Страница:
Даже в повседневной жизни Дмитрий был предупредителен и любезен. Его манеры отличались тонкой учтивостью. Он желал, чтобы капелланы пользовались теми же удобствами, что и он. Он осведомлялся об их здоровье, заботился об их экипаже и лошадях, дарил им ткани и образа для капеллы и даже уплачивал их текущие мелкие расходы. Особые знаки симпатии придавали еще большую цену этому вниманию. Однажды, надев священнический баррет, Дмитрий смотрелся в зеркало. «Этот головной убор удивительно идет вам, — сказал ему один поляк, — однако вас должна украшать корона». «Что касается меня, — ответил царевич, — то я не отказываюсь от мысли когда-нибудь впоследствии постричься в монахи». Нетрудно догадаться, каких монахов он имел в виду.
С другой стороны, каковы бы ни были личные чувства Дмитрия, ему было выгодно поддерживать добрые отношения с иезуитами. Благодаря своей деятельности оба отца приобрели значительное влияние в армии. Их палатка служила капеллой и была открыта. Солдаты собирались там, чтобы прослушать мессу, проповедь или получить наставление. Приходилось полными пригоршнями бросать добрые семена в эту невежественную и грубую массу. В течение Рождественского и Великого постов религиозное рвение этой паствы удвоилось. Большие праздники справлялись весьма торжественно и сопровождались пальбой из пушек и военной музыкой. Во время Пасхи для солдат было устроено драматическое представление Страстей Господних. Оно преисполнило русских величайшим восхищением. Каждый день нес капелланам заботы: они посещали больных, ухаживали за ранеными, обходили перед сражением ряды и отважно шли впереди войска к стенам осаждаемых городов. Таким образом, между солдатами и двумя священниками создавалась крепкая духовная связь. Дмитрий скоро заметил это и был достаточно предусмотрителен, чтобы извлечь пользу из своих наблюдений.
Деятельность иезуитов почти исключительно ограничивалась средой поляков. С русскими, бывшими в армии, приходилось соблюдать некоторую осторожность, довольствуясь хотя бы мирным сожительством с ними. Дмитрия и без того подозревали в латинизме; предрассудки в среде его соотечественников чересчур глубоки, чтобы можно было думать о сближении. Что касается казаков, то они были заняты исключительно тем, как бы больше получить добычи, и, за немногими исключениями, не интересовались религиозными разногласиями.
Напротив, простой народ был более доступен влиянию иезуитов — особенно в Путивле, где армия стояла в течение долгого времени. Черная ряса здесь не внушала к себе страха. Многие присутствовали на проповедях и службе духовников; наиболее же смелые проникали к ним и на дом. Тут многое возбуждало любопытство посетителей: самые обычные предметы в их глазах были чудом. Особенно интересовал их священнический баррет. Они внимательно рассматривали его со всех сторон, пробуя даже примеривать его на себя. Скоро иезуиты стали известны всему городу. Дети показывали на них пальцами и бежали им навстречу, когда выходили из дому. Некоторые жители, быть может, подученные поляками, попросили у капелланов, чтобы научили их читать и писать. Один священник простер свою любознательность до того, что захотел изучить латинский язык. Некий молодой человек предложил сопровождать своих будущих наставников до самой Москвы. Все эти выражения симпатии трогали сердца иезуитов. Они не скрывали своего расположения к русскому народу и питали беспредельные надежды. Им хотелось видеть возможно больше работников на ниве, на которой зрела уже жатва.
События, видимо, оправдывали эти надежды. Поражение дало претенденту больше, чем победа.
Глава II
С другой стороны, каковы бы ни были личные чувства Дмитрия, ему было выгодно поддерживать добрые отношения с иезуитами. Благодаря своей деятельности оба отца приобрели значительное влияние в армии. Их палатка служила капеллой и была открыта. Солдаты собирались там, чтобы прослушать мессу, проповедь или получить наставление. Приходилось полными пригоршнями бросать добрые семена в эту невежественную и грубую массу. В течение Рождественского и Великого постов религиозное рвение этой паствы удвоилось. Большие праздники справлялись весьма торжественно и сопровождались пальбой из пушек и военной музыкой. Во время Пасхи для солдат было устроено драматическое представление Страстей Господних. Оно преисполнило русских величайшим восхищением. Каждый день нес капелланам заботы: они посещали больных, ухаживали за ранеными, обходили перед сражением ряды и отважно шли впереди войска к стенам осаждаемых городов. Таким образом, между солдатами и двумя священниками создавалась крепкая духовная связь. Дмитрий скоро заметил это и был достаточно предусмотрителен, чтобы извлечь пользу из своих наблюдений.
Деятельность иезуитов почти исключительно ограничивалась средой поляков. С русскими, бывшими в армии, приходилось соблюдать некоторую осторожность, довольствуясь хотя бы мирным сожительством с ними. Дмитрия и без того подозревали в латинизме; предрассудки в среде его соотечественников чересчур глубоки, чтобы можно было думать о сближении. Что касается казаков, то они были заняты исключительно тем, как бы больше получить добычи, и, за немногими исключениями, не интересовались религиозными разногласиями.
Напротив, простой народ был более доступен влиянию иезуитов — особенно в Путивле, где армия стояла в течение долгого времени. Черная ряса здесь не внушала к себе страха. Многие присутствовали на проповедях и службе духовников; наиболее же смелые проникали к ним и на дом. Тут многое возбуждало любопытство посетителей: самые обычные предметы в их глазах были чудом. Особенно интересовал их священнический баррет. Они внимательно рассматривали его со всех сторон, пробуя даже примеривать его на себя. Скоро иезуиты стали известны всему городу. Дети показывали на них пальцами и бежали им навстречу, когда выходили из дому. Некоторые жители, быть может, подученные поляками, попросили у капелланов, чтобы научили их читать и писать. Один священник простер свою любознательность до того, что захотел изучить латинский язык. Некий молодой человек предложил сопровождать своих будущих наставников до самой Москвы. Все эти выражения симпатии трогали сердца иезуитов. Они не скрывали своего расположения к русскому народу и питали беспредельные надежды. Им хотелось видеть возможно больше работников на ниве, на которой зрела уже жатва.
События, видимо, оправдывали эти надежды. Поражение дало претенденту больше, чем победа.
Глава II
ПОБЕДОНОСНОЕ ШЕСТВИЕ К МОСКВЕ 1605 г.
Собственно говоря, после поражения при Добрыничах, московская кампания была закончена. Крупных сражений больше не было. Происходили только стычки, да шла безрезультатная осада нескольких укрепленных мест.
Итоги кампании заключались в следующем. Дмитрий располагал лишь остатками польских эскадронов, небольшим количеством казаков и русскими крестьянами, вооруженными наспех и кое-как. Наоборот, у Годунова были значительные силы. К его услугам на самом театре войны оставались две вполне готовые к делу большие армии. Одна из них, одержавшая победу при Добрыничах, находилась под начальством князя Мстиславского и Шуйского. Другая во главе своей имела Шереметьева. Она стояла лагерем у Кром и должна была осаждать эту крепость. Несмотря на бесспорные внешние преимущества, положение Годунова готово было стать критическим: в его руках была лишь материальная сила, душа же народа отвернулась от него.
Первое время царевичу приходилось только пользоваться ошибками неприятеля. Вместо того чтобы нанести решительный удар, князь Мстиславский медлил перед осажденным Рыльском. Эта крепость одной из первых перешла на сторону самозванца. Она осталась верна Дмитрию и тогда, когда счастье ему изменило.
Упорное сопротивление Рыльска содействовало широкой популярности царевича. Со стороны московского правительства была допущена и другая, столь же серьезная ошибка. Вся Комарницкая область, помогавшая самозванцу, была разграблена. Алчные солдаты выжгли ее и затопили кровью. Эти ужасные репрессии были на руку Дмитрию. Преследуемые, как дикие звери, не надеясь ни на прощение, ни на жалость, несчастные жители области искали убежища в Путивле. Там их ожидал хороший прием. С другой стороны, целые города под влиянием казаков, идущих на Москву, открыто становились на сторону Дмитрия. В течение короткого времени семь крепостей, присоединившись к царевичу, отправили ему своих воевод в цепях.
Одна из этих крепостей носила ненавистное имя Борисгорода. Дмитрий с великолепной самоуверенностью назвал ее Царьгородом[21].
В то время, как число приверженцев претендента возрастало с каждым днем, армия Мстиславского мало-помалу слабела и таяла.
Из перехваченных писем Дмитрий с радостью узнал об этом.
Письма были адресованы Борису Годунову и дышали глубоким унынием. В армии, стоящей перед Рыльском, все было увлечено общим течением. Было невозможно бороться против дезертирства, принявшего характер повального явления. Что же касается тех, кто оставался еще под царскими знаменами, то их нечем было кормить. Снабжение войска провиантом встречало непреодолимые трудности. Воеводы, не видя другого средства, отваживались даже советовать роспуск армии. Эту меру, казалось, оправдывала недавняя неудача, не предвещавшая ничего хорошего для будущего. Дело в том, что Мстиславский попытался было произвести решительный штурм крепости. Однако князь Долгорукий выпустил против идущих на приступ большое количество снарядов. Тогда победитель при Добрыничах, «чтобы не проливать христианской крови», как говорит летопись, счел своим долгом бить отбой и отступил к Севску и еще дальше.
Мстиславскому не пришлось долго отдыхать. Борис Годунов был выведен из терпения плохими вестями, которые шли к нему со всех сторон. Отступление Мстиславского возмутило его. Перед лицом опасности царь не хотел, чтобы войска его оставались без дела. В силу этого Мстиславский получил приказ соединиться с Шереметьевым, который незадолго до этого обложил Кромы. Эта маленькая крепость, окруженная деревянными стенами и башнями и расположенная среди болот и тростниковых зарослей, недавно перешла на строну Дмитрия. Борис Годунов хотел возможно скорее взять ее обратно. Находясь на полдороге между столицей и театром войны, она имела крупное стратегическое значение. Оставаясь в руках врага, она мешала московской армии двинуться на юг и настигнуть там самозванца, так как это грозило прервать сообщение между армией и сердцем страны. Наоборот, в руках Годунова Кромы преградили бы самозванцу путь на Москву через Калугу и принудили бы его отступить на правый берег Оки, усеянный крепостями. Таким образом, естественный ход событий заставлял противников встретиться у Кром.
После соединения двух армий осаждающие имели на своей стороне численное превосходство. Помимо того, они располагали семьюдесятью пушками. Но московское правительство напрасно опиралось на превосходство материальных сил. Оно забывало, что гарнизон крепости находился под командой атамана Корелы. Это был один из популярнейших героев донской вольницы. Между своими он слыл за колдуна, так много гениальности и отваги было в этом человеке с самой невзрачной внешностью. Кореле удалось пробраться к осажденным с сильным подкреплением. С помощью казаков и стрельцов в течение короткого времени он смастерил неприступную крепость. Земля ему служила всем: и материалом для укреплений, и местом убежища, и наилучшей защитой. Он копал рвы, рыл траншеи, прокладывал подземные ходы. Таким образом под землей возник целый город, темный и лишенный свежего воздуха, но прекрасно защищенный. Суровые дети степей вели там веселую жизнь. Они создавали военные планы, не опасаясь быть захваченными врагом, который не решался проникнуть в эти запутанные катакомбы. Наоборот, казаки, будучи прекрасными стрелками, часто устраивали вылазки, которые всегда увенчивались успехом. Десять или двенадцать раз осаждающие пытались идти на приступ, но каждый раз их отбивали с значительными потерями. Положение становилось все интереснее. Кучка храбрецов удерживала две большие армии. Маржерет со своим солдатским остроумием, метким словом заклеймил беспомощность царского войска. «Оно стояло перед Кромами и являлось только мишенью для насмешек».
Нигде эта неудачная осада не отозвалась сильнее, нежели во временной резиденции «царевича». В самом деле, несмотря на поражения, Дмитрий остался господином Северской области. Кромы служили ему аванпостом. Его окружали верные жители Путивля. Все это так хорошо защищало его, что московская армия никогда не решилась бы напасть на него. И тем не менее его-то и хотел захватить Годунов. Царь прекрасно понимал, что семя восстания воплотилось в таинственном царевиче, он знал, что надо поразить его, дабы одним ударом покончить со смутой. Годунов говорил об этом открыто и не прятал своих карт.
Менее вероятно, чтобы царь замешан был в той попытке низкого убийства, ответственность за которую поляки хотели возложить на него. Это покушение было совершено при следующих обстоятельствах. В Путивль из Москвы явились три старых монаха, подозрительных на вид. Их поведение показалось настолько странным, что они были арестованы и заключены в тюрьму. Там их обыскали. У них нашли зажигательные грамоты Бориса Годунова и письма патриарха Иова. Царь обещал жителям Путивля полную амнистию, если они доставят ему Дмитрия живым или мертвым и истребят поляков. Патриарх предавал самым страшным проклятиям самозваного царевича и его соучастников. Что касается монахов, то они имели приказ распространять эти грамоты среди народа и тайно организовать заговор. Злоумышленники были арестованы вовремя. Один из них, подвергнутый пытке, признался во всем. Открытие этого заговора сослужило Дмитрию неожиданную службу. В обуви монахов были найдены конфиденциальные письма, которые были заготовлены ими для тех, кто их послал. Здесь они откровенно признавались: «Дмитрий — истинный сын Ивана IV; бесполезно бороться против правого дела». Это беспристрастное свидетельство могло только поднять авторитет царевича.
В то же самое время Дмитрий постарался использовать относительное спокойствие, царившее в Путивле. После приступа отчаяния он вновь обнаружил мужество и снова обратил свой взор на золоченые купола Кремля. Они влекли его к себе с неодолимой силой. С новой энергией царевич принялся за политические и военные приготовления. Его усилия не носили характера разбросанности и случайности. Наоборот, в его деятельности чувствовалось единство; она направлялась уверенной и твердой рукой. Тем не менее замечалось уже изменение в том первоначальном плане, который Дмитрий излагал когда-то в Брагине князю Вишневецкому. Очевидно, это вызывалось самими обстоятельствами, хотя до той поры царевич всегда, по мере возможности, следовал указаниям Сигизмунда.
В самом деле, из своего вынужденного убежища «царевич» поддерживал непрерывные связи с Польшей. Он отсылал письма воеводе сандомирскому, членам семьи Мнишека, кардиналу Мацейовскому, нунцию Рангони. Он сообщил им о себе, держал их в курсе событий и при случае просил помощи.
Князь Татев, бывший черниговский воевода, был даже отправлен на варшавский сейм, в качестве представителя будущего московского царя. Здесь его благоразумно держали в некотором отдалении, так что он не имел случая слышать неудобные выражения, направленные против его господина. Более всего Дмитрий добивался в Польше моральной поддержки. Пребывание в Кракове давало ему возможность добрых отношений с двором и магнатами. Что касается военных сил, то он понимал, что найдет их в другом месте, и притом на более дешевых и сходных условиях.
Сигизмунд стоял на другой точке зрения. Припомним, что нашествие на Москву с казаками и татарами король считал безумием и химерой. Вот почему, находясь в пределах Речи Посполитой, Дмитрий заботился о том, чтобы привлечь в свое войско некоторое количество поляков. Однако в течение похода большинство этих буйных волонтеров, разочаровавшись в своих надеждах, бросили свою службу. Было безрассудно рассчитывать, что на их место явится много других.
Сила вещей заставила Дмитрия вернуться к программе, которую так энергично критиковали при краковском дворе. Эту программу он развил до грандиозных размеров. От степей Днепра и Дона до Уральских гор на востоке и до берегов Крыма на юге, все казаки и татары должны быть призваны к оружию. Заранее были указаны места, где им надобно будет соединиться. Эту корыстолюбивую массу, жадную до добычи, предполагалось направить по дороге к Москве, с приказом оставлять на своем пути гарнизоны и подкреплять себя добровольцами. Таким образом, столица неожиданно будет окружена значительными силами и в то же самое время отрезана от провинциальных областей. Таков был гигантский и смелый план, который вырисовывается на основании обрывков корреспонденции Дмитрия. Черты этого плана обнаружились и в действительном ходе вещей.
23 марта в бассейны рек Дона, Волги, Терека и Урала были отправлены гонцы от Дмитрия. Начиная с 30 апреля, к царевичу стали поступать донесения о прибытии в близком будущем новых сил на подмогу.
Донские казаки не ограничились одной своей помощью. Они оказали Дмитрию большую услугу и тем, что привлекли на его сторону других союзников. Мы имеем в виду сильную орду ногайских татар. Годунов хотел ограничить пределы ее кочевий Черным и Каспийским морями и подчинить власти одного князя, вассального, Москве. Однако, видимо, он вел неудачную игру и был побежден в искусстве двойственной политики. В полном согласии с русскими летописями Дмитрий обвиняет царя в том, что тот посеял разногласие между татарами. Годунов сначала обратил свое внимание на князя Истерека, намереваясь сделать из него своего ленника. Он отправил ему в подарок дорогую саблю с предсказанием, что это оружие должно поразить врагов Руси, а равно и тех, кто не сумеет владеть им. В то же самое время, чтобы лучше обезопасить себя, Борис благосклонно относился к сопернику Истерека.
Последний, предчувствуя предательство или опасность, решил предупредить ее. С семьюдесятью другими князьями он объявил себя приверженцем Дмитрия. Соединившись с донскими казаками, которые вели с ним переговоры, он принес присягу в верности царевичу и дал в качестве заложников своих собственных детей.
Это приобретение имело большую ценность. Дмитрий повелел передать Истереку свою горячую благодарность с приказанием двинуться в поход.
3 мая настала очередь крымских татар. Эти воинственные хищники получили из Путивля подарки, прибытия которых оттуда они, наверное, не ожидали. Это было прекрасным средством привлечь их на свою сторону и заставить признать притязания Дмитрия на московский трон.
Агитация претендента распространялась даже на самые отдаленные области; он располагал многочисленными приверженцами, в изобилии имел средства и легко достигал успеха. Все это вызывает совершенно понятное изумление. Возникает целый ряд вопросов, на которые невозможно дать исчерпывающего ответа. И прежде всего, кто был автором этого грандиозного плана?
Ведь он был так тонко рассчитан и, по существу, проникнут русскими началами. В целом своем он является созданием человека, прекрасно ориентирующегося в политике Кремля и глубоко знающего страну.
Кто давал деньги на личные расходы претендента, кто доставлял ему средства на посольства и организацию армии? Каким образом Дмитрий, недавно побежденный, мог так скоро оправиться? Откуда бралась у него столь твердая уверенность в возможности немедленно начать новую кампанию?
Так или иначе, но тотчас после поражения Путивль сделался центром, в котором сосредоточилась самая энергичная и успешная деятельность самозванца.
Правда, противники Дмитрия допустили некоторые важные промахи; несомненно, движение, возбужденное самозванцем среди казаков, значительно пополнило его ряды новыми бойцами. И все-таки одним этим нельзя объяснить ни столь быстрой метаморфозы в армии «царевича», ни единодушия, обнаруженного его сторонниками в дальнейшей деятельности. Очевидно, во всем этом сказалась работа каких-то скрытых сил, судить о которых мы можем только по их проявлениям.
Пока Дмитрий предавался своим мечтам, а войска его стягивались к Ливнам, над Москвой разразилась непоправимая катастрофа. 5 мая в Путивль прискакал гонец из русского стана. То был Авраамий Бахметев. Он спешил предложить «царевичу» свои услуги и объявить ему о смерти Годунова. Это событие было чревато самыми серьезными последствиями. Нужно было быть слепым, чтобы не понять этого. Дмитрий был вне себя от радости: его главный враг сходил со сцены в самый критический момент, накануне новой кампании. Смерть Бориса была для «царевича» дороже всякой победы: Дмитрий боялся только одного: как бы радостный слух не оказался ложным. Но скоро все опасения его рассеялись. Новые гонцы, заодно с русскими пленными, подтвердили совершившийся факт; наконец, письма из Ливен от 9 мая устранили последние сомнения на этот счет. Воевода ливенский сообщал Дмитрию все подробности события. По его словам, 29 апреля Борис принимал иностранных послов. Вдруг с ним случился жестокий припадок; кровь хлынула у него изо рта, из ноздрей, из ушей и даже из глаз; она выступила каплями из всех пор его тела. Царь упал навзничь с трона и, спустя несколько часов, скончался. Патриарх Иов едва успел совершить над умирающим обычный обряд пострижения в схиму.
Скоропостижная смерть Бориса, естественно, вызывала всякие подозрения. Конечно, с одной стороны, она избавляла Годунова от жестоких нравственных тираний; но, с другой, еще выгоднее была она для Дмитрия. Понятно, что всякий объяснял это событие по-своему. Одни говорили, что царь был отравлен ядом, присланным из Путивля; другие толковали о самоубийстве Бориса. Официальная версия, в общем, совпадала с передачей ливенского воеводы; она же была принята Дмитрием и поляками его свиты, а затем перешла и в русские летописи. Оно и понятно: в сущности, она была самая безобидная из всех.
Впрочем, в Кракове, по-видимому, уже давно ждали подобной развязки. Доказательство этого мы находим в письмах великого маршала польского двора. Настоящее имя его было Сигизмунд Мышковский; но почему-то он украсил себя экзотическим титулом маркиза де Мирова и поддерживал с итальянскими князьями живую переписку. 6 января 1604 года он писал кардиналу Альдобрандини и герцогу Мантуи. В этих письмах, за целый год до события, он сообщает о смерти Годунова. Всего удивительнее то, что он воспроизводит все подробности этого происшествия. По его словам, бояре постарались ближе узнать Дмитрия, который был в то время в Польше; после этого они убедились, что он подлинный сын Ивана IV. Тогда в Московском Кремле разыгралась трагическая сцена. Весть о появлении царевича была сообщена Годунову. В ответ на это бояре услышали от царя надменные речи… Тогда они пришли в раздражение, выхватив оружие, они умертвили того, кто являлся в их глазах уже не более как похитителем чужой власти. Конечно, трудно представить себе что-либо более необычное, нежели эти россказни, передаваемые польским маркизом. Однако они все же имеют известное симптоматическое значение: вспомним об их источнике и хронологической дате… В самом деле, кто собирал эти слухи, чтобы передать их после этого так далеко, куда-то в Италию? Сановник польского двора, близкий к королю человек, посвященный во все тайны политики. Очевидно, что подобные толки ходили в Кракове уже давно и многим казались вполне правдоподобными.
Как бы то ни было, нечего и думать о том, чтобы примирить между собой все эти противоречивые версии. Во всяком случае, внезапная смерть Бориса Годунова разразилась как гром над его семьей и сторонниками. Царь оставил после себя детей — Федора и Ксению; сыну было всего 16 лет. При таких условиях руководящая роль должна была принадлежать вдове царя, которая и была объявлена правительницей. Однако с именем ее были связаны самые мрачные воспоминания. Мария Григорьевна была дочерью кровожадного героя опричнины и наперсника Грозного — Малюты Скуратова. Тем не менее правительство поспешило привести подданных к присяге: в тексте этой клятвы имя правительницы упоминалось наряду с обоими ее детьми. Так осуществилась заветная мечта Годунова: царский венец переходил к его потомству. Но суждено ли было Борису явиться основателем новой династии? Не пришлось ли ему оказаться только отцом злополучной жертвы самозванца? Могла ли наскоро созданная монархия противостоять бурям смутного времени? Способна ли она была выдержать борьбу с претендентом, засевшим в Путивле? В этот критический момент единственной опорой Годуновых являлась армия, стоявшая у Кром. Кто же мог поддержать в этой армии преданность долгу? Единственный человек, на которого рассчитывали Годуновы. Но и этот человек изменил законному правительству.
Действительно, первые шаги нового правительства были продиктованы безусловным доверием к Петру Басманову. Его верность, находчивость и, наконец, счастье были, казалось, вне всякого сомнения. Ведь устоял же он против всех искушений самозванца! Ведь спас же он Новгород, явился в Москву триумфатором и приобрел обаяние среди войска! Фактически Басманов был главнокомандующим русской армией: ему не доставало только соответствующего титула. Во всяком случае, Басманову были вверены честь русского знамени и судьба новой династии; если же князь Катырев-Ростовский и был поставлен выше его, то исключительно во имя формально-иерархических соображений.
Итоги кампании заключались в следующем. Дмитрий располагал лишь остатками польских эскадронов, небольшим количеством казаков и русскими крестьянами, вооруженными наспех и кое-как. Наоборот, у Годунова были значительные силы. К его услугам на самом театре войны оставались две вполне готовые к делу большие армии. Одна из них, одержавшая победу при Добрыничах, находилась под начальством князя Мстиславского и Шуйского. Другая во главе своей имела Шереметьева. Она стояла лагерем у Кром и должна была осаждать эту крепость. Несмотря на бесспорные внешние преимущества, положение Годунова готово было стать критическим: в его руках была лишь материальная сила, душа же народа отвернулась от него.
Первое время царевичу приходилось только пользоваться ошибками неприятеля. Вместо того чтобы нанести решительный удар, князь Мстиславский медлил перед осажденным Рыльском. Эта крепость одной из первых перешла на сторону самозванца. Она осталась верна Дмитрию и тогда, когда счастье ему изменило.
Упорное сопротивление Рыльска содействовало широкой популярности царевича. Со стороны московского правительства была допущена и другая, столь же серьезная ошибка. Вся Комарницкая область, помогавшая самозванцу, была разграблена. Алчные солдаты выжгли ее и затопили кровью. Эти ужасные репрессии были на руку Дмитрию. Преследуемые, как дикие звери, не надеясь ни на прощение, ни на жалость, несчастные жители области искали убежища в Путивле. Там их ожидал хороший прием. С другой стороны, целые города под влиянием казаков, идущих на Москву, открыто становились на сторону Дмитрия. В течение короткого времени семь крепостей, присоединившись к царевичу, отправили ему своих воевод в цепях.
Одна из этих крепостей носила ненавистное имя Борисгорода. Дмитрий с великолепной самоуверенностью назвал ее Царьгородом[21].
В то время, как число приверженцев претендента возрастало с каждым днем, армия Мстиславского мало-помалу слабела и таяла.
Из перехваченных писем Дмитрий с радостью узнал об этом.
Письма были адресованы Борису Годунову и дышали глубоким унынием. В армии, стоящей перед Рыльском, все было увлечено общим течением. Было невозможно бороться против дезертирства, принявшего характер повального явления. Что же касается тех, кто оставался еще под царскими знаменами, то их нечем было кормить. Снабжение войска провиантом встречало непреодолимые трудности. Воеводы, не видя другого средства, отваживались даже советовать роспуск армии. Эту меру, казалось, оправдывала недавняя неудача, не предвещавшая ничего хорошего для будущего. Дело в том, что Мстиславский попытался было произвести решительный штурм крепости. Однако князь Долгорукий выпустил против идущих на приступ большое количество снарядов. Тогда победитель при Добрыничах, «чтобы не проливать христианской крови», как говорит летопись, счел своим долгом бить отбой и отступил к Севску и еще дальше.
Мстиславскому не пришлось долго отдыхать. Борис Годунов был выведен из терпения плохими вестями, которые шли к нему со всех сторон. Отступление Мстиславского возмутило его. Перед лицом опасности царь не хотел, чтобы войска его оставались без дела. В силу этого Мстиславский получил приказ соединиться с Шереметьевым, который незадолго до этого обложил Кромы. Эта маленькая крепость, окруженная деревянными стенами и башнями и расположенная среди болот и тростниковых зарослей, недавно перешла на строну Дмитрия. Борис Годунов хотел возможно скорее взять ее обратно. Находясь на полдороге между столицей и театром войны, она имела крупное стратегическое значение. Оставаясь в руках врага, она мешала московской армии двинуться на юг и настигнуть там самозванца, так как это грозило прервать сообщение между армией и сердцем страны. Наоборот, в руках Годунова Кромы преградили бы самозванцу путь на Москву через Калугу и принудили бы его отступить на правый берег Оки, усеянный крепостями. Таким образом, естественный ход событий заставлял противников встретиться у Кром.
После соединения двух армий осаждающие имели на своей стороне численное превосходство. Помимо того, они располагали семьюдесятью пушками. Но московское правительство напрасно опиралось на превосходство материальных сил. Оно забывало, что гарнизон крепости находился под командой атамана Корелы. Это был один из популярнейших героев донской вольницы. Между своими он слыл за колдуна, так много гениальности и отваги было в этом человеке с самой невзрачной внешностью. Кореле удалось пробраться к осажденным с сильным подкреплением. С помощью казаков и стрельцов в течение короткого времени он смастерил неприступную крепость. Земля ему служила всем: и материалом для укреплений, и местом убежища, и наилучшей защитой. Он копал рвы, рыл траншеи, прокладывал подземные ходы. Таким образом под землей возник целый город, темный и лишенный свежего воздуха, но прекрасно защищенный. Суровые дети степей вели там веселую жизнь. Они создавали военные планы, не опасаясь быть захваченными врагом, который не решался проникнуть в эти запутанные катакомбы. Наоборот, казаки, будучи прекрасными стрелками, часто устраивали вылазки, которые всегда увенчивались успехом. Десять или двенадцать раз осаждающие пытались идти на приступ, но каждый раз их отбивали с значительными потерями. Положение становилось все интереснее. Кучка храбрецов удерживала две большие армии. Маржерет со своим солдатским остроумием, метким словом заклеймил беспомощность царского войска. «Оно стояло перед Кромами и являлось только мишенью для насмешек».
Нигде эта неудачная осада не отозвалась сильнее, нежели во временной резиденции «царевича». В самом деле, несмотря на поражения, Дмитрий остался господином Северской области. Кромы служили ему аванпостом. Его окружали верные жители Путивля. Все это так хорошо защищало его, что московская армия никогда не решилась бы напасть на него. И тем не менее его-то и хотел захватить Годунов. Царь прекрасно понимал, что семя восстания воплотилось в таинственном царевиче, он знал, что надо поразить его, дабы одним ударом покончить со смутой. Годунов говорил об этом открыто и не прятал своих карт.
Менее вероятно, чтобы царь замешан был в той попытке низкого убийства, ответственность за которую поляки хотели возложить на него. Это покушение было совершено при следующих обстоятельствах. В Путивль из Москвы явились три старых монаха, подозрительных на вид. Их поведение показалось настолько странным, что они были арестованы и заключены в тюрьму. Там их обыскали. У них нашли зажигательные грамоты Бориса Годунова и письма патриарха Иова. Царь обещал жителям Путивля полную амнистию, если они доставят ему Дмитрия живым или мертвым и истребят поляков. Патриарх предавал самым страшным проклятиям самозваного царевича и его соучастников. Что касается монахов, то они имели приказ распространять эти грамоты среди народа и тайно организовать заговор. Злоумышленники были арестованы вовремя. Один из них, подвергнутый пытке, признался во всем. Открытие этого заговора сослужило Дмитрию неожиданную службу. В обуви монахов были найдены конфиденциальные письма, которые были заготовлены ими для тех, кто их послал. Здесь они откровенно признавались: «Дмитрий — истинный сын Ивана IV; бесполезно бороться против правого дела». Это беспристрастное свидетельство могло только поднять авторитет царевича.
В то же самое время Дмитрий постарался использовать относительное спокойствие, царившее в Путивле. После приступа отчаяния он вновь обнаружил мужество и снова обратил свой взор на золоченые купола Кремля. Они влекли его к себе с неодолимой силой. С новой энергией царевич принялся за политические и военные приготовления. Его усилия не носили характера разбросанности и случайности. Наоборот, в его деятельности чувствовалось единство; она направлялась уверенной и твердой рукой. Тем не менее замечалось уже изменение в том первоначальном плане, который Дмитрий излагал когда-то в Брагине князю Вишневецкому. Очевидно, это вызывалось самими обстоятельствами, хотя до той поры царевич всегда, по мере возможности, следовал указаниям Сигизмунда.
В самом деле, из своего вынужденного убежища «царевич» поддерживал непрерывные связи с Польшей. Он отсылал письма воеводе сандомирскому, членам семьи Мнишека, кардиналу Мацейовскому, нунцию Рангони. Он сообщил им о себе, держал их в курсе событий и при случае просил помощи.
Князь Татев, бывший черниговский воевода, был даже отправлен на варшавский сейм, в качестве представителя будущего московского царя. Здесь его благоразумно держали в некотором отдалении, так что он не имел случая слышать неудобные выражения, направленные против его господина. Более всего Дмитрий добивался в Польше моральной поддержки. Пребывание в Кракове давало ему возможность добрых отношений с двором и магнатами. Что касается военных сил, то он понимал, что найдет их в другом месте, и притом на более дешевых и сходных условиях.
Сигизмунд стоял на другой точке зрения. Припомним, что нашествие на Москву с казаками и татарами король считал безумием и химерой. Вот почему, находясь в пределах Речи Посполитой, Дмитрий заботился о том, чтобы привлечь в свое войско некоторое количество поляков. Однако в течение похода большинство этих буйных волонтеров, разочаровавшись в своих надеждах, бросили свою службу. Было безрассудно рассчитывать, что на их место явится много других.
Сила вещей заставила Дмитрия вернуться к программе, которую так энергично критиковали при краковском дворе. Эту программу он развил до грандиозных размеров. От степей Днепра и Дона до Уральских гор на востоке и до берегов Крыма на юге, все казаки и татары должны быть призваны к оружию. Заранее были указаны места, где им надобно будет соединиться. Эту корыстолюбивую массу, жадную до добычи, предполагалось направить по дороге к Москве, с приказом оставлять на своем пути гарнизоны и подкреплять себя добровольцами. Таким образом, столица неожиданно будет окружена значительными силами и в то же самое время отрезана от провинциальных областей. Таков был гигантский и смелый план, который вырисовывается на основании обрывков корреспонденции Дмитрия. Черты этого плана обнаружились и в действительном ходе вещей.
23 марта в бассейны рек Дона, Волги, Терека и Урала были отправлены гонцы от Дмитрия. Начиная с 30 апреля, к царевичу стали поступать донесения о прибытии в близком будущем новых сил на подмогу.
Донские казаки не ограничились одной своей помощью. Они оказали Дмитрию большую услугу и тем, что привлекли на его сторону других союзников. Мы имеем в виду сильную орду ногайских татар. Годунов хотел ограничить пределы ее кочевий Черным и Каспийским морями и подчинить власти одного князя, вассального, Москве. Однако, видимо, он вел неудачную игру и был побежден в искусстве двойственной политики. В полном согласии с русскими летописями Дмитрий обвиняет царя в том, что тот посеял разногласие между татарами. Годунов сначала обратил свое внимание на князя Истерека, намереваясь сделать из него своего ленника. Он отправил ему в подарок дорогую саблю с предсказанием, что это оружие должно поразить врагов Руси, а равно и тех, кто не сумеет владеть им. В то же самое время, чтобы лучше обезопасить себя, Борис благосклонно относился к сопернику Истерека.
Последний, предчувствуя предательство или опасность, решил предупредить ее. С семьюдесятью другими князьями он объявил себя приверженцем Дмитрия. Соединившись с донскими казаками, которые вели с ним переговоры, он принес присягу в верности царевичу и дал в качестве заложников своих собственных детей.
Это приобретение имело большую ценность. Дмитрий повелел передать Истереку свою горячую благодарность с приказанием двинуться в поход.
3 мая настала очередь крымских татар. Эти воинственные хищники получили из Путивля подарки, прибытия которых оттуда они, наверное, не ожидали. Это было прекрасным средством привлечь их на свою сторону и заставить признать притязания Дмитрия на московский трон.
Агитация претендента распространялась даже на самые отдаленные области; он располагал многочисленными приверженцами, в изобилии имел средства и легко достигал успеха. Все это вызывает совершенно понятное изумление. Возникает целый ряд вопросов, на которые невозможно дать исчерпывающего ответа. И прежде всего, кто был автором этого грандиозного плана?
Ведь он был так тонко рассчитан и, по существу, проникнут русскими началами. В целом своем он является созданием человека, прекрасно ориентирующегося в политике Кремля и глубоко знающего страну.
Кто давал деньги на личные расходы претендента, кто доставлял ему средства на посольства и организацию армии? Каким образом Дмитрий, недавно побежденный, мог так скоро оправиться? Откуда бралась у него столь твердая уверенность в возможности немедленно начать новую кампанию?
Так или иначе, но тотчас после поражения Путивль сделался центром, в котором сосредоточилась самая энергичная и успешная деятельность самозванца.
Правда, противники Дмитрия допустили некоторые важные промахи; несомненно, движение, возбужденное самозванцем среди казаков, значительно пополнило его ряды новыми бойцами. И все-таки одним этим нельзя объяснить ни столь быстрой метаморфозы в армии «царевича», ни единодушия, обнаруженного его сторонниками в дальнейшей деятельности. Очевидно, во всем этом сказалась работа каких-то скрытых сил, судить о которых мы можем только по их проявлениям.
Пока Дмитрий предавался своим мечтам, а войска его стягивались к Ливнам, над Москвой разразилась непоправимая катастрофа. 5 мая в Путивль прискакал гонец из русского стана. То был Авраамий Бахметев. Он спешил предложить «царевичу» свои услуги и объявить ему о смерти Годунова. Это событие было чревато самыми серьезными последствиями. Нужно было быть слепым, чтобы не понять этого. Дмитрий был вне себя от радости: его главный враг сходил со сцены в самый критический момент, накануне новой кампании. Смерть Бориса была для «царевича» дороже всякой победы: Дмитрий боялся только одного: как бы радостный слух не оказался ложным. Но скоро все опасения его рассеялись. Новые гонцы, заодно с русскими пленными, подтвердили совершившийся факт; наконец, письма из Ливен от 9 мая устранили последние сомнения на этот счет. Воевода ливенский сообщал Дмитрию все подробности события. По его словам, 29 апреля Борис принимал иностранных послов. Вдруг с ним случился жестокий припадок; кровь хлынула у него изо рта, из ноздрей, из ушей и даже из глаз; она выступила каплями из всех пор его тела. Царь упал навзничь с трона и, спустя несколько часов, скончался. Патриарх Иов едва успел совершить над умирающим обычный обряд пострижения в схиму.
Скоропостижная смерть Бориса, естественно, вызывала всякие подозрения. Конечно, с одной стороны, она избавляла Годунова от жестоких нравственных тираний; но, с другой, еще выгоднее была она для Дмитрия. Понятно, что всякий объяснял это событие по-своему. Одни говорили, что царь был отравлен ядом, присланным из Путивля; другие толковали о самоубийстве Бориса. Официальная версия, в общем, совпадала с передачей ливенского воеводы; она же была принята Дмитрием и поляками его свиты, а затем перешла и в русские летописи. Оно и понятно: в сущности, она была самая безобидная из всех.
Впрочем, в Кракове, по-видимому, уже давно ждали подобной развязки. Доказательство этого мы находим в письмах великого маршала польского двора. Настоящее имя его было Сигизмунд Мышковский; но почему-то он украсил себя экзотическим титулом маркиза де Мирова и поддерживал с итальянскими князьями живую переписку. 6 января 1604 года он писал кардиналу Альдобрандини и герцогу Мантуи. В этих письмах, за целый год до события, он сообщает о смерти Годунова. Всего удивительнее то, что он воспроизводит все подробности этого происшествия. По его словам, бояре постарались ближе узнать Дмитрия, который был в то время в Польше; после этого они убедились, что он подлинный сын Ивана IV. Тогда в Московском Кремле разыгралась трагическая сцена. Весть о появлении царевича была сообщена Годунову. В ответ на это бояре услышали от царя надменные речи… Тогда они пришли в раздражение, выхватив оружие, они умертвили того, кто являлся в их глазах уже не более как похитителем чужой власти. Конечно, трудно представить себе что-либо более необычное, нежели эти россказни, передаваемые польским маркизом. Однако они все же имеют известное симптоматическое значение: вспомним об их источнике и хронологической дате… В самом деле, кто собирал эти слухи, чтобы передать их после этого так далеко, куда-то в Италию? Сановник польского двора, близкий к королю человек, посвященный во все тайны политики. Очевидно, что подобные толки ходили в Кракове уже давно и многим казались вполне правдоподобными.
Как бы то ни было, нечего и думать о том, чтобы примирить между собой все эти противоречивые версии. Во всяком случае, внезапная смерть Бориса Годунова разразилась как гром над его семьей и сторонниками. Царь оставил после себя детей — Федора и Ксению; сыну было всего 16 лет. При таких условиях руководящая роль должна была принадлежать вдове царя, которая и была объявлена правительницей. Однако с именем ее были связаны самые мрачные воспоминания. Мария Григорьевна была дочерью кровожадного героя опричнины и наперсника Грозного — Малюты Скуратова. Тем не менее правительство поспешило привести подданных к присяге: в тексте этой клятвы имя правительницы упоминалось наряду с обоими ее детьми. Так осуществилась заветная мечта Годунова: царский венец переходил к его потомству. Но суждено ли было Борису явиться основателем новой династии? Не пришлось ли ему оказаться только отцом злополучной жертвы самозванца? Могла ли наскоро созданная монархия противостоять бурям смутного времени? Способна ли она была выдержать борьбу с претендентом, засевшим в Путивле? В этот критический момент единственной опорой Годуновых являлась армия, стоявшая у Кром. Кто же мог поддержать в этой армии преданность долгу? Единственный человек, на которого рассчитывали Годуновы. Но и этот человек изменил законному правительству.
Действительно, первые шаги нового правительства были продиктованы безусловным доверием к Петру Басманову. Его верность, находчивость и, наконец, счастье были, казалось, вне всякого сомнения. Ведь устоял же он против всех искушений самозванца! Ведь спас же он Новгород, явился в Москву триумфатором и приобрел обаяние среди войска! Фактически Басманов был главнокомандующим русской армией: ему не доставало только соответствующего титула. Во всяком случае, Басманову были вверены честь русского знамени и судьба новой династии; если же князь Катырев-Ростовский и был поставлен выше его, то исключительно во имя формально-иерархических соображений.