Кадфаэль довел лошадь до конюшенного двора, освещенного парой факелов у ворот, расседлал ее и как следует обтер. В конюшне все было тихо, — разве что негромко вздыхал поднявшийся к ночи ветер, да раздавался редкий стук копыт какой-нибудь лошади, переступавшей с ноги на ногу в стойле. Кадфаэль завел свою лошадь, повесил на стену упряжь и повернулся к выходу.
И тут он заметил человека, молча стоявшего в воротах.
— Добрый вечер, брат! — приветствовал его Рейф из Ковентри.
— Это вы? — спросил Кадфаэль. — Не меня ли ищите? Простите, что заставил себя ждать, вам ведь завтра в дорогу.
— Я увидел тебя на большом дворе. Давеча ты сделал мне одно предложение… — тихо вымолвил Рейф. — Если еще не поздно, я бы принял его. Не так-то просто оказалось обработать рану одной рукой.
— Идемте, — позвал Кадфаэль. — В моем сарайчике нам никто не помешает.
Сумерки еще не сгустились до полной темноты. Поздние розы маячили в саду на своих переросших колючих стеблях. Их наполовину облетевшие лепестки ветер гнал по темной земле. За высокой изгородью травного сада было все еще тепло.
— Подождите, сейчас я зажгу лампу, — сказал Кадфаэль.
Несколько минут он потратил на то, чтобы высечь искру, раздуть пламя и зажечь от него свою лампу. Рейф ждал молча и не двигался с места, покуда пламя не разгорелось. Затем он вошел в сарайчик и с любопытством принялся разглядывать ряды кувшинов и бутылей, чашки и ступки, а также висевшие над головой пучки сушеных трав, которые шуршали на тянувшем от входа сквозняке. Рейф молча снял плащ и выпростал руку из рукава.
Кадфаэль поднес лампу поближе и установил ее так, чтобы она освещала неумелую, запятнанную кровью повязку, что была наложена на рану. Рейф настороженно, но терпеливо сидел на лавке у стены, пристально глядя в лицо склонившегося над ним пожилого человека.
— Брат, — вымолвил он, — я думаю, мне следует назвать тебе свое имя.
— Зачем? — возразил Кадфаэль. — Имени Рейф мне вполне достаточно.
— Тебе, может быть, и достаточно, но не мне. Там, где я получаю бескорыстную помощь, я плачу правдой. Меня зовут Рейф де Женвиль…
— Потерпите, — остановил его Кадфаэль. — Повязка ссохлась, сейчас будет больно.
Он принялся сдирать повязку, кровь запеклась и задубела, однако если де Женвилю и было больно, он и бровью не повел. Рана оказалась не очень глубокой, но длинной, — от плеча почти до самого локтя, причем края раны разошлись и одной рукой их никак нельзя было соединить.
— Держите здесь! Ничего страшного, правда, останется некрасивый шрам. При новой перевязке вам вновь потребуется посторонняя помощь.
— Когда я отъеду отсюда подальше, у меня найдутся помощники. И никто не узнает, откуда рана. Только ты знаешь, брат. Ты же сказал: «Он пролил кровь». Наверное, тебе известно почти все, однако я могу кое-что добавить. Меня зовут Рейф де Женвиль. Я вассал и, бог свидетель, друг Бриану Фиц-Каунту, а также преданный слуга своей госпожи, императрицы. За всю свою жизнь я никого не убивал, но тот человек никогда больше не прольет чужую кровь. Ни людей короля, ни на службе у Джеффри анжуйского, куда, как я полагаю, он и собирался отправиться в свое время.
Кадфаэль принялся накладывать новую повязку на длинную рану Рейфа.
— Положите правую руку сюда и не двигайтесь. Повязка будет плотной. Кровь сочиться не должна, разве что чуть-чуть. Края раны прижаты. Но по возможности берегите руку в дороге.
— Хорошо, — согласился Рейф, глядя на плотную повязку вокруг своего плеча, ровную и чистую. — У тебя легкая рука, брат. При других обстоятельствах я взял бы тебя как свой военный трофей.
— Боюсь, после падения Оксфорда там понадобятся все лекари страны, — заметил Кадфаэль с грустью.
— Нет, этого не случится. Во всяком случае до тех пор, пока держится армия Бриана. Да и так они вряд ли возьмут Оксфорд. Первым делом я еду в Валлингфорд к Бриану, дабы отдать то, что ему причитается.
Кадфаэль укрепил повязку чуть выше локтя и помог Рейфу вновь просунуть руку в рукав рубашки. Когда с этим было покончено, Кадфаэль сел рядом с Рейфом на лавку, глядя ему прямо в глаза. Наступившее молчание было подобно стоявшей вокруг ночи, теплой, тихой и немного печальной.
— Это был славный поединок, — вымолвил наконец Рейф, глядя в глаза Кадфаэля и как бы сквозь него, словно вновь видел перед собой каменную часовню в лесу. — Видя, что он без меча, я отложил свой меч в сторону. У него был только кинжал.
— И он уже пускал его в ход, — заметил Кадфаэль. — Против человека, который встречал его в прежнем обличье в Тейме и вполне мог разоблачить его. Как это и сделал сын убитого, увидев мертвого Кутреда. Сын так и не узнал, что смотрит на убийцу своего отца.
— Вот оно как!
— А нашли ли вы то, что искали?
— Я пришел за ним, — мрачно вымолвил Рейф. — Но я понял вопрос. Я нашел то, что искал. Это было на алтаре, в ларце. Нет, не только золото. Драгоценные камни занимают куда меньше места, их легче нести. Ее собственные драгоценности, которые она так ценит. Ценит даже больше, чем человека, которому их следовало передать.
— Поговаривали, мол, там было какое-то письмо.
— Да, письмо. Оно у меня. Помнишь требник?
— Помню. Дивная работа. Такая книга впору принцу.
— Императрице! У этого требника переплет с секретом, там можно спрятать письмо. Когда императрица и Бриан находились далеко друг от друга, этот требник путешествовал между ними, словно доверенный посланник. Одному богу известно, что она могла написать своему возлюбленному, находясь всего в нескольких милях от него, окруженная войсками короля в час, когда счастье отвернулось от нее. Кому достанет мудрости удержать свой язык и перо в минуту горького отчаяния? Да я и знать не хочу. Бриан получит письмо и прочтет его, ибо оно адресовано только ему. Один уже прочел и пытался использовать письмо в своих целях, — заметил Рейф. — Но он уже не в счет.
Голос Рейфа дрогнул от сдерживаемых чувств, однако Рейф не потерял своего железного самообладания, хотя Кадфаэль ощущал, что его собеседник, словно летящая стрела, содрогается всем телом из-за переполнявших его чувств преданной любви и жестокой ненависти. Рейф никогда не развернет письмо со сломанной печатью, свидетельствовавшей о подлой измене, — письмо, которое содержало священное признание женщины мужчине. Кутред посмел вероломно ступить на эту святую землю, и он был теперь мертв. Кадфаэль вовсе не считал, что кара за предательство оказалась слишком жестокой.
— Скажи, брат, это грех? — спросил Рейф де Женвиль, переборов в себе порыв чувств и вновь успокоившись.
— Что тут сказать? — вымолвил Кадфаэль. — Обращайтесь к исповеднику, когда доберетесь до Валлингфорда. Скажу лишь одно: было время, когда я поступил бы точно так же.
Просьба о том, что миссия Рейфа де Женвиля должна остаться тайной, так и не прозвучала, ибо это подразумевалось само собой.
— Теперь мне куда лучше, чем утром, — признался Рейф, вставая. — О твоем совете я не забуду. Уеду пораньше и поеду быстро, ибо свидетели мне ни к чему. Комнату свою я привел в порядок, чтобы она была готова принять другого гостя. Попрощаемся здесь. Храни тебя бог, брат!
— И вас, — ответил Кадфаэль.
Рейф вышел из сарайчика в сгущающуюся тьму, шагая твердо и почти бесшумно по гравийной дорожке и тем более дальше, по траве. Последние отзвуки его шагов утонули в звуках колокола, звавшего братьев к повечерию.
Перед заутреней Кадфаэль заглянул на конюшню. Утро стояло холодное и ясное, в самый раз для поездки верхом. Гнедого жеребца с белой звездочкой на лбу уже не было в стойле. В конюшне было пусто и тихо, если не считать веселой болтовни и смеха, доносившихся из дальнего стойла, где Ричард, вставший пораньше, дабы проведать своего бедного пони, сослужившего ему верную службу, веселился вместе с Эдвином, благополучно перенесшим свое наказание и снова обретшего потерянного было друга. Они весело чирикали, словно птенчики, покуда не услышали, как вошел Кадфаэль. Тут они разом притихли, дабы убедиться в том, что это не брат Жером и не приор Роберт. Увидев Кадфаэля, мальчики отблагодарили его своими счастливыми улыбками и вновь вернулись в стойло к пони, где и продолжили свою болтовню.
Кадфаэлю оставалось только подивиться тому, что леди Дионисия уже успела навестить своего внука и помириться с ним, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Наверное, она не стала особенно унижаться, а вымолвила что-нибудь вроде: «Ричард, я обсудила с аббатом твое будущее и согласилась оставить тебя в обители на его попечение. Кутред меня жестоко обманул, он не был священником. Однако что было, то было. Лучше не вспоминать об этом». И наверняка наставительно добавила: «Раз уж я оставила вас здесь, сэр, постарайтесь, чтобы о вас говорили только хорошее. Слушайтесь наставников и хорошо учитесь…» На прощание она, наверное, поцеловала внука чуть теплее, чем прежде, или, возможно, с большей опаской, зная, что если придется, он сумеет постоять за себя. Однако Ричард, свободный от тревоги за свое будущее и будущее своих товарищей, едва ли держал обиду на кого-либо в этом мире.
В этот час Рейф де Женвиль, вассал и друг Бриана Фиц-Каунта, а также преданный слуга императрицы Матильды, был, наверно, уже далеко от Шрусбери, следуя своей длинной дорогой на юг. Тихий и незаметный, он вряд ли обратил на себя чье-либо внимание, даже если и делал остановки, и едва ли его кто-нибудь запомнил.
— Он уехал, — сказал Кадфаэль. — Я не хотел возлагать на тебя бремя выбора, хотя и предполагал, как ты поступишь. Однако я все сделал сам. Он уехал, и я его не задержал.
Хью с Кадфаэлем сидели на скамье у северной стены травного сада, где еще задержалось полдневное тепло и была защита от легкого ветра. Так сиживали они не раз, когда события подходили к концу, — усталые, но умиротворенные. Пройдет неделя-другая, наступят холода, и тут уже не посидишь в свое удовольствие. Эта затянувшаяся мягкая осень не могла длиться бесконечно, воздух становился прохладным, обещая близкие морозы и обильные декабрьские снегопады.
— Я не забыл, — заметил Хью, — что сегодня как раз то самое «завтра», когда ты обещал мне благополучную развязку. Значит, говоришь, он уехал! И ты его не задержал! Причем этот некто не Босье. О его отъезде у тебя болела голова больше других. Рассказывай же, я тебя слушаю.
Хью умел слушать, не вмешиваясь и не задавая лишних вопросов. Он мог сидеть, в задумчивом молчании глядя на увядающий сад и не бросая на собеседника вопрошающих взоров, однако не пропускал ни единого слова и не требовал лишних объяснений.
— Мне и впрямь следует кое в чем признаться, если ты не против быть моим исповедником, — вымолвил Кадфаэль.
— И разумеется, сохранить тайну твоей исповеди! Я согласен. Правда, никогда еще я не отпускал тебе грехов. Кто же этот человек, который уехал?
— Его имя Рейф де Женвиль. Правда, здесь он назвался Рейфом из Ковентри, сокольничим графа Варвика.
— Это тот тихоня на гнедом жеребце? Я и видел-то его разве что мельком, — сказал Хью. — Один из редких ваших гостей, который ничего от меня не требовал, за что я ему весьма признателен. Босье мне вполне хватило! Что же этот Рейф из Ковентри сделал такого, что тебе или мне следовало бы задержать его?
— Он убил Кутреда. В честном поединке. Он отложил в сторону свой меч, поскольку у Кутреда был только кинжал. Кинжал против кинжала. Рейф бился с ним и убил его. — Хью не вымолвил ни слова, он лишь повернул голову, пристально глядя на Кадфаэля. — У Рейфа были на то веские основания, — продолжал Кадфаэль. — Ты, наверное, помнишь ту историю о доверенном человеке императрицы, которого она послала из Оксфорда, когда король Стефан взял замок в железное кольцо. Этот человек был послан с золотом, драгоценными камнями и письмом для Бриана Фиц-Каунта, отрезанного от императрицы в Валлингфорде. Если помнишь, лошадь того посланца нашли в лесу у дороги, упряжь была запятнана кровью, седельные сумки пусты. Однако тела всадника так и не нашли. Конечно, Темза рядом, да и в лесу хватает места для могилы. Таким образом, лорд Валлингфорда лишился сокровищ императрицы. Сам он давным-давно разорился у нее на службе, а ведь его солдатам нужно есть и пить. Кроме того, вместе с сокровищами пропало адресованное ему письмо. Так вот Рейф де Женвиль, вассал и преданный друг Бриана Фиц-Каунта, а также верный слуга императрицы, не пожелал оставить это преступление безнаказанным. Какие улики привели его в наши края, я не знаю, да и не спрашивал, однако это так. Я встретил его в день приезда у конюшни, и вышло так, что я рассказал ему о мертвом Дрого Босье, что лежал у нас в часовне. Помнится, я не назвал имени, но даже назови я ему имя, он все равно сделал бы то, что сделал, ибо назваться ведь можно как угодно. Так вот Рейф сразу пошел в часовню посмотреть на покойника, но увидев его, потерял всякий интерес. Он явно искал кого-то, кого-то из гостей обители, приезжего. Но искал он не Босье. Молодой человек лет двадцати, как Гиацинт, его вообще не заинтересовал. Он искал человека своих лет и своего положения. О святом отшельнике, поселившемся у леди Дионисии, он, наверное, слыхал, но не заинтересовался, полагая его священником и пилигримом, то есть человеком вне всяких подозрений. Но лишь до тех пор, пока не услышал, как и все мы, слов Ричарда о том, что Кутред не священник, а самозванец. Сразу после этого я искал Рейфа, но не нашел. Ни его самого, ни его коня. Рейф искал именно самозванца и обманщика. И он нашел его, Хью! Той же ночью, в скиту. Нашел его, бился с ним и убил. И взял у него все, что тот украл, — драгоценные камни и золото из ларца, что стоял на алтаре, а также требник, принадлежащий императрице, в котором она и Фиц-Каунт прятали свои письма друг к другу, когда находились в разлуке. Помнишь кровь на кинжале Кутреда? Я перевязал рану Рейфа де Женвиля и услышал его признание, в чем и признаюсь тебе сам. И я пожелал ему доброго пути в Валлингфорд.
Кадфаэль откинулся к стене и глубоко вздохнул, прислонив затылок к грубому камню. Оба надолго замолчали. Наконец Хью пошевелился и спросил:
— Как ты узнал, кого он ищет? Не с первой же встречи ты проник в его тайну? Наверное, было что-то еще. Говорил он мало, разъезжал в одиночку. Как ты узнал его поближе?
— Я был рядом с ним, когда он бросил несколько монет в нашу кружку для пожертвований. Одна монета упала на пол, и я подобрал ее. Это был серебряный пенни императрицы, недавно отчеканенный в Оксфорде. Рейф и не скрывал этого. Я тогда спросил его, мол, что люди императрицы делают так далеко от места битвы? И закинул удочку, сказав, мол, лучше бы ему поискать убийцу, который ограбил Рено Буршье, направлявшегося в Валлингфорд.
— И он признал это? — спросил Хью.
— Нет, не совсем. Рейф признал, что это хорошая мысль и что он очень бы хотел, чтобы так оно и было, однако это не так. И он сказал чистую правду. Я знаю, он не солгал мне ни единым словом. Нет, Кутред не был убийцей, покуда не убил Дрого Босье, заехавшего к нему в скит в поисках своего беглого виллана и оказавшегося лицом к лицу с человеком, которого за несколько недель до этого он встретил в Тейме в совсем ином обличье, говорил с ним и даже играл в шахматы, — с человеком, который носил меч и выглядел, как рыцарь, однако путешествовал пешком, ибо в Теймской конюшне его коня не было. Тот прибыл без коня и отбыл тоже пешком. А было это в начале октября. Все это рассказал нам Эймер, когда его отца заставили замолчать навсегда.
— Кажется, я начинаю догадываться, — нетерпеливо сказал Хью, щуря глаза и вглядываясь вдаль сквозь полуголые кроны деревьев, стоявших подле стены сада. — Разве ты когда-нибудь задаешь странные вопросы, не имея задней мысли? Мне бы надо сразу догадаться, когда ты спросил о коне. Всадник без коня в Тейме и конь без всадника, найденный в лесу у дороги на Валлингфорд — это уже кое-что… Да не может этого быть! — протестующе воскликнул Хью, оторопевший от своей догадки. — Куда ты клонишь? Это правда, или я сошел с ума? Неужели сам Буршье?
Холодный вечерний ветер прошуршал сухими дрожащими стеблями в травном саду, Хью пробрала дрожь омерзения.
— Какого наказания достойно это предательство? Это хуже убийства!
— Так же считал и Рейф де Женвиль. И по мере своих сил он отомстил ему. Он уехал, а я пожелал ему доброго пути.
— Я бы поступил точно так же, ей-богу! — воскликнул Хью и вновь воззрился вдаль, через травный сад, презрительно скривив губы и размышляя о низости этого предательства. — Так ему и надо! Да иначе и быть не могло.
— Рено Буршье полагал иначе, у него была иная шкала ценностей. Превыше всего он ставил свою жизнь и свободу, — заметил Кадфаэль, загибая пальцы на руке и кивая при этом головой. — Посылая его из Оксфорда, императрица давала ему возможность оказаться в сравнительно безопасных местах. Нет, я не верю, что это была простая трусость. Совершенно обдуманно он решил избежать смерти или плена, которые столь реально угрожали войску императрицы. Совершенно обдуманно он предал свою госпожу и, так сказать, лег на дно, дожидаясь следующего удобного случая. Во-вторых, украв сокровища, он приобрел средства на жизнь и мог жить где угодно. И в-третьих, что подлее всего, у него в руках оказалось могучее оружие, то есть средство, которое могло дать ему новое место службы, землю, фавор и выгодную карьеру, вместо тех, что он бросил и предал. Это письмо императрицы к Бриану Фиц-Каунту.
— В пропавшем требнике, — сказал Хью. — Откуда мне было знать? Хотя книга и сама по себе весьма ценная вещь.
— Бесценная! Учитывая то, что находилось в ней. Рейф мне все рассказал. В переплете можно было спрятать свернутый лист пергамента. Хью, ты только представь себе ситуацию, в которой императрица писала это письмо. Город потерян, остался лишь замок, войска короля смыкают кольцо окружения. А Бриан, ее правая рука, ее щит и меч, второй после брата для нее человек, находится от нее всего в нескольких милях, однако они непреодолимы для нее, словно бескрайний океан. Бог знает, слухи это или правда, мол, эти двое любовники, но они воистину любят друг друга! И вот на пороге краха, когда угрожает голод, поражение, плен и потеря всего, даже смерть, — понимая, что, быть может, они никогда уже больше не увидятся вновь, Матильда вполне могла решиться открыть Бриану свое сердце, не таясь, и написать то, чего писать нельзя и чего никто другой на земле не должен был прочесть. Такое письмо могло бы иметь огромную силу в руках подлеца, вознамерившегося сделать себе новую карьеру и нуждающегося в покровительстве королевских особ. У императрицы есть муж, он на год младше ее и не особенно жалует свою жену, да и она его тоже. Этим летом он не прислал ей на помощь ни единого человека. Такое письмо при случае могло бы дать основание Джеффри расторгнуть брачные узы с императрицей и заключить новый, выгодный брак. В руках такого человека, как Буршье, собственноручное письмо императрицы могло бы стать страшным оружием. За это письмо он мог бы получить у Джеффри и должность, и земли в Нормандии. Сейчас у Джеффри много захваченных замков, которые он раздает тем, кто оказал ему услуги. Я не хочу сказать, что граф Анжуйский именно такой человек, но я уверен, что такой расчетливый предатель, как Буршье, надеялся именно на это и для этого случая приберег письмо императрицы. Что об этом думает Рейф де Женвиль по дороге в Валлингфорд, я не знаю, не спрашивал. Вот та искорка, которая осветила мне дорогу. Ничто не могло помешать Рейфу обрушить справедливое возмездие, причем не на голову безвестного убийцы Рено Буршье, — здесь Рейф мне тоже не солгал, — но на голову вора и предателя, самого Рено Буршье.
Поднялся ветер, небо прояснилось, остались лишь гонимые ветром обрывки облаков. Эта затянувшаяся осень впервые дохнула зимой.
— Я поступил бы, как Рейф, — решительно сказал Хью и резко встал, как бы стряхивая с себя отвращение.
— И я тоже, в те времена, когда носил оружие, — сказал Кадфаэль, вставая вслед за Хью. — Похолодало что-то. Пойдем в сарайчик?
Скоро поздний ноябрь оповестит о себе морозами и сдует дрожащие листья. Опустевший скит в Эйтонском лесу даст кров на зиму лесным зверушкам, огород станет зимним приютом для ежей, которые нароют там свои норы и заснут до весны. И едва ли когда-либо еще леди Дионисия поселит в этом скиту какого-нибудь нового отшельника, и никто не помешает там диким обитателям леса.
— Ну вот, все и кончилось, — сказал Кадфаэль, направляясь в свой сарайчик. — Лучше поздно, чем никогда. Что бы там ни написала императрица, ее письмо находится на пути к тому, чью душу оно должно было утешить. И я доволен! Правы они или нет в своей любви — в тисках беды и отчаяния любовь должна говорить сама за себя, а все прочие должны быть слепы и глухи, кроме господа бога, которому дано читать и между строк и кому в конце концов в делах любви, равно как в делах справедливости, принадлежит последнее слово.
И тут он заметил человека, молча стоявшего в воротах.
— Добрый вечер, брат! — приветствовал его Рейф из Ковентри.
— Это вы? — спросил Кадфаэль. — Не меня ли ищите? Простите, что заставил себя ждать, вам ведь завтра в дорогу.
— Я увидел тебя на большом дворе. Давеча ты сделал мне одно предложение… — тихо вымолвил Рейф. — Если еще не поздно, я бы принял его. Не так-то просто оказалось обработать рану одной рукой.
— Идемте, — позвал Кадфаэль. — В моем сарайчике нам никто не помешает.
Сумерки еще не сгустились до полной темноты. Поздние розы маячили в саду на своих переросших колючих стеблях. Их наполовину облетевшие лепестки ветер гнал по темной земле. За высокой изгородью травного сада было все еще тепло.
— Подождите, сейчас я зажгу лампу, — сказал Кадфаэль.
Несколько минут он потратил на то, чтобы высечь искру, раздуть пламя и зажечь от него свою лампу. Рейф ждал молча и не двигался с места, покуда пламя не разгорелось. Затем он вошел в сарайчик и с любопытством принялся разглядывать ряды кувшинов и бутылей, чашки и ступки, а также висевшие над головой пучки сушеных трав, которые шуршали на тянувшем от входа сквозняке. Рейф молча снял плащ и выпростал руку из рукава.
Кадфаэль поднес лампу поближе и установил ее так, чтобы она освещала неумелую, запятнанную кровью повязку, что была наложена на рану. Рейф настороженно, но терпеливо сидел на лавке у стены, пристально глядя в лицо склонившегося над ним пожилого человека.
— Брат, — вымолвил он, — я думаю, мне следует назвать тебе свое имя.
— Зачем? — возразил Кадфаэль. — Имени Рейф мне вполне достаточно.
— Тебе, может быть, и достаточно, но не мне. Там, где я получаю бескорыстную помощь, я плачу правдой. Меня зовут Рейф де Женвиль…
— Потерпите, — остановил его Кадфаэль. — Повязка ссохлась, сейчас будет больно.
Он принялся сдирать повязку, кровь запеклась и задубела, однако если де Женвилю и было больно, он и бровью не повел. Рана оказалась не очень глубокой, но длинной, — от плеча почти до самого локтя, причем края раны разошлись и одной рукой их никак нельзя было соединить.
— Держите здесь! Ничего страшного, правда, останется некрасивый шрам. При новой перевязке вам вновь потребуется посторонняя помощь.
— Когда я отъеду отсюда подальше, у меня найдутся помощники. И никто не узнает, откуда рана. Только ты знаешь, брат. Ты же сказал: «Он пролил кровь». Наверное, тебе известно почти все, однако я могу кое-что добавить. Меня зовут Рейф де Женвиль. Я вассал и, бог свидетель, друг Бриану Фиц-Каунту, а также преданный слуга своей госпожи, императрицы. За всю свою жизнь я никого не убивал, но тот человек никогда больше не прольет чужую кровь. Ни людей короля, ни на службе у Джеффри анжуйского, куда, как я полагаю, он и собирался отправиться в свое время.
Кадфаэль принялся накладывать новую повязку на длинную рану Рейфа.
— Положите правую руку сюда и не двигайтесь. Повязка будет плотной. Кровь сочиться не должна, разве что чуть-чуть. Края раны прижаты. Но по возможности берегите руку в дороге.
— Хорошо, — согласился Рейф, глядя на плотную повязку вокруг своего плеча, ровную и чистую. — У тебя легкая рука, брат. При других обстоятельствах я взял бы тебя как свой военный трофей.
— Боюсь, после падения Оксфорда там понадобятся все лекари страны, — заметил Кадфаэль с грустью.
— Нет, этого не случится. Во всяком случае до тех пор, пока держится армия Бриана. Да и так они вряд ли возьмут Оксфорд. Первым делом я еду в Валлингфорд к Бриану, дабы отдать то, что ему причитается.
Кадфаэль укрепил повязку чуть выше локтя и помог Рейфу вновь просунуть руку в рукав рубашки. Когда с этим было покончено, Кадфаэль сел рядом с Рейфом на лавку, глядя ему прямо в глаза. Наступившее молчание было подобно стоявшей вокруг ночи, теплой, тихой и немного печальной.
— Это был славный поединок, — вымолвил наконец Рейф, глядя в глаза Кадфаэля и как бы сквозь него, словно вновь видел перед собой каменную часовню в лесу. — Видя, что он без меча, я отложил свой меч в сторону. У него был только кинжал.
— И он уже пускал его в ход, — заметил Кадфаэль. — Против человека, который встречал его в прежнем обличье в Тейме и вполне мог разоблачить его. Как это и сделал сын убитого, увидев мертвого Кутреда. Сын так и не узнал, что смотрит на убийцу своего отца.
— Вот оно как!
— А нашли ли вы то, что искали?
— Я пришел за ним, — мрачно вымолвил Рейф. — Но я понял вопрос. Я нашел то, что искал. Это было на алтаре, в ларце. Нет, не только золото. Драгоценные камни занимают куда меньше места, их легче нести. Ее собственные драгоценности, которые она так ценит. Ценит даже больше, чем человека, которому их следовало передать.
— Поговаривали, мол, там было какое-то письмо.
— Да, письмо. Оно у меня. Помнишь требник?
— Помню. Дивная работа. Такая книга впору принцу.
— Императрице! У этого требника переплет с секретом, там можно спрятать письмо. Когда императрица и Бриан находились далеко друг от друга, этот требник путешествовал между ними, словно доверенный посланник. Одному богу известно, что она могла написать своему возлюбленному, находясь всего в нескольких милях от него, окруженная войсками короля в час, когда счастье отвернулось от нее. Кому достанет мудрости удержать свой язык и перо в минуту горького отчаяния? Да я и знать не хочу. Бриан получит письмо и прочтет его, ибо оно адресовано только ему. Один уже прочел и пытался использовать письмо в своих целях, — заметил Рейф. — Но он уже не в счет.
Голос Рейфа дрогнул от сдерживаемых чувств, однако Рейф не потерял своего железного самообладания, хотя Кадфаэль ощущал, что его собеседник, словно летящая стрела, содрогается всем телом из-за переполнявших его чувств преданной любви и жестокой ненависти. Рейф никогда не развернет письмо со сломанной печатью, свидетельствовавшей о подлой измене, — письмо, которое содержало священное признание женщины мужчине. Кутред посмел вероломно ступить на эту святую землю, и он был теперь мертв. Кадфаэль вовсе не считал, что кара за предательство оказалась слишком жестокой.
— Скажи, брат, это грех? — спросил Рейф де Женвиль, переборов в себе порыв чувств и вновь успокоившись.
— Что тут сказать? — вымолвил Кадфаэль. — Обращайтесь к исповеднику, когда доберетесь до Валлингфорда. Скажу лишь одно: было время, когда я поступил бы точно так же.
Просьба о том, что миссия Рейфа де Женвиля должна остаться тайной, так и не прозвучала, ибо это подразумевалось само собой.
— Теперь мне куда лучше, чем утром, — признался Рейф, вставая. — О твоем совете я не забуду. Уеду пораньше и поеду быстро, ибо свидетели мне ни к чему. Комнату свою я привел в порядок, чтобы она была готова принять другого гостя. Попрощаемся здесь. Храни тебя бог, брат!
— И вас, — ответил Кадфаэль.
Рейф вышел из сарайчика в сгущающуюся тьму, шагая твердо и почти бесшумно по гравийной дорожке и тем более дальше, по траве. Последние отзвуки его шагов утонули в звуках колокола, звавшего братьев к повечерию.
Перед заутреней Кадфаэль заглянул на конюшню. Утро стояло холодное и ясное, в самый раз для поездки верхом. Гнедого жеребца с белой звездочкой на лбу уже не было в стойле. В конюшне было пусто и тихо, если не считать веселой болтовни и смеха, доносившихся из дальнего стойла, где Ричард, вставший пораньше, дабы проведать своего бедного пони, сослужившего ему верную службу, веселился вместе с Эдвином, благополучно перенесшим свое наказание и снова обретшего потерянного было друга. Они весело чирикали, словно птенчики, покуда не услышали, как вошел Кадфаэль. Тут они разом притихли, дабы убедиться в том, что это не брат Жером и не приор Роберт. Увидев Кадфаэля, мальчики отблагодарили его своими счастливыми улыбками и вновь вернулись в стойло к пони, где и продолжили свою болтовню.
Кадфаэлю оставалось только подивиться тому, что леди Дионисия уже успела навестить своего внука и помириться с ним, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Наверное, она не стала особенно унижаться, а вымолвила что-нибудь вроде: «Ричард, я обсудила с аббатом твое будущее и согласилась оставить тебя в обители на его попечение. Кутред меня жестоко обманул, он не был священником. Однако что было, то было. Лучше не вспоминать об этом». И наверняка наставительно добавила: «Раз уж я оставила вас здесь, сэр, постарайтесь, чтобы о вас говорили только хорошее. Слушайтесь наставников и хорошо учитесь…» На прощание она, наверное, поцеловала внука чуть теплее, чем прежде, или, возможно, с большей опаской, зная, что если придется, он сумеет постоять за себя. Однако Ричард, свободный от тревоги за свое будущее и будущее своих товарищей, едва ли держал обиду на кого-либо в этом мире.
В этот час Рейф де Женвиль, вассал и друг Бриана Фиц-Каунта, а также преданный слуга императрицы Матильды, был, наверно, уже далеко от Шрусбери, следуя своей длинной дорогой на юг. Тихий и незаметный, он вряд ли обратил на себя чье-либо внимание, даже если и делал остановки, и едва ли его кто-нибудь запомнил.
— Он уехал, — сказал Кадфаэль. — Я не хотел возлагать на тебя бремя выбора, хотя и предполагал, как ты поступишь. Однако я все сделал сам. Он уехал, и я его не задержал.
Хью с Кадфаэлем сидели на скамье у северной стены травного сада, где еще задержалось полдневное тепло и была защита от легкого ветра. Так сиживали они не раз, когда события подходили к концу, — усталые, но умиротворенные. Пройдет неделя-другая, наступят холода, и тут уже не посидишь в свое удовольствие. Эта затянувшаяся мягкая осень не могла длиться бесконечно, воздух становился прохладным, обещая близкие морозы и обильные декабрьские снегопады.
— Я не забыл, — заметил Хью, — что сегодня как раз то самое «завтра», когда ты обещал мне благополучную развязку. Значит, говоришь, он уехал! И ты его не задержал! Причем этот некто не Босье. О его отъезде у тебя болела голова больше других. Рассказывай же, я тебя слушаю.
Хью умел слушать, не вмешиваясь и не задавая лишних вопросов. Он мог сидеть, в задумчивом молчании глядя на увядающий сад и не бросая на собеседника вопрошающих взоров, однако не пропускал ни единого слова и не требовал лишних объяснений.
— Мне и впрямь следует кое в чем признаться, если ты не против быть моим исповедником, — вымолвил Кадфаэль.
— И разумеется, сохранить тайну твоей исповеди! Я согласен. Правда, никогда еще я не отпускал тебе грехов. Кто же этот человек, который уехал?
— Его имя Рейф де Женвиль. Правда, здесь он назвался Рейфом из Ковентри, сокольничим графа Варвика.
— Это тот тихоня на гнедом жеребце? Я и видел-то его разве что мельком, — сказал Хью. — Один из редких ваших гостей, который ничего от меня не требовал, за что я ему весьма признателен. Босье мне вполне хватило! Что же этот Рейф из Ковентри сделал такого, что тебе или мне следовало бы задержать его?
— Он убил Кутреда. В честном поединке. Он отложил в сторону свой меч, поскольку у Кутреда был только кинжал. Кинжал против кинжала. Рейф бился с ним и убил его. — Хью не вымолвил ни слова, он лишь повернул голову, пристально глядя на Кадфаэля. — У Рейфа были на то веские основания, — продолжал Кадфаэль. — Ты, наверное, помнишь ту историю о доверенном человеке императрицы, которого она послала из Оксфорда, когда король Стефан взял замок в железное кольцо. Этот человек был послан с золотом, драгоценными камнями и письмом для Бриана Фиц-Каунта, отрезанного от императрицы в Валлингфорде. Если помнишь, лошадь того посланца нашли в лесу у дороги, упряжь была запятнана кровью, седельные сумки пусты. Однако тела всадника так и не нашли. Конечно, Темза рядом, да и в лесу хватает места для могилы. Таким образом, лорд Валлингфорда лишился сокровищ императрицы. Сам он давным-давно разорился у нее на службе, а ведь его солдатам нужно есть и пить. Кроме того, вместе с сокровищами пропало адресованное ему письмо. Так вот Рейф де Женвиль, вассал и преданный друг Бриана Фиц-Каунта, а также верный слуга императрицы, не пожелал оставить это преступление безнаказанным. Какие улики привели его в наши края, я не знаю, да и не спрашивал, однако это так. Я встретил его в день приезда у конюшни, и вышло так, что я рассказал ему о мертвом Дрого Босье, что лежал у нас в часовне. Помнится, я не назвал имени, но даже назови я ему имя, он все равно сделал бы то, что сделал, ибо назваться ведь можно как угодно. Так вот Рейф сразу пошел в часовню посмотреть на покойника, но увидев его, потерял всякий интерес. Он явно искал кого-то, кого-то из гостей обители, приезжего. Но искал он не Босье. Молодой человек лет двадцати, как Гиацинт, его вообще не заинтересовал. Он искал человека своих лет и своего положения. О святом отшельнике, поселившемся у леди Дионисии, он, наверное, слыхал, но не заинтересовался, полагая его священником и пилигримом, то есть человеком вне всяких подозрений. Но лишь до тех пор, пока не услышал, как и все мы, слов Ричарда о том, что Кутред не священник, а самозванец. Сразу после этого я искал Рейфа, но не нашел. Ни его самого, ни его коня. Рейф искал именно самозванца и обманщика. И он нашел его, Хью! Той же ночью, в скиту. Нашел его, бился с ним и убил. И взял у него все, что тот украл, — драгоценные камни и золото из ларца, что стоял на алтаре, а также требник, принадлежащий императрице, в котором она и Фиц-Каунт прятали свои письма друг к другу, когда находились в разлуке. Помнишь кровь на кинжале Кутреда? Я перевязал рану Рейфа де Женвиля и услышал его признание, в чем и признаюсь тебе сам. И я пожелал ему доброго пути в Валлингфорд.
Кадфаэль откинулся к стене и глубоко вздохнул, прислонив затылок к грубому камню. Оба надолго замолчали. Наконец Хью пошевелился и спросил:
— Как ты узнал, кого он ищет? Не с первой же встречи ты проник в его тайну? Наверное, было что-то еще. Говорил он мало, разъезжал в одиночку. Как ты узнал его поближе?
— Я был рядом с ним, когда он бросил несколько монет в нашу кружку для пожертвований. Одна монета упала на пол, и я подобрал ее. Это был серебряный пенни императрицы, недавно отчеканенный в Оксфорде. Рейф и не скрывал этого. Я тогда спросил его, мол, что люди императрицы делают так далеко от места битвы? И закинул удочку, сказав, мол, лучше бы ему поискать убийцу, который ограбил Рено Буршье, направлявшегося в Валлингфорд.
— И он признал это? — спросил Хью.
— Нет, не совсем. Рейф признал, что это хорошая мысль и что он очень бы хотел, чтобы так оно и было, однако это не так. И он сказал чистую правду. Я знаю, он не солгал мне ни единым словом. Нет, Кутред не был убийцей, покуда не убил Дрого Босье, заехавшего к нему в скит в поисках своего беглого виллана и оказавшегося лицом к лицу с человеком, которого за несколько недель до этого он встретил в Тейме в совсем ином обличье, говорил с ним и даже играл в шахматы, — с человеком, который носил меч и выглядел, как рыцарь, однако путешествовал пешком, ибо в Теймской конюшне его коня не было. Тот прибыл без коня и отбыл тоже пешком. А было это в начале октября. Все это рассказал нам Эймер, когда его отца заставили замолчать навсегда.
— Кажется, я начинаю догадываться, — нетерпеливо сказал Хью, щуря глаза и вглядываясь вдаль сквозь полуголые кроны деревьев, стоявших подле стены сада. — Разве ты когда-нибудь задаешь странные вопросы, не имея задней мысли? Мне бы надо сразу догадаться, когда ты спросил о коне. Всадник без коня в Тейме и конь без всадника, найденный в лесу у дороги на Валлингфорд — это уже кое-что… Да не может этого быть! — протестующе воскликнул Хью, оторопевший от своей догадки. — Куда ты клонишь? Это правда, или я сошел с ума? Неужели сам Буршье?
Холодный вечерний ветер прошуршал сухими дрожащими стеблями в травном саду, Хью пробрала дрожь омерзения.
— Какого наказания достойно это предательство? Это хуже убийства!
— Так же считал и Рейф де Женвиль. И по мере своих сил он отомстил ему. Он уехал, а я пожелал ему доброго пути.
— Я бы поступил точно так же, ей-богу! — воскликнул Хью и вновь воззрился вдаль, через травный сад, презрительно скривив губы и размышляя о низости этого предательства. — Так ему и надо! Да иначе и быть не могло.
— Рено Буршье полагал иначе, у него была иная шкала ценностей. Превыше всего он ставил свою жизнь и свободу, — заметил Кадфаэль, загибая пальцы на руке и кивая при этом головой. — Посылая его из Оксфорда, императрица давала ему возможность оказаться в сравнительно безопасных местах. Нет, я не верю, что это была простая трусость. Совершенно обдуманно он решил избежать смерти или плена, которые столь реально угрожали войску императрицы. Совершенно обдуманно он предал свою госпожу и, так сказать, лег на дно, дожидаясь следующего удобного случая. Во-вторых, украв сокровища, он приобрел средства на жизнь и мог жить где угодно. И в-третьих, что подлее всего, у него в руках оказалось могучее оружие, то есть средство, которое могло дать ему новое место службы, землю, фавор и выгодную карьеру, вместо тех, что он бросил и предал. Это письмо императрицы к Бриану Фиц-Каунту.
— В пропавшем требнике, — сказал Хью. — Откуда мне было знать? Хотя книга и сама по себе весьма ценная вещь.
— Бесценная! Учитывая то, что находилось в ней. Рейф мне все рассказал. В переплете можно было спрятать свернутый лист пергамента. Хью, ты только представь себе ситуацию, в которой императрица писала это письмо. Город потерян, остался лишь замок, войска короля смыкают кольцо окружения. А Бриан, ее правая рука, ее щит и меч, второй после брата для нее человек, находится от нее всего в нескольких милях, однако они непреодолимы для нее, словно бескрайний океан. Бог знает, слухи это или правда, мол, эти двое любовники, но они воистину любят друг друга! И вот на пороге краха, когда угрожает голод, поражение, плен и потеря всего, даже смерть, — понимая, что, быть может, они никогда уже больше не увидятся вновь, Матильда вполне могла решиться открыть Бриану свое сердце, не таясь, и написать то, чего писать нельзя и чего никто другой на земле не должен был прочесть. Такое письмо могло бы иметь огромную силу в руках подлеца, вознамерившегося сделать себе новую карьеру и нуждающегося в покровительстве королевских особ. У императрицы есть муж, он на год младше ее и не особенно жалует свою жену, да и она его тоже. Этим летом он не прислал ей на помощь ни единого человека. Такое письмо при случае могло бы дать основание Джеффри расторгнуть брачные узы с императрицей и заключить новый, выгодный брак. В руках такого человека, как Буршье, собственноручное письмо императрицы могло бы стать страшным оружием. За это письмо он мог бы получить у Джеффри и должность, и земли в Нормандии. Сейчас у Джеффри много захваченных замков, которые он раздает тем, кто оказал ему услуги. Я не хочу сказать, что граф Анжуйский именно такой человек, но я уверен, что такой расчетливый предатель, как Буршье, надеялся именно на это и для этого случая приберег письмо императрицы. Что об этом думает Рейф де Женвиль по дороге в Валлингфорд, я не знаю, не спрашивал. Вот та искорка, которая осветила мне дорогу. Ничто не могло помешать Рейфу обрушить справедливое возмездие, причем не на голову безвестного убийцы Рено Буршье, — здесь Рейф мне тоже не солгал, — но на голову вора и предателя, самого Рено Буршье.
Поднялся ветер, небо прояснилось, остались лишь гонимые ветром обрывки облаков. Эта затянувшаяся осень впервые дохнула зимой.
— Я поступил бы, как Рейф, — решительно сказал Хью и резко встал, как бы стряхивая с себя отвращение.
— И я тоже, в те времена, когда носил оружие, — сказал Кадфаэль, вставая вслед за Хью. — Похолодало что-то. Пойдем в сарайчик?
Скоро поздний ноябрь оповестит о себе морозами и сдует дрожащие листья. Опустевший скит в Эйтонском лесу даст кров на зиму лесным зверушкам, огород станет зимним приютом для ежей, которые нароют там свои норы и заснут до весны. И едва ли когда-либо еще леди Дионисия поселит в этом скиту какого-нибудь нового отшельника, и никто не помешает там диким обитателям леса.
— Ну вот, все и кончилось, — сказал Кадфаэль, направляясь в свой сарайчик. — Лучше поздно, чем никогда. Что бы там ни написала императрица, ее письмо находится на пути к тому, чью душу оно должно было утешить. И я доволен! Правы они или нет в своей любви — в тисках беды и отчаяния любовь должна говорить сама за себя, а все прочие должны быть слепы и глухи, кроме господа бога, которому дано читать и между строк и кому в конце концов в делах любви, равно как в делах справедливости, принадлежит последнее слово.