Страница:
Действительно, посол Сигизмунда сумел вернуться к самому важному вопросу своей миссии. Мало того, он успел достигнуть здесь довольно крупных положительных результатов. Уступая желаниям короля, папа охотно согласился на требуемые финансовые льготы. Он этим не ограничился и обратился к богатейшим польским епископам с приглашением по мере сил оказать своему государю необходимую поддержку. В довершение всего, дабы подкрепить свои слова благим примером, Павел V сам пожертвовал королю 40000 червонцев. 10 августа 1613 года эта сумма была переведена на имя кардинала Монтальто. К сожалению, признательность короля далеко не соответствовала щедрости римского первосвященника. Дело в том, что Волуцкий опять возбудил вопрос о даровании нунцию Рангони кардинальского сана. Как и раньше, папа отказался пойти на это. Такое упорство Павла V настолько обижало Сигизмунда, что за своим горьким чувством он забывал обо всем остальном. Душой его все более и более овладевало раздражение против римского первосвященника. Он настойчиво вновь и вновь рекомендовал папе своего кандидата… Наконец, чтобы прекратить это давление, папа счел необходимым напомнить польскому королю об исключительных знаках внимания, которые уже выпали на его долю со стороны римского престола. При этом Павел V не упустил случая сказать несколько слов и о тех денежных суммах, которые от него лично или при его посредстве получил Сигизмунд на свои военные расходы. В сущности, подобное напоминание было не чем иным, как упреком. Это ясно обнаружилось некоторое время спустя. 8 апреля 1617 г. по поводу некоторых слухов, ходивших в Кракове, кардинал Боргезе писал нунцию следующее: «Король выказал слишком мало благодарности к нам за субсидии, которые он получил. При таких условиях было бы весьма странно, если бы он вновь обратился в Рим с подобными просьбами». Вслед за этими укоризненными словами кардинал выражал свое горячее одобрение нунцию, который сумел умерить слишком развязных просителей. Очевидно, теперь королю приходилось оставить всякие надежды на Ватикан. И, действительно, о денежной помощи Сигизмунд больше не заговаривал. Однако он никак не мог забыть о столь милому его сердцу Рангони. Конечно, благочестивый монарх был слишком преданным сыном церкви и чересчур верен своим принципам, чтобы открыто возмутиться против папы. Зато все свое неудовольствие он перенес на ближайшего доверенного папы, кардинала Боргезе. По возвращении из Рима отец Бембо даже не решился представить королю подарки, присланные этим сановником. Он отлично знал, что Сигизмунд не пожелает их принять[32].
Итак, папа оказывался более щедрым на словах, нежели на деле. Так же скупы были и поляки. Когда в 1609 году король объявил Москве войну, большинство сенаторов одобрили его решение. Однако сейм не пожелал вотировать какие-либо чрезвычайные налоги для покрытия военных расходов. Таким образом, Сигизмунд начал кампанию на свой собственный страх и риск. Можно как угодно относиться к такому образу действий; во всяком случае, ему нельзя отказать в смелости. «Единственной надеждой моей, — заявлял король нунцию накануне выступления в поход, — является помощь Всевышнего».
Может быть, впрочем, Сигизмунд полагался на те благоприятные сведения, которые получал он от своих агентов; вполне вероятно, что его ободряли также заманчивые посулы со стороны бояр, его сторонников. Сигизмунд видел перед собой только двух противников — Василия Шуйского и Лжедмитрия II. Первый, царь, уже шатался на своем троне. Другой, самозванец, еще только протягивал жадную руку к короне. Конечно, одолеть того и другого было не слишком трудно. Но подобный триумф отнюдь не знаменовал собой победы над всей страной. Напротив, это было только началом дела. В ослеплении своим эфемерным успехом король впал в тяжелое заблуждение. Он не понял, что за Шуйским и Лжедмитрием II, за боярами польской партии и за беспокойной московской чернью стоит великая страна, Россия. Верная преданиям прошлого, проникнутая непримиримой враждой к иноземцам, она была полна мощных, здоровых сил. Ее не пугали никакие жертвы: она готова была на подвиги героического самопожертвования. Вот почему война затянулась дольше и оказалась труднее, чем можно было предвидеть; вот почему торжество Сигизмунда было более кратковременным, чем король предполагал.
28 мая 1609 года Сигизмунд выехал из Кракова, чтобы не вернуться туда целых 23 года. Вместе с супругой и с королевичем Владиславом он направился в Вильно. Этот город королева избрала своей резиденцией на все время войны. Таким образом она надеялась быть ближе к театру действий. За двором решил тронуться и нунций. Прошло более двух месяцев в последних приготовлениях к кампании. Только 18 августа Сигизмунд распростился с королевой и во главе своей армии выступил в Оршу. В сырой и туманный сентябрьский день поляки переходили московскую границу. Вдруг солнечный луч прорвался сквозь тучи и ярким светом залил королевскую армию. Раздались восторженные крики. Войско приветствовало своего государя и радовалось хорошему предзнаменованию.
Излишне воспроизводить здесь вновь всю историю этой кампании. Уже не раз о ней повествовали ученые и талантливые историки[33]. Мы коснемся лишь некоторых важнейших ее моментов, из-за связи их с политикой римской курии.
Главным героем войны с Москвой и наиболее выдающимся государственным человеком из среды короля был великий гетман Полыни Станислав Жолкевский. Ветеран победоносных походов Батория, он был другом и соратником этого бессмертного завоевателя. Жолкевский не сочувствовал затее Сигизмунда. Однако, призванный королем к участию в кампании, он блистательно выполнил свой долг гражданина и солдата. На долю гетмана выпала самая трудная задача. Сам Сигизмунд принял на себя осаду Смоленска. Что касается Жолкевского, то король отправил его с особым отрядом собрать рассеянные по стране группы поляков и дать сражение Шуйскому, а если понадобится, и Лжедмитрию II. Конечно, это было весьма рискованным предприятием. Жолкевскому приходилось углубляться в неприятельские владения, где враг, бесконечно превышающий поляков численностью, мог окружить смельчаков со всех сторон. Однако если бы план Сигизмунда удалось выполнить, шансы поляков сразу поднялись бы. Подобные предприятия были как нельзя более в духе Жолкевского. Гетман недаром прошел школу Батория. Он отлично сумел организовать разведывательную службу и воспользоваться указаниями шпионов. Благодаря этому 4 июля 1610 года он как снег на голову обрушился на московскую армию, стоявшую в Клушине. В войске Шуйского, кроме русских, находились шведы, французы и немцы. Во главе его стояли Дмитрий Шуйский и Яков Делагарди. Вся армия погружена была в глубокий сон; люди проснулись только тогда, когда польские трубачи дали сигнал к атаке. Завязался жаркий бой. Жолкевский одержал полную победу. Ему досталась огромная добыча. В диком бегстве русские бросили свой лагерь, пушки, знамена, золото и серебро, одежду, дорогие меха… Часть французских и немецких наемников перешла на службу к полякам. Что касается шведов, то с ними был заключен особый договор: с подобающими воинскими почестями они были отпущены к себе на родину. После такого поражения Шуйский остался без армии.
Клушинская победа немедленно отозвалась в Москве. Теперь столице угрожала опасность с двух сторон. Жолкевский стоял лагерем в Можайске. Лжедмитрий II опять спешил к столице, почуяв добычу. Тогда Москва восстала против Шуйского. Пробил роковой час; для предателя близилось возмездие; измена обращалась против своего собственного героя. Вожакам заговора удалось искусно скрыть свои замыслы. В один прекрасный день на площади были созваны москвичи. У всех на устах было одно и то же — низложение Шуйского… В этом могучем крикс выразилась воля народа. У царя не нашлось защитников. Сам он не оказал никакого сопротивления. Покорясь приговору, он бесславно сошел с трона, который занял напрасно, и сложил с себя знаки царского достоинства. Может быть, в его душе жила надежда, что такое смирение предотвратит грозившую ему кару… Однако он ошибся. 7 июля, в 4 часа дня, в дом к Шуйскому пришли бояре. Они заявили бывшему царю, что он должен принять монашество и поселиться в качестве чернеца в обители. Это было равносильно гражданской смерти[34]. Внезапно к Шуйскому вернулась его энергия. Он бурно протестовал против жестокого решения бояр. Пришлось пустить в ход силу… Существует рассказ, что, пока монах совершал над царем пострижение, другой, мирянин, читал за Шуйского сакраментальные слова: сам постригаемый ни за что не хотел произнести эти страшные обеты. Отныне над общественной деятельностью Шуйского был поставлен крест. Насильно оторванного от мирской жизни, его ждала самая горькая судьба. Вслед за мужем была заточена в монастырь и жена Василия Ивановича. Двое братьев его, Дмитрий, разбитый при Клушине, и Иван, были посажены в тюрьму.
В то время как москвичи столь бесцеремонно старались избавиться от своего царя, Жолкевский поддерживал со столицей самые живые отношения. Это позволяло ему быть в курсе всех событий. В начале августа, по сведениям гетмана, в Москве образовалось три партии. Одна высказалась за выборы русского царя; другая поддерживала Лжедмитрия II. Что касается третьей, то, по свидетельству Жолкевского, она была готова грудью стать за Владислава. Душой этой последней группы был князь Мстиславский. Это был наиболее видный представитель московского боярства, превосходивший всех своей знатностью и богатством. Нельзя сказать, что сторонники Владислава представляли собой наибольшую силу. Тем не менее они занимали самое благоприятное положение. Дело в том, что Мстиславский стоял во главе того временного правительства, которое приняло в свои руки власть после низложения Шуйского. Нетрудно было предвидеть, каков будет исход завязавшейся в Москве борьбы. Между столицей и лагерем Жолкевского началась переписка. Затем установились личные отношения и переговоры между сторонами. Словом, кандидатура Владислава с каждым днем приобретала все больше и больше шансов. Впрочем, москвичи предлагали королевичу трон на определенных условиях. Прежде всего, вступая на московский престол, Владислав обязан был принять православие. Государя иной веры Россия никогда не согласилась бы признать. Не желая упереться в тупик, гетман сознательно избегал ответа на такое требование. Он предоставил решение столь деликатного вопроса самому королевичу и его отцу. Однако в свои отношения с Москвой он вложил столько такта, что в конце концов ему удалось выработать условия мирного договора. Правда, этот первоначальный проект еще должен был удостоиться утверждения Сигизмунда. Но, так или иначе, по самому своему существу предполагаемый договор знаменовал собой целый переворот в истории славянских народов. Судьба великой России вручалась поляку, который должен был воцариться в Кремле. Что же делали москвичи? Не дожидаясь ответа Сигизмунда, они начали присягать Владиславу. Только после этого они отправили посольство в Смоленск, чтобы подробнее договориться с королем Сигизмундом.
Между тем великого гетмана ждал новый триумф. Движимая страхом перед шайками Лжедмитрия II и мятежной московской чернью, польская партия предложила Жолкевскому занять столицу. Конечно, только этого и домогался гетман. 9 октября 1610 года он уже пишет королю из Кремля, уведомляя Сигизмунда о своей неожиданной и бескровной победе. Очевидно, Жолкевский чувствовал себя настоящим господином положения. Достаточно сказать, что он добился выдачи ему Василия Шуйского с обоими братьями. Теперь судьба их всецело зависела от него. Надеяться на помощь соотечественников Шуйским было уже нечего.
Несомненно, присутствие Жолкевского в Москве было крайне необходимо. Тем не менее ему пришлось самому отправиться в Смоленск к Сигизмунду. Пока король не утвердил договора и условий избрания Владислава, было преждевременно торжествовать победу. А гетман опасался колебаний и даже предвидел возможность серьезных осложнений с этой стороны. Опасаясь таких препятствий, он и хотел во что бы то ни стало лично переговорить обо всем с Сигизмундом. 8 ноября Жолкевский прибыл в лагерь короля. Вместе с собой он привез Василия Шуйского. Бывший «тиран», как называл его Симонетта, ехал на простой телеге. Это было лучшим свидетельством превратностей судьбы, которая в то время была так немилостива к злополучной России. Последующие дни были посвящены деловым беседам. Сигизмунд осыпал Жолкевского самыми горячими похвалами. Однако победитель Москвы увидел довольно скоро, что его договор с Москвой едва ли удостоится должного внимания.
В конце того же 1610 года сошел со сцены и другой противник Сигизмунда, Лжедмитрии II. Правда, он был бедствием и для Русского государства. Во всяком случае, от его гибели русские выигрывали больше, нежели поляки. Дело в том, что после смерти Вора процесс национального объединения России пошел ускоренным ходом. Как известно, Лжедмитрии женился на Марине. Однако этот союз не возвысил пи внешнего престижа, ни нравственного авторитета темного искателя приключений. Сами сторонники Вора признаются, что он остался тем, кем и был. Другими словами, Лжедмитрии II был круглый невежда, человек ограниченный и, в довершение всего, пьяница. В конце концов, его презирали все окружающие. Добро бы он отличался хоть какой-нибудь воинской доблестью, способной увлечь массы! Но, оказывается, Вору не хватало самого элементарного мужества. Явные доказательства этого мы видим в тактике Лжедмитрия П. Когда Сигизмунд перешел московскую границу, он не пожелал вступать в переговоры с этим авантюристом. По крайней мере, агенты короля, явившиеся в Тушино, решительно отказывались о чем бы то ни было толковать с самозванцем. Они предпочитали иметь дело либо со своими соотечественниками, которые его поддерживали, либо непосредственно с русскими. Под впечатлением такой обиды у Вора, наконец, открылись глаза. Он понял, что ему нельзя положиться ни на бояр, ни на войско. Каждый день приносил ему все новые и новые унижения. Подозрительность сменилась в его душе ужасом — и вот, не сказав никому, без ведома самой Марины, он решился 6 января 1610 года бежать в Калугу. Впрочем, в стратегическом смысле это место было избрано им весьма удачно.
Бегство Лжедмитрия II вызвало в Тушине скорее удивление, нежели какие-либо чувства. Только для Марины это было тяжким ударом. Теперь она оставалась совсем одна, без всякой поддержки. Что готовила ей судьба среди разнузданного и мятежного войска? Почти сейчас же злополучную царицу осенила мысль просить защиты у своего бывшего государя. В сердце Марины жива была благодарная память о королевской ласке. Дочь Мнишека верила в благородство человеческих чувств… И вот 16 января 1610 года она шлет Сигизмунду письмо, взывая к его великодушию. Изнемогая под тяжким бременем несчастий, молодая полячка, заброшенная в воровской лагерь, покорно склоняется перед волей Провидения. Однако в слова, обращенные к королю, Марина сумела вложить своеобразную силу и гордость. «Я все потеряла, — говорит она королю, — нерушимы лишь справедливость моего дела и права мои на московский престол. Залогом их является мое венчание на царство. Их же получила я и по наследству; наконец, двукратно они освящены присягой». Марина не нуждается в оправданиях. Она возлагает свои надежды на милосердие короля, на его правосудие и благость. Она просит лишь вознаградить ее с семьей за все, что она теряет; и пусть король, как угодно ему, продолжает войну с Москвой[35]. Несомненно, это письмо было доставлено Сигизмунду; однако нам неизвестен ответ короля. Да, в сущности, и задача была не из легких. Дело в том, что, обращаясь к Сигизмунду, Марина одновременно уже задумывалась над тем, как бы соединиться с Лжедмитрием II. В Тушине почуяли это и стали наблюдать за ней; но Марина сумела обмануть бдительность своих сторожей. 2 марта, в военной форме, она, подобно мужу, бежала из лагеря. Царицу сопровождали несколько верных слуг. Сперва Марина направилась в Дмитров. Оттуда она поехала дальше, к Яну Сапеге. Несчастия придали ей мужества. В своем странном наряде, она, с разрешения Сапеги, предстала перед войском и обратилась к нему с речью. Страстный тон царицы, ее слезы и мольбы оказали на слушателей сильное впечатление. Марина составила себе новый отряд и, в конце концов, благополучно достигла Калуги.
В то же время, т. е. в марте 1610 года, тушинский лагерь окончательно опустел. После бегства Вора начатые с королем отношения не прервались. Напротив, пока Марина готовилась скрыться, они завершились формальным договором. По его смыслу, московский престол переходил к Владиславу. Однако обязательная сила этого договора была весьма проблематична. В Тушине воцарилась сначала полная анархия; затем весь тамошний сброд стал рассеиваться в разные стороны. Большинство казаков двинулось к Калуге в поисках нового счастья и новой добычи. Что касается поляков, то они предпочли вступить в соглашение с Сигизмундом и подчиниться его власти. Тушино покинули все; вся жизнь и деятельность его хищного населения сосредоточилась теперь в новой резиденции Лжедмитрия II, т. е. в Калуге.
Несмотря на все свои разочарования, самозванец не пал окончательно духом. Напротив, он уже собирал вокруг себя новые силы. После клушинской победы Вор не потерял мужества. Пока Жолкевский шел к Москве по можайской дороге, он выступил из Калуги, чтобы стать лагерем в Коломенском. При том смятении, которое царило в Москве, сраженной неожиданным ударом, казалось, могли осуществиться самые необычные мечты. И в самом деле, не вмешайся Жолкевский, кто знает, что случилось бы? Однако после низложения Шуйского бояре условились с великим гетманом, что он даст битву Вору. Самозванец узнал об этом вовремя, чтобы убраться подобру-поздорову. Он поспешно вернулся в Калугу. Тут ждала его трагическая смерть.
22 декабря 1610 года Лжедмитрий II был вне себя от радости. Несколько незначительных крепостей заявили ему, что сдаются. Кроме того, вернулся Петр Урусов с известием, что по пути он разбил несколько разъездов. Решено было как следует отпраздновать столь счастливый день. Для этого в окрестностях города была устроена охота. Дмитрий выехал туда из Калуги. Его сопровождал отряд русских. К ним присоединились еще три сотни татар под начальством того же Петра Урусова. Под личиной преданности этот монгол таил мстительные чувства. Случилось как-то, что Лжедмитрий посадил его в тюрьму. Здесь татарин задумал свести с Вором свои счеты. Правда, вскоре он был прощен и даже получил видное назначение. Однако Урусов не забыл обиды. Случай отплатить Вору представился в этот роковой день. Охотники сделали привал; началась попойка. Вдруг Урусов, который, очевидно, все обдумал и рассчитал раньше, подал татарам условленный знак. Свирепая банда кинулась на Лжедмитрия и искрошила его саблями. Затем убийцы умчались прочь, смяв и перерезав русских, которых было слишком мало, чтобы оказать шайке Урусова какое-нибудь сопротивление. Радуясь, что им самим удалось унести ноги, спутники Вора вернулись в Калугу с печальной вестью.
Сторонники Лжедмитрия пришли в ярость, узнав о предательском убийстве. Бросившись на татар, оставшихся в городе и, очевидно, ни в чем не повинных, они перебили их около сотни. После этого они решили приняться и за поляков. Еле-еле удалось успокоить это возбуждение. Никто не был поражен смертью Вора сильнее, чем Марина. Нежданная беда застигла ее врасплох. В довершение всего, несчастная женщина скоро должна была стать матерью… Марина горько жаловалась на свою судьбу; она умоляла, чтобы ей позволили разделить участь злополучного супруга. Некоторым утешением для бывшей царицы явилось рождение сына. Марина поручила его заботам и охране своей русской свите. Было решено, что он явится наследником отцовского престола. До нунция дошли вести, что младенец был крещен по греческому обряду; при этом ему было наречено имя Ивана Дмитриевича.
Между тем Жолкевский, покрытый славой, все ближе и ближе подходил к Москве. Что касается короля, то он еще не мог похвалиться ни одним сколько-нибудь крупным успехом. Кратковременного пребывания под стенами Смоленска было для него достаточно, чтобы убедиться в слишком малой своей осведомленности о действительном положении дела. Король наделся, что эта крепость сама откроет ему свои ворота. Оказалось, что она менее всего склонна к капитуляции. Перед Сигизмундом высились толстые каменные стены. Над ними царили 38 башен. Эта твердыня была почти неприступна, ибо путь к ней перерезывался холмами и оврагами. Поляки потребовали было добровольной сдачи. Гарнизон Смоленска отверг эту мысль с самым великолепным презрением. Пришлось готовиться к длительной осаде. Войско Сигизмунда принялось за земляные работы; время от времени делались попытки штурма. Потянулись месяц за месяцем. Осажденные не сдавались. Наиболее благоразумные из советников короля предлагали ему снять осаду и идти прямо на Москву. Там его войско соединится с Жолкевским, который успел уже завладеть Кремлем. Таким образом, вместе с королевичем Владиславом Сигизмунд утвердится в самом сердце страны. Смелость этой идеи говорила в ее пользу. Однако для короля было, очевидно, вопросом чести — не двинуться с места, пока он не возьмет Смоленска. Не меньшее упорство проявляли и осажденные. Сколько раз пытались поляки пробиться в ворота крепости, взобраться на ее стены или хотя бы поджечь Смоленск! Русские неизменно отбивали их с тяжким уроном. Они гибли от неприятельского огня, от болезней и лишений всякого рода, и тем не менее крепость держалась. Лишь изредка в лагерь поляков являлись перебежчики. Это были люди с желтыми, истомленными лицами, опухшие от голода и других физических страданий. Все они свидетельствовали, что, несмотря на ужасы осады, гарнизон Смоленска героически выполняет свой долг. Однако к концу 1611 года Сигизмунд решил сделать попытку генерального штурма. Несомненно, королю не хотелось предстать перед сеймом с пустыми руками. Поляками была искусно подведена мина к Смоленску. При ее взрыве часть стены рухнула, открыв широкую брешь. Тотчас со всех четырех сторон войско Сигизмунда бросилось на приступ. Полякам удалось прорваться в город. Немедленно Смоленск обратился в море огня и крови. Теперь сопротивление было уже невозможно. Впрочем, воевода Шеин, засевший в одной из башен, сдался врагу лишь после отчаянной обороны. Вскоре над твердынями Смоленска развевались польские знамена. Во всяком случае, русские потерпели почетное поражение. Полякам помогло лишь счастье. Сигизмунд был чрезвычайно доволен. 25 июня он шлет к Павлу V грамоту, на которой стояла пометка: ex arce mea Smolensco. Получив это послание, папа горячо поздравлял и короля, и супругу его Констанцию[36].
Теперь Сигизмунд мог вернуться победителем. Прежде других городов его приветствовала Вильна. Королева и Владислав выехали к королю навстречу. Город украсился триумфальными арками. Нунций Симонетта произнес в честь короля целую речь, а ученики иезуитских школ декламировали стихи, прославляя своего государя. Торжество закончилось в церкви бернардинцев, где исполнено было великолепное Те Deum. Впрочем, все это было только прелюдией. Еще более восторженный прием оказан был Сигизмунду в Варшаве. Кульминационным моментом здешних оваций было представление королю пленного Василия Шуйского и его двух братьев. В трогательной речи Жолкевский вверял несчастного русского царя милосердию Сигизмунда. Со своей стороны, король выразил радость по тому поводу, что его пленники попали в руки христианина, а не какого-нибудь варвара. Конечно, это было слабым утешением для Василия Шуйского. Ведь этот человек видел, как рушилось все его дело. Сам он служил трофеем для победителя. В лице своего бывшего царя Россия униженно склонялась перед торжествующей Польшей.
Все это происходило 19 октября 1611 года на глазах сейма, который заседал в Варшаве уже с 27 сентября. Высокому собранию предстояло высказаться о русских делах. От него же зависел вопрос и о новых налогах. Понятно, что Сигизмунд уже давно и усердно старался подготовить для себя с этой стороны благоприятную почву. Обращаясь к сеймикам, он стремился представить свои планы в самом заманчивом свете. Подчеркивая свои успехи, он внушал депутатам мысль, что достигнутые им результаты являются залогом окончательного и полного покорения России. Тут же Сигизмунд оговаривался, что завоеванное им государство отнюдь не должно явиться личной собственностью его самого или королевича Владислава. Все, что будет приобретено, сделается достоянием Речи Посполитой. Конечно, от Польши потребуются известные жертвы, зато выгоды ее будут неисчислимы[37].
II
Итак, папа оказывался более щедрым на словах, нежели на деле. Так же скупы были и поляки. Когда в 1609 году король объявил Москве войну, большинство сенаторов одобрили его решение. Однако сейм не пожелал вотировать какие-либо чрезвычайные налоги для покрытия военных расходов. Таким образом, Сигизмунд начал кампанию на свой собственный страх и риск. Можно как угодно относиться к такому образу действий; во всяком случае, ему нельзя отказать в смелости. «Единственной надеждой моей, — заявлял король нунцию накануне выступления в поход, — является помощь Всевышнего».
Может быть, впрочем, Сигизмунд полагался на те благоприятные сведения, которые получал он от своих агентов; вполне вероятно, что его ободряли также заманчивые посулы со стороны бояр, его сторонников. Сигизмунд видел перед собой только двух противников — Василия Шуйского и Лжедмитрия II. Первый, царь, уже шатался на своем троне. Другой, самозванец, еще только протягивал жадную руку к короне. Конечно, одолеть того и другого было не слишком трудно. Но подобный триумф отнюдь не знаменовал собой победы над всей страной. Напротив, это было только началом дела. В ослеплении своим эфемерным успехом король впал в тяжелое заблуждение. Он не понял, что за Шуйским и Лжедмитрием II, за боярами польской партии и за беспокойной московской чернью стоит великая страна, Россия. Верная преданиям прошлого, проникнутая непримиримой враждой к иноземцам, она была полна мощных, здоровых сил. Ее не пугали никакие жертвы: она готова была на подвиги героического самопожертвования. Вот почему война затянулась дольше и оказалась труднее, чем можно было предвидеть; вот почему торжество Сигизмунда было более кратковременным, чем король предполагал.
28 мая 1609 года Сигизмунд выехал из Кракова, чтобы не вернуться туда целых 23 года. Вместе с супругой и с королевичем Владиславом он направился в Вильно. Этот город королева избрала своей резиденцией на все время войны. Таким образом она надеялась быть ближе к театру действий. За двором решил тронуться и нунций. Прошло более двух месяцев в последних приготовлениях к кампании. Только 18 августа Сигизмунд распростился с королевой и во главе своей армии выступил в Оршу. В сырой и туманный сентябрьский день поляки переходили московскую границу. Вдруг солнечный луч прорвался сквозь тучи и ярким светом залил королевскую армию. Раздались восторженные крики. Войско приветствовало своего государя и радовалось хорошему предзнаменованию.
Излишне воспроизводить здесь вновь всю историю этой кампании. Уже не раз о ней повествовали ученые и талантливые историки[33]. Мы коснемся лишь некоторых важнейших ее моментов, из-за связи их с политикой римской курии.
Главным героем войны с Москвой и наиболее выдающимся государственным человеком из среды короля был великий гетман Полыни Станислав Жолкевский. Ветеран победоносных походов Батория, он был другом и соратником этого бессмертного завоевателя. Жолкевский не сочувствовал затее Сигизмунда. Однако, призванный королем к участию в кампании, он блистательно выполнил свой долг гражданина и солдата. На долю гетмана выпала самая трудная задача. Сам Сигизмунд принял на себя осаду Смоленска. Что касается Жолкевского, то король отправил его с особым отрядом собрать рассеянные по стране группы поляков и дать сражение Шуйскому, а если понадобится, и Лжедмитрию II. Конечно, это было весьма рискованным предприятием. Жолкевскому приходилось углубляться в неприятельские владения, где враг, бесконечно превышающий поляков численностью, мог окружить смельчаков со всех сторон. Однако если бы план Сигизмунда удалось выполнить, шансы поляков сразу поднялись бы. Подобные предприятия были как нельзя более в духе Жолкевского. Гетман недаром прошел школу Батория. Он отлично сумел организовать разведывательную службу и воспользоваться указаниями шпионов. Благодаря этому 4 июля 1610 года он как снег на голову обрушился на московскую армию, стоявшую в Клушине. В войске Шуйского, кроме русских, находились шведы, французы и немцы. Во главе его стояли Дмитрий Шуйский и Яков Делагарди. Вся армия погружена была в глубокий сон; люди проснулись только тогда, когда польские трубачи дали сигнал к атаке. Завязался жаркий бой. Жолкевский одержал полную победу. Ему досталась огромная добыча. В диком бегстве русские бросили свой лагерь, пушки, знамена, золото и серебро, одежду, дорогие меха… Часть французских и немецких наемников перешла на службу к полякам. Что касается шведов, то с ними был заключен особый договор: с подобающими воинскими почестями они были отпущены к себе на родину. После такого поражения Шуйский остался без армии.
Клушинская победа немедленно отозвалась в Москве. Теперь столице угрожала опасность с двух сторон. Жолкевский стоял лагерем в Можайске. Лжедмитрий II опять спешил к столице, почуяв добычу. Тогда Москва восстала против Шуйского. Пробил роковой час; для предателя близилось возмездие; измена обращалась против своего собственного героя. Вожакам заговора удалось искусно скрыть свои замыслы. В один прекрасный день на площади были созваны москвичи. У всех на устах было одно и то же — низложение Шуйского… В этом могучем крикс выразилась воля народа. У царя не нашлось защитников. Сам он не оказал никакого сопротивления. Покорясь приговору, он бесславно сошел с трона, который занял напрасно, и сложил с себя знаки царского достоинства. Может быть, в его душе жила надежда, что такое смирение предотвратит грозившую ему кару… Однако он ошибся. 7 июля, в 4 часа дня, в дом к Шуйскому пришли бояре. Они заявили бывшему царю, что он должен принять монашество и поселиться в качестве чернеца в обители. Это было равносильно гражданской смерти[34]. Внезапно к Шуйскому вернулась его энергия. Он бурно протестовал против жестокого решения бояр. Пришлось пустить в ход силу… Существует рассказ, что, пока монах совершал над царем пострижение, другой, мирянин, читал за Шуйского сакраментальные слова: сам постригаемый ни за что не хотел произнести эти страшные обеты. Отныне над общественной деятельностью Шуйского был поставлен крест. Насильно оторванного от мирской жизни, его ждала самая горькая судьба. Вслед за мужем была заточена в монастырь и жена Василия Ивановича. Двое братьев его, Дмитрий, разбитый при Клушине, и Иван, были посажены в тюрьму.
В то время как москвичи столь бесцеремонно старались избавиться от своего царя, Жолкевский поддерживал со столицей самые живые отношения. Это позволяло ему быть в курсе всех событий. В начале августа, по сведениям гетмана, в Москве образовалось три партии. Одна высказалась за выборы русского царя; другая поддерживала Лжедмитрия II. Что касается третьей, то, по свидетельству Жолкевского, она была готова грудью стать за Владислава. Душой этой последней группы был князь Мстиславский. Это был наиболее видный представитель московского боярства, превосходивший всех своей знатностью и богатством. Нельзя сказать, что сторонники Владислава представляли собой наибольшую силу. Тем не менее они занимали самое благоприятное положение. Дело в том, что Мстиславский стоял во главе того временного правительства, которое приняло в свои руки власть после низложения Шуйского. Нетрудно было предвидеть, каков будет исход завязавшейся в Москве борьбы. Между столицей и лагерем Жолкевского началась переписка. Затем установились личные отношения и переговоры между сторонами. Словом, кандидатура Владислава с каждым днем приобретала все больше и больше шансов. Впрочем, москвичи предлагали королевичу трон на определенных условиях. Прежде всего, вступая на московский престол, Владислав обязан был принять православие. Государя иной веры Россия никогда не согласилась бы признать. Не желая упереться в тупик, гетман сознательно избегал ответа на такое требование. Он предоставил решение столь деликатного вопроса самому королевичу и его отцу. Однако в свои отношения с Москвой он вложил столько такта, что в конце концов ему удалось выработать условия мирного договора. Правда, этот первоначальный проект еще должен был удостоиться утверждения Сигизмунда. Но, так или иначе, по самому своему существу предполагаемый договор знаменовал собой целый переворот в истории славянских народов. Судьба великой России вручалась поляку, который должен был воцариться в Кремле. Что же делали москвичи? Не дожидаясь ответа Сигизмунда, они начали присягать Владиславу. Только после этого они отправили посольство в Смоленск, чтобы подробнее договориться с королем Сигизмундом.
Между тем великого гетмана ждал новый триумф. Движимая страхом перед шайками Лжедмитрия II и мятежной московской чернью, польская партия предложила Жолкевскому занять столицу. Конечно, только этого и домогался гетман. 9 октября 1610 года он уже пишет королю из Кремля, уведомляя Сигизмунда о своей неожиданной и бескровной победе. Очевидно, Жолкевский чувствовал себя настоящим господином положения. Достаточно сказать, что он добился выдачи ему Василия Шуйского с обоими братьями. Теперь судьба их всецело зависела от него. Надеяться на помощь соотечественников Шуйским было уже нечего.
Несомненно, присутствие Жолкевского в Москве было крайне необходимо. Тем не менее ему пришлось самому отправиться в Смоленск к Сигизмунду. Пока король не утвердил договора и условий избрания Владислава, было преждевременно торжествовать победу. А гетман опасался колебаний и даже предвидел возможность серьезных осложнений с этой стороны. Опасаясь таких препятствий, он и хотел во что бы то ни стало лично переговорить обо всем с Сигизмундом. 8 ноября Жолкевский прибыл в лагерь короля. Вместе с собой он привез Василия Шуйского. Бывший «тиран», как называл его Симонетта, ехал на простой телеге. Это было лучшим свидетельством превратностей судьбы, которая в то время была так немилостива к злополучной России. Последующие дни были посвящены деловым беседам. Сигизмунд осыпал Жолкевского самыми горячими похвалами. Однако победитель Москвы увидел довольно скоро, что его договор с Москвой едва ли удостоится должного внимания.
В конце того же 1610 года сошел со сцены и другой противник Сигизмунда, Лжедмитрии II. Правда, он был бедствием и для Русского государства. Во всяком случае, от его гибели русские выигрывали больше, нежели поляки. Дело в том, что после смерти Вора процесс национального объединения России пошел ускоренным ходом. Как известно, Лжедмитрии женился на Марине. Однако этот союз не возвысил пи внешнего престижа, ни нравственного авторитета темного искателя приключений. Сами сторонники Вора признаются, что он остался тем, кем и был. Другими словами, Лжедмитрии II был круглый невежда, человек ограниченный и, в довершение всего, пьяница. В конце концов, его презирали все окружающие. Добро бы он отличался хоть какой-нибудь воинской доблестью, способной увлечь массы! Но, оказывается, Вору не хватало самого элементарного мужества. Явные доказательства этого мы видим в тактике Лжедмитрия П. Когда Сигизмунд перешел московскую границу, он не пожелал вступать в переговоры с этим авантюристом. По крайней мере, агенты короля, явившиеся в Тушино, решительно отказывались о чем бы то ни было толковать с самозванцем. Они предпочитали иметь дело либо со своими соотечественниками, которые его поддерживали, либо непосредственно с русскими. Под впечатлением такой обиды у Вора, наконец, открылись глаза. Он понял, что ему нельзя положиться ни на бояр, ни на войско. Каждый день приносил ему все новые и новые унижения. Подозрительность сменилась в его душе ужасом — и вот, не сказав никому, без ведома самой Марины, он решился 6 января 1610 года бежать в Калугу. Впрочем, в стратегическом смысле это место было избрано им весьма удачно.
Бегство Лжедмитрия II вызвало в Тушине скорее удивление, нежели какие-либо чувства. Только для Марины это было тяжким ударом. Теперь она оставалась совсем одна, без всякой поддержки. Что готовила ей судьба среди разнузданного и мятежного войска? Почти сейчас же злополучную царицу осенила мысль просить защиты у своего бывшего государя. В сердце Марины жива была благодарная память о королевской ласке. Дочь Мнишека верила в благородство человеческих чувств… И вот 16 января 1610 года она шлет Сигизмунду письмо, взывая к его великодушию. Изнемогая под тяжким бременем несчастий, молодая полячка, заброшенная в воровской лагерь, покорно склоняется перед волей Провидения. Однако в слова, обращенные к королю, Марина сумела вложить своеобразную силу и гордость. «Я все потеряла, — говорит она королю, — нерушимы лишь справедливость моего дела и права мои на московский престол. Залогом их является мое венчание на царство. Их же получила я и по наследству; наконец, двукратно они освящены присягой». Марина не нуждается в оправданиях. Она возлагает свои надежды на милосердие короля, на его правосудие и благость. Она просит лишь вознаградить ее с семьей за все, что она теряет; и пусть король, как угодно ему, продолжает войну с Москвой[35]. Несомненно, это письмо было доставлено Сигизмунду; однако нам неизвестен ответ короля. Да, в сущности, и задача была не из легких. Дело в том, что, обращаясь к Сигизмунду, Марина одновременно уже задумывалась над тем, как бы соединиться с Лжедмитрием II. В Тушине почуяли это и стали наблюдать за ней; но Марина сумела обмануть бдительность своих сторожей. 2 марта, в военной форме, она, подобно мужу, бежала из лагеря. Царицу сопровождали несколько верных слуг. Сперва Марина направилась в Дмитров. Оттуда она поехала дальше, к Яну Сапеге. Несчастия придали ей мужества. В своем странном наряде, она, с разрешения Сапеги, предстала перед войском и обратилась к нему с речью. Страстный тон царицы, ее слезы и мольбы оказали на слушателей сильное впечатление. Марина составила себе новый отряд и, в конце концов, благополучно достигла Калуги.
В то же время, т. е. в марте 1610 года, тушинский лагерь окончательно опустел. После бегства Вора начатые с королем отношения не прервались. Напротив, пока Марина готовилась скрыться, они завершились формальным договором. По его смыслу, московский престол переходил к Владиславу. Однако обязательная сила этого договора была весьма проблематична. В Тушине воцарилась сначала полная анархия; затем весь тамошний сброд стал рассеиваться в разные стороны. Большинство казаков двинулось к Калуге в поисках нового счастья и новой добычи. Что касается поляков, то они предпочли вступить в соглашение с Сигизмундом и подчиниться его власти. Тушино покинули все; вся жизнь и деятельность его хищного населения сосредоточилась теперь в новой резиденции Лжедмитрия II, т. е. в Калуге.
Несмотря на все свои разочарования, самозванец не пал окончательно духом. Напротив, он уже собирал вокруг себя новые силы. После клушинской победы Вор не потерял мужества. Пока Жолкевский шел к Москве по можайской дороге, он выступил из Калуги, чтобы стать лагерем в Коломенском. При том смятении, которое царило в Москве, сраженной неожиданным ударом, казалось, могли осуществиться самые необычные мечты. И в самом деле, не вмешайся Жолкевский, кто знает, что случилось бы? Однако после низложения Шуйского бояре условились с великим гетманом, что он даст битву Вору. Самозванец узнал об этом вовремя, чтобы убраться подобру-поздорову. Он поспешно вернулся в Калугу. Тут ждала его трагическая смерть.
22 декабря 1610 года Лжедмитрий II был вне себя от радости. Несколько незначительных крепостей заявили ему, что сдаются. Кроме того, вернулся Петр Урусов с известием, что по пути он разбил несколько разъездов. Решено было как следует отпраздновать столь счастливый день. Для этого в окрестностях города была устроена охота. Дмитрий выехал туда из Калуги. Его сопровождал отряд русских. К ним присоединились еще три сотни татар под начальством того же Петра Урусова. Под личиной преданности этот монгол таил мстительные чувства. Случилось как-то, что Лжедмитрий посадил его в тюрьму. Здесь татарин задумал свести с Вором свои счеты. Правда, вскоре он был прощен и даже получил видное назначение. Однако Урусов не забыл обиды. Случай отплатить Вору представился в этот роковой день. Охотники сделали привал; началась попойка. Вдруг Урусов, который, очевидно, все обдумал и рассчитал раньше, подал татарам условленный знак. Свирепая банда кинулась на Лжедмитрия и искрошила его саблями. Затем убийцы умчались прочь, смяв и перерезав русских, которых было слишком мало, чтобы оказать шайке Урусова какое-нибудь сопротивление. Радуясь, что им самим удалось унести ноги, спутники Вора вернулись в Калугу с печальной вестью.
Сторонники Лжедмитрия пришли в ярость, узнав о предательском убийстве. Бросившись на татар, оставшихся в городе и, очевидно, ни в чем не повинных, они перебили их около сотни. После этого они решили приняться и за поляков. Еле-еле удалось успокоить это возбуждение. Никто не был поражен смертью Вора сильнее, чем Марина. Нежданная беда застигла ее врасплох. В довершение всего, несчастная женщина скоро должна была стать матерью… Марина горько жаловалась на свою судьбу; она умоляла, чтобы ей позволили разделить участь злополучного супруга. Некоторым утешением для бывшей царицы явилось рождение сына. Марина поручила его заботам и охране своей русской свите. Было решено, что он явится наследником отцовского престола. До нунция дошли вести, что младенец был крещен по греческому обряду; при этом ему было наречено имя Ивана Дмитриевича.
Между тем Жолкевский, покрытый славой, все ближе и ближе подходил к Москве. Что касается короля, то он еще не мог похвалиться ни одним сколько-нибудь крупным успехом. Кратковременного пребывания под стенами Смоленска было для него достаточно, чтобы убедиться в слишком малой своей осведомленности о действительном положении дела. Король наделся, что эта крепость сама откроет ему свои ворота. Оказалось, что она менее всего склонна к капитуляции. Перед Сигизмундом высились толстые каменные стены. Над ними царили 38 башен. Эта твердыня была почти неприступна, ибо путь к ней перерезывался холмами и оврагами. Поляки потребовали было добровольной сдачи. Гарнизон Смоленска отверг эту мысль с самым великолепным презрением. Пришлось готовиться к длительной осаде. Войско Сигизмунда принялось за земляные работы; время от времени делались попытки штурма. Потянулись месяц за месяцем. Осажденные не сдавались. Наиболее благоразумные из советников короля предлагали ему снять осаду и идти прямо на Москву. Там его войско соединится с Жолкевским, который успел уже завладеть Кремлем. Таким образом, вместе с королевичем Владиславом Сигизмунд утвердится в самом сердце страны. Смелость этой идеи говорила в ее пользу. Однако для короля было, очевидно, вопросом чести — не двинуться с места, пока он не возьмет Смоленска. Не меньшее упорство проявляли и осажденные. Сколько раз пытались поляки пробиться в ворота крепости, взобраться на ее стены или хотя бы поджечь Смоленск! Русские неизменно отбивали их с тяжким уроном. Они гибли от неприятельского огня, от болезней и лишений всякого рода, и тем не менее крепость держалась. Лишь изредка в лагерь поляков являлись перебежчики. Это были люди с желтыми, истомленными лицами, опухшие от голода и других физических страданий. Все они свидетельствовали, что, несмотря на ужасы осады, гарнизон Смоленска героически выполняет свой долг. Однако к концу 1611 года Сигизмунд решил сделать попытку генерального штурма. Несомненно, королю не хотелось предстать перед сеймом с пустыми руками. Поляками была искусно подведена мина к Смоленску. При ее взрыве часть стены рухнула, открыв широкую брешь. Тотчас со всех четырех сторон войско Сигизмунда бросилось на приступ. Полякам удалось прорваться в город. Немедленно Смоленск обратился в море огня и крови. Теперь сопротивление было уже невозможно. Впрочем, воевода Шеин, засевший в одной из башен, сдался врагу лишь после отчаянной обороны. Вскоре над твердынями Смоленска развевались польские знамена. Во всяком случае, русские потерпели почетное поражение. Полякам помогло лишь счастье. Сигизмунд был чрезвычайно доволен. 25 июня он шлет к Павлу V грамоту, на которой стояла пометка: ex arce mea Smolensco. Получив это послание, папа горячо поздравлял и короля, и супругу его Констанцию[36].
Теперь Сигизмунд мог вернуться победителем. Прежде других городов его приветствовала Вильна. Королева и Владислав выехали к королю навстречу. Город украсился триумфальными арками. Нунций Симонетта произнес в честь короля целую речь, а ученики иезуитских школ декламировали стихи, прославляя своего государя. Торжество закончилось в церкви бернардинцев, где исполнено было великолепное Те Deum. Впрочем, все это было только прелюдией. Еще более восторженный прием оказан был Сигизмунду в Варшаве. Кульминационным моментом здешних оваций было представление королю пленного Василия Шуйского и его двух братьев. В трогательной речи Жолкевский вверял несчастного русского царя милосердию Сигизмунда. Со своей стороны, король выразил радость по тому поводу, что его пленники попали в руки христианина, а не какого-нибудь варвара. Конечно, это было слабым утешением для Василия Шуйского. Ведь этот человек видел, как рушилось все его дело. Сам он служил трофеем для победителя. В лице своего бывшего царя Россия униженно склонялась перед торжествующей Польшей.
Все это происходило 19 октября 1611 года на глазах сейма, который заседал в Варшаве уже с 27 сентября. Высокому собранию предстояло высказаться о русских делах. От него же зависел вопрос и о новых налогах. Понятно, что Сигизмунд уже давно и усердно старался подготовить для себя с этой стороны благоприятную почву. Обращаясь к сеймикам, он стремился представить свои планы в самом заманчивом свете. Подчеркивая свои успехи, он внушал депутатам мысль, что достигнутые им результаты являются залогом окончательного и полного покорения России. Тут же Сигизмунд оговаривался, что завоеванное им государство отнюдь не должно явиться личной собственностью его самого или королевича Владислава. Все, что будет приобретено, сделается достоянием Речи Посполитой. Конечно, от Польши потребуются известные жертвы, зато выгоды ее будут неисчислимы[37].