Пик Мервин. Замок Горменгаст

   – Так точно, ваша милость.
   – Кошки хорошо устроены?
   – Они выпущены в двенадцать помещений Голубого Чердака.
   – Ага, потом следует… – Графиня, не договорив, умолкла.
   – Мы слушаем, ваша милость.
   – Господа, после того как мы переместимся на следующий уровень, мы и начнем. Поднимающаяся вода всех нас сближает, разве не так, господа?
   Все поклонились в молчаливом согласии, однако на лицах была написана все та же полная растерянность.
   – С каждым проходящим часом все меньше остается комнат, в которых мы можем размещаться. Мы все время поднимаемся вверх, но рано или поздно наступит момент, когда двигаться будет уже некуда. Мы все будем плотно скучены все вместе. Скажите мне, господа, разве могут изменники витать в воздухе и питаться им? Разве могут они пожирать облака? Глотать гром? Наполнять брюхо молниями?
   Все отрицательно покачали головами и опять переглянулись.
   – А разве могут они жить под водой как рыбы? Вон там, в глубине темных вод, я вижу щуку. Но изменник, как бы он ни прозывался, все же не щука. Он дышит воздухом, господа, как и мы все. Часовые все на местах? Особо усиленно охранять кухни и все съестные припасы!
   – Все будет сделано, ваша милость.
   – Все, довольно. Мы теряем время. Рассылайте приказ – всем два часа отдыха. Идите.
   Графиня поднялась на ноги, а все, стоявшие вокруг стола, бросились исполнять ее приказы. Гертруда подошла к перилам лестничной площадки, оперлась на них локтями и посмотрела вниз. Вода поднялась еще на одну ступеньку. Графиня стояла и смотрела на медленно, но неуклонно прибывающую темную воду, Графиня замерла – огромная, массивные руки сложены на перилах, прядь рыжих волос на широком бледном лбу.

Глава семидесятая

   Некоторое время назад, когда Графине сообщили о возвращении Тита в Замок, она тут же вызвала его к себе. Он рассказал ей, что ему сделалось дурно от духоты, что он впал в беспамятство и что по прошествии какого-то времени вдруг понял, что находится в лесу.
   Пока Тит рассказывал эту выдуманную историю, Графиня внимательно смотрела на него, но не прерывала. Потом, когда Тит закончил свой рассказ, Графиня после довольно продолжительной паузы спросила его, видел ли он после своего возвращения Фуксию.
   – Я повторяю – после твоего возвращения, – подчеркнула Графиня, – ибо, как явствует из твоих слов, уходя из Замка, ты был не в состоянии узнать кого бы то ни было. Я правильно тебя поняла?
   – Да, мадам.
   – Так вот видел ли ты Фуксию сразу после того, как ты вернулся, или некоторое время спустя?
   – Нет, не видел.
   – Я прикажу, чтобы твое объяснение стало известным по всему Замку и чтобы оно было немедленно доведено до сведения Резчиков. То, что на вас, сын мой, нашло это временное помрачение, было очень некстати. Можете идти.

Глава семьдесят первая

   Ливень, не утихая, продолжался еще две недели, значительная часть Замка оказалась под водой, и верхние этажи были столь переполнены людьми, что, несмотря на дождь, пришлось на многих плоских крышах сооружать навесы, под которыми могли бы разместиться люди. На крыши выбирались из окон или через люки чердаков.
   Первая флотилия сооруженных Резчиками лодок совершила свой первый выход в плавание. Лодки были не только оригинальными и красивыми, но и прекрасно держались на воде и ими было легко управлять. Резчикам было дано разрешение собирать все дерево, которое плавало в воде, для строительства новых лодок. С этим они и вернулись на свой «полуостров».
   Для Графини выбрали большую, просторную и красивую лодку, в которой могло сесть несколько гребцов, а сама Графиня, несмотря на свой большой вес, легко и удобно размещалась на корме у кормила. Она предпочитала сама управлять лодкой.
   Резчиков снабдили дегтем для смолки лодок и большим количеством краски для покраски суден. Лодку Графини расписали красной, черной и золотой краской. Нос лодки высоко поднимался над водой, несмотря на массивность, он был не лишен изящества, завершался он резным деревянным украшением в виде хищной птицы, раскрашенной красным, глаза были выкрашены желтым цветом с черными зрачками, так что напоминали подсолнухи, жестокий кривой клюв был также выкрашен черным. Большинство лодок, создаваемых Резчиками, имели подобные украшения на носу. Но Резчики стремились не только к красоте, но и к устойчивости своих лодок.
   Однажды Титу сообщили, что для него построена лодка, которая уже ожидает его в одном из южных коридоров. Тит тотчас же отправился туда, где находилось сделанное для него каноэ. В любое другое время Тит, получив такую лодку в подарок и увидев ее, покачивающуюся на воде, наверное, не удержался бы от крика радости. Узкая, выкрашенная серебряной краской лодка казалась живым существом, идеально приспособленным для плавания по затопленным залам и коридорам Замка. Лодка, напоминавшая каноэ, управляемое одним веслом, словно сошла с картинки в детской книжке, одной из тех, которые когда-то читал Тит. Такая была бы радость тогда, в пору детства, слезть с огромного дубового стола, наполовину погруженного в воду, который служил причалом, и забраться в такую восхитительную лодку!
   Но теперь, несмотря на то, что каноэ ему очень понравилось, Тит ощущал некоторую горечь и даже досаду. Лодка странным образом напомнила ему о тех временах, когда он еще не ощущал себя Герцогом когда он не видел ничего странного в том, что у него нет отца и что мать не только не проявляет никакой материнской любви, но и вообще никогда с ним не общается, когда он еще не знал, что такое смерть, гниение, предательство, убийство, когда никакие щукволы не прятались в темных недрах Замка и не держали всех в страшном напряжении. Но каноэ напомнило ему и о тех днях, когда он еще не чувствовал в себе той страшной двойственности, которая мучила его теперь, которая разрывала надвое его разум и душу – с одной стороны, в нем присутствовало все растущее, болезненное желание убежать от всего того, что воплощал в себе Горменгаст, и, с другой стороны, в нем была верность Горменгасту и неустранимая, иррациональная гордость за свое происхождение, любовь, не менее глубокая, чем ненависть, которую он невольно испытывал к холодным камням своего безрадостного дома.
   Но что же еще вызывало слезы, которые наполнили его глаза, когда он взялся за голубое двухлопастное весло и погрузил его в мрачную воду? В нем всплыло воспоминание о том, что ушло так же безвозвратно, как и его детство – он вспомнил о странном, летающем, непокорном, грациозном создании, которое было испепелено молнией.
   Тит движением весла отправил каноэ в плавание. Великолепное создание безымянного умельца встрепенулось, подняло свой изящно заостренный нос, описало дугу и серебряной водной птицей легко поплыло по полутемной галерее. Тит стал грести более энергично, и суденышко ускорило свой бег. Далеко впереди, в конце темного коридора, виднелось серое пятно света. Тит направлялся к нему по затопленному водой коридору. Каждый гребок приближал его к выходу в холодное, иссекаемое потоками дождя море.
   Сердце его ныло, а восторг, вызываемый красотой лодки, тем, как послушна она ему, лишь усиливал сердечную боль. Как бы быстро он ни двигался, он не мог убежать от своего страждущего сердца. Лопасти весла мерно и быстро погружались в воду по обеим сторонам каноэ, которое летело вперед, но вместе с ним над мрачными водами летело и его ноющее сердце.
   Когда Тит приблизился к окну, которое и было источником света, он увидел, что уровень воды оставляет ему лишь небольшое пространство, в которое можно проскользнуть – окно было более чем на половину погружено в воду. Издалека Титу казалось, что расстояние между верхней частью окна и уровнем воды достаточно большое – сквозь него проникало довольно много света, а прямоугольное отражение на воде создавало иллюзию широкого прохода. Теперь же он убедился, что проскользнуть в весьма узкое пространство между уровнем воды и перемычкой окна будет отнюдь не так просто. Сильным гребком весла направив лодку прямо по центру окна, Тит распластался на дне, так, что никакая часть его тела не выступала над бортами. Закрыв глаза, он услышал тихое как шепот поскрипывание – лодка, задеваемая верхним краем бортов оконную перемычку, проскользнула наружу.
   Тит, подняв голову, увидел, что над ним уже не нависает потолок, а раскинулось облачное небо, а вокруг – нововозникшее море. С неба срывался непрекращающийся дождь, однако его – в отличие от поднимающегося уровня воды – давно перестали замечать и воспринимали как нечто обычное и само собой разумеющееся, и поэтому Титу казалось, что погода хорошая. Тит пока не брался за весло, и каноэ по инерции скользило по воде и наконец, легко покачиваясь, остановилось. Тогда Тит одним гребком развернул лодку, и перед ним возникли каменные массивы Замка, уходящие к облакам; все нижние чести Титова царства были под водой. Там и сям над водами возвышались устремленные ввысь острова, чьи каменные скалы-стены были изъедены окнами, казавшимися входами в пещеры или орлиными гнездами. Из воды, как руки со сжатыми кулаками, грозящими небу своими костяшками, торчали архипелаги башен; некоторые из полуразрушенных башен напоминали амвоны, высокие, мрачные, черные, с которых читает проповеди сам Сатана.
   Тит почувствовал, как внутри него шевельнулось нечто тяжелое, холодное, вызывающее тошноту – словно тяжелый язык шевельнулся в колоколе, в который превратился сам Тит, – острое чувство одиночества. Оно росло в Тите словно шар холодного стекла.
   И вдруг Тит с удивлением обнаружил, что дождь прекратился! Вода, которую только что пенили дождевые струи, успокоилась, замерла, и поверхность ее, непрозрачная, свинцово-серая, усеянная миллионами кратеров от ударов капель, разгладилась, потемнела, и сквозь нее можно было заглянуть в глубину, в которой далеко под Титом виднелись сверху деревья, петляющие знакомые дороги, над кронами ореховых деревьев плавали рыбы. Особенно странно было видеть под собой берега и русло Реки Горменгаст, воды которой слились с водами потопа.
   Какое отношение все то, что раскрылось перед Титом в страшной, удивительной красоте, имело к разрушительному потопу, погубившему столь много из веками копившихся богатств и приведшему к гибели стольких людей? Неужели эти каменные громады скрывали прячущегося отвратительного Щуквола, вынужденного вместе со всеми перебираться все выше и выше? Неужели где-то здесь жила Фуксия? Неужели здесь жили и Доктор Хламслив, и его мать, Графиня, которая, проявив к Титу некоторую теплоту, снова отдалилась?
   Охваченный глубокой меланхолией, плыл Тит в лодке по успокоившимся водам. Мерно и неспешно работал он веслом. Было слышно, как с крыш, лишенных стоков, скапывает вода. Небеса значительно посветлели.
   Возвращаясь к островам Горменгаста, Тит увидел множество лодок Резчиков, разбросанных как драгоценные камни по серой поверхности воды. Подплыв к стене, через одно из окон которой он совсем недавно выбрался в лодке на просторы моря, Тит обнаружил, что окно это уже скрылось под водой.
   Тит направил лодку вдоль стены и через некоторое время добрался до залива, окруженного вертикально вздымающимися стенами. Миновав этот мрачный залив с застывшей водой, он поплыл дальше, но не обнаружил ни единого окна, которое находилось бы над уровнем воды. Ближайшие окна находились на высоте не менее четырех-пяти метров от поверхности. Тит решил вернуться в залив, в глубине которого на стенах виднелись точечки окон, в неправильном порядке разбросанные по каменным уступам.
   Эти стены, покрытые плющом, были во многих отношениях весьма необычны – по ним в разных направлениях карабкались ступени, ведущие к отверстиям в каменной кладке. Многочисленные окна, в беспорядке усеивающие заросшие зелеными вьющимися растениями стены, не давали никакого представления о том как располагались внутренние помещения.
   Именно к этим стенам направил Тит свое каноэ, прозрачная вода под ним была холодна как смерть, а в ее глубинах скрывались затопленные чудеса.

Глава семьдесят вторая

   Место, куда попал Тит, казалось совершенно заброшенным, безжизненным, безлюдным стены везде покрывал плющ, частично прикрывая окна, зияющие как беззвучно открытые беззубые рты, слепо смотрящие как глаза без век.
   Тит подплыл к тому месту у одной из стен, где прямо к воде спускались каменные ступени. Эти ступени вели к балкону, располагавшемуся метрах в десяти-двенадцати над водой. По краям балкон окружали кружевные железные перила, но их так разъела ржавчина, что, казалось, даже от самого легкого толчка они обвалятся.
   Когда Тит выбрался из лодки на ступень у самой воды и, став на колени, вытащил ее за собой – у него не было веревки, которая могла бы послужить фалинем, – он сразу почувствовал чье-то враждебное присутствие. Казалось, слепые окна, даже сами стены наблюдают за каждым его движением.
   Уложив каноэ с которого скатывалась вода, на ступеньке, Тит откинул волосы со лба и поднял голову. Медленно обвел взглядом стены, брови у него при этом были нахмурены, глаза прищурены, подрагивающий подбородок агрессивно выпячен вперед. В царящей вокруг тишине хорошо было слышно, как с плюща капает вода.
   Хотя ощущение того, что за ним наблюдают, было крайне неприятным, Тит подавил в себе панический страх, который стал в нем зарождаться, и стал подниматься по ступеням, ведущим к балкону. Сделал он это не столько потому, что было так уж интересно посмотреть что скрывается в заброшенных комнатах, сколько потому, что ему хотелось доказать самому себе, что он вовсе не боится каких-то там мрачных каменных стен и ковров угрюмого плюща. Как только Тит начал подниматься по ступеням, лицо человека, наблюдавшего за ним из одного из маленьких окон, расположенных в верхней части стены, исчезло, но исчезло лишь на мгновение – оно тут же появилось в другом окне. Перемещение было настолько быстрым, что трудно было поверить, что это одно и то же лицо, лицо того же самого человека, который наблюдал за Титом, когда он причаливал и вытаскивал лодку из воды. Но тем не менее это было одно и то же лицо. Невозможно представить себе, чтобы лица двух разных людей были столь похожи друг на друга и столь же уродливы. Темно-красные глаза вцепились взглядом в маленькое каноэ. Эти глаза давно уже следили за ним, и человек тут же отметил про себя то, сколь легко и уверенно слушается это суденышко руки управляющего им юноши.
   Взгляд подглядывающего человека переместился с каноэ на Тита, который, поднявшись на пару десятков ступеней, оказался прямо под большим шатким камнем, этот камень, хорошо известный Щукволу, который можно было столкнуть прямо на поднимающегося Тита, легко поддался бы сильному толчку.
   Но Щуквол понимал, что покушение на молодого Герцога – как бы ни была мысль о смерти Тита приятна преступнику – открыло бы Щукволу путь к спасению лишь в том случае, если оно будет успешным. Но абсолютной уверенности в том, что камень, обрушившись вниз, наверняка убьет Герцога, не было, иначе Щуквол не колеблясь сделал бы это – хотя бы для того, чтобы удовлетворить страсть к убийству. Ну, а если камень все-таки пролетит мимо? Тогда это не только заставит Тита заподозрить, что на него из засады кто-то пытался совершить покушение – а кто мог бы это сделать, кроме Щуквола? – но и приведет к тому, что, придя в себя от неожиданности и испуга, Тит, не рискуя подниматься выше, повернется и бросится назад к своей лодке. А Щукволу нужна была именно лодка, которая позволила бы ему значительно быстрее перемещаться в лабиринтах полузатопленного Замка.
   Поднимающаяся вода гнала убийцу с одного места на другое, но ему все время приходилось прятаться недалеко от помещений, где складывались продукты и запасы еды, что очень сковывало его свободу перемещения. А ему нужно было перемещаться быстро и неслышно и посуху, и по воде. Иногда он оставался голодным несколько дней кряду, это происходило тогда когда ни к кухням, ни к складам он не мог подступиться.
   Но частые перемещения всего населения Замка все-таки открывали Щукволу возможности получать доступ к съестным припасам, а теперь, когда, как надеялся Щуквол, дождь окончательно прекратился, дальнейшие переезды тоже прекратятся. Щуквол обосновался в крохотной комнатке без окон под самой крышей, из которой можно было выбраться через люк в потолке, оттуда легко было добраться по крышам, заросшим мхом и ползучими растениями, до люка, скрытого под плющом, через который можно было проникнуть в комнату, в которую снесена была часть провизии. И Щуквол страстно надеялся, что по крайней мере на время все останется без изменений. Глубокой ночью, когда в этом возникала необходимость, он отправлялся к заветному люку, осторожно и даже нежно – так обычно обращаются с грудными детьми – открывал его и бесшумно спускался по веревке, привязанной к ближайшей трубе, вниз, к кучам продуктов. Набрав в мешок того, что наименее подвержено порче, он вылезал по той же веревке назад; в этой комнате на полу, среди куч продуктов обычно спало несколько человек, но неусыпные стражи всегда стояли по другую сторону закрытой двери, а не в комнате, и поэтому Щуквол мог не беспокоиться, что они его учуют.
   Но маленькая комнатка под крышей была не единственным прибежищем. Среди множества разбегающихся во все стороны крыш бывший Хранитель нашел несколько укромных мест, где можно было прятаться; на чердаках и на сухих этажах сразу под ними также имелось достаточно мест, где можно было надежно укрыться. Поэтому в ожидании того момента, когда воды начнут спадать и все двинутся мало-помалу вниз, преступник располагал надежными укрытиями. Если бы движение вверх прекратилось, Щуквол мог бы спокойно продолжить свои экспедиции в ранее не исследованные части Замка, где наверняка обнаружил бы массу заброшенных помещений, хотя и слишком удаленных от тех мест, где он мог бы добывать себе провизию. Но насколько проще и безопаснее было бы исследовать Замок, перемещаясь на такой легкой и маневренной лодке, которая лежала на широкой ступени лестницы внизу под ним!
   Нет, он не будет сталкивать расшатанный камень вниз. Достаточной уверенности в том, что камень убьет Тита, не было, и хотя пьянящее искушение разделаться с правителем Горменгаста одним ударом было очень велико, Щуквол устоял – хоть это и было очень сложно – и не поддался ему.
   А пока самое главное для Щуквола было его собственное выживание. Он был уверен, что так или иначе ему удастся расправиться с молодым Герцогом, если и не сейчас, то достаточно скоро. Щукволу доставляло огромное удовольствие ходить по лезвию бритвы, это возвышало его в его собственных глазах. Он вполне естественно вошел в роль Сатаны-одиночки; казалось, он начисто позабыл о том, что еще совсем недавно так любил изъясняться красивым слогом, что ему доставляло такое удовольствие исполнять обязанности Хранителя Ритуала и обладать властью над другими людьми. А теперь он находится в состоянии войны со всем Замком, открытой и кровавой. И незамысловатость этого положения импонировала Щукволу. Весь мир ополчился против него, вооружился и жаждал его смерти. А он, Щуквол, всех перехитрит. Убийца вел с миром самую простую и самую страшную игру.
   Но лицо его уже не было лицом человека играющего. Это было даже не лицо Щуквола, каким оно было несколько лет тому назад, Щуквола, играющего в игру власти, это было даже не лицо греха, ибо с ним произошла очередная метаморфоза. Страшная карта его лица – белые пятна как моря, красные – как континенты и разбросанные острова – уже не привлекала столько внимания, сколько его глаза. В них жил новый Щуквол.
   Хотя его мозг сохранил присущую ему хитрость и быстроту реакции, сам Щуквол существовал во внутреннем мире, который по сравнению с тем, в котором он пребывал до убийства Флэя, стал совсем иным. В нем произошли изменения, и эти изменения затронули самую его душу. Он уже не был преступником просто потому, что выбрал преступный путь. Теперь у него выбора не было. Щуквол существовал в мире абстракций. Его разум определял, где ему прятаться, что ему делать в том или ином случае, но душа, погруженная в кровавый туман, витала над разумом. И эта душа была видна в его горящих глазах, наполняя их жутким кровавым светом.
   Когда он взглядом хищной птицы смотрел из окна, больше напоминающего вход в пещеру в скале, его мозг регистрировал все внизу – каноэ, Тита, стоящего на балконе, Тита поворачивающегося и после некоторых колебаний заходящего внутрь, в полуразрушенные помещения и исчезающего из поля зрения, – но душа его ничего этого не видела. Она витала там, где сражаются боги, летала над полями трупов, прислушиваясь к зовам боевых труб, взывающих к крови. О, какой восторг пребывать в одиночестве, пребывать во зле! Быть богом зла, загнанным в угол…
   Прошло несколько минут после того, как Тит исчез с балкона. Щуквол выжидал еще некоторое время, чтобы дать ему возможность углубиться подальше в безжизненные залы и коридоры. Молодой Герцог, испуганный темнотой и мрачным видом этих помещений, еще мог вернуться. Но Тит не появлялся, и злодей понял, что пришел момент действовать. И он прыгнул вниз. Ему казалось, что летит он пугающе долго. Кровь молотом стучала в голове убийцы. Внутренности провалились куда-то, и, очевидно, на какое-то мгновение Щуквол потерял сознание. Наконец отражение в воде приближающегося к ней тела разбилось на тысячи брызг, вверх взметнулся фонтан воды. По инерции тело Щуквола продолжало погружаться. Но вот его ноги коснулись верхней части скрытого под водой флюгера. Щуквол оттолкнулся от него и стал подниматься назад к поверхности воды, которая успела уже успокоиться и разгладиться.
   Как только Щуквол немного отдышался, он, хотя и не оправившись полностью от головокружительного падения и удара об воду, ощущая боль в легких от попавшей в них воды, поплыл к каменным ступеням, на которых лежала лодка.
   Выбравшись из воды, он немедленно спустил ее на воду и, мгновенно забравшись в нее, схватил двухлопастное весло, лежавшее на дне, и быстрыми гребками направил лодку к одному из частично скрытых под плющом окон, которое находилось на уровне воды. Поспешность была вполне оправдана. Как ни безлюдна была эта часть Замка, однако вытесненные на верхние этажи люди вполне могли появиться и здесь и, выглянув в окно, немедленно заметили бы Щуквола в лодке на пустынной поверхности залива, где – высунь голову над водой какая-нибудь рыбка, то и она была бы тут же замечена.
   К тому же в любую минуту мог вернуться молодой Герцог. И убийца, быстро скользя по воде, постоянно оборачивался. Если бы его заметили, ему пришлось бы ту же искать спасения в одном из его укромных мест. Щуквол был уверен, что и в этом случае его не успели бы перехватить, но ему совсем не хотелось, чтобы его заметили. Сразу бы стало известно, что он может перемещаться по воде, что он может прятаться где-то в этих заброшенных, полуразрушенных частях Замка; сюда тотчас же отправят вооруженных людей, усилят охрану, повысят бдительность.
   Но пока для него все разворачивалось вполне удачно. Он не утонул после прыжка в воду с большой высоты; его враг, по всей видимости, не слышал громкого всплеска – иначе он наверняка прибежал бы назад на балкон; ему удалось завладеть лодкой; и он взглядом тут же нашел окно, в которое можно было легко проникнуть. А забравшись с лодкой внутрь, он мог бы дожидаться, пока не стемнеет.
   Каноэ быстро скользило вдоль стены; Щуквол постоянно оборачивался; его взгляд пробегал по верхним окнам и останавливался на балконе. Но балкон был по-прежнему пуст.
   Однако, когда он приблизился к окну, в которое надеялся заплыть, и все его внимание было переключено на управление лодкой, он уже не мог одновременно смотреть на балкон и вести каноэ к цели. И вот тогда Тит вышел на балкон. Но этого Щуквол уже не увидел.
   Он не видел, как Тит, немедленно обнаружив пропажу лодки, быстро обвел взглядом бухту и, конечно же, сразу заметил единственный движущийся предмет на поверхности воды. Тит инстинктивно шагнул назад от края балкона и скрылся в проеме двери, откуда следил за лодкой, весь содрогаясь от возбуждения. Даже на большом расстоянии он безошибочно узнал сутулую фигуру человека, укравшего его лодку. Тит поступил очень правильно, скрывшись в темном проеме двери – самой двери здесь уже давно не было, – Щуквол, убедившись, что нос лодки вплыл в окно и что оно достаточно широкое и высокое, чтобы пропустить каноэ, тут же обернулся и взглянул на теперь уже далекий балкон. Балкон был пуст. Каноэ вместе со Щукволом проскользнуло, как змея в расщелину скалы, сквозь окно вовнутрь.

Глава семьдесят третья

   Доктор Хламслив был в полном изнеможении; от недостатка сна у него покраснели глаза, лицо осунулось. Его врачебные услуги требовались постоянно, потоп принес с собой сотни заболеваний и несчастных случаев.
   Огромное чердачное помещение было оборудовано под лазарет; здесь были расставлены сотни кроватей, в которых лежали люди, не только со всеми возможными переломами, не только пострадавшие при падении и от других несчастных случаев, но пораженные различными болезнями, вызванными постоянной сыростью и крайне нездоровыми условиями новой жизни на марше, лежали здесь и сильно истощенные люди.