платьев, которые, кстати, шили тебе лучшие модельеры всей земли. А многие из твоих поклонников приносили себя в жертву тебе – кончали жизнь самоубийством. Из тебя сотворили кумира, Зося. Идола. Новое божество, которому стала поклоняться вся земля. Творить кумиров – большое преступление, Зося, большой грех. Но еще больший грех – быть кумиром.
– Но я не виновата!
– Конечно. Виноват твой голос. Откажись от него, и люди, которые сейчас перед твоими глазами терзаются в огненном озере, никогда в него не попадут.
– Я так хочу петь! – плачет Зося.
– Твое пение погубит сотни людей, – отвечает голос-ветер. – Ты готова убивать людей ради своего голоса, девочка?
– Нет, конечно, нет! – вскрикивает Зося. – Хорошо, я согласна. Я не буду петь. Никогда. Обещаю.
– Одного обещания мало, – сообщает голос-ветер. – Нужно, чтобы ты отказалась от голоса. Чтобы ты добровольно лишилась его. Ну?!
Люди в огненном озере замерли, все как один глядя на Зосю. В их глазах стояло нечеловеческое страдание.
– Я отказываюсь от своего голоса, – шепчет Зося. – Только пусть они больше не мучаются!
– Отказываешься?
– Отказываюсь!
– Вот и правильно, – спокойно, равнодушно шелестит голос-ветер. – Тогда выпей это. И голос у тебя исчезнет навсегда.
Одно из чудовищ протягивает Зосе огромный каменный бокал. Над бокалом курится странный дымок и чувствуется, как от каменных боков бокала пышет жаром.
– Что это?! – вздрагивает Зося от отвращения.
– Расплавленный свинец, – отвечает невидимый собеседник. – Лучшее средство от голоса. Пей, не бойся.
– Нет, я не буду! Я не могу! Не-э-эт!
Зося кричит и просыпается. А рот горит так, словно она и впрямь отведала расплавленного свинца.
– Я больше так не могу, – говорит себе Зося. Черная клеенчатая тетрадь заполнена до последней страницы – нотные знаки словно устроили в ней черно-белую метель…
Но кому расскажешь об этом? О Снах, которые пугают так, что не хочется жить. Отцу? Он то пьян, то зол на весь свет, когда трезв. Маме? Нет, только не это. Мамочке и без того хватает забот, как она еще держится. Решено: родителям ни слова. Для родителей Зося останется прежней озорной, талантливой и трудолюбивой певуньей. Но желание раскрыть кому-нибудь свою тайну, исповедаться нестерпимо… Исповедаться?
Это мысль.
Зося приходит на исповедь к настоятелю храма Димитрия Солунского, протоиерею Емельяну. Зося никогда не считала себя особенно верующей, хотя и пела в церковном хоре. Но после своих Снов ей хочется верить, что Бог – за нее и Он поможет ей.
– Здравствуйте, батюшка, – говорит Зося, робко подойдя к аналою, у которого идет исповедь.
– Здравствуй, Зосенька, – привычно ласково говорит отец Емельян и смотрит внимательно: – Исповедаться решила? Похвально это, за душой следишь, за чистотой ее… Слушаю тебя, не смущайся. И помни – ты не мне грехи исповедуешь, а Господу, я же только свидетель и посредник и сохраню все в тайне, как положено.
Зося кивает, она знает это.
– У меня есть грех, – говорит девочка. – И он меня мучает. Этот грех… Это мой голос.
Отец Емельян смотрит на Зосю с удивлением.
– Не понимаю, – мягко говорит он. – Голос не может быть грехом, деточка. Как и телесная красота, как и талант всякий благой – это дано Господом человеку как венцу творения. Другое дело, что человек часто начинает гордиться чересчур своими талантами, красотой, умом, становится тщеславным, самолюбивым, эгоистичным, на других людей смотрит свысока, как будто они неполноценные. Вот это и есть грех – самовлюбленность, тщеславие, гордыня.
Зося качает головой:
– Я не горжусь своим голосом, батюшка, честно! Я к нему привыкла – есть и есть… Но мне сказали, что как раз мой голос и есть великий грех.
– Кто сказал? – хмурит пушистые седые брови отец Емельян. – Кто?
И тогда Зося рассказывает священнику свои Сны. Рассказывает отрешенно, спокойно, без дрожи сердца и слезинок в глазах.
– Мой голос повредит очень многим людям, батюшка, так мне говорят в Снах, – произносит Зося печально.
– Деточка, – говорит отец Емельян. – Снам своим не верь. Это у тебя, может, от переутомления. Или ты фильмы какие ужасные смотришь на ночь…
– Нет! – тихо качает головой Зося. – Я фильмов не смотрю.
– Значит, от переутомления. Послушай меня, девочка, сны – они и есть сны. Правды в них нет. А уж тем более смешно и неразумно верить снам и строить свою жизнь в соответствии с ними.
– Я понимаю, – кивает Зося. – Но что делать, если они снятся? И поэтому мне иногда… не хочется жить!
Отец Емельян свел брови:
– А вот об этом и думать не смей! Самоубийство – великий грех, самый страшный, потому что самоубийца отчаялся в жизни и милосердии Бога. Вот что, Зосе-нька, ты только не унывай, молись своему ангелу-хранителю, чтобы охранял тебя во время сна. И я стану за тебя молиться. И еще… Пожалуйста, деточка, будь осторожнее.
– Хорошо, – покорно кивает Зося.
Отец Емельян вздыхает, привычным жестом кладет на склоненную голову девочки епитрахиль и произносит разрешительную молитву, прощающую и отпускающую грехи.
– Не унывай, Зося, – повторяет отец Емельян. – Не верь своим снам. Гони их прочь. Голос твой – талант от Бога и не несет никакой погибели.
После этого разговора у Зоей посветлело на душе, да и Сны не снились больше. И дни позднего марта Дарили неожиданное тепло, заливали беспечным солнечным светом город, растапливали слежавшиеся сугробы, заставляли плакать сосульки… Старушки, торговавшие семечками, теперь продавали тугие букетики полураспустившихся подснежников и тепличных крокусов. И Зосе впервые с тех пор, как ей перестали сниться Сны, захотелось петь. Просто так, без аккомпанемента, без зрителей, в одиночестве, чтоб слушала ее только весна… А по местному радио часто крутили одну песню, Зося запомнила слова и незатейливую мелодию:
Здравствуй, весна, вот и я. Ты меня не ждала? Я возвратилась к тебе по дороге метельной, Я возвратилась счастливой, великой и цельной, Даже не вспомнив, какого исчезла числа. Здравствуй, капель, вот и ты! Начинается март. Жизнь продолжается, и пробуждаются травы. Солнечный свет, драгоценный, лихой и лукавый, Вон изгоняет из сердца последний кошмар…
Эта строчка особенно нравилась Зосе, и пела она ее с особым чувством, твердо веря, что и ее Сны больше не вернутся к ней. А вокруг все словно вторило девочке: жизнь налаживалась, отец бросил пить, ему повысили пенсию по инвалидности, а маме повысили зарплату сразу на двух работах – чудеса просто! И у Зоей все ладилось – и в обеих школах (оценки – загляденье!), и в церковном хоре, где она репетировала песнопения к приближающемуся празднику Пасхи…
А потом она купила букет подснежников – решила сделать маме подарок. Но зачем, зачем, зачем она купила несчастные цветы у той старухи?!
Старуха выглядела как все старухи – сидит на раскладном стульчике в старой вытертой шубе из искусственной норки, голова повязана черным, лоснящимся от ветхости платком, на носу очки в некрасивой старой оправе. И кульки с семечками, и ведерко с подснежниками были перед ней самые обыкновенные. Зося выбрала себе букетик, вручила старухе пятнадцать рублей и тут услышала:
– Спишь-то как, детонька? Спокойно ли? Сны не снятся?
Зося замерла с букетиком подснежников в руках, теперь невинные цветы казались ей тяжелыми, будто каменными…
– Я… ничего, – пробормотала Зося, хотела идти, но слова старухи словно приварили ее к месту:
– Детонька, я ведь не простое зрение имею, ты меня послушай, беды избежишь…
– Я вас не понимаю! – простонала Зося.
– Понимаешь, детонька. Ты тока не бойся. Зовут меня баба Ксана, ясновидящая я. И вижу я над тобой беду неминучую, Зосенька.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Так я же ясновидящая, – усмехнулась старуха. Усмешка у нее была совершенно волчьей. – Вижу я, что кто-то завидует тебе сильно, детонька. Ненавидит люто. А потому порчу на тебя насылает. И видишь ты оттого страшные сны, что тебе жить спокойно не дают.
– Я вам не верю, – сказала Зося. – Нет никакой порчи. А чтобы не было плохих снов, я молюсь своему ангелу-хранителю.
– Молитвы одной мало, надобна тебе моя помощь, – сказала баба Ксана. – Сниму я с тебя порчу, и не станут сны тебя мучить. Согласна?
– Нет, не надо мне! – выкрикнула Зося. – Отстаньте! Отстаньте от меня!
Она, всхлипывая, отшвырнула поникший букетик подснежников и побежала куда глаза глядят. Губы ее шептали что-то бессвязное и жалкое.
А ночью ей снова приснился Сон. Вероятнее всего, что приснился. Зося не занесла его в свою черную тетрадь. Не захотела или не успела.
Потому что утром она не пошла, как обычно, в школу. Она утопилась в реке, что только освободилась ото льда и несла талые воды к далекому неизвестному морю.
Никто не хотел думать, что это самоубийство. Архиерей города Щедрого разрешил отпевание тела Зоей, и другая девочка с ангельским голосом пела заупокойную службу над Зосиной могилой.
Черную тетрадку, испещренную нотными знаками, мать Зоей хранила с прочими ее вещами как память. Она полагала, что так дочка записывала мелодии придуманных ею детских песен.
Глава пятая
INCEDIS PERIGNES SUPPOSITOS CINERI DOLOSO[5]
– Когда вы обнаружили, что ваш личный компьютер взломан, Дарья? – ровным, ничего не выражающим голосом поинтересовалась у Госпожи Ведьм ее секретарь и первая «статс-дама» Дворца Ремесла Хе-лия Кенсаалми.
– Сегодня утром, – ответила Дарья, как всегда поражаясь прозорливости и осведомленности Хелии. Госпожа Кенсаалми не была ясновидящей и предсказательницей, это Дарья точно знала, поскольку госпожа Кенсаалми специализировалась на малоизученной и мало кому удающейся боевой и охранной магии. Но тем не менее интуиция Хелии была выше всяких похвал. – Прямо как проснулась. Предвидя ваш вопрос, отвечу, что заснула я после секса с инкубом, а проснувшись, просто обратила внимание на то, что компьютер завис. Он всегда зависает. Если рядом находился инкуб. Почему-то.
Хелия поморщилась. Дарья поняла, что ее секретарь не одобряет эротических наклонностей госпожи, но и открыто осуждать их не имеет права. Хелия сказала только:
– Дарья, в следующий, мм, раз помните, что мор-фическое поле инкубов чрезвычайно отрицательно воздействует на работу вычислительной и даже бытовой техники. От них ломаются пылесосы и посудомоечные комбайны, не то что компьютеры… Но когда вы поняли, что произошла утечка информации?
– Когда перезагрузила машину и недосчиталась некоторых крайне важных и секретных документов. Они исчезли. Бесследно. И при этом, – Дарья помедлила, раздумывая, сообщать ли Хелии об уговоре с Рэмом, – я получила сообщение от магистра ложи Рэма Тедена, что этой ночью была взломана их база и те же самые документы исчезли.
– Dii, talem avertite casum! – воскликнула Хелия, а Дарья, в последнее время заморенная латынью и изучением прочих не менее мертвых языков, автоматически перевела: «Боги, отвратите такое бедствие! » – Я и не подозревала, госпожа, что вы состоите в таких тесных отношениях с магистром ложи, чтобы обмениваться секретными документами!
– Увы, – сказала Дарья, – сама не рада.
– Дарья, – взгляд Хелии стал цепким и колючим, – могу я знать, в чем состояла суть исчезнувших документов?
Госпожа Ведьм подумала и решила, что недоговаривать – это куда хуже, чем не говорить вообще.
– Можете, – сказала она Хелии.
Хелия слушала рассказ Дарьи с классически бесстрастным лицом. Когда Госпожа Ведьм закончила, Хелия спросила:
– Позволительно мне высказать мое мнение по данной проблеме?
– Само собой, – усмехнулась Дарья. – Боюсь, что оно будет не самым утешительным…
– Вы верно… боитесь, – позволила себе скупую улыбку Хелия. – Дарья, я считаю, что вы попали в историю, которая чревата для вас крупнейшими неприятностями.
– А именно?
– Вы взяли на себя бремя, которое не сможете понести.
Дарья вспыхнула:
– Это еще почему? Хелия вздохнула:
– Дарья, расследовать убийства, даже убийства при помощи так называемой Наведенной Смерти, – не входит в обязанности Госпожи Ведьм. Ваша должность…
– Хелия, я взялась за это не потому, что меня к этому обязывает или не обязывает моя должность! И – предвижу и такое подозрение – не потому, что нахожусь в приятельских отношениях с магистром Рэмом Теденом! А потому, что некто, обладающий мощной магией, убивает детей! И этого «некто» надо остановить! Магия не должна служить грязным делам, и именно я, как Госпожа Ведьм, обязана предотвратить…
– А для чего тогда в Ложе Магистриан-магов существует Особый отдел? – горячо перебила Дарью Хелия. – Это их прямые обязанности – расследование преступлений, совершаемых посредством магии! Магистр Теден просто использовал вас, Дарья, простите за выражение. Он заставил вас дать слово ведьмы, хотя вы совершенно не должны…
– Хелия, – тихо спросила Даша Белинская, – а вам не жаль этих убитых детей? Девочек, по неизвестной причине попавших под колеса Наведенной Смерти?
– Простите, Дарья… Конечно, жаль.
– То-то и оно. Мне плевать на обязанности, на то. что я должна, а что нет. Просто мне самой когда-то было пятнадцать лет – это был чудесный возраст, – горячо сказала Дарья, забыв, как в пятнадцать лет му-чилась от бесконечных прыщиков и опеки родителей. – И я…
– Я вас поняла, Дарья, – склонила голову секретарь. – Но сейчас даже судьба оказалась против вас – материалы исчезли, а значит, расследовать дело невозможно. Вы ведь не можете вернуться в тот вечер, когда произошла, скажем так, потеря секретных документов.
Дарья странно посмотрела на секретаря.
– Вернуться в тот же вечер? – повторила она чересчур ровным голосом.
– Дарья, вам, как Госпоже Ведьм, должно быть известно, что магия времени является запрещенной и тот, , кто решится ее использовать, подвергает себя чрезвычайной опасности, – не менее ровным голосом ответила Хелия. – Не только потому, что сами заклятия этой магии могут разрушить жизнь заклинателя, но и потому, что если о совершении ритуала узнает Особый отдел Ложи Магистриан-магов… Особый отдел ложи не знает пощады к нарушителям законов.
– Благодарю вас за столь ценную информацию, Хелия, – сказала девушка, не позволяя ни единому мускулу дрогнуть на своем прелестном личике.
– Настоящая ведьма никогда не подвергнет себя ненужной опасности и риску. – Голос Хелии был отполирован, как поверхность лазерного диска.
– Безусловно, – кивнула Дарья. – . Ведь если подумать, один только ритуал Песочных Часов…
– Да, именно этот ритуал крайне опасен, – подтвердила Хелия. – Ни одна здравомыслящая ведьма не пойдет на его совершение, не исполнив предварительно заклятий Пурпурной Свечи.
– Разве Пурпурной? – нахмурила брови Дарья. – А не Лиловой?
– Совершенно точно, что Пурпурной, – твердо сказала Хелия и посмотрела на Госпожу Ведьм долгим невинным взглядом. – И сделанной вручную из жира летучих мышей…
– Разве из жира? А обычная парафиновая?..
– Ни в коем случае. Использование парафиновой либо восковой пурпурной свечи в ритуале Песочных Часов как раз является типичнейшей ошибкой, приводящей к роковым и даже трагическим последствиям.
– Хелия, вы не представляете себе, как я вам благодарна.
– Не за что, Госпожа Ведьм.
– Есть-есть за что. Кстати, что у нас сегодня еще по расписанию? Мне кажется, этот длинный день никогда не закончится. Кстати, неплохо было бы перекусить.
– Через четверть часа вы принимаете делегацию вудуисток из Анголы, – сообщила верная Хелия. – Полагаю, что в связи с этим вы пожелаете перенести ланч.
– Вы правы, – хмыкнула Дарья. – Я как-то запамятовала, что до встречи с вудуистками не следует наполнять желудок, иначе есть риск поневоле расстаться с его содержимым… А вудуистки обидятся, если меня на них стошнит.
– Совершенно верно. Они и так считают себя ущемленными в правах по сравнению с остальными представительницами Ремесла.
– Ладно, – сказала Дарья. – Будем ждать вудуисток на пустой желудок.
Следует отметить, что вудуистки не заставили себя долго ждать. Эти неординарные представительницы далекой жаркой Анголы оповестили о своем появле-нии Дворец Ремесла грохотом ритуальных тамтамов и усталым ревом нескольких пассажирских слонов.
– Пропал дворец! – в комическом отчаянии воздела руки Хелия. – Сейчас их слоны напакостят на клумбах перед парадным входом, а ручные аллигаторы натопчут на коврах и мраморных лестницах…
– Велите им оставить аллигаторов во дворе, – поежилась Дарья, отправляясь в приемный зал. – В прошлый раз какой-то из этих наглых пресмыкающихся допресмыкался до того, что чуть не сжевал мне ногу. А они утверждали, что крокодильчик ручной, мухи не обидит!
– Все равно не оставят, – покачала головой Хелия. – У них крокодилы считаются носителями душ умерших предков. Представьте, какое это непочтение к душам предков – оставить их топтать лужайки вокруг дворца и пугать фазанов!
Дарья вздохнула:
– По крайней мере, пусть не подпускают их ко мне близко. Да, Хелия, и еще: распорядитесь, чтоб в приемной зале включили кондиционеры. А то мои заклятия не справляются со специфическим ароматом, исходящим от вудуистской делегации.
– Будет сделано, – поклонилась Хелия. Делегация вудуисток, вопреки всем требованиям регламента, проторчала на приеме у Госпожи Ведьм на полтора часа дольше, чем полагалось. За это время они ухитрились исполнить пять ритуальных танцев, спеть восемнадцать ангольских народных частушек на тему положительной силы вудуизма. Замороченная ангольским вудуистским фольклором, ошалевшая от мошной палитры ароматов делегации (даже кондиционеры не справлялись), Дарья практически не глядя подписала пакет новых налоговых льгот для владель-цев зомби, договор о поставке из России в Анголу «жертвенного сырья» (для тех, кто не в курсе, это всего-навсего кролики и лабораторные крысы, которые в природных условиях Анголы размножаться не хотели, а для проведения вудуистских церемоний требовались в буквальном смысле до зарезу)… Также Дарья пообещала, что на Праздник Хозяина Кладбища, что состоится в октябре будущего года, она прибудет в Анголу для совместного торжества. Да, и еще вудуистки вручили Дарье подарок: ручного аллигатора, который, как невнятно объяснили Дарьтельницы в пальмовых юбках, совершенно безобиден и предназначен исключительно для мирных развлечений Госпожи Ведьм. Мало ли, может быть, Госпожа Ведьм захочет с этим аллигатором поохотиться на уток в здешнем пруду… Вудуистки наконец отбыли, их слоны напоследок обглодали аллейку редчайших новокастильских кипарисов (главный садовник, узнав об этом, наверняка сведет счеты с жизнью при помощи газонокосилки); мощный тропический аромат устранился усилиями трех кондиционеров, гудящих от перегрузки… А Дарья смогла отправиться в дворцовую столовую и понудить себя насладиться обедом. Наслаждаться следовало, выражая всем своим видом безмолвный благоговейный восторг от вкушения каждого блюда, поскольку шеф-повар Дворца Ремесла был существом (а именно драконом) чрезвычайно ранимым и нервным во всем, что касалось его кулинарного искусства. И если за обедом либо ужином кто-то не выражал беспредельного восхищения слоеным пирогом с мясным ассорти, лососиной в сыре под соусом «Принц Рокамболь» либо паштетом из зайчатины, подаваемым под коричный ликер, то повар-дракон впадал в приступ жестокой меланхолии, сопровождавшийся тем, что несколько последующих дней обитатели дворца питались попкорном, овсяными хлопьями и консервами (кто что мог найти в обширных дворцовых кладовых), а где-то в районе Каталонских гор кружил здоровенный дракон в поварском колпаке и оглашал окрестности скорбным ревом.
Сегодня дракон-кулинар был в особенном ударе. Ему чрезвычайно удались почки в подогретом красном вине, суп-пюре с королевскими креветками, свинина с шампиньонным соусом и настоящие русские пельмени со сметаной, укропом и черным перцем.
– Стол просто роскошный! – искренне воскликнула Дарья, нацепив на вилку обсметаненный пельмень (вот она, ностальгия-то!). – Мои поздравления мэтру Николасу – он превзошел самого себя! Я в восторге! Это воистину обед для королевской семьи!
Дарья знала, что эти ее дифирамбы немедленно передадут на кухню, где повар-дракон Николас Д'Сиго томился в ожидании похвал своему искусству. Он примет похвалы, посветлеет лицом и велит подавать вторую перемену.
За роскошным обедом, помимо самой Госпожи Ведьм, присутствовали: Хелия Кенсаалми, первый заместитель Госпожи Ведьм по связям с общественностью госпожа Гонория Волюм, хранительница заклинаний (читай – заведующая магической библиотекой) госпожа Эстрелья Онтрабандос и этак еще человек восемь-десять из так называемой свиты Госпожи. Все они занимали во дворце необременительные должности, в которых зачастую не разбиралась и сама Дарья. Она предпочитала, чтобы за комплектацию штата голова болела у Хелии. У самой Дарьи были проблемы и понасущнее. И даже пельмени, пре-красные пельмени по-русски не могли отвлечь Госпожу Ведьм от размышлений над этими проблемами.
Тут Хелия деликатным покашливанием напомнила Дарье о себе.
– Да, Хелия? – насторожилась Дарья.
– Госпожа, я должна уведомить вас о некоторых изменениях в вашем сегодняшнем расписании, – безмятежно заявила Хелия.
– А именно?
– Герольдмейстер Геральдического общества Оккультного Ремесла сообщает, что, к его великому сожалению, он не может сегодня прибыть на аудиенцию, назначенную на восемь часов вечера.
– О, слава святой Вальпурге! – Дарья велела слуге положить ей лососины и улыбнулась Хелии. – Значит, вопрос создания моего герба сегодня не обсуждается? Ура, стало легче…
– Госпожа, вы не дослушали. – Взор Хелии светился укоризной. – Герольдмейстер очень озабочен проблемой создания вашего личного герба, а потому просит перенести его сегодняшнюю аудиенцию с восьми часов на шесть.
– О, сотня инкубов! – ругнулась Дарья. – Я-то было подумала… Очень мне нужен этот герб! Но Валь-пурга с ним, пусть приходит в шесть. Хотя погодите! Хелия, у нас же в шесть женихи! Или я что-то путаю?
– Совершенно верно, в шесть вечера вы просматриваете артефакты предполагаемых женихов. Но это совершенно не помешает вам встретиться с герольдмейстером, выслушать его предложения по разработке эскиза вашего герба и внести свои предложения и изменения, если таковые будут.
Дарья возмущенно воздела вверх свои бровки.
– Зато вечер у вас будет полностью свободным, госпожа, – сказала Хелия, и прозвучала эта фраза неожиданно многозначительно. – Вы сможете отдохнуть…
«А в самом деле, – поразмыслила Дарья. – Свободный вечер, плавно перетекающий в свободную ночь. Это хорошо. Но не для отдыха. Для ритуала Песочных Часов. Ах, мерси, дорогая Хелия! Как хорошо вы меня понимаете! Где бы только раздобыть пурпурную свечу из жира летучих мышей – раздобыть и не вызвать при этом никаких подозрений… Ладно, над этим я еще подумаю».
– Да будет так, – сказала Дарья Белинская. – Полагаю, я не особенно напрягусь, если одновременно буду заниматься и женихами, и гербом.
Во всяком случае, когда Госпожа Ведьм произносила эти слова, она искренне в это верила…
Герольдмейстер прибыл даже раньше шести часов вечера. Это был высокий, представительный старец с длинной снежно-белой бородой, примерно с середины заплетенной в косицу и на конце украшенной брелоком из аметиста, камня, как известно, отгоняющего дурной глаз. При себе герольдмейстер имел несколько объемистых альбомов, переплетенных в кожу и сафьян. Герольдмейстер почтительно раскланялся с Госпожой Ведьм и был препровожден в гостиную для деловых переговоров. Помещение, выдержанное в изящном и чопорном стиле испанской средневековой комнаты, как нельзя лучше подходило для разговоров о гербах, родословных и генеалогических деревьях.
– Сегодня утром, – ответила Дарья, как всегда поражаясь прозорливости и осведомленности Хелии. Госпожа Кенсаалми не была ясновидящей и предсказательницей, это Дарья точно знала, поскольку госпожа Кенсаалми специализировалась на малоизученной и мало кому удающейся боевой и охранной магии. Но тем не менее интуиция Хелии была выше всяких похвал. – Прямо как проснулась. Предвидя ваш вопрос, отвечу, что заснула я после секса с инкубом, а проснувшись, просто обратила внимание на то, что компьютер завис. Он всегда зависает. Если рядом находился инкуб. Почему-то.
Хелия поморщилась. Дарья поняла, что ее секретарь не одобряет эротических наклонностей госпожи, но и открыто осуждать их не имеет права. Хелия сказала только:
– Дарья, в следующий, мм, раз помните, что мор-фическое поле инкубов чрезвычайно отрицательно воздействует на работу вычислительной и даже бытовой техники. От них ломаются пылесосы и посудомоечные комбайны, не то что компьютеры… Но когда вы поняли, что произошла утечка информации?
– Когда перезагрузила машину и недосчиталась некоторых крайне важных и секретных документов. Они исчезли. Бесследно. И при этом, – Дарья помедлила, раздумывая, сообщать ли Хелии об уговоре с Рэмом, – я получила сообщение от магистра ложи Рэма Тедена, что этой ночью была взломана их база и те же самые документы исчезли.
– Dii, talem avertite casum! – воскликнула Хелия, а Дарья, в последнее время заморенная латынью и изучением прочих не менее мертвых языков, автоматически перевела: «Боги, отвратите такое бедствие! » – Я и не подозревала, госпожа, что вы состоите в таких тесных отношениях с магистром ложи, чтобы обмениваться секретными документами!
– Увы, – сказала Дарья, – сама не рада.
– Дарья, – взгляд Хелии стал цепким и колючим, – могу я знать, в чем состояла суть исчезнувших документов?
Госпожа Ведьм подумала и решила, что недоговаривать – это куда хуже, чем не говорить вообще.
– Можете, – сказала она Хелии.
Хелия слушала рассказ Дарьи с классически бесстрастным лицом. Когда Госпожа Ведьм закончила, Хелия спросила:
– Позволительно мне высказать мое мнение по данной проблеме?
– Само собой, – усмехнулась Дарья. – Боюсь, что оно будет не самым утешительным…
– Вы верно… боитесь, – позволила себе скупую улыбку Хелия. – Дарья, я считаю, что вы попали в историю, которая чревата для вас крупнейшими неприятностями.
– А именно?
– Вы взяли на себя бремя, которое не сможете понести.
Дарья вспыхнула:
– Это еще почему? Хелия вздохнула:
– Дарья, расследовать убийства, даже убийства при помощи так называемой Наведенной Смерти, – не входит в обязанности Госпожи Ведьм. Ваша должность…
– Хелия, я взялась за это не потому, что меня к этому обязывает или не обязывает моя должность! И – предвижу и такое подозрение – не потому, что нахожусь в приятельских отношениях с магистром Рэмом Теденом! А потому, что некто, обладающий мощной магией, убивает детей! И этого «некто» надо остановить! Магия не должна служить грязным делам, и именно я, как Госпожа Ведьм, обязана предотвратить…
– А для чего тогда в Ложе Магистриан-магов существует Особый отдел? – горячо перебила Дарью Хелия. – Это их прямые обязанности – расследование преступлений, совершаемых посредством магии! Магистр Теден просто использовал вас, Дарья, простите за выражение. Он заставил вас дать слово ведьмы, хотя вы совершенно не должны…
– Хелия, – тихо спросила Даша Белинская, – а вам не жаль этих убитых детей? Девочек, по неизвестной причине попавших под колеса Наведенной Смерти?
– Простите, Дарья… Конечно, жаль.
– То-то и оно. Мне плевать на обязанности, на то. что я должна, а что нет. Просто мне самой когда-то было пятнадцать лет – это был чудесный возраст, – горячо сказала Дарья, забыв, как в пятнадцать лет му-чилась от бесконечных прыщиков и опеки родителей. – И я…
– Я вас поняла, Дарья, – склонила голову секретарь. – Но сейчас даже судьба оказалась против вас – материалы исчезли, а значит, расследовать дело невозможно. Вы ведь не можете вернуться в тот вечер, когда произошла, скажем так, потеря секретных документов.
Дарья странно посмотрела на секретаря.
– Вернуться в тот же вечер? – повторила она чересчур ровным голосом.
– Дарья, вам, как Госпоже Ведьм, должно быть известно, что магия времени является запрещенной и тот, , кто решится ее использовать, подвергает себя чрезвычайной опасности, – не менее ровным голосом ответила Хелия. – Не только потому, что сами заклятия этой магии могут разрушить жизнь заклинателя, но и потому, что если о совершении ритуала узнает Особый отдел Ложи Магистриан-магов… Особый отдел ложи не знает пощады к нарушителям законов.
– Благодарю вас за столь ценную информацию, Хелия, – сказала девушка, не позволяя ни единому мускулу дрогнуть на своем прелестном личике.
– Настоящая ведьма никогда не подвергнет себя ненужной опасности и риску. – Голос Хелии был отполирован, как поверхность лазерного диска.
– Безусловно, – кивнула Дарья. – . Ведь если подумать, один только ритуал Песочных Часов…
– Да, именно этот ритуал крайне опасен, – подтвердила Хелия. – Ни одна здравомыслящая ведьма не пойдет на его совершение, не исполнив предварительно заклятий Пурпурной Свечи.
– Разве Пурпурной? – нахмурила брови Дарья. – А не Лиловой?
– Совершенно точно, что Пурпурной, – твердо сказала Хелия и посмотрела на Госпожу Ведьм долгим невинным взглядом. – И сделанной вручную из жира летучих мышей…
– Разве из жира? А обычная парафиновая?..
– Ни в коем случае. Использование парафиновой либо восковой пурпурной свечи в ритуале Песочных Часов как раз является типичнейшей ошибкой, приводящей к роковым и даже трагическим последствиям.
– Хелия, вы не представляете себе, как я вам благодарна.
– Не за что, Госпожа Ведьм.
– Есть-есть за что. Кстати, что у нас сегодня еще по расписанию? Мне кажется, этот длинный день никогда не закончится. Кстати, неплохо было бы перекусить.
– Через четверть часа вы принимаете делегацию вудуисток из Анголы, – сообщила верная Хелия. – Полагаю, что в связи с этим вы пожелаете перенести ланч.
– Вы правы, – хмыкнула Дарья. – Я как-то запамятовала, что до встречи с вудуистками не следует наполнять желудок, иначе есть риск поневоле расстаться с его содержимым… А вудуистки обидятся, если меня на них стошнит.
– Совершенно верно. Они и так считают себя ущемленными в правах по сравнению с остальными представительницами Ремесла.
– Ладно, – сказала Дарья. – Будем ждать вудуисток на пустой желудок.
Следует отметить, что вудуистки не заставили себя долго ждать. Эти неординарные представительницы далекой жаркой Анголы оповестили о своем появле-нии Дворец Ремесла грохотом ритуальных тамтамов и усталым ревом нескольких пассажирских слонов.
– Пропал дворец! – в комическом отчаянии воздела руки Хелия. – Сейчас их слоны напакостят на клумбах перед парадным входом, а ручные аллигаторы натопчут на коврах и мраморных лестницах…
– Велите им оставить аллигаторов во дворе, – поежилась Дарья, отправляясь в приемный зал. – В прошлый раз какой-то из этих наглых пресмыкающихся допресмыкался до того, что чуть не сжевал мне ногу. А они утверждали, что крокодильчик ручной, мухи не обидит!
– Все равно не оставят, – покачала головой Хелия. – У них крокодилы считаются носителями душ умерших предков. Представьте, какое это непочтение к душам предков – оставить их топтать лужайки вокруг дворца и пугать фазанов!
Дарья вздохнула:
– По крайней мере, пусть не подпускают их ко мне близко. Да, Хелия, и еще: распорядитесь, чтоб в приемной зале включили кондиционеры. А то мои заклятия не справляются со специфическим ароматом, исходящим от вудуистской делегации.
– Будет сделано, – поклонилась Хелия. Делегация вудуисток, вопреки всем требованиям регламента, проторчала на приеме у Госпожи Ведьм на полтора часа дольше, чем полагалось. За это время они ухитрились исполнить пять ритуальных танцев, спеть восемнадцать ангольских народных частушек на тему положительной силы вудуизма. Замороченная ангольским вудуистским фольклором, ошалевшая от мошной палитры ароматов делегации (даже кондиционеры не справлялись), Дарья практически не глядя подписала пакет новых налоговых льгот для владель-цев зомби, договор о поставке из России в Анголу «жертвенного сырья» (для тех, кто не в курсе, это всего-навсего кролики и лабораторные крысы, которые в природных условиях Анголы размножаться не хотели, а для проведения вудуистских церемоний требовались в буквальном смысле до зарезу)… Также Дарья пообещала, что на Праздник Хозяина Кладбища, что состоится в октябре будущего года, она прибудет в Анголу для совместного торжества. Да, и еще вудуистки вручили Дарье подарок: ручного аллигатора, который, как невнятно объяснили Дарьтельницы в пальмовых юбках, совершенно безобиден и предназначен исключительно для мирных развлечений Госпожи Ведьм. Мало ли, может быть, Госпожа Ведьм захочет с этим аллигатором поохотиться на уток в здешнем пруду… Вудуистки наконец отбыли, их слоны напоследок обглодали аллейку редчайших новокастильских кипарисов (главный садовник, узнав об этом, наверняка сведет счеты с жизнью при помощи газонокосилки); мощный тропический аромат устранился усилиями трех кондиционеров, гудящих от перегрузки… А Дарья смогла отправиться в дворцовую столовую и понудить себя насладиться обедом. Наслаждаться следовало, выражая всем своим видом безмолвный благоговейный восторг от вкушения каждого блюда, поскольку шеф-повар Дворца Ремесла был существом (а именно драконом) чрезвычайно ранимым и нервным во всем, что касалось его кулинарного искусства. И если за обедом либо ужином кто-то не выражал беспредельного восхищения слоеным пирогом с мясным ассорти, лососиной в сыре под соусом «Принц Рокамболь» либо паштетом из зайчатины, подаваемым под коричный ликер, то повар-дракон впадал в приступ жестокой меланхолии, сопровождавшийся тем, что несколько последующих дней обитатели дворца питались попкорном, овсяными хлопьями и консервами (кто что мог найти в обширных дворцовых кладовых), а где-то в районе Каталонских гор кружил здоровенный дракон в поварском колпаке и оглашал окрестности скорбным ревом.
Сегодня дракон-кулинар был в особенном ударе. Ему чрезвычайно удались почки в подогретом красном вине, суп-пюре с королевскими креветками, свинина с шампиньонным соусом и настоящие русские пельмени со сметаной, укропом и черным перцем.
– Стол просто роскошный! – искренне воскликнула Дарья, нацепив на вилку обсметаненный пельмень (вот она, ностальгия-то!). – Мои поздравления мэтру Николасу – он превзошел самого себя! Я в восторге! Это воистину обед для королевской семьи!
Дарья знала, что эти ее дифирамбы немедленно передадут на кухню, где повар-дракон Николас Д'Сиго томился в ожидании похвал своему искусству. Он примет похвалы, посветлеет лицом и велит подавать вторую перемену.
За роскошным обедом, помимо самой Госпожи Ведьм, присутствовали: Хелия Кенсаалми, первый заместитель Госпожи Ведьм по связям с общественностью госпожа Гонория Волюм, хранительница заклинаний (читай – заведующая магической библиотекой) госпожа Эстрелья Онтрабандос и этак еще человек восемь-десять из так называемой свиты Госпожи. Все они занимали во дворце необременительные должности, в которых зачастую не разбиралась и сама Дарья. Она предпочитала, чтобы за комплектацию штата голова болела у Хелии. У самой Дарьи были проблемы и понасущнее. И даже пельмени, пре-красные пельмени по-русски не могли отвлечь Госпожу Ведьм от размышлений над этими проблемами.
Тут Хелия деликатным покашливанием напомнила Дарье о себе.
– Да, Хелия? – насторожилась Дарья.
– Госпожа, я должна уведомить вас о некоторых изменениях в вашем сегодняшнем расписании, – безмятежно заявила Хелия.
– А именно?
– Герольдмейстер Геральдического общества Оккультного Ремесла сообщает, что, к его великому сожалению, он не может сегодня прибыть на аудиенцию, назначенную на восемь часов вечера.
– О, слава святой Вальпурге! – Дарья велела слуге положить ей лососины и улыбнулась Хелии. – Значит, вопрос создания моего герба сегодня не обсуждается? Ура, стало легче…
– Госпожа, вы не дослушали. – Взор Хелии светился укоризной. – Герольдмейстер очень озабочен проблемой создания вашего личного герба, а потому просит перенести его сегодняшнюю аудиенцию с восьми часов на шесть.
– О, сотня инкубов! – ругнулась Дарья. – Я-то было подумала… Очень мне нужен этот герб! Но Валь-пурга с ним, пусть приходит в шесть. Хотя погодите! Хелия, у нас же в шесть женихи! Или я что-то путаю?
– Совершенно верно, в шесть вечера вы просматриваете артефакты предполагаемых женихов. Но это совершенно не помешает вам встретиться с герольдмейстером, выслушать его предложения по разработке эскиза вашего герба и внести свои предложения и изменения, если таковые будут.
Дарья возмущенно воздела вверх свои бровки.
– Зато вечер у вас будет полностью свободным, госпожа, – сказала Хелия, и прозвучала эта фраза неожиданно многозначительно. – Вы сможете отдохнуть…
«А в самом деле, – поразмыслила Дарья. – Свободный вечер, плавно перетекающий в свободную ночь. Это хорошо. Но не для отдыха. Для ритуала Песочных Часов. Ах, мерси, дорогая Хелия! Как хорошо вы меня понимаете! Где бы только раздобыть пурпурную свечу из жира летучих мышей – раздобыть и не вызвать при этом никаких подозрений… Ладно, над этим я еще подумаю».
– Да будет так, – сказала Дарья Белинская. – Полагаю, я не особенно напрягусь, если одновременно буду заниматься и женихами, и гербом.
Во всяком случае, когда Госпожа Ведьм произносила эти слова, она искренне в это верила…
Герольдмейстер прибыл даже раньше шести часов вечера. Это был высокий, представительный старец с длинной снежно-белой бородой, примерно с середины заплетенной в косицу и на конце украшенной брелоком из аметиста, камня, как известно, отгоняющего дурной глаз. При себе герольдмейстер имел несколько объемистых альбомов, переплетенных в кожу и сафьян. Герольдмейстер почтительно раскланялся с Госпожой Ведьм и был препровожден в гостиную для деловых переговоров. Помещение, выдержанное в изящном и чопорном стиле испанской средневековой комнаты, как нельзя лучше подходило для разговоров о гербах, родословных и генеалогических деревьях.