Планкетт Джеймс. Рассказы

Перселл пропустил мимо ушей слова Недоумка - тот нередко нес всякую
невнятицу. Едва Перселл ушел спать, как Джозеф принялся за дело. Он достал
из тайника бомбу, разобрал ее на части и разглядывал каждую деталь по
отдельности до тех пор, пока в памяти не всплыли забытые за давностью лет
операции, за которыми они проводили ночи напролет в те незапамятные времена,
когда он помогал брату, - брат сражался за Новую Ирландию, а ее нельзя было
построить, не взорвав ко всем чертям Британскую империю. Потом Джозеф
притащил на кухню три чемодана и, решив, что облезлый зеленый с четко
выведенными на нем краской загадочными инициалами С. Д. лучше всего подходит
для его целей, положил бомбу в него. Наутро, пока он сносил один за другим
три чемодана к подножью взгорка, где его поджидал в своей запряженной
заморенной лошаденкой полуразвалившейся пролетке Патрик Хеннесси, он успел
поставить механизм бомбы на десять часов. По его расчетам, в это время вся
шайка в полном сборе будет пировать в гостинице.
- Вот эти два - хозяйские, - втолковывал он Хеннесси. - Их оставишь на
вокзале, в зале ожидания внизу.
- Идет, - сказал Хеннесси.
- А вот этот, - сказал Джозеф, - ты уж не в службу, а в дружбу...
- Ладно, - сказал Хеннесси.
- ...по дороге на вокзал завези в гостиницу.
- Это что, кого-нибудь из тех шишек чемодан?
- Да нет, это одного дублинца, он сегодня будет там на обеде. Засунь
чемодан в угол за пианино: я его предупредил, что чемодан будет там.
Хеннесси - а он знал толк в увеселениях - сказал:
- Небось фокусник приезжает?
- Он самый, - сказал Джозеф. - Я сегодня спозаранку поднес ему чемодан.
- Вижу, Джозеф, ты времени не теряешь - снова за старый промысел
взялся.
- Угу.
Хеннесси доверительно склонился к нему:
- Вот ты мне скажи, этот твой, что там на взгорке...
- Это ты про кого?
- Про кого, про кого? Про учителя, про кого же еще? Так вот, ты мне
скажи...
- После скажу... Вечером, пусть только поезд уйдет, и я тебе все
выложу, как есть, без утайки... Только смотри чемодан пристрой в точности,
как я тебе наказывал...
- Пристрою, не беспокойся... Видал, как сегодня поутру с памятника
простыню сдергивали? А уж народу сколько в город понавалило на него
посмотреть, помереть мне на этом месте, если вру.
- Им бы на такой случай лучше подальше от города держаться, - окрысился
вдруг Джозеф.
Патрик Хеннесси оторопел, лоб у него пошел складками.
- Такого супротивника, как ты, днем с огнем не сыскать, - сказал он и
хлестнул лошаденку кнутом.

V

Памятник - мужская фигура, свежевысеченная из камня, - не без угрозы
устремлял свое тонкое копье на вполне мирные домишки напротив, подле которых
играла в шарики ребятня и дворняга упоенно чесала свое лохматое пузо.
Перселл на минуту задержался у памятника. Рядом на скамейке Майкл Ханниган
по прозвищу Пережиток (кроме них двоих, взрослых на площади не было)
посасывал в свое удовольствие трубочку, греясь под угасающим июльским
солнцем.
На улицах, выходящих на площадь, ряд за рядом взвивались в небо флаги,
бороздя его своими пестрыми полосами. Перселл шел один, а в вышине над его
головой реяли трехцветные знамена, полоскались огромные стяги, грозно
возглашавшие: "Не забудем 98 год", "Нация возрождается", "Боже, благослови
папу". Сквозь распахнутые окна гостиницы Мерфи лились манящие запахи - шла
подготовка к банкету. Издалека, с ярмарочной площади, доносился рев
усилителя, изрыгавшего патриотическую музыку. Музыка заставила Перселла еще
острее ощутить, как одинок он в этот час и как одинок его путь на станцию в
этот вечер - вечер, когда должен был состояться спектакль, вечер его
окончательного триумфа. Никто не пришел его проводить. Даже Джозеф исчез, не
попрощавшись. И теперь, когда Перселл покинул площадь, чтобы поболтаться по
городу час, оставшийся ему до отхода поезда, ощущение одиночества нахлынуло
на него с особой силой. Проулки ближе к станции тоже опустели, казалось,
равнодушный вечерний покой снизошел и на них. Перселл развалился на зеленой
скамейке и, внимая всему вокруг: и засыпающим полям, и жужжанию насекомых, и
еле уловимому запаху скотины, повисшему над проулком, - закурил сигарету и
снова и снова в мельчайших подробностях стал проворачивать в уме все
случившееся, чувствуя себя Лиром, которого покинул даже шут.

Хеннесси осторожно, как и подобает в его возрасте, слез с повозки и
молча подошел к Пережитку Майклу Ханнигану. Так, не обменявшись ни словом,
они обозрели памятник.
- Каменотесы поработали на славу, - высказался наконец Ханниган. Он
стоял, задрав голову и тяжело опираясь на палку, седые космы неряшливо
свисали на загривок.
- Чего это они тут понаписали? - спросил Хеннесси. Работы в этот день у
него было невпроворот, к тому же для поддержания духа ему щедро подносили.
- Черт его разберет, - сказал Ханниган. - Это ж по-ирландски.
- Мерфи самому ни черта не разобрать, хоть он и вылез курам на смех со
своим cairde gaels {Друзья мои ирландцы (гэльск.).}, когда памятник
открывал.
- Ну-ка погоди, - сказал Ханниган, обошел памятник и, напрягая зрение,
стал вглядываться в надпись: долгий летний день уже клонился к закату. -
Глянь, тут по-английски написано. - И принялся разбирать надпись:

ВОЗДВИГНУТ ГРАЖДАНАМИ БАЛЛИКОНЛАНА В ПАМЯТЬ
ПОВСТАНЦЕВ, КОТОРЫЕ В 1798 ГОДУ БОРОЛИСЬ ЗА СВОБОДУ
ИРЛАНДИИ И ПАЛИ В ЭТОЙ БОРЬБЕ.

Сражались с Саксонцем отчизны сыны,
И Слейни, и Барроу {*} обагрены

{* Реки в Ирландии.}

- Да, были люди. Теперь таких нет.
- Все бы ничего, если б не мерзкая рожа этого выжиги, что открывал
памятник, - сказал Хеннесси.
- Легок на помине - вон он вылазит из машины, а с ним Лейси из Гэльской
лиги.
- Не вижу я их, глаза уже не те, - посетовал Хеннесси. - Небось при
всем параде и медаль нацепил.
- Эта парочка без медалей шагу не ступит. Небось и на ночь их не
снимают, - сообщил Ханниган.
- Все б ничего, только сдается мне - что тот, что другой сроду пороху
не нюхивали.
- Так-то оно так, а пенсии за шестнадцатый год себе отхватили, и не
маленькие, - сказал Хеннесси, - и не только пенсии, а и места в городском
совете тоже.
Старики смотрели, как подкатывают на своих машинах новые городские
заправилы. Следом за ними прибыл отец Финнеган. За ним доктор. Мерфи пожал
обоим руки, они поднялись на крыльцо гостиницы, и активисты Гэльской лиги,
переговаривавшиеся между собой по-ирландски, почтительно расступились перед
ними. На площади появился Недоумок, и Ханниган подозвал его. Джозеф таращил
пустые тусклые глаза, коротко остриженная голова его свешивалась набок,
тщедушное тело скособочилось. Из куцых рукавов пиджака чуть не до локтя
высовывались руки.
- Небось на обед торопишься, боишься, как бы эти шишки без тебя не
начали? - поддел его Ханниган. Но Джозеф, пропустив его слова мимо ушей,
спросил Хеннесси:
- Ты чемодан поставил, куда я наказывал?
- А куда ж еще, - сказал Хеннесси. - Там в углу у пианины и поставил.
- Точно?
- Куда точнее - весь вечер на ногах, ношусь по лестнице вверх-вниз, а
получил за свои хлопоты с гулькин нос. Ханниган, прыснув, прервал его:
- Учитель твой тут недавно прошел. Это ж какое нахальство надо иметь
после всего, что он себе напозволял с Салли Магуайр...
У Джозефа глаза сузились щелками:
- Он ничего плохого не сделал.
- А я другое слышал.
- Ей он ничего плохого не сделал, только себе, - не сдавался Недоумок.
- Уступил ей кровать свою, когда отец ее из дому выгнал, накормил, когда у
нее живот подвело.
- Как бы у нее с его кормежки живот не вздуло, коли люди не врут, -
фыркнул Хеннесси. И, чуть подумав, добавил: - Господи, прости меня,
грешного.

Старики, потоптавшись еще немного на площади, вскоре ушли. У Хеннесси
завелись деньги, и ему хотелось спустить их с помощью Ханнигана. Но Джозеф
не двигался с места. Он сидел, поставив локти на колени, подперев кулаками
подбородок, и не спускал глаз с гостиницы. Бурный взрыв аплодисментов,
выплеснувшийся из окон на площадь, приветствовал отца Фин-негана, когда он
поднялся произносить речь. Каждый из нас благодарен мистеру Мерфи (начал
он), председателю нашего комитета, чьими усилиями был воздвигнут памятник
повстанцам девяносто восьмого года, человеку, которым может, нет, должен
гордиться город Балликонлан. Гостиница Мерфи, позволю себе сказать и знаю,
что не встречу возражений, едва ли не лучшая в Ирландии, фабрика Мерфи едва
ли не самая современная, ибо, хоть мы и оберегаем с ревнивой гордостью наше
культурное наследие, мы готовы - и иначе и быть не может - изучить и
перенять все лучшее, что дал прогресс другим нациям, чья история,
сложившаяся более счастливо, чем наша, позволила им поднять свою
промышленность на куда более высокий уровень. Не может он также не
поблагодарить бывшего надзирателя Суини, который так задушевно исполнил на
рояле народные ирландские мелодии. Прекрасная музыка эта усладила слух всех
присутствующих и преисполнила сердца наши гордостью: мы лишний раз
убедились, что наша музыка может соперничать с лучшими достижениями мировой
музыки. Да и есть ли что прелестнее наших ирландских песен и танцев? Имеются
еще, правда, и такие ирландцы - да вразумит их господь (смех в зале),
которым лишь бы обезьянничать английские вкусы - этим ирландцам подавай
оперетты, а имеются и такие, которым подавай Баха и Бетховена - не меньше,
их я назвал бы нашими долгогривыми ворогами (смех в зале), так вот для
изощренных вкусов этих господ наша ирландская музыка слишком проста. Что же
касается лично его (а он уверен, что все присутствующие к нему
присоединятся), он готов всю жизнь слушать добрые славные ирландские мелодии
и ничего другого. Дайте мне ирландские мелодии, и я отдам за них все заумные
симфонии и концерты ваших Бахов и Бетховенов.
Продолжая в том же духе, отец Финнеган предложил тост за Ирландию, а
вечер меж тем медлил спуститься на город, и многострадальные поля Ирландии,
много веков подряд удобрявшиеся кровью патриотов, безучастно ждали его
прихода. Джозеф сидел так тихо, что старая дворняга, презрев опыт всей
жизни, приучивший ее никому не доверять, подошла, положила морду ему на
колени и грела своим теплом до тех пор, пока он решительно не оттолкнул ее.
Тогда она, чтобы размяться, просеменила к памятнику - это новшество пришлось
ей по вкусу - и для порядка помочилась на постамент. Псс-псс-псс - журча,
полился ручеек, но уже не багровый, как некогда воды Слейни, а зеленый
из-под тощей, не толще копья повстанца, собачьей ноги. Справив нужду,
дворняга удалилась, оставив Джозефа вести наблюдение в одиночестве.
Перселл в это время сидел один в купе и в свою очередь наблюдал, как
медленно блекнут краски заката. Это зрелище обратило его мысли к Салли
Магуайр. Он никак не мог решить, разыскивать ли ему ее завтра или поставить
на этом крест. Он, конечно, напишет отцу Финнегану, расскажет, как все
произошло на самом деле. А потом уж решит, что ему делать: впереди долгие
летние каникулы. Не исключено, что он поедет в Англию. А то и еще дальше. Он
поглядел на часы: было без пяти десять. До Дублина оставалось чуть больше
часа. Он стащил на пол чемодан, который носильщик поставил рядом с ним,
мельком поразившись его тяжести. Тот самый облезлый зеленый чемодан с
загадочными инициалами С.Д., четко выведенными масляной краской. Вытянулся
поудобнее, поставил ноги на чемодан и откинулся на сиденье. Поезд шел среди
болот, среди безлюдных бурых просторов, испещренных унылыми топями, в
которых, ненадолго задержавшись, тонули последние лучи заката.

ПРОСТЫЕ ЛЮДИ

Перевод М. Загота

За дверью раздались шаги Тонмана Бирна, и Маллиган отвлекся, перестал
слушать сидевшую напротив него женщину. Он незаметно перевел взгляд на
потолок, в глазах промелькнуло облегчение. Битый час он сидел в своем убогом
кабинете за обшарпанным столом, на котором теснились телефон, посеревший от
пыли диктофон и несколько амбарных книг, где велась регистрация всех дел
шестого отделения их профсоюза, сидел и слушал эту женщину - о том, чтобы
сбежать, не могло быть и речи. Она была вдова и искала работу для сына.
Маллигана она посещала далеко не первый раз.
В общем-то Маллиган был человек терпеливый. За двадцать лет на посту
скромного секретаря отделения он приобрел эту добродетель. И не питал
никаких иллюзий. Он почти никогда не надеялся, что люди, с которыми ему
приходится иметь дело, удовлетворятся вполне разумным объяснением или без
боя примут чей-то отказ. Тем не менее это утро далось ему тяжело. После
бессонной ночи трещала голова, потели ладони. Солнечные лучи, хотя и
пробивались сквозь толстый слой пыли на окнах, слепили воспаленные глаза. На
Маллигане был поношенный костюм, морщинистое лицо имело землистый оттенок.
Сейчас он хотел одного: улизнуть отсюда хотя бы на десять минут в бар по
соседству.
Раньше он преспокойно мог по дороге забежать в бар и перехватить кружку
пива. В старые времена профсоюз был невелик и секретарю отделения жилось
вольготно. Не то что теперь. Правление размещалось в солидном здании в
модной части города, сотрудники сидели за полированными столами с телефонами
и селекторами, полы были застелены мягкими коврами. А Маллиган остался в
покосившемся филиале профсоюза около порта, поближе к своим несговорчивым
подопечным. Однако, зная Маллигана, руководство не оставляло его без
присмотра. С него требовали отчеты. Ему часто звонили, рассчитывая, что он
будет на месте. А если его все-таки не было, значит, его заместитель Тонман
должен знать, куда, черт возьми, он подевался.
Маллиган надеялся, что Тонман прервет их разговор, но тот, войдя,
почтительно шагнул к стене и принялся ждать, когда вдова кончит, на что
Маллиган давно перестал надеяться.
- Я прошу только, чтобы с моим сыном поступили по справедливости,
мистер Маллиган, - твердила вдова.
- Но все и делается по справедливости, - в десятый раз сказал Маллиган.
- Разве ваш сын не в списке?
- Он уже полтора года в списке.
И опять все сначала.
Маллиган с убийственной вежливостью взглянул на Тонмана.
- У вас какое-то дело? - почти прокричал он.
Тонман, встряхнувшись, наконец-то сориентировался.
- Очень срочное.
- Вы слышали? - спросил Маллиган. - Придется вам нас извинить.
Вдова неохотно поднялась. Когда дверь за ней закрылась, Маллиган, дав
ей отойти, накинулся на Тонмана.
- Позже не мог явиться, черт тебя дери!
- Подожди минутку, - взмолился Тонман. - Во-первых, мне слегка не по
себе...
- А мне, думаешь, по себе? - бушевал Маллиган. - После забегаловки, в
которую ты меня вчера затащил?
Насколько помнил Тонман, все было как раз наоборот, но он не стал
возражать. Он привык, что на него валят вину за все. Вдобавок имелось дело
поважнее.
- Я вижу, ты ничего не слышал, - сказал он. - Укладчики объявили
забастовку.
Лицо Маллигана, и без того длинное, еще больше вытянулось.
- Только этого не хватало.
- Хватало или нет, - угрюмо ответил Тонман, - а никуда не денешься.
- Где они работают?
- Они не работают.
- Не цепляйся к словам! - заорал на него Маллиган. - Мне сегодня не до
шуток.
- Извини, - сказал Тонман. В облике этого здоровенного мужчины было
что-то неуловимо печальное, он всегда казался запыхавшимся.
- Где они бастуют - если тебя так больше устраивает.
- Около бухты.
- Господи! - простонал Маллиган и потянулся за мятой шляпой.
Они вышли на залитую солнцем улицу. Бухта находилась у дальнего конца
причала. Общественный транспорт туда не ходил. Так что придется две мили
топать пешком по узким вонючим улочкам, мимо больницы для тех жертв любви,
которые по бедности не могли скрыть свою болезнь от окружающих, сквозь строй
жалобно ворчавших кранов, мимо позвякивавших ковшей, загрузочных помостов и
дымивших судов. Маллиган зашел в бар под названием "Отдых моряка" и за
кружкой с целительной жидкостью разузнал все подробности и молча обдумал
положение. За три месяца это была третья забастовка в его отделении. В эту
самую минуту на столе Маллигана лежало резкое письмо из исполкома по поводу
неофициальных перерывов в работе. Среди прочего в письме указывалось, что
причина подобных перерывов часто кроется в неспособности соответствующего
работника предпринять своевременные и необходимые меры для разрешения
незначительных конфликтов. Маллиган знал, что на исполком давит
общественность. Пресса развернула язвительную кампанию: прежде всего
страдают, как выражались газеты, "рядовые граждане". Правительство грозилось
прибегнуть к законодательным мерам, если профсоюзы расписываются в
собственной беспомощности. Профсоюзные вожаки произносили благонамеренные
речи, уверяли, что полны решимости приструнить рабочих, которые плюют на
законы. Предприниматели несколько раз грозились объявить локаут. Однако
никому не хотелось делать первый шаг. Предприниматели боялись, что в знак
солидарности прокатится волна забастовок. Автономные профсоюзы не спешили с
действиями, которые могут побудить рабочих выйти из профсоюза. Правительство
при шатком большинстве в парламенте опасалось проводить закон, который
оппозиция тут же объявит попыткой ущемить интересы рабочих.
- И за что на нас такая напасть? - вопрошал Маллиган.
- Это же докеры, - отвечал Тонман. - Ни бога, ни черта не боятся.
- С ними не могут управиться ни правительство, ни предприниматели, ни
исполком. Где уж тут, черт подери, нам с тобой управиться?
- Ну ладно, я пойду, - сказал Тонман. Он выгреб из кармана мелочь,
озабоченно пересчитал монеты. Потом вздохнул с облегчением. - Выпей еще
одну, - предложил он.
- Нет, - отказался Маллиган. - Потопаю туда. А ты возвращайся и
отбивайся от правления сколько сможешь. Если позвонят, скажи, что я ушел по
делу, а по какому, точно не знаешь.
- Понял, - заверил Тонман.
- Насчет того, что прекратили работу, ни слова, - наставлял Маллиган. -
Просто ушел по делу, а куда и зачем - не в курсе.
- Можешь на меня положиться, - ответил Тонман.
И они разошлись.
В порту кипела жизнь, а в бухте все замерло. Грейферный кран повис над
судном, ковш застрял на полпути между трюмом и стрелой. Крановщик в кабине
мирно покуривал. Время от времени он высовывался, тщательно примеривался и
сплевывал. На капитанском мостике, облокотившись на перила, застыл
сигнальщик. Кучкой стояли укладчики груза. Бухту парализовало, но укладчиков
это словно не касалось. Маллиган мысленно испустил тяжкий вздох: за какие
грехи судьба связала его с оравой этих зубастых, несговорчивых работяг, от
которых жди чего угодно? Вместе с ним к укладчикам подошел стивидор
{Стивидор - ответственный за погрузку и разгрузку судов.}.
- А вот и мистер Маллиган, - сказал он с облегчением.
- Подожди ты с мистером Маллиганом, - перебил его Даффи, коренастый
укладчик в кепке. - Сам-то с чем пришел?
Маллиган не вступал в разговор. Хотел понять, что к чему.
- Я опять звонил, - начал стивидор.
- Кому теперь?
- Заместителю главного инженера.
- И что он сказал?
- То же, что и инспектор.
- Значит, платить он не будет.
- А я им что твержу, - обратился стивидор к Маллигану. - Только попусту
тратят время.
- Ты ему сказал, что это окисел? - не отставал Даффи.
- А как ты думаешь? - огрызнулся стивидор. Он терпеть не мог Даффи. И
Маллиган его понимал. Даффи и ему был не по нутру.
- А что, груз грязный?
- Нет, я сказал, это вы говорите, что он грязный, - уточнил стивидор.
Даффи потер подбородок.
- Ты сказал, что не заплатят за грязь - работать не будем?
- Да поймите, за грязь никто не заплатит. Я же вам это сказал. И
инспектор сказал. А теперь и зам главного инженера.
Все молчали. Стивидор решил, что нащупал слабину, и перешел в
наступление.
- Ну ладно, пошли, ребята. На судно. Начинайте разгрузку. Все
выжидательно смотрели на Даффи, а тот глянул на крановщика и махнул рукой.
- Джерри! - рявкнул он.
Крановщик застопорил рычаги управления, выбросил в окошко сигарету и
начал спускаться вниз. Стивидор побагровел.
- Мистер Маллиган, - возопил он, - по договору о прекращении работы
полагается уведомлять за неделю. Неужели профсоюз будет терпеть такое
безобразие?
Маллиган начал что-то мямлить, не зная, как поступить: вроде бы и надо
призвать укладчиков к порядку, но ведь только начни, сразу перестанут
уважать. Даффи тем временем позвал сигнальщика. Человек на мостике ожил,
снялся с места и двинулся к сходням. Видя такую решимость, Маллиган произнес
единственное, что ему оставалось.
- Надо обговорить это дело, - сказал он стивидору.
В разговоре с укладчиками выяснилось, что они требуют накинуть по шесть
пенсов на каждую тонну за грязь. Маллигану пришлось спуститься в трюм и
самолично убедиться в правильности их требований. Этот поступок, при его
хрупком здоровье, едва не доконал его. Затем Маллиган пошел в кабинет
стивидора и оттуда обзвонил все руководство компании по очереди. Наконец он
добрался до главного управляющего, некоего мистера Беггса. Кажется, вспомнил
Маллиган, Беггс здесь человек новый. Но все равно решил попытать счастья.
- Это Маллиган говорит.
- Кто?..
- Маллиган. Секретарь шестого отделения профсоюза.
- Да.
По тону главного управляющего можно было понять, что это имя он
когда-то слышал, но не привык, чтобы ему звонили люди, находившиеся так
низко на общественной лестнице.
- Я по поводу укладчиков.
- Простите, минуточку. Вы у них бригадир?
- Нет. Я секретарь их отделения профсоюза.
- То есть профсоюзный деятель?
- Да, платный.
- Прекрасно. Тогда, надеюсь, вы выполнили свой долг и объяснили
укладчикам, что они ведут себя неподобающим образом, нарушают четко
сформулированный договор между вашим профсоюзом и нашей компанией,
следовательно, эта забастовка неофициальная.
Такого крутого поворота Маллиган не ожидал. Он смешался.
- Видите ли... да... то есть...
- Вы, кажется, сами колеблетесь?
- Ну, конечно, это неофициальная забастовка...
- Минуту. Вы подтверждаете, что забастовка неофициальная?
Так говорит человек, который заносит в блокнот все твои
ответы. Маллигана прошиб пот. Он нарвался на педанта. Вот незадача.
- Постойте, - начал он.
- Слушаю?
- Забастовка не то что неофициальная...
- Иначе говоря, она официальная?
Маллиган вдруг увидел членов исполкома - строгие, суровые лица.
- Господи... да нет же...
- Давайте остановимся на чем-нибудь одном. Извольте сказать на чем. Мы
должны знать, в каком мы положении.
- Хорошо. Они действуют неофициально, без ведома профсоюза. Но я звоню
не поэтому. Я думал, вы согласитесь рассмотреть их требования.
- Вы сказали, что забастовка неофициальная. В таком случае ваш прямой
долг - предложить рабочим возобновить работу. Если они откажутся, ваш
профсоюз должен исключить их из своих рядов и обеспечить нас рабочими,
которые будут выполнять условия договора. Вам, как профсоюзному деятелю,
полагалось бы это знать.
- Понятно...
- Что вы сказали?
- Я сказал "Понятно".
Маллиган положил трубку на рычаг. И дернул его черт вести переговоры на
таком высоком уровне! Он попробовал урезонить укладчиков:
- Слушайте, ребята. Я знаю, что груз грязный...
- Мы тоже знаем...
- Но плевать на законы тоже нельзя. Дайте нам возможность провести ваши
требования обычным путем.
- Как только сделаем работу, они пошлют нас куда подальше, - сказал
Даффи. - Нет уж, не дождутся.
- Да постойте же! По договору о прекращении работы надо уведомлять
заранее. Есть определенный порядок переговоров.
- Пошли они со своим порядком, - прервал его Даффи.
- Тогда мне остается только вернуться и доложить правлению.
- Вот и докладывайте, - весело сказал Даффи. - Ваше дело соблюдать
правила. Мы вас не виним.
Все согласились, что Маллиган тут ни при чем. Как-никак он с ними уже
двадцать лет работает. Работник он, конечно, не бог весть какой, но все-таки
свой человек. Укладчики, хоть и придерживались старых жестких методов,
прекрасно понимали, что профсоюзные деятели, заседавшие на конференциях и в
рабочих судах, так же далеки от Маллигана, как от них самих. К сожалению,
Маллиган - лицо официальное, должен действовать как положено. Но таскать эту
грязищу за те же деньги, без доплаты, только потому, что предприниматели да
профсоюзные заправилы любят составлять и подмахивать всякие там документики,
- нет уж, дудки. И укладчики, отдав на склад лопаты, напялили кепки,
подтянули пояса и отправились в ближайший бар - обсуждать свои требования.
Верный Тонман дежурил у телефона. Он напомнил Маллигану собаку, которую
изображают на граммофонных пластинках - она сидит и ждет, когда раздастся
голос хозяина. Из правления, как ни странно, никто не звонил; Маллиган сам
позвонил туда с докладом, и все выяснилось. Докладывать было некому.
Руководство в полном составе отбыло на какой-то съезд.
Они отправились в бар. Тонман, пока томился в кабинете, предавался
размышлениям и сейчас решил поделиться их плодами.
- Плохо дело, - сказал он.
- Сам знаю. Компания уперлась, и точка. Я звонил Беггсу.
- Беггсу?
- Это их новый управляющий. Пристал ко мне, официальная забастовка или
неофициальная.
- Вопрос на засыпку, - заметил Тонман. - Похоже, он нарывается.
- Похоже.
- Нашел время, нечего сказать. Они целый месяц американские суда
разгружали. Значит, сейчас при деньгах.
- Да, это я учел. Погода хорошая, попивай себе пиво и радуйся. Так что