Страница:
Виржилио остуживал поданный Джокондой чай, беспрестанно дуя на него. Подкрепившись горячим напитком, посетовал на то, что в природе слишком много острых приправ.
– Вот, например, у меня в голосе – соль, перец и чеснок. Я прочитал столько лекций, что голосовые связки у меня никуда не годятся, а пенсия нищенская.
Довольный вниманием слушательниц, Виржилио пожелал наградить Джоконду благородным эпитетом.
– А вы одновременно и царица коров, и римская матрона.
Заподозрив, что учитель отнес ее к категории женщин, уже непригодных для любви, Джоконда обиделась: подобные титулы намекают на то, что быстро отрываемые листки календаря лишили ее последних следов молодости.
– Я не предлагаю вам посыпанное сахарной пудрой печенье, оно кончается, – сказала она как последняя скареда.
Заметив, что хозяйка дома рассердилась, Виржилио начал защищать свои исходившие от чистого сердца аналогии: ведь римские матроны оказывали влияние не только на своих домашних, но и на сенат. А сколько заморских провинций было разграблено по их просьбам!
– Иногда я мешаю все на свете, точно тасую колоду карт. Плохой я игрок. Никогда мне не попадался в руки джокер [12]. Впрочем, единственный джокер в Триндаде – это Полидоро.
С напускной скромностью он перед Тремя Грациями сложил с себя титул ревностного наблюдателя повседневной жизни и душ человеческих, как бы наказывая себя за нечаянно нанесенные этим женщинам обиды.
Джоконду его объяснения удовлетворили: она питала нежность к этому знатоку реальности. Теперь она оценила оригинальность нарисованного им ее портрета. И, желая сделать ему приятное, похвалила его мужские достоинства – такие нечасто встречаются в последнее время.
– Не спрашивайте, которая вас похвалила. В этом доме я заменяю священника: выслушиваю исповеди и никого не выдаю.
Виржилио покраснел. Никогда он не ценил высоко дарованный ему природой инструмент, напротив, из-за того, что частенько ему не хватало пороху, он расходовал силы осмотрительно.
– Вы уверены, что речь шла обо мне?
Он поправил галстук перед зеркалом, полыхавшим красными отблесками, ибо такого огненного цвета были и обои, и диваны. Возможно, мужской силой он обязан матери, грудь которой сосал до трехлетнего возраста. Приблизившись к груди, жадно впивался в нее. Он стоял, а мать сидела, дожидаясь, когда же она сможет вернуться к домашним делам.
– Ах, Джоконда, как бы ни злословили о женщинах, на самом деле они – лучшие земные плоды.
Джоконда мало-помалу научилась не раскрывать до конца перед людьми свою душу. Она давно уже похоронила чувства и заменила их словами, которые слетали с ее уст, наряженные арлекинами, коломбинами и пьеро, и этот маскарад скрывал великий пост после мясоеда. Особенно по воскресеньям она проваливалась в пустоту несмотря на то, что к столу подавались в изобилии и рис, и фасоль, и свиная вырезка, и жареная маниоковая мука.
В этот понедельник клиенты, непонятно почему, жаждали поскорей вернуться к семейным очагам и потому беспрестанно зевали. Накопленная за долгое и нудное воскресенье в кругу семьи тоска вконец их допекла, и они явились в веселый дом из верности обычаю, хотя, конечно, их влекло сюда и желание.
Даже Виржилио, когда пришел, сразу же заявил, что через полчаса уйдет. Не надо его обихаживать, снимать с него пиджак, как с клиента, который проведет в постели с одной из Граций не один час. В баре гостиницы «Палас» его ждет Полидоро, им о многом надо поговорить.
– Жаль, Джоконда, что вы не можете туда зайти. Здание старое, но все еще импозантное. Там никто никуда не спешит. А вот страна спешит. Наше счастье, что Бразилия может развиваться без нас! – добавил он, чтобы ободрить собеседницу.
Прежде чем отдать ему шляпу, Джоконда почистила ее щеткой.
– Когда стану почтенной старушкой, зайду выпить стаканчик вина с вами, ждать осталось недолго.
Виржилио поправил поля шляпы – изделие фирмы «Раменцони», выпущенное перед самым банкротством, – обернулся к Джоконде и рассеянно погладил ее по щеке.
– Вы никогда не состаритесь, – сказал он в дверях. В тот вечер, несмотря на затишье, вызванное тем, что Грации устали, Джоконде казалось, будто ей грозит неведомая опасность. Она боялась, что ворвутся какие-то незнакомцы, позатыкают им рты и поранят сердца без определенной цели. Она не успокоилась и с наступлением ночи. Спать не хотелось, и она устроилась в гостиной. В груди хрипело, словно от простуды. Чтобы успокоиться, поглядела в окно на темную улицу и вдруг увидела мужчину: он стоял, прислонившись к дереву. При свете фонаря лица было не разглядеть. Ей стало страшно, она вздохнула и учуяла доносившийся с кухни запах свежесваренного кофе. На часах было три, а сна все не было.
Мужчина на улице то поворачивался, чтобы уйти, то устремлял взгляд на кирпичные стены Станции, согретые теплом проституток. Джоконда, усталая, вернулась в кресло. Поставив ноги на скамеечку, с беспокойством подумала о мужчине перед домом, потом отогнала от себя мысль о нем и стала думать о других вещах. Ей случалось и раньше страдать бессонницей и сидеть в этом кресле: ее донимали призраки, являвшиеся специально для того, чтобы разрушить иллюзии, отнять надежду, упрямо хотели укутать ее саваном презрения или безразличия. Джоконда опасалась, как бы во время такого нашествия ей не привиделась собственная смерть, и в смятении гнала подобные предчувствия, ругаясь вслух.
Озябнув, она закуталась в пеньюар, оставив неприкрытыми только ноги: лень было сходить в соседнюю комнату за одеялом. И тут в дверь постучали: наверное, тот самый мужчина. Его тяжелое дыхание слышалось сквозь планки двери и как будто взывало о помощи. Кто его знает, может, у него прохудились подметки, а от голода живот подвело, но все равно он способен увезти Джоконду далеко-далеко, где ее никто не знает, и обеспечить ей сытую жизнь.
Утешившись этой мыслью, Джоконда отперла дверь. Вошел Полидоро; глаза его были широко открыты, от него пахло спиртным.
– Вам не повезло. Все ушли спать. Одна я торчу тут как сова.
Полидоро, привыкший к зловещему оттенку, создаваемому красными обоями и обивкой мебели, вдохнул запах пота и духов, исходивший от разбросанных по стульям вещичек.
– Это цвет страсти, – объясняла Джоконда чувствительным клиентам любовь к красному, когда те чуть не падали в обморок и приходилось похлопывать их по рукам.
Полидоро сел в кресло. Хозяйка уступила ему скамеечку для ног. Она всегда обращалась с ним особо уважительно: это был верный клиент, заходивший два раза в неделю. Из-за него Джоконда велела Трем Грациям менять прическу и макияж, чтобы создать у него, а заодно и у остальных клиентов иллюзию, будто они попадают то в Японию, то в Италию. Иначе, получив удовлетворение, они возвращаются на супружеское ложе, забыв о наслаждениях, которые ждут их в этом доме.
Несмотря на такие меры, Полидоро давно начал проявлять раздражение: долго выбирал, с кем отправиться в постель. По пятницам, встречаясь здесь с Эрнесто, просил, чтобы тот разжег ему аппетит непристойными жестами, которых за пределами Станции они никогда не повторяли.
Однажды Полидоро горестно признался: «Как трудно быть мужчиной! Ведь, если я не появлюсь здесь два раза в неделю, по всему городу пойдет слух, что я скис».
Джоконда не нарушала его молчание. Он наморщил лоб, отчего лицо стало казаться темней; пошевелил рукой – вид у него был усталый.
– Как дела, Джоконда?
Она налила себе рюмочку ликера из жабутикабы [13], потом знаком пригласила его к маленькому бару.
– Все мы стареем, Полидоро. Нас уже не зовут, как прежде, девочками со Станции. Из прежних остались мы одни, и заменить нас здесь некому. Молоденькие оседлают мотоцикл, и – фьюить! – только их и видели. А мы остаемся.
Полидоро старался поддержать разговор:
– Да ведь и мы тоже так и не уезжали из Триндаде.
– У вас были причины оставаться.
– Для меня весь мир умещается в нашей округе, – сказал Полидоро, устремив взгляд на невидимый горизонт. – Вот уже двадцать лет никуда не езжу, никаких путешествий.
– Ждете Каэтану, которая может явиться в любую минуту. – И Джоконда сердито отошла к окну. В разрезе пеньюара мелькали ее ноги.
Полидоро посмотрел на них без вожделения: белые и студенистые – одно воспоминание о былой красоте. Впрочем, грусть этой женщины тоже вызвана трагедией.
– А ты? Разве ты ее не ждала?
Джоконда, стоявшая около окна, как будто не слышала вопроса. Казалось, она обращается к какому-то невидимому собеседнику.
– А вы помните, бывало, к нам то и дело приезжал цирк? Как мы смеялись каждой выходке клоуна, даже если он был не ахти какой ловкий? – Она подошла к Полидоро поближе. – Куда теперь подевались все цирки?
Полидоро отодвинул скамеечку, попросил разрешения снять ботинки: за столько часов ноги в них устали.
– Хотите бутерброд?
Полидоро успел поесть в кафе перед самым закрытием. Дома его ждало в духовке целое пиршество: До-до всегда держала для него ужин горячим, хотя знала, что он не придет. Ради удовольствия назавтра обвинить его в том, что он вводит ее в расход без всякой пользы для себя.
– Ты нас разоришь, Полидоро, попомни мое слово. Холодильник набит едой, к которой ты даже не притронулся. Где это ты был, что пришел такой невеселый?
Слова Додо всегда были рассчитаны на то, что он на них ответит, больше ей нечем было обратить на себя его внимание.
– Так не готовь для меня ужин. К тому же у меня хватит денег, чтобы накормить всех жителей Триндаде, не будь скупердяйкой.
– А ты не забывай, что часть денег – моя. – И Додо вызывающе нацеливала на него веер, несколько пластин в котором были сломаны.
– Думаешь, я забыл? Зачем напоминать об этом каждую неделю?
Полидоро подошел к бару. С бутылками он управлялся, точно хозяин дома, выдвигая и задвигая ящики.
– В такой холод я предпочитаю кашасу [14]. Тебе налить? – Теперь он натянуто улыбался.
– Для меня она слишком крепкая. К тому же я все еще на работе, – с усмешкой ответила Джоконда.
– По мне, так твои труды на сегодня закончены. Полидоро с удовольствием выпил кашасу. С первого глотка понял, что она из отличного перегонного куба, который он сам раздобыл для Джоконды.
Она скрывала свои чувства, не хотела показывать, что у нее на душе, но голос выдавал ее, ибо в нем звучала горечь.
– Что привело вас сюда, после того как вы исчезли? Мы тут могли бы все умереть, а вы об этом так ничего бы и не знали.
Стоящий рядом Полидоро обдал ее парами кашасы.
– Ты так мне этого и не простила, да? – Он тоже почувствовал заглохшую было жажду мести; оба со злостью уставились друг на друга. Полидоро искал на лице Джоконды самое уязвимое место, которое выдавало бы боль, наконец небрежно бросил: – Ты никогда не называла мне свое имя, данное при крещении.
Джоконда снесла удар, как будто прошлое не могло ее уязвить. Гордо выпрямилась, позабыв о пеньюаре, который распахнулся до колен.
– Я уже и не помню. У меня осталось только имя, которым окрестила меня Каэтана, с ним я и хочу лечь в могилу.
– А зачем Каэтане понадобилось менять твое имя? Забыв о вражде, он просто хотел выяснить для себя то, чего не знал. Может, это было одно из звеньев в цепи поступков Каэтаны, которые привели ее к отъезду без всякого предупреждения. Обладая порывистым нравом, Каэтана терпеть не могла затрепанных имен.
– У Каэтаны была привычка поправлять все, что казалось ей безобразным. Как артистка она не соглашалась с реальностью. Помнится, как-то она сказала, что новое имя может изменить судьбу человека. Вот тогда-то я и спросила, а какое имя нужно мне. Она улыбнулась и ответила – Джоконда. Я постеснялась спросить, а кто это такая. Что я могла знать о мире, в котором жила Каэтана? Мое имя она всегда произносила низким голосом. Таким голосом, что мне хотелось плакать и смеяться. И однажды она спросила: ты счастлива, Джоконда? Когда я сказала «да», она открыла обитую внутри бархатом шкатулку, полную безделушек. И выбрала для меня это кольцо.
И Джоконда взглянула на кольцо, металл потускнел, да и палец стал толще.
– Это кольцо – моя судьба, – сказала я себе. – И, рассказывая об этом, Джоконда вновь перенеслась мыслями в артистическую уборную Каэтаны.
– Каэтана тогда сказала мне...
Тут ей стало стыдно, и она замолчала. Полидоро она уже не воспринимала как собеседника.
– Что же она сказала?
Оказавшись выдворенным из гостиной и из прошлого Джоконды, Полидоро пылал, лицо его покраснело от кашасы и ревности: не мог он примириться с тем, что Каэтана отказалась от его покровительства и связалась с циркачами, кто-нибудь из которых, возможно, обладает ею, не обращая внимания на знаки страсти, оставленные им на ее теле. Ему была невыносима сама мысль о том, что Каэтана может быть счастлива без него. Поколотить бы Джоконду, она наверняка причастна к решению Каэтаны бежать из Триндаде.
Джоконда почуяла опасность, оценив пьяную ярость собеседника.
– Зачем вы пришли сюда? – спросила она напрямик, понимая, что это посещение может нарушить устоявшийся уклад жизни публичного дома.
– Я пришел просить об одолжении.
Он налил себе еще – кашаса обожгла глотку – и посмотрел в глаза женщине. Одолжение вовсе не означало, что он намерен выполнять все ее прихоти.
– Мне нужно, чтобы доктор Мендес из Железнодорожной компании направил поезд через Триндаде. В пятницу на этой неделе. – Почувствовав облегчение, налил себе еще стаканчик.
– Поезд? Вы с ума сошли. Восьмой год поезда здесь не проходят. – Джоконда просто оценивала обстановку, не спрашивая о причинах такой просьбы.
– Пусть он только распорядится, чтобы поезд свернул на нашу ветку. Остальное я беру на себя. Прикажу привести в порядок пути и произвести уборку в здании вокзала.
– Это так важно? – Тут она увидела, что Полидоро страдает, что грудь его беззащитна перед любым ударом. Не получив ответа, она продолжала: – Да что за товар везет этот поезд, чтобы его нельзя было отправить на грузовиках?
Джоконда все больше сомневалась. Как можно помочь, если не знаешь всей правды?
– Я думал, мы с тобой друзья, – сказал, поколебавшись, Полидоро.
Джоконда была непреклонна: пусть ответит, какой товар, иначе она помогать не будет.
– Не товар, а друг, который хочет прибыть в город без огласки.
Он мог бы, конечно, обратиться к губернатору штата. Но такая просьба пробудила бы любопытство, и Полидоро тут же превратился бы в уязвимую мишень для политических выпадов. А Джоконде терять нечего: всем известно, какую слабость питает к ней инженер Мендес.
И он собрался уходить, сочтя вопрос решенным положительно. Однако Джоконда не пошла к двери проводить его.
– Ты меня не проводишь?
– Сначала скажите имя этого друга, – настаивала она, ничуть не оробев.
– Тебе в самом деле нужно знать? – жестко и сердито спросил он.
Джоконда подумала, не уступить ли. Можно бы и сдержать неуемное любопытство. Меж тем Полидоро вызывающе щелкнул пальцами, словно включил будильник.
– Каэтана.
Джоконда побледнела. Первым делом бросилась в кухню: Полидоро услышал, как из крана полилась вода. Наконец она вернулась, передвигая ноги так, будто каждый шаг стоил неимоверных усилий, и забыв вытереть мокрое лицо.
– Так я могу на тебя рассчитывать? – Теперь Полидоро был хозяином положения.
– С одним условием.
На лице Полидоро не дрогнул ни один мускул.
– Я тоже пойду на станцию. Хочу встретить Каэтану.
Полидоро пошел к выходу, не обращая больше внимания на Джоконду. Когда он открыл дверь, в гостиную ворвался холодный воздух. Полидоро скрестил руки на груди: простужаться ему нельзя. Вся его жизнь сосредоточилась на Каэтане. Пощупал бумажник в кармане пиджака, в нем он хранил ее фотографию. Иногда посматривал на нее, чтобы освежить в памяти черты, которые размывались с каждым днем.
Переступив порог, Полидоро вдохнул ночной воздух. Судя по всему, у него снова появилась жажда жизни. Посмотрел на Джоконду, которая ждала ответа.
– Хорошо, Джоконда. Пойдем вместе.
И заспешил прочь – еще одну ночь преодолел. Вышел на мостовую. Скоро рассветет, и в этот вторник ему предстоит сделать многое.
Эрнесто и Виржилио оспаривали друг у друга право опознать кровать, на которой Каэтана и Полидоро занимались любовью. Спор начался утром в аптеке «Здоровый дух».
Полидоро позвонил обоим сразу после ванны, несмотря на протесты Додо. Она обвиняла его в том, что он висит на телефоне, всякий раз как остается дома. Полидоро не обращал на нее внимания, казалось, он счастлив.
– Что ты затеваешь, Поли? – Додо воспользовалась уменьшительным именем, дабы воскресить былое супружеское уважение.
Он согласился съесть сыр, чтобы доставить ей удовольствие. Желая избавить жену от всяких подозрений, хлопнул себя по карману.
– Собираюсь заключить крупную сделку.
В глазах Додо появился жадный блеск. Полидоро сразу приобрел ее расположение, ибо ничто так ее не радовало, как возможность прикупить еще земли, будто ей мало было поместий, которыми они владели. Она мечтала о том, чтобы ее портрет появился в иностранных журналах – образцовая бразильская латифундистка, владелица тысячи вывезенных из Индии диковинных зебу, способная одна прокормить страну размером с Бельгию.
– Гляди не прогадай, – предупредила она мужа после первого радостного возбуждения.
В аптеке Полидоро заявил, что необходимо срочно восстановить номер в «Паласе», который они с Каэтаной занимали в прошлом. Он требовал точного воспроизведения былой обстановки – пусть Каэтана, словно по волшебству, забудет о том, что покидала Триндаде, чтобы время для них остановилось и оба чувствовали себя на двадцать лет моложе.
Такая любовь тронула Виржилио. Желая показать свою солидарность и свое волнение, он тронул фазендейро за рукав.
– Ах, Полидоро! – сказал он прерывающимся голосом. – Никогда я не подозревал, что у вас поэтическая жилка! Что у вас такая нежная душа! – Он обтер лицо платком, чтобы собеседники увидели вышитые буквы, которыми он метил белье.
Эрнесто подумал, что учитель расплачется. Еще бы, ведь он так одинок. Чтобы утешить его, сказал, что удел любви – сжигать тело на том же костре, на котором когда-то сжигали безутешных вдов. Но, несмотря на все безумства, любовь порождает и свою особую систему излечения. К приезду Каэтаны любовное гнездо, запущенное на протяжении стольких лет, будет приведено в порядок.
Полидоро не вслушивался в разговор, его мысли бродили где-то далеко. Эти два человека говорили о причудах страсти с видом великих знатоков. Эрнесто поспешно отпускал лекарства, лишь бы отделаться от посетителей. Сказав несколько приветливых слов, заявлял, что для консультаций время неподходящее. Сейчас его пациентом была любовь, с той лишь разницей, что, вселяясь в тело, любовь укрепляет здоровье.
– Любовь – лучшее из лекарств. Лечит любую болезнь, любое недомогание. Она – демиург, творящий чудеса, – сказал Эрнесто, обращаясь к Виржилио.
Заботы Эрнесто о Виржилио тронули Полидоро, и ему стало стыдно, что он равнодушен к судьбе учителя.
– Ах, Полидоро, как трудно было одолеть эти годы! Виржилио говорил срывающимся голосом и мял в руках платок. Все эти годы благодаря великодушию Полидоро он тоже жил тенью Каэтаны. Не имея собственной семьи, видел образ Каэтаны одинаково запечатленным на лице как Полидоро, так и Эрнесто. С какой гордостью служил он любви, сокрытой в номере «Паласа», когда Каэтана кончила выступать в цирке. Они были жадными любовниками, и Виржилио порой воображал, что и ему однажды судьба подарит женское тело, на которое он набросится с такой же страстью.
Полидоро не хотел привлекать ничьего внимания. До пятницы приезд Каэтаны необходимо держать по возможности в тайне, поэтому в гостиницу он возьмет с собой только одного человека.
Эрнесто выразил желание сопровождать его, но Виржилио, считая себя обойденным, сослался на то, что он историк и потому обязан быть в центре событий.
Эрнесто стал возражать:
– Может, вы умеете, как я, лечить раны и болезни? Делать уколы?
Подобные цеховые препирательства раздражали Полидоро.
– Со мной пойдет тот, у кого память лучше. Виржилио и Эрнесто не скрывали, что огорчены, испили горечь из одной и той же чаши.
– Назовите мне без лишних слов число, день недели и месяц, когда Каэтана уехала из Триндаде, не оставив никакой записки.
Память частенько подводила Эрнесто. В школе, вызубривая латинское склонение, необходимое для перевода Цицерона, он не всегда попадал в точку. И все у него получалось шиворот-навыворот, даже Цицерона он путал с Катоном [15]. О печальном дне он хранил довольно смутное воспоминание. Он сидел за столом и ужинал, когда Полидоро срочно вызвал его в «Палас», чтобы сообщить о дезертирстве Каэтаны и всей труппы губителей искусства. Ужин был более изысканный, чем обычно, значит, был чей-то день рожденья. Но чей? Его, жены или старшего сына? Память подводила, не давала никаких полезных сведений. Лишь отрывочные воспоминания. Этот недостаток лишал его и возможности судить о своем собственном прошлом, о котором ничего толком сказать не мог. Из-за этого любой сосед мог хвастаться в кафе поступками, которые на самом деле совершил он.
Наблюдая старания Эрнесто, Виржилио попросил слова. Речь его была проникнута чувством интеллектуального превосходства.
– Это случилось в среду, третьего мая 1950 года. В то утро поезд отправился из Триндаде с опозданием на десять минут из-за сильного дождя. Стало быть, в девять сорок пять. Дождь начался накануне перед обедом, в тот самый час, когда Полидоро позвали и он срочно выехал на фазенду Суспиро, чтобы оценить ущерб, нанесенный лопнувшей трубой водяного бака, в кухню хлынул настоящий поток, который смыл фасоль, приготовленную Додо для крестин Жоаозиньо, сына Досуры и Манеко, тамошних жителей, в то время когда управляющий был...
– Хватит, – нетерпеливо прервал его Полидоро. – Вы победили.
Из благородства Виржилио утешил, как мог, Эрнесто.
– Если бы мы, историки, не обладали хорошей памятью, как бы мы защищали историю Бразилии от чужеземцев, которые приезжают охотиться за нашими документами?
Виржилио не занимался физическими упражнениями и с трудом поспевал за Полидоро. Их появление в вестибюле гостиницы испугало Мажико.
– Что привело вас сюда в такой час?
Мажико лишь притворялся изумленным: Франсиско наверняка сообщил ему накануне о предстоящем приезде Каэтаны.
– Да вы же знаете, разве не так? – Полидоро не дал ему времени опомниться от страха. – В этом случае – молчок, это тайна, понятно? А что касается Франсиско, то я когда-нибудь велю отрезать ему кое-что.
Мажико побледнел и хотел было защитить Франсиско, но Полидоро его остановил:
– Неважно. Теперь я хочу знать, кто занимает номер люкс на шестом этаже. – И он указал на потолок, где взгляд его наткнулся на горящую хрустальную люстру.
– Парочка, которая проводит медовый месяц. Они пробудут до субботы. Приехали из Мирасемы. У родителей молодожена там небольшой мыловаренный заводик. Похож на португальца, с мальтийским крестом. Кажутся людьми порядочными.
– Выселите их оттуда сейчас же. Под любым предлогом.
– Да они же еще не встали. Не заказывали утренний кофе. Вы же знаете, в медовый месяц никто рано не встает. – И Мажико впервые улыбнулся, надеясь тронуть сердце Полидоро.
– Кто всю ночь возится с женщиной, тот нуждается в отдыхе. Раз уж так, даю им еще два часа. А потом переселите их в другой номер. Поскольку они из Мирасемы, где у меня немало друзей, дирекция оплатит их пребывание здесь, в том числе еду и выпивку.
Полидоро направился к запертой двери справа от конторки администратора. Он знал все помещения гостиницы. Мажико последовал за ним, и Полидоро еще раз напомнил о новобрачных.
– Если не поговорите с ними, я их выставлю, даже если они в этот момент будут заниматься любовью, – сердито сказал он, открывая дверь, которая вела на лестницу.
– Ну, теперь проверим вашу память, Виржилио. – И обернулся к Мажико: – Принесите мне ключ от подвала.
Полидоро легко шагал по ступенькам, а вот Виржилио шел медленно из-за темноты и страха, боясь упасть, опираясь рукой о стену.
– Здесь двадцать семь ступеней, можете сосчитать, – пояснил Полидоро. Став перед дверью подвала, попробовал отпереть ее, замок не поддавался.
– Что за дерьмовый ключ! Сколько лет эту дверь не открывали?
Наконец дверь со страшным скрежетом открылась. Полидоро вошел первым.
– Зажгите свет, Мажико.
В темноте Мажико столкнулся с Виржилио, который тут же уцепился за него. Вдвоем они нашли выключатель. Лампа осветила кладбище мебели с бесконечными памятниками в виде перевернутых стульев; по виду мебели и ящиков трудно было определить их происхождение. Здесь царил полный хаос: сваленные в кучи разнородные предметы образовывали лабиринт, двигаться по которому необходимо было осторожно и с умом.
– Как же мы найдем мебель и матрас из номера Каэтаны среди такого беспорядка? – вздохнул Виржилио.
– Мы не уйдем отсюда, пока дело не будет сделано. Глядите повнимательней, – приказал Полидоро. Проведя рукой по какому-то предмету меблировки, почувствовал корку грязи, въевшуюся в дерево, словно инкрустация из матовых рубинов. Тщетно силился он определить, что перед ним, и начал путешествие по местности, картой которой не располагал. Однако велико было его желание преодолеть препятствия и добраться до другого конца подвала, откуда удобнее осматривать все это скопище. Полидоро надеялся, что их поиски увенчаются успехом.
– Вот, например, у меня в голосе – соль, перец и чеснок. Я прочитал столько лекций, что голосовые связки у меня никуда не годятся, а пенсия нищенская.
Довольный вниманием слушательниц, Виржилио пожелал наградить Джоконду благородным эпитетом.
– А вы одновременно и царица коров, и римская матрона.
Заподозрив, что учитель отнес ее к категории женщин, уже непригодных для любви, Джоконда обиделась: подобные титулы намекают на то, что быстро отрываемые листки календаря лишили ее последних следов молодости.
– Я не предлагаю вам посыпанное сахарной пудрой печенье, оно кончается, – сказала она как последняя скареда.
Заметив, что хозяйка дома рассердилась, Виржилио начал защищать свои исходившие от чистого сердца аналогии: ведь римские матроны оказывали влияние не только на своих домашних, но и на сенат. А сколько заморских провинций было разграблено по их просьбам!
– Иногда я мешаю все на свете, точно тасую колоду карт. Плохой я игрок. Никогда мне не попадался в руки джокер [12]. Впрочем, единственный джокер в Триндаде – это Полидоро.
С напускной скромностью он перед Тремя Грациями сложил с себя титул ревностного наблюдателя повседневной жизни и душ человеческих, как бы наказывая себя за нечаянно нанесенные этим женщинам обиды.
Джоконду его объяснения удовлетворили: она питала нежность к этому знатоку реальности. Теперь она оценила оригинальность нарисованного им ее портрета. И, желая сделать ему приятное, похвалила его мужские достоинства – такие нечасто встречаются в последнее время.
– Не спрашивайте, которая вас похвалила. В этом доме я заменяю священника: выслушиваю исповеди и никого не выдаю.
Виржилио покраснел. Никогда он не ценил высоко дарованный ему природой инструмент, напротив, из-за того, что частенько ему не хватало пороху, он расходовал силы осмотрительно.
– Вы уверены, что речь шла обо мне?
Он поправил галстук перед зеркалом, полыхавшим красными отблесками, ибо такого огненного цвета были и обои, и диваны. Возможно, мужской силой он обязан матери, грудь которой сосал до трехлетнего возраста. Приблизившись к груди, жадно впивался в нее. Он стоял, а мать сидела, дожидаясь, когда же она сможет вернуться к домашним делам.
– Ах, Джоконда, как бы ни злословили о женщинах, на самом деле они – лучшие земные плоды.
Джоконда мало-помалу научилась не раскрывать до конца перед людьми свою душу. Она давно уже похоронила чувства и заменила их словами, которые слетали с ее уст, наряженные арлекинами, коломбинами и пьеро, и этот маскарад скрывал великий пост после мясоеда. Особенно по воскресеньям она проваливалась в пустоту несмотря на то, что к столу подавались в изобилии и рис, и фасоль, и свиная вырезка, и жареная маниоковая мука.
В этот понедельник клиенты, непонятно почему, жаждали поскорей вернуться к семейным очагам и потому беспрестанно зевали. Накопленная за долгое и нудное воскресенье в кругу семьи тоска вконец их допекла, и они явились в веселый дом из верности обычаю, хотя, конечно, их влекло сюда и желание.
Даже Виржилио, когда пришел, сразу же заявил, что через полчаса уйдет. Не надо его обихаживать, снимать с него пиджак, как с клиента, который проведет в постели с одной из Граций не один час. В баре гостиницы «Палас» его ждет Полидоро, им о многом надо поговорить.
– Жаль, Джоконда, что вы не можете туда зайти. Здание старое, но все еще импозантное. Там никто никуда не спешит. А вот страна спешит. Наше счастье, что Бразилия может развиваться без нас! – добавил он, чтобы ободрить собеседницу.
Прежде чем отдать ему шляпу, Джоконда почистила ее щеткой.
– Когда стану почтенной старушкой, зайду выпить стаканчик вина с вами, ждать осталось недолго.
Виржилио поправил поля шляпы – изделие фирмы «Раменцони», выпущенное перед самым банкротством, – обернулся к Джоконде и рассеянно погладил ее по щеке.
– Вы никогда не состаритесь, – сказал он в дверях. В тот вечер, несмотря на затишье, вызванное тем, что Грации устали, Джоконде казалось, будто ей грозит неведомая опасность. Она боялась, что ворвутся какие-то незнакомцы, позатыкают им рты и поранят сердца без определенной цели. Она не успокоилась и с наступлением ночи. Спать не хотелось, и она устроилась в гостиной. В груди хрипело, словно от простуды. Чтобы успокоиться, поглядела в окно на темную улицу и вдруг увидела мужчину: он стоял, прислонившись к дереву. При свете фонаря лица было не разглядеть. Ей стало страшно, она вздохнула и учуяла доносившийся с кухни запах свежесваренного кофе. На часах было три, а сна все не было.
Мужчина на улице то поворачивался, чтобы уйти, то устремлял взгляд на кирпичные стены Станции, согретые теплом проституток. Джоконда, усталая, вернулась в кресло. Поставив ноги на скамеечку, с беспокойством подумала о мужчине перед домом, потом отогнала от себя мысль о нем и стала думать о других вещах. Ей случалось и раньше страдать бессонницей и сидеть в этом кресле: ее донимали призраки, являвшиеся специально для того, чтобы разрушить иллюзии, отнять надежду, упрямо хотели укутать ее саваном презрения или безразличия. Джоконда опасалась, как бы во время такого нашествия ей не привиделась собственная смерть, и в смятении гнала подобные предчувствия, ругаясь вслух.
Озябнув, она закуталась в пеньюар, оставив неприкрытыми только ноги: лень было сходить в соседнюю комнату за одеялом. И тут в дверь постучали: наверное, тот самый мужчина. Его тяжелое дыхание слышалось сквозь планки двери и как будто взывало о помощи. Кто его знает, может, у него прохудились подметки, а от голода живот подвело, но все равно он способен увезти Джоконду далеко-далеко, где ее никто не знает, и обеспечить ей сытую жизнь.
Утешившись этой мыслью, Джоконда отперла дверь. Вошел Полидоро; глаза его были широко открыты, от него пахло спиртным.
– Вам не повезло. Все ушли спать. Одна я торчу тут как сова.
Полидоро, привыкший к зловещему оттенку, создаваемому красными обоями и обивкой мебели, вдохнул запах пота и духов, исходивший от разбросанных по стульям вещичек.
– Это цвет страсти, – объясняла Джоконда чувствительным клиентам любовь к красному, когда те чуть не падали в обморок и приходилось похлопывать их по рукам.
Полидоро сел в кресло. Хозяйка уступила ему скамеечку для ног. Она всегда обращалась с ним особо уважительно: это был верный клиент, заходивший два раза в неделю. Из-за него Джоконда велела Трем Грациям менять прическу и макияж, чтобы создать у него, а заодно и у остальных клиентов иллюзию, будто они попадают то в Японию, то в Италию. Иначе, получив удовлетворение, они возвращаются на супружеское ложе, забыв о наслаждениях, которые ждут их в этом доме.
Несмотря на такие меры, Полидоро давно начал проявлять раздражение: долго выбирал, с кем отправиться в постель. По пятницам, встречаясь здесь с Эрнесто, просил, чтобы тот разжег ему аппетит непристойными жестами, которых за пределами Станции они никогда не повторяли.
Однажды Полидоро горестно признался: «Как трудно быть мужчиной! Ведь, если я не появлюсь здесь два раза в неделю, по всему городу пойдет слух, что я скис».
Джоконда не нарушала его молчание. Он наморщил лоб, отчего лицо стало казаться темней; пошевелил рукой – вид у него был усталый.
– Как дела, Джоконда?
Она налила себе рюмочку ликера из жабутикабы [13], потом знаком пригласила его к маленькому бару.
– Все мы стареем, Полидоро. Нас уже не зовут, как прежде, девочками со Станции. Из прежних остались мы одни, и заменить нас здесь некому. Молоденькие оседлают мотоцикл, и – фьюить! – только их и видели. А мы остаемся.
Полидоро старался поддержать разговор:
– Да ведь и мы тоже так и не уезжали из Триндаде.
– У вас были причины оставаться.
– Для меня весь мир умещается в нашей округе, – сказал Полидоро, устремив взгляд на невидимый горизонт. – Вот уже двадцать лет никуда не езжу, никаких путешествий.
– Ждете Каэтану, которая может явиться в любую минуту. – И Джоконда сердито отошла к окну. В разрезе пеньюара мелькали ее ноги.
Полидоро посмотрел на них без вожделения: белые и студенистые – одно воспоминание о былой красоте. Впрочем, грусть этой женщины тоже вызвана трагедией.
– А ты? Разве ты ее не ждала?
Джоконда, стоявшая около окна, как будто не слышала вопроса. Казалось, она обращается к какому-то невидимому собеседнику.
– А вы помните, бывало, к нам то и дело приезжал цирк? Как мы смеялись каждой выходке клоуна, даже если он был не ахти какой ловкий? – Она подошла к Полидоро поближе. – Куда теперь подевались все цирки?
Полидоро отодвинул скамеечку, попросил разрешения снять ботинки: за столько часов ноги в них устали.
– Хотите бутерброд?
Полидоро успел поесть в кафе перед самым закрытием. Дома его ждало в духовке целое пиршество: До-до всегда держала для него ужин горячим, хотя знала, что он не придет. Ради удовольствия назавтра обвинить его в том, что он вводит ее в расход без всякой пользы для себя.
– Ты нас разоришь, Полидоро, попомни мое слово. Холодильник набит едой, к которой ты даже не притронулся. Где это ты был, что пришел такой невеселый?
Слова Додо всегда были рассчитаны на то, что он на них ответит, больше ей нечем было обратить на себя его внимание.
– Так не готовь для меня ужин. К тому же у меня хватит денег, чтобы накормить всех жителей Триндаде, не будь скупердяйкой.
– А ты не забывай, что часть денег – моя. – И Додо вызывающе нацеливала на него веер, несколько пластин в котором были сломаны.
– Думаешь, я забыл? Зачем напоминать об этом каждую неделю?
Полидоро подошел к бару. С бутылками он управлялся, точно хозяин дома, выдвигая и задвигая ящики.
– В такой холод я предпочитаю кашасу [14]. Тебе налить? – Теперь он натянуто улыбался.
– Для меня она слишком крепкая. К тому же я все еще на работе, – с усмешкой ответила Джоконда.
– По мне, так твои труды на сегодня закончены. Полидоро с удовольствием выпил кашасу. С первого глотка понял, что она из отличного перегонного куба, который он сам раздобыл для Джоконды.
Она скрывала свои чувства, не хотела показывать, что у нее на душе, но голос выдавал ее, ибо в нем звучала горечь.
– Что привело вас сюда, после того как вы исчезли? Мы тут могли бы все умереть, а вы об этом так ничего бы и не знали.
Стоящий рядом Полидоро обдал ее парами кашасы.
– Ты так мне этого и не простила, да? – Он тоже почувствовал заглохшую было жажду мести; оба со злостью уставились друг на друга. Полидоро искал на лице Джоконды самое уязвимое место, которое выдавало бы боль, наконец небрежно бросил: – Ты никогда не называла мне свое имя, данное при крещении.
Джоконда снесла удар, как будто прошлое не могло ее уязвить. Гордо выпрямилась, позабыв о пеньюаре, который распахнулся до колен.
– Я уже и не помню. У меня осталось только имя, которым окрестила меня Каэтана, с ним я и хочу лечь в могилу.
– А зачем Каэтане понадобилось менять твое имя? Забыв о вражде, он просто хотел выяснить для себя то, чего не знал. Может, это было одно из звеньев в цепи поступков Каэтаны, которые привели ее к отъезду без всякого предупреждения. Обладая порывистым нравом, Каэтана терпеть не могла затрепанных имен.
– У Каэтаны была привычка поправлять все, что казалось ей безобразным. Как артистка она не соглашалась с реальностью. Помнится, как-то она сказала, что новое имя может изменить судьбу человека. Вот тогда-то я и спросила, а какое имя нужно мне. Она улыбнулась и ответила – Джоконда. Я постеснялась спросить, а кто это такая. Что я могла знать о мире, в котором жила Каэтана? Мое имя она всегда произносила низким голосом. Таким голосом, что мне хотелось плакать и смеяться. И однажды она спросила: ты счастлива, Джоконда? Когда я сказала «да», она открыла обитую внутри бархатом шкатулку, полную безделушек. И выбрала для меня это кольцо.
И Джоконда взглянула на кольцо, металл потускнел, да и палец стал толще.
– Это кольцо – моя судьба, – сказала я себе. – И, рассказывая об этом, Джоконда вновь перенеслась мыслями в артистическую уборную Каэтаны.
– Каэтана тогда сказала мне...
Тут ей стало стыдно, и она замолчала. Полидоро она уже не воспринимала как собеседника.
– Что же она сказала?
Оказавшись выдворенным из гостиной и из прошлого Джоконды, Полидоро пылал, лицо его покраснело от кашасы и ревности: не мог он примириться с тем, что Каэтана отказалась от его покровительства и связалась с циркачами, кто-нибудь из которых, возможно, обладает ею, не обращая внимания на знаки страсти, оставленные им на ее теле. Ему была невыносима сама мысль о том, что Каэтана может быть счастлива без него. Поколотить бы Джоконду, она наверняка причастна к решению Каэтаны бежать из Триндаде.
Джоконда почуяла опасность, оценив пьяную ярость собеседника.
– Зачем вы пришли сюда? – спросила она напрямик, понимая, что это посещение может нарушить устоявшийся уклад жизни публичного дома.
– Я пришел просить об одолжении.
Он налил себе еще – кашаса обожгла глотку – и посмотрел в глаза женщине. Одолжение вовсе не означало, что он намерен выполнять все ее прихоти.
– Мне нужно, чтобы доктор Мендес из Железнодорожной компании направил поезд через Триндаде. В пятницу на этой неделе. – Почувствовав облегчение, налил себе еще стаканчик.
– Поезд? Вы с ума сошли. Восьмой год поезда здесь не проходят. – Джоконда просто оценивала обстановку, не спрашивая о причинах такой просьбы.
– Пусть он только распорядится, чтобы поезд свернул на нашу ветку. Остальное я беру на себя. Прикажу привести в порядок пути и произвести уборку в здании вокзала.
– Это так важно? – Тут она увидела, что Полидоро страдает, что грудь его беззащитна перед любым ударом. Не получив ответа, она продолжала: – Да что за товар везет этот поезд, чтобы его нельзя было отправить на грузовиках?
Джоконда все больше сомневалась. Как можно помочь, если не знаешь всей правды?
– Я думал, мы с тобой друзья, – сказал, поколебавшись, Полидоро.
Джоконда была непреклонна: пусть ответит, какой товар, иначе она помогать не будет.
– Не товар, а друг, который хочет прибыть в город без огласки.
Он мог бы, конечно, обратиться к губернатору штата. Но такая просьба пробудила бы любопытство, и Полидоро тут же превратился бы в уязвимую мишень для политических выпадов. А Джоконде терять нечего: всем известно, какую слабость питает к ней инженер Мендес.
И он собрался уходить, сочтя вопрос решенным положительно. Однако Джоконда не пошла к двери проводить его.
– Ты меня не проводишь?
– Сначала скажите имя этого друга, – настаивала она, ничуть не оробев.
– Тебе в самом деле нужно знать? – жестко и сердито спросил он.
Джоконда подумала, не уступить ли. Можно бы и сдержать неуемное любопытство. Меж тем Полидоро вызывающе щелкнул пальцами, словно включил будильник.
– Каэтана.
Джоконда побледнела. Первым делом бросилась в кухню: Полидоро услышал, как из крана полилась вода. Наконец она вернулась, передвигая ноги так, будто каждый шаг стоил неимоверных усилий, и забыв вытереть мокрое лицо.
– Так я могу на тебя рассчитывать? – Теперь Полидоро был хозяином положения.
– С одним условием.
На лице Полидоро не дрогнул ни один мускул.
– Я тоже пойду на станцию. Хочу встретить Каэтану.
Полидоро пошел к выходу, не обращая больше внимания на Джоконду. Когда он открыл дверь, в гостиную ворвался холодный воздух. Полидоро скрестил руки на груди: простужаться ему нельзя. Вся его жизнь сосредоточилась на Каэтане. Пощупал бумажник в кармане пиджака, в нем он хранил ее фотографию. Иногда посматривал на нее, чтобы освежить в памяти черты, которые размывались с каждым днем.
Переступив порог, Полидоро вдохнул ночной воздух. Судя по всему, у него снова появилась жажда жизни. Посмотрел на Джоконду, которая ждала ответа.
– Хорошо, Джоконда. Пойдем вместе.
И заспешил прочь – еще одну ночь преодолел. Вышел на мостовую. Скоро рассветет, и в этот вторник ему предстоит сделать многое.
Эрнесто и Виржилио оспаривали друг у друга право опознать кровать, на которой Каэтана и Полидоро занимались любовью. Спор начался утром в аптеке «Здоровый дух».
Полидоро позвонил обоим сразу после ванны, несмотря на протесты Додо. Она обвиняла его в том, что он висит на телефоне, всякий раз как остается дома. Полидоро не обращал на нее внимания, казалось, он счастлив.
– Что ты затеваешь, Поли? – Додо воспользовалась уменьшительным именем, дабы воскресить былое супружеское уважение.
Он согласился съесть сыр, чтобы доставить ей удовольствие. Желая избавить жену от всяких подозрений, хлопнул себя по карману.
– Собираюсь заключить крупную сделку.
В глазах Додо появился жадный блеск. Полидоро сразу приобрел ее расположение, ибо ничто так ее не радовало, как возможность прикупить еще земли, будто ей мало было поместий, которыми они владели. Она мечтала о том, чтобы ее портрет появился в иностранных журналах – образцовая бразильская латифундистка, владелица тысячи вывезенных из Индии диковинных зебу, способная одна прокормить страну размером с Бельгию.
– Гляди не прогадай, – предупредила она мужа после первого радостного возбуждения.
В аптеке Полидоро заявил, что необходимо срочно восстановить номер в «Паласе», который они с Каэтаной занимали в прошлом. Он требовал точного воспроизведения былой обстановки – пусть Каэтана, словно по волшебству, забудет о том, что покидала Триндаде, чтобы время для них остановилось и оба чувствовали себя на двадцать лет моложе.
Такая любовь тронула Виржилио. Желая показать свою солидарность и свое волнение, он тронул фазендейро за рукав.
– Ах, Полидоро! – сказал он прерывающимся голосом. – Никогда я не подозревал, что у вас поэтическая жилка! Что у вас такая нежная душа! – Он обтер лицо платком, чтобы собеседники увидели вышитые буквы, которыми он метил белье.
Эрнесто подумал, что учитель расплачется. Еще бы, ведь он так одинок. Чтобы утешить его, сказал, что удел любви – сжигать тело на том же костре, на котором когда-то сжигали безутешных вдов. Но, несмотря на все безумства, любовь порождает и свою особую систему излечения. К приезду Каэтаны любовное гнездо, запущенное на протяжении стольких лет, будет приведено в порядок.
Полидоро не вслушивался в разговор, его мысли бродили где-то далеко. Эти два человека говорили о причудах страсти с видом великих знатоков. Эрнесто поспешно отпускал лекарства, лишь бы отделаться от посетителей. Сказав несколько приветливых слов, заявлял, что для консультаций время неподходящее. Сейчас его пациентом была любовь, с той лишь разницей, что, вселяясь в тело, любовь укрепляет здоровье.
– Любовь – лучшее из лекарств. Лечит любую болезнь, любое недомогание. Она – демиург, творящий чудеса, – сказал Эрнесто, обращаясь к Виржилио.
Заботы Эрнесто о Виржилио тронули Полидоро, и ему стало стыдно, что он равнодушен к судьбе учителя.
– Ах, Полидоро, как трудно было одолеть эти годы! Виржилио говорил срывающимся голосом и мял в руках платок. Все эти годы благодаря великодушию Полидоро он тоже жил тенью Каэтаны. Не имея собственной семьи, видел образ Каэтаны одинаково запечатленным на лице как Полидоро, так и Эрнесто. С какой гордостью служил он любви, сокрытой в номере «Паласа», когда Каэтана кончила выступать в цирке. Они были жадными любовниками, и Виржилио порой воображал, что и ему однажды судьба подарит женское тело, на которое он набросится с такой же страстью.
Полидоро не хотел привлекать ничьего внимания. До пятницы приезд Каэтаны необходимо держать по возможности в тайне, поэтому в гостиницу он возьмет с собой только одного человека.
Эрнесто выразил желание сопровождать его, но Виржилио, считая себя обойденным, сослался на то, что он историк и потому обязан быть в центре событий.
Эрнесто стал возражать:
– Может, вы умеете, как я, лечить раны и болезни? Делать уколы?
Подобные цеховые препирательства раздражали Полидоро.
– Со мной пойдет тот, у кого память лучше. Виржилио и Эрнесто не скрывали, что огорчены, испили горечь из одной и той же чаши.
– Назовите мне без лишних слов число, день недели и месяц, когда Каэтана уехала из Триндаде, не оставив никакой записки.
Память частенько подводила Эрнесто. В школе, вызубривая латинское склонение, необходимое для перевода Цицерона, он не всегда попадал в точку. И все у него получалось шиворот-навыворот, даже Цицерона он путал с Катоном [15]. О печальном дне он хранил довольно смутное воспоминание. Он сидел за столом и ужинал, когда Полидоро срочно вызвал его в «Палас», чтобы сообщить о дезертирстве Каэтаны и всей труппы губителей искусства. Ужин был более изысканный, чем обычно, значит, был чей-то день рожденья. Но чей? Его, жены или старшего сына? Память подводила, не давала никаких полезных сведений. Лишь отрывочные воспоминания. Этот недостаток лишал его и возможности судить о своем собственном прошлом, о котором ничего толком сказать не мог. Из-за этого любой сосед мог хвастаться в кафе поступками, которые на самом деле совершил он.
Наблюдая старания Эрнесто, Виржилио попросил слова. Речь его была проникнута чувством интеллектуального превосходства.
– Это случилось в среду, третьего мая 1950 года. В то утро поезд отправился из Триндаде с опозданием на десять минут из-за сильного дождя. Стало быть, в девять сорок пять. Дождь начался накануне перед обедом, в тот самый час, когда Полидоро позвали и он срочно выехал на фазенду Суспиро, чтобы оценить ущерб, нанесенный лопнувшей трубой водяного бака, в кухню хлынул настоящий поток, который смыл фасоль, приготовленную Додо для крестин Жоаозиньо, сына Досуры и Манеко, тамошних жителей, в то время когда управляющий был...
– Хватит, – нетерпеливо прервал его Полидоро. – Вы победили.
Из благородства Виржилио утешил, как мог, Эрнесто.
– Если бы мы, историки, не обладали хорошей памятью, как бы мы защищали историю Бразилии от чужеземцев, которые приезжают охотиться за нашими документами?
Виржилио не занимался физическими упражнениями и с трудом поспевал за Полидоро. Их появление в вестибюле гостиницы испугало Мажико.
– Что привело вас сюда в такой час?
Мажико лишь притворялся изумленным: Франсиско наверняка сообщил ему накануне о предстоящем приезде Каэтаны.
– Да вы же знаете, разве не так? – Полидоро не дал ему времени опомниться от страха. – В этом случае – молчок, это тайна, понятно? А что касается Франсиско, то я когда-нибудь велю отрезать ему кое-что.
Мажико побледнел и хотел было защитить Франсиско, но Полидоро его остановил:
– Неважно. Теперь я хочу знать, кто занимает номер люкс на шестом этаже. – И он указал на потолок, где взгляд его наткнулся на горящую хрустальную люстру.
– Парочка, которая проводит медовый месяц. Они пробудут до субботы. Приехали из Мирасемы. У родителей молодожена там небольшой мыловаренный заводик. Похож на португальца, с мальтийским крестом. Кажутся людьми порядочными.
– Выселите их оттуда сейчас же. Под любым предлогом.
– Да они же еще не встали. Не заказывали утренний кофе. Вы же знаете, в медовый месяц никто рано не встает. – И Мажико впервые улыбнулся, надеясь тронуть сердце Полидоро.
– Кто всю ночь возится с женщиной, тот нуждается в отдыхе. Раз уж так, даю им еще два часа. А потом переселите их в другой номер. Поскольку они из Мирасемы, где у меня немало друзей, дирекция оплатит их пребывание здесь, в том числе еду и выпивку.
Полидоро направился к запертой двери справа от конторки администратора. Он знал все помещения гостиницы. Мажико последовал за ним, и Полидоро еще раз напомнил о новобрачных.
– Если не поговорите с ними, я их выставлю, даже если они в этот момент будут заниматься любовью, – сердито сказал он, открывая дверь, которая вела на лестницу.
– Ну, теперь проверим вашу память, Виржилио. – И обернулся к Мажико: – Принесите мне ключ от подвала.
Полидоро легко шагал по ступенькам, а вот Виржилио шел медленно из-за темноты и страха, боясь упасть, опираясь рукой о стену.
– Здесь двадцать семь ступеней, можете сосчитать, – пояснил Полидоро. Став перед дверью подвала, попробовал отпереть ее, замок не поддавался.
– Что за дерьмовый ключ! Сколько лет эту дверь не открывали?
Наконец дверь со страшным скрежетом открылась. Полидоро вошел первым.
– Зажгите свет, Мажико.
В темноте Мажико столкнулся с Виржилио, который тут же уцепился за него. Вдвоем они нашли выключатель. Лампа осветила кладбище мебели с бесконечными памятниками в виде перевернутых стульев; по виду мебели и ящиков трудно было определить их происхождение. Здесь царил полный хаос: сваленные в кучи разнородные предметы образовывали лабиринт, двигаться по которому необходимо было осторожно и с умом.
– Как же мы найдем мебель и матрас из номера Каэтаны среди такого беспорядка? – вздохнул Виржилио.
– Мы не уйдем отсюда, пока дело не будет сделано. Глядите повнимательней, – приказал Полидоро. Проведя рукой по какому-то предмету меблировки, почувствовал корку грязи, въевшуюся в дерево, словно инкрустация из матовых рубинов. Тщетно силился он определить, что перед ним, и начал путешествие по местности, картой которой не располагал. Однако велико было его желание преодолеть препятствия и добраться до другого конца подвала, откуда удобнее осматривать все это скопище. Полидоро надеялся, что их поиски увенчаются успехом.