Страница:
– Вы хоть знаете, что ищете? – спросил Виржилио.
– Не мешайте, пожалуйста.
И Полидоро нервно продвигался, как по морю среди густых водорослей, а Мажико и Виржилио шли за ним, но понемногу отставали, держась друг за друга, чтобы не потеряться. Мир, населенный обломками и сгинувшими воспоминаниями, производил на обоих гнетущее впечатление.
Несмотря на все меры предосторожности, Виржилио, менее ловкий, чем Мажико, врезался в груду ящиков, которая рухнула на историка, точно карточный домик. Увидев беду, Мажико бросился на выручку. Он успел вовремя, но Виржилио все же испугался.
– Кому я обязан жизнью? – обалдело спросил он. Мажико протянул к нему руки, чтобы заключить его в свои объятия. Рядом с человеком, который его спас, Виржилио почувствовал влечение к человеческому теплу и забыл о старой мебели. На шум, производимый братанием, обернулся Полидоро.
Виржилио, все еще в объятиях Мажико, заметил, что Полидоро их не видит.
– Мы здесь, возле кучи матрасов, – крикнул Виржилио, так как опасался, что находится вне поля зрения фазендейро.
Полидоро увидел развалившуюся груду ящиков и обрадовался, что нет пострадавших, однако неосторожность Виржилио задержала поиск.
– И как долго вы будете обниматься? – насмешливо спросил Полидоро.
Освободившись из объятий Мажико, Виржилио поднес платок ко рту, защищаясь от поднявшейся после обвала пыли. Меж тем глянул налево.
– Посмотрите-ка! – крикнул он. – Вот матрасы, которые мы ищем! – И бросился к куче матрасов.
Однако Мажико все еще держался за него, ощупывая ушибленную ногу, так что Виржилио не мог отойти. Полидоро проявлял нетерпение: слишком уж много милосердия в военное время.
– Вы знаете, который час? Меньше чем через три дня в Триндаде приедет Каэтана.
Забыв о хороших манерах, Виржилио резким толчком освободился от Мажико.
– Клянусь, я найду матрас Каэтаны, это самый важный предмет обстановки. – Он чеканил слова, чтобы в них не звучало никакого темного намека, хотя в общем-то считал нелепым заставлять Каэтану ложиться на любой из этих матрасов.
– С ума вы сошли, Виржилио. Как мы найдем ее матрас в этой грязи? – крикнул Полидоро, горюя, что прошедшие годы наделали столько разрушений.
Но Виржилио, задетый недоверием фазендейро, которому столько лет служил верой и правдой, возразил: в конце-то концов, обязанность историка, хотя бы и скромного, заключается в том, чтобы извлечь из сохранившихся документов максимальную пользу. По доброй традиции, столкнувшись с неблагоприятными обстоятельствами, нужно что-то придумать. Вот он и прибегнет к изобретательности, чтобы обнаружить матрас пылких любовников. Тот самый, на котором они, уединившись и раздевшись догола, были единственными на свете людьми, меж ласками и вздохами с гордостью думая, что никто не олицетворяет Мужчину и Женщину так хорошо, как они.
С другой стороны, учителя огорчало, что Полидоро ищет подтверждения былой любви. Фазендейро, высокомерный и упрямый, представлял собой вовсе не романтическую фигуру, у него теперь было брюшко, как у комического персонажа. Тем не менее, ослепленный гордыней, происходящей от богатства, Полидоро хотел на шестидесятом году жизни возродить страсть, некогда украшенную мечтами о золотом веке.
Виржилио глядел на матрас, и ему казалось, что из сумрака подвала возникает Каэтана, шевелит бедрами в сладострастном желании не отпускать из своего лона уже истощенную, но еще крепкую плоть Полидоро. И ее мудрые усилия увенчиваются успехом: плоть Полидоро агонизирует в ее сумрачном влагалище, заполненном семенем и соленым соком.
– Не лезьте в жерло этого вулкана! – крикнул в страхе Виржилио.
При воспоминании об этой любви, которая всегда плохо вязалась с реальностью, Полидоро тоже испугался: в душном подвале их обоих мучили кошмары.
– Может, выйти глотнуть свежего воздуха? – предложил Полидоро.
Виржилио воспротивился: такое больше не повторится. Он стал на колени и принялся шарить по полу. Холод цемента проникал ему в кости, Мажико и Полидоро стали помогать.
– А что мы ищем? – спросил Мажико.
– Мою шляпу, – ответил Виржилио. – Я потерял ее, когда на меня обрушились ящики.
Считая себя ответственным за этих двух глупцов, Полидоро взял командование на себя.
– Вернемся к делу. Я достану вам другую шляпу, как только мы выйдем отсюда.
Но шляпа была незаменимая. Виржилио надевал ее каждый понедельник, когда отправлялся в дом Джоконды, и на празднике в коллеже штата в честь его проводов на пенсию эту шляпу упоминали как символ его любви к истории Бразилии.
– В этой шляпе я хоронил свою мать.
Мажико в разговоре не участвовал. Шаря по полу, продолжал искать. Наконец наткнулся на какой-то предмет.
– Может, шляпа под этим ящиком?
Виржилио огорчился, увидев, как шляпа помята. Тотчас принялся выправлять ее, пытаясь придать первоначальную форму, однако не спускал глаз с кучи матрасов: хотел вспомнить подробности, которые помогли бы ему опознать матрас Каэтаны. Не спеша перебирал давно прошедшие годы. Некоторые месяцы возникали очень ясно. А кое-какие солнечные дни он запомнил навсегда. Особенно тот вторник, когда он постучался в дверь номера, где уединились Полидоро и Каэтана, чтобы предупредить фазендейро о том, что Додо раньше намеченного срока вернулась в Триндаде.
Полидоро, в халате, вывезенном из Рио-де-Жанейро, встретил его неприветливо. Изможденное лицо свидетельствовало о том, что он не спал всю ночь. В номере пахло свежей лавандой, поднос, на котором подали утренний кофе, был опустошен, не осталось ни крошки хлеба. На одной из чашек виднелись следы губной помады: значит, Каэтана подкрашивала губы всякий раз, как заканчивались их объятия. Судя по беспорядку в комнате, они все время спешили вернуться в постель.
Полидоро довольно равнодушно отнесся к возвращению Додо. Но внял доводам Виржилио, который полагал, что Каэтана никогда не простит Полидоро, если его жена учинит ей скандал.
– Ну, тогда я навещу семью.
И он исчез в глубине комнаты, чтобы еще раз поклясться Каэтане в любви. Через несколько часов он вернется и они снова предадутся страсти.
В номере пахло роскошью, и запах этот пристал ко всем предметам, а теперь и к одежде Виржилио, который дрожал от зависти. Шторы были задернуты, это создавало полумрак, способствующий буйной фантазии. Наверняка Каэтана, приехавшая с другого конца Бразилии, где пальмы, дюны и попугаи ара, привезла в провинциальный городок Триндаде такой опыт, о котором здесь и понятия не имели.
Учитель нервно водил пальцами по выпуклости на брюках на уровне бедер, но тут его позвал Полидоро.
Виржилио остановился на пороге спальни. Его волновала возможность сорвать запретный плод – увидеть Каэтану в постели, в сползшей с плеч рубашке и с полуобнаженной грудью.
В просторной комнате Полидоро, стоя на коленях, собирал разбросанные по ковру карты.
Беря каждую карту, свидетельницу диковинных сцен, которая входила в игру на оговоренный партнерами заранее приз, Полидоро искал сообщнический взгляд Каэтаны, которая в эту минуту не могла оставаться безучастной.
Пристальный взгляд Полидоро, в котором еще тлел огонек страсти, устремлялся на дамский треугольник Каэтаны. Сквозь рубашку виднелись кустики волос, там был эпицентр химер и одержимости.
До того времени все любовные страсти Виржилио ограничивались стенами Станции и немногих других публичных домов в округе. При виде полных округлых ляжек он побледнел, как полотно. Словно заглянул в ад и его лизнули языки пламени, исходившие из влажного, полного семени лона.
Воспитан он был в строгости и потому сразу ухватился за свои причиндалы. Но тут же сообразил, что это неприлично, и, отвернувшись, несколько раз чихнул. Когда снова посмотрел на Каэтану, она улыбнулась ему неопределенной улыбкой. Ее полуоткрытые губы могли бы обхватить набалдашник трости, комель жерди, крайнюю плоть Полидоро. Виржилио почувствовал себя в зверином логове.
Полидоро нарушил его бред.
– Вот, я нашел эту карту, это дама пик, – сказал фазендейро, радостно улыбаясь.
Подошел к кровати и отдал карту Каэтане.
– Эта дама пик – залог моей любви.
И вдруг, поддавшись приливу лирических чувств, отвесил Каэтане глубокий поклон.
– В будущем достаточно показать ее мне, и я сделаю для тебя все, что ни попросишь.
Каэтана понюхала карту: от нее пахло потом и духами. Уверенная в ценности залога, положила даму пик на ночной столик между бокалами, безделушками и флаконами лекарств.
Полидоро попросил Виржилио собрать остальные карты. Тот повиновался, чувствуя, что соприкоснулся с силой, от которой ныло в груди. С первой картой, взятой в руки, влажной и теплой, возникло ощущение, не покидавшее его до сих пор. Когда он щупал женщин в доме Джоконды, достаточно было закрыть глаза, как перед мысленным взором тотчас возникали пышные груди Каэтаны, колыхавшиеся на ее теле.
– Еще десять минут – и я отыщу матрас Каэтаны, – сказал Виржилио, стряхивая с себя воспоминания.
Полидоро, ободренный этим обещанием, тоже возвратился к картинам былой любви. И на лице его запечатлелась фигура разметавшейся среди простыней Каэтаны, к великой радости Виржилио, который наблюдал за ним в надежде узнать его личные впечатления. Этого оказалось достаточно, чтобы учитель указал перстом на самый старый матрас из всей груды.
– Вот он. Вот ложе любви Каэтаны, – произнес он, поправляя шляпу.
Полидоро, погруженный в воспоминания о Каэтане, в этот момент впился ей в шею страстным поцелуем, поэтому долго не мог вернуться в подвал.
– Не подавайте мне пустых надежд, – беспомощно сказал он.
По мере того как Полидоро подвергал все большему сомнению открытие Виржилио, голос его креп. О матрасе он не хранил никаких воспоминаний и ничего не мог возразить Виржилио, матрас, как и все остальные, грязный и заплесневелый, что тут можно сказать. Оставалось положиться на честность Виржилио, который не раз ее доказал. Он – порядочный человек, хотя и растерянный перед лицом многообразных явлений реальной жизни, возможно, под влиянием своей профессии, в которой он имел дело с различным, зачастую противоречивым толкованием одних и тех же исторических фактов.
Недоверчивый по природе, как всякий крестьянин, Полидоро рассмотрел матрас вблизи.
– А не выкапываем ли мы из могилы не того покойника? – осторожно сказал он, чтобы не обидеть Виржилио.
– Если бы понадобилось, я опознал бы бабочку, не то что матрас, это грубое творение рук человеческих, – сердито встал на защиту своей памяти Виржилио.
– Пусть так, но мне нужно доказательство. Хотя бы пятно от вина. Или еще какое. Ведь мы с ней чего только не делали в постели, – немного насмешливо сказал Полидоро.
– Может, пятно от любовного соития? – Виржилио осмелел. Благодаря Полидоро он перешел в ту область, где любовь вытесняет стыд и сдержанность.
Мажико чувствовал себя не у дел. Не имея возможности участвовать в воспоминаниях о Каэтане, он шагнул вперед, намереваясь разобрать кучу матрасов.
– Посмотрим, не впитался ли в него пот Каэтаны, – сказал он, довольный собственной инициативой.
Виржилио, чувствуя себя хозяином положения, указал на восьмой матрас сверху. Полидоро расчистил путь Мажико среди хлама. Разложенный для обозрения матрас был в плачевном состоянии, из расползшихся швов лезла солома.
– Он ни на что не годится, – сказал Мажико.
Полидоро не придал значения неверию своего служащего. Если уж на этом матрасе спала Каэтана, он его заберет.
– К пятнице будет как новенький.
– Можете нести его на шестой этаж. Это тот самый матрас, который мы искали, – заявил Виржилио.
Неуверенность, обусловленная ограниченными возможностями человека, мучила Полидоро.
– Представьте мне решающее доказательство. Виржилио смирился перед скудостью человеческой фантазии. Но как быть поэтом и воспевать реально существующий мир, если даже творцы художественных произведений не смогли определить, что такое человеческая душа. И он не спеша стал думать еще об одном доказательстве.
Ровно двадцать лет тому назад, собирая с ковра карты по просьбе Полидоро, он благодаря сбившимся простыням видел этот самый матрас вблизи. Тогда ему не пришло в голову спросить, зачем понадобилось швырять карты с постели на ковер. Дело в том, что, подбирая каждую карту, он натыкался взглядом на матрас, так что успел за короткие мгновенья разглядеть структуру ткани, бледно-оранжевый цвет и подшитые кое-где места на левом от него углу.
– Сейчас я вам представлю самое убедительное доказательство. Скажите: какой из этих матрасов больше всех изношен?
– Конечно, вот этот, – не колеблясь ответил Полидоро.
– Иначе и быть не могло! Кто еще в Триндаде способен на такую бурную страсть? Такую, натиска которой ни один матрас не выдержит? И не говорите мне, что матрас разрушили годы! В конце концов, что такое двадцать лет в истории?
Полидоро надулся от гордости.
– Как вы думаете, Мажико? – И посмотрел на служащего, будто увидел его впервые.
Веря в любовь, которую самому испытать не пришлось, Мажико подтвердил, что матрас наверняка тот самый.
Виржилио приосанился. Историк никак не мог найти слов, идущих от сердца и не нуждающихся в логике, чтобы вызвать волнение в чистом виде.
– Мы лучше всего почтим Каэтану, если допустим, что именно этот матрас был ложем всепоглощающей страсти, – сказал он без особого убеждения.
Полидоро почувствовал пустоту этой фразы, зато Виржилио подчеркнул силу самой любви, которая не угасла за столько лет.
– Я любил как невежда! Овладевал ею как турок! – Полидоро едва ли сам мог верить в свои любовные подвиги.
Его смущение подействовало на Виржилио. С фазендейро надо быть поосторожней, но так, чтобы выражение восторга не сходило с его лица.
– Вы не вылезали из постели, даже еду вам подавали в номер. Подобно домовым, проводили ночи без сна. В последние дни у вас были темные круги под глазами, вы пошли на склад и взвесились на весах – потеряли пять килограммов. Вспоминаете?
Мажико пришел в восторг от такого описания, точно он сам был его героем. Только сейчас он уразумел, что любовная эпопея, о какой он знал из романов, где герои умирали, доступна и обыкновенным живым людям.
– Какая мужская сила была у людей в старину! А сейчас только дешевое бахвальство, – сказал Мажико с таким восторгом, который не оставлял места для подозрения, что он завидует.
Окруженный восхищением, которого не разделяла одна Додо, Полидоро поднес руку к ширинке, дабы удостовериться, что у него все в порядке и он заслуживает таких похвал.
Виржилио заметил его сомнения. Чтобы отвлечь Полидоро, заключил его в объятия.
– Ах, Полидоро, как жаль, что Каэтана сейчас не может свидетельствовать в вашу пользу. Уж она-то лучше кого бы то ни было рассказала бы нам, какие чудеса вы творили тогда.
Полидоро рассеянно посмотрел на матрас. Возбуждение мало-помалу проходило. Внутренний голос не говорил ему, что он способен на чувства, какие испытывал в сорок лет. Виржилио опасался, как бы уныние Полидоро не принизило его заслугу в опознании матраса.
– Надо сейчас же восстановить этот матрас. Он неотъемлем от любовных утех, способствовал возбуждению.
Полидоро промолчал. Жизнь уходила от него сквозь дверные щели, пока Виржилио описывал комнату Каэтаны, не забывая ни одной мелочи. У Каэтаны, насмотревшейся на бразильскую нищету, ни в чем не должно быть недостатка. С каким воодушевлением Виржилио говорил о желтом кувшине с цветами из его сада! И должна быть колода карт на случай, если любовникам захочется сыграть в них по-своему! С каждой фразой Виржилио при поддержке Мажико превращался в партнера Каэтаны, не хватало только, чтобы актриса по прибытии в Триндаде заменила имя Полидоро его именем – такой вывод напрашивался из рассказанного им.
Пока эти двое углублялись в детали, которых оказалось великое множество, Полидоро чувствовал себя заброшенным.
– К пятнице номер будет готов, но кто из вас вернет мне двадцать лет? Что мне делать с этими морщинами, с болью в суставах?
И Полидоро закрыл лицо руками, вспоминая о любви, которая выражала себя, не останавливаясь ни перед чем.
Боясь потерять доверие Полидоро, Виржилио подыскивал слова, которые ободрили бы фазендейро: скажи он не то, Полидоро до конца жизни будет считать его возможности скудными. Он мучился этим вопросом под скорбным взглядом Мажико, как вдруг стук в дверь вывел Полидоро из апатии.
На пороге появился Эрнесто, забывший обиды, нанесенные в аптеке: ему захотелось взглянуть на мебель Каэтаны.
– Почему у тебя такое кислое лицо, Полидоро? Улыбаясь, он осмотрел отобранные вещи.
– Чем же вы занимались столько времени в этом паршивом подвале?
Полидоро уцепился за друга. Виржилио оказался не в состоянии освободить его от черной кисеи, мешавшей видеть мир. У Эрнесто мягкий характер, он живет простой обыденной жизнью; как знать, может, он и его вернет на грешную землю, где, собственно говоря, и пылают все человеческие страсти. Лишь возвратившись из путешествия в не всегда гостеприимную страну фантазии, сможет Полидоро с радостью встретить Каэтану в пятницу.
Он показал аптекарю матрас. Если верить Виржилио, именно на нем Каэтана и он пускали в ход зубы и ногти, чтобы дать выход желанию, отнимавшему у них разум. Справляя любовный ритуал, они невольно переносились во времена язычества, когда к услугам людей был целый сонм добрых богов. Теперь, однако, приходится признать, что двадцать лет ожидания исчерпали энергию, которую в прошлом он транжирил.
– Когда я познакомился с Каэтаной, я чувствовал себя Богом. Тело мое было как острый нож, и я волен был вонзить его в кого угодно. Никто не мог затупить острие. А теперь посмотрю на себя в зеркало и вижу, что тело не под стать моему сердцу, которое мнит себя еще молодым.
Эрнесто не хотел поддерживать такие настроения Полидоро. Он тоже чувствовал, как ноют суставы, как смерть шепчет ему на ухо слова, благоухающие гиацинтом, о том, что она готова принять его в свои объятия, что обещает ему вечность.
– Ты спасешь меня? – крикнул Полидоро, напоминая о своем присутствии.
Эрнесто некуда было податься: он был нужен Полидоро как зеркало, пусть треснувшее и потускневшее.
– Скажи, Эрнесто, куда подевалось лицо, которое ласкала Каэтана? Я постарел и обрюзг и ни в ком уже не возбуждаю страсти. А как жить без такой надежды?
Эрнесто решил дать бой собравшимся в подвале нытикам во главе с Виржилио. У него под рукой всегда была спасительная ложь, и он мог пользоваться ею мягко и милосердно.
– Хватит с нас истории Бразилии. Этак мы обречем на гибель нашу страну и себя самих, – сказал он.
Надо было поставить учителя на место; тот даже в доме Джоконды по понедельникам одаривал проституток эпизодами из истории страны, о которых те не могли слышать в начальной школе. Он и в постель-то шел с ними, спросив сначала что-нибудь из истории монархии или республики.
А Полидоро ему было жаль: тот стоял перед ним опустив голову и никак не мог обрести вновь уверенность в себе.
– Подними голову, дружище! У кого в нашей округе было в жизни больше любовных приключений, чем у тебя? Сама Джоконда по сей день души в тебе не чает.
Такой предательский прием, пусть даже ради утешения Полидоро, возмутил Виржилио.
– Какое неуважение! – бросился он на защиту женщины, которая каждый понедельник подавала ему чашку чаю.
– Почему бы меня не любить? Разве я урод? – очнулся от летаргии Полидоро, не на шутку обидевшись. Неужели учитель забыл о его способности внушать чувства благородные и в то же время любовные?
Виржилио пожалел о своей неосмотрительности – уступил поле деятельности Эрнесто, который поблагодарил его насмешливой улыбкой.
– Разве вы могли пустить в свою жизнь какую-то женщину, кроме Каэтаны, даже если Каэтана разъезжает по Бразилии? – тут же парировал Виржилио, стараясь спасти дружбу с Полидоро.
Учитель видел, что против него затевается интрига. Мажико мог назвать ее участников и гордился тем, что наблюдал ее в самом зародыше.
– Какая бестактность сравнивать Джоконду с Каэтаной, артисткой, жрицей святого искусства! – сказал Мажико, вступая в разговор.
Эрнесто, окруженный противниками, понимал переменчивую природу слов: одни улетучивались через несколько секунд, а другие, напитанные ядом, пускали корни и отравляли человеческую судьбу. От последних нужно избавляться. Значит, пусть эти люди ценят его искренность и во имя этого принципа отступят в надежное место, огороженное колючей проволокой.
Оборона Эрнесто основывалась на все более мелких деталях. Он, как и Виржилио, обожал покорять людей пламенными речами.
– Во всей этой истории единственный пострадавший – это я. Потерял Каэтану и несу на плечах бремя прожитых годов. Хватит вам препираться, – сказал Полидоро, чувствуя, что спор может затянуться до обеда.
Пока Полидоро сетовал на нечуткость друзей и призывал их исправиться, он неожиданно для себя понемногу воспрял духом. Воспоминания, пробужденные матрасом, вновь вернули ему молодые чувства, вожделение, от которого плоть его напряглась до боли и звала к безумствам.
– На что мне жаловаться, если этот матрас – реальное свидетельство того, насколько я еще могу быть счастлив?
Теперь в каждом его слове звучала надежда, и он едва вырвался из объятий Виржилио и Эрнесто, которые поздравляли его с возрождением былой славы идеального мужчины.
Мажико по собственной инициативе потащил матрас к двери, поднимая кучу пыли, через завесу которой они не сразу разглядели, от кого исходил горестный вопль, раздавшийся вдруг у порога.
– Кто это плачет? – пробормотал чей-то голос, который мог быть чьим угодно.
Когда пыль улеглась, Виржилио подавил рыдания, поднеся к глазам платок и рискуя упасть на матрас. Полидоро первым заметил опасность и бросился на помощь учителю. Но опоздал: влекомый тяжестью Виржилио, упал вместе с ним на матрас и оба тщетно пытались подняться. Им мешала какая-то колдовская сила, исходившая от матраса, она стесняла их движения, ведь Полидоро впервые опустился на этот матрас, не прижимая к себе Каэтану.
Мажико, привлеченный этой сценой, опустился на колени рядом с ними. Виржилио, проглотив слезы, тотчас поблагодарил его; на матрасе все они чувствовали себя защищенными от невзгод, поджидавших их на улицах города.
Эрнесто смотрел на них со стороны и не спешил присоединиться к странному торжественному акту, не представляя себе, чем это кончится. В то же время его соблазняла перспектива показать себя мужчиной среди слабодушных, и он осторожно подошел к матрасу. Полидоро протянул ему руку, приглашая принять участие в эксперименте. Он с благодарностью принял руку и уселся на матрас.
Безутешный вид всех четверых уравнивал их перед лицом судьбы. От подвальной сырости их пробирал озноб, но не хватало мужества стряхнуть с себя колдовскую силу матраса. Не хватало решимости встать и снова увидеть яркое солнце, заливавшее в этот час улицы Триндаде.
Цветы были собраны на огороде среди помидоров, капусты, зеленой петрушки. Джоконда предпочла магнолию, подумав о матери Полидоро, которая носила имя этого цветка. Джоконда сама срезала цветы старыми, заржавелыми ножницами, хранившимися в ящике кухонного стола.
В эту пятницу Джоконда, вопреки обычаю, встала рано: надо было приготовить обед к одиннадцати часам. На встречу Каэтаны нельзя было опоздать ни на минуту. Прибытие поезда, который должен был привезти Каэтану и ее друзей, ожидалось в четырнадцать семнадцать.
Высадка будет безусловно поспешной, так как машинист получил приказ стоять на станции не более двух минут, чтобы пассажиры не начали протестовать против отклонения от маршрута, ибо поезд, в нарушение расписания, свернет на заброшенную ветку, подвергая опасности их жизни.
Инженер Мендес, рискуя получить административное взыскание, которое ускорило бы его выход на пенсию, и опасаясь, как бы поезд не сошел с рельсов на заброшенной ветке, в конце концов уступил по настоянию Джоконды и по велению собственного сердца. Джоконда сумела доказать ему, что ветка, к счастью, в хорошем состоянии.
Но придется действовать быстро, чтобы в городе не узнали об этом событии. Поезд, высадив Каэтану на платформу, тотчас должен отправиться дальше, не подавая свистков, чтобы любопытные, которые его заметят, подумали, будто им это привиделось после долгого послеобеденного сна.
Накануне Джоконда столкнулась с мятежом Трех Граций: сговорившись между собой, они решили тоже пойти на вокзал, чтобы выразить Каэтане дружеские чувства, хранившиеся в их сердцах двадцать лет.
Джоконда испугалась. Процессия проституток приведет в ярость Полидоро, который мечтал совсем о другой встрече с Каэтаной после столь долгой разлуки. Поэтому она попросила подопечных пожертвовать своими желаниями и повременить хотя бы несколько часов: как только стемнеет, Каэтана сама придет навестить их. С какой радостью сядет она на красный диван, о котором когда-то отзывалась восторженно! И тогда пять женщин, угощаясь печеньем с арарутой, пирожками, сыром и кофе, выскажут слова, которые бродили в их воображении долгими вечерами все эти годы. Особенно в такие вечера, когда на них обрушивался темный мир страстей и порочных чувств, после которых требовалось проветрить душу, чтобы не задохнуться.
– Не мешайте, пожалуйста.
И Полидоро нервно продвигался, как по морю среди густых водорослей, а Мажико и Виржилио шли за ним, но понемногу отставали, держась друг за друга, чтобы не потеряться. Мир, населенный обломками и сгинувшими воспоминаниями, производил на обоих гнетущее впечатление.
Несмотря на все меры предосторожности, Виржилио, менее ловкий, чем Мажико, врезался в груду ящиков, которая рухнула на историка, точно карточный домик. Увидев беду, Мажико бросился на выручку. Он успел вовремя, но Виржилио все же испугался.
– Кому я обязан жизнью? – обалдело спросил он. Мажико протянул к нему руки, чтобы заключить его в свои объятия. Рядом с человеком, который его спас, Виржилио почувствовал влечение к человеческому теплу и забыл о старой мебели. На шум, производимый братанием, обернулся Полидоро.
Виржилио, все еще в объятиях Мажико, заметил, что Полидоро их не видит.
– Мы здесь, возле кучи матрасов, – крикнул Виржилио, так как опасался, что находится вне поля зрения фазендейро.
Полидоро увидел развалившуюся груду ящиков и обрадовался, что нет пострадавших, однако неосторожность Виржилио задержала поиск.
– И как долго вы будете обниматься? – насмешливо спросил Полидоро.
Освободившись из объятий Мажико, Виржилио поднес платок ко рту, защищаясь от поднявшейся после обвала пыли. Меж тем глянул налево.
– Посмотрите-ка! – крикнул он. – Вот матрасы, которые мы ищем! – И бросился к куче матрасов.
Однако Мажико все еще держался за него, ощупывая ушибленную ногу, так что Виржилио не мог отойти. Полидоро проявлял нетерпение: слишком уж много милосердия в военное время.
– Вы знаете, который час? Меньше чем через три дня в Триндаде приедет Каэтана.
Забыв о хороших манерах, Виржилио резким толчком освободился от Мажико.
– Клянусь, я найду матрас Каэтаны, это самый важный предмет обстановки. – Он чеканил слова, чтобы в них не звучало никакого темного намека, хотя в общем-то считал нелепым заставлять Каэтану ложиться на любой из этих матрасов.
– С ума вы сошли, Виржилио. Как мы найдем ее матрас в этой грязи? – крикнул Полидоро, горюя, что прошедшие годы наделали столько разрушений.
Но Виржилио, задетый недоверием фазендейро, которому столько лет служил верой и правдой, возразил: в конце-то концов, обязанность историка, хотя бы и скромного, заключается в том, чтобы извлечь из сохранившихся документов максимальную пользу. По доброй традиции, столкнувшись с неблагоприятными обстоятельствами, нужно что-то придумать. Вот он и прибегнет к изобретательности, чтобы обнаружить матрас пылких любовников. Тот самый, на котором они, уединившись и раздевшись догола, были единственными на свете людьми, меж ласками и вздохами с гордостью думая, что никто не олицетворяет Мужчину и Женщину так хорошо, как они.
С другой стороны, учителя огорчало, что Полидоро ищет подтверждения былой любви. Фазендейро, высокомерный и упрямый, представлял собой вовсе не романтическую фигуру, у него теперь было брюшко, как у комического персонажа. Тем не менее, ослепленный гордыней, происходящей от богатства, Полидоро хотел на шестидесятом году жизни возродить страсть, некогда украшенную мечтами о золотом веке.
Виржилио глядел на матрас, и ему казалось, что из сумрака подвала возникает Каэтана, шевелит бедрами в сладострастном желании не отпускать из своего лона уже истощенную, но еще крепкую плоть Полидоро. И ее мудрые усилия увенчиваются успехом: плоть Полидоро агонизирует в ее сумрачном влагалище, заполненном семенем и соленым соком.
– Не лезьте в жерло этого вулкана! – крикнул в страхе Виржилио.
При воспоминании об этой любви, которая всегда плохо вязалась с реальностью, Полидоро тоже испугался: в душном подвале их обоих мучили кошмары.
– Может, выйти глотнуть свежего воздуха? – предложил Полидоро.
Виржилио воспротивился: такое больше не повторится. Он стал на колени и принялся шарить по полу. Холод цемента проникал ему в кости, Мажико и Полидоро стали помогать.
– А что мы ищем? – спросил Мажико.
– Мою шляпу, – ответил Виржилио. – Я потерял ее, когда на меня обрушились ящики.
Считая себя ответственным за этих двух глупцов, Полидоро взял командование на себя.
– Вернемся к делу. Я достану вам другую шляпу, как только мы выйдем отсюда.
Но шляпа была незаменимая. Виржилио надевал ее каждый понедельник, когда отправлялся в дом Джоконды, и на празднике в коллеже штата в честь его проводов на пенсию эту шляпу упоминали как символ его любви к истории Бразилии.
– В этой шляпе я хоронил свою мать.
Мажико в разговоре не участвовал. Шаря по полу, продолжал искать. Наконец наткнулся на какой-то предмет.
– Может, шляпа под этим ящиком?
Виржилио огорчился, увидев, как шляпа помята. Тотчас принялся выправлять ее, пытаясь придать первоначальную форму, однако не спускал глаз с кучи матрасов: хотел вспомнить подробности, которые помогли бы ему опознать матрас Каэтаны. Не спеша перебирал давно прошедшие годы. Некоторые месяцы возникали очень ясно. А кое-какие солнечные дни он запомнил навсегда. Особенно тот вторник, когда он постучался в дверь номера, где уединились Полидоро и Каэтана, чтобы предупредить фазендейро о том, что Додо раньше намеченного срока вернулась в Триндаде.
Полидоро, в халате, вывезенном из Рио-де-Жанейро, встретил его неприветливо. Изможденное лицо свидетельствовало о том, что он не спал всю ночь. В номере пахло свежей лавандой, поднос, на котором подали утренний кофе, был опустошен, не осталось ни крошки хлеба. На одной из чашек виднелись следы губной помады: значит, Каэтана подкрашивала губы всякий раз, как заканчивались их объятия. Судя по беспорядку в комнате, они все время спешили вернуться в постель.
Полидоро довольно равнодушно отнесся к возвращению Додо. Но внял доводам Виржилио, который полагал, что Каэтана никогда не простит Полидоро, если его жена учинит ей скандал.
– Ну, тогда я навещу семью.
И он исчез в глубине комнаты, чтобы еще раз поклясться Каэтане в любви. Через несколько часов он вернется и они снова предадутся страсти.
В номере пахло роскошью, и запах этот пристал ко всем предметам, а теперь и к одежде Виржилио, который дрожал от зависти. Шторы были задернуты, это создавало полумрак, способствующий буйной фантазии. Наверняка Каэтана, приехавшая с другого конца Бразилии, где пальмы, дюны и попугаи ара, привезла в провинциальный городок Триндаде такой опыт, о котором здесь и понятия не имели.
Учитель нервно водил пальцами по выпуклости на брюках на уровне бедер, но тут его позвал Полидоро.
Виржилио остановился на пороге спальни. Его волновала возможность сорвать запретный плод – увидеть Каэтану в постели, в сползшей с плеч рубашке и с полуобнаженной грудью.
В просторной комнате Полидоро, стоя на коленях, собирал разбросанные по ковру карты.
Беря каждую карту, свидетельницу диковинных сцен, которая входила в игру на оговоренный партнерами заранее приз, Полидоро искал сообщнический взгляд Каэтаны, которая в эту минуту не могла оставаться безучастной.
Пристальный взгляд Полидоро, в котором еще тлел огонек страсти, устремлялся на дамский треугольник Каэтаны. Сквозь рубашку виднелись кустики волос, там был эпицентр химер и одержимости.
До того времени все любовные страсти Виржилио ограничивались стенами Станции и немногих других публичных домов в округе. При виде полных округлых ляжек он побледнел, как полотно. Словно заглянул в ад и его лизнули языки пламени, исходившие из влажного, полного семени лона.
Воспитан он был в строгости и потому сразу ухватился за свои причиндалы. Но тут же сообразил, что это неприлично, и, отвернувшись, несколько раз чихнул. Когда снова посмотрел на Каэтану, она улыбнулась ему неопределенной улыбкой. Ее полуоткрытые губы могли бы обхватить набалдашник трости, комель жерди, крайнюю плоть Полидоро. Виржилио почувствовал себя в зверином логове.
Полидоро нарушил его бред.
– Вот, я нашел эту карту, это дама пик, – сказал фазендейро, радостно улыбаясь.
Подошел к кровати и отдал карту Каэтане.
– Эта дама пик – залог моей любви.
И вдруг, поддавшись приливу лирических чувств, отвесил Каэтане глубокий поклон.
– В будущем достаточно показать ее мне, и я сделаю для тебя все, что ни попросишь.
Каэтана понюхала карту: от нее пахло потом и духами. Уверенная в ценности залога, положила даму пик на ночной столик между бокалами, безделушками и флаконами лекарств.
Полидоро попросил Виржилио собрать остальные карты. Тот повиновался, чувствуя, что соприкоснулся с силой, от которой ныло в груди. С первой картой, взятой в руки, влажной и теплой, возникло ощущение, не покидавшее его до сих пор. Когда он щупал женщин в доме Джоконды, достаточно было закрыть глаза, как перед мысленным взором тотчас возникали пышные груди Каэтаны, колыхавшиеся на ее теле.
– Еще десять минут – и я отыщу матрас Каэтаны, – сказал Виржилио, стряхивая с себя воспоминания.
Полидоро, ободренный этим обещанием, тоже возвратился к картинам былой любви. И на лице его запечатлелась фигура разметавшейся среди простыней Каэтаны, к великой радости Виржилио, который наблюдал за ним в надежде узнать его личные впечатления. Этого оказалось достаточно, чтобы учитель указал перстом на самый старый матрас из всей груды.
– Вот он. Вот ложе любви Каэтаны, – произнес он, поправляя шляпу.
Полидоро, погруженный в воспоминания о Каэтане, в этот момент впился ей в шею страстным поцелуем, поэтому долго не мог вернуться в подвал.
– Не подавайте мне пустых надежд, – беспомощно сказал он.
По мере того как Полидоро подвергал все большему сомнению открытие Виржилио, голос его креп. О матрасе он не хранил никаких воспоминаний и ничего не мог возразить Виржилио, матрас, как и все остальные, грязный и заплесневелый, что тут можно сказать. Оставалось положиться на честность Виржилио, который не раз ее доказал. Он – порядочный человек, хотя и растерянный перед лицом многообразных явлений реальной жизни, возможно, под влиянием своей профессии, в которой он имел дело с различным, зачастую противоречивым толкованием одних и тех же исторических фактов.
Недоверчивый по природе, как всякий крестьянин, Полидоро рассмотрел матрас вблизи.
– А не выкапываем ли мы из могилы не того покойника? – осторожно сказал он, чтобы не обидеть Виржилио.
– Если бы понадобилось, я опознал бы бабочку, не то что матрас, это грубое творение рук человеческих, – сердито встал на защиту своей памяти Виржилио.
– Пусть так, но мне нужно доказательство. Хотя бы пятно от вина. Или еще какое. Ведь мы с ней чего только не делали в постели, – немного насмешливо сказал Полидоро.
– Может, пятно от любовного соития? – Виржилио осмелел. Благодаря Полидоро он перешел в ту область, где любовь вытесняет стыд и сдержанность.
Мажико чувствовал себя не у дел. Не имея возможности участвовать в воспоминаниях о Каэтане, он шагнул вперед, намереваясь разобрать кучу матрасов.
– Посмотрим, не впитался ли в него пот Каэтаны, – сказал он, довольный собственной инициативой.
Виржилио, чувствуя себя хозяином положения, указал на восьмой матрас сверху. Полидоро расчистил путь Мажико среди хлама. Разложенный для обозрения матрас был в плачевном состоянии, из расползшихся швов лезла солома.
– Он ни на что не годится, – сказал Мажико.
Полидоро не придал значения неверию своего служащего. Если уж на этом матрасе спала Каэтана, он его заберет.
– К пятнице будет как новенький.
– Можете нести его на шестой этаж. Это тот самый матрас, который мы искали, – заявил Виржилио.
Неуверенность, обусловленная ограниченными возможностями человека, мучила Полидоро.
– Представьте мне решающее доказательство. Виржилио смирился перед скудостью человеческой фантазии. Но как быть поэтом и воспевать реально существующий мир, если даже творцы художественных произведений не смогли определить, что такое человеческая душа. И он не спеша стал думать еще об одном доказательстве.
Ровно двадцать лет тому назад, собирая с ковра карты по просьбе Полидоро, он благодаря сбившимся простыням видел этот самый матрас вблизи. Тогда ему не пришло в голову спросить, зачем понадобилось швырять карты с постели на ковер. Дело в том, что, подбирая каждую карту, он натыкался взглядом на матрас, так что успел за короткие мгновенья разглядеть структуру ткани, бледно-оранжевый цвет и подшитые кое-где места на левом от него углу.
– Сейчас я вам представлю самое убедительное доказательство. Скажите: какой из этих матрасов больше всех изношен?
– Конечно, вот этот, – не колеблясь ответил Полидоро.
– Иначе и быть не могло! Кто еще в Триндаде способен на такую бурную страсть? Такую, натиска которой ни один матрас не выдержит? И не говорите мне, что матрас разрушили годы! В конце концов, что такое двадцать лет в истории?
Полидоро надулся от гордости.
– Как вы думаете, Мажико? – И посмотрел на служащего, будто увидел его впервые.
Веря в любовь, которую самому испытать не пришлось, Мажико подтвердил, что матрас наверняка тот самый.
Виржилио приосанился. Историк никак не мог найти слов, идущих от сердца и не нуждающихся в логике, чтобы вызвать волнение в чистом виде.
– Мы лучше всего почтим Каэтану, если допустим, что именно этот матрас был ложем всепоглощающей страсти, – сказал он без особого убеждения.
Полидоро почувствовал пустоту этой фразы, зато Виржилио подчеркнул силу самой любви, которая не угасла за столько лет.
– Я любил как невежда! Овладевал ею как турок! – Полидоро едва ли сам мог верить в свои любовные подвиги.
Его смущение подействовало на Виржилио. С фазендейро надо быть поосторожней, но так, чтобы выражение восторга не сходило с его лица.
– Вы не вылезали из постели, даже еду вам подавали в номер. Подобно домовым, проводили ночи без сна. В последние дни у вас были темные круги под глазами, вы пошли на склад и взвесились на весах – потеряли пять килограммов. Вспоминаете?
Мажико пришел в восторг от такого описания, точно он сам был его героем. Только сейчас он уразумел, что любовная эпопея, о какой он знал из романов, где герои умирали, доступна и обыкновенным живым людям.
– Какая мужская сила была у людей в старину! А сейчас только дешевое бахвальство, – сказал Мажико с таким восторгом, который не оставлял места для подозрения, что он завидует.
Окруженный восхищением, которого не разделяла одна Додо, Полидоро поднес руку к ширинке, дабы удостовериться, что у него все в порядке и он заслуживает таких похвал.
Виржилио заметил его сомнения. Чтобы отвлечь Полидоро, заключил его в объятия.
– Ах, Полидоро, как жаль, что Каэтана сейчас не может свидетельствовать в вашу пользу. Уж она-то лучше кого бы то ни было рассказала бы нам, какие чудеса вы творили тогда.
Полидоро рассеянно посмотрел на матрас. Возбуждение мало-помалу проходило. Внутренний голос не говорил ему, что он способен на чувства, какие испытывал в сорок лет. Виржилио опасался, как бы уныние Полидоро не принизило его заслугу в опознании матраса.
– Надо сейчас же восстановить этот матрас. Он неотъемлем от любовных утех, способствовал возбуждению.
Полидоро промолчал. Жизнь уходила от него сквозь дверные щели, пока Виржилио описывал комнату Каэтаны, не забывая ни одной мелочи. У Каэтаны, насмотревшейся на бразильскую нищету, ни в чем не должно быть недостатка. С каким воодушевлением Виржилио говорил о желтом кувшине с цветами из его сада! И должна быть колода карт на случай, если любовникам захочется сыграть в них по-своему! С каждой фразой Виржилио при поддержке Мажико превращался в партнера Каэтаны, не хватало только, чтобы актриса по прибытии в Триндаде заменила имя Полидоро его именем – такой вывод напрашивался из рассказанного им.
Пока эти двое углублялись в детали, которых оказалось великое множество, Полидоро чувствовал себя заброшенным.
– К пятнице номер будет готов, но кто из вас вернет мне двадцать лет? Что мне делать с этими морщинами, с болью в суставах?
И Полидоро закрыл лицо руками, вспоминая о любви, которая выражала себя, не останавливаясь ни перед чем.
Боясь потерять доверие Полидоро, Виржилио подыскивал слова, которые ободрили бы фазендейро: скажи он не то, Полидоро до конца жизни будет считать его возможности скудными. Он мучился этим вопросом под скорбным взглядом Мажико, как вдруг стук в дверь вывел Полидоро из апатии.
На пороге появился Эрнесто, забывший обиды, нанесенные в аптеке: ему захотелось взглянуть на мебель Каэтаны.
– Почему у тебя такое кислое лицо, Полидоро? Улыбаясь, он осмотрел отобранные вещи.
– Чем же вы занимались столько времени в этом паршивом подвале?
Полидоро уцепился за друга. Виржилио оказался не в состоянии освободить его от черной кисеи, мешавшей видеть мир. У Эрнесто мягкий характер, он живет простой обыденной жизнью; как знать, может, он и его вернет на грешную землю, где, собственно говоря, и пылают все человеческие страсти. Лишь возвратившись из путешествия в не всегда гостеприимную страну фантазии, сможет Полидоро с радостью встретить Каэтану в пятницу.
Он показал аптекарю матрас. Если верить Виржилио, именно на нем Каэтана и он пускали в ход зубы и ногти, чтобы дать выход желанию, отнимавшему у них разум. Справляя любовный ритуал, они невольно переносились во времена язычества, когда к услугам людей был целый сонм добрых богов. Теперь, однако, приходится признать, что двадцать лет ожидания исчерпали энергию, которую в прошлом он транжирил.
– Когда я познакомился с Каэтаной, я чувствовал себя Богом. Тело мое было как острый нож, и я волен был вонзить его в кого угодно. Никто не мог затупить острие. А теперь посмотрю на себя в зеркало и вижу, что тело не под стать моему сердцу, которое мнит себя еще молодым.
Эрнесто не хотел поддерживать такие настроения Полидоро. Он тоже чувствовал, как ноют суставы, как смерть шепчет ему на ухо слова, благоухающие гиацинтом, о том, что она готова принять его в свои объятия, что обещает ему вечность.
– Ты спасешь меня? – крикнул Полидоро, напоминая о своем присутствии.
Эрнесто некуда было податься: он был нужен Полидоро как зеркало, пусть треснувшее и потускневшее.
– Скажи, Эрнесто, куда подевалось лицо, которое ласкала Каэтана? Я постарел и обрюзг и ни в ком уже не возбуждаю страсти. А как жить без такой надежды?
Эрнесто решил дать бой собравшимся в подвале нытикам во главе с Виржилио. У него под рукой всегда была спасительная ложь, и он мог пользоваться ею мягко и милосердно.
– Хватит с нас истории Бразилии. Этак мы обречем на гибель нашу страну и себя самих, – сказал он.
Надо было поставить учителя на место; тот даже в доме Джоконды по понедельникам одаривал проституток эпизодами из истории страны, о которых те не могли слышать в начальной школе. Он и в постель-то шел с ними, спросив сначала что-нибудь из истории монархии или республики.
А Полидоро ему было жаль: тот стоял перед ним опустив голову и никак не мог обрести вновь уверенность в себе.
– Подними голову, дружище! У кого в нашей округе было в жизни больше любовных приключений, чем у тебя? Сама Джоконда по сей день души в тебе не чает.
Такой предательский прием, пусть даже ради утешения Полидоро, возмутил Виржилио.
– Какое неуважение! – бросился он на защиту женщины, которая каждый понедельник подавала ему чашку чаю.
– Почему бы меня не любить? Разве я урод? – очнулся от летаргии Полидоро, не на шутку обидевшись. Неужели учитель забыл о его способности внушать чувства благородные и в то же время любовные?
Виржилио пожалел о своей неосмотрительности – уступил поле деятельности Эрнесто, который поблагодарил его насмешливой улыбкой.
– Разве вы могли пустить в свою жизнь какую-то женщину, кроме Каэтаны, даже если Каэтана разъезжает по Бразилии? – тут же парировал Виржилио, стараясь спасти дружбу с Полидоро.
Учитель видел, что против него затевается интрига. Мажико мог назвать ее участников и гордился тем, что наблюдал ее в самом зародыше.
– Какая бестактность сравнивать Джоконду с Каэтаной, артисткой, жрицей святого искусства! – сказал Мажико, вступая в разговор.
Эрнесто, окруженный противниками, понимал переменчивую природу слов: одни улетучивались через несколько секунд, а другие, напитанные ядом, пускали корни и отравляли человеческую судьбу. От последних нужно избавляться. Значит, пусть эти люди ценят его искренность и во имя этого принципа отступят в надежное место, огороженное колючей проволокой.
Оборона Эрнесто основывалась на все более мелких деталях. Он, как и Виржилио, обожал покорять людей пламенными речами.
– Во всей этой истории единственный пострадавший – это я. Потерял Каэтану и несу на плечах бремя прожитых годов. Хватит вам препираться, – сказал Полидоро, чувствуя, что спор может затянуться до обеда.
Пока Полидоро сетовал на нечуткость друзей и призывал их исправиться, он неожиданно для себя понемногу воспрял духом. Воспоминания, пробужденные матрасом, вновь вернули ему молодые чувства, вожделение, от которого плоть его напряглась до боли и звала к безумствам.
– На что мне жаловаться, если этот матрас – реальное свидетельство того, насколько я еще могу быть счастлив?
Теперь в каждом его слове звучала надежда, и он едва вырвался из объятий Виржилио и Эрнесто, которые поздравляли его с возрождением былой славы идеального мужчины.
Мажико по собственной инициативе потащил матрас к двери, поднимая кучу пыли, через завесу которой они не сразу разглядели, от кого исходил горестный вопль, раздавшийся вдруг у порога.
– Кто это плачет? – пробормотал чей-то голос, который мог быть чьим угодно.
Когда пыль улеглась, Виржилио подавил рыдания, поднеся к глазам платок и рискуя упасть на матрас. Полидоро первым заметил опасность и бросился на помощь учителю. Но опоздал: влекомый тяжестью Виржилио, упал вместе с ним на матрас и оба тщетно пытались подняться. Им мешала какая-то колдовская сила, исходившая от матраса, она стесняла их движения, ведь Полидоро впервые опустился на этот матрас, не прижимая к себе Каэтану.
Мажико, привлеченный этой сценой, опустился на колени рядом с ними. Виржилио, проглотив слезы, тотчас поблагодарил его; на матрасе все они чувствовали себя защищенными от невзгод, поджидавших их на улицах города.
Эрнесто смотрел на них со стороны и не спешил присоединиться к странному торжественному акту, не представляя себе, чем это кончится. В то же время его соблазняла перспектива показать себя мужчиной среди слабодушных, и он осторожно подошел к матрасу. Полидоро протянул ему руку, приглашая принять участие в эксперименте. Он с благодарностью принял руку и уселся на матрас.
Безутешный вид всех четверых уравнивал их перед лицом судьбы. От подвальной сырости их пробирал озноб, но не хватало мужества стряхнуть с себя колдовскую силу матраса. Не хватало решимости встать и снова увидеть яркое солнце, заливавшее в этот час улицы Триндаде.
Цветы были собраны на огороде среди помидоров, капусты, зеленой петрушки. Джоконда предпочла магнолию, подумав о матери Полидоро, которая носила имя этого цветка. Джоконда сама срезала цветы старыми, заржавелыми ножницами, хранившимися в ящике кухонного стола.
В эту пятницу Джоконда, вопреки обычаю, встала рано: надо было приготовить обед к одиннадцати часам. На встречу Каэтаны нельзя было опоздать ни на минуту. Прибытие поезда, который должен был привезти Каэтану и ее друзей, ожидалось в четырнадцать семнадцать.
Высадка будет безусловно поспешной, так как машинист получил приказ стоять на станции не более двух минут, чтобы пассажиры не начали протестовать против отклонения от маршрута, ибо поезд, в нарушение расписания, свернет на заброшенную ветку, подвергая опасности их жизни.
Инженер Мендес, рискуя получить административное взыскание, которое ускорило бы его выход на пенсию, и опасаясь, как бы поезд не сошел с рельсов на заброшенной ветке, в конце концов уступил по настоянию Джоконды и по велению собственного сердца. Джоконда сумела доказать ему, что ветка, к счастью, в хорошем состоянии.
Но придется действовать быстро, чтобы в городе не узнали об этом событии. Поезд, высадив Каэтану на платформу, тотчас должен отправиться дальше, не подавая свистков, чтобы любопытные, которые его заметят, подумали, будто им это привиделось после долгого послеобеденного сна.
Накануне Джоконда столкнулась с мятежом Трех Граций: сговорившись между собой, они решили тоже пойти на вокзал, чтобы выразить Каэтане дружеские чувства, хранившиеся в их сердцах двадцать лет.
Джоконда испугалась. Процессия проституток приведет в ярость Полидоро, который мечтал совсем о другой встрече с Каэтаной после столь долгой разлуки. Поэтому она попросила подопечных пожертвовать своими желаниями и повременить хотя бы несколько часов: как только стемнеет, Каэтана сама придет навестить их. С какой радостью сядет она на красный диван, о котором когда-то отзывалась восторженно! И тогда пять женщин, угощаясь печеньем с арарутой, пирожками, сыром и кофе, выскажут слова, которые бродили в их воображении долгими вечерами все эти годы. Особенно в такие вечера, когда на них обрушивался темный мир страстей и порочных чувств, после которых требовалось проветрить душу, чтобы не задохнуться.