Страница:
их имел в виду Сенека, говоря те слова. Он обратил свой совет к тем, кому
грозит наибольшая опасность, ибо излишне было бы говорить о тех, кто горит
полным пламенем и не думает о спасении; он имел в виду ближайший к ним
разряд людей, которые еще пылают, но уже намереваются выйти из пламени. Как
часто выздоравливающим вредит ничтожный глоток воды, который до болезни
принес бы им пользу; сколь часто усталого опрокидывает слабый толчок,
который в полноте сил он перенес бы не шелохнувшись. А как мало нужно
подчас, чтобы снова ввергнуть в бездну зол возрождающуюся душу! Стоит
увидеть пурпур на плечах другого - и честолюбие воскресает; вид кучи монет
возрождает жадность к деньгам, вид красивого тела воспламеняет похоть,
легкое движение глаз пробуждает дремлющую любовь. Вследствие вашего
безрассудства эти заразы легко проникают в ваши души, а раз узнав дорогу,
тем легче возвращаются. Ввиду этого ты должен не только оставить зачумленное
место, но и с величайшим старанием избегать всего, что влечет душу к прежним
помыслам, чтобы, подобно Орфею, уходя из ада и оглянувшись назад, не
потерять сызнова обретенную Эвридику, то есть здоровья. Такова сущность
моего совета.
Франциск
Принимаю его и благодарю тебя, ибо чувствую, что лекарство
соответствует моей болезни. Я намереваюсь уже бежать, но только вот не знаю,
куда лучше.
Августин
Многие пути открыты тебе во все стороны, много пристаней окрест. Знаю,
что более всего тебе нравится Италия и что любовь к родному месту врождена
тебе. Да и недаром:
Ведь ни леса изобильной земли мидийской, ни долы
Ганга ль прекрасного, Герма ль, влекущего ил златоносный,
Славою не победят Италии! Нет, не сравнятся Бактры, ни
Индия с ней, ни страна благовоний - Сабея!
Смысл этих слов великого поэта, столь же красноречивых, как и верных, ты
недавно развил подробно в поэме, обращенной к одному из твоих друзей.
Поэтому я советую тебе избрать Италию, ибо таковы нравы ее обитателей, небо,
окружность омывающего ее моря, гряды Апеннин, пересекающие ее берега, и
местоположение всех ее населенных мест, что никакое другое пристанище не
может быть более благоприятно для твоих забот. Но я не хотел бы запереть
тебя в одном уголке ее. Иди свободно, куда повлечет тебя душа, иди без
страха и поспешно, не оборачивайся назад, забудь прошлое и стремись все
вперед и вперед. Уже слишком долго ты живешь вне отечества и себя самого:
пора тебе вернуться домой, "ибо уже вечереет, - остерегаю тебя твоими же
словами, - а ночь дружна с грабителями". Мне остается сказать еще одно, о
чем я едва не забыл: помни, - ты должен до тех пор избегать одиночества,
пока не почувствуешь, что в тебе не осталось никаких следов твоей болезни.
Когда ты сказал, что сельское отшельничество нисколько не помогало тебе, я
вовсе не удивился этому. Ибо какое лекарство, скажи, мог бы ты найти в
уединенной и далекой деревне? Признаюсь, не раз, когда ты скрывался там
один, вздыхая, и все обращал свои взоры к городу, я сверху смеялся над тобою
и говорил себе: "Вот до чего любовь повергла этого несчастного в мертвенное
оцепенение и выбила из его памяти стихи, прекрасно известные всякому
школьнику. Убегая от своей болезни, он мчится к смерти".
Франциск
Ты был совершенно прав. Но на какие стихи ты намекаешь?
Августин
Они принадлежат Назону.
Бойтеся уединенья, влюбленные! Не удаляйтесь!
Мило безлюдье? В толпе меньше опасностей вам.
Франциск
Помню как нельзя лучше. Они почти с детства были мне хорошо известны.
Августин
Что пользы в том, что ты многое знал, раз ты не умел применять твои
знания к твоим нуждам? Я же тем более удивлялся твоему безрассудному исканию
одиночества, что ты знал и доводы древних против него, и сам прибавил новые.
В самом деле, ты часто жаловался на то, что одиночество не приносит тебе
никакой пользы; эту жалобу ты выразил во многих местах, особенно же в той
поэме, где ты с необыкновенной прелестью воспел состояние своей души; я
наслаждался ее сладостью, пока ты слагал ее, и изумлялся, как может среди
душевных бурь исходить из уст одержимого столь сладкозвучная песнь и как
сильна должна быть любовь Муз, если они не бегут из привычного жилища,
оскорбленные столькими тревогами и таким отчуждением хозяина; ибо слова
Платона: "Кто владеет своим рассудком, тщетно стучится в двери поэзии", - и
слова его преемника Аристотеля, что "не бывает великого дарования без
примеси безумия", касаются другого и неприменимы к этим исступлениям. Но об
этом в другой раз.
Франциск
Я признаю, что это правда, но я не думал, что написал что-либо
благозвучное, что могло бы нравиться тебе; теперь я начинаю любить ту поэму.
Но если у тебя есть еще другое лекарство, прошу тебя, не утаи его от
человека, нуждающегося в нем.
Августин
Излагать все, что знаешь, свойственно скорее хвастуну, нежели другу,
подающему совет. Так много лекарств против внутренних и внешних болезней
придумано не для того, чтобы употреблять их все вместе, смешивая, при одной
и той же болезни, ибо, как говорит Сенека: "Ничто не препятствует
выздоровлению в такой степени, как частая перемена лекарств, и рана не
заживает, если ее пробуют лечить всевозможными снадобьями", - но для того,
чтобы, если одно оказывается недействительным, применить другое. Итак,
несмотря на то что против этой болезни существует много различных лекарств,
однако я удовольствуюсь немногими из них, сочетав преимущественно те,
которые, по моему мнению, должны всего лучше помочь тебе, причем цель моя -
не научить тебя чему-либо новому, а только указать тебе, какие из
общеизвестных лекарств, на мой взгляд, всего полезнее. Есть три средства,
говорит Цицерон, которые способны отвратить душу от любви: пресыщение, стыд
и размышление; можно было бы насчитать их больше и меньше, но чтобы не
разойтись со столь авторитетным судьею, согласимся, что их три. О первом
было бы излишне говорить, так как ты, конечно, возразил бы, что при данном
положении вещей для тебя никогда не может наступить пресыщение в любви.
Однако, если бы страсть слушалась разума и умозаключала о будущем по
прошлому, ты легко признал бы, что и наиболее любимый предмет может в конце
концов вызвать не только пресыщение, но даже скуку и отвращение. Но я уже по
опыту знаю, что по этой тропинке мне бесполезно идти, так как, даже признав,
что пресыщение в любви возможно и что, раз возникнув, оно убивает любовь, ты
будешь, однако, утверждать, что твоя пламенная страсть как нельзя более
далека от пресыщения, и я сам должен был бы согласиться с этим. Итак, мне
остается говорить только о двух остальных. Я полагаю, ты не станешь
отрицать, что природа наделила тебя душою благородной и скромной?
Франциск
Если я не ошибаюсь, судя сам о себе, это до такой степени верно, что я
не раз страдал при мысли, как мало я подхожу и к своему полу, и к этому
веку, где, как видишь, все достается бесстыдным - почести, надежды,
богатства, превозмогающие и добродетель и счастье.
Августин
Итак, разве ты не видишь, насколько противоречат друг другу любовь и
стыдливость? В то время как первая подстрекает дух, вторая сдерживает его;
первая вонзает шпоры - вторая натягивает узду; первая ни на что не смотрит -
вторая непрестанно озирается кругом.
Франциск
Конечно, вижу и глубоко скорблю о том, что меня разрывают столь
разнородные чувства. Они одолевают меня поочередно с такой силой, что,
кидаемый бурями духа то туда, то сюда, я до сих пор не знаю, какому чувству
отдаться всецело.
Августин
Скажи, пожалуйста, - с твоего позволения, - гляделся ли ты недавно в
зеркало?
Франциск
К чему этот вопрос? Иногда гляжусь.
Августин
О, если бы ты гляделся не чаще и не пристальнее, чем подобает! Но я
хочу спросить тебя: не видишь ли ты, что твое лицо меняется с каждым днем, и
не заметил ли, что на твоих висках местами серебрятся седые волосы?
Франциск
Я думал, что ты хочешь сказать мне что-нибудь особенное, а расти,
стареть и умирать есть общая участь всего, что рождается. Я заметил на себе
то же, что вижу почти на всех своих сверстниках; впрочем, не знаю, почему
люди теперь раньше стареют, чем в былые времена.
Августин
Чужая старость не вернет тебе молодости, и чужая смерть не даст тебе
бессмертия; поэтому я оставляю других в стороне и возвращаюсь к тебе. Итак,
скажи: вид твоего изменившегося тела вызвал ли какое-нибудь изменение в
твоей душе?
Франциск
Правда, он взволновал ее, но не изменил.
Августин
Что же ты почувствовал тогда и что сказал?
Франциск
Что иное, по твоему мнению, я мог сказать, как не слова императора
Домициана: "С юности стойко ношу седину". Пример такого человека утешил меня
относительно моих немногих седых волос, а к кесарю я прибавил еще царя, ибо
Нума Помпилий, который вторым носил венец среди римских царей, был, говорят,
с юности сед. Нашелся пример и среди поэтов, так как наш Вергилий, в своих
"Буколиках", написанных им, как известно, на тридцать втором году жизни,
сказал о самом себе в лице пастуха:
В годы, когда под железом брада упадала, белея.
Августин
У тебя примеров тьма; о, если бы не меньше было у тебя и таких, которые
побуждали бы тебя думать о смерти! Ибо я не одобряю тех примеров, которые
научают скрывать от себя, что седые волосы - свидетели приближающейся
старости и предвестники смерти. В самом деле, что другое внушают эти
примеры, как не пренебрегать скоротечностью времени и забывать о смерти?
Между тем единственная цель нашей беседы - чтобы ты всегда помнил о ней. И
вот, когда я советую тебе помнить о твоей седине, ты приводишь в пример
множество знаменитых людей, которые были седы! Что в том? Если бы ты мог
утверждать, что они были бессмертны, ты действительно был бы вправе,
опираясь на их пример, не бояться седины. Упрекни я тебя в плешивости, - ты,
вероятно, сослался бы на Юлия Цезаря.
Франциск
Конечно, ни на кого другого, ибо где я нашел бы более знаменитый
пример? Если не ошибаюсь, большое утешение быть окруженным столь
прославленными товарищами. Поэтому, признаюсь, - я постоянно пользуюсь
подобными примерами, как бы предметами ежедневного употребления, ибо мне
отрадно иметь что-нибудь под рукою, чем я мог бы утешаться как в тех
невзгодах, которым подвергают меня либо природа, либо случай, так и в тех,
которым они еще могут меня подвергнуть; а дать мне это утешение могут только
или могучий ум, или славный пример. Поэтому, если бы ты стал упрекать меня в
том, что я боюсь грома, чего я не могу отрицать, - и не последняя причина
моей любви к лавру та, что, по преданию, молния не ударяет в это дерево, -
то я ответил бы, что кесарь Август страдал тем же недугом. Если бы ты назвал
меня слепым и я действительно был бы таков, то я сказал бы, что таковы были
и Аппий слепой, и Гомер, царь поэтов; если бы ты назвал меня одноглазым, то
я, как щитом, прикрылся бы примером Ганнибала, вождя финикийцев, или
Филиппа, царя македонского; если бы ты назвал меня глуховатым, я назвал бы
Марка Красса; если бы ты сказал, что я не переношу жары, - Александра
Македонского. Было бы слишком долго перебирать все, но по этим образчикам ты
можешь судить об остальном.
Августин
Разумеется. Не скажу, чтобы этот подбор примеров мне не нравился, лишь
бы он не делал тебя беспечным, а только разгонял надолго страх и уныние. Я
хвалю все, что научало бы тебя не страшиться приближения старости и не
ненавидеть ее, когда она настанет, но глубоко ненавижу и осуждаю все то, что
способно внушить тебе мысль, что старость - не исход из этой жизни и что не
следует размышлять о смерти. Спокойно переносить преждевременную седину есть
признак доброго нрава; но замедлять старость, скрадывать годы своего
возраста, пенять на слишком раннюю седину и либо скрывать, либо выщипывать
седые волосы есть огромное, хотя и общераспространенное безумие. О слепцы!
Вы не видите, с какой быстротою вращаются светила, чей бег пожирает и
истребляет время вашей мимолетной жизни, и дивитесь наступлению старости,
которую так стремительно приближает к вам быстрая смена дней. Две вещи
вовлекают вас в это безрассудство. Первое - то, что столь краткую жизнь одни
подразделяют на четыре, другие на шесть, третьи даже еще на большее число
малых частей. Таким образом вы стараетесь крошечную вещь растянуть в числе,
потому что не можете растянуть ее в действительности. Но к чему служит это
дробление? Придумай, сколько хочешь, частиц, - почти все они исчезают в
мгновение ока:
Ты столь недавно родился: чуть отроком милым расцвел ты, -
Юноша вскоре и муж.
Видишь, какой стремительной сменою слов поэт тончайшего ума изобразил
движение быстротекущей жизни? Поэтому не сильтесь растягивать то, что
природа, мать всего сущего, сжимает. Второе - то, что вы стареете среди
забав и ложных радостей; и поэтому, как трояне, проведя таким же образом
свою последнюю ночь, оставались беспечными:
В час, когда конь роковой на троянские стены крутые
Прянул и, тяжкий, в утробе принес к ним латников вражьих, -
подобно тому и вы не замечаете, как старость, ведя за собой вооруженную и
неотразимую смерть, переходит чрез стены вашего неохраняемого тела, пока
наконец окажется, что:
Вниз по веревке опустясь,
Вторглись вороги в град, и сном и вином погребенный, -
ибо вы не менее погружены в телесную косность и в сладкое обольщение
преходящих вещей, нежели те, по словам Марона, были погружены в сон и
опьянение. Так и сатирик не без изящества говорит:
Вянет юность, как цвет однодневный;
Скупо отчисленных дней, торопясь, убывает остаток.
Буйные, все еще пьем и венков, благовоний, любовниц
Требуем: взглянем - подсела к нам гостьей неузнанной старость.
И вот (чтобы вернуться к предмету нашей речи), ее-то, когда она уже
подкралась и стучится в дверь, ты силишься не впустить, утверждая, что она
опередила срок, установленный законом природы? Ты рад, когда с тобою
встречается кто-нибудь - еще не старик, - который заявляет, что видал тебя
маленьким ребенком, особенно ежели он, как это общепринято в разговоре,
утверждает, что видел тебя таким не далее как вчера или третьего дня; и ты
не замечаешь, что то же самое можно сказать любому дряхлому старцу, ибо кто
не был ребенком еще вчера, вернее - кто и сейчас не ребенок? Мы на каждом
шагу видим девяностолетних мальчиков, ссорящихся из-за пустяков и все еще
погруженных в изучение ребяческих наук. Дни бегут, тело дряхлеет, а душа не
меняется; все портится и гниет, а она не достигает своей зрелости. Правду
гласит поговорка: одна душа изнашивает несколько тел. Ребяческий возраст
проходит, но ребячество, как говорит Сенека, остается; и верь мне, ты уже не
настолько ребенок, как тебе, может быть, кажется: ведь большая часть людей
не достигает того возраста, в каком ты находишься. Поэтому да будет тебе
стыдно слыть влюбленным стариком, да будет тебе стыдно так долго быть
предметом народных толков, и если не привлекает тебя почет истинной славы и
не устрашает бесчестье, - поддержи переменою своего поведения, по крайней
мере, чужую честь, потому что, если не ошибаюсь, должно беречь свое доброе
имя уже для того одного, чтобы оградить своих друзей от позорного обвинения
во лжи. Всякий человек должен заботиться об этом, ты же - тем рачительнее,
что тебе надлежит оправдать такое множество людей, говорящих о тебе, ибо:
Труд великий - стоять у славы великой на страже.
Ежели в твоей "Африке" ты заставляешь твоего любимца Сципиона выслушать этот
совет от его свирепейшего врага, прими теперь сам тот же совет из уст
любящего отца. Оставь ребяческий вздор, погаси юношеское пламя, перестань
вечно размышлять о том, чем ты будешь, сознай наконец, что ты есть, не
думай, что зеркало без надобности поставлено пред тобою, вспомни, что
написано в "Questionibus naturalibus": "Ибо для того изобретены зеркала,
чтобы человек знал самого себя. Многие извлекли отсюда, во-первых, познание
самих себя, во-вторых, и прямые советы: красивый - да избегает срама,
некрасивый - да научится искупать добродетелями телесные недостатки, юноша -
да познает, что в этом возрасте должно учиться и начинать деятельность мужа,
старик - да откажется от плотских мерзостей и начнет наконец помышлять о
смерти".
Франциск
Я всегда помню эти слова, с тех пор как впервые прочитал их, ибо они
достойны памяти и содержат разумный совет.
Августин
Какая польза от того, что ты читал и помнишь их? Было бы простительнее,
если бы ты мог прикрываться щитом незнания, ибо разве не стыдно тебе, что,
зная их, ты с появлением седины нисколько не изменился?
Франциск
Мне стыдно, мне больно, я раскаиваюсь, но больше не могу ничего
сделать. Но ты знаешь, какое утешение для меня, что; и она стареет вместе со
мною.
Августин
Ты запомнил, вероятно, слова Юлии, дочери кесаря Августа, которая в
ответ на упреки родителя, что ее беседа не так серьезна, как беседа Ливии,
отклонила отцовское увещание остроумнейшим возражением: "И твой укор будет
стареть вместе со мною". Но спрашиваю тебя: считаешь ли ты более пристойным
в пожилом возрасте пылать страстью к старухе, нежели любить молодую девушку?
Напротив, это тем гнуснее, что повод к любви здесь слабее. Поэтому стыдись,
что твоя душа нисколько не меняется, тогда как тело меняется непрерывно. Вот
все, что по времени надлежало сказать о стыде. Но так как, по мнению
Цицерона, крайне нелепо, чтобы стыд становился на место разума, то
постараемся почерпнуть помощь в самом источнике целебных средств, то есть в
разуме. Эту помощь подаст нам углубленное размышление, которое я последним
назвал из трех вещей, способных отвлечь душу от любви. Знай же, что я зову
тебя теперь в ту крепость, которая одна может оградить тебя от набегов
страстей и стяжать тебе имя человека. Итак, подумай прежде всего о
благородстве души, которое столь велико, что, если бы я захотел говорить о
нем обстоятельно, мне пришлось бы написать целую книгу. Подумай о бренности
и вместе об омерзительности тела, что может дать не менее обильный предмет
для размышления. Подумай о краткости жизни, о чем существуют книги,
написанные выдающимися людьми. Подумай о скоротечности времени, которой
никто не мог бы изобразить словами. Подумай о смерти, столь неизбежной, и о
смертном часе, столь неизвестном, грозящем во всяком месте и во всякий час.
Вспомни, что люди ошибаются только в том, что рассчитывают отсрочить то, что
не может быть отсрочено, ибо нет человека, который бы настолько не помнил
себя, чтобы, будучи спрошен, не ответил, что когда-нибудь он умрет. Итак,
умоляю тебя, да не обольщает тебя надежда на долгую жизнь, обманувшая уже
столь многих, - напротив, прими в руководство этот стих, изреченный как бы
небесным оракулом:
Мысли на каждом рассвете: мой день рассветает последний.
В самом деле, разве всякий день, восходящий для смертного, не есть либо его
последний день, либо очень близкий к последнему? Подумай также, как
стыдно, что на тебя указывают пальцем, что ты сделался предметом народных
толков. Подумай, насколько твое поведение противоречит твоим верованиям.
Подумай, сколько вреда принесла та женщина твоей душе, твоему телу и твоему
благополучию. Подумай, как много ты претерпел из-за нее без всякой пользы.
Подумай, сколько раз обрушивались на тебя насмешки, презрение,
пренебрежение. Подумай, сколько сладких речей, сколько жалоб, сколько слез
ты бросил на ветер. Вспомни, как при этом сурова и надменна часто была ее
бровь, и если когда-нибудь она и бывала милостивее, - сколь кратки были эти
настроения и непостояннее летнего ветерка. Подумай, насколько ты увеличил ее
славу и насколько она умалила твою жизнь, как ты радел о ее имени и как мало
она всегда заботилась о твоем состоянии. Подумай, насколько ты ею был удален
от любви к Богу и в какие впал бедствия, кои я знаю, но не назову, дабы не
навлечь на себя укора, если кто-нибудь случайно подслушивает эти: наши
беседы. Подумай, сколько дел осаждает тебя со всех сторон, которым предаться
было бы для тебя и полезнее и почетнее; подумай, сколько на руках у тебя
работ незаконченных, которые завершить было бы гораздо справедливее, вместо
того чтобы делить этот краткий промежуток времени на столь неравные части.
Наконец, чего ты добиваешься столь пламенно? Об этом должно подумать
внимательно и прилежно, дабы, бежав, ты не оказался еще теснее привязанным,
как неоднократно случается со многими, когда обаяние внешней красоты
проникает в душу чрез какие-то узкие щели и усиливается от плохих лекарств.
Ибо лишь немногие, всосав однажды сей яд опьяняющего сладострастия, находят
в себе достаточно мужества, чтобы разглядеть, а тем более - вполне сознать
омерзительность женского тела, о которой я говорю. Душа легко падает вновь,
и, влекомая природою, падает всего легче на ту сторону, к какой она всего
дольше была прикреплена; нужно всемерно остерегаться, чтобы этого не
случилось. Изгони всякое воспоминание о прежних твоих заботах, отбрось
всякое помышление, напоминающее о том, чем были полны и как сменялись
минувшие годы, и, как говорится, сокруши о камень младенцев твоих, дабы,
выросши, они сами не повергли тебя в грязь. В то же время стучись в небо
благочестивыми речами, утомляй слух небесного царя набожными молитвами, не
проводи ни одного дня, ни одной ночи без слезных молений, в надежде, что
Всемогущий, сжалившись над тобой, быть может, положит конец столь тяжким
страданиям. Вот как ты должен поступать и чего должен остерегаться. Если ты
будешь старательно соблюдать все это, Господь, я надеюсь, придет тебе на
помощь и тебя поддержит десница непобедимого освободителя. Но так как я уже
много говорил об одной болезни (хотя и мало по твоей нужде, но слишком
достаточно при краткости отмеренного нам времени), то перейдем к другому.
Остается последний недуг, от которого я попытаюсь теперь излечить тебя.
Франциск
Сделай это, отец добрейший, потому что от остальных я хотя не вовсе
излечен, но все же чувствую большое облегчение.
Августин
Ты чрезмерно жаждешь славы людской и бессмертия своего имени.
Франциск
Вполне признаю это и никакими средствами не могу обуздать этой жажды.
Августин
Между тем можно сильно опасаться, как бы, добиваясь необузданно этого
пустого бессмертия, ты тем не закрыл себе пути к истинному бессмертию.
Франциск
Этого, среди других вещей, боюсь и я, но надеюсь, преимущественно от
тебя, узнать, какими средствами я могу себя обезопасить, так как ты дал мне
лекарства и против более тяжких болезней.
Августин
Знай, что ни одна из твоих болезней не так опасна, как эта, хотя
некоторые, может быть, более гнусны. Но поведай: что такое, по-твоему,
слава, которой ты так страстно домогаешься?
Франциск
Не знаю, требуешь ли ты определения? Но кому она знакома более, нежели
тебе?
Августин
А тебе известно слово "слава", самая же вещь, как видно по твоим
поступкам, незнакома, ибо, ежели бы ты знал ее, ты бы никогда не жаждал ее
так пылко. В самом деле, признаешь ли ты ее "почетной и далеко
распространенной молвою о заслугах, оказанных согражданам, или отечеству,
или всему человеческому роду", как в одном месте утверждает Марк Туллий,
или, как он же говорит в другом месте, "часто повторяемой хвалебной молвою о
ком-нибудь", - в обоих случаях ты найдешь, что слава - не что иное, как
молва. А знаешь ли ты, что такое молва?
Франциск
В настоящую минуту это мне не приходит на ум, я боюсь сказать
что-нибудь нелепое. Поэтому я лучше умолчу о том, каково мое мнение.
Августин
Это, по крайней мере, благоразумно и скромно, потому что во всяком
серьезном и особенно во всяком спорном разговоре следует взвешивать не
столько - что сказать, сколько -чего не говорить, ибо осуждение за дурно
сказанное - больше, нежели хвала за сказанное хорошо. Итак, знай, что молва
- не что иное, как словесные толки об одном, распространяемые устами многих.
Франциск
Мне нравится это определение, или, если угодно, описание.
Августин
Итак, это - лишь дуновение, переменчивый ветерок, и - что покажется
тебе еще более досадным - дуновение многих людей. Я знаю, с кем говорю; я
заметил, что никто не ненавидит нравы и обычай толпы более, чем ты. Смотри
же, как превратны твои суждения! Чьи поступки ты осуждаешь - тех пересудами
ты тешишься, и если бы ты только тешился ими, а не видел в них вершину
своего счастия! Ибо какова цель этого неустанного труда, постоянных бдений и
страстной преданности научным занятиям? Ты скажешь, может быть: та, чтобы
накопить знания, которые могут быть тебе полезны в жизни. Но ведь ты уже
давно изучил все, что необходимо как для жизни, так и для смерти; итак,
грозит наибольшая опасность, ибо излишне было бы говорить о тех, кто горит
полным пламенем и не думает о спасении; он имел в виду ближайший к ним
разряд людей, которые еще пылают, но уже намереваются выйти из пламени. Как
часто выздоравливающим вредит ничтожный глоток воды, который до болезни
принес бы им пользу; сколь часто усталого опрокидывает слабый толчок,
который в полноте сил он перенес бы не шелохнувшись. А как мало нужно
подчас, чтобы снова ввергнуть в бездну зол возрождающуюся душу! Стоит
увидеть пурпур на плечах другого - и честолюбие воскресает; вид кучи монет
возрождает жадность к деньгам, вид красивого тела воспламеняет похоть,
легкое движение глаз пробуждает дремлющую любовь. Вследствие вашего
безрассудства эти заразы легко проникают в ваши души, а раз узнав дорогу,
тем легче возвращаются. Ввиду этого ты должен не только оставить зачумленное
место, но и с величайшим старанием избегать всего, что влечет душу к прежним
помыслам, чтобы, подобно Орфею, уходя из ада и оглянувшись назад, не
потерять сызнова обретенную Эвридику, то есть здоровья. Такова сущность
моего совета.
Франциск
Принимаю его и благодарю тебя, ибо чувствую, что лекарство
соответствует моей болезни. Я намереваюсь уже бежать, но только вот не знаю,
куда лучше.
Августин
Многие пути открыты тебе во все стороны, много пристаней окрест. Знаю,
что более всего тебе нравится Италия и что любовь к родному месту врождена
тебе. Да и недаром:
Ведь ни леса изобильной земли мидийской, ни долы
Ганга ль прекрасного, Герма ль, влекущего ил златоносный,
Славою не победят Италии! Нет, не сравнятся Бактры, ни
Индия с ней, ни страна благовоний - Сабея!
Смысл этих слов великого поэта, столь же красноречивых, как и верных, ты
недавно развил подробно в поэме, обращенной к одному из твоих друзей.
Поэтому я советую тебе избрать Италию, ибо таковы нравы ее обитателей, небо,
окружность омывающего ее моря, гряды Апеннин, пересекающие ее берега, и
местоположение всех ее населенных мест, что никакое другое пристанище не
может быть более благоприятно для твоих забот. Но я не хотел бы запереть
тебя в одном уголке ее. Иди свободно, куда повлечет тебя душа, иди без
страха и поспешно, не оборачивайся назад, забудь прошлое и стремись все
вперед и вперед. Уже слишком долго ты живешь вне отечества и себя самого:
пора тебе вернуться домой, "ибо уже вечереет, - остерегаю тебя твоими же
словами, - а ночь дружна с грабителями". Мне остается сказать еще одно, о
чем я едва не забыл: помни, - ты должен до тех пор избегать одиночества,
пока не почувствуешь, что в тебе не осталось никаких следов твоей болезни.
Когда ты сказал, что сельское отшельничество нисколько не помогало тебе, я
вовсе не удивился этому. Ибо какое лекарство, скажи, мог бы ты найти в
уединенной и далекой деревне? Признаюсь, не раз, когда ты скрывался там
один, вздыхая, и все обращал свои взоры к городу, я сверху смеялся над тобою
и говорил себе: "Вот до чего любовь повергла этого несчастного в мертвенное
оцепенение и выбила из его памяти стихи, прекрасно известные всякому
школьнику. Убегая от своей болезни, он мчится к смерти".
Франциск
Ты был совершенно прав. Но на какие стихи ты намекаешь?
Августин
Они принадлежат Назону.
Бойтеся уединенья, влюбленные! Не удаляйтесь!
Мило безлюдье? В толпе меньше опасностей вам.
Франциск
Помню как нельзя лучше. Они почти с детства были мне хорошо известны.
Августин
Что пользы в том, что ты многое знал, раз ты не умел применять твои
знания к твоим нуждам? Я же тем более удивлялся твоему безрассудному исканию
одиночества, что ты знал и доводы древних против него, и сам прибавил новые.
В самом деле, ты часто жаловался на то, что одиночество не приносит тебе
никакой пользы; эту жалобу ты выразил во многих местах, особенно же в той
поэме, где ты с необыкновенной прелестью воспел состояние своей души; я
наслаждался ее сладостью, пока ты слагал ее, и изумлялся, как может среди
душевных бурь исходить из уст одержимого столь сладкозвучная песнь и как
сильна должна быть любовь Муз, если они не бегут из привычного жилища,
оскорбленные столькими тревогами и таким отчуждением хозяина; ибо слова
Платона: "Кто владеет своим рассудком, тщетно стучится в двери поэзии", - и
слова его преемника Аристотеля, что "не бывает великого дарования без
примеси безумия", касаются другого и неприменимы к этим исступлениям. Но об
этом в другой раз.
Франциск
Я признаю, что это правда, но я не думал, что написал что-либо
благозвучное, что могло бы нравиться тебе; теперь я начинаю любить ту поэму.
Но если у тебя есть еще другое лекарство, прошу тебя, не утаи его от
человека, нуждающегося в нем.
Августин
Излагать все, что знаешь, свойственно скорее хвастуну, нежели другу,
подающему совет. Так много лекарств против внутренних и внешних болезней
придумано не для того, чтобы употреблять их все вместе, смешивая, при одной
и той же болезни, ибо, как говорит Сенека: "Ничто не препятствует
выздоровлению в такой степени, как частая перемена лекарств, и рана не
заживает, если ее пробуют лечить всевозможными снадобьями", - но для того,
чтобы, если одно оказывается недействительным, применить другое. Итак,
несмотря на то что против этой болезни существует много различных лекарств,
однако я удовольствуюсь немногими из них, сочетав преимущественно те,
которые, по моему мнению, должны всего лучше помочь тебе, причем цель моя -
не научить тебя чему-либо новому, а только указать тебе, какие из
общеизвестных лекарств, на мой взгляд, всего полезнее. Есть три средства,
говорит Цицерон, которые способны отвратить душу от любви: пресыщение, стыд
и размышление; можно было бы насчитать их больше и меньше, но чтобы не
разойтись со столь авторитетным судьею, согласимся, что их три. О первом
было бы излишне говорить, так как ты, конечно, возразил бы, что при данном
положении вещей для тебя никогда не может наступить пресыщение в любви.
Однако, если бы страсть слушалась разума и умозаключала о будущем по
прошлому, ты легко признал бы, что и наиболее любимый предмет может в конце
концов вызвать не только пресыщение, но даже скуку и отвращение. Но я уже по
опыту знаю, что по этой тропинке мне бесполезно идти, так как, даже признав,
что пресыщение в любви возможно и что, раз возникнув, оно убивает любовь, ты
будешь, однако, утверждать, что твоя пламенная страсть как нельзя более
далека от пресыщения, и я сам должен был бы согласиться с этим. Итак, мне
остается говорить только о двух остальных. Я полагаю, ты не станешь
отрицать, что природа наделила тебя душою благородной и скромной?
Франциск
Если я не ошибаюсь, судя сам о себе, это до такой степени верно, что я
не раз страдал при мысли, как мало я подхожу и к своему полу, и к этому
веку, где, как видишь, все достается бесстыдным - почести, надежды,
богатства, превозмогающие и добродетель и счастье.
Августин
Итак, разве ты не видишь, насколько противоречат друг другу любовь и
стыдливость? В то время как первая подстрекает дух, вторая сдерживает его;
первая вонзает шпоры - вторая натягивает узду; первая ни на что не смотрит -
вторая непрестанно озирается кругом.
Франциск
Конечно, вижу и глубоко скорблю о том, что меня разрывают столь
разнородные чувства. Они одолевают меня поочередно с такой силой, что,
кидаемый бурями духа то туда, то сюда, я до сих пор не знаю, какому чувству
отдаться всецело.
Августин
Скажи, пожалуйста, - с твоего позволения, - гляделся ли ты недавно в
зеркало?
Франциск
К чему этот вопрос? Иногда гляжусь.
Августин
О, если бы ты гляделся не чаще и не пристальнее, чем подобает! Но я
хочу спросить тебя: не видишь ли ты, что твое лицо меняется с каждым днем, и
не заметил ли, что на твоих висках местами серебрятся седые волосы?
Франциск
Я думал, что ты хочешь сказать мне что-нибудь особенное, а расти,
стареть и умирать есть общая участь всего, что рождается. Я заметил на себе
то же, что вижу почти на всех своих сверстниках; впрочем, не знаю, почему
люди теперь раньше стареют, чем в былые времена.
Августин
Чужая старость не вернет тебе молодости, и чужая смерть не даст тебе
бессмертия; поэтому я оставляю других в стороне и возвращаюсь к тебе. Итак,
скажи: вид твоего изменившегося тела вызвал ли какое-нибудь изменение в
твоей душе?
Франциск
Правда, он взволновал ее, но не изменил.
Августин
Что же ты почувствовал тогда и что сказал?
Франциск
Что иное, по твоему мнению, я мог сказать, как не слова императора
Домициана: "С юности стойко ношу седину". Пример такого человека утешил меня
относительно моих немногих седых волос, а к кесарю я прибавил еще царя, ибо
Нума Помпилий, который вторым носил венец среди римских царей, был, говорят,
с юности сед. Нашелся пример и среди поэтов, так как наш Вергилий, в своих
"Буколиках", написанных им, как известно, на тридцать втором году жизни,
сказал о самом себе в лице пастуха:
В годы, когда под железом брада упадала, белея.
Августин
У тебя примеров тьма; о, если бы не меньше было у тебя и таких, которые
побуждали бы тебя думать о смерти! Ибо я не одобряю тех примеров, которые
научают скрывать от себя, что седые волосы - свидетели приближающейся
старости и предвестники смерти. В самом деле, что другое внушают эти
примеры, как не пренебрегать скоротечностью времени и забывать о смерти?
Между тем единственная цель нашей беседы - чтобы ты всегда помнил о ней. И
вот, когда я советую тебе помнить о твоей седине, ты приводишь в пример
множество знаменитых людей, которые были седы! Что в том? Если бы ты мог
утверждать, что они были бессмертны, ты действительно был бы вправе,
опираясь на их пример, не бояться седины. Упрекни я тебя в плешивости, - ты,
вероятно, сослался бы на Юлия Цезаря.
Франциск
Конечно, ни на кого другого, ибо где я нашел бы более знаменитый
пример? Если не ошибаюсь, большое утешение быть окруженным столь
прославленными товарищами. Поэтому, признаюсь, - я постоянно пользуюсь
подобными примерами, как бы предметами ежедневного употребления, ибо мне
отрадно иметь что-нибудь под рукою, чем я мог бы утешаться как в тех
невзгодах, которым подвергают меня либо природа, либо случай, так и в тех,
которым они еще могут меня подвергнуть; а дать мне это утешение могут только
или могучий ум, или славный пример. Поэтому, если бы ты стал упрекать меня в
том, что я боюсь грома, чего я не могу отрицать, - и не последняя причина
моей любви к лавру та, что, по преданию, молния не ударяет в это дерево, -
то я ответил бы, что кесарь Август страдал тем же недугом. Если бы ты назвал
меня слепым и я действительно был бы таков, то я сказал бы, что таковы были
и Аппий слепой, и Гомер, царь поэтов; если бы ты назвал меня одноглазым, то
я, как щитом, прикрылся бы примером Ганнибала, вождя финикийцев, или
Филиппа, царя македонского; если бы ты назвал меня глуховатым, я назвал бы
Марка Красса; если бы ты сказал, что я не переношу жары, - Александра
Македонского. Было бы слишком долго перебирать все, но по этим образчикам ты
можешь судить об остальном.
Августин
Разумеется. Не скажу, чтобы этот подбор примеров мне не нравился, лишь
бы он не делал тебя беспечным, а только разгонял надолго страх и уныние. Я
хвалю все, что научало бы тебя не страшиться приближения старости и не
ненавидеть ее, когда она настанет, но глубоко ненавижу и осуждаю все то, что
способно внушить тебе мысль, что старость - не исход из этой жизни и что не
следует размышлять о смерти. Спокойно переносить преждевременную седину есть
признак доброго нрава; но замедлять старость, скрадывать годы своего
возраста, пенять на слишком раннюю седину и либо скрывать, либо выщипывать
седые волосы есть огромное, хотя и общераспространенное безумие. О слепцы!
Вы не видите, с какой быстротою вращаются светила, чей бег пожирает и
истребляет время вашей мимолетной жизни, и дивитесь наступлению старости,
которую так стремительно приближает к вам быстрая смена дней. Две вещи
вовлекают вас в это безрассудство. Первое - то, что столь краткую жизнь одни
подразделяют на четыре, другие на шесть, третьи даже еще на большее число
малых частей. Таким образом вы стараетесь крошечную вещь растянуть в числе,
потому что не можете растянуть ее в действительности. Но к чему служит это
дробление? Придумай, сколько хочешь, частиц, - почти все они исчезают в
мгновение ока:
Ты столь недавно родился: чуть отроком милым расцвел ты, -
Юноша вскоре и муж.
Видишь, какой стремительной сменою слов поэт тончайшего ума изобразил
движение быстротекущей жизни? Поэтому не сильтесь растягивать то, что
природа, мать всего сущего, сжимает. Второе - то, что вы стареете среди
забав и ложных радостей; и поэтому, как трояне, проведя таким же образом
свою последнюю ночь, оставались беспечными:
В час, когда конь роковой на троянские стены крутые
Прянул и, тяжкий, в утробе принес к ним латников вражьих, -
подобно тому и вы не замечаете, как старость, ведя за собой вооруженную и
неотразимую смерть, переходит чрез стены вашего неохраняемого тела, пока
наконец окажется, что:
Вниз по веревке опустясь,
Вторглись вороги в град, и сном и вином погребенный, -
ибо вы не менее погружены в телесную косность и в сладкое обольщение
преходящих вещей, нежели те, по словам Марона, были погружены в сон и
опьянение. Так и сатирик не без изящества говорит:
Вянет юность, как цвет однодневный;
Скупо отчисленных дней, торопясь, убывает остаток.
Буйные, все еще пьем и венков, благовоний, любовниц
Требуем: взглянем - подсела к нам гостьей неузнанной старость.
И вот (чтобы вернуться к предмету нашей речи), ее-то, когда она уже
подкралась и стучится в дверь, ты силишься не впустить, утверждая, что она
опередила срок, установленный законом природы? Ты рад, когда с тобою
встречается кто-нибудь - еще не старик, - который заявляет, что видал тебя
маленьким ребенком, особенно ежели он, как это общепринято в разговоре,
утверждает, что видел тебя таким не далее как вчера или третьего дня; и ты
не замечаешь, что то же самое можно сказать любому дряхлому старцу, ибо кто
не был ребенком еще вчера, вернее - кто и сейчас не ребенок? Мы на каждом
шагу видим девяностолетних мальчиков, ссорящихся из-за пустяков и все еще
погруженных в изучение ребяческих наук. Дни бегут, тело дряхлеет, а душа не
меняется; все портится и гниет, а она не достигает своей зрелости. Правду
гласит поговорка: одна душа изнашивает несколько тел. Ребяческий возраст
проходит, но ребячество, как говорит Сенека, остается; и верь мне, ты уже не
настолько ребенок, как тебе, может быть, кажется: ведь большая часть людей
не достигает того возраста, в каком ты находишься. Поэтому да будет тебе
стыдно слыть влюбленным стариком, да будет тебе стыдно так долго быть
предметом народных толков, и если не привлекает тебя почет истинной славы и
не устрашает бесчестье, - поддержи переменою своего поведения, по крайней
мере, чужую честь, потому что, если не ошибаюсь, должно беречь свое доброе
имя уже для того одного, чтобы оградить своих друзей от позорного обвинения
во лжи. Всякий человек должен заботиться об этом, ты же - тем рачительнее,
что тебе надлежит оправдать такое множество людей, говорящих о тебе, ибо:
Труд великий - стоять у славы великой на страже.
Ежели в твоей "Африке" ты заставляешь твоего любимца Сципиона выслушать этот
совет от его свирепейшего врага, прими теперь сам тот же совет из уст
любящего отца. Оставь ребяческий вздор, погаси юношеское пламя, перестань
вечно размышлять о том, чем ты будешь, сознай наконец, что ты есть, не
думай, что зеркало без надобности поставлено пред тобою, вспомни, что
написано в "Questionibus naturalibus": "Ибо для того изобретены зеркала,
чтобы человек знал самого себя. Многие извлекли отсюда, во-первых, познание
самих себя, во-вторых, и прямые советы: красивый - да избегает срама,
некрасивый - да научится искупать добродетелями телесные недостатки, юноша -
да познает, что в этом возрасте должно учиться и начинать деятельность мужа,
старик - да откажется от плотских мерзостей и начнет наконец помышлять о
смерти".
Франциск
Я всегда помню эти слова, с тех пор как впервые прочитал их, ибо они
достойны памяти и содержат разумный совет.
Августин
Какая польза от того, что ты читал и помнишь их? Было бы простительнее,
если бы ты мог прикрываться щитом незнания, ибо разве не стыдно тебе, что,
зная их, ты с появлением седины нисколько не изменился?
Франциск
Мне стыдно, мне больно, я раскаиваюсь, но больше не могу ничего
сделать. Но ты знаешь, какое утешение для меня, что; и она стареет вместе со
мною.
Августин
Ты запомнил, вероятно, слова Юлии, дочери кесаря Августа, которая в
ответ на упреки родителя, что ее беседа не так серьезна, как беседа Ливии,
отклонила отцовское увещание остроумнейшим возражением: "И твой укор будет
стареть вместе со мною". Но спрашиваю тебя: считаешь ли ты более пристойным
в пожилом возрасте пылать страстью к старухе, нежели любить молодую девушку?
Напротив, это тем гнуснее, что повод к любви здесь слабее. Поэтому стыдись,
что твоя душа нисколько не меняется, тогда как тело меняется непрерывно. Вот
все, что по времени надлежало сказать о стыде. Но так как, по мнению
Цицерона, крайне нелепо, чтобы стыд становился на место разума, то
постараемся почерпнуть помощь в самом источнике целебных средств, то есть в
разуме. Эту помощь подаст нам углубленное размышление, которое я последним
назвал из трех вещей, способных отвлечь душу от любви. Знай же, что я зову
тебя теперь в ту крепость, которая одна может оградить тебя от набегов
страстей и стяжать тебе имя человека. Итак, подумай прежде всего о
благородстве души, которое столь велико, что, если бы я захотел говорить о
нем обстоятельно, мне пришлось бы написать целую книгу. Подумай о бренности
и вместе об омерзительности тела, что может дать не менее обильный предмет
для размышления. Подумай о краткости жизни, о чем существуют книги,
написанные выдающимися людьми. Подумай о скоротечности времени, которой
никто не мог бы изобразить словами. Подумай о смерти, столь неизбежной, и о
смертном часе, столь неизвестном, грозящем во всяком месте и во всякий час.
Вспомни, что люди ошибаются только в том, что рассчитывают отсрочить то, что
не может быть отсрочено, ибо нет человека, который бы настолько не помнил
себя, чтобы, будучи спрошен, не ответил, что когда-нибудь он умрет. Итак,
умоляю тебя, да не обольщает тебя надежда на долгую жизнь, обманувшая уже
столь многих, - напротив, прими в руководство этот стих, изреченный как бы
небесным оракулом:
Мысли на каждом рассвете: мой день рассветает последний.
В самом деле, разве всякий день, восходящий для смертного, не есть либо его
последний день, либо очень близкий к последнему? Подумай также, как
стыдно, что на тебя указывают пальцем, что ты сделался предметом народных
толков. Подумай, насколько твое поведение противоречит твоим верованиям.
Подумай, сколько вреда принесла та женщина твоей душе, твоему телу и твоему
благополучию. Подумай, как много ты претерпел из-за нее без всякой пользы.
Подумай, сколько раз обрушивались на тебя насмешки, презрение,
пренебрежение. Подумай, сколько сладких речей, сколько жалоб, сколько слез
ты бросил на ветер. Вспомни, как при этом сурова и надменна часто была ее
бровь, и если когда-нибудь она и бывала милостивее, - сколь кратки были эти
настроения и непостояннее летнего ветерка. Подумай, насколько ты увеличил ее
славу и насколько она умалила твою жизнь, как ты радел о ее имени и как мало
она всегда заботилась о твоем состоянии. Подумай, насколько ты ею был удален
от любви к Богу и в какие впал бедствия, кои я знаю, но не назову, дабы не
навлечь на себя укора, если кто-нибудь случайно подслушивает эти: наши
беседы. Подумай, сколько дел осаждает тебя со всех сторон, которым предаться
было бы для тебя и полезнее и почетнее; подумай, сколько на руках у тебя
работ незаконченных, которые завершить было бы гораздо справедливее, вместо
того чтобы делить этот краткий промежуток времени на столь неравные части.
Наконец, чего ты добиваешься столь пламенно? Об этом должно подумать
внимательно и прилежно, дабы, бежав, ты не оказался еще теснее привязанным,
как неоднократно случается со многими, когда обаяние внешней красоты
проникает в душу чрез какие-то узкие щели и усиливается от плохих лекарств.
Ибо лишь немногие, всосав однажды сей яд опьяняющего сладострастия, находят
в себе достаточно мужества, чтобы разглядеть, а тем более - вполне сознать
омерзительность женского тела, о которой я говорю. Душа легко падает вновь,
и, влекомая природою, падает всего легче на ту сторону, к какой она всего
дольше была прикреплена; нужно всемерно остерегаться, чтобы этого не
случилось. Изгони всякое воспоминание о прежних твоих заботах, отбрось
всякое помышление, напоминающее о том, чем были полны и как сменялись
минувшие годы, и, как говорится, сокруши о камень младенцев твоих, дабы,
выросши, они сами не повергли тебя в грязь. В то же время стучись в небо
благочестивыми речами, утомляй слух небесного царя набожными молитвами, не
проводи ни одного дня, ни одной ночи без слезных молений, в надежде, что
Всемогущий, сжалившись над тобой, быть может, положит конец столь тяжким
страданиям. Вот как ты должен поступать и чего должен остерегаться. Если ты
будешь старательно соблюдать все это, Господь, я надеюсь, придет тебе на
помощь и тебя поддержит десница непобедимого освободителя. Но так как я уже
много говорил об одной болезни (хотя и мало по твоей нужде, но слишком
достаточно при краткости отмеренного нам времени), то перейдем к другому.
Остается последний недуг, от которого я попытаюсь теперь излечить тебя.
Франциск
Сделай это, отец добрейший, потому что от остальных я хотя не вовсе
излечен, но все же чувствую большое облегчение.
Августин
Ты чрезмерно жаждешь славы людской и бессмертия своего имени.
Франциск
Вполне признаю это и никакими средствами не могу обуздать этой жажды.
Августин
Между тем можно сильно опасаться, как бы, добиваясь необузданно этого
пустого бессмертия, ты тем не закрыл себе пути к истинному бессмертию.
Франциск
Этого, среди других вещей, боюсь и я, но надеюсь, преимущественно от
тебя, узнать, какими средствами я могу себя обезопасить, так как ты дал мне
лекарства и против более тяжких болезней.
Августин
Знай, что ни одна из твоих болезней не так опасна, как эта, хотя
некоторые, может быть, более гнусны. Но поведай: что такое, по-твоему,
слава, которой ты так страстно домогаешься?
Франциск
Не знаю, требуешь ли ты определения? Но кому она знакома более, нежели
тебе?
Августин
А тебе известно слово "слава", самая же вещь, как видно по твоим
поступкам, незнакома, ибо, ежели бы ты знал ее, ты бы никогда не жаждал ее
так пылко. В самом деле, признаешь ли ты ее "почетной и далеко
распространенной молвою о заслугах, оказанных согражданам, или отечеству,
или всему человеческому роду", как в одном месте утверждает Марк Туллий,
или, как он же говорит в другом месте, "часто повторяемой хвалебной молвою о
ком-нибудь", - в обоих случаях ты найдешь, что слава - не что иное, как
молва. А знаешь ли ты, что такое молва?
Франциск
В настоящую минуту это мне не приходит на ум, я боюсь сказать
что-нибудь нелепое. Поэтому я лучше умолчу о том, каково мое мнение.
Августин
Это, по крайней мере, благоразумно и скромно, потому что во всяком
серьезном и особенно во всяком спорном разговоре следует взвешивать не
столько - что сказать, сколько -чего не говорить, ибо осуждение за дурно
сказанное - больше, нежели хвала за сказанное хорошо. Итак, знай, что молва
- не что иное, как словесные толки об одном, распространяемые устами многих.
Франциск
Мне нравится это определение, или, если угодно, описание.
Августин
Итак, это - лишь дуновение, переменчивый ветерок, и - что покажется
тебе еще более досадным - дуновение многих людей. Я знаю, с кем говорю; я
заметил, что никто не ненавидит нравы и обычай толпы более, чем ты. Смотри
же, как превратны твои суждения! Чьи поступки ты осуждаешь - тех пересудами
ты тешишься, и если бы ты только тешился ими, а не видел в них вершину
своего счастия! Ибо какова цель этого неустанного труда, постоянных бдений и
страстной преданности научным занятиям? Ты скажешь, может быть: та, чтобы
накопить знания, которые могут быть тебе полезны в жизни. Но ведь ты уже
давно изучил все, что необходимо как для жизни, так и для смерти; итак,