Страница:
судьбою.
Франциск
Конечно, могу, если только судьба действительно существует. Ибо, как ты
знаешь, греческий поэт и наш сильно расходятся на этот счет: в то время как
первый ни разу не удостоил упомянуть о судьбе в своих произведениях, как бы
признавая, что она - ничто, наш не только часто поминает ее, ко в одном
месте даже называет всемогущей. Это мнение разделяли и знаменитый историк, и
великий оратор; именно Саллюстий Крисп говорит, что судьба, несомненно,
властвует во всем, а Марк Туллий не усумнился признать ее владычицей
человеческих тел. Что я сам думаю о ней, то мне, может быть, представится
другое время и место высказать. Что же касается обсуждаемого нами предмета,
то твои наставления были мне так полезны, что, сравнивая себя теперь с
большинством людей, я уже не нахожу своего положения столь жалким, как
раньше.
Августин
Я рад, что принес тебе некоторую пользу, и хотел бы принести большую;
но так как нынешняя беседа довольно затянулась, не отложить ли нам то, что
еще осталось, на третий день, когда и кончить?
Франциск
Я лично всем сердцем обожаю число три, не столько потому, что оно
содержит в себе трех Граций, сколько потому, что оно, как известно, всего
милее божеству. Таково не только твое мнение и других учителей истинной
религии, всецело возлагающих свою веру на троичность, но даже языческих
философов, которые сообщают нам, что это число применялось при посвящениях
богам. Это знал, по-видимому, и наш Вергилий, как видно по его словам:
Нечетное богу угодно, -
ибо из предшествующего видно, что он говорит о числе три. Итак, я жду теперь
из твоих рук третьей части этого трехчленного дара.
Кончается Беседа вторая
Августин
Ежели сказанное мною до сих пор принесло тебе какую-нибудь пользу, то
прошу и заклинаю тебя выслушать благожелательно остальное и отказаться от
склонности к возражениям и спору.
Франциск
Будь спокоен на этот счет, ибо я чувствую, что твои наставления
освободили меня от значительной части моих тревог, и тем охотнее готов
слушать до конца.
Августин
Я еще не коснулся тех язв твоих, которые всего глубже скрыты и всего
труднее поддаются лечению, да и боюсь коснуться их, помня, сколько споров и
жалоб вызвало даже сравнительно легкое прикосновение. Но, с другой стороны,
я надеюсь, что теперь, собрав свои силы, твой окрепший дух мужественнее
перенесет более суровое испытание.
Франциск
Не бойся ничего; я уже привык слышать названия моих болезней и терпеть
прикосновение врача.
Августин
Ты доныне привязан справа и слева двумя адамантовыми цепями, которые не
позволяют тебе думать ни о смерти, ни о жизни. Я всегда опасался, чтобы они
не вовлекли тебя в гибель; я и теперь еще неспокоен и не буду спокоен, пока
не увижу, что они разбиты и сброшены, а ты развязан и свободен. Я убежден,
что это - вещь возможная, хотя, конечно, трудная, иначе я тщетно бился бы
над невозможным. Ибо как для дробления алмазов нужна, говорят, кровь козла,
так для смягчения жестокости этих забот потребна та кровь, которая, едва
коснувшись огрубелого сердца, раскрывает его и проникает внутрь. Но так как
в этом деле необходимо и твое содействие, то я боюсь, что ты не сможешь или,
вернее, не захочешь оказать его; я сильно опасаюсь, чтобы не помешал этому
самый блеск твоих оков, столь лучезарный и ласкающий взоры, и чтобы не
случилось с тобою того же - и я подозреваю, что это может случиться, - как
если бы скупой, томясь в тюрьме закованным в золотые оковы, желал бы выйти
на свободу, но не хотел бы потерять своих оков; над тобою же властен закон
тюрьмы: не сбросив цепей, ты не можешь быть свободен.
Франциск
Горе мне! Я был несчастнее, нежели думал. Неужели до сих пор моя душа
опутана двумя цепями, о которых я не догадываюсь?
Августин
Напротив, ты прекрасно знаешь их, но, восхищенный их красотой, ты их
считал не цепями, а сокровищами, и с тобою случилось (я пользуюсь тем же
сравнением) то же, как если бы кто-нибудь, будучи закован по рукам и ногам в
золотые оковы, с удовольствием разглядывал золото и не видел бы, что это
цепи. Так и ты теперь невидящими глазами смотришь на свои оковы, но -о,
слепота! - радуешься этим цепям, влекущим тебя к смерти, и, что всего
плачевнее, даже гордишься ими.
Франциск
Что же это за цепи, о которых ты говоришь?
Августин
Любовь и слава.
Франциск
Боги, что я слышу! Их-то ты называешь цепями, их собираешься разбить,
если я соглашусь?
Августин
Хочу попытаться, но не уверен, что это удастся мне. Все остальные цепи,
которые связывали тебя, были и более хрупки, и менее приятны на вид; оттого,
когда я ломал их, ты помогал мне; эти, напротив, вредя, нравятся и манят
каким-то обещанием красоты; поэтому здесь потребуется больше усилий, ибо ты
будешь противиться, как если бы я хотел отнять у тебя величайшие ценности.
Однако попробую.
Франциск
Чем я провинился пред тобою, что ты хочешь лишить меня лучших радостей
и ввергнуть в безысходную тьму светлейшую часть моей души?
Августин
Несчастный! Или ты забыл изречение философа, что зло тогда достигает
своей вершины, когда к ложным мнениям присоединяется убеждение, что так и
должно быть.
Франциск
Нисколько не забыл, но это изречение не идет к делу, ибо почему бы мне
не думать, что так должно быть? Напротив, у меня никогда не было более
правильной мысли, нежели та, что страсти, в которых ты упрекаешь меня, суть
самые благородные.
Августин
Разделим их на время, пока я стану изыскивать средства против них,
иначе я буду кидаться то сюда, то туда, и натиск мой на каждою в отдельности
будет ослаблен. Скажи мне, - так как мы первою назвали любовь, - не считаешь
ли ты ее худшим видом безумия?
Франциск
Говоря совершенно искренне, я полагаю, что любовь, смотря по свойствам
своего предмета, может быть и худшей из душевных страстей, и благороднейшим
деянием.
Августин
Для ясности приведи какой-нибудь пример.
Франциск
Ежели я горю страстью к мерзкой и развратной женщине, то моя страсть
есть верх безумия; если же меня очаровал редкий образец добродетели и я
стремлюсь любить и обожать его, - как мыслишь? Или ты не видишь никакой
разницы между столь различными вещами и стыд, по-твоему, вовсе исчез? Я же,
если мне позволено высказать мое мнение, считаю первую любовь тяжелым и
пагубным бременем для души, вторую же - едва ли не величайшим счастием. Если
ты почему-нибудь держишься противоположного взгляда, то пусть каждый следует
своему убеждению, ибо мнения, как ты знаешь, бывают крайне разнообразны и
всякий волен судить по-своему.
Августин
В делах спорных суждения различны, но истина всегда одна и та же.
Франциск
Против этого я не спорю, но нас сбивает с пути то, что мы упрямо
держимся стародавних мнений и с трудом отрываемся от них.
Августин
Если бы ты так же здраво судил обо всем вопросе любви, как ты судишь об
этом предмете!
Франциск
Коротко сказать, мое мнение кажется мне столь правильным, что тех, -
кто держится противного взгляда, я положительно считаю безумцами.
Августин
Застарелую ложь принимать за истину, а истину, дознанную недавно,
считать ложью, то есть ставить существо дела исключительно в зависимость от
времени есть верх безумия.
Франциск
Твои усилия тщетны, я ничему не поверю. Мне приходит на мысль изречение
Туллия: "Если я заблуждаюсь в этом, то заблуждаюсь охотно и не хотел бы,
чтобы меня лишили этого заблуждения, пока я жив".
Августин
Он употребил эти слова, говоря о бессмертии души, что есть
прекраснейшей из всех убеждений, и желал ими выразить, что на этот счет у
него нет никаких сомнений и что противоположных мнений он не желает и
слушать; ты же незаконно пользуешься его словами, защищая гнусное и в высшей
степени ложное мнение. В самом деле, будь душа смертна, было бы все-таки
лучше признавать ее бессмертною, и эта ошибка должна была бы считаться
спасительной, так как она вселяла бы любовь к добродетели, к которой следует
стремиться ради нее самой, хотя бы отнята была всякая надежда на награду; а
если бы душа была признана смертною, стремление к добродетели, несомненно,
ослабело бы; и, наоборот, обетование будущей жизни, хотя бы ложное,
по-видимому, весьма пригодно для того, чтобы подстрекать души смертных. А
какие плоды принесет тебе это твое заблуждение, - ты увидишь; оно ввергнет
твою душу во все безумия, где исчезнут и стыд, и страх, и разум, укрощающий
неистовство страстей, и познание истины.
Франциск
Я уже сказал тебе, - твои старания тщетны; я твердо помню, что никогда
не любил ничего постыдного, а любил только прекраснейшее.
Августин
Известно, что можно и прекрасное любить постыдно.
Франциск
Я не погрешил ни в существительных, ни в наречиях, поэтому перестань уж
теснить меня.
Августин
Что ж ты хочешь, подобно буйным сумасшедшим, испустить дух среди шуток
и смеха? Или ты предпочтешь подать какое-нибудь лекарство твоей, жалости
достойной, больной душе?
Франциск
Я не отвергаю лекарства, если ты докажешь, что я болен; а здоровым
усиленный прием лекарств часто бывает пагубен.
Августин
Когда ты начнешь выздоравливать, ты сам, как это бывает со многими,
признаешь, что был тяжело болен.
Франциск
В конце концов я не могу отказать в уважении тому, чьи мудрые советы я
и раньше не раз, и особенно в эти последние дни, изведал на деле. Итак,
продолжай.
Августин
Прежде всего прошу тебя простить мне, если, принуждаемый существом
дела, я, может быть, несколько резко буду нападать на предметы, обожаемые
тобою, ибо я заранее предвижу, как неприятно будет звучать истина для твоих
ушей.
Франциск
Повремени минуту, прежде чем начнешь: знаешь ли ты, о чем тебе
предстоит говорить?
Августин
Я тщательно обдумал все заранее; речь наша будет о смертной женщине, на
обожание и угождение которой ты потратил большую часть твоей жизни. Я
сожалею об этом и сильно дивлюсь столь глубокому и долговременному безумию в
человеке такого ума.
Франциск
Останови свою бранную речь, прошу тебя. Смертными женщинами были и
Фаида и Ливия. Притом известно ли тебе, что ты заговорил о женщине, чей дух,
чуждый земных забот, горит небесной жаждою, в чьих чертах, если только есть
правда в мире, сияет отблеск божественной красоты, чей характер-образец
нравственного совершенства, в чьем голосе и взоре нет ничего смертного, чья
походка обличает существо высшее человека? Помни это хорошенько, и тогда ты
поймешь, какие слова ты должен употреблять.
Августин
О безумный! Так-то ты уже шестнадцатый год питаешь пламя своей души
лживыми обольщеньями? Поистине, не дольше властвовал над Италией знаменитый
Ганнибал, не чаще выдерживала она натиски вооруженных полчищ, не сильнее
пылала в пожарах, нежели тебя за это время палила огнем и одолевала
приступами неистовая страсть. Однако нашелся же человек, который наконец
заставил Ганнибала удалиться; твоего же врага кто отвратит от твоей выи, раз
ты запрещаешь ему уйти и даже сам, сознательно и добровольно, приглашаешь
его оставаться у тебя? Несчастный! Ты радуешься собственной беде. Но когда
последний день закроет эти очи, чарующие тебя до гибели, когда ты увидишь ее
лицо, искаженное смертью, и бледные члены, тебе будет стыдно, что ты
приковал твою бессмертную душу к бренному, жалкому телу, и ты будешь
краснеть, вспоминая о том, что ты теперь так упрямо утверждаешь.
Франциск
Да не приведет Господь! Я этого не увижу.
Августин
Между тем это неизбежно случится.
Франциск
Знаю, но не настолько враждебны мне светила, чтобы этой смертью
нарушить порядок естества. Раньше ее вступил я в жизнь, раньше и выйду.
Августин
Ты, верно, помнишь то время, когда ты боялся противного и когда,
вдохновленный печалью, ты сложил погребальную песнь подруге, как если бы она
уже была мертва.
Франциск
Конечно, помню, но я скорбел тогда и еще теперь, вспоминая те чувства,
содрогаюсь. Я негодовал на то, что от меня как бы отсечена благороднейшая
часть моей души и что я осужден пережить ту, которая одним своим
присутствием услаждала мне жизнь, так что эта песнь оплакивает ее потерю,
исторгшую у меня тогда потоки слез. Я хорошо помню смысл, хотя и забыл
слова.
Августин
Не в том дело, сколько слез исторгло у тебя и сколько боли причинило
тебе представление о ее смерти; но важно, чтобы ты понял, что этот страх,
который однажды потряс тебя, может вернуться, и тем легче, что смерть все
ближе с каждым днем и что это прекрасное тело, будучи истощено болезнями и
частыми родами, утратило значительную часть своей прежней крепости.
Франциск
Я также стал более обременен заботами и старше летами, поэтому я
опережаю ее на пути к смерти.
Августин
О, безрассудство - умозаключать о порядке смерти по порядку рождения!
Что же оплакивают осиротелые старики родители, как не преждевременную смерть
своих юных сыновей? О чем льют слезы пожилые кормилицы, как не о ранней
смерти своих питомцев?
Сладостной жизни не знавших, от матерей груди, бездольных,
Черный похитил их день и безвременной отдал могиле.
Ты же, опередив ее немногими годами, почерпаешь в этом нелепую надежду, что
умрешь раньше, нежели виновница твоего безумия, и обольщаешь себя мыслью,
что этот порядок природы непреложен.
Франциск
Но не настолько непреложен, чтобы я не допускал, что может случиться
противное; но я непрестанно молюсь, чтобы этого не случилось, и всегда,
размышляя о ее смерти, вспоминаю стих Овидия:
День нежеланный, помедли, пока не расстанусь с землею!
Августин
Я не в силах больше слушать эти глупости! Ведь раз ты знаешь, что она
может умереть раньше тебя, что же ты скажешь, когда она умрет?
Франциск
Что другое смогу я сказать, как не то, что этот удар сделал меня
несчастнейшим из всех людей? Но мне будет утешением память о протекших
годах. Как бы то ни было, пусть ветры унесут наши слова и бури развеют
предвещание!
Августин
О слепец! Ты все еще не понимаешь, какое безумие - подчинять душу
земным вещам, которые воспламеняют ее огнем желаний, не способны ее
успокоить, не могут быть верны ей до конца и, обещая ее приголубить, вместо
того терзают ее непрерывными потрясениями.
Франциск
Если у тебя есть более действительное средство, то употреби его;
подобными речами ты никогда не устрашишь меня, потому что не смертной вещи,
как ты думаешь, я предал свой дух, и ты знаешь, что я любил не столько ее
тело, сколько душу, чистота которой, превосходящая человеческий уровень,
восхищает меня и пример которой учит меня, как живется среди небожителей.
Итак, на твой вопрос (который даже только слышать мне мучительно), что я
буду делать, если она умрет раньше, покинув меня, - вот мой ответ: я буду
утешаться в своих несчастиях по примеру Лелия, мудрейшего из римлян; я буду
говорить себе: "Я любил ее добродетель, которая не умерла", - и буду
повторять себе также все остальное, что он сказал после смерти того,
которого любил с такой удивительной силой.
Августин
Ты засел в неприступной крепости твоего заблуждения, и выбить тебя
оттуда - нелегкий труд; но так как я вижу по твоему настроению, что ты
гораздо терпеливее готов выслушать резкое слово о себе самом, нежели о ней,
то превозноси свою бабенку похвалами, сколько хочешь, - я ничего не стану
возражать. Пусть она царица, святая или хотя бы даже богиня.
Феба ль сестра, из семейства ли нимф едина родом, -
все же ее безмерная добродетель нисколько не искупит твоего заблуждения.
Франциск
Жду - какую еще новую тяжбу ты хочешь затеять.
Августин
Нет сомнения, что люди нередко любят прекраснейшие вещи постыдным
образом.
Франциск
На это я уже раньше ответил. Если бы кто мог видеть облик любви,
царящей во мне, он признал бы этот облик совершенно сходным с ее чертами,
которые я хотя и много хвалил, но все же меньше, чем следовало. Беру в
свидетельницы ту, пред кем мы говорим, что в моей любви никогда не было
ничего постыдного, ничего непристойного, вообще ничего преступного, кроме ее
чрезмерности. Будь она еще в меру, нельзя было бы придумать ничего
прекраснее.
Августин
Могу ответить тебе словами Туллия: "Ты хочешь придать меру пороку".
Франциск
Не пороку, а любви.
Августин
Но он, говоря это, разумел именно любовь. Помнишь это место?
Франциск
Конечно; я читал это в "Тускуланских беседах". Но он говорил об обычной
человеческой любви, а во мне живет нечто; особенное.
Августин
Однако и другие, может быть, думают о себе так же; дознано ведь, что,
как в отношении других страстей, так особенно в отношении этой всякий судит
о себе благосклонно; и не без основания хвалят эти стихи, хотя и
принадлежащие какому-то простонародному поэту.
Своя у каждого невеста: мне - моя!
Своя у каждого зазноба: мне - моя!
Франциск
Если хочешь и если позволяет время, я приведу тебе из многого лишь
малость, которая повергнет тебя в величайшее изумление.
Августин
Или, ты думаешь, я не знаю, что
Сами влюбленные ткут из желания сонную грезу?
Всякий школьник прекрасно знает эти стихи. Но досадно слышать такие
нелепости из уст человека, которому пристало бы возвышеннее и мыслить и
говорить.
Франциск
Об одном не могу умолчать, припишешь ли ты это благодарности или
глупости: чем ты меня видишь, как бы мало это ни было, тем я стал благодаря
ей, и если я достиг какой-нибудь известности или славы, - я не достиг бы их,
когда бы она этими благородными чувствами не взрастила скудные семена
добродетелей, которые природа посеяла в моей груди. Она отвлекла - как
говорится, крюком оттащила - мой юношеский дух от всякой мерзости и
принудила его смотреть горе. И почему бы нет? Ведь известно, что любовь
преображает нрав любящего по образцу любимого, а не нашелся еще ни один
хулитель, даже из самых злобных, который собачьим зубом коснулся бы ее
доброго имени и осмелился бы сказать, что подметил что-нибудь достойное
порицания - не говорю уже в ее поведении, но даже в ее движениях и словах,
так что даже те, кто осуждает все на свете, уходили от нее, преисполненные
удивления и почтения. Поэтому нисколько не удивительно, что эта громкая
слава возбудила и во мне желание большей славы и облегчила мне тот тяжкий
труд, который я должен был свершить для достижения этой цели. Ибо в юности
стремился ли я к чему-нибудь другому, как не к тому, чтобы понравиться ей
одной, которая мне одна понравилась? Чтобы достигнуть этого, - ты знаешь, -
презрев соблазны всевозможных наслаждений, я рано возложил на себя иго
трудов и забот; и теперь ты велишь мне забыть или меньше любить ту, которая
удалила меня от общения с толпою, которая, руководя мной на всех путях,
подстрекала мой оцепенелый гений и пробудила мой полусонный дух.
Августин
Несчастный! Настолько лучше было бы тебе молчать, нежели говорить! Хотя
я и в молчании видел бы тебя насквозь, но самые твои слова, дышащие таким
упрямством, подняли во мне всю желчь.
Франциск
Почему, скажи?
Августин
Потому что ложно мыслить есть признак невежества, а бесстыдно
упорствовать в ложной мысли обличает равно и невежество и гордыню.
Франциск
Что же, по-твоему, я измыслил или сказал столь ложного?
Августин
Все, что ты говоришь, в особенности же твое утверждение, что благодаря
ей ты стал тем, что ты есть. Если ты хочешь этим сказать, что она дала тебе
все, что в тебе есть, то это явная ложь; если же ты разумеешь, что она не
допустила тебя стать большим, нежели ты есть, то ты прав. О, каких бурь мог
бы ты избегнуть, если бы она не отвлекла тебя чарами своей красоты! Итак,
тем, что ты есть, ты обязан доброте природы, а чем ты мог быть, то она
похитила, вернее, ты сам у себя отнял, ибо она безвинна. Ее красота казалась
тебе столь обаятельной, столь сладкой, что палящим зноем желаний и
непрерывными ливнями слез уничтожила всю жатву, которая должна была бы
взойти из врожденных тебе семян добродетели. Что касается того, будто она
отвратила тебя от всего непристойного, то этим ты похваляешься ложно. Она
отвратила тебя, может быть, от многого, но ввергла еще в большие бедствия.
Ибо ту, которая, заставляя тебя избегать постыдного пути, усеянного
всевозможными мерзостями, завлекла тебя в пропасть и, исцеляя незначительные
раны, тем временем насмерть перерезала тебе горло, - можно ли ее назвать
спасительницей, а не скорее ли убийцей? Именно так она, которую ты называешь
своим вожатаем, ввергла тебя в блистающую бездну, удержав от многих
непотребств. Что же касается того, будто она научила тебя смотреть ввысь и
отделила от толпы, что же другое здесь было, как не то, что, сидя пред нею и
плененный ее очарованием, ты приучился презирать все на свете и всем
пренебрегать, - а в деле человеческого общения, как ты знаешь, это всего
тягостнее. Далее, когда ты говоришь, что она заставила тебя предпринять
бесчисленные труды, то в этом одном ты прав; но так ли велика эта заслуга?
Столь многообразны труды, от которых уклониться невозможно; подумай же:
какое безрассудство гнаться добровольно за новыми! А насчет того, что, как
ты хвалишься, благодаря ей ты стал жаждать большей славы, то я сожалею о
твоем заблуждении и докажу тебе, что из всех бременей, отягощающих твою
душу, ни одно не было гибельнее для тебя. Но моя речь еще не дошла до этого
предмета.
Франциск
Самый искусный борец сперва грозит, затем ранит, меня же и рана и
угроза сразу так потрясли, что я начинаю уже сильно шататься.
Августин
Насколько же сильнее ты зашатаешься, когда я нанесу тебе самую глубокую
рану? Именно та, которую ты превозносишь, которой, по твоим словам, ты
обязан всем, она-то тебя и погубила.
Франциск
Великий Боже! Каким образом ты убедишь меня в этом?
Августин
Она отдалила твою душу от любви к вещам небесным и отвратила твои
желания с Творца на творение, а это и есть самая покатая дорога к смерти.
Франциск
Прошу тебя, не спеши произносить приговор. Любовь к ней, несомненно,
побуждала меня любить Бога.
Августин
Но извратила порядок.
Франциск
Каким образом?
Августин
Ибо должно любить все сотворенное из любви к Творцу, ты же, напротив,
прельщенный чарами творения, не любил Творца, как подобает его любить, а
удивлялся художнику в нем, как если бы он не создал ничего более
прекрасного; между тем телесная красота есть низший вид красоты.
Франциск
Да будет мне свидетелями та, что присутствует здесь, и моя совесть, что
я любил, как я уже раньше сказал, не столько ее тело, сколько душу. И ты
легко можешь увидеть это из того, что чем далее она подвигалась в возрасте
(а это наносит телесной красоте непоправимый урон), тем прочнее я
утверждался в своем мнении, ибо если цвет ее молодости явно увядал с годами,
зато красота ее души все более возрастала, и эта-то красота, как родила во
мне любовь изначала, так раз зародившуюся укрепила непоколебимо. Иначе, будь
я привлечен ее телом, мое чувство давно должно было бы измениться.
Августин
Ты шутишь со мною? Или эта самая душа так же нравилась бы тебе, если бы
она обитала в неопрятном и уродливом теле?
Франциск
Не смею сказать это, ибо душу нельзя видеть и внешний вид тела не
обещал бы тогда подобной души; но как бы ни была уродлива оболочка, я,
конечно, полюбил бы красоту ее души, если бы эта красота предстала пред
моими очами.
Августин
Ты ищешь опоры в словах, ибо, если ты можешь любить только то, что
является твоему взору, - значит, ты любил тело. Впрочем, я не отрицаю, что
ее душа и нравы также до известной степени питали твое пламя, так как ведь
уже самое имя ее (о чем я скажу немного далее) несколько или, вернее,
значительно усилило твою безумную страсть. Ибо как во всех душевных
страстях, так особенно в этой, от ничтожной искры часто вспыхивает громадный
пожар.
Франциск
Вижу, к чему ты хочешь меня привести, - чтобы я признался вместе с
Франциск
Конечно, могу, если только судьба действительно существует. Ибо, как ты
знаешь, греческий поэт и наш сильно расходятся на этот счет: в то время как
первый ни разу не удостоил упомянуть о судьбе в своих произведениях, как бы
признавая, что она - ничто, наш не только часто поминает ее, ко в одном
месте даже называет всемогущей. Это мнение разделяли и знаменитый историк, и
великий оратор; именно Саллюстий Крисп говорит, что судьба, несомненно,
властвует во всем, а Марк Туллий не усумнился признать ее владычицей
человеческих тел. Что я сам думаю о ней, то мне, может быть, представится
другое время и место высказать. Что же касается обсуждаемого нами предмета,
то твои наставления были мне так полезны, что, сравнивая себя теперь с
большинством людей, я уже не нахожу своего положения столь жалким, как
раньше.
Августин
Я рад, что принес тебе некоторую пользу, и хотел бы принести большую;
но так как нынешняя беседа довольно затянулась, не отложить ли нам то, что
еще осталось, на третий день, когда и кончить?
Франциск
Я лично всем сердцем обожаю число три, не столько потому, что оно
содержит в себе трех Граций, сколько потому, что оно, как известно, всего
милее божеству. Таково не только твое мнение и других учителей истинной
религии, всецело возлагающих свою веру на троичность, но даже языческих
философов, которые сообщают нам, что это число применялось при посвящениях
богам. Это знал, по-видимому, и наш Вергилий, как видно по его словам:
Нечетное богу угодно, -
ибо из предшествующего видно, что он говорит о числе три. Итак, я жду теперь
из твоих рук третьей части этого трехчленного дара.
Кончается Беседа вторая
Августин
Ежели сказанное мною до сих пор принесло тебе какую-нибудь пользу, то
прошу и заклинаю тебя выслушать благожелательно остальное и отказаться от
склонности к возражениям и спору.
Франциск
Будь спокоен на этот счет, ибо я чувствую, что твои наставления
освободили меня от значительной части моих тревог, и тем охотнее готов
слушать до конца.
Августин
Я еще не коснулся тех язв твоих, которые всего глубже скрыты и всего
труднее поддаются лечению, да и боюсь коснуться их, помня, сколько споров и
жалоб вызвало даже сравнительно легкое прикосновение. Но, с другой стороны,
я надеюсь, что теперь, собрав свои силы, твой окрепший дух мужественнее
перенесет более суровое испытание.
Франциск
Не бойся ничего; я уже привык слышать названия моих болезней и терпеть
прикосновение врача.
Августин
Ты доныне привязан справа и слева двумя адамантовыми цепями, которые не
позволяют тебе думать ни о смерти, ни о жизни. Я всегда опасался, чтобы они
не вовлекли тебя в гибель; я и теперь еще неспокоен и не буду спокоен, пока
не увижу, что они разбиты и сброшены, а ты развязан и свободен. Я убежден,
что это - вещь возможная, хотя, конечно, трудная, иначе я тщетно бился бы
над невозможным. Ибо как для дробления алмазов нужна, говорят, кровь козла,
так для смягчения жестокости этих забот потребна та кровь, которая, едва
коснувшись огрубелого сердца, раскрывает его и проникает внутрь. Но так как
в этом деле необходимо и твое содействие, то я боюсь, что ты не сможешь или,
вернее, не захочешь оказать его; я сильно опасаюсь, чтобы не помешал этому
самый блеск твоих оков, столь лучезарный и ласкающий взоры, и чтобы не
случилось с тобою того же - и я подозреваю, что это может случиться, - как
если бы скупой, томясь в тюрьме закованным в золотые оковы, желал бы выйти
на свободу, но не хотел бы потерять своих оков; над тобою же властен закон
тюрьмы: не сбросив цепей, ты не можешь быть свободен.
Франциск
Горе мне! Я был несчастнее, нежели думал. Неужели до сих пор моя душа
опутана двумя цепями, о которых я не догадываюсь?
Августин
Напротив, ты прекрасно знаешь их, но, восхищенный их красотой, ты их
считал не цепями, а сокровищами, и с тобою случилось (я пользуюсь тем же
сравнением) то же, как если бы кто-нибудь, будучи закован по рукам и ногам в
золотые оковы, с удовольствием разглядывал золото и не видел бы, что это
цепи. Так и ты теперь невидящими глазами смотришь на свои оковы, но -о,
слепота! - радуешься этим цепям, влекущим тебя к смерти, и, что всего
плачевнее, даже гордишься ими.
Франциск
Что же это за цепи, о которых ты говоришь?
Августин
Любовь и слава.
Франциск
Боги, что я слышу! Их-то ты называешь цепями, их собираешься разбить,
если я соглашусь?
Августин
Хочу попытаться, но не уверен, что это удастся мне. Все остальные цепи,
которые связывали тебя, были и более хрупки, и менее приятны на вид; оттого,
когда я ломал их, ты помогал мне; эти, напротив, вредя, нравятся и манят
каким-то обещанием красоты; поэтому здесь потребуется больше усилий, ибо ты
будешь противиться, как если бы я хотел отнять у тебя величайшие ценности.
Однако попробую.
Франциск
Чем я провинился пред тобою, что ты хочешь лишить меня лучших радостей
и ввергнуть в безысходную тьму светлейшую часть моей души?
Августин
Несчастный! Или ты забыл изречение философа, что зло тогда достигает
своей вершины, когда к ложным мнениям присоединяется убеждение, что так и
должно быть.
Франциск
Нисколько не забыл, но это изречение не идет к делу, ибо почему бы мне
не думать, что так должно быть? Напротив, у меня никогда не было более
правильной мысли, нежели та, что страсти, в которых ты упрекаешь меня, суть
самые благородные.
Августин
Разделим их на время, пока я стану изыскивать средства против них,
иначе я буду кидаться то сюда, то туда, и натиск мой на каждою в отдельности
будет ослаблен. Скажи мне, - так как мы первою назвали любовь, - не считаешь
ли ты ее худшим видом безумия?
Франциск
Говоря совершенно искренне, я полагаю, что любовь, смотря по свойствам
своего предмета, может быть и худшей из душевных страстей, и благороднейшим
деянием.
Августин
Для ясности приведи какой-нибудь пример.
Франциск
Ежели я горю страстью к мерзкой и развратной женщине, то моя страсть
есть верх безумия; если же меня очаровал редкий образец добродетели и я
стремлюсь любить и обожать его, - как мыслишь? Или ты не видишь никакой
разницы между столь различными вещами и стыд, по-твоему, вовсе исчез? Я же,
если мне позволено высказать мое мнение, считаю первую любовь тяжелым и
пагубным бременем для души, вторую же - едва ли не величайшим счастием. Если
ты почему-нибудь держишься противоположного взгляда, то пусть каждый следует
своему убеждению, ибо мнения, как ты знаешь, бывают крайне разнообразны и
всякий волен судить по-своему.
Августин
В делах спорных суждения различны, но истина всегда одна и та же.
Франциск
Против этого я не спорю, но нас сбивает с пути то, что мы упрямо
держимся стародавних мнений и с трудом отрываемся от них.
Августин
Если бы ты так же здраво судил обо всем вопросе любви, как ты судишь об
этом предмете!
Франциск
Коротко сказать, мое мнение кажется мне столь правильным, что тех, -
кто держится противного взгляда, я положительно считаю безумцами.
Августин
Застарелую ложь принимать за истину, а истину, дознанную недавно,
считать ложью, то есть ставить существо дела исключительно в зависимость от
времени есть верх безумия.
Франциск
Твои усилия тщетны, я ничему не поверю. Мне приходит на мысль изречение
Туллия: "Если я заблуждаюсь в этом, то заблуждаюсь охотно и не хотел бы,
чтобы меня лишили этого заблуждения, пока я жив".
Августин
Он употребил эти слова, говоря о бессмертии души, что есть
прекраснейшей из всех убеждений, и желал ими выразить, что на этот счет у
него нет никаких сомнений и что противоположных мнений он не желает и
слушать; ты же незаконно пользуешься его словами, защищая гнусное и в высшей
степени ложное мнение. В самом деле, будь душа смертна, было бы все-таки
лучше признавать ее бессмертною, и эта ошибка должна была бы считаться
спасительной, так как она вселяла бы любовь к добродетели, к которой следует
стремиться ради нее самой, хотя бы отнята была всякая надежда на награду; а
если бы душа была признана смертною, стремление к добродетели, несомненно,
ослабело бы; и, наоборот, обетование будущей жизни, хотя бы ложное,
по-видимому, весьма пригодно для того, чтобы подстрекать души смертных. А
какие плоды принесет тебе это твое заблуждение, - ты увидишь; оно ввергнет
твою душу во все безумия, где исчезнут и стыд, и страх, и разум, укрощающий
неистовство страстей, и познание истины.
Франциск
Я уже сказал тебе, - твои старания тщетны; я твердо помню, что никогда
не любил ничего постыдного, а любил только прекраснейшее.
Августин
Известно, что можно и прекрасное любить постыдно.
Франциск
Я не погрешил ни в существительных, ни в наречиях, поэтому перестань уж
теснить меня.
Августин
Что ж ты хочешь, подобно буйным сумасшедшим, испустить дух среди шуток
и смеха? Или ты предпочтешь подать какое-нибудь лекарство твоей, жалости
достойной, больной душе?
Франциск
Я не отвергаю лекарства, если ты докажешь, что я болен; а здоровым
усиленный прием лекарств часто бывает пагубен.
Августин
Когда ты начнешь выздоравливать, ты сам, как это бывает со многими,
признаешь, что был тяжело болен.
Франциск
В конце концов я не могу отказать в уважении тому, чьи мудрые советы я
и раньше не раз, и особенно в эти последние дни, изведал на деле. Итак,
продолжай.
Августин
Прежде всего прошу тебя простить мне, если, принуждаемый существом
дела, я, может быть, несколько резко буду нападать на предметы, обожаемые
тобою, ибо я заранее предвижу, как неприятно будет звучать истина для твоих
ушей.
Франциск
Повремени минуту, прежде чем начнешь: знаешь ли ты, о чем тебе
предстоит говорить?
Августин
Я тщательно обдумал все заранее; речь наша будет о смертной женщине, на
обожание и угождение которой ты потратил большую часть твоей жизни. Я
сожалею об этом и сильно дивлюсь столь глубокому и долговременному безумию в
человеке такого ума.
Франциск
Останови свою бранную речь, прошу тебя. Смертными женщинами были и
Фаида и Ливия. Притом известно ли тебе, что ты заговорил о женщине, чей дух,
чуждый земных забот, горит небесной жаждою, в чьих чертах, если только есть
правда в мире, сияет отблеск божественной красоты, чей характер-образец
нравственного совершенства, в чьем голосе и взоре нет ничего смертного, чья
походка обличает существо высшее человека? Помни это хорошенько, и тогда ты
поймешь, какие слова ты должен употреблять.
Августин
О безумный! Так-то ты уже шестнадцатый год питаешь пламя своей души
лживыми обольщеньями? Поистине, не дольше властвовал над Италией знаменитый
Ганнибал, не чаще выдерживала она натиски вооруженных полчищ, не сильнее
пылала в пожарах, нежели тебя за это время палила огнем и одолевала
приступами неистовая страсть. Однако нашелся же человек, который наконец
заставил Ганнибала удалиться; твоего же врага кто отвратит от твоей выи, раз
ты запрещаешь ему уйти и даже сам, сознательно и добровольно, приглашаешь
его оставаться у тебя? Несчастный! Ты радуешься собственной беде. Но когда
последний день закроет эти очи, чарующие тебя до гибели, когда ты увидишь ее
лицо, искаженное смертью, и бледные члены, тебе будет стыдно, что ты
приковал твою бессмертную душу к бренному, жалкому телу, и ты будешь
краснеть, вспоминая о том, что ты теперь так упрямо утверждаешь.
Франциск
Да не приведет Господь! Я этого не увижу.
Августин
Между тем это неизбежно случится.
Франциск
Знаю, но не настолько враждебны мне светила, чтобы этой смертью
нарушить порядок естества. Раньше ее вступил я в жизнь, раньше и выйду.
Августин
Ты, верно, помнишь то время, когда ты боялся противного и когда,
вдохновленный печалью, ты сложил погребальную песнь подруге, как если бы она
уже была мертва.
Франциск
Конечно, помню, но я скорбел тогда и еще теперь, вспоминая те чувства,
содрогаюсь. Я негодовал на то, что от меня как бы отсечена благороднейшая
часть моей души и что я осужден пережить ту, которая одним своим
присутствием услаждала мне жизнь, так что эта песнь оплакивает ее потерю,
исторгшую у меня тогда потоки слез. Я хорошо помню смысл, хотя и забыл
слова.
Августин
Не в том дело, сколько слез исторгло у тебя и сколько боли причинило
тебе представление о ее смерти; но важно, чтобы ты понял, что этот страх,
который однажды потряс тебя, может вернуться, и тем легче, что смерть все
ближе с каждым днем и что это прекрасное тело, будучи истощено болезнями и
частыми родами, утратило значительную часть своей прежней крепости.
Франциск
Я также стал более обременен заботами и старше летами, поэтому я
опережаю ее на пути к смерти.
Августин
О, безрассудство - умозаключать о порядке смерти по порядку рождения!
Что же оплакивают осиротелые старики родители, как не преждевременную смерть
своих юных сыновей? О чем льют слезы пожилые кормилицы, как не о ранней
смерти своих питомцев?
Сладостной жизни не знавших, от матерей груди, бездольных,
Черный похитил их день и безвременной отдал могиле.
Ты же, опередив ее немногими годами, почерпаешь в этом нелепую надежду, что
умрешь раньше, нежели виновница твоего безумия, и обольщаешь себя мыслью,
что этот порядок природы непреложен.
Франциск
Но не настолько непреложен, чтобы я не допускал, что может случиться
противное; но я непрестанно молюсь, чтобы этого не случилось, и всегда,
размышляя о ее смерти, вспоминаю стих Овидия:
День нежеланный, помедли, пока не расстанусь с землею!
Августин
Я не в силах больше слушать эти глупости! Ведь раз ты знаешь, что она
может умереть раньше тебя, что же ты скажешь, когда она умрет?
Франциск
Что другое смогу я сказать, как не то, что этот удар сделал меня
несчастнейшим из всех людей? Но мне будет утешением память о протекших
годах. Как бы то ни было, пусть ветры унесут наши слова и бури развеют
предвещание!
Августин
О слепец! Ты все еще не понимаешь, какое безумие - подчинять душу
земным вещам, которые воспламеняют ее огнем желаний, не способны ее
успокоить, не могут быть верны ей до конца и, обещая ее приголубить, вместо
того терзают ее непрерывными потрясениями.
Франциск
Если у тебя есть более действительное средство, то употреби его;
подобными речами ты никогда не устрашишь меня, потому что не смертной вещи,
как ты думаешь, я предал свой дух, и ты знаешь, что я любил не столько ее
тело, сколько душу, чистота которой, превосходящая человеческий уровень,
восхищает меня и пример которой учит меня, как живется среди небожителей.
Итак, на твой вопрос (который даже только слышать мне мучительно), что я
буду делать, если она умрет раньше, покинув меня, - вот мой ответ: я буду
утешаться в своих несчастиях по примеру Лелия, мудрейшего из римлян; я буду
говорить себе: "Я любил ее добродетель, которая не умерла", - и буду
повторять себе также все остальное, что он сказал после смерти того,
которого любил с такой удивительной силой.
Августин
Ты засел в неприступной крепости твоего заблуждения, и выбить тебя
оттуда - нелегкий труд; но так как я вижу по твоему настроению, что ты
гораздо терпеливее готов выслушать резкое слово о себе самом, нежели о ней,
то превозноси свою бабенку похвалами, сколько хочешь, - я ничего не стану
возражать. Пусть она царица, святая или хотя бы даже богиня.
Феба ль сестра, из семейства ли нимф едина родом, -
все же ее безмерная добродетель нисколько не искупит твоего заблуждения.
Франциск
Жду - какую еще новую тяжбу ты хочешь затеять.
Августин
Нет сомнения, что люди нередко любят прекраснейшие вещи постыдным
образом.
Франциск
На это я уже раньше ответил. Если бы кто мог видеть облик любви,
царящей во мне, он признал бы этот облик совершенно сходным с ее чертами,
которые я хотя и много хвалил, но все же меньше, чем следовало. Беру в
свидетельницы ту, пред кем мы говорим, что в моей любви никогда не было
ничего постыдного, ничего непристойного, вообще ничего преступного, кроме ее
чрезмерности. Будь она еще в меру, нельзя было бы придумать ничего
прекраснее.
Августин
Могу ответить тебе словами Туллия: "Ты хочешь придать меру пороку".
Франциск
Не пороку, а любви.
Августин
Но он, говоря это, разумел именно любовь. Помнишь это место?
Франциск
Конечно; я читал это в "Тускуланских беседах". Но он говорил об обычной
человеческой любви, а во мне живет нечто; особенное.
Августин
Однако и другие, может быть, думают о себе так же; дознано ведь, что,
как в отношении других страстей, так особенно в отношении этой всякий судит
о себе благосклонно; и не без основания хвалят эти стихи, хотя и
принадлежащие какому-то простонародному поэту.
Своя у каждого невеста: мне - моя!
Своя у каждого зазноба: мне - моя!
Франциск
Если хочешь и если позволяет время, я приведу тебе из многого лишь
малость, которая повергнет тебя в величайшее изумление.
Августин
Или, ты думаешь, я не знаю, что
Сами влюбленные ткут из желания сонную грезу?
Всякий школьник прекрасно знает эти стихи. Но досадно слышать такие
нелепости из уст человека, которому пристало бы возвышеннее и мыслить и
говорить.
Франциск
Об одном не могу умолчать, припишешь ли ты это благодарности или
глупости: чем ты меня видишь, как бы мало это ни было, тем я стал благодаря
ей, и если я достиг какой-нибудь известности или славы, - я не достиг бы их,
когда бы она этими благородными чувствами не взрастила скудные семена
добродетелей, которые природа посеяла в моей груди. Она отвлекла - как
говорится, крюком оттащила - мой юношеский дух от всякой мерзости и
принудила его смотреть горе. И почему бы нет? Ведь известно, что любовь
преображает нрав любящего по образцу любимого, а не нашелся еще ни один
хулитель, даже из самых злобных, который собачьим зубом коснулся бы ее
доброго имени и осмелился бы сказать, что подметил что-нибудь достойное
порицания - не говорю уже в ее поведении, но даже в ее движениях и словах,
так что даже те, кто осуждает все на свете, уходили от нее, преисполненные
удивления и почтения. Поэтому нисколько не удивительно, что эта громкая
слава возбудила и во мне желание большей славы и облегчила мне тот тяжкий
труд, который я должен был свершить для достижения этой цели. Ибо в юности
стремился ли я к чему-нибудь другому, как не к тому, чтобы понравиться ей
одной, которая мне одна понравилась? Чтобы достигнуть этого, - ты знаешь, -
презрев соблазны всевозможных наслаждений, я рано возложил на себя иго
трудов и забот; и теперь ты велишь мне забыть или меньше любить ту, которая
удалила меня от общения с толпою, которая, руководя мной на всех путях,
подстрекала мой оцепенелый гений и пробудила мой полусонный дух.
Августин
Несчастный! Настолько лучше было бы тебе молчать, нежели говорить! Хотя
я и в молчании видел бы тебя насквозь, но самые твои слова, дышащие таким
упрямством, подняли во мне всю желчь.
Франциск
Почему, скажи?
Августин
Потому что ложно мыслить есть признак невежества, а бесстыдно
упорствовать в ложной мысли обличает равно и невежество и гордыню.
Франциск
Что же, по-твоему, я измыслил или сказал столь ложного?
Августин
Все, что ты говоришь, в особенности же твое утверждение, что благодаря
ей ты стал тем, что ты есть. Если ты хочешь этим сказать, что она дала тебе
все, что в тебе есть, то это явная ложь; если же ты разумеешь, что она не
допустила тебя стать большим, нежели ты есть, то ты прав. О, каких бурь мог
бы ты избегнуть, если бы она не отвлекла тебя чарами своей красоты! Итак,
тем, что ты есть, ты обязан доброте природы, а чем ты мог быть, то она
похитила, вернее, ты сам у себя отнял, ибо она безвинна. Ее красота казалась
тебе столь обаятельной, столь сладкой, что палящим зноем желаний и
непрерывными ливнями слез уничтожила всю жатву, которая должна была бы
взойти из врожденных тебе семян добродетели. Что касается того, будто она
отвратила тебя от всего непристойного, то этим ты похваляешься ложно. Она
отвратила тебя, может быть, от многого, но ввергла еще в большие бедствия.
Ибо ту, которая, заставляя тебя избегать постыдного пути, усеянного
всевозможными мерзостями, завлекла тебя в пропасть и, исцеляя незначительные
раны, тем временем насмерть перерезала тебе горло, - можно ли ее назвать
спасительницей, а не скорее ли убийцей? Именно так она, которую ты называешь
своим вожатаем, ввергла тебя в блистающую бездну, удержав от многих
непотребств. Что же касается того, будто она научила тебя смотреть ввысь и
отделила от толпы, что же другое здесь было, как не то, что, сидя пред нею и
плененный ее очарованием, ты приучился презирать все на свете и всем
пренебрегать, - а в деле человеческого общения, как ты знаешь, это всего
тягостнее. Далее, когда ты говоришь, что она заставила тебя предпринять
бесчисленные труды, то в этом одном ты прав; но так ли велика эта заслуга?
Столь многообразны труды, от которых уклониться невозможно; подумай же:
какое безрассудство гнаться добровольно за новыми! А насчет того, что, как
ты хвалишься, благодаря ей ты стал жаждать большей славы, то я сожалею о
твоем заблуждении и докажу тебе, что из всех бременей, отягощающих твою
душу, ни одно не было гибельнее для тебя. Но моя речь еще не дошла до этого
предмета.
Франциск
Самый искусный борец сперва грозит, затем ранит, меня же и рана и
угроза сразу так потрясли, что я начинаю уже сильно шататься.
Августин
Насколько же сильнее ты зашатаешься, когда я нанесу тебе самую глубокую
рану? Именно та, которую ты превозносишь, которой, по твоим словам, ты
обязан всем, она-то тебя и погубила.
Франциск
Великий Боже! Каким образом ты убедишь меня в этом?
Августин
Она отдалила твою душу от любви к вещам небесным и отвратила твои
желания с Творца на творение, а это и есть самая покатая дорога к смерти.
Франциск
Прошу тебя, не спеши произносить приговор. Любовь к ней, несомненно,
побуждала меня любить Бога.
Августин
Но извратила порядок.
Франциск
Каким образом?
Августин
Ибо должно любить все сотворенное из любви к Творцу, ты же, напротив,
прельщенный чарами творения, не любил Творца, как подобает его любить, а
удивлялся художнику в нем, как если бы он не создал ничего более
прекрасного; между тем телесная красота есть низший вид красоты.
Франциск
Да будет мне свидетелями та, что присутствует здесь, и моя совесть, что
я любил, как я уже раньше сказал, не столько ее тело, сколько душу. И ты
легко можешь увидеть это из того, что чем далее она подвигалась в возрасте
(а это наносит телесной красоте непоправимый урон), тем прочнее я
утверждался в своем мнении, ибо если цвет ее молодости явно увядал с годами,
зато красота ее души все более возрастала, и эта-то красота, как родила во
мне любовь изначала, так раз зародившуюся укрепила непоколебимо. Иначе, будь
я привлечен ее телом, мое чувство давно должно было бы измениться.
Августин
Ты шутишь со мною? Или эта самая душа так же нравилась бы тебе, если бы
она обитала в неопрятном и уродливом теле?
Франциск
Не смею сказать это, ибо душу нельзя видеть и внешний вид тела не
обещал бы тогда подобной души; но как бы ни была уродлива оболочка, я,
конечно, полюбил бы красоту ее души, если бы эта красота предстала пред
моими очами.
Августин
Ты ищешь опоры в словах, ибо, если ты можешь любить только то, что
является твоему взору, - значит, ты любил тело. Впрочем, я не отрицаю, что
ее душа и нравы также до известной степени питали твое пламя, так как ведь
уже самое имя ее (о чем я скажу немного далее) несколько или, вернее,
значительно усилило твою безумную страсть. Ибо как во всех душевных
страстях, так особенно в этой, от ничтожной искры часто вспыхивает громадный
пожар.
Франциск
Вижу, к чему ты хочешь меня привести, - чтобы я признался вместе с