Петрарка Франческо. Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру

чрезмерном препирательстве истина тонет", то умеренный спор многих часто
приводит к истине. Поэтому не следует, по примеру ленивых и вялых умов, без
разбора соглашаться со всем, ни равно с горячностью противиться очевидной
истине, что явно свидетельствует о сварливом характере.

Франциск

Понимаю, и одобряю, и буду пользоваться твоим советом; продолжай.

Августин

Итак, признаешь ли ты за истину и за дальнейший шаг вперед высказанную
мною мысль о том, что полное сознание своего бедственного положения рождает
полную готовность подняться, раз уж хочет лишь тот, кто может?

Франциск

Я уже решил верить тебе во всем.


Августин

Чувствую, что ты и теперь еще что-то скрываешь; скажи откровенно, в чем
дело.

Франциск

Я только дивлюсь, как это я до сих пор не желал того, чего, как мне
казалось, я всегда желал единственно.

Августин

Ты все еще сомневаешься; но чтобы наконец прекратить этот разговор, я
признаю, что ты действительно иногда желал.

Франциск

Итак, что же?

Августин

Не приходит ли тебе на память стих Овидия?

Мало желать: за дело примись, чтоб свершилось желанье.

Франциск

Понимаю; но мне казалось, что я желал страстно.

Августин

Ты ошибался.

Франциск

Верю.

Августин

А для того, чтобы ты верил твердо, допроси сам свою совесть: она
наилучший свидетель добродетели, непогрешимый и точный оценщик дел и
помышлений; она скажет тебе, что ты никогда не стремился к спасению как
следует, но равнодушнее и спокойнее, чем того требовало сознание стольких
грозящих опасностей.

Франциск

Я начинаю, как ты велишь, допрашивать мою совесть.

Августин

Что же ты там находишь?

Франциск

Что ты говоришь правду.

Августин

Ты начинаешь просыпаться, значит, мы несколько подвинулись вперед. Твое
положение сразу улучшится, лишь только ты поймешь, как плохо оно было
раньше.

Франциск

Если достаточно только осознать это, то мое положение, надеюсь, вскоре
не только улучшится, но станет даже превосходным, ибо я никогда ничего не
понимал лучше, нежели то, что я никогда не желал свободы и конца моих
бедствий достаточно страстно. Но довольно ли проникнуться желанием?

Августин

Для чего?

Франциск

Для того чтобы мне больше ничего не нужно было делать.

Августин

Ты ставишь невозможное условие, чтобы тот, кто страстно делает
желаемого, оставался погруженным в дремоту.

Франциск

Если так, то какая польза в самом желании?

Августин

Конечно, путь ведет чрез многие трудности, но уж и влечение к
добродетели есть само по себе добрая часть добродетели.

Франциск

Ты даешь мне основание для большой надежды.

Августин

Для того я и беседую с тобою, чтобы научить тебя надеяться и бояться.

Франциск

Почему бояться?

Августин

Скорее, почему надеяться?

Франциск

Потому что если до сих пор я прилагал немалые усилия для того, чтобы не
быть совсем дурным, то ты открываешь мне путь стать вполне хорошим.

Августин

Но насколько труден этот путь, о том ты, быть может, не догадываешься.

Франциск

Какой новый страх ты хочешь внушить мне?

Августин

Помни, что это самое "желать" всего лишь один глагол, но содержит оно в
себе бесчисленные вещи.

Франциск

Ты повергаешь меня в смятение.

Августин

Не говоря уже о том, из чего это желание состоит, сколь многое должно
быть истреблено для того, чтобы оно могло возникнуть!

Франциск

Не понимаю, что ты хочешь сказать.

Августин

Это желание ни в ком не может созреть вполне, пока он не искоренил в
себе все другие свои желания; а ты понимаешь, как многочисленны и
разнообразны вещи, которых человек желает в своей жизни; и все это ты должен
предварительно: презреть, - только тогда ты можешь взалкать высшего
блаженства, ибо мало любит его тот, кто одновременно и не ради него любит
еще что-нибудь другое.

Франциск

Я знаю эту истину.

Августин

А как мало найдется людей, которые подавили в себе все страсти - их же
не только подавить, но даже перечислить - долгий труд, - которые наложили на
свою душу узду разума, которые вправе сказать: у меня нет более ничего
общего с телом, все, что считается приятным, - мерзость для меня, я жажду
высшего счастья!

Франциск

Такие люди чрезвычайно редки; теперь я понимаю трудность, которою ты
мне грозил.

Августин

И вот когда исчезнут страсти, то желание будет полно и свободно от
помех; ибо насколько собственное благородство влечет душу к небу, настолько
же по необходимости тянут ее вниз бремя плоти и земные приманки, так что вы
одновременно и стремитесь ввысь, и желаете оставаться внизу, и не достигаете
ни того, ни другого, разрываясь в обе стороны.

Франциск

Что же, по твоему мнению, надо сделать, чтобы душа, разбив земные
оковы, целиком вознеслась горе?

Августин

К этой цели безошибочно ведет то размышление, о котором я упомянул
вначале, да непрестанная мысль о нашей смертности.

Франциск

Если я и здесь не обманываю себя, ни один человек не терзается этими
заботами чаще меня.

Августин

Новый спор и новая докука!

Франциск

Как? Разве я и в этом случае лгу?

Августин

Я предпочел бы выразиться вежливее.

Франциск

Но в том же смысле?

Августин

Да, не в ином.

Франциск

Значит, я не помышляю о смерти?

Августин

По крайней мере очень редко, и притом так вяло, что эта мысль не
проникает до дна твоего злополучия.

Франциск

Я был убежден в противном.

Августин

Обращай внимание не на то, в чем ты был уверен, а на то, в чем должен
был быть уверен.

Франциск

Обещаю отныне более никогда не верить себе, если ты докажешь мне, что я
и в этом случае верил себе ошибочно.

Августин

Я докажу тебе это очень легко, если только ты решишь искренне
признаваться в правде, и сошлюсь в этом деле и свидетеля, которого недалеко
искать.

Франциск

На кого же?

Августин

На твою совесть.

Франциск

Она утверждает противное.

Августин

Где поставлен неясный вопрос, там ответ свидетеля вряд ли может быть
точным.

Франциск

Какое это имеет отношение к делу?

Августин

Поистине, большое; и для того, чтобы ты ясно понял это, слушай
внимательно: нет такого безумца - разве это уже сов сем сумасшедший, -
который бы не сознавал подчас бренности своего существования и который,
будучи спрошен, не отвечал бы, что он смертен и обитает бренное тело, потому
что об этом свидетельствуют и телесные боли, и лихорадочные припадки, а
прожить совершенно свободным от них дано ли кому-нибудь по милости Господа?
К тому же и похороны друзей, беспрестанно проходящие пред вашими глазами,
вселяют страх в душу созерцающих, ибо, провожая к могиле кого-нибудь из
своих сверстников, человек неизбежно содрогается при мысли о бездне, куда
смертью внезапно свергнут другой, и начинает тревожиться за себя самого,
подобно тому как, увидав жилища своих соседей в огне, ты не можешь
оставаться спокойным за собственное жилище, ибо, как говорит Флакк:

Скоро, гляди, к тебе самому подберется опасность.

Еще сильнее будет взволнован тот, на чьих глазах будет внезапно похищен
смертью более молодой, более крепкий и более красивый, нежели он сам; он
оглянет себя и скажет: "Казалось, ему была более обеспечена жизнь на земле,
и однако он изгнан отсюда; не помогли ему ни молодость, ни красота, ни
крепость; кто же дал мне ручательство? Бог или какой-нибудь чародей?
Конечно, я смертен". И когда то же самое постигает царей и князей земли,
людей могучих и грозных, то очевидцы бывают поражены еще сильнее, ибо на их
глазах внезапное или длящееся немногие часы смертное томление ниспровергает
тех, кто обычно повергал в прах других. И действительно, откуда, как не из
этого источника, происходят те поступки, какие совершают при смерти великих
людей пораженные ужасом народные толпы и каких много, если помнишь (я хочу
кстати вернуть тебя к истории), было совершено при погребении Юлия Цезаря?
Это именно - то общее зрелище, поражающее взоры и сердца смертных и
наводящее их на мысль о собственной судьбе при виде чужой участи. Прибавь
сюда еще ярость зверей и людей, прибавь исступление войн и обрушение больших
зданий, о которых кто-то метко сказал, что, быв раньше защитою для людей,
они стали для людей опасностью; прибавь бури и ветры в ненастье, и чумное
дыхание небес, и все эти опасности, которыми вы всюду окружены на суше и на
море, так что вы никуда не можете обратить взор, чтобы не увидать образа
смерти.

Франциск

Пощади меня, я больше не в силах ждать, потому что, думаю, нельзя
сказать ничего более действенного с целью подтвердить мою мысль, нежели то,
что ты так пространно изложил: я сам, слушая, дивился, куда клонится твоя
речь и чем она кончится.

Августин

Да она еще и не кончена, - ты ее прервал; мне оставалось сделать
следующее заключение: несмотря на то что множество летучих уколов поражает
вас со всех сторон, ничто не проникает внутрь достаточно глубоко, ибо сердца
несчастных огрубели от долгой привычки и спасительные напоминания
отскакивают от затверделой, как мозоль, кожи; а потому ты мало сыщешь людей,
достаточно глубоко сознающих, что им неизбежно предстоит умереть.

Франциск

Значит, немногим известно то определение человека, которое, однако, так
часто повторяется во всех школах, что оно кажется, давно уже должно было не
только утомить уши слушающих, но даже сокрушить колонны зданий?

Августин

Такова болтливость диалектиков, которой никогда не будет конца; она в
изобилии плодит подобного рода определения, налагающие оковы на ум и дающие
повод к бесконечным спорам. Если ты спросишь у кого-нибудь из их шайки
определения человека или даже любой другой вещи, у него всегда есть готовый
ответ; если ты захочешь пойти дальше, он будет молчать, или, если он
непрерывным разглагольствованием выработал в себе легкость речи и
беззастенчивость, по самому характеру его ответа будет видно, что он лишен
ясного представления об определяемой вещи. Этому надменно-презрительному,
попусту любопытствующему отродью хочется кинуть в лицо: "Несчастные! К чему
вы вечно надрываетесь понапрасну и бессмысленными тонкостями изнуряете свой
ум? К чему, забывая самые вещи, вы стареете над словами и с седеющими
волосами и морщинистым лбом занимаетесь ребяческим вздором? Пусть бы, по
крайней мере, ваше безумие вредило только вам самим, а не калечило так часто
благородные умы молодежи!

Франциск

Признаюсь, нельзя с достаточной резкостью порицать этот чудовищный род
учености. Однако, увлекшись жаром речи, ты забыл кончить, что начал, об
определении человека.

Августин

Мне казалось, что я сказал более чем достаточно; но скажу яснее:
человек - животное, или, скорее, царь всех животных. Нет столь грубого
пастуха, который не знал бы этого, а с другой стороны, всякий ребенок, если
спросить его, признает, что человек - одаренное разумом и смертное животное.

Франциск

Это определение известно всем.

Августин

Напротив, очень немногим.

Франциск

Как так?

Августин

Если ты увидишь кого-нибудь, в ком разумное начало достигло такой силы,
что он свою жизнь располагает согласно с разумом, ему одному подчиняет свои
вожделения, его уздою сдерживает движения своей души и понимает, что только
разум отличает его от дикого зверя, что и самое имя человека он заслуживает
лишь настолько, насколько руководится разумом; главное же, если он так
проникнут сознанием своей смертности, что помнит о ней непрестанно, мыслью о
ней обуздывает себя и, презирая преходящие земные вещи, жаждет той жизни,
где, обрев полноту разума, он перестанет быть смертным, - тогда ты можешь
сказать, что в лице этого человека ты получил верное и полезное
представление об определении человека. Именно об этом шла у нас речь, и я
сказал, что лишь немногие основательно знают это или достаточно размышляют
об этом.

Франциск

До сих пор я считал себя в числе этих немногих.

Августин

Я и не отрицаю, что, передумывая в течение всей жизни столь многое, что
тебе довелось узнать частью в школе опыта, частью из чтения книг, ты
неоднократно останавливался мыслью и на смерти; но это размышление не
проникало в тебя достаточно глубоко и не внедрялось достаточно прочно.

Франциск

Что ты называешь "глубоко проникать"? Хотя, как мне кажется, я понимаю
тебя, но хотел бы, чтобы ты объяснил мне точнее.

Августин

Вот в чем дело. Общеизвестно и даже славнейшими из сонма философов
засвидетельствовано, что среди вещей, наводящих страх, первенство
принадлежит смерти до такой степени, что самый звук слова "смерть" искони
кажется человеку жестоким и отталкивающим. Однако недостаточно воспринимать
этот звук внешним слухом или мимолетно вспоминать о самой вещи: лучше
изредка, но дольше помнить о нем и пристальным размышлением представлять
себе отдельные члены умирающего - как уже холодеют конечности, а середина
тела еще пылает и обливается предсмертным потом, как судорожно поднимается и
опускается живот, как жизненнае сила слабеет от близости смерти, - и эти
глубоко запавшие гаснущие глаза, взор, полный слез, наморщенный
свинцово-серый лоб, впалые щеки, почерневшие зубы, твердый, заостренный нос,
губы, на которых выступает пена, цепенеющий и покрытый коркой язык, сухое
небо, усталую голову, задыхающуюся грудь, хриплое бормотанье и тяжкие
вздохи, смрадный запах всего тела и в особенности ужасный вид искаженного
лица. Все это будет представляться легче и как бы наглядно во всей
совокупности, если человек станет внимательно вдумываться в виденную им
картину чьей-нибудь памятной смерти, ибо виденное прочнее запечатлевается в
памяти, нежели слышанное. Поэтому в некоторых монашеских орденах, притом
наиболее благочестивых, еще и в наше время, враждебное добрым обычаям, не
без глубокой мудрости соблюдается правило, чтобы послушествующие этому
строгому уставу созерцали тела усопших в то время, когда их моют и готовят к
погребению, дабы воспоминание о горестном и плачевном зрелище, коего они
были очевидцами, служило им вечным предостережением и удерживало страхом их
души от всех надежд преходящего мира. Вот что я разумел под словами "глубоко
проникать", а не так, как вы случайно, по привычке произносите слово
"смерть", вроде того как вы изо дня в день повторяете, что ничего нет более
достоверного, нежели смерть, и ничего менее достоверного, нежели час смерти,
и тому подобное; все это проходит без следа и не укореняется в памяти.

Франциск

Тем легче соглашаюсь с тобою, что узнаю теперь в твоих словах многое
такое, что я часто молча говорю сам себе. Однако напечатлей, если возможно,
в моей памяти какой-нибудь знак, который бы отныне предостерегал меня, дабы
я не лгал самому себе и не обольщался моими заблуждениями, ибо, сколько я
вижу, от стези добродетели отклоняет умы именно то, что люди, признав цель
достигнутой, не стремятся дальше.

Августин

Мне приятно слышать это от тебя, ибо это речь не праздного и зависящего
от случайностей, а многосторонне взвешивающего ума. Итак, даю тебе знак,
который никогда тебя не обманет: каждый раз, когда, размышляя о смерти, ты
останешься неподвижным, знай, что ты размышлял без пользы, как о любой
другой вещи; но если во время самого размышления ты будешь цепенеть, дрожать
и бледнеть, если тебе будет казаться, что ты уже терпишь смертные муки;
если, сверх того, тебе придет на мысль, что лишь только душа выйдет из этих
членов, она должна тотчас предстать на вечный суд и дать точнейший отчет в
своих поступках и словах за всю протекшую жизнь, наконец, что более нечего
надеяться ни на телесную красоту, ни на мирскую славу, ни на талант, ни на
красноречие, ни на богатство или могущество, что судью нельзя ни подкупить,
ни обмануть, ни умилостивить, что сама смерть не конец страданий, а лишь
переход к новым; если к тому же ты представишь себе тысячи разнообразных
истязаний и пыток, и треск и гул преисподней, и серные реки, и кромешную
тьму, и мстительных фурий, наконец, весь ужас темного Орка в целом, и, что
превосходит все эти беды, бесконечную непрерывность мучений, и отсутствие
всякой надежды на их прекращение, и сознание, что Господь уже более не
сжалился и гнев его пребудет вовеки; если все это одновременно предстанет
твоему взору, не как выдумка, а как действительность, не как возможность, а
как необходимость неминуемая и почти уже наступившая, и если ты будешь не
мимоходом, а усердно предаваться этим тревогам, и не с отчаянием, а с полной
надеждою, что Божья десница властна и готова исторгнуть тебя из всех этих
бед, лишь бы ты обнаружил способность к исправлению, и если ты искренне
пожелаешь подняться и будешь стоек в своем желании, - тогда будь уверен, что
ты размышлял не напрасно.

Франциск

Признаюсь, ты глубоко потряс меня, нагромоздив пред моими глазами все
эти ужасы, но так да дарует мне Господь прощение, как верно то, что я изо
дня в день предаюсь этим размышлениям, особенно по ночам, когда дух,
освободившись от дневных забот, сосредоточивается в самом себе, тогда я
простираю свое тело наподобие умирающего и пристально воображаю себе час
моей смерти и все страшное, что ум переживает в тот час, до такой степени,
что, мнится, - я уже лежу в агонии; иногда я въявь вижу ад и все то
страшное, о чем ты рассказываешь, - и это зрелище так сильно потрясает меня,
что я встаю, дрожа от страха, и часто, к ужасу стоящих подле, у меня
вырываются такие слова: "Горе мне! Что я делаю? Что терплю? Какой исход
бедствий готовит мне судьба? Иисус, помоги:

Сильный, исхить из сих бедствий меня...
Руку злосчастному дай и с собой пронеси через волны,
Чтобы хоть в смерти я мог отдохнуть на бреге покоя".

И многое еще в этом роде я говорю сам себе наподобие умалишенных, что
исторгает внезапный порыв из расстроенной, потрясенной страхом души, много
говорю и с друзьями и своими рыданиями порой довожу других до слез; а после
слез я возвращаюсь к привычному образу жизни. Итак, что же удерживает меня?
Какое скрытое препятствие виною, что это размышление доныне не дает мне
ничего, кроме терзаний и страха? Я остаюсь тем же, каким был раньше и каковы
те, с которыми, может быть, никогда в жизни не случалось ничего подобного,
только несчастнее их, потому что они, какой бы ни ждал их конец, по крайней
мере, сейчас наслаждаются здешними утехами, мой же и конец не обеспечен, и
всякая утеха неизбежно облита этой горечью.

Августин

Не огорчайся, прошу тебя, когда ты должен радоваться, ибо чем большую
сладость и удовольствие нечестивый извлекает из своих грехов, тем более
несчастным и жалким должно его считать.

Франциск

Вероятно, потому, что тот, кто в самозабвении предается непрерывным
наслаждениям, никогда не вступит на путь добродетели, тот же, кого среди
плотских утех и щедрот фортуны что-то угнетает, - тот вспоминает о своем
положении каждый раз, когда непостоянная и безрассудная веселость его
покидает. Если же обоих ждет одинаковый конец, то я не понимаю, почему не
должен считаться более счастливым тот, кто ныне радуется, хотя впоследствии
будет скорбеть, нежели тот, кто и теперь не ощущает, и в дальнейшем не ждет
радости, разве только тебя смущает мысль, что смех под конец обращается в
горшую печаль.

Августин

Важнее то, что при падении с равной высоты тяжелее падает тот, кто
совсем отбросил узду разума (а в наивысшем наслаждении ее совершенно
теряют), нежели тот, кто, хотя бы слабо, еще удерживает ее; главным же
образом я имею в виду сказанное тобою раньше: что на обращение одного можно
надеяться, на обращение другого - нельзя.

Франциск

Это, на мой взгляд, верно; но не забыл ли ты между тем мой первый
вопрос?

Августин

Какой?

Франциск

О том, что меня удерживает? Я спрашивал, почему напряженное размышление
о смерти, которое, по твоим словам, оказывает такое чудесное действие, мне
одному не принесло пользы?

Августин

Во-первых, потому, что ты рассматриваешь, может быть, как отдаленное
то, что частью по причине чрезвычайной краткости жизни, частью ввиду обилия
и разнообразия несчастных случайностей не может быть отдаленным; ибо мы
почти все, как говорит Цицерон, "делаем ту ошибку, что видим свою смерть
вдалеке" (впрочем, некоторые толкователи, или вернее лжетолкователи пытались
изменить этот текст, ставя отрицание пред глаголом и утверждая, что надо
читать: "не видим свою смерть вдалеке"). Однако нет ни одного
здравомыслящего человека, который бы вовсе не имел в виду смерти, а видеть
издали - по существу то же, что иметь на виду. Одно это уже многих ввело в
заблуждение насчет необходимости размышлять о смерти, так как всякий
предполагает дожить до того предела, которого хотя и можно было бы
достигнуть, но в силу естественных условий достигают лишь очень немногие.
Почти к каждому умирающему применимы слова поэта:

Долгие годы себе он сулил и седин украшенье.

Вот что могло тебе вредить, потому что и твой возраст, и крепкое
телосложение, и умеренный образ жизни, быть может, внушали тебе эту надежду.

Франциск

Пожалуйста, не подозревай меня в чем-либо подобном; да сохрани меня
Господь от такого безумия.

Чудовищу я ли доверюсь? -

как говорит у Вергилия тот знаменитый мореплаватель. И я, носимый по
обширному, грозному, бурному морю, веду через бушующие волны наперекор
ветрам мой утлый челн, весь в щелях и готовый рассесться. Я хорошо знаю, что
он недолго останется цел, и вижу - мне не осталось никакой надежды на
спасение, разве только всемогущий милосердец соизволит; да, напрягши силы,
поверну кормило и причалю к берегу, прежде чем погибнуть, дабы, проведя
жизнь в открытом море, я мог умереть в гавани. Этому убеждению я обязан тем,
что никогда, насколько помню, не сгорал жаждою богатства и могущества,
которая на наших глазах сжигает многих людей не только одних лет со мною, но
и преклонного возраста, перешагнувших среднюю меру жизни. В самом деле, что
за безумие проводить всю жизнь в трудах и бедности, чтобы тотчас умереть
среди стольких забот о накоплении богатства! Итак, я размышляю об этих
страшных вещах не как о предстоящих в далеком будущем, а как о предстоящих
вскоре, почти уже наступивших. Доселе не изгладился из моей памяти стих,
которым я еще в ранней юности, написав другу о многом, заключил письмо:

А пока разглагольствуем так мы, - может быть,
Смерть неприметной тропой уж подкралась к порогу.

Если я мог сказать это тогда, что же я должен сказать теперь, когда я старше
и опытом и годами? Все, что я вижу, что слышу, что чувствую, что мыслю, я
привожу в связь единственно с этим, и если я не обманываю себя, думая так,
то все еще остается в силе мой вопрос: что меня удерживает?

Августин

Смиренно благодари Господа, который снисходит обуздывать тебя столь
спасительными вожжами и подстрекать столь острыми шпорами, ибо вряд ли
возможно, чтобы человек, которого так вплотную изо дня в день преследует
мысль о смерти, стал добычею вечной смерти. Но так как ты чувствуешь, и не
без основания, что тебе чего-то недостает, то я попытаюсь показать тебе, что
это за недостаток, дабы, устранив его, если Бог поможет, ты мог всецело
предаться своему благому размышлению и свергнуть старое иго рабства, которое
доныне гнетет тебя.

Франциск

Дай Бог, чтобы это удалось тебе и чтобы я был признан достойным такой
милости.

Августин

Будешь признан, если пожелаешь, ибо это вполне достижимо. Дело в том,
что в человеческих поступках участвуют два начала, и если одно из них
отсутствует, то это неминуемо препятствует успеху. Поэтому желание не только
должно быть налицо, но оно должно быть еще столь сильно, чтобы его по праву
можно было назвать страстным влечением.

Франциск

Так будет впредь.

Августин

Знаешь ли, что вредит твоему размышлению?

Франциск