Гиацинт прислонился спиной к монастырской стене, с удовольствием вытянул прямые, мускулистые ноги и прикрыл свои ясные глаза.
— Вот что я скажу тебе, Ричард. Я смогу тебе лучше помочь, если буду знать, что, собственно, происходит. Мне известен лишь конец этой истории, а ты знаешь ее начало. А вот если мы соединим ниточки и посмотрим, что получится?
— Согласен! — обрадовался Ричард. — Но расскажи мне сперва, что за послание ты принес от Кутреда.
Гиацинт пересказал мальчику послание отшельника слово в слово, точно так же как и в зале капитула, но уже не изменяя голоса.
— Так я и знал! — воскликнул Ричард, в гневе ударив кулаком по дерну. — Я знал, что речь идет обо мне! Значит, бабушка даже святого отшельника использует в своих целях! А о событиях в лесничестве я слыхал, но ведь такие беды приключаются сплошь и рядом, от них не убережешься. Ты предупреди своего хозяина, чтобы тот не особенно поддавался влиянию моей бабушки, даром что та предоставила ему жилье и прочее. Растолкуй ему как следует, что она себе на уме.
— Обязательно растолкую, — покивал головой Гиацинт.
— А тебе никто не рассказывал, почему она хочет забрать меня домой? Даже твой отшельник?
— Видишь ли, парень, я у него на побегушках. Он не говорит мне о своих делах.
Похоже, слуга отшельника вовсе не торопился возвращаться к своему хозяину, он устроился поудобней у замшелой стены и скрестил стройные ноги. Ричард придвинулся вплотную к Гиацинту, и тому пришлось чуть отстраниться, чтобы острые мальчишеские локти не впивались ему в бок.
— Она хочет женить меня, чтобы заграбастать оба соседних манора, — тихо вымолвил Ричард. — А невеста, Хильтруда, совсем старая, ей по меньшей мере года двадцать два…
— Возраст уже почтенный, — мрачно согласился Гиацинт.
— Да будь она даже молода и хороша собой, не хочу я ее! Не надо мне никаких женщин! Не люблю я их! Какая в них вообще польза?
— В таком случае, место для житья ты выбрал самое подходящее, — с иронией заметил Гиацинт, и в его золотистых глазах сверкнули веселые искорки. — Стань послушником, откажись от мирской суеты, и в монастыре ты будешь в полной безопасности.
— Нет, так я тоже не хочу. Слушай, я тебе все расскажу. — И Ричард поспешно, но во всех подробностях, изложил все, что касалось грозившей ему женитьбы и замыслов своей бабушки расширить таким образом свои скромные владения. — Ну вот, ты все теперь знаешь, а теперь раскрой мне глаза, скажи, к чему готовиться. Мне так нужно, чтобы кто-нибудь рассказал мне все без утайки и не видел во мне только малого ребенка.
— Хорошо, — согласился Гиацинт, улыбнувшись. — Я готов быть твоими глазами и ушами в Итоне, быть верным слугой вашей милости.
— Растолковал бы ты все своему Кутреду. Не нравится мне, что он плохо думает об аббате, ведь тот лишь исполняет волю моего отца. И еще ты не сказал мне своего имени! Должен же я как-то тебя называть.
— Меня зовут Гиацинт. Говорят, так звали одного епископа, но я не имею к нему никакого отношения. Твои тайны будут в большей безопасности у грешника, чем у святого. Поверь, я надежнее исповедника, не бойся меня.
Эти двое и сами не заметили, как быстро нашли они общий язык, и лишь урчание в животе напомнило Ричарду о наступлении обеденного времени и необходимости, наконец, расстаться.
Ричард бодро шагал рядом со своим новым другом. По дороге, что огибала монастырь, он дошел с ним до самого Форгейта, где они и расстались, потом он еще некоторое время провожал взглядом удалявшуюся по тракту стройную фигуру Гиацинта, после чего повернулся и, приплясывая, направился обратно к калитке в монастырской стене.
Первые несколько миль обратного пути Гиацинт преодолел легким, широким шагом, хотя вовсе и не спешил, а просто у него было хорошее настроение и он получал удовольствие от быстрой ходьбы и чувства легкости во всем теле. В Аттингеме он перешел по мосту через реку, миновал заливные луга, примыкавшие к речушке Терн, которая впадала в Северн, и от Рокстера свернул к югу в сторону Эйтона. Дойдя до опушки леса, он замедлил шаг, поскольку в пути было так хорошо и Гиацинту вовсе не хотелось возвращаться. Чтобы добраться до скита, где жил отшельник, нужно было пройти по монастырским землям, в лесные угодья которых вдавался узкий надел земель, принадлежавших Люделам. Весело насвистывая, Гиацинт двигался по тропе, что тянулась вдоль дренажной канавы, которая шла как раз по северной границе лесничества Эйлмунда. Противоположный берег канавы, высокий и обрывистый, являлся как бы естественной преградой, защищавшей лесные посадки. Берег всегда был зелен и хорошо ухожен, нигде ни одной промоины, да и не было в канаве такого сильного течения, которое могло бы подмыть давным-давно устоявшиеся берега. И тем не менее, это произошло. Темные пятна обнажившейся, недавно оползшей земли Гиацинт увидел еще на подходе. Присмотревшись, он в задумчивости прикусил губу, затем пожал плечами и усмехнулся.
— Чем хуже, тем лучше! — произнес он вполголоса и направился к тому месту, где берег был подмыт более всего.
Он не прошел и нескольких шагов, как вдруг услыхал тихий вскрик. Казалось, звук исходил прямо из-под земли. Затем раздался шум ожесточенной борьбы и приглушенные проклятия. Мгновенно перейдя на бег, Гиацинт оказался на краю канавы, воды в ней было совсем мало и была она грязной. Однако Гиацинт обратил внимание, что вода прибывает прямо на глазах. На другом берегу зиял свежий оползень. В этом месте росла старая ива, но, видимо, корни ее подмыло, она накренилась и рухнула поперек канавы. Ветки дерева тряслись, потому что кто-то отчаянно бился под ними, будучи наполовину уже в воде. В листве мелькнула рука, пытавшаяся отодвинуть дерево в сторону, человек тяжело стонал. И тут между ветвей Гиацинт увидел лицо Эйлмунда, перепачканное в грязи и искаженное гримасой боли.
— Держись! — крикнул Гиацинт. — Я сейчас спущусь!
Он полез в канаву, воды в ней было уже по пояс, подсел спиной под толстый сук и попытался приподнять дерево, чтобы дать возможность выбраться из-под него придавленному лесничему. Тяжело дыша и постанывая, Эйлмунд уперся в землю руками, и ему удалось частично выползти из-под дерева, которое придавило ему ноги. Однако при этом он сдавленно застонал, сжав зубы от боли.
— Ты же ранен! — крикнул Гиацинт и, еще раз подсев спиной под сук и ухватив обеими руками лесничего за подмышки, попробовал перевернуть дерево. — Ну! Наддали!
Эйлмунд поднатужился еще раз, Гиацинт надавил вместе с ним. По склону на них повалились комья грязи, но дерево, наконец, подалось и с громким всплеском перевернулось. Лесничий остался лежать, он тяжело дышал, ноги его были наполовину в воде. Гиацинт, с ног до головы в грязи и тине, встал подле него на колени.
— Придется идти за помощью, — сказал он. — Одному мне тебя не вытащить. А ты пока не вставай на ноги, полежи тут, пока я не приведу людей Джона Лонгвуда, что работают в поле. Придется звать нескольких человек, да с какими-нибудь носилками или жердями, чтобы нести тебя. Или, может, с тобой что-нибудь похуже стряслось, я не вижу только — что?
Впрочем, и того, что Гиацинт видел, было вполне достаточно, его загорелое, перепачканное лицо было встревожено и озабочено.
— Я сломал ногу, — сказал Эйлмунд и, тяжело вздохнув, осторожно откинулся на спину. — Мне еще сильно повезло, что ты проходил этой дорогой. Меня прижало намертво, а вода опять стала подниматься. Я тут работал, пытался укрепить берег. А в твоих руках, парень, как я посмотрю, куда больше силы, чем кажется с первого взгляда, — вымолвил Эйлмунд и поморщился от боли.
— Ты можешь полежать тут некоторое время? — Гиацинт с опаской поглядел на высокий берег, но оттуда скатывались лишь небольшие комья грязи да свешивались обнажившиеся корни деревьев и трава. Ничего опасного вроде бы не было. — Я сбегаю, это недолго!
И Гиацинт припустил бегом прямо на итонские поля. Он окликнул первого же встреченного им работника. Помощь не заставила себя долго ждать. Люди пришли с жердями, выломанными из загородки от овец. На этих-то жердях Эйлмунда осторожно, даром что тот все-таки чертыхался сквозь зубы, понесли в его сторожку, находившуюся в полумиле отсюда. Зная, что лесничий живет вместе со своей дочерью, Гиацинт побежал вперед предупредить девушку и дать ей время приготовить ложе для покалеченного отца.
Сторожка Эйлмунда стояла на небольшой просеке в лесу, рядом был разбит огород. Подбежав поближе, Гиацинт обнаружил, что дверь распахнута, а из дома доносится нежное пение. Видимо, девушка напевала за работой. Сам не понимая отчего, Гиацинт, который так спешил добежать до сторожки, теперь замешкался и не торопился ни постучать у порога, ни войти в дом без стука. Покуда он пребывал в замешательстве, песня в доме смолкла, и девушка вышла на крыльцо, желая посмотреть, чьи это легкие шаги она только что слышала на покрытой гравием дорожке.
Ростом она была невысока, но что называется, ладно скроена и крепко сшита, — прямой взгляд голубых глаз, румянец как маков цвет, аккуратно заплетенные каштановые волосы, отливавшие на солнце, как полированная древесина дуба. Девушка взглянула на Гиацинта с искренним любопытством и дружелюбием. От ее взгляда тот на мгновение онемел, так что, несмотря на всю срочность его дела, первой заговорила девушка.
— Ищешь моего отца? Он ушел на делянку. Ты найдешь его у канавы, где обвалился берег. — Она не сводила глаз с Гиацинта и было видно, что тот явно пришелся ей по нраву. — А ты, наверное, тот юноша, что пришел от леди Дионисии вместе с отшельником? Я видела, как ты работал у него на огороде.
Гиацинт пришел, наконец, в себя и с горечью вспомнил о цели своего визита.
— Все так, госпожа. Меня зовут Гиацинт. Твой отец скоро появится, но, увы, я должен сообщить, что с ним случилось несчастье и, боюсь, какое-то время ему нельзя будет выходить из дому. Я поспешил вперед, чтобы предупредить тебя до того, как его принесут. О, не пугайся так! Он жив, и скоро, наверное, поправится. У него сломана нога. Случился еще один оползень, и на Эйлмунда упало дерево. Но ты не беспокойся, он обязательно поправится.
По лицу девушки пробежала тень тревоги, она побледнела, но ничего не ответила. Осознав суть случившегося, девушка стряхнула с себя оцепенение и сразу принялась за работу, — распахнула пошире все двери, чтобы люди могли пронести носилки, приготовила ложе для отца, а затем поставила на огонь горшок с водой. Не отрываясь от дела, девушка разговаривала с Гиацинтом, спокойно и рассудительно.
— Не впервые отец что-нибудь себе ломает. Но вот ногу, такого еще не было. Дерево, говоришь, упало, да? Наверное, та старая ива. Накренилась-то она давно, но поди знай, что она рухнет. Это ты нашел отца? И помог ему? — Голубые глаза девушки смотрели на Гиацинта по-доброму, она улыбалась.
— Поблизости оказались итонские работники, тоже чистившие дренажную канаву. Они несут сейчас твоего отца.
Тем временем и впрямь принесли Эйлмунда, люди спешили как могли. Девушка с Гиацинтом вышли встречать их. Казалось, юноша хотел сказать ей что-то еще, что-то совсем другое, но, похоже, упустил время, поскольку та занялась своим отцом. Его внесли в дом, уложили, осторожно стащили с него мокрые башмаки и одежду, — осторожно, однако без сдавленных проклятий и стонов все же не обошлось. Левая нога Эйлмунда была сломана ниже колена, но перелом был закрытый, кости не торчали наружу.
— Больше часа я лежал в канаве, — говорил Эйлмунд сквозь зубы. — И валялся бы там по сию пору, кабы не этот парень. Сам бы я ни за что не выбрался, придавило крепко, а позвать на помощь было некого. Бог свидетель, в этом парне такая силища, хоть с виду и не скажешь. Видели бы вы, как он отвалил это проклятое дерево!
Трудно поверить, но Гиацинта в эту минуту бросило в краску. Для его загорелого лица это казалось совершенно невозможным, — и тем не менее, юноша покраснел до ушей.
— Быть может, я могу сделать для тебя еще что-нибудь? — скромно спросил Гиацинт. — Я бы с радостью! Тебе надо хорошего костоправа. Я-то на это не гожусь, а вот если сбегать за помощью — я готов. Это как раз по мне.
На минуту девушка отвернулась от отца и подняла свои большие ясные глаза на юношу.
— Что ж, если ты будешь так добр и позволишь нам увеличить свой долг перед тобой, то сообщи в аббатство, чтобы срочно пришел брат Кадфаэль.
— Конечно сообщу! — горячо согласился Гиацинт, словно человек, получивший самую желанную награду. Однако, едва девушка снова повернулась к отцу, Гиацинт, помедлив, потянул ее за рукав и быстро шепнул ей на ухо: — Я должен тебе кое-что сказать, но потом, с глазу на глаз, когда твоему отцу окажут помощь и ему полегчает.
И прежде чем та успела что-либо ответить — хотя по выражению лица Гиацинт понял, что девушка не отказывает ему — он уже исчез за деревьями, бегом устремившись в долгий путь, обратно в Шрусбери.
— Вот что я скажу тебе, Ричард. Я смогу тебе лучше помочь, если буду знать, что, собственно, происходит. Мне известен лишь конец этой истории, а ты знаешь ее начало. А вот если мы соединим ниточки и посмотрим, что получится?
— Согласен! — обрадовался Ричард. — Но расскажи мне сперва, что за послание ты принес от Кутреда.
Гиацинт пересказал мальчику послание отшельника слово в слово, точно так же как и в зале капитула, но уже не изменяя голоса.
— Так я и знал! — воскликнул Ричард, в гневе ударив кулаком по дерну. — Я знал, что речь идет обо мне! Значит, бабушка даже святого отшельника использует в своих целях! А о событиях в лесничестве я слыхал, но ведь такие беды приключаются сплошь и рядом, от них не убережешься. Ты предупреди своего хозяина, чтобы тот не особенно поддавался влиянию моей бабушки, даром что та предоставила ему жилье и прочее. Растолкуй ему как следует, что она себе на уме.
— Обязательно растолкую, — покивал головой Гиацинт.
— А тебе никто не рассказывал, почему она хочет забрать меня домой? Даже твой отшельник?
— Видишь ли, парень, я у него на побегушках. Он не говорит мне о своих делах.
Похоже, слуга отшельника вовсе не торопился возвращаться к своему хозяину, он устроился поудобней у замшелой стены и скрестил стройные ноги. Ричард придвинулся вплотную к Гиацинту, и тому пришлось чуть отстраниться, чтобы острые мальчишеские локти не впивались ему в бок.
— Она хочет женить меня, чтобы заграбастать оба соседних манора, — тихо вымолвил Ричард. — А невеста, Хильтруда, совсем старая, ей по меньшей мере года двадцать два…
— Возраст уже почтенный, — мрачно согласился Гиацинт.
— Да будь она даже молода и хороша собой, не хочу я ее! Не надо мне никаких женщин! Не люблю я их! Какая в них вообще польза?
— В таком случае, место для житья ты выбрал самое подходящее, — с иронией заметил Гиацинт, и в его золотистых глазах сверкнули веселые искорки. — Стань послушником, откажись от мирской суеты, и в монастыре ты будешь в полной безопасности.
— Нет, так я тоже не хочу. Слушай, я тебе все расскажу. — И Ричард поспешно, но во всех подробностях, изложил все, что касалось грозившей ему женитьбы и замыслов своей бабушки расширить таким образом свои скромные владения. — Ну вот, ты все теперь знаешь, а теперь раскрой мне глаза, скажи, к чему готовиться. Мне так нужно, чтобы кто-нибудь рассказал мне все без утайки и не видел во мне только малого ребенка.
— Хорошо, — согласился Гиацинт, улыбнувшись. — Я готов быть твоими глазами и ушами в Итоне, быть верным слугой вашей милости.
— Растолковал бы ты все своему Кутреду. Не нравится мне, что он плохо думает об аббате, ведь тот лишь исполняет волю моего отца. И еще ты не сказал мне своего имени! Должен же я как-то тебя называть.
— Меня зовут Гиацинт. Говорят, так звали одного епископа, но я не имею к нему никакого отношения. Твои тайны будут в большей безопасности у грешника, чем у святого. Поверь, я надежнее исповедника, не бойся меня.
Эти двое и сами не заметили, как быстро нашли они общий язык, и лишь урчание в животе напомнило Ричарду о наступлении обеденного времени и необходимости, наконец, расстаться.
Ричард бодро шагал рядом со своим новым другом. По дороге, что огибала монастырь, он дошел с ним до самого Форгейта, где они и расстались, потом он еще некоторое время провожал взглядом удалявшуюся по тракту стройную фигуру Гиацинта, после чего повернулся и, приплясывая, направился обратно к калитке в монастырской стене.
Первые несколько миль обратного пути Гиацинт преодолел легким, широким шагом, хотя вовсе и не спешил, а просто у него было хорошее настроение и он получал удовольствие от быстрой ходьбы и чувства легкости во всем теле. В Аттингеме он перешел по мосту через реку, миновал заливные луга, примыкавшие к речушке Терн, которая впадала в Северн, и от Рокстера свернул к югу в сторону Эйтона. Дойдя до опушки леса, он замедлил шаг, поскольку в пути было так хорошо и Гиацинту вовсе не хотелось возвращаться. Чтобы добраться до скита, где жил отшельник, нужно было пройти по монастырским землям, в лесные угодья которых вдавался узкий надел земель, принадлежавших Люделам. Весело насвистывая, Гиацинт двигался по тропе, что тянулась вдоль дренажной канавы, которая шла как раз по северной границе лесничества Эйлмунда. Противоположный берег канавы, высокий и обрывистый, являлся как бы естественной преградой, защищавшей лесные посадки. Берег всегда был зелен и хорошо ухожен, нигде ни одной промоины, да и не было в канаве такого сильного течения, которое могло бы подмыть давным-давно устоявшиеся берега. И тем не менее, это произошло. Темные пятна обнажившейся, недавно оползшей земли Гиацинт увидел еще на подходе. Присмотревшись, он в задумчивости прикусил губу, затем пожал плечами и усмехнулся.
— Чем хуже, тем лучше! — произнес он вполголоса и направился к тому месту, где берег был подмыт более всего.
Он не прошел и нескольких шагов, как вдруг услыхал тихий вскрик. Казалось, звук исходил прямо из-под земли. Затем раздался шум ожесточенной борьбы и приглушенные проклятия. Мгновенно перейдя на бег, Гиацинт оказался на краю канавы, воды в ней было совсем мало и была она грязной. Однако Гиацинт обратил внимание, что вода прибывает прямо на глазах. На другом берегу зиял свежий оползень. В этом месте росла старая ива, но, видимо, корни ее подмыло, она накренилась и рухнула поперек канавы. Ветки дерева тряслись, потому что кто-то отчаянно бился под ними, будучи наполовину уже в воде. В листве мелькнула рука, пытавшаяся отодвинуть дерево в сторону, человек тяжело стонал. И тут между ветвей Гиацинт увидел лицо Эйлмунда, перепачканное в грязи и искаженное гримасой боли.
— Держись! — крикнул Гиацинт. — Я сейчас спущусь!
Он полез в канаву, воды в ней было уже по пояс, подсел спиной под толстый сук и попытался приподнять дерево, чтобы дать возможность выбраться из-под него придавленному лесничему. Тяжело дыша и постанывая, Эйлмунд уперся в землю руками, и ему удалось частично выползти из-под дерева, которое придавило ему ноги. Однако при этом он сдавленно застонал, сжав зубы от боли.
— Ты же ранен! — крикнул Гиацинт и, еще раз подсев спиной под сук и ухватив обеими руками лесничего за подмышки, попробовал перевернуть дерево. — Ну! Наддали!
Эйлмунд поднатужился еще раз, Гиацинт надавил вместе с ним. По склону на них повалились комья грязи, но дерево, наконец, подалось и с громким всплеском перевернулось. Лесничий остался лежать, он тяжело дышал, ноги его были наполовину в воде. Гиацинт, с ног до головы в грязи и тине, встал подле него на колени.
— Придется идти за помощью, — сказал он. — Одному мне тебя не вытащить. А ты пока не вставай на ноги, полежи тут, пока я не приведу людей Джона Лонгвуда, что работают в поле. Придется звать нескольких человек, да с какими-нибудь носилками или жердями, чтобы нести тебя. Или, может, с тобой что-нибудь похуже стряслось, я не вижу только — что?
Впрочем, и того, что Гиацинт видел, было вполне достаточно, его загорелое, перепачканное лицо было встревожено и озабочено.
— Я сломал ногу, — сказал Эйлмунд и, тяжело вздохнув, осторожно откинулся на спину. — Мне еще сильно повезло, что ты проходил этой дорогой. Меня прижало намертво, а вода опять стала подниматься. Я тут работал, пытался укрепить берег. А в твоих руках, парень, как я посмотрю, куда больше силы, чем кажется с первого взгляда, — вымолвил Эйлмунд и поморщился от боли.
— Ты можешь полежать тут некоторое время? — Гиацинт с опаской поглядел на высокий берег, но оттуда скатывались лишь небольшие комья грязи да свешивались обнажившиеся корни деревьев и трава. Ничего опасного вроде бы не было. — Я сбегаю, это недолго!
И Гиацинт припустил бегом прямо на итонские поля. Он окликнул первого же встреченного им работника. Помощь не заставила себя долго ждать. Люди пришли с жердями, выломанными из загородки от овец. На этих-то жердях Эйлмунда осторожно, даром что тот все-таки чертыхался сквозь зубы, понесли в его сторожку, находившуюся в полумиле отсюда. Зная, что лесничий живет вместе со своей дочерью, Гиацинт побежал вперед предупредить девушку и дать ей время приготовить ложе для покалеченного отца.
Сторожка Эйлмунда стояла на небольшой просеке в лесу, рядом был разбит огород. Подбежав поближе, Гиацинт обнаружил, что дверь распахнута, а из дома доносится нежное пение. Видимо, девушка напевала за работой. Сам не понимая отчего, Гиацинт, который так спешил добежать до сторожки, теперь замешкался и не торопился ни постучать у порога, ни войти в дом без стука. Покуда он пребывал в замешательстве, песня в доме смолкла, и девушка вышла на крыльцо, желая посмотреть, чьи это легкие шаги она только что слышала на покрытой гравием дорожке.
Ростом она была невысока, но что называется, ладно скроена и крепко сшита, — прямой взгляд голубых глаз, румянец как маков цвет, аккуратно заплетенные каштановые волосы, отливавшие на солнце, как полированная древесина дуба. Девушка взглянула на Гиацинта с искренним любопытством и дружелюбием. От ее взгляда тот на мгновение онемел, так что, несмотря на всю срочность его дела, первой заговорила девушка.
— Ищешь моего отца? Он ушел на делянку. Ты найдешь его у канавы, где обвалился берег. — Она не сводила глаз с Гиацинта и было видно, что тот явно пришелся ей по нраву. — А ты, наверное, тот юноша, что пришел от леди Дионисии вместе с отшельником? Я видела, как ты работал у него на огороде.
Гиацинт пришел, наконец, в себя и с горечью вспомнил о цели своего визита.
— Все так, госпожа. Меня зовут Гиацинт. Твой отец скоро появится, но, увы, я должен сообщить, что с ним случилось несчастье и, боюсь, какое-то время ему нельзя будет выходить из дому. Я поспешил вперед, чтобы предупредить тебя до того, как его принесут. О, не пугайся так! Он жив, и скоро, наверное, поправится. У него сломана нога. Случился еще один оползень, и на Эйлмунда упало дерево. Но ты не беспокойся, он обязательно поправится.
По лицу девушки пробежала тень тревоги, она побледнела, но ничего не ответила. Осознав суть случившегося, девушка стряхнула с себя оцепенение и сразу принялась за работу, — распахнула пошире все двери, чтобы люди могли пронести носилки, приготовила ложе для отца, а затем поставила на огонь горшок с водой. Не отрываясь от дела, девушка разговаривала с Гиацинтом, спокойно и рассудительно.
— Не впервые отец что-нибудь себе ломает. Но вот ногу, такого еще не было. Дерево, говоришь, упало, да? Наверное, та старая ива. Накренилась-то она давно, но поди знай, что она рухнет. Это ты нашел отца? И помог ему? — Голубые глаза девушки смотрели на Гиацинта по-доброму, она улыбалась.
— Поблизости оказались итонские работники, тоже чистившие дренажную канаву. Они несут сейчас твоего отца.
Тем временем и впрямь принесли Эйлмунда, люди спешили как могли. Девушка с Гиацинтом вышли встречать их. Казалось, юноша хотел сказать ей что-то еще, что-то совсем другое, но, похоже, упустил время, поскольку та занялась своим отцом. Его внесли в дом, уложили, осторожно стащили с него мокрые башмаки и одежду, — осторожно, однако без сдавленных проклятий и стонов все же не обошлось. Левая нога Эйлмунда была сломана ниже колена, но перелом был закрытый, кости не торчали наружу.
— Больше часа я лежал в канаве, — говорил Эйлмунд сквозь зубы. — И валялся бы там по сию пору, кабы не этот парень. Сам бы я ни за что не выбрался, придавило крепко, а позвать на помощь было некого. Бог свидетель, в этом парне такая силища, хоть с виду и не скажешь. Видели бы вы, как он отвалил это проклятое дерево!
Трудно поверить, но Гиацинта в эту минуту бросило в краску. Для его загорелого лица это казалось совершенно невозможным, — и тем не менее, юноша покраснел до ушей.
— Быть может, я могу сделать для тебя еще что-нибудь? — скромно спросил Гиацинт. — Я бы с радостью! Тебе надо хорошего костоправа. Я-то на это не гожусь, а вот если сбегать за помощью — я готов. Это как раз по мне.
На минуту девушка отвернулась от отца и подняла свои большие ясные глаза на юношу.
— Что ж, если ты будешь так добр и позволишь нам увеличить свой долг перед тобой, то сообщи в аббатство, чтобы срочно пришел брат Кадфаэль.
— Конечно сообщу! — горячо согласился Гиацинт, словно человек, получивший самую желанную награду. Однако, едва девушка снова повернулась к отцу, Гиацинт, помедлив, потянул ее за рукав и быстро шепнул ей на ухо: — Я должен тебе кое-что сказать, но потом, с глазу на глаз, когда твоему отцу окажут помощь и ему полегчает.
И прежде чем та успела что-либо ответить — хотя по выражению лица Гиацинт понял, что девушка не отказывает ему — он уже исчез за деревьями, бегом устремившись в долгий путь, обратно в Шрусбери.
Глава четвертая
В полдень в аббатство приехал Хью, чтобы повидать брата Кадфаэля и сообщить ему кое-какие новости из Оксфорда, первые со времени начала осады.
— Роберт Глостерский вновь в Англии, — доложил он. — Я получил эти сведения от одного из воинов, который сообразил вовремя убраться из города. Правда, таких счастливчиков, кого успели предупредить, оказалось не так уж и много. Он говорит, что Роберт высадился в Варегеме, причем выбил королевский гарнизон, не потеряв ни одного из своих кораблей. Сам город он занял, но замок пока еще держится, Роберт осаждает его. Разумеется, помощи от Джеффри он так и не дождался, разве что горстку рыцарей.
— Ты говоришь, он благополучно высадился и занял город, — сказал Кадфаэль. — Но зачем ему осаждать замок? Я думал, он сразу двинется к Оксфорду, чтобы вызволить свою сестру из ловушки.
— Наверняка он хочет подразнить Стефана, заставить его бросить осаду Оксфорда, хочет выманить его войска на себя. Тот воин сказал мне, что королевский гарнизон в Варегеме весьма слаб и уже ведутся переговоры о его сдаче, и послал гонца к королю с известием, что если тот не придет на выручку к назначенному сроку, — а воин, хоть и знал многое, но точной даты назвать не мог, — то гарнизону придется сдаться. Это лишь на руку Роберту. Он-то знает, какой это дерзкий вызов Стефану. Однако я думаю, что на сей раз король устоит. Он не станет упускать такую возможность.
— Нет предела человеческой глупости, — заметил Кадфаэль со смирением. — однако надо отдать королю должное. Все его промахи происходят от великодушия, чего никак не скажешь о его кузине. Я так надеялся, что осада Оксфорда положит всему конец. Ведь если король возьмет замок и пленит императрицу с ее присными, жизни Матильды ничего не угрожает, скорее сам Стефан окажется в опасности. Какие еще новости с юга?
— Говорят, что в лесу, у дороги на Валлингфорд, нашли оседланную лошадь без седока. Это случилось уже давно, еще в то время, когда были перекрыты все дороги в Оксфорд и город был подожжен. У той лошади седло было все в крови, а седельные сумки кто-то раскрыл и опустошил. Один грум, которому удалось вырваться из кольца окружения, признал, что и лошадь, и упряжь принадлежат некоему Рено Буршье, рыцарю из окружения императрицы, причем он был ее доверенным лицом. Мои люди толкуют, мол, та послала его из гарнизона на прорыв королевских кордонов с каким-то посланием в Валлингфорд.
Кадфаэль, неторопливо обрабатывающий междугрядье, перестал тюкать своей мотыгой и повернулся к Хью Берингару.
— Ты хочешь сказать, она послала гонца к Бриану Фиц-Каунту?
Лорд Валлингфорда был одним из самых стойких приверженцев императрицы и ближайшим соратником, за исключением разве что ее брата, графа Роберта. Его замок по сути дела являлся восточным форпостом владений императрицы и неизменно находился на ее стороне, независимо от того, сопутствовала ей удача или нет.
— Как же вышло, что он теперь не в Оксфорде? — задал новый вопрос Кадфаэль. — Едва ли он мог переметнуться в другой стан.
— Все дело в том, что никто не ожидал от короля Стефана такой прыти. Он просто успел отрезать Валлингфорд от Оксфорда. Однако Бриан нужен императрице как раз в своем Валлингфорде. Ведь потеряй она этот замок, у нее останется лишь жалкий островок на западе. Это отрежет ее от Лондона. Видно, попав в отчаянное положение, она в самый последний момент успела послать гонца. Поговаривают, что Буршье повез Бриану сокровища, причем не золото, а драгоценные камни. Очень может статься, что так оно и есть, поскольку тому нужно чем-то платить своим людям. Бескорыстная преданность, разумеется, хороша, но людям нужно есть и пить, а сам Бриан давным-давно разорился на службе у императрицы.
— Ходят слухи, что этой осенью сэр Генри, епископ Винчестерский, пытался переманить Бриана на сторону короля, — хмуро заметил Кадфаэль. — Денег у епископа достаточно. Может любого купить с потрохами, но я сильно сомневаюсь, что Фиц-Каунта удалось бы подкупить, даже за большие деньги. Этот человек показал себя абсолютно неподкупным. Так что едва ли у императрицы была необходимость предлагать ему больше, чем давали враги.
— Конечно, но, когда королевские войска окружили ее, она вполне могла решиться на то, чтобы выслать Бриану изрядную часть причитающейся ему суммы, полагая, что прорваться еще можно, по крайней мере, хотя бы одному храброму воину. Как знать, может, она посчитала, что это вообще последняя возможность связаться с Брианом, и не захотела ее упускать.
Немного подумав, Кадфаэль согласился с выводами Хью. Какой бы жестокой ни была борьба за власть между королем Стефаном и императрицей, король никогда не покусился бы на жизнь кузины, но, захвати он ее в плен, ему пришлось бы во имя безопасности короны держать пленницу в заточении. И вряд ли стоит рассчитывать, что в темнице она откажется от своих притязаний и согласится принять свободу в обмен на свое смирение. Таким образом, Матильда могла оказаться в полной изоляции от своих друзей и союзников и рисковала никогда больше их не увидеть.
— Стало быть, какой-нибудь храбрый воин и попытался прорваться, — рассудительно заметил Кадфаэль. — И в лесу нашли как раз его лошадь с перекошенной упряжью, с пятнами крови на седле и подседельнике и с пустыми седельными сумками. Но куда же подевался сам Рено Буршье? Может, его ограбили, а тело зарыли где-нибудь в лесу или бросили в реку?
— Может, оно и так. Во всяком случае, тела пока не нашли. Под Оксфордом у людей короля нынче осенью есть и другие заботы, помимо прочесывания леса в поисках покойника. После того, как город был разграблен и сожжен, покойников им и без того хватает, — сухо вымолвил Хью, который, казалось, скрепив сердце смирился с происходившими время от времени побоищами в этой непредсказуемой гражданской войне.
— Интересно, многие ли в замке знали о миссии Рено Буршье? — задумчиво заметил Кадфаэль. — Вряд ли императрица раскрыла свои намерения, но наверняка их кто-нибудь пронюхал.
— Похоже, что так оно и было. Пронюхал и гнусно употребил свое знание. — Хью передернул плечом, словно сбрасывал с себя зло, которое свершилось далеко отсюда и не подлежало его юрисдикции. — Слава богу, что я не шериф Оксфордшира! Наши-то беды помельче — так, семейные ссоры с рукоприкладством, мелкие кражи да браконьерство. Вот, правда, еще эта чертовщина, что происходит в Эйтонском лесу. — Кадфаэль уже успел рассказать Берингару то, о чем аббат даже не счел нужным упомянуть в беседе с шерифом: леди Дионисия, похоже, вовлекла отшельника в свою тяжбу и тот как-то уж слишком серьезно подходит к ее попыткам выдать себя за несчастную бабушку, которую жестоко разлучили с ее возлюбленным внуком. — Ведь отшельник угрожал еще худшими напастями, не так ли? Интересно, какая беда будет следующей?
Однако вышло так, что известие о новой беде в Эйтонском лесу уже спешило к ним, несомое послушником, которого послал приор Роберт от самой привратницкой. Завернув за угол высокой буксовой изгороди, послушник перешел на бег, полы его рясы развевались. Не дожидаясь вопросов и еле переводя дух, он торопливо изложил свое послание.
— Тебя спешно зовут, брат Кадфаэль! Вернулся слуга отшельника и сказал, что Эйлмунду срочно требуется помощь, он покалечился. Отец аббат говорит, мол, бери лошадь и поспешай в Эйтонский лес. И не забудь сразу прислать весточку, что там с лесничим. На канаве случился еще один оползень, и его придавило деревом. У него сломана нога.
Уставшему Гиацинту предложили остаться в аббатстве, отдохнуть и поесть, однако тот наотрез отказался. Пока у него были силы, он бежал рядом с лошадью Кадфаэля, держась за стремя, и даже когда ему пришлось сбавить шаг и отпустить Кадфаэля вперед, чтобы не задерживать, юноша упорно продолжал идти следом, торопясь поскорее возвратиться, причем именно в сторожку лесничего, а не в скит своего хозяина. Кадфаэль подумал, что этот парень, видать, по-доброму относится к Эйлмунду, однако сильно рискует нарваться на выговор, а то и на порку от своего хозяина. Впрочем, монах с трудом мог себе представить, что кому-либо было по силам подвергнуть такое необузданное существо даже самому легкому наказанию.
Дело было уже к вечерне, когда Кадфаэль спешился у низкой ограды сторожки лесничего. Девушка живо отворила дверь и выбежала ему навстречу.
— Брат, я не ждала тебя так скоро. Правда, слуга Кутреда мчался как ветер, не останавливаясь! И это после того, как положил столько сил на вызволение моего отца из канавы! Мы премногим обязаны ему и его хозяину, ведь отец мог проваляться в канаве долгое время, тут вообще мало кто ходит.
— Как его дела? — спросил Кадфаэль, отстегивая свою суму и направляясь к дому.
— Нога сломана ниже колена. Я заставила его лежать неподвижно, укутала как могла, но без тебя тут все равно не обойтись. Кроме того, отец ведь долго пролежал в канаве, наполовину в воде, и я боюсь, он сильно простудился.
Эйлмунд был хорошо укутан и, смирившись со своей беспомощностью, лежал в весьма мрачном расположении духа. Стиснув зубы, со стоическим терпением он предался в руки Кадфаэля, покуда тот выпрямлял ему ногу и соединял сломанную кость.
— Ничего страшного, бывает и хуже, — успокоил его Кадфаэль. — Самый обычный перелом, да и кости наружу не торчат. Жалко только, что тебе пришлось двигаться.
— Иначе я бы утонул, — возразил лесничий. — Вода-то стала прибывать. Надо бы сказать отцу аббату, пусть людей пришлет. Они оттащат дерево, а то запрудит так, что озеро получится.
— Скажу, скажу! Только сейчас не двигайся, иначе останешься с одной ногой короче другой. — Взяв сломанную ногу за лодыжку, Кадфаэль осторожно распрямил ее, чтобы сравнить со здоровой. — А теперь, Аннет, держи вот тут, да покрепче.
Девушка не теряла времени даром, — она принесла две прямые толстые лучины, из запасов Эйлмунда, а также полотно для перевязки. Вдвоем они быстро управились с наложением шины. Эйлмунд, наконец, откинулся на своем топчане и тяжело вздохнул. Его обычно обветренное лицо пылало теперь нездоровым румянцем, и это весьма беспокоило Кадфаэля.
— А теперь тебе самое лучшее поспать и как следует отдохнуть, — сказал он. — Оставь мысли об аббате, упавшей иве и всех прочих своих делах в лесничестве. Предоставь все заботы мне, как-нибудь управлюсь. Я сейчас дам тебе одного зелья, оно успокоит боль и усыпит тебя.
Он приготовил питье и, несмотря на все протесты Эйлмунда, заставил его принять лекарство.
— Он скоро заснет, — сказал Кадфаэль девушке, когда они вышли в другую комнату. — Но проследи, чтобы ночью отец был тепло укрыт, потому как он и впрямь простудился и его немного лихорадит. Сейчас я уеду, но буду наезжать сюда через день-два, покуда не увижу, что дела идут на лад. Если тебе придется с ним туго, потерпи. Это значит, — не так уж он и плох.
— Да нет, он со мной как шелковый, — сказала девушка весело и беззаботно. — Ворчит, конечно, но никогда не бьет. Я умею с ним ладить.
Когда она открыла дверь, чтобы проводить Кадфаэля, стало уже смеркаться, но небо все еще золотилось каким-то влажным, таинственным отсветом, слабо сочившимся сквозь ветви деревьев, которые окружали сторожку лесничего. А прямо на траве, у ворот, неподвижно сидел Гиацинт, ожидая с бесконечным терпением, каким, наверное, обладало лишь дерево, к которому он прислонился спиной. Кадфаэль подумал, что даже эта неподвижность напоминает в юноше дикого зверя. И быть может, даже не охотящегося хищника, а зверя, на которого идет охота и который своей неподвижностью и молчанием пытается спастись от преследователя.
Едва заметив, что дверь отворилась, Гиацинт одним легким движением вскочил на ноги, но за ограду не пошел.
Сумерки не помешали Кадфаэлю заметить, как юноша и девушка обменялись быстрыми взглядами. На лице Гиацинта не дрогнул ни один мускул, оно оставалось неподвижным, словно вылитым из бронзы, но от Кадфаэля не утаился блеск золотистых глаз юноши, затаенный и яростный, как у кота, и столь же внезапно вспыхнувший и, бросив легкий отсвет на лицо Аннет, потухший в глубине зрачков. Чему же тут удивляться? Девушка была хороша собой, юноша весьма привлекателен, и к тому же нельзя было не принять во внимание, что ее отцу он оказал неоценимую услугу. Все это нисколько не противоречило человеческой природе, ведь в силу обстоятельств отец и дочь стали юноше близкими людьми, равно как и он сам им обоим. Едва ли найдется чувство более сильное и приятное, нежели чувство человека, совершившего благодеяние — оно даже превосходит чувство благодарности того, кому это благодеяние было оказано.
— Роберт Глостерский вновь в Англии, — доложил он. — Я получил эти сведения от одного из воинов, который сообразил вовремя убраться из города. Правда, таких счастливчиков, кого успели предупредить, оказалось не так уж и много. Он говорит, что Роберт высадился в Варегеме, причем выбил королевский гарнизон, не потеряв ни одного из своих кораблей. Сам город он занял, но замок пока еще держится, Роберт осаждает его. Разумеется, помощи от Джеффри он так и не дождался, разве что горстку рыцарей.
— Ты говоришь, он благополучно высадился и занял город, — сказал Кадфаэль. — Но зачем ему осаждать замок? Я думал, он сразу двинется к Оксфорду, чтобы вызволить свою сестру из ловушки.
— Наверняка он хочет подразнить Стефана, заставить его бросить осаду Оксфорда, хочет выманить его войска на себя. Тот воин сказал мне, что королевский гарнизон в Варегеме весьма слаб и уже ведутся переговоры о его сдаче, и послал гонца к королю с известием, что если тот не придет на выручку к назначенному сроку, — а воин, хоть и знал многое, но точной даты назвать не мог, — то гарнизону придется сдаться. Это лишь на руку Роберту. Он-то знает, какой это дерзкий вызов Стефану. Однако я думаю, что на сей раз король устоит. Он не станет упускать такую возможность.
— Нет предела человеческой глупости, — заметил Кадфаэль со смирением. — однако надо отдать королю должное. Все его промахи происходят от великодушия, чего никак не скажешь о его кузине. Я так надеялся, что осада Оксфорда положит всему конец. Ведь если король возьмет замок и пленит императрицу с ее присными, жизни Матильды ничего не угрожает, скорее сам Стефан окажется в опасности. Какие еще новости с юга?
— Говорят, что в лесу, у дороги на Валлингфорд, нашли оседланную лошадь без седока. Это случилось уже давно, еще в то время, когда были перекрыты все дороги в Оксфорд и город был подожжен. У той лошади седло было все в крови, а седельные сумки кто-то раскрыл и опустошил. Один грум, которому удалось вырваться из кольца окружения, признал, что и лошадь, и упряжь принадлежат некоему Рено Буршье, рыцарю из окружения императрицы, причем он был ее доверенным лицом. Мои люди толкуют, мол, та послала его из гарнизона на прорыв королевских кордонов с каким-то посланием в Валлингфорд.
Кадфаэль, неторопливо обрабатывающий междугрядье, перестал тюкать своей мотыгой и повернулся к Хью Берингару.
— Ты хочешь сказать, она послала гонца к Бриану Фиц-Каунту?
Лорд Валлингфорда был одним из самых стойких приверженцев императрицы и ближайшим соратником, за исключением разве что ее брата, графа Роберта. Его замок по сути дела являлся восточным форпостом владений императрицы и неизменно находился на ее стороне, независимо от того, сопутствовала ей удача или нет.
— Как же вышло, что он теперь не в Оксфорде? — задал новый вопрос Кадфаэль. — Едва ли он мог переметнуться в другой стан.
— Все дело в том, что никто не ожидал от короля Стефана такой прыти. Он просто успел отрезать Валлингфорд от Оксфорда. Однако Бриан нужен императрице как раз в своем Валлингфорде. Ведь потеряй она этот замок, у нее останется лишь жалкий островок на западе. Это отрежет ее от Лондона. Видно, попав в отчаянное положение, она в самый последний момент успела послать гонца. Поговаривают, что Буршье повез Бриану сокровища, причем не золото, а драгоценные камни. Очень может статься, что так оно и есть, поскольку тому нужно чем-то платить своим людям. Бескорыстная преданность, разумеется, хороша, но людям нужно есть и пить, а сам Бриан давным-давно разорился на службе у императрицы.
— Ходят слухи, что этой осенью сэр Генри, епископ Винчестерский, пытался переманить Бриана на сторону короля, — хмуро заметил Кадфаэль. — Денег у епископа достаточно. Может любого купить с потрохами, но я сильно сомневаюсь, что Фиц-Каунта удалось бы подкупить, даже за большие деньги. Этот человек показал себя абсолютно неподкупным. Так что едва ли у императрицы была необходимость предлагать ему больше, чем давали враги.
— Конечно, но, когда королевские войска окружили ее, она вполне могла решиться на то, чтобы выслать Бриану изрядную часть причитающейся ему суммы, полагая, что прорваться еще можно, по крайней мере, хотя бы одному храброму воину. Как знать, может, она посчитала, что это вообще последняя возможность связаться с Брианом, и не захотела ее упускать.
Немного подумав, Кадфаэль согласился с выводами Хью. Какой бы жестокой ни была борьба за власть между королем Стефаном и императрицей, король никогда не покусился бы на жизнь кузины, но, захвати он ее в плен, ему пришлось бы во имя безопасности короны держать пленницу в заточении. И вряд ли стоит рассчитывать, что в темнице она откажется от своих притязаний и согласится принять свободу в обмен на свое смирение. Таким образом, Матильда могла оказаться в полной изоляции от своих друзей и союзников и рисковала никогда больше их не увидеть.
— Стало быть, какой-нибудь храбрый воин и попытался прорваться, — рассудительно заметил Кадфаэль. — И в лесу нашли как раз его лошадь с перекошенной упряжью, с пятнами крови на седле и подседельнике и с пустыми седельными сумками. Но куда же подевался сам Рено Буршье? Может, его ограбили, а тело зарыли где-нибудь в лесу или бросили в реку?
— Может, оно и так. Во всяком случае, тела пока не нашли. Под Оксфордом у людей короля нынче осенью есть и другие заботы, помимо прочесывания леса в поисках покойника. После того, как город был разграблен и сожжен, покойников им и без того хватает, — сухо вымолвил Хью, который, казалось, скрепив сердце смирился с происходившими время от времени побоищами в этой непредсказуемой гражданской войне.
— Интересно, многие ли в замке знали о миссии Рено Буршье? — задумчиво заметил Кадфаэль. — Вряд ли императрица раскрыла свои намерения, но наверняка их кто-нибудь пронюхал.
— Похоже, что так оно и было. Пронюхал и гнусно употребил свое знание. — Хью передернул плечом, словно сбрасывал с себя зло, которое свершилось далеко отсюда и не подлежало его юрисдикции. — Слава богу, что я не шериф Оксфордшира! Наши-то беды помельче — так, семейные ссоры с рукоприкладством, мелкие кражи да браконьерство. Вот, правда, еще эта чертовщина, что происходит в Эйтонском лесу. — Кадфаэль уже успел рассказать Берингару то, о чем аббат даже не счел нужным упомянуть в беседе с шерифом: леди Дионисия, похоже, вовлекла отшельника в свою тяжбу и тот как-то уж слишком серьезно подходит к ее попыткам выдать себя за несчастную бабушку, которую жестоко разлучили с ее возлюбленным внуком. — Ведь отшельник угрожал еще худшими напастями, не так ли? Интересно, какая беда будет следующей?
Однако вышло так, что известие о новой беде в Эйтонском лесу уже спешило к ним, несомое послушником, которого послал приор Роберт от самой привратницкой. Завернув за угол высокой буксовой изгороди, послушник перешел на бег, полы его рясы развевались. Не дожидаясь вопросов и еле переводя дух, он торопливо изложил свое послание.
— Тебя спешно зовут, брат Кадфаэль! Вернулся слуга отшельника и сказал, что Эйлмунду срочно требуется помощь, он покалечился. Отец аббат говорит, мол, бери лошадь и поспешай в Эйтонский лес. И не забудь сразу прислать весточку, что там с лесничим. На канаве случился еще один оползень, и его придавило деревом. У него сломана нога.
Уставшему Гиацинту предложили остаться в аббатстве, отдохнуть и поесть, однако тот наотрез отказался. Пока у него были силы, он бежал рядом с лошадью Кадфаэля, держась за стремя, и даже когда ему пришлось сбавить шаг и отпустить Кадфаэля вперед, чтобы не задерживать, юноша упорно продолжал идти следом, торопясь поскорее возвратиться, причем именно в сторожку лесничего, а не в скит своего хозяина. Кадфаэль подумал, что этот парень, видать, по-доброму относится к Эйлмунду, однако сильно рискует нарваться на выговор, а то и на порку от своего хозяина. Впрочем, монах с трудом мог себе представить, что кому-либо было по силам подвергнуть такое необузданное существо даже самому легкому наказанию.
Дело было уже к вечерне, когда Кадфаэль спешился у низкой ограды сторожки лесничего. Девушка живо отворила дверь и выбежала ему навстречу.
— Брат, я не ждала тебя так скоро. Правда, слуга Кутреда мчался как ветер, не останавливаясь! И это после того, как положил столько сил на вызволение моего отца из канавы! Мы премногим обязаны ему и его хозяину, ведь отец мог проваляться в канаве долгое время, тут вообще мало кто ходит.
— Как его дела? — спросил Кадфаэль, отстегивая свою суму и направляясь к дому.
— Нога сломана ниже колена. Я заставила его лежать неподвижно, укутала как могла, но без тебя тут все равно не обойтись. Кроме того, отец ведь долго пролежал в канаве, наполовину в воде, и я боюсь, он сильно простудился.
Эйлмунд был хорошо укутан и, смирившись со своей беспомощностью, лежал в весьма мрачном расположении духа. Стиснув зубы, со стоическим терпением он предался в руки Кадфаэля, покуда тот выпрямлял ему ногу и соединял сломанную кость.
— Ничего страшного, бывает и хуже, — успокоил его Кадфаэль. — Самый обычный перелом, да и кости наружу не торчат. Жалко только, что тебе пришлось двигаться.
— Иначе я бы утонул, — возразил лесничий. — Вода-то стала прибывать. Надо бы сказать отцу аббату, пусть людей пришлет. Они оттащат дерево, а то запрудит так, что озеро получится.
— Скажу, скажу! Только сейчас не двигайся, иначе останешься с одной ногой короче другой. — Взяв сломанную ногу за лодыжку, Кадфаэль осторожно распрямил ее, чтобы сравнить со здоровой. — А теперь, Аннет, держи вот тут, да покрепче.
Девушка не теряла времени даром, — она принесла две прямые толстые лучины, из запасов Эйлмунда, а также полотно для перевязки. Вдвоем они быстро управились с наложением шины. Эйлмунд, наконец, откинулся на своем топчане и тяжело вздохнул. Его обычно обветренное лицо пылало теперь нездоровым румянцем, и это весьма беспокоило Кадфаэля.
— А теперь тебе самое лучшее поспать и как следует отдохнуть, — сказал он. — Оставь мысли об аббате, упавшей иве и всех прочих своих делах в лесничестве. Предоставь все заботы мне, как-нибудь управлюсь. Я сейчас дам тебе одного зелья, оно успокоит боль и усыпит тебя.
Он приготовил питье и, несмотря на все протесты Эйлмунда, заставил его принять лекарство.
— Он скоро заснет, — сказал Кадфаэль девушке, когда они вышли в другую комнату. — Но проследи, чтобы ночью отец был тепло укрыт, потому как он и впрямь простудился и его немного лихорадит. Сейчас я уеду, но буду наезжать сюда через день-два, покуда не увижу, что дела идут на лад. Если тебе придется с ним туго, потерпи. Это значит, — не так уж он и плох.
— Да нет, он со мной как шелковый, — сказала девушка весело и беззаботно. — Ворчит, конечно, но никогда не бьет. Я умею с ним ладить.
Когда она открыла дверь, чтобы проводить Кадфаэля, стало уже смеркаться, но небо все еще золотилось каким-то влажным, таинственным отсветом, слабо сочившимся сквозь ветви деревьев, которые окружали сторожку лесничего. А прямо на траве, у ворот, неподвижно сидел Гиацинт, ожидая с бесконечным терпением, каким, наверное, обладало лишь дерево, к которому он прислонился спиной. Кадфаэль подумал, что даже эта неподвижность напоминает в юноше дикого зверя. И быть может, даже не охотящегося хищника, а зверя, на которого идет охота и который своей неподвижностью и молчанием пытается спастись от преследователя.
Едва заметив, что дверь отворилась, Гиацинт одним легким движением вскочил на ноги, но за ограду не пошел.
Сумерки не помешали Кадфаэлю заметить, как юноша и девушка обменялись быстрыми взглядами. На лице Гиацинта не дрогнул ни один мускул, оно оставалось неподвижным, словно вылитым из бронзы, но от Кадфаэля не утаился блеск золотистых глаз юноши, затаенный и яростный, как у кота, и столь же внезапно вспыхнувший и, бросив легкий отсвет на лицо Аннет, потухший в глубине зрачков. Чему же тут удивляться? Девушка была хороша собой, юноша весьма привлекателен, и к тому же нельзя было не принять во внимание, что ее отцу он оказал неоценимую услугу. Все это нисколько не противоречило человеческой природе, ведь в силу обстоятельств отец и дочь стали юноше близкими людьми, равно как и он сам им обоим. Едва ли найдется чувство более сильное и приятное, нежели чувство человека, совершившего благодеяние — оно даже превосходит чувство благодарности того, кому это благодеяние было оказано.