Игорек, понурившись, встал.
Милорд немедленно бухнулся на кровать, закинул руки за голову, а ноги, вытянув, водрузил на спинку. Больше в тот день он не сказал ни слова.
Предпочитал он помалкивать и потом. Лишь иногда приступом нападало на него веселье, и он начинал насвистывать какой-то незнакомый мотивчик, или напевал себе под нос, или если уж совсем испытывал подъем духа, то отпускал в адрес Игорька иронические реплики, называя то "Альтруистом недоделанным", то "заморышем замороченным".
Бабаев не отвечал на его реплики, он злился и отчаянно размышлял, что же все-таки предпринять. В конце концов он решил, что вполне может реализовать свой план в одиночку, но нужно обзавестись каким-нибудь оружием. Для нейтрализации охранника. Так, весь шестой день заключения, воскресенье, он посвятил тому, что разбирал собственную кровать. Без инструментов это было не так-то просто сделать: восемь до упора затянутых болтов, четыре - зачем это? - сварочных шва. Милорд со своего места не без интереса наблюдал за его приготовлениями и, ухмыляясь во весь рот, подзуживал:
- Давай, давай, веселее. Ну еще один болтик остался... Да тресни ты ее об стену - она и отвалится!..
Игорек старался не обращать внимания, не слушать и не слышать. Но голос Милорда был единственным живым звуком в этом подвале, и просто так отвлечься, отрешиться от него Бабаев оказался не в силах. Милорд посмеивался.
- Какой бегунок растет! - заключил он.
Тем не менее к вечеру Игорьку удалось справиться с кроватью, и он в качестве оружия заполучил ее тяжелую стальную ножку. Взвесил на руке вполне подходяще.
- Молодец! - оценил Милорд все в той же издевательской интонации. Только вот Гашарти не одобрил бы твой поступок, а?
Игорек медленно повернулся к Милорду.
- Не трогай Сержа, - сказал он твердо: как ни странно, стальная ножка в руке прибавляла уверенности духу и весомости произносимым словам.
- Ты можешь говорить что угодно, - пояснил Игорек сурово; он давно заготовил эту фразу и мысленно отрепетировал. - Но не трогай Гашарти!
- А почему, собственно, а? - возмутился Милорд, невзирая на страшное орудие в руках Бабаева. - Я ведь как-никак знаю его лет уже восемь. Ты-то ведь не можешь похвастаться столь продолжительным с ним знакомством, а?
Игорек ожидал какой угодно реакции от Милорда на свое требование: смеха, очередных подначек или всегда непредсказуемого ухода в себя. Однако Милорд и теперь обманул все его ожидания, вполне резонно напомнив о давнем знакомстве с Гашарти (ну почему Серж разговаривал с этим подонком как со своим?) и отстаивая таким образом свое право говорить о нем. Игорек, конечно, понимал, что за этим его "правом" нет ничего настоящего, что Милорд - предатель и провокатор, что он враг и что, скорее всего, он слова доброго не скажет о Гашарти, станет поливать его грязью. Так оно в конце концов и получилось, но Бабаев уже ничего не мог поделать, допустив и приняв весомость аргумента "как-никак знаю его лет восемь".
- Так вот, - с ленцой в голосе расслабленно продолжил Милорд; он почесывал себя за ухом, - наш любимый и уважаемый Серж не одобрил бы твои действия ни под каким видом. Он ведь до того, как в песняры податься, знаешь кем был, а? Не знаешь. А был он, между прочим, ломок и специалист по "съемке". Большой, между прочим, специалист. Виртуоз. А у ломка какая забота знаешь ты, а? Забота у него - и монету срубить, и целым остаться. Вот и приходилось крутиться: тем подмахнет, и этим тоже подмахнет; и фарам - друг, и клонам - приятель. И ловок был, пройдоха, куда уж мне или тебе до него. Так что попади он в такую заваруху - не стал бы кровати уродовать, а подмахнул бы тому-другому - и на свободу. Опять фишки переставлять большой виртуоз все-таки... Он тебя-то в "съемку" учил играть, а?
Игорек не ответил. Было очевидно - Милорд лжет: бессовестно, ни слова правды. Не мог быть таким человеком Гашарти, каким описывал его Милорд. Серж погиб как герой; он не мог договариваться о чем-либо с людьми в черном; не раздумывая, он шагнул под пулю, во имя Клуба пожертвовал самым ценным - жизнью.
И неужели заслужил он, чтобы называли его такими погаными кличками: "песняр", "ломок"? Необходимо было дать Милорду отповедь, но тот снова очень метко подцепил Игорька, спросив к месту: учил ли Серж играть его в "съемку"? А ведь действительно - учил! И Милорд, словно почуяв, что здесь оно - слабое звено, надавил еще чуть сильнее:
- И небось дал выиграть для начала, а? Потом захотел отыграться? Распалил, завел, а? И пошел выигрывать? Привычка - вторая натура, а?
- Неправда! - закричал Игорек с искренним облегчением и даже палку свою опустил. - Он первым выиграл!
- О-о! - очень так наигранно удивился Милорд. - А Серж наш рос, оказывается. Более индивидуальные подходы стал искать, а?
Игорек собрался. Это далось ему не бет труда, но он догадывался, что, только собравшись, мобилизовав все силы, можно достойно противостоять этому лицемерному подлецу с его лживостью, с его ухмылками, с его откровенной, нескрываемой ненавистью к Альтруистам. Игорек собрался.
- Предатель, мерзавец! - выкрикнул он в лицо Милорду первые пришедшие на ум слова. - Честь свою продал! Теперь и Сержа хочешь туда же записать?! Ты... ты... - Игорек захлебнулся.
- Кому продал-то, а? - устало махнул рукой Милорд; по всему, охота к дальнейшему разговору на эту тему у него пропала, и он завозился, отворачиваясь к стене, и, уже устроившись, пробурчал спиной к Игорьку: Твоему Клубу любимому и продал. Только не я первым был. Гашарти - раньше...
Бабаев легко мог сейчас подойти и ударить Милорда по рыжему затылку ножкой от кровати, но то, как спокойно, не подумав даже о подобной возможности, повернулся к стене Милорд (пусть негодяй! пусть предатель! пусть враг!), охладило Игорька, и он, тяжело дыша, уселся на жалкие останки собственной постели, а не подошел и не ударил...
Не получился у него и другой удар, вроде бы до мелочей продуманный и положенный, как фундамент, в основу примитивного плана побега. Тут Бабаев не колебался: слишком многое зависело от того, не дрогнет ли рука в нужную секунду. Однако он промахнулся, и не потому даже, что неопытен был в подобных делах, а потому, что слишком опытен оказался охранник, и хотя этот последний выглядел неуклюжим, он мгновенно ушел от замаха, одним точным ударом выбил из рук Бабаева стальную ножку, а другим - отшвырнул Игорька на пол. Притом он даже не рассадил себе кожу на костяшках толстых сильных пальцев.
Милорд издевательски захохотал и уж конечно не пошевелился, чтобы хоть как-то помочь Игорьку. Бабаев ворочался на полу подвала, кровь из рассеченной брови заливала ему лицо, а в подвал спускались какие-то новые люди. Он пока еще их не видел, и только голос (женский!) он узнал, и от узнавания этого все перевернулось у него в груди, и продрала тело смертельная дрожь. Тот голос, тот самый голос, распорядившийся ночью над умирающим на ковре Гашарти: "Вырубите третьего!" И этот голос во влажном сумраке подвала чуть насмешливо и с заметным акцентом произнес:
- А нам достался прыткий пленник! Смотрите, судари, он задумал побег!
18 мая 1992 года (год Тигра)
Основной вектор реальности PAST -???
Идут часы. Пропуская через себя секунды, минуты. Пропуская через себя Время.
Идут часы. Но часы эти - не примитивный механизм из комбинации пружин и не хитроумный сплав из полупроводников, часы эти - крошечный, меньше макового зерна сгусток живой ткани, комбинация клеток, построенных на основе сложного синтеза аминокислот. Часы эти - единственное, что еще живет в давно остывшем человеческом теле.
Человек лежит среди развалин некогда великого города. Покоится, вытянув ноги, скрестив руки на груди. Глаза человека закрыты, и он не дышит. Он мертв. И мертв мир вокруг него.
Но часы идут, пропуская через себя Время. И наступает полночь, одни сутки сменяются другими, воскресенье - понедельником; и темное небо над городом озаряется яркими вспышками; среди развалин оживают, рыча двигателями, бронированные механизмы; перебегают фигуры в серебристых костюмах - армия Понедельника возобновляет боевые действия.
Вереница разноцветных, светящихся во мраке сфер проносится над домами. Офицеры-наводчики выкрикивают гортанно команды, и пушки открывают огонь. При каждом выстреле они тяжело откатываются назад, и нужно быть очень внимательным, чтобы не попасть, не быть задетым выступающей частью тяжелого механизма, не подцепить осколок от разрывающегося высоко над головами снаряда. Но разве можно быть внимательным в пылу боя? Наводчики часто ошибаются; снаряды попадают в стены небоскребов, выбивая фонтаны обломков. Вздыбленная пыль затягивает город.
Наконец есть попадание! Один из сферических объектов меркнет, распластываясь в змеевидные, повисающие в воздухе нити. Но вопли победного торжества сменяются вздохом разочарования. Нити скатываются, накручиваются клубком, и сфера, регенерирован на глазах солдат, устремляется вслед за ушедшей далеко вперед вереницей своих собратьев.
В этом нет ничего нового для армии Понедельников. Так случается почти всегда. Но в этом "почти" - последняя надежда защитников. Мертвый человек, успокоившийся среди развалин, не видит всего этого. Но скоро увидит. Биологические часы, микроскопический комок клеток, отмечают приход определенного момента, когда, повинуясь неощутимому толчку, биологическое время мертвого организма потечет вспять, встречно вектору времени окружающего мира; когда законы смерти, определяемые процессами автолиза, пикноза, всего некроза в целом, будут для этого тела отменены. И момент настал.
В первые секунды даже самый внимательный глаз не заметил бы изменений. Но токи регенерации уже разбегались по мертвому телу: восстанавливались наружные мембраны клеток, окатыши клеточных ядер, лизосомы и митохондрии; с толчком ожило одно из двух сердец, погнав по сосудам кровь. Через минуту дрогнула правая рука; шевельнулись непроизвольно пальцы; судорожно дернулась, сгибаясь в колене, нога. Из горла мертвого человека вырвался каркающий звук, после чего человек задышал. С этой секунды в его пробуждающемся к жизни мозгу замелькали калейдоскопом яркие картинки из прошлого. Известно, что человек, умирая, видит всю прожитую им жизнь. То же самое предстояло теперь и этому воскрешаемому человеку, но в иной, чем обычно, последовательности.
Он видел свою жизнь, события протекали через его мозг одно за другим: от детства к юности, от юности к зрелости. Он видел их, переживал заново, и этот чисто субъективный его путь тоже вполне можно назвать путешествием во времени. Он видел...
... Отец и мать.
Отец - тихий инженер, затюканный бытовыми неурядицами на почве нескладного своего характера, ничего не видевший и не увидевший в жизни, кроме нелюбимой работы, возни обывателей вокруг и мрачных попоек в прокуренных кухнях, но тогда же - и тонко чувствующий интеллигент, поклонник де Шардена, способный непринужденно цитировать из Аквинского или Бэкона.
Мать - стержень семьи, целеустремленная, с блестящим умением противостоять жизненным неурядицам, практичная женщина, ничего не боявшаяся, никогда не избегавшая принимать решения, чему, видимо, в немалой степени помогала ее профессия врача "Скорой помощи". При этом она хорошо вязала: Вячеслав до сих пор везде носил с собой вязанный толстой шерстяной ниткой брелок-сумочку для ключей...
Он видел...
... Детство. Гатчина. Лето. И озеро. Серебряные брызги и стоячая темная вода над омутами.
Они играли в войну. Они всегда играли в войну. Сколько себя Вячеслав помнил, все и всегда играли в войну.
Славик Карась забрался на крышу сарая и залег на раскаленном шифере, который жег обнаженные коленки и локти. Но стиснув зубы, как подобает настоящему взрослому мужчине, он прищурясь наблюдает за двором. Под рукой у него - верный кольт, грубо выструганный из деревяшки, с рукояткой, замотанной в изоленту, чтобы не занозить пальцы. Солнце печет неприкрытый затылок. От напряжения у Славика сводит ногу. Это очень больно, и он тихонько плачет, но никак не выдает лазутчикам противника своего присутствия на крыше. Он помнит, как учила справляться с судорогой мама, аккуратно массирует пальцами икру и лодыжку, чуть приподняв ногу, тянет носок. Судорога проходит, по ноге бегут мурашки. Это все еще болезненно, но более терпимо. Внизу появляется противник, Андрюха Костлявый, держит в руках уникальную вещь - заграничный игрушечный автомат, который может выдавать убедительный треск, стоит нажать на спусковой крючок, создавая тем самым вполне даже пристойную имитацию стрельбы. А еще он может выпуливать особые шарики, которые, впрочем, Костлявый давно частью растерял, а частью обменял у Макса Гуманоида на серию "Космос" и у Фомки Кактуса - на редкую лупу с трехкратным увеличением. Да, автомат Костлявого - предмет чернейшей зависти для пацанов из команды, однако, несмотря на единоличное обладание этой замечательной вещью, Костлявый остается Костлявым; боец из него никудышный, и сейчас Славик Карась легко и навылет прострелит его глупую бритую башку, а тот не сумеет даже воспользоваться своим совершенным оружием. Одно пока останавливает: необходимо выждать, подпустить противника ближе, чтобы не было потом сомнений, споров и взаимных упреков. Ближе... и еще ближе... И еще самый чуток ближе... Андрюха Костлявый идет медленно, топчет сандалиями траву, вертит бритой головой; перед майки на животе вымазан землей, и капли пота блестят у него на лбу и подбородке. Костлявый останавливается, облизывает губы и, словно заподозрив что-то, почуяв чей-то на себе пристальный взгляд, начинает поднимать голову. Ждать более бессмысленно и просто опасно, и Славик Карась, подхватывая деревянный кольт и с заготовленным криком-имитацией на устах "Трах-тахтах!!!" вскакивает на крыше, но в этот самый неподходящий момент ногу его сводит во второй раз; от резкой боли он оступается, но, падая уже вниз, успевает увидеть смесь растерянности и почти животного ужаса на лице Костлявого Андрюхи.
В тот день, упав с крыши сарая, Славик Карась сломал левую руку. С первых же его шагов по жизни война проучила его, оставив отметину и на теле, и на душе.
Месяц после падения Славик провел дома под строгим присмотром матери. Интересно, что именно тогда, в дни вынужденной отсидки, он впервые прочитал "Машину времени" Уэллса, чтобы потом много-много раз перечитывать ее всю жизнь. Он по-настоящему увлекся идеей, изложенной в романе, она захватила его. В ней Славик нашел для себя замену той чисто мальчишеской тяге к приключениям, чаще всего подменяемой игрой в войну. А сцена гибели маленькой Унны расставила все точки над i. Война.
... Свой кольт с обмотанной изолентой рукояткой он выбросил в мусоропровод. А когда через месяц вышел во двор, то на предложение сыграть в очередное историческое побоище ответил по-взрослому твердым отказом. И даже новое прозвище, весьма, кстати, уважительное, данное ему в честь признания заслуг: Ветеран Отечественной, не принял. И никогда потом не жалел об этом. Через месяц Вячеслав собрал свой первый радиоприемник...
Он видел...
Война. Все и всегда играли в войну.
Вячеслав насмотрелся на многое в той прежней жизни, до Путешествия, но реальной войны в самом крайнем, грубом и грязном ее проявлении ему посчастливилось избежать. Как любой другой, не нюхавший по-настоящему пороха, он имел склонность к абстрактным рассуждениям о войне, ее побудительных мотивах и свойствах. Иногда он даже сожалел, что не довелось ему увидеть большой войны, этого экстремума человеческой нетерпимости, пика эмоциональных и социальных потрясений. В такие минуты он думал, что подобное знание каким-то образом могло бы обогатить его, помочь разобраться в потаенных особенностях мира, в котором ему суждено жить. Но такие минуты были редки, и самоубийственные мечты уходили, оставляя после себя саднящую боль в левой, сломанной давно и вроде бы давно вылеченной руке. Чаще Красев думал совсем иначе.
На войне невозможно быть просто наблюдателем, думал он.
На войне ты обязан будешь принять чью-то сторону, думал он.
На войне ты обязан будешь убивать, думал он.
Ради этого, собственно, войны и ведутся, так думал он и благодарил судьбу, что не пришлось ему увидеть крови на своих руках.
Зато пришлось ему увидеть другие войны. Целое множество войн локального характера...
Он видел...
... Военные игры. Ребята смеялись, ребята любили хорошую шутку, остроумный "подвыверт". Раз в неделю, по понедельникам, им, согласно расписанию занятий, приходилось тратить целый день на так называемую "спецподготовку" в стенах институтской военной кафедры - какая возможность проявить остроумие! Они называли это "войной по понедельникам" и веселились от души, без труда доводя туговатых на подъем майоров и полковников до белого каления...
Он видел...
... Война была здесь другой, но суть ее всегда оставалась неизменной: столкновение идей, столкновение интересов и мировоззрений. Именно тогда он понял, что война всегда там, где общая сумма правд больше единицы. А ведь сколько людей - столько и правд. И нельзя назвать идеи и ценности другого человека ложью и злом потому лишь, что они не соответствуют твоей личной правде; для другого человека они - именно правда (субъекты, гордо заявляющие, что защищают зло, что для них "зло - благо и высшая ценность", выдуманы литературой самого дурного пошиба). А еще Вячеслав понял, что именно там. на тончайшей грани, на почти незаметном разделе правд, всегда начинаются боевые действия той или иной степени активности. И выхода, и компромисса нет; возможно только или принимать чужую правду, выбросив белый флаг капитуляции, или сопротивляться и наступать-наступать-наступать до победного конца. Таков мир, такова Природа, таково человечество.
Простая эта и банальная в общем-то мысль поразила его. Он искал покоя, но в ситуации перманентной войны не находилось места покою.
Он ушел в науку, но очень быстро и здесь обнаружил все признаки неутихающей войны: ради должностей, публикаций и академических званий. Он не развернулся на сто восемьдесят и не хлопнул дверью: слишком увлекала его эта работа, притягивала. Однако постарался занять низшую ступеньку в иерархии, приняв почетную должность "нашего уникума" - отсюда еще можно было наблюдать не участвуя.
Он искал покоя в любви. Но и в этой (лучшей) области человеческих отношений война не затихала ни на минуту. И розовое очарование медового месяца как-то уж очень быстро сменялось грохотом артподготовки и воем авиационных бомб. Скажите же, дорогие мои Катя и Лариса, почему так? Почему не захотели вы жить по-другому; зачем нужна была вам эта война?
И в запястье левой руки его вновь просыпалась старая боль...
Он видел...
... Вячеслав отыскал-таки себе тихую заводь. Он развелся, терпеливо играл в "нашего уникума", жил отшельником, отдаваясь работе по восемь часов в день и еще столько же - конструированию Машины Времени. Очень редко он задумывался о смысле этого последнего своего занятия. Дань ностальгическим воспоминаниям? Или форма все того же антивоенного эскапизма? Что поможет лучше бегству от мира людей, если не Машина Времени? Впрочем, в те дни он не осознавал побудительных мотивов в конструировании машины - осознание пришло много позже, когда он стал уже совершенно другим человеком, у которого имелась новая правда. И потому вряд ли его оценки Красева-младшего так верны, как ему хотелось бы с новой высоты думать.
Он был одинок.
В одиночестве он находил один из обязательных атрибутов своего совершенного пацифизма. Но одиночество и тяготило его; к одиночеству, казалось Вячеславу, невозможно привыкнуть. Люди в присущей им воинственности были Красеву отвратительны, но и обойтись совсем без этих самых людей он не умел. И вот именно тогда в его жизнь ворвался, радостно сопя, Джулька-Джульбарс-Жулик...
Он видел...
... Пасмурное утро начала осени. Суббота. Рынок в "Автово" ломится от обилия товаров. Здесь продают и покупают все: от элементарных дверных глазков до сложнейших систем видеоконтроля, от орехов до микроскопов, от игрушечных автомобильчиков до самых натуральных "фордов", от аудиокассет до компьютеров, от бритв до бензопил, от рогаток до автоматических винтовок.
Он приехал сюда подобрать несколько специфических печатных плат для Машины, отыскал и выкупил по вполне приемлемой цене - даже остались еще деньги. Он продвигался между прилавками, вдыхая холодный воздух, переступая лужи и размокшие в воде обрывки упаковочной бумаги, приглядываясь к товарам. И вдруг... увидел его.
Маленькая, лет под сорок женщина в коричневом плаще стояла чуть в стороне от торговых лотков, почти в проходе, а у ног ее на асфальте лежала сумка, в которой возились, поскуливая, породистые по виду щенки. Щенков в сумке было четверо. Трое из них образовывали собой копошащийся подслеповатый клубок. И только один сидел вне этого клубка, грустно покачивая маленькой мордочкой со вполне раскрывшимися уже круглыми глазами, сидел у самого края, у застежки - "молнии", и молчал.
Он был одинок, он был осознанно, рассчитанно одинок здесь, в стороне от своих братьев, и Вячеслав понял, что встретил тут, в этом маленьком комке плоти, родственную душу.
Красев зачарованно, не спуская глаз со щенка, шагнул к женщине. Та оправила цветастый платок и подбоченилась, изготовившись к торгу. Породистые щеночки! - объявила она самоуверенно. - Английский пойнтер. Знающий человек сразу увидит.
- Сколько? - спросил Вячеслав: он не собирался долго здесь рассусоливать.
Женщина назвала цену. Возможно, кого другого названная сумма заставила бы призадуматься, но Вячеслав безропотно полез за кошельком.
- Какого вам? - несколько разочарованная тем, что покупатель не торгуется, уточнила женщина.
- Вон этого, пожалуйста, - попросил Вячеслав. - С пятном на лбу.
- Вы с ним аккуратнее, - предупредила женщина. - Щенки ухода требуют... И курой не вздумайте кормить!
- Знаю, - отвечал Вячеслав, расстегивая куртку и неловко прижимая к себе щенка.
Щенок щекотно лизнул его маленьким язычком и обмочился...
Он видел...
... Вячеслав не стал мудрствовать с кличкой для щенка.
Возвращаясь, он остановил во дворе соседского мальчишку, Степку и, показав ему щенка, спросил серьезно:
- Как наречь посоветуешь?
Степка, наморщив лоб, с видом спеца-кинолога осмотрел зверя, после чего изрек:
- Джульбарсом называется. - И тут же почти без перехода потребовал гонорар в оплату своих профессиональных услуг: - Дядя Слав, угостите жвачкой!
Так щенок стал Джульбарсом, Джулькой, Джуликом и, как производная четвертого порядка, Жуликом. Так вошел он в жизнь Вячеслава, переменив и режим дня, и сам его уклад. Отменив одиночество.
Впрочем, одиночество не сгинуло совсем; оно было здесь, притаившись тенями по углам квартиры Красева, спрятавшись до времени, лишь чуть напуганное задорным молодым лаем щенка по имени Джулька.
А потом позвонила Лариса и сказала: "Прости меня. Давай попробуем все сначала". Вячеслав поверил ей, и казалось ему, что все, одиночеству конец и что можно, оказывается, жить не только в мире с самим собой, но и с другими. И даже работа над Машиной приостановилась было - недосуг, и Вячеслав чувствовал себя почти счастливым, и вот именно тогда судьба нанесла ему последний и самый болезненный удар...
Он видел...
... Раннее утро. Шесть часов. Оранжевый диск, выползающий в небо Петербурга. Улицы пусты и открыты. Ветер с Невы. Прогулка: сначала по двору, затем - сто двадцать шагов по набережной и дворами-дворами - домой. Иногда Джулька выпадал из поля зрения, но это не беспокоило Вячеслава. Умный пес, верный пес - всегда найдет хозяина...
Он видел...
... Оглянулся.
- Джулька, - позвал он. И громче: - Джулька!
Ни лая, ни повизгивание, ни жизнерадостного прыжка на задних лапах с неизменным облизыванием хозяйского лица. Тишина холодной пустой подворотни.
- Жулик, где ты? Ну не прячься, не прячься - я оценил твою шутку.
Но он уже понял. Он знал. Лукавства Джульки никогда не хватило бы на подобную шутку. Холодея, Вячеслав обежал подворотню. Пса не было. Только что он был здесь, впереди, а теперь...
- Джулька, Джулька, не пугай меня!
Нет ответа.
Он искал три дня, забыв о работе (чем взбудоражил научную общественность своего института), о назначенной встрече с Ларисой (чего она не смогла ему простить), забыв про все на свете. Потом он развесил объявления по городу, хотя знал уже, что ничего это не даст.
И одиночество, усмехаясь нехорошо, покачивая укоризненно уродливой головой, вернулось на свое прежнее место. Это было несправедливо. Это было настолько несправедливо, что Вячеслав готов был возненавидеть весь мир, Вселенную целиком, устройство которой допускало несправедливость подобного масштаба. Исчезновением Джульки (как в омут канул - беззвучно, не успев и пискнуть о помощи) Вселенная бросила Вячеславу Красеву, "нашему уникуму", вызов, и он принял его. Результат - Машина Времени, первые ходовые испытания. Результат - он поставил Вселенную на колени. Она была у его ног, готовая выполнить любое желание. Теперь он мог исправить несправедливость...
Он видел...
... Тот же двор. Но другой угол зрения, другая сторона реальности.
Он выкурил папиросу. Потом сразу - еще одну. И еще одну. Он ждал. И Машина, накренившись в детской песочнице, ждала вместе с ним. В этот момент он не думал о том, что впервые замыкает петлю во Времени, что вот он имеет место классический хронопарадокс, и что человек, ведущий Джульку по набережной к нему, сюда во двор, - это он сам, только более молодой и более, должно быть, счастливый. Пока еще счастливый...
Милорд немедленно бухнулся на кровать, закинул руки за голову, а ноги, вытянув, водрузил на спинку. Больше в тот день он не сказал ни слова.
Предпочитал он помалкивать и потом. Лишь иногда приступом нападало на него веселье, и он начинал насвистывать какой-то незнакомый мотивчик, или напевал себе под нос, или если уж совсем испытывал подъем духа, то отпускал в адрес Игорька иронические реплики, называя то "Альтруистом недоделанным", то "заморышем замороченным".
Бабаев не отвечал на его реплики, он злился и отчаянно размышлял, что же все-таки предпринять. В конце концов он решил, что вполне может реализовать свой план в одиночку, но нужно обзавестись каким-нибудь оружием. Для нейтрализации охранника. Так, весь шестой день заключения, воскресенье, он посвятил тому, что разбирал собственную кровать. Без инструментов это было не так-то просто сделать: восемь до упора затянутых болтов, четыре - зачем это? - сварочных шва. Милорд со своего места не без интереса наблюдал за его приготовлениями и, ухмыляясь во весь рот, подзуживал:
- Давай, давай, веселее. Ну еще один болтик остался... Да тресни ты ее об стену - она и отвалится!..
Игорек старался не обращать внимания, не слушать и не слышать. Но голос Милорда был единственным живым звуком в этом подвале, и просто так отвлечься, отрешиться от него Бабаев оказался не в силах. Милорд посмеивался.
- Какой бегунок растет! - заключил он.
Тем не менее к вечеру Игорьку удалось справиться с кроватью, и он в качестве оружия заполучил ее тяжелую стальную ножку. Взвесил на руке вполне подходяще.
- Молодец! - оценил Милорд все в той же издевательской интонации. Только вот Гашарти не одобрил бы твой поступок, а?
Игорек медленно повернулся к Милорду.
- Не трогай Сержа, - сказал он твердо: как ни странно, стальная ножка в руке прибавляла уверенности духу и весомости произносимым словам.
- Ты можешь говорить что угодно, - пояснил Игорек сурово; он давно заготовил эту фразу и мысленно отрепетировал. - Но не трогай Гашарти!
- А почему, собственно, а? - возмутился Милорд, невзирая на страшное орудие в руках Бабаева. - Я ведь как-никак знаю его лет уже восемь. Ты-то ведь не можешь похвастаться столь продолжительным с ним знакомством, а?
Игорек ожидал какой угодно реакции от Милорда на свое требование: смеха, очередных подначек или всегда непредсказуемого ухода в себя. Однако Милорд и теперь обманул все его ожидания, вполне резонно напомнив о давнем знакомстве с Гашарти (ну почему Серж разговаривал с этим подонком как со своим?) и отстаивая таким образом свое право говорить о нем. Игорек, конечно, понимал, что за этим его "правом" нет ничего настоящего, что Милорд - предатель и провокатор, что он враг и что, скорее всего, он слова доброго не скажет о Гашарти, станет поливать его грязью. Так оно в конце концов и получилось, но Бабаев уже ничего не мог поделать, допустив и приняв весомость аргумента "как-никак знаю его лет восемь".
- Так вот, - с ленцой в голосе расслабленно продолжил Милорд; он почесывал себя за ухом, - наш любимый и уважаемый Серж не одобрил бы твои действия ни под каким видом. Он ведь до того, как в песняры податься, знаешь кем был, а? Не знаешь. А был он, между прочим, ломок и специалист по "съемке". Большой, между прочим, специалист. Виртуоз. А у ломка какая забота знаешь ты, а? Забота у него - и монету срубить, и целым остаться. Вот и приходилось крутиться: тем подмахнет, и этим тоже подмахнет; и фарам - друг, и клонам - приятель. И ловок был, пройдоха, куда уж мне или тебе до него. Так что попади он в такую заваруху - не стал бы кровати уродовать, а подмахнул бы тому-другому - и на свободу. Опять фишки переставлять большой виртуоз все-таки... Он тебя-то в "съемку" учил играть, а?
Игорек не ответил. Было очевидно - Милорд лжет: бессовестно, ни слова правды. Не мог быть таким человеком Гашарти, каким описывал его Милорд. Серж погиб как герой; он не мог договариваться о чем-либо с людьми в черном; не раздумывая, он шагнул под пулю, во имя Клуба пожертвовал самым ценным - жизнью.
И неужели заслужил он, чтобы называли его такими погаными кличками: "песняр", "ломок"? Необходимо было дать Милорду отповедь, но тот снова очень метко подцепил Игорька, спросив к месту: учил ли Серж играть его в "съемку"? А ведь действительно - учил! И Милорд, словно почуяв, что здесь оно - слабое звено, надавил еще чуть сильнее:
- И небось дал выиграть для начала, а? Потом захотел отыграться? Распалил, завел, а? И пошел выигрывать? Привычка - вторая натура, а?
- Неправда! - закричал Игорек с искренним облегчением и даже палку свою опустил. - Он первым выиграл!
- О-о! - очень так наигранно удивился Милорд. - А Серж наш рос, оказывается. Более индивидуальные подходы стал искать, а?
Игорек собрался. Это далось ему не бет труда, но он догадывался, что, только собравшись, мобилизовав все силы, можно достойно противостоять этому лицемерному подлецу с его лживостью, с его ухмылками, с его откровенной, нескрываемой ненавистью к Альтруистам. Игорек собрался.
- Предатель, мерзавец! - выкрикнул он в лицо Милорду первые пришедшие на ум слова. - Честь свою продал! Теперь и Сержа хочешь туда же записать?! Ты... ты... - Игорек захлебнулся.
- Кому продал-то, а? - устало махнул рукой Милорд; по всему, охота к дальнейшему разговору на эту тему у него пропала, и он завозился, отворачиваясь к стене, и, уже устроившись, пробурчал спиной к Игорьку: Твоему Клубу любимому и продал. Только не я первым был. Гашарти - раньше...
Бабаев легко мог сейчас подойти и ударить Милорда по рыжему затылку ножкой от кровати, но то, как спокойно, не подумав даже о подобной возможности, повернулся к стене Милорд (пусть негодяй! пусть предатель! пусть враг!), охладило Игорька, и он, тяжело дыша, уселся на жалкие останки собственной постели, а не подошел и не ударил...
Не получился у него и другой удар, вроде бы до мелочей продуманный и положенный, как фундамент, в основу примитивного плана побега. Тут Бабаев не колебался: слишком многое зависело от того, не дрогнет ли рука в нужную секунду. Однако он промахнулся, и не потому даже, что неопытен был в подобных делах, а потому, что слишком опытен оказался охранник, и хотя этот последний выглядел неуклюжим, он мгновенно ушел от замаха, одним точным ударом выбил из рук Бабаева стальную ножку, а другим - отшвырнул Игорька на пол. Притом он даже не рассадил себе кожу на костяшках толстых сильных пальцев.
Милорд издевательски захохотал и уж конечно не пошевелился, чтобы хоть как-то помочь Игорьку. Бабаев ворочался на полу подвала, кровь из рассеченной брови заливала ему лицо, а в подвал спускались какие-то новые люди. Он пока еще их не видел, и только голос (женский!) он узнал, и от узнавания этого все перевернулось у него в груди, и продрала тело смертельная дрожь. Тот голос, тот самый голос, распорядившийся ночью над умирающим на ковре Гашарти: "Вырубите третьего!" И этот голос во влажном сумраке подвала чуть насмешливо и с заметным акцентом произнес:
- А нам достался прыткий пленник! Смотрите, судари, он задумал побег!
18 мая 1992 года (год Тигра)
Основной вектор реальности PAST -???
Идут часы. Пропуская через себя секунды, минуты. Пропуская через себя Время.
Идут часы. Но часы эти - не примитивный механизм из комбинации пружин и не хитроумный сплав из полупроводников, часы эти - крошечный, меньше макового зерна сгусток живой ткани, комбинация клеток, построенных на основе сложного синтеза аминокислот. Часы эти - единственное, что еще живет в давно остывшем человеческом теле.
Человек лежит среди развалин некогда великого города. Покоится, вытянув ноги, скрестив руки на груди. Глаза человека закрыты, и он не дышит. Он мертв. И мертв мир вокруг него.
Но часы идут, пропуская через себя Время. И наступает полночь, одни сутки сменяются другими, воскресенье - понедельником; и темное небо над городом озаряется яркими вспышками; среди развалин оживают, рыча двигателями, бронированные механизмы; перебегают фигуры в серебристых костюмах - армия Понедельника возобновляет боевые действия.
Вереница разноцветных, светящихся во мраке сфер проносится над домами. Офицеры-наводчики выкрикивают гортанно команды, и пушки открывают огонь. При каждом выстреле они тяжело откатываются назад, и нужно быть очень внимательным, чтобы не попасть, не быть задетым выступающей частью тяжелого механизма, не подцепить осколок от разрывающегося высоко над головами снаряда. Но разве можно быть внимательным в пылу боя? Наводчики часто ошибаются; снаряды попадают в стены небоскребов, выбивая фонтаны обломков. Вздыбленная пыль затягивает город.
Наконец есть попадание! Один из сферических объектов меркнет, распластываясь в змеевидные, повисающие в воздухе нити. Но вопли победного торжества сменяются вздохом разочарования. Нити скатываются, накручиваются клубком, и сфера, регенерирован на глазах солдат, устремляется вслед за ушедшей далеко вперед вереницей своих собратьев.
В этом нет ничего нового для армии Понедельников. Так случается почти всегда. Но в этом "почти" - последняя надежда защитников. Мертвый человек, успокоившийся среди развалин, не видит всего этого. Но скоро увидит. Биологические часы, микроскопический комок клеток, отмечают приход определенного момента, когда, повинуясь неощутимому толчку, биологическое время мертвого организма потечет вспять, встречно вектору времени окружающего мира; когда законы смерти, определяемые процессами автолиза, пикноза, всего некроза в целом, будут для этого тела отменены. И момент настал.
В первые секунды даже самый внимательный глаз не заметил бы изменений. Но токи регенерации уже разбегались по мертвому телу: восстанавливались наружные мембраны клеток, окатыши клеточных ядер, лизосомы и митохондрии; с толчком ожило одно из двух сердец, погнав по сосудам кровь. Через минуту дрогнула правая рука; шевельнулись непроизвольно пальцы; судорожно дернулась, сгибаясь в колене, нога. Из горла мертвого человека вырвался каркающий звук, после чего человек задышал. С этой секунды в его пробуждающемся к жизни мозгу замелькали калейдоскопом яркие картинки из прошлого. Известно, что человек, умирая, видит всю прожитую им жизнь. То же самое предстояло теперь и этому воскрешаемому человеку, но в иной, чем обычно, последовательности.
Он видел свою жизнь, события протекали через его мозг одно за другим: от детства к юности, от юности к зрелости. Он видел их, переживал заново, и этот чисто субъективный его путь тоже вполне можно назвать путешествием во времени. Он видел...
... Отец и мать.
Отец - тихий инженер, затюканный бытовыми неурядицами на почве нескладного своего характера, ничего не видевший и не увидевший в жизни, кроме нелюбимой работы, возни обывателей вокруг и мрачных попоек в прокуренных кухнях, но тогда же - и тонко чувствующий интеллигент, поклонник де Шардена, способный непринужденно цитировать из Аквинского или Бэкона.
Мать - стержень семьи, целеустремленная, с блестящим умением противостоять жизненным неурядицам, практичная женщина, ничего не боявшаяся, никогда не избегавшая принимать решения, чему, видимо, в немалой степени помогала ее профессия врача "Скорой помощи". При этом она хорошо вязала: Вячеслав до сих пор везде носил с собой вязанный толстой шерстяной ниткой брелок-сумочку для ключей...
Он видел...
... Детство. Гатчина. Лето. И озеро. Серебряные брызги и стоячая темная вода над омутами.
Они играли в войну. Они всегда играли в войну. Сколько себя Вячеслав помнил, все и всегда играли в войну.
Славик Карась забрался на крышу сарая и залег на раскаленном шифере, который жег обнаженные коленки и локти. Но стиснув зубы, как подобает настоящему взрослому мужчине, он прищурясь наблюдает за двором. Под рукой у него - верный кольт, грубо выструганный из деревяшки, с рукояткой, замотанной в изоленту, чтобы не занозить пальцы. Солнце печет неприкрытый затылок. От напряжения у Славика сводит ногу. Это очень больно, и он тихонько плачет, но никак не выдает лазутчикам противника своего присутствия на крыше. Он помнит, как учила справляться с судорогой мама, аккуратно массирует пальцами икру и лодыжку, чуть приподняв ногу, тянет носок. Судорога проходит, по ноге бегут мурашки. Это все еще болезненно, но более терпимо. Внизу появляется противник, Андрюха Костлявый, держит в руках уникальную вещь - заграничный игрушечный автомат, который может выдавать убедительный треск, стоит нажать на спусковой крючок, создавая тем самым вполне даже пристойную имитацию стрельбы. А еще он может выпуливать особые шарики, которые, впрочем, Костлявый давно частью растерял, а частью обменял у Макса Гуманоида на серию "Космос" и у Фомки Кактуса - на редкую лупу с трехкратным увеличением. Да, автомат Костлявого - предмет чернейшей зависти для пацанов из команды, однако, несмотря на единоличное обладание этой замечательной вещью, Костлявый остается Костлявым; боец из него никудышный, и сейчас Славик Карась легко и навылет прострелит его глупую бритую башку, а тот не сумеет даже воспользоваться своим совершенным оружием. Одно пока останавливает: необходимо выждать, подпустить противника ближе, чтобы не было потом сомнений, споров и взаимных упреков. Ближе... и еще ближе... И еще самый чуток ближе... Андрюха Костлявый идет медленно, топчет сандалиями траву, вертит бритой головой; перед майки на животе вымазан землей, и капли пота блестят у него на лбу и подбородке. Костлявый останавливается, облизывает губы и, словно заподозрив что-то, почуяв чей-то на себе пристальный взгляд, начинает поднимать голову. Ждать более бессмысленно и просто опасно, и Славик Карась, подхватывая деревянный кольт и с заготовленным криком-имитацией на устах "Трах-тахтах!!!" вскакивает на крыше, но в этот самый неподходящий момент ногу его сводит во второй раз; от резкой боли он оступается, но, падая уже вниз, успевает увидеть смесь растерянности и почти животного ужаса на лице Костлявого Андрюхи.
В тот день, упав с крыши сарая, Славик Карась сломал левую руку. С первых же его шагов по жизни война проучила его, оставив отметину и на теле, и на душе.
Месяц после падения Славик провел дома под строгим присмотром матери. Интересно, что именно тогда, в дни вынужденной отсидки, он впервые прочитал "Машину времени" Уэллса, чтобы потом много-много раз перечитывать ее всю жизнь. Он по-настоящему увлекся идеей, изложенной в романе, она захватила его. В ней Славик нашел для себя замену той чисто мальчишеской тяге к приключениям, чаще всего подменяемой игрой в войну. А сцена гибели маленькой Унны расставила все точки над i. Война.
... Свой кольт с обмотанной изолентой рукояткой он выбросил в мусоропровод. А когда через месяц вышел во двор, то на предложение сыграть в очередное историческое побоище ответил по-взрослому твердым отказом. И даже новое прозвище, весьма, кстати, уважительное, данное ему в честь признания заслуг: Ветеран Отечественной, не принял. И никогда потом не жалел об этом. Через месяц Вячеслав собрал свой первый радиоприемник...
Он видел...
Война. Все и всегда играли в войну.
Вячеслав насмотрелся на многое в той прежней жизни, до Путешествия, но реальной войны в самом крайнем, грубом и грязном ее проявлении ему посчастливилось избежать. Как любой другой, не нюхавший по-настоящему пороха, он имел склонность к абстрактным рассуждениям о войне, ее побудительных мотивах и свойствах. Иногда он даже сожалел, что не довелось ему увидеть большой войны, этого экстремума человеческой нетерпимости, пика эмоциональных и социальных потрясений. В такие минуты он думал, что подобное знание каким-то образом могло бы обогатить его, помочь разобраться в потаенных особенностях мира, в котором ему суждено жить. Но такие минуты были редки, и самоубийственные мечты уходили, оставляя после себя саднящую боль в левой, сломанной давно и вроде бы давно вылеченной руке. Чаще Красев думал совсем иначе.
На войне невозможно быть просто наблюдателем, думал он.
На войне ты обязан будешь принять чью-то сторону, думал он.
На войне ты обязан будешь убивать, думал он.
Ради этого, собственно, войны и ведутся, так думал он и благодарил судьбу, что не пришлось ему увидеть крови на своих руках.
Зато пришлось ему увидеть другие войны. Целое множество войн локального характера...
Он видел...
... Военные игры. Ребята смеялись, ребята любили хорошую шутку, остроумный "подвыверт". Раз в неделю, по понедельникам, им, согласно расписанию занятий, приходилось тратить целый день на так называемую "спецподготовку" в стенах институтской военной кафедры - какая возможность проявить остроумие! Они называли это "войной по понедельникам" и веселились от души, без труда доводя туговатых на подъем майоров и полковников до белого каления...
Он видел...
... Война была здесь другой, но суть ее всегда оставалась неизменной: столкновение идей, столкновение интересов и мировоззрений. Именно тогда он понял, что война всегда там, где общая сумма правд больше единицы. А ведь сколько людей - столько и правд. И нельзя назвать идеи и ценности другого человека ложью и злом потому лишь, что они не соответствуют твоей личной правде; для другого человека они - именно правда (субъекты, гордо заявляющие, что защищают зло, что для них "зло - благо и высшая ценность", выдуманы литературой самого дурного пошиба). А еще Вячеслав понял, что именно там. на тончайшей грани, на почти незаметном разделе правд, всегда начинаются боевые действия той или иной степени активности. И выхода, и компромисса нет; возможно только или принимать чужую правду, выбросив белый флаг капитуляции, или сопротивляться и наступать-наступать-наступать до победного конца. Таков мир, такова Природа, таково человечество.
Простая эта и банальная в общем-то мысль поразила его. Он искал покоя, но в ситуации перманентной войны не находилось места покою.
Он ушел в науку, но очень быстро и здесь обнаружил все признаки неутихающей войны: ради должностей, публикаций и академических званий. Он не развернулся на сто восемьдесят и не хлопнул дверью: слишком увлекала его эта работа, притягивала. Однако постарался занять низшую ступеньку в иерархии, приняв почетную должность "нашего уникума" - отсюда еще можно было наблюдать не участвуя.
Он искал покоя в любви. Но и в этой (лучшей) области человеческих отношений война не затихала ни на минуту. И розовое очарование медового месяца как-то уж очень быстро сменялось грохотом артподготовки и воем авиационных бомб. Скажите же, дорогие мои Катя и Лариса, почему так? Почему не захотели вы жить по-другому; зачем нужна была вам эта война?
И в запястье левой руки его вновь просыпалась старая боль...
Он видел...
... Вячеслав отыскал-таки себе тихую заводь. Он развелся, терпеливо играл в "нашего уникума", жил отшельником, отдаваясь работе по восемь часов в день и еще столько же - конструированию Машины Времени. Очень редко он задумывался о смысле этого последнего своего занятия. Дань ностальгическим воспоминаниям? Или форма все того же антивоенного эскапизма? Что поможет лучше бегству от мира людей, если не Машина Времени? Впрочем, в те дни он не осознавал побудительных мотивов в конструировании машины - осознание пришло много позже, когда он стал уже совершенно другим человеком, у которого имелась новая правда. И потому вряд ли его оценки Красева-младшего так верны, как ему хотелось бы с новой высоты думать.
Он был одинок.
В одиночестве он находил один из обязательных атрибутов своего совершенного пацифизма. Но одиночество и тяготило его; к одиночеству, казалось Вячеславу, невозможно привыкнуть. Люди в присущей им воинственности были Красеву отвратительны, но и обойтись совсем без этих самых людей он не умел. И вот именно тогда в его жизнь ворвался, радостно сопя, Джулька-Джульбарс-Жулик...
Он видел...
... Пасмурное утро начала осени. Суббота. Рынок в "Автово" ломится от обилия товаров. Здесь продают и покупают все: от элементарных дверных глазков до сложнейших систем видеоконтроля, от орехов до микроскопов, от игрушечных автомобильчиков до самых натуральных "фордов", от аудиокассет до компьютеров, от бритв до бензопил, от рогаток до автоматических винтовок.
Он приехал сюда подобрать несколько специфических печатных плат для Машины, отыскал и выкупил по вполне приемлемой цене - даже остались еще деньги. Он продвигался между прилавками, вдыхая холодный воздух, переступая лужи и размокшие в воде обрывки упаковочной бумаги, приглядываясь к товарам. И вдруг... увидел его.
Маленькая, лет под сорок женщина в коричневом плаще стояла чуть в стороне от торговых лотков, почти в проходе, а у ног ее на асфальте лежала сумка, в которой возились, поскуливая, породистые по виду щенки. Щенков в сумке было четверо. Трое из них образовывали собой копошащийся подслеповатый клубок. И только один сидел вне этого клубка, грустно покачивая маленькой мордочкой со вполне раскрывшимися уже круглыми глазами, сидел у самого края, у застежки - "молнии", и молчал.
Он был одинок, он был осознанно, рассчитанно одинок здесь, в стороне от своих братьев, и Вячеслав понял, что встретил тут, в этом маленьком комке плоти, родственную душу.
Красев зачарованно, не спуская глаз со щенка, шагнул к женщине. Та оправила цветастый платок и подбоченилась, изготовившись к торгу. Породистые щеночки! - объявила она самоуверенно. - Английский пойнтер. Знающий человек сразу увидит.
- Сколько? - спросил Вячеслав: он не собирался долго здесь рассусоливать.
Женщина назвала цену. Возможно, кого другого названная сумма заставила бы призадуматься, но Вячеслав безропотно полез за кошельком.
- Какого вам? - несколько разочарованная тем, что покупатель не торгуется, уточнила женщина.
- Вон этого, пожалуйста, - попросил Вячеслав. - С пятном на лбу.
- Вы с ним аккуратнее, - предупредила женщина. - Щенки ухода требуют... И курой не вздумайте кормить!
- Знаю, - отвечал Вячеслав, расстегивая куртку и неловко прижимая к себе щенка.
Щенок щекотно лизнул его маленьким язычком и обмочился...
Он видел...
... Вячеслав не стал мудрствовать с кличкой для щенка.
Возвращаясь, он остановил во дворе соседского мальчишку, Степку и, показав ему щенка, спросил серьезно:
- Как наречь посоветуешь?
Степка, наморщив лоб, с видом спеца-кинолога осмотрел зверя, после чего изрек:
- Джульбарсом называется. - И тут же почти без перехода потребовал гонорар в оплату своих профессиональных услуг: - Дядя Слав, угостите жвачкой!
Так щенок стал Джульбарсом, Джулькой, Джуликом и, как производная четвертого порядка, Жуликом. Так вошел он в жизнь Вячеслава, переменив и режим дня, и сам его уклад. Отменив одиночество.
Впрочем, одиночество не сгинуло совсем; оно было здесь, притаившись тенями по углам квартиры Красева, спрятавшись до времени, лишь чуть напуганное задорным молодым лаем щенка по имени Джулька.
А потом позвонила Лариса и сказала: "Прости меня. Давай попробуем все сначала". Вячеслав поверил ей, и казалось ему, что все, одиночеству конец и что можно, оказывается, жить не только в мире с самим собой, но и с другими. И даже работа над Машиной приостановилась было - недосуг, и Вячеслав чувствовал себя почти счастливым, и вот именно тогда судьба нанесла ему последний и самый болезненный удар...
Он видел...
... Раннее утро. Шесть часов. Оранжевый диск, выползающий в небо Петербурга. Улицы пусты и открыты. Ветер с Невы. Прогулка: сначала по двору, затем - сто двадцать шагов по набережной и дворами-дворами - домой. Иногда Джулька выпадал из поля зрения, но это не беспокоило Вячеслава. Умный пес, верный пес - всегда найдет хозяина...
Он видел...
... Оглянулся.
- Джулька, - позвал он. И громче: - Джулька!
Ни лая, ни повизгивание, ни жизнерадостного прыжка на задних лапах с неизменным облизыванием хозяйского лица. Тишина холодной пустой подворотни.
- Жулик, где ты? Ну не прячься, не прячься - я оценил твою шутку.
Но он уже понял. Он знал. Лукавства Джульки никогда не хватило бы на подобную шутку. Холодея, Вячеслав обежал подворотню. Пса не было. Только что он был здесь, впереди, а теперь...
- Джулька, Джулька, не пугай меня!
Нет ответа.
Он искал три дня, забыв о работе (чем взбудоражил научную общественность своего института), о назначенной встрече с Ларисой (чего она не смогла ему простить), забыв про все на свете. Потом он развесил объявления по городу, хотя знал уже, что ничего это не даст.
И одиночество, усмехаясь нехорошо, покачивая укоризненно уродливой головой, вернулось на свое прежнее место. Это было несправедливо. Это было настолько несправедливо, что Вячеслав готов был возненавидеть весь мир, Вселенную целиком, устройство которой допускало несправедливость подобного масштаба. Исчезновением Джульки (как в омут канул - беззвучно, не успев и пискнуть о помощи) Вселенная бросила Вячеславу Красеву, "нашему уникуму", вызов, и он принял его. Результат - Машина Времени, первые ходовые испытания. Результат - он поставил Вселенную на колени. Она была у его ног, готовая выполнить любое желание. Теперь он мог исправить несправедливость...
Он видел...
... Тот же двор. Но другой угол зрения, другая сторона реальности.
Он выкурил папиросу. Потом сразу - еще одну. И еще одну. Он ждал. И Машина, накренившись в детской песочнице, ждала вместе с ним. В этот момент он не думал о том, что впервые замыкает петлю во Времени, что вот он имеет место классический хронопарадокс, и что человек, ведущий Джульку по набережной к нему, сюда во двор, - это он сам, только более молодой и более, должно быть, счастливый. Пока еще счастливый...