Питерсен Дженна. Скандальная история

   – Я не собираюсь здесь жить! – рявкнул он, высвободив руку.
   Но жена вновь к нему потянулась.
   – В таком случае… Тогда продай это поместье мне.
   Доминик замер на мгновение – ему тотчас же вспомнилось, что он отдал деньги жены Коулу. Ей не на что было покупать поместье. Чувство вины переполняло его; ему вдруг захотелось рассказать Кэтрин все. И про своего отца, и про причину, по которой это поместье имело для него такое значение. Хотелось рассказать о том, какую гнусную сделку заключил он с Коулом.
   Сделав над собой усилие, Доминик отвернулся. Какой смысл делиться с женой? Это только еще больше запутало бы их отношения.
   – Все, Кэтрин, тема закрыта. Больше мы этот вопрос обсуждать не станем.
   – Но…
   Он пристально взглянул на нее:
   – Говорить больше не о чем.
   Кэтрин не сводила с него глаз – в них были обида и гнев. Коротко кивнув, она сказала:
   – Ты можешь проигнорировать мое мнение, как если бы я была несмышленым ребенком, но ты не можешь помешать мне продолжать делать то, что я делала. Я не стану просить у тебя денег, но я и дальше буду заниматься нашим домом, потому что он того заслуживает.
   С этими словами она вышла из комнаты, хлопнув дверью на прощание. Доминик тяжело вздохнул. Сердце у него непривычно ныло.
   – Проклятие! – буркнул он себе под нос и обвел взглядом комнату, которую его жена хотела превратить в лучшую в доме гостиную.
   Пожалуй, она была права. Из окна открывался прекрасный вид на лужайку возле дома и на купы деревьев вдалеке. В другой жизни, в другом доме он бы обязательно позволил ей поступить так, как ей хотелось. Он, возможно, даже стал бы ей помогать – хотя бы ради того, чтобы видеть радостную улыбку, появлявшуюся у нее на лице, когда она занималась обустройством дома. Их дома.
   Да, он стал бы ей помогать, но только не здесь.
 
   Доминик захлопнул крышку сундука и уселся на него сверху. Вытащив из кармана носовой платок, он утер пот со лба и тихонько выругался. Увы, ему до сих пор так и не удалось ничего обнаружить. Никаких зацепок никаких указаний на то, кто был его отцом и где этот человек мог сейчас находиться.
   Разумеется, глупо было надеяться, что он сразу же наткнется на ответ, однако терпение его было на исходе. Он думал об этом много лет и уже почти не помнил, когда же эти вопросы стали для него наваждением.
   После того как Коул во время безобразной сцены той памятной ночью сообщил ему, что он, Доминик, бастард он обратился к своей матери. Даже ребенком он всегда замечал, что мать держит его на расстоянии, что она холоднее к нему, чем к Коулу и Джулии. Однако он все же надеялся, что она даст ему ответы на его вопросы.
   Но она была шокирована его расспросами и принялась отрицать все так неубедительно, что Доминик еще больше уверился: рассказанное Коулом – правда. Повторные расспросы всякий раз приводили к такому же результату. Было только одно исключение. Однажды поздно вечером он нашел свою мать в ее личной библиотеке. Она рыдала, лежа на полу. Обычно она держалась с удивительным хладнокровием, то есть была истинной леди. Но в ту ночь она напилась, и Доминик до сих пор помнил резкий запах хереса, которым Ларисса дохнула на него, когда он подбежал к ней решив, что матери стало дурно.
   И впервые в жизни она не отвергла его помощь. Более того, она цеплялась за него, льнула к нему, когда он помогал ей подняться. Мать умоляла не рассказывать Харрисону Мэллори о том, что он увидел.
   Сначала ему очень хотелось поступить иначе – пусть мать испытает на себе силу гнева, от которого она никогда не считала нужным защищать своего младшего сына. Но он не решился и тихонько отвел мать по черной лестнице в ее спальню.
   И тогда она прошептала:
   – Я любила его, Доминик. Если бы мне не пришлось покинуть его из-за Харрисона, все было бы по-другому.
   Она посмотрела на него пристально и коснулась пальцами его лица. Это была первая и единственная ласка, которую он видел от матери. А потом она впала в пьяное забытье, и Доминик не успел воспользоваться ее неожиданной откровенностью.
   На следующее утро она заявила, что ничего не помнит, и отчуждение между ними стало еще более очевидным. В конце концов, он перестал задавать вопросы, на которые мать отказывалась отвечать.
   Тяжко вздохнув, он отбросил воспоминания. Ни к чему переживать заново невзгоды юности. Тем более что ему столько еще предстояло сделать. Столько сундуков обыскать.
   Доминик окинул взглядом чердак. Повсюду стояли сундуки и всевозможные коробки и картонки. Те, что он уже открывал, он сдвигал в одно место, к пианино, стоявшему в углу возле, круглого окна. Странно было видеть этот инструмент на чердаке. Действительно, зачем его затащили сюда? Мэтьюз сказал, что инструмент поврежден. Почему же его тогда не выбросили?
   Похоже, в этом доме вообще ничего не выбрасывалось. Что ж, тем лучше. Возможно, ему все-таки удастся обнаружить какую-нибудь зацепку. Но сколько времени на это потребуется? Ведь он еще даже и не начинал искать в жилых этажах…
   – Проклятие! – Вскочив на ноги, Доминик пнул сундук носком сапога. Иногда ему казалось, что его поиски – дело совершенно безнадежное.
   Внезапно он почувствовал, что изнемогает от усталости. Он действительно не высыпался по ночам. Правда, причиной была Кэтрин, так что жаловаться ему не следовало. А вот днем… Днем все было по-другому. Ему вдруг вспомнилось, с какой обидой она взглянула на него сегодня, и он снова вздохнул.
   Нет-нет, не следует об этом думать. Просто он ужасно устал. К тому же проголодался. Конечно, ему пора перекусить. А потом он сможет осилить еще один сундук.
   Доминик направился к лестнице и поспешно спустился в жилые покои. Он уже чувствовал во рту вкус чая, который заваривала миссис Мэтьюз, и сдобы, которую она пекла. Эта женщина была не только женой дворецкого, но и прекрасной кухаркой, а также экономкой.
   Услышав смех жены, Доминик насторожился. Ведь Кэтрин очень редко смеялась. А затем послышался ее голос.
   – Ах, Мэтьюз, вот уж об этом-то не стоит беспокоиться! – воскликнула она. – И не важно, что сказал мистер Мэллори. Поверьте мне, все будет хорошо. Да-да, все уладится. Хочет он этого или не хочет, а я заставлю его переменить отношение к этому поместью. Я заставлю его гордиться этим домом.
   – Будем надеяться, – ответил дворецкий. – Пойду распоряжусь, чтобы все сделали немедленно.
   Было совершенно ясно, что Кэтрин и в дальнейшем намерена игнорировать его, Доминика, распоряжения. Но все же он почувствовал, что на душе у него потеплело. Ведь эта женщина думала о нем, она о нем заботилась. И ей хотелось, чтобы он гордился этим домом. А интересовался ли кто-нибудь прежде его мыслями и чувствами? До появления в его жизни этой женщины никто не интересовался…
   Тут снова послышался ее голос:
   – Я, пожалуй, выйду прогуляться. Я буду в садах, если я вам для чего-то понадоблюсь или если мистер Мэллори обо мне спросит.
   Доминик невольно поежился – день был ужасно холодный. Неужели его жена действительно решила прогуляться? Впрочем, Кэтрин любила зиму – это он уже успел заметить. Но вообще он слишком мало о ней знал – почти ничего не знал.
   Резко развернувшись, Доминик быстро прошел по коридору и вышел в ту гостиную, где они сегодня повздорили. Отсюда открывался прекрасный обзор. И вскоре он увидел свою Кэт; на ней был красный плащ с меховым воротничком, и она неспешно шагала по глубокому снегу.
   Доминик улыбнулся; он решил, что купит жене еще несколько таких же нарядов – такого же ярко-красного оттенка. Этот цвет прекрасно оттенял нежный румянец на ее щеках и черные, как ночь, волосы. А может, купить красную ночную рубашку? Из красного шелка… Этот шелк соскальзывал бы с ее плеч…
   Он вдруг почувствовал, как нахлынуло желание. Так уж на него действовала эта женщина. Такую бурю вызывала. Сейчас еще нет и трех часов, а он уже думает о тех мгновениях, когда можно будет затащить Кэтрин в постель.
   Но почему, собственно, он должен ждать? Почему бы не сделать это сейчас? Они ведь новобрачные, в конце концов. Пиршество плоти в середине дня – это как раз то, что ему требовалось. А если повезет, то он, возможно, заставит ее немного раскрыться…
   Тут он вдруг заметил, что Кэтрин наклонилась и слепила снежок. Улыбнувшись, она бросила его, и целая стая птиц взмыла в небо с криком возмущения.
   Внезапно Доминик почувствовал, что его желание ослабевает и как бы отходит на второй план и на смену является более нежное и теплое чувство. Да, он по-прежнему желал Кэтрин. Но теперь ему гораздо больше хотелось просто побыть рядом с ней. Хотелось смеяться вместе с ней. Хотелось гулять вместе с ней по снегу и радоваться так же, как она.
   – Мэтьюз! – крикнул он, отворачиваясь от окна. – Подай мой плащ и перчатки.
 
   Кэтрин всегда любила лепить снежки и бросать их в какую-нибудь цель. А сейчас, после стычки с Домиником, она пыталась успокоиться таким образом.
   Какой же он упрямый, ее муж. Этот человек ничего не желал понимать. Но все-таки сердце у нее щемило, и ей хотелось утешить и приласкать этого упрямца. Какие бы ужасные слова он ни произносил, в его глазах всегда была печаль. Сколько бы они оба ни притворялись, что этой печали нет, все равно она была. И чем дольше они жили в Лэнсинг-Сквере, тем глубже становилась эта печаль. Кроме того, она чувствовала: этот дом, от которого он якобы хотел избавиться, очень дорог ему. Но что за «дело» держало его здесь? Ясно одно: это как-то связано с нелепыми поисками на чердаке.
   Что же он мог там искать?
   Она вдруг заметила, что руки ее как бы сами собой слепили очередной снежок. Кэтрин прицелилась в ветку дерева, стоявшего в некотором отдалении. Она вообразила, что это вовсе не ветка, а голова ее мужа, и бросила снежок. Снежок попал точно в цель, и она не удержалась от улыбки.
   – А ты метко их бросаешь. Не хочешь попрактиковаться на более достойном противнике?
   Кэтрин вздрогнула от неожиданности. Обернувшись, она увидела мужа. Приближаясь к ней, Доминик раскинул в стороны руки, словно предлагая свою широкую грудь в качестве новой мишени. Она покраснела. Ее застали за детской игрой. Слава Богу, что – муж не мог прочесть ее мысли.
   – Ты хочешь, чтобы я бросала снежки в тебя? – спросила она и снова улыбнулась.
   Он рассмеялся:
   – Стоит ли пугать птиц, миледи? И любой мог бы попасть в эту ветку. Я бросаю вам вызов.
   Тут Доминик наклонился и сгреб пригоршню мокрого снега. Затем нарисовал снегом мишень на своем плотном темно-сером плаще и отступил на шаг.
   – Вот, я облегчил вам задачу сколько возможно.
   Кэтрин весело рассмеялась:
   – Только не забывай, что ты сам напросился.
   Она размахнулась – и с удовольствием увидела, что снежок угодил мужу в грудь, хотя он и сделал шаг в сторону в последний момент.
   Доминик усмехнулся:
   – Очень неплохо.
   – Неплохо?! – воскликнула Кэтрин в притворном возмущении. – Да я попала прямо в центр! – Она слепила новый снежок и опять размахнулась…
   Но тут выяснилось, что и Доминик времени не терял – он принялся обстреливать жену снежками. Причем обстреливал довольно метко, так что большинство его снежков не пролетели мимо цели. Однако ему не повезло: он наклонился за очередным «снарядом» в тот самый момент, когда жена запустила в него снежком, и снежок попал ему прямо в лицо.
   Кэтрин даже взвизгнула от восторга, увидев, как муж стал отфыркиваться и протирать глаза.
   – Ах, вот какие шутки тебе нравятся? – Доминик полез в карман за носовым платком.
   Кэтрин снова засмеялась:
   – Извини, пожалуйста.
   – А по тону не скажешь, что ты сожалеешь о своем проступке. – Он ухмыльнулся. – Но ты еще пожалеешь.
   И с этими словами он сделал шаг в ее сторону. Кэтрин взвизгнула и бросилась в сторону. Она со смехом бежала по снегу, а муж пытался догнать ее. Когда ей уже казалось, что она ускользнула от него, он прыгнул, и оба, заливаясь хохотом, повалились в рыхлый снег.
   – Сейчас я с тобой рассчитаюсь, – заявил Доминик и навалился на нее всем телом. – Теперь ты моя!
   Что-то изменилось в его голосе, и Кэтрин, перестав сопротивляться, посмотрела в его серые глаза. Взгляд этих глаз завораживал, и она тут же забыла про игру в снежки, забыла обо всем на свете… Сейчас она страстно желала этого мужчину, и еще ей казалось, что он начинает ей нравиться.
   Тут его губы приблизились к ее губам, и все поплыло у нее перед глазами. Его поцелуй был нежным и в то же время страстным. Кэтрин чувствовала: такие поцелуи могли увлечь ее в бездну, могли вынудить к поступкам, которые ей никак нельзя было совершать.
   Всего несколько дней назад она установила границу между ними. И дала себе слово, что по утрам будет уходить от мужа, чтобы жить своей собственной жизнью. Но сейчас Кэтрин чувствовала, что вот-вот перейдет эту границу. И она с ужасом понимала, что хочет именно этого.
   Сделав глубокий вдох, она прижала ладонь к груди Доминика и оттолкнула его. Он взглянул на нее с удивлением, но все же скатился с нее. Поднявшись на ноги, она отошла на несколько шагов и сделала еще несколько вдохов, чтобы успокоиться.
   Он тоже поднялся на ноги и проговорил:
   – Все еще сердишься на меня за тот разговор?
   Она покачала головой:
   – Нет, конечно. Ты высказался предельно ясно, и я тоже. Так что ситуация тупиковая. – Она очень надеялась, что голос ее не дрожал.
   – Да, похоже, это и впрямь тупик. – Немного помедлив, он добавил: – Но я был не прав, я слишком резко говорил с тобой. Прости, пожалуйста.
   Кэтрин заметила, что муж нервничает. Этот человек явно не привык извиняться, но все же попросил прощения.
   – А почему ты был так резок со мной? – спросила она, рискнув сделать маленький шажок в его сторону. – Что бы ты ни говорил, а ведь совершенно очевидно: этот дом очень дорог тебе. Почему же ты не хочешь им заниматься?
   Он отвел глаза, словно стыдясь чего-то:
   – Этот дом и поместье мне передали не по доброй воле. Я его выиграл, и я хотел выиграть. Но к самому выигрышу равнодушен.
   – У кого ты его выиграл?
   – У моего брата. – Он снова поднял на нее глаза, но теперь во взгляде его был вызов.
   Кэтрин тихонько вздохнула. Она уже жалела, что затронула эту тему.
   – Вот уж не думала, что поместье досталось тебе от родственников. Я полагала, что это – недавнее приобретение.
   Он принялся переминаться с ноги на ногу и стряхивать снег с плаща.
   – Так оно и есть. Но Коул не хотел отдавать мне это поместье, хотя никаких законных оснований обделять меня у него не было.
   Кэтрин внимательно посмотрела на мужа. Теперь он хмурился, и в глазах его уже не было смеха. Было совершенно очевидно, что он терпеть не мог своего старшего брата. Более того, Доминик его презирал – в этом Кэтрин почти не сомневалась. Но она по-прежнему относилась к Коулу с симпатией и не понимала, из-за чего братья враждовали. Кроме того, ей не давал покоя еще один вопрос… Если Доминик так ненавидит брата, то почему же он женился на ней?
   – А ты и в самом деле его ненавидишь, – проговорила Кэтрин. – Да и к остальным членам семьи особо теплых чувств не испытываешь.
   Муж поморщился, словно от боли. Очевидно, она задела незаживающую рану. Но он сразу же взял себя в руки и заявил:
   – Ошибаешься, Кэт. Я очень люблю Джулию. И мне небезразлична судьба моей матери.
   – Но это все равно не объясняет… – Она не договорила, потому что ей вдруг показалось, что не стоит заходить так далеко. Доминик и так был разгневан. Кроме того, раскапывать историю чужой семьи – не такая уж хорошая затея. Это противоречило ее решению держаться на расстоянии.
   – Чего это не объясняет? – Он еще больше помрачнел, так что Кэтрин даже испугалась.
   – Не важно. – Она взмахнула рукой, словно отметая тему. Она и так слишком далеко зашла.
   Муж вдруг пристально посмотрел на нее и проговорил:
   – Нет, это очень важно. Ты хотела что-то спросить или сделать какое-то замечание. Давай же, говори… Я весь внимание.
   Столь гневная тирада должна была насторожить ее, послужить ей предостережением – с этой целью она, очевидно, и произносилась. Но Кэтрин нисколько не испугалась; более того, она вдруг поняла, что испытывает сочувствие к мужу.
   Да, сочувствовала ему, потому что ясно видела: за гневом, сверкавшим в его глазах, скрывается одиночество – то самое одиночество, от которого она и сама не раз страдала после смерти родителей.
   – Не сердись, Доминик. Я только хотела спросить, почему ты женился на мне. Ты утверждал, что поступил так ради того, чтобы избавить от позора свою семью, в том числе и брата. Но ведь совершенно очевидно: ты не очень-то склонен ограждать от скандала человека, которого ненавидишь. Так почему же ты все-таки согласился на этот брак? – Она приблизилась к нему и с трудом удержалась от того, чтобы взять его за руку. – Почему ты согласился спасать их от скандала? Почему решил спасти меня?
   Доминик в изумлении уставился на жену. Этот вопрос он меньше всего ожидал услышать.
   – Я… Видишь ли… Кэт, пойми, у всех бывают нелады с родственниками, разногласия. У тебя разве такого не бывало?
   Кэтрин судорожно сглотнула. К горлу подкатила тошнота, и по всему телу разлилась слабость. Ее семья… Она так увлеклась разгадыванием волнующей загадки – что же за человек ее муж? – что совершенно забыла о причине, по которой ей следовало держаться от него на расстоянии.
   Пожав плечами, она отвернулась.
   – Мои родители умерли, когда я была слишком мала. И у меня никогда не было с ними «разногласий», как ты это назвал. А теперь мне пора домой. Я замерзла.
   Но прежде чем она успела улизнуть, Доминик схватил ее за локоть. Развернув жену лицом к себе, он посмотрел ей в глаза, но теперь в его взгляде не было гнева, было совсем другое чувство.
   – Прости, Кэт. Зря я сорвался. Я не хочу ссориться.
   – А чего же ты хочешь? – спросила она, в душе проклиная себя за каждое произнесенное слово. Своим вопросом она как бы приоткрывала дверь, за которой ее поджидал очень нелегкий выбор…
   Глаза его потемнели, но, к счастью, он предпочел не заметить приоткрывшуюся дверь.
   – Несколько дней назад я уже говорил тебе, что пригласил моего друга, барона Мелвилла, погостить у нас недолго. Он сообщил, что приедет в конце недели, чтобы познакомиться с моей молодой женой и посмотреть мое новое поместье. Барон собирается погостить у нас десять дней, и мы с тобой вряд ли сможем много времени проводить вдвоем.
   Услышав такую новость, Кэтрин почувствовала разочарование, хотя, казалось бы, должна была испытать облегчение.
   – Я позабочусь о том, чтобы к приезду твоего друга комнату для гостей привели в порядок, – сказала она, осторожно высвобождая руку.
   Доминик покачал головой и тут же пояснил:
   – Спасибо, что берешь на себя хлопоты, но я имел в виду совсем не это. Я просто хотел спросить, нельзя ли нам сейчас побольше времени проводить вдвоем. Пока барон еще не приехал… Мне сказали, что озеро затянулось льдом и на нем вполне можно кататься на коньках. Если идти кататься, то надо сейчас. Потому что потом начнется оттепель, и лед будет ненадежным. Пойдешь завтра со мной кататься на коньках?
   Она прикрыла глаза и тихонько вздохнула. Вот прекрасный шанс оттолкнуть мужа. Можно сказать ему, что ей вовсе не хочется проводить с ним больше времени.
   Можно солгать.
   – Э-э… Видишь ли, у меня нет коньков. – Это было единственное, что она сумела придумать.
   Доминик не сдавался.
   – Мэтьюз говорил, что в доме валяется несколько пар, – сказал он с улыбкой.
   – Но я никогда не каталась на коньках!
   Улыбка мужа стала еще шире.
   – Я тебя научу.
   – Что ж, хорошо. – Не было у нее больше в запасе отговорок. Да и сил сопротивляться тоже больше не было. К тому же ей очень хотелось покататься на коньках. – Тогда завтра во второй половине дня.
   Доминик просиял и стал похож на большого ребенка.
   – Дорогая, позволь мне вернуться с тобой в дом. Думаю, тебя влечет желание согреться у камина, а меня – мой долг.
   Он предложил ей руку, но Кэтрин колебалась. Каждое прикосновение к мужу было игрой в «чет и нечет». Подогнутся у нее колени или нет?
   Наконец она прикоснулась к Доминику, и колени ее стали как теплый мармелад. Но она ведь сама виновата… Да, она сама напрашивалась на неприятности. Впрочем, с появлением в доме гостя ей, возможно, станет легче. Наверное, ей даже стоит принять меры к тому, чтобы гостей в доме стало еще больше. Да, конечно, ей надо тоже пригласить кого-нибудь. Это поможет разрядить атмосферу. А то все так странно, так запутано…

Глава 9

   Доминик Мэллори был довольно крупным и рослым мужчиной – более чем на голову выше Кэтрин, но даже если бы он был не так высок, то все равно его присутствие подавляло бы. Куда бы Доминик ни вошел, он сразу же становился хозяином положения. Кэтрин нисколько не сомневалась, что точно так же он держался и в лондонском обществе. Он привлекал всеобщее внимание и вместе с тем… внушал некоторый страх.
   Но сейчас, когда она увидела его на полу среди целой горы разнообразных коробок и ящиков, он больше походил на растерянного мальчика, чем на мужчину, способного повергать в ужас своих врагов. Доминик сидел неподвижно, просто сидел и смотрел на лежавшую перед ним кипу бумаг.
   Когда муж рассказывал ей о том, что давно ушел из семьи, он делал вид, что разрыв с близкими нисколько его не огорчил. Но, наверное, остаться в столь юном возрасте совсем одному было нелегко даже такому человеку, как Доминик. И как же он обходился без семьи, без близких людей, на которых можно было бы опереться? Как обходился без дома, куда можно вернуться? Кэтрин даже вздрогнула при мысли о том, как одиноко тогда было Доминику.
   И тотчас же на нее нахлынуло знакомое уже сочувствие. Слезы подступили к глазам, а сердце болезненно сжалось. Она нерешительно приблизилась к мужу и спросила:
   – Ты забыл про меня?
   Он тут же вскочил на ноги и, уставившись на Кэтрин, проворчал:
   – Что ты здесь делаешь? – Теперь Доминик снова был самим собой, то есть походил не на мальчика, а на взрослого и очень сердитого мужчину.
   – Мы, кажется, должны были пойти кататься на коньках сегодня. Или нет?
   Ну зачем она ляпнула про коньки? Ведь эта затея принадлежала ее мужу, а ей по целому ряду причин грозила ужасными последствиями. Хотя бы потому, что она столько времени проведет с ним наедине. И разве не она все утро пыталась измыслить предлог, чтобы увильнуть от катания на коньках? А сейчас сама же напомнила об этой злосчастной затее. Загнала себя в угол, так что теперь не выкрутишься.
   Доминик, казалось, искренне удивился.
   – Ах, прости… Я потерял счет времени. – Он протянул ей руку и кивнул в сторону лестницы: – Что ж, пошли. Отправимся прямо сейчас.
   Она шагнула в сторону, уклоняясь от его руки, и окинула взглядом чердак. Здесь было множество самых разнообразных предметов, которые сносили сюда годами, а может, и веками. Настоящий склад старой одежды, книг и документов.
   – Наверное, многие Мэллори жили в этом доме, – предположила Кэтрин, потрогав побитое молью платье, красовавшееся на портновском манекене.
   Доминик пристально посмотрел на нее, и она, не выдержав его взгляд, отвела глаза.
   – Ни одного, – ответил он наконец. – Мэллори никогда здесь не жили. – Тут Кэтрин осмелилась взглянуть на него, и он добавил: – Это поместье принадлежало семье моей матери, а не отца.
   – А как ее девичья фамилия?
   – Эмсон.
   – Значит, многие поколения Эмсонов жили в этом доме, не так ли? – Кэтрин попыталась улыбнуться.
   – Да, наверное. Но это поместье никогда не было их семейным гнездом. – Доминик склонил голову к плечу, и ей показалось, что на губах его на мгновение появилась усмешка.
   – Так какую же великую и ужасную тайну ты пытаешься раскрыть, производя эти раскопки? – спросила она и засмеялась.
   Тут муж вдруг помрачнел и отвернулся от нее, словно отгораживаясь глухой стеной. Ей стало не по себе, и она в смущении пробормотала:
   – Так мы пойдем?..
   – Да, пойдем. Если идти кататься, то надо идти сейчас. Через несколько часов погода изменится, а завтра приезжает Адриан.
   С этими словами Доминик стал спускаться по лестнице, оставив ее одну. Немного помедлив, Кэтрин последовала за мужем. Ей вдруг пришло в голову, что она только что сделала важное открытие.
   Судя по всему, дело, которое удерживало Доминика в стенах этого дома, было сугубо личным. И он не хотел, чтобы она узнала об этом деле хоть что-нибудь.
 
   Но почему же он не сумел ответить на шутливый вопрос жены, когда она спросила его о семейных тайнах? Ведь мог бы отделаться какой-нибудь шуткой…
   Доминик поднял глаза от конька, который он привязывал к ботинку Кэтрин. Она что-то очень уж притихла после стычки на чердаке. Нет, она не сердилась на него, просто думала о чем-то своем.
   И у него было сильнейшее подозрение, что задумчивость жены имеет самое непосредственное отношение к его нелепой реакции – он едва не обмолвился, что у него и в самом деле есть тайны…
   – Что ты разглядываешь так пристально? – спросила Кэтрин.
   Доминик вздрогнул и снова принялся привязывать конек.
   – Давно я этим не занимался, – соврал он. – А коньки нужно привязывать очень тщательно. Иначе можно упасть.
   Он опять поднял на жену глаза и увидел, что она смотрит на него с нежностью и затаенной болью.