Первушин Антон
Война по понедельникам
АНТОН ПЕРВУШИН
ВОЙНА ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ
Даже эпоха тирании достойна уважения, потому что она является произведением не людей, а человечества, стало быть, имеет творческую природу, которая может быть суровой, но никогда не бывает абсурдной. Если эпоха, в которую мы живем, сурова, мы тем более должны ее любить, пронизывать ее своей любовью до тех пор, пока не сдвинется тяжелая масса материи, скрывающей существующий с ее обратной стороны свет.
Вальтер Ратенау
- ... Тогда все понятно, - сказал Болванщик. - Убить Время! Разве такое ему может понравиться?
Льюис Кэрролл
ПОНЕДЕЛЬНИК ПЕРВЫЙ
Приготовьтесь, сейчас вам предстоит услышать нечто невероятное. Наша компания, хоть и вполне легальная, всего лишь ширма, предназначенная для добывания средств. Настоящее же наше дело - патрулирование времени.
Пол Андерсон
1 августа 1938 года (год Тигра)
КОЗАП - сектор "Эталон"
Ранним утром Иосиф Виссарионович Сталин прогуливался по своему рабочему кабинету в Кремле и размышлял. Странными бы показались его мысли непосвященным. Странными бы показались они самому Сталину еще вчера вечером, но сегодня - все изменилось.
Только что он закончил изучение краткого, но содержательного отчета сотрудников НКВД, курирующих работу группы ученых, фамилии которых десяток лет уже, как вымараны с титульных листов многочисленных учебных пособий для студентов и школьников. Да, когда-то их имена гремели. Тяжеловесы узкой специализации, мастера популяризации, виртуозы формул, жрецы абстрактного мышления. Они ничего не значили для Сталина как люди. Так - список фамилий, по большей части "жидовских", оттиснутых аккуратными машинописными буковками на стандартного формата листах хорошей бумаги. Головастики, за сухими интегралами прячущие свой страх перед суровыми законами жизни. Но именно они, эти люди, которых Сталин в душе просто-напросто презирал, они своей работой заставили вождя думать сегодня о том, о чем он никогда ранее не задумывался.
А думал Сталин об удивительных свойствах времени.
Конечно, оно всегда представлялось ему одним-единым потоком, бесконечной рекой, по которой плывем мы все, наши страны, Земля, Вселенная. Река, но и не река: нельзя нигде причалить, свернуть в сторону, поплыть, выгребая веслами, против течения. Всегда было нельзя. И вдруг, оказывается, можно! Пожалуйста, в любой момент и в любом направлении. И хоть сейчас отправляйся в семнадцатый год спрашивать совета у Ильича. И значит, не просто так сам человек, все вещи, его окружающие, плывут себе вперед в потоке времени, а каждый человек, каждая вещь - это растянутая во времени змея в бесчисленных своих воплощениях, и так же, как здесь и сейчас существует он, Сталин, так и существует где-то независимо от него Сталин-секунду-назад, Сталин-две-секунды-назад, юноша Косело Джугашвили, безусый поэт из семинарии, и маленький босой Coco, сынок сапожника из Гори.
Впрочем, не эта, абстрактная в общем-то мысль беспокоила вождя. Другая, еще более неожиданная, ошеломляющая и пугающая мысль заставляла его убыстрять иногда шаги, а руки - непроизвольно сжимать до боли в пальцах любимую трубку. Оказывается, время - не просто река, состоящая из бесконечного множества ручейков, прямая и предопределенная. Это река с неисчислимым количеством притоков и ответвлений, и целые миры существуют не только там, позади или впереди, они существуют здесь и сейчас: невидимые, неосязаемые для органов чувств, потому как не может букашка, ползущая по одной стороне листа бумаги видеть и осязать букашку, ползущую под ней, но с другой стороны листа. И Сталин с ужасом чувствовал, как затягивает, поглощает его эта мысль, как остается он один-одинешенек словно на пересечении множества коридоров с зеркальными стенами, полом, потолком, в которых видит свое отражение, а те в свою очередь видят в других отражениях свои отражения и так до бесконечности, и никто не может сказать, кто же тут настоящий: я, ты, он или вон те. А где-то, может быть, отражения искажаются, преломляясь друг в друге настолько, что и не он, Сталин, оказывается расхаживающим здесь, по кремлевскому кабинету, а поблескивающий стеклами пенсне, хитровато ухмыляющийся Троцкий или, чего доброго, Бухарии (жива еще память о недавнем процессе).
Только сейчас Сталин понял вдруг, по кромке какой бездны удалось ему пройти к высшей власти, и сколь много было шансов оступиться, рухнуть вниз. От какой неисчислимой суммы случайностей: случайных совпадений, случайно брошенных фраз, случайных мыслей и встреч зависела его судьба, судьба этой огромной страны. Чуть что не так, чуть в сторону, и все, совершенно все было бы по-другому.
Ведь меня уже раз двадцать - сто двадцать! - могли арестовать, думал Сталин, внутренне холодея. И раз пятьсот уничтожить. Это чудом можно назвать, что я удержался в двадцать четвертом. А семнадцатый год? Разве не чудо, что большевики победили? Признайся, ведь и ты вместе со всеми не верил в возможность продержаться после переворота хоть неделю...
Сталин попытался раскурить трубку, но пальцы тряслись, и у него долго не получалось.
"Расстрелять бы их всех, - подумал Сталин с тоской. - Умники нашлись. Мне на голову".
И это был бы самый простой выход. Тем более что вождь с юности научился не доверять высоколобым мужам с правильно поставленной речью: вечно они что-нибудь придумают, мешают жить спокойно себе и другим. Вот атомную бомбу какую-то изобрели - подавай им деньги на разработку. Да русскому солдату все эти бомбы нипочем, будь они хоть трижды атомные!
Но что-то останавливало Сталина, интуитивно чувствовал он правоту ученых, и какая-то новая, возбуждающе новая перспектива открывалась перед ним. Он понял в озарении, что и как нужно делать, дабы избавиться раз и навсегда от свежеиспеченного страха; он решил действовать. Незамедлительно. Он шагнул уже к столу, на котором лежала раскрытой папка с отчетом, и вдруг окружающее пространство с громким хлопком свернулось вокруг него в жесткий тесный кокон, и Сталин провалился в темноту...
11 мая 1992 года (год Обезьяны)
Основной вектор реальности ISTI-58.96. A
День выдался прекрасный, солнечный: быть может, первый настолько солнечный день новой весны.
Вячеслав Красев, известный и очень модный в последнее время писатель-прозаик, сойдя на остановке "Дворцовая", решил, раз уж подарком нам сегодня славная погодка, дойти отсюда до Дома писателей, что на Шпалерной, пешком. Путь неблизкий, но и спешить особенно некуда.
Проходя через площадь, он обратил внимание на куч-ковавшихся вокруг Александрийской Колонны хмурых людей, преимущественно пожилого возраста, с красными потрепанными флагами, маленькими иконками вождей и неумело сделанными транспарантами.
Нелегко, наверное, приходится в наше время национал-патриотам и верным ленинцам, думал Вячеслав, пробегая взглядом по знакомым до тошноты лозунгам, выписанным на транспарантах. Это нужно быть каким-то особенным человеком, чтобы изо дня в день, из месяца в месяц различать в окружающем мире исключительно плохие, грязно-багровые стороны действительности; чувствовать, как все туже затягиваются вокруг любимой, но глубоко несчастной страны сети несуществующих заговоров; когда паутина слепого ужаса, отчаяния заслоняет собой малейшие проблески сочувствия и добра, а нос старого приятеля, фронтового товарища, начинает казаться длинноватым: длиннее того предела, когда еще можно было бы поддерживать с ним дружеские отношения. Глупые, запуганные, близорукие. Чертовски близорукие! Знали бы вы, сколько я повидал миров, за которые действительно стоило бы отдать жизнь, но не требующих поэтому никогда от своих детей подобной жертвы. И жаль, не дано мне донести до вас это знание, потому что не станете вы читать "сомнительных книжонок" некоего Красева, а по-другому я не умею: нет способностей.
Интерес Вячеслава привлек один из транспарантов. Лозунг, выведенный на белом фоне красными трафаретными буквами, показался необычным для подобного рода сборищ. Наверное, именно поэтому молодой человек (явный студент: очки, короткая стрижка, поношенные джинсы, грязноватая куртка) стоял в стороне от группы непримиримых борцов за идею, поглядывавших на него с нескрываемой враждебностью. Лозунг "студента" гласил: "КОММУНИЗМ - НЕ ТУПИК, КОММУНИЗМ ЕЩЕ ОДИН ПУТЬ!"
Забавно, подумал Вячеслав. Он ждал, что Нормаль каким-нибудь образом отреагирует на знакомую в общем-то смыслом своим декларацию; знакомую, впрочем, в данной конкретной точке пространства-времени одному Вячеславу, но Нормаль безмолвствовала, и значит, можно не беспокоиться: случайное совпадение, и не более того.
Вячеслав прошел мимо "студента", и глаза их встретились. Взгляд "студента" не выражал ничего, кроме скуки. Скучно ему было, оказывается, стоять на Дворцовой со своим нетрадиционным лозунгом, но уйти он не может. Почему? Бог его знает. У всякого свои причуды. И снова Нормаль никак не отреагировала. Впрочем, возможности ее, как стало выясняться, тоже не безграничны. Она не в состоянии, например, анализировать совокупность еще не возникнувших на Светлой Стороне связей. А кто в состоянии? Разве что Всадники...
Так они и разминулись: писатель Вячеслав Красев и скучающий "студент". А ровно через час после мимолетного обмена взглядами (об этом Красев не узнает никогда) со студентом едва не случилась трагедии. Несущийся на бешеной скорости грузовик, проскочив на красный свет, свернет на Дворцовую, и только вмешательство крепкого седовласого мужчины в поношенной "афганке" (именно так впоследствии его будут описывать многочисленные свидетели), появившегося вдруг, словно из воздуха, на подножке ревущего ЗИЛа и два раза выстрелившего в водителя через открытое окно в упор из длинноствольного пистолета, а затем успевшего вывернуть руль, позволило избежать удара радиатором в грудь и голову перепуганного "студента". Не услышит Вячеслав и сообщения о происшествии на Дворцовой, скороговоркой прочитанное тем же вечером диктором информационного агентства "Факт". Водоворот событий закрутит и его, и этот мир, понесет сквозь бурю одной из самых странных и нелепых войн.
Через час Красев уже сидел за столиком в уютном ресторанчике Дома писателей и попивал кофе, оглядывая пустой в это время дня зал. Чувствовал он себя здесь вполне комфортно, ожидая начала скорого общения с людьми, которых хорошо знал и любил в новом своем обличий. И вот тут-то Нормаль и напомнила о себе.
Чуть кольнуло в кончике мизинца левой руки. Сигнал. Вячеслав откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
"Слушаю".
"Прорыв. Синусоидальное возмущение по вектору. Вероятность хроноудара - 67,9%. Предполагаемая мощность - 19 000 хроноватт".
"Эпицентр?"
"Середина 1938 года. С большей точностью определить не берусь".
Вот этого никак не ожидал.
"Переход!" - скомандовал Вячеслав.
И выскочил из основного вектора. Наблюдай за ним кто-нибудь в этот момент, он увидел бы, как тело известного писателя Красева вдруг выгнулось, рассыпаясь снопом ярко-желтых быстро гаснущих искр.
Как всегда, при переходе из вектора на Светлую Сторону времени Вячеслав испытал прокатившуюся от головы до пят волну боли - следствие моментальной перестройки организма. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Теперь даже с закрытыми глазами Красев видел потоки времени. Конечно, не все, что переполняют собой Светлую Сторону: Нормаль, оберегая сознание, преднамеренно сужала поле этого внутреннего зрения, вычленил и обрисовывая лишь основные векторы, но и так, даже лишенное каких-либо красок, зрелище впечатляло.
Сквозь веки закрытых глаз Вячеслав видел альветви, расщепляющиеся в далеком грядущем: там, где нет и не будет никогда более человека как вида, как существа, чрезвычайно ограниченного в восприятии процессов, происходящих в мире. Вместе с тем Вячеслав видел клубок начала времен, где Большой Взрыв сгустка спрессованных сверхтяжелых проточастиц породил в одно мимолетное мгновение все сущее: энергию, материю, время. Видел он все это вечно растущее, вечно подвижное, вечно живое дерево, имя которому Вселенная.
И еще одному стал свидетелем Вячеслав Красев, выскользнув на Светлую Сторону времени. Он увидел, как основной вектор реальности, который он только что покинул: самый странный из всех близрасположенных векторов, лишенный на продолжительном участке малейших намеков на альветви и как бы даже охваченный металлическим корсетом по всей длине этого участка начинает дрожать; по его поверхности бегут волны, ломая, перемешивая индивидуальные векторы людей, планет, галактик, а потом вдруг металлический корсет рассыпается, и вектор дает побеги альтернативных ветвей, которые быстро и беспорядочно разрастаются, сталкиваясь, трепеща, отсыхая, закручиваясь в тугие петли, давая в свою очередь новые побеги. Мгновение и они заполняют собой все вокруг.
"Это невероятно, - подумал Вячеслав, по-настоящему зачарованный происходящим. - Что ты можешь сказать по этому поводу, Нормаль?"
"Корпус Защиты Понедельников перестал существовать".
"Да. И мне кажется, я знаю, кто это сделал".
11 августа 1938 года (год Тигра)
КОЗАП - сектор "Коррекция"
В секторе "Коррекция", на одном из его уровней, отвечавшем за неприкосновенность тридцать восьмого года, проходила церемония присвоения лейтенантских званий вчерашним курсантам Офицерской Школы Корпуса, в просторечии именуемой Петелькой. На семь биолет новоиспеченные лейтенанты были выведены из потока времени Корпуса, но так как временной поток Школы замыкался сам на себя и был направлен перпендикулярно потоку всего остального Корпуса, то по времени последнего с момента отправки курсантов в "петлю" прошло не более получаса - интервал, обусловленный точностью настройки соответствующего оборудования. В Корпусе до самозабвения любили подобного рода эффекты, связанные с разнонаправленностью хронопотоков, и, как следствие, широко использовали их для воспроизводства устаревающей и требующей обновления аппаратуры. Или при подготовке кадров.
Курсантов построили в две шеренги вдоль по бесконечному, созданному применением все тех же "петелек" коридору, и теперь они молча слушали транслируемую с лазерного диска запись вдохновенного выступления генерала-героя Семена Вознисенского.
- Товарищи курсанты, - говорил генерал, - с сегодняшнего дня на вас, на ваши плечи ложится огромная ответственность. Неоднократно враги Коммунизма, враги Нашей-Социалистической-Родины пытались насильственными методами переделать историю Первой-В-Мире-Страны-Советов, чтобы добиться таким образом краха единственного Подлинно-Народного-Строя, добиться такого положения вещей, такого совпадения случайностей, который помешал бы свершиться Великому-Октябрю, помешал бы нашему Народу, нашим Вождям реализовать величайшую, самую героическую эпоху за всю историю существования человечества. Ваша задача - противостоять поползновениям буржуазных выродков и ренегатов всех мастей. И я думаю, вы покажете себя достойными офицерами, осознающими свою высокую ответственность перед Родиной в деле защиты понедельников...
На левом фланге, на самом краю - там, где коридор сектора наконец заканчивался, стоял, вытянувшись по стойке "смирно" небольшого роста курсант по имени Игорь Бабаев. Нельзя назвать его карликом или лилипутом просто ростом не вышел человек: метр шестьдесят при вполне нормальном телосложении. В курсантской среде, где никого, за исключением Игоря, не найти было ниже метра семидесяти пяти, кое-кто порой задавался вопросом, по какой такой уважительной причине Бабаев оказался в рядах Школы. И Бабаев сам - должно быть, почаще других - задавал себе этот вопрос, вспоминая насколько сильный шок испытал (в равной степени были поражены и его родители, служащие сектора "Эталон-71"), когда модуль профориентации БК КОЗАП выдал на дисплей: "БАБАЕВ И. В. - ОФИЦЕРСКАЯ ШКОЛА, РЕГИСТР А-657, СЕКТОР "КОРРЕКЦИЯ-38". С той поры и началась эта удивительная, интересная жизнь, которой Игорь никогда для себя не ждал и причиной поворота к которой до сих пор считал некий сбой в Большом Компьютере Корпуса, хотя никому и не высказывал эти свои крамольные предположения вслух.
Нельзя сказать, чтобы в Школе Игорь (его еще называли снисходительно-ласково "Игорьком") сильно страдал из-за своего роста. Встречались, конечно, среди курсантов и любители задеть, подтрунить, сорвать злобу, но в целом народ подобрался дружелюбный, веселый, чуткий. К Игорю относились хорошо, помогали, когда ему было трудно; не смеялись, не лезли с пустыми советами, когда ему было плохо. И он их всех очень любил за это, потому что чувствовал себя среди них почти как дома, почти как в родном секторе.
Порадовало его и распределение, особенно когда он узнал, что попал политруком в роту Севы Митрохина, лучшего из лучших, возглавлявшего список выпускников-отличников, одного из наиболее терпеливо-доброжелательных в общении с маленьким и импульсивным по натуре Игорьком. Митрохин находился сейчас далеко от него - справа, на другом конце шеренги среди отличников боевой и политической подготовки, но Игорек уже предвкушал, как звонко отрапортует ему, отдавая честь: "Товарищ старший лейтенант, лейтенант Бабаев для прохождения службы прибыл!" - "Вольно, лейтенант", - скажет Митрохин и достанет початую бутылочку трехзвездочного армянского коньяка (он всегда умел и умеет добывать где-то эту драгоценную для каждого курсанта жидкость), и они выпьют, чокнувшись, по полстопочки, и Митрохин улыбнется и расскажет какую-нибудь историю (это он тоже всегда умел и умеет и, что особенно ценно, никогда не повторяется).
- ... Я хочу напомнить вам, товарищи курсанты, - продолжал между тем вещать генерал-герой, - одну известную народную мудрость: "Понедельник день тяжелый". Это непреложная истина. Все самые главные события, важнейшие свершения происходят по понедельникам. Даже день Великого-Октября, защищать который поручено опытнейшим бойцам, доказавшим на деле, что...
Игорек не вслушивался в смысл слов выступления Воз-нисенского: подобное этому он не раз сам уже произносил, выступая на занятиях по политподготовке; все было ему знакомо и привычно проскальзывало мимо ушей. Гораздо более приятным казалось думать о предстоящей встрече с Митрохиным старшим лейтенантом, вспоминать с легкой грустью о тех семи годах, проведенные в Школе, долгий и трудный путь от зеленого первокурсника до уверенного в себе выпускника. И Игорек с удовольствием думал и вспоминал до тех пор, пока речь генерала-героя не закончилась и не прозвучала команда: "Товарищи курсанты, смирно!", заставившая всех подтянуться и застыть в сладостном томлении. Вдоль шеренг побежали прапорщики, катя впереди себя тележки с аккуратно разложенными на них в порядке следования военными билетами, значками выпускников, новенькими погонами и личным оружием с монограммами Школы.
И вот тут церемония была прервана. Раздался громкий хлопок, и в коридоре, выскочив прямо из воздуха, как чертики из коробочки, появились фигуры в полном боевом облачении корректоров Корпуса с АКМами наперевес. Они сразу же начали стрелять от живота без разбора, и коридор наполнился криками, визгом отлетающих рикошетом пуль, запахом пороха.
Надо отдать должное новоиспеченным лейтенантам Корпуса: кое-кто из тех, что успели получить личное оружие, среагировали быстро и открыли ответный огонь. Переломилась пополам первая фигура с автоматом; упала на колени, зажимая ладонями рану, вторая; повело в сторону третью.
Игорек еще не успел выйти из оцепенения, вызванного внезапностью нападения, как увидел четвертую фигуру, сумевшую добежать до самого края левого фланга. Бабаев увидел, как прапорщик, кативший до того тележку, а теперь остановившийся всего в десяти шагах, торопливо открывает кобуру и почти в упор расстреливает этого четвертого. А тот - возможно, уже мертвый, но по инерции продолжающий бег - в конце концов спотыкается, падает, выбросив вперед правую руку, и от той руки отделяется маленький темно-зеленого цвета круглый предмет, катится по полу и останавливается здесь, почти у самых ног Игорька.
Граната!..
Игорек ничего не успел сделать, только зажмурился. Успел сделать другой. И когда прогремел взрыв, и когда Игорек каждой клеткой напряженного в страшном ожидании тела приготовился принять кусочки разорванного горячего металла, ничего не произошло. Совсем ничего. На секунду все стихло; потом вокруг снова заорали, кто-то принялся вычурно материться, а Игорек открыл глаза. Сначала он увидел ноги, потом взгляд его скользнул дальше, и он понял, что произошло. Кто-то из курсантов в последний момент успел схватить гранату и, прижав ее к груди, отпрыгнул подальше в сторону, спасая тем самым Игорька и других, кто стоял на левом фланге.
При взгляде туда, где лежал теперь этот курсант Бабаева затошнило. Он отступил на шаг, потом еще на один, уперся спиной в холодную стену. Так он и сполз по ней, не отрывая взгляда широко открытых глаз от тела на полу и от разливающейся под ним черной лужи.
Это кровь, отрешенно подумал Игорек, сколько же ее много.
В ушах у него звенело.
- Кто они? Откуда? - перекликались вокруг.
Курсанты, с неуверенностью озираясь по сторонам, собрались вокруг распростертых тел. Расстрелянного в упор перевернули на спину, и одному из окружавших это тело курсантов вдруг тоже, как и Игорьку, стало дурно. Мир покачнулся в его глазах, и он поспешно отошел в сторону. Потому что на мгновение курсанту показалось, что в лице расстрелянного налетчика он узнал собственные черты.
- Товарищи курсанты! Смир-рна!
По коридору шел высокий седовласый полковник. Он шел быстро, и не все успели вовремя среагировать, встать навытяжку при его приближении. Получилась заминка, но скоро оставшиеся в живых выстроились в шеренгу, помогли подняться и Бабаеву.
Полковник остановился на левом фланге, над телом четвертого налетчика, постоял с полминуты в задумчивости, потом с неожиданной злостью пнул тело носком ботинка.
- Идиоты, - проскрипел полковник.
Наконец он поднял глаза, и тяжелый взгляд из-под сведенных бровей скользнул по лицам вытянувшихся курсантов.
- Вы все, - сказал полковник, отделяя этим взглядом десятерых, стоявших с краю, Игорька в том числе. - Выйти из строя на два шага. Шагом марш!
Десять курсантов Офицерской Школы Корпуса Защиты Понедельников, так и не успевшие получить лейтенантского звания, новых погон и личного оружия, с отработанной до автоматизма четкостью выполнили приказ.
- Напра-аво! За мной - шагом марш!
И они пошли за полковником. В неизвестность...
10 мая 1982 года (год Собаки)
Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.166. K
- Здравствуй, Вера.
- Bonjour, Владимир Николаевич. - Она присела в книксене: в последние годы молодежная мода вспомнила о светских традициях начала девятнадцатого века, и одежда сейчас же перекосилась ей под стать: атлас, бархат, кружева какие-то немыслимые, лайковые перчатки и так далее в том же духе. Командарм усмехнулся в усы.
Был он, как обычно, гладко побрит, обильно наодеколонен "Тройным Хаттриком", торговая марка "Гамбург". Багрово светились ромбы на его погонах: по четыре на погон.
- Павел Савельевич дома?
- Папа, - и выговор конечно же из того самого исторического периода (ох уж этот мне молодежный жаргон!), - в своем cabinet de travail. (Кабинет (фр.)).
- Не слишком занят?
- Работает над статьей для "Нэйчур", но en toil cas он предупредил, что ждет вас. (Тем не менее (фр.)).
- Спасибо тебе, Верочка. Или как это у вас, у молодежи, принято говорить: гранд мерси.
- Ничего не стоит, Владимир Николаевич... - Она улыбнулась.
Командарм кивнул и стал подниматься по огромной дубовой лестнице на второй этаж в кабинет, где за персональным компьютером работал, готовя статью, выдающийся физик Российской Конфедерации, в свое время одним получасовым выступлением на сугубо научном симпозиуме сумевший повергнуть в шок мировую общественность, лауреат Нобелевской премии в области физики, Найденов Павел Савельевич.
Статья шла легко, слова без затруднений складывались в предложения, предложения - в текст. Оттого Павел Савельевич находился в прекрасном расположении духа: он улыбался, теребил бородку, часто принимался насвистывать мотивчик популярного в этом сезоне кита "Машины времени" под лаконичным и довольно-таки странным названием "Оборот". Заслышав вкрадчивый стук в дверь, знаменитый физик оборвал свист и громко с воодушевлением прокричал:
- Прошу! Командарм вошел.
- А-а, дорогой мой, рад, очень рад вас видеть. - Павел Савельевич вскочил и шагнул к командарму, протягивая руку. Командарм ответил крепким рукопожатием:
- Я вам не помешал?
- Нет, дорогой мой, ни в коем случае. Статья почти готова, осталось только подправить грамматику. Может быть, чашечку кофе?
- Не откажусь.
Павел Савельевич вернулся к столу, нажал кнопку вызова на портативном пульте домашнего селектора:
- Оксаночка? Будь добра, две чашечки кофе... Присаживайтесь, дорогой мой, присаживайтесь - в ногах правды нет.
Командарм уселся в кресло для посетителей, с удовольствием наблюдая за Павлом Савельевичем.
Знаменитый физик пробежался пальцами по клавиатуре компьютера ("Электроника-486 Л", лучшая на сегодняшний день модель персоналов последнего поколения), и на плоском экране монитора высветилась надпись большими желтыми буквами: "ЖДУ!" - на фоне ночного, усыпанного подмигивающими звездами неба. Затем Павел Савельевич придвинул свое кресло поближе к командарму, уселся и со вниманием поглядел на него:
ВОЙНА ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ
Даже эпоха тирании достойна уважения, потому что она является произведением не людей, а человечества, стало быть, имеет творческую природу, которая может быть суровой, но никогда не бывает абсурдной. Если эпоха, в которую мы живем, сурова, мы тем более должны ее любить, пронизывать ее своей любовью до тех пор, пока не сдвинется тяжелая масса материи, скрывающей существующий с ее обратной стороны свет.
Вальтер Ратенау
- ... Тогда все понятно, - сказал Болванщик. - Убить Время! Разве такое ему может понравиться?
Льюис Кэрролл
ПОНЕДЕЛЬНИК ПЕРВЫЙ
Приготовьтесь, сейчас вам предстоит услышать нечто невероятное. Наша компания, хоть и вполне легальная, всего лишь ширма, предназначенная для добывания средств. Настоящее же наше дело - патрулирование времени.
Пол Андерсон
1 августа 1938 года (год Тигра)
КОЗАП - сектор "Эталон"
Ранним утром Иосиф Виссарионович Сталин прогуливался по своему рабочему кабинету в Кремле и размышлял. Странными бы показались его мысли непосвященным. Странными бы показались они самому Сталину еще вчера вечером, но сегодня - все изменилось.
Только что он закончил изучение краткого, но содержательного отчета сотрудников НКВД, курирующих работу группы ученых, фамилии которых десяток лет уже, как вымараны с титульных листов многочисленных учебных пособий для студентов и школьников. Да, когда-то их имена гремели. Тяжеловесы узкой специализации, мастера популяризации, виртуозы формул, жрецы абстрактного мышления. Они ничего не значили для Сталина как люди. Так - список фамилий, по большей части "жидовских", оттиснутых аккуратными машинописными буковками на стандартного формата листах хорошей бумаги. Головастики, за сухими интегралами прячущие свой страх перед суровыми законами жизни. Но именно они, эти люди, которых Сталин в душе просто-напросто презирал, они своей работой заставили вождя думать сегодня о том, о чем он никогда ранее не задумывался.
А думал Сталин об удивительных свойствах времени.
Конечно, оно всегда представлялось ему одним-единым потоком, бесконечной рекой, по которой плывем мы все, наши страны, Земля, Вселенная. Река, но и не река: нельзя нигде причалить, свернуть в сторону, поплыть, выгребая веслами, против течения. Всегда было нельзя. И вдруг, оказывается, можно! Пожалуйста, в любой момент и в любом направлении. И хоть сейчас отправляйся в семнадцатый год спрашивать совета у Ильича. И значит, не просто так сам человек, все вещи, его окружающие, плывут себе вперед в потоке времени, а каждый человек, каждая вещь - это растянутая во времени змея в бесчисленных своих воплощениях, и так же, как здесь и сейчас существует он, Сталин, так и существует где-то независимо от него Сталин-секунду-назад, Сталин-две-секунды-назад, юноша Косело Джугашвили, безусый поэт из семинарии, и маленький босой Coco, сынок сапожника из Гори.
Впрочем, не эта, абстрактная в общем-то мысль беспокоила вождя. Другая, еще более неожиданная, ошеломляющая и пугающая мысль заставляла его убыстрять иногда шаги, а руки - непроизвольно сжимать до боли в пальцах любимую трубку. Оказывается, время - не просто река, состоящая из бесконечного множества ручейков, прямая и предопределенная. Это река с неисчислимым количеством притоков и ответвлений, и целые миры существуют не только там, позади или впереди, они существуют здесь и сейчас: невидимые, неосязаемые для органов чувств, потому как не может букашка, ползущая по одной стороне листа бумаги видеть и осязать букашку, ползущую под ней, но с другой стороны листа. И Сталин с ужасом чувствовал, как затягивает, поглощает его эта мысль, как остается он один-одинешенек словно на пересечении множества коридоров с зеркальными стенами, полом, потолком, в которых видит свое отражение, а те в свою очередь видят в других отражениях свои отражения и так до бесконечности, и никто не может сказать, кто же тут настоящий: я, ты, он или вон те. А где-то, может быть, отражения искажаются, преломляясь друг в друге настолько, что и не он, Сталин, оказывается расхаживающим здесь, по кремлевскому кабинету, а поблескивающий стеклами пенсне, хитровато ухмыляющийся Троцкий или, чего доброго, Бухарии (жива еще память о недавнем процессе).
Только сейчас Сталин понял вдруг, по кромке какой бездны удалось ему пройти к высшей власти, и сколь много было шансов оступиться, рухнуть вниз. От какой неисчислимой суммы случайностей: случайных совпадений, случайно брошенных фраз, случайных мыслей и встреч зависела его судьба, судьба этой огромной страны. Чуть что не так, чуть в сторону, и все, совершенно все было бы по-другому.
Ведь меня уже раз двадцать - сто двадцать! - могли арестовать, думал Сталин, внутренне холодея. И раз пятьсот уничтожить. Это чудом можно назвать, что я удержался в двадцать четвертом. А семнадцатый год? Разве не чудо, что большевики победили? Признайся, ведь и ты вместе со всеми не верил в возможность продержаться после переворота хоть неделю...
Сталин попытался раскурить трубку, но пальцы тряслись, и у него долго не получалось.
"Расстрелять бы их всех, - подумал Сталин с тоской. - Умники нашлись. Мне на голову".
И это был бы самый простой выход. Тем более что вождь с юности научился не доверять высоколобым мужам с правильно поставленной речью: вечно они что-нибудь придумают, мешают жить спокойно себе и другим. Вот атомную бомбу какую-то изобрели - подавай им деньги на разработку. Да русскому солдату все эти бомбы нипочем, будь они хоть трижды атомные!
Но что-то останавливало Сталина, интуитивно чувствовал он правоту ученых, и какая-то новая, возбуждающе новая перспектива открывалась перед ним. Он понял в озарении, что и как нужно делать, дабы избавиться раз и навсегда от свежеиспеченного страха; он решил действовать. Незамедлительно. Он шагнул уже к столу, на котором лежала раскрытой папка с отчетом, и вдруг окружающее пространство с громким хлопком свернулось вокруг него в жесткий тесный кокон, и Сталин провалился в темноту...
11 мая 1992 года (год Обезьяны)
Основной вектор реальности ISTI-58.96. A
День выдался прекрасный, солнечный: быть может, первый настолько солнечный день новой весны.
Вячеслав Красев, известный и очень модный в последнее время писатель-прозаик, сойдя на остановке "Дворцовая", решил, раз уж подарком нам сегодня славная погодка, дойти отсюда до Дома писателей, что на Шпалерной, пешком. Путь неблизкий, но и спешить особенно некуда.
Проходя через площадь, он обратил внимание на куч-ковавшихся вокруг Александрийской Колонны хмурых людей, преимущественно пожилого возраста, с красными потрепанными флагами, маленькими иконками вождей и неумело сделанными транспарантами.
Нелегко, наверное, приходится в наше время национал-патриотам и верным ленинцам, думал Вячеслав, пробегая взглядом по знакомым до тошноты лозунгам, выписанным на транспарантах. Это нужно быть каким-то особенным человеком, чтобы изо дня в день, из месяца в месяц различать в окружающем мире исключительно плохие, грязно-багровые стороны действительности; чувствовать, как все туже затягиваются вокруг любимой, но глубоко несчастной страны сети несуществующих заговоров; когда паутина слепого ужаса, отчаяния заслоняет собой малейшие проблески сочувствия и добра, а нос старого приятеля, фронтового товарища, начинает казаться длинноватым: длиннее того предела, когда еще можно было бы поддерживать с ним дружеские отношения. Глупые, запуганные, близорукие. Чертовски близорукие! Знали бы вы, сколько я повидал миров, за которые действительно стоило бы отдать жизнь, но не требующих поэтому никогда от своих детей подобной жертвы. И жаль, не дано мне донести до вас это знание, потому что не станете вы читать "сомнительных книжонок" некоего Красева, а по-другому я не умею: нет способностей.
Интерес Вячеслава привлек один из транспарантов. Лозунг, выведенный на белом фоне красными трафаретными буквами, показался необычным для подобного рода сборищ. Наверное, именно поэтому молодой человек (явный студент: очки, короткая стрижка, поношенные джинсы, грязноватая куртка) стоял в стороне от группы непримиримых борцов за идею, поглядывавших на него с нескрываемой враждебностью. Лозунг "студента" гласил: "КОММУНИЗМ - НЕ ТУПИК, КОММУНИЗМ ЕЩЕ ОДИН ПУТЬ!"
Забавно, подумал Вячеслав. Он ждал, что Нормаль каким-нибудь образом отреагирует на знакомую в общем-то смыслом своим декларацию; знакомую, впрочем, в данной конкретной точке пространства-времени одному Вячеславу, но Нормаль безмолвствовала, и значит, можно не беспокоиться: случайное совпадение, и не более того.
Вячеслав прошел мимо "студента", и глаза их встретились. Взгляд "студента" не выражал ничего, кроме скуки. Скучно ему было, оказывается, стоять на Дворцовой со своим нетрадиционным лозунгом, но уйти он не может. Почему? Бог его знает. У всякого свои причуды. И снова Нормаль никак не отреагировала. Впрочем, возможности ее, как стало выясняться, тоже не безграничны. Она не в состоянии, например, анализировать совокупность еще не возникнувших на Светлой Стороне связей. А кто в состоянии? Разве что Всадники...
Так они и разминулись: писатель Вячеслав Красев и скучающий "студент". А ровно через час после мимолетного обмена взглядами (об этом Красев не узнает никогда) со студентом едва не случилась трагедии. Несущийся на бешеной скорости грузовик, проскочив на красный свет, свернет на Дворцовую, и только вмешательство крепкого седовласого мужчины в поношенной "афганке" (именно так впоследствии его будут описывать многочисленные свидетели), появившегося вдруг, словно из воздуха, на подножке ревущего ЗИЛа и два раза выстрелившего в водителя через открытое окно в упор из длинноствольного пистолета, а затем успевшего вывернуть руль, позволило избежать удара радиатором в грудь и голову перепуганного "студента". Не услышит Вячеслав и сообщения о происшествии на Дворцовой, скороговоркой прочитанное тем же вечером диктором информационного агентства "Факт". Водоворот событий закрутит и его, и этот мир, понесет сквозь бурю одной из самых странных и нелепых войн.
Через час Красев уже сидел за столиком в уютном ресторанчике Дома писателей и попивал кофе, оглядывая пустой в это время дня зал. Чувствовал он себя здесь вполне комфортно, ожидая начала скорого общения с людьми, которых хорошо знал и любил в новом своем обличий. И вот тут-то Нормаль и напомнила о себе.
Чуть кольнуло в кончике мизинца левой руки. Сигнал. Вячеслав откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
"Слушаю".
"Прорыв. Синусоидальное возмущение по вектору. Вероятность хроноудара - 67,9%. Предполагаемая мощность - 19 000 хроноватт".
"Эпицентр?"
"Середина 1938 года. С большей точностью определить не берусь".
Вот этого никак не ожидал.
"Переход!" - скомандовал Вячеслав.
И выскочил из основного вектора. Наблюдай за ним кто-нибудь в этот момент, он увидел бы, как тело известного писателя Красева вдруг выгнулось, рассыпаясь снопом ярко-желтых быстро гаснущих искр.
Как всегда, при переходе из вектора на Светлую Сторону времени Вячеслав испытал прокатившуюся от головы до пят волну боли - следствие моментальной перестройки организма. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Теперь даже с закрытыми глазами Красев видел потоки времени. Конечно, не все, что переполняют собой Светлую Сторону: Нормаль, оберегая сознание, преднамеренно сужала поле этого внутреннего зрения, вычленил и обрисовывая лишь основные векторы, но и так, даже лишенное каких-либо красок, зрелище впечатляло.
Сквозь веки закрытых глаз Вячеслав видел альветви, расщепляющиеся в далеком грядущем: там, где нет и не будет никогда более человека как вида, как существа, чрезвычайно ограниченного в восприятии процессов, происходящих в мире. Вместе с тем Вячеслав видел клубок начала времен, где Большой Взрыв сгустка спрессованных сверхтяжелых проточастиц породил в одно мимолетное мгновение все сущее: энергию, материю, время. Видел он все это вечно растущее, вечно подвижное, вечно живое дерево, имя которому Вселенная.
И еще одному стал свидетелем Вячеслав Красев, выскользнув на Светлую Сторону времени. Он увидел, как основной вектор реальности, который он только что покинул: самый странный из всех близрасположенных векторов, лишенный на продолжительном участке малейших намеков на альветви и как бы даже охваченный металлическим корсетом по всей длине этого участка начинает дрожать; по его поверхности бегут волны, ломая, перемешивая индивидуальные векторы людей, планет, галактик, а потом вдруг металлический корсет рассыпается, и вектор дает побеги альтернативных ветвей, которые быстро и беспорядочно разрастаются, сталкиваясь, трепеща, отсыхая, закручиваясь в тугие петли, давая в свою очередь новые побеги. Мгновение и они заполняют собой все вокруг.
"Это невероятно, - подумал Вячеслав, по-настоящему зачарованный происходящим. - Что ты можешь сказать по этому поводу, Нормаль?"
"Корпус Защиты Понедельников перестал существовать".
"Да. И мне кажется, я знаю, кто это сделал".
11 августа 1938 года (год Тигра)
КОЗАП - сектор "Коррекция"
В секторе "Коррекция", на одном из его уровней, отвечавшем за неприкосновенность тридцать восьмого года, проходила церемония присвоения лейтенантских званий вчерашним курсантам Офицерской Школы Корпуса, в просторечии именуемой Петелькой. На семь биолет новоиспеченные лейтенанты были выведены из потока времени Корпуса, но так как временной поток Школы замыкался сам на себя и был направлен перпендикулярно потоку всего остального Корпуса, то по времени последнего с момента отправки курсантов в "петлю" прошло не более получаса - интервал, обусловленный точностью настройки соответствующего оборудования. В Корпусе до самозабвения любили подобного рода эффекты, связанные с разнонаправленностью хронопотоков, и, как следствие, широко использовали их для воспроизводства устаревающей и требующей обновления аппаратуры. Или при подготовке кадров.
Курсантов построили в две шеренги вдоль по бесконечному, созданному применением все тех же "петелек" коридору, и теперь они молча слушали транслируемую с лазерного диска запись вдохновенного выступления генерала-героя Семена Вознисенского.
- Товарищи курсанты, - говорил генерал, - с сегодняшнего дня на вас, на ваши плечи ложится огромная ответственность. Неоднократно враги Коммунизма, враги Нашей-Социалистической-Родины пытались насильственными методами переделать историю Первой-В-Мире-Страны-Советов, чтобы добиться таким образом краха единственного Подлинно-Народного-Строя, добиться такого положения вещей, такого совпадения случайностей, который помешал бы свершиться Великому-Октябрю, помешал бы нашему Народу, нашим Вождям реализовать величайшую, самую героическую эпоху за всю историю существования человечества. Ваша задача - противостоять поползновениям буржуазных выродков и ренегатов всех мастей. И я думаю, вы покажете себя достойными офицерами, осознающими свою высокую ответственность перед Родиной в деле защиты понедельников...
На левом фланге, на самом краю - там, где коридор сектора наконец заканчивался, стоял, вытянувшись по стойке "смирно" небольшого роста курсант по имени Игорь Бабаев. Нельзя назвать его карликом или лилипутом просто ростом не вышел человек: метр шестьдесят при вполне нормальном телосложении. В курсантской среде, где никого, за исключением Игоря, не найти было ниже метра семидесяти пяти, кое-кто порой задавался вопросом, по какой такой уважительной причине Бабаев оказался в рядах Школы. И Бабаев сам - должно быть, почаще других - задавал себе этот вопрос, вспоминая насколько сильный шок испытал (в равной степени были поражены и его родители, служащие сектора "Эталон-71"), когда модуль профориентации БК КОЗАП выдал на дисплей: "БАБАЕВ И. В. - ОФИЦЕРСКАЯ ШКОЛА, РЕГИСТР А-657, СЕКТОР "КОРРЕКЦИЯ-38". С той поры и началась эта удивительная, интересная жизнь, которой Игорь никогда для себя не ждал и причиной поворота к которой до сих пор считал некий сбой в Большом Компьютере Корпуса, хотя никому и не высказывал эти свои крамольные предположения вслух.
Нельзя сказать, чтобы в Школе Игорь (его еще называли снисходительно-ласково "Игорьком") сильно страдал из-за своего роста. Встречались, конечно, среди курсантов и любители задеть, подтрунить, сорвать злобу, но в целом народ подобрался дружелюбный, веселый, чуткий. К Игорю относились хорошо, помогали, когда ему было трудно; не смеялись, не лезли с пустыми советами, когда ему было плохо. И он их всех очень любил за это, потому что чувствовал себя среди них почти как дома, почти как в родном секторе.
Порадовало его и распределение, особенно когда он узнал, что попал политруком в роту Севы Митрохина, лучшего из лучших, возглавлявшего список выпускников-отличников, одного из наиболее терпеливо-доброжелательных в общении с маленьким и импульсивным по натуре Игорьком. Митрохин находился сейчас далеко от него - справа, на другом конце шеренги среди отличников боевой и политической подготовки, но Игорек уже предвкушал, как звонко отрапортует ему, отдавая честь: "Товарищ старший лейтенант, лейтенант Бабаев для прохождения службы прибыл!" - "Вольно, лейтенант", - скажет Митрохин и достанет початую бутылочку трехзвездочного армянского коньяка (он всегда умел и умеет добывать где-то эту драгоценную для каждого курсанта жидкость), и они выпьют, чокнувшись, по полстопочки, и Митрохин улыбнется и расскажет какую-нибудь историю (это он тоже всегда умел и умеет и, что особенно ценно, никогда не повторяется).
- ... Я хочу напомнить вам, товарищи курсанты, - продолжал между тем вещать генерал-герой, - одну известную народную мудрость: "Понедельник день тяжелый". Это непреложная истина. Все самые главные события, важнейшие свершения происходят по понедельникам. Даже день Великого-Октября, защищать который поручено опытнейшим бойцам, доказавшим на деле, что...
Игорек не вслушивался в смысл слов выступления Воз-нисенского: подобное этому он не раз сам уже произносил, выступая на занятиях по политподготовке; все было ему знакомо и привычно проскальзывало мимо ушей. Гораздо более приятным казалось думать о предстоящей встрече с Митрохиным старшим лейтенантом, вспоминать с легкой грустью о тех семи годах, проведенные в Школе, долгий и трудный путь от зеленого первокурсника до уверенного в себе выпускника. И Игорек с удовольствием думал и вспоминал до тех пор, пока речь генерала-героя не закончилась и не прозвучала команда: "Товарищи курсанты, смирно!", заставившая всех подтянуться и застыть в сладостном томлении. Вдоль шеренг побежали прапорщики, катя впереди себя тележки с аккуратно разложенными на них в порядке следования военными билетами, значками выпускников, новенькими погонами и личным оружием с монограммами Школы.
И вот тут церемония была прервана. Раздался громкий хлопок, и в коридоре, выскочив прямо из воздуха, как чертики из коробочки, появились фигуры в полном боевом облачении корректоров Корпуса с АКМами наперевес. Они сразу же начали стрелять от живота без разбора, и коридор наполнился криками, визгом отлетающих рикошетом пуль, запахом пороха.
Надо отдать должное новоиспеченным лейтенантам Корпуса: кое-кто из тех, что успели получить личное оружие, среагировали быстро и открыли ответный огонь. Переломилась пополам первая фигура с автоматом; упала на колени, зажимая ладонями рану, вторая; повело в сторону третью.
Игорек еще не успел выйти из оцепенения, вызванного внезапностью нападения, как увидел четвертую фигуру, сумевшую добежать до самого края левого фланга. Бабаев увидел, как прапорщик, кативший до того тележку, а теперь остановившийся всего в десяти шагах, торопливо открывает кобуру и почти в упор расстреливает этого четвертого. А тот - возможно, уже мертвый, но по инерции продолжающий бег - в конце концов спотыкается, падает, выбросив вперед правую руку, и от той руки отделяется маленький темно-зеленого цвета круглый предмет, катится по полу и останавливается здесь, почти у самых ног Игорька.
Граната!..
Игорек ничего не успел сделать, только зажмурился. Успел сделать другой. И когда прогремел взрыв, и когда Игорек каждой клеткой напряженного в страшном ожидании тела приготовился принять кусочки разорванного горячего металла, ничего не произошло. Совсем ничего. На секунду все стихло; потом вокруг снова заорали, кто-то принялся вычурно материться, а Игорек открыл глаза. Сначала он увидел ноги, потом взгляд его скользнул дальше, и он понял, что произошло. Кто-то из курсантов в последний момент успел схватить гранату и, прижав ее к груди, отпрыгнул подальше в сторону, спасая тем самым Игорька и других, кто стоял на левом фланге.
При взгляде туда, где лежал теперь этот курсант Бабаева затошнило. Он отступил на шаг, потом еще на один, уперся спиной в холодную стену. Так он и сполз по ней, не отрывая взгляда широко открытых глаз от тела на полу и от разливающейся под ним черной лужи.
Это кровь, отрешенно подумал Игорек, сколько же ее много.
В ушах у него звенело.
- Кто они? Откуда? - перекликались вокруг.
Курсанты, с неуверенностью озираясь по сторонам, собрались вокруг распростертых тел. Расстрелянного в упор перевернули на спину, и одному из окружавших это тело курсантов вдруг тоже, как и Игорьку, стало дурно. Мир покачнулся в его глазах, и он поспешно отошел в сторону. Потому что на мгновение курсанту показалось, что в лице расстрелянного налетчика он узнал собственные черты.
- Товарищи курсанты! Смир-рна!
По коридору шел высокий седовласый полковник. Он шел быстро, и не все успели вовремя среагировать, встать навытяжку при его приближении. Получилась заминка, но скоро оставшиеся в живых выстроились в шеренгу, помогли подняться и Бабаеву.
Полковник остановился на левом фланге, над телом четвертого налетчика, постоял с полминуты в задумчивости, потом с неожиданной злостью пнул тело носком ботинка.
- Идиоты, - проскрипел полковник.
Наконец он поднял глаза, и тяжелый взгляд из-под сведенных бровей скользнул по лицам вытянувшихся курсантов.
- Вы все, - сказал полковник, отделяя этим взглядом десятерых, стоявших с краю, Игорька в том числе. - Выйти из строя на два шага. Шагом марш!
Десять курсантов Офицерской Школы Корпуса Защиты Понедельников, так и не успевшие получить лейтенантского звания, новых погон и личного оружия, с отработанной до автоматизма четкостью выполнили приказ.
- Напра-аво! За мной - шагом марш!
И они пошли за полковником. В неизвестность...
10 мая 1982 года (год Собаки)
Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.166. K
- Здравствуй, Вера.
- Bonjour, Владимир Николаевич. - Она присела в книксене: в последние годы молодежная мода вспомнила о светских традициях начала девятнадцатого века, и одежда сейчас же перекосилась ей под стать: атлас, бархат, кружева какие-то немыслимые, лайковые перчатки и так далее в том же духе. Командарм усмехнулся в усы.
Был он, как обычно, гладко побрит, обильно наодеколонен "Тройным Хаттриком", торговая марка "Гамбург". Багрово светились ромбы на его погонах: по четыре на погон.
- Павел Савельевич дома?
- Папа, - и выговор конечно же из того самого исторического периода (ох уж этот мне молодежный жаргон!), - в своем cabinet de travail. (Кабинет (фр.)).
- Не слишком занят?
- Работает над статьей для "Нэйчур", но en toil cas он предупредил, что ждет вас. (Тем не менее (фр.)).
- Спасибо тебе, Верочка. Или как это у вас, у молодежи, принято говорить: гранд мерси.
- Ничего не стоит, Владимир Николаевич... - Она улыбнулась.
Командарм кивнул и стал подниматься по огромной дубовой лестнице на второй этаж в кабинет, где за персональным компьютером работал, готовя статью, выдающийся физик Российской Конфедерации, в свое время одним получасовым выступлением на сугубо научном симпозиуме сумевший повергнуть в шок мировую общественность, лауреат Нобелевской премии в области физики, Найденов Павел Савельевич.
Статья шла легко, слова без затруднений складывались в предложения, предложения - в текст. Оттого Павел Савельевич находился в прекрасном расположении духа: он улыбался, теребил бородку, часто принимался насвистывать мотивчик популярного в этом сезоне кита "Машины времени" под лаконичным и довольно-таки странным названием "Оборот". Заслышав вкрадчивый стук в дверь, знаменитый физик оборвал свист и громко с воодушевлением прокричал:
- Прошу! Командарм вошел.
- А-а, дорогой мой, рад, очень рад вас видеть. - Павел Савельевич вскочил и шагнул к командарму, протягивая руку. Командарм ответил крепким рукопожатием:
- Я вам не помешал?
- Нет, дорогой мой, ни в коем случае. Статья почти готова, осталось только подправить грамматику. Может быть, чашечку кофе?
- Не откажусь.
Павел Савельевич вернулся к столу, нажал кнопку вызова на портативном пульте домашнего селектора:
- Оксаночка? Будь добра, две чашечки кофе... Присаживайтесь, дорогой мой, присаживайтесь - в ногах правды нет.
Командарм уселся в кресло для посетителей, с удовольствием наблюдая за Павлом Савельевичем.
Знаменитый физик пробежался пальцами по клавиатуре компьютера ("Электроника-486 Л", лучшая на сегодняшний день модель персоналов последнего поколения), и на плоском экране монитора высветилась надпись большими желтыми буквами: "ЖДУ!" - на фоне ночного, усыпанного подмигивающими звездами неба. Затем Павел Савельевич придвинул свое кресло поближе к командарму, уселся и со вниманием поглядел на него: