Планкетт Джеймс. Рассказы

бумажках.
- Как тебя зовут, дитя мое?
- Джейни-Мери Карти, отец мой.
- Я отец Бенедикт из ордена августинцев. Где ты живешь?
Отец Бенедикт протиснулся под крышку парты и сел рядом с ней. И
Джейни-Мери сразу стало спокойно и тепло. Она без запинки ответила:
- В домах Каннинга.
Он принялся ее расспрашивать, а учительница, несколько смущенная его
присутствием, продолжала вести урок.
- Значит, твой папа работает на скотобойне?
- Нет, отец мой, папа умер.
Отец Бенедикт кивнул и потрепал ее по плечу.
- Мы должны с тобой подружиться, Джейни, - сказал он. - Давай попросим
твою маму, чтобы она чаще посылала тебя в школу, а?
- Давайте, отец мой.
- Тогда мы сможем видеться чаще, верно?
- Верно, отец мой.
- Ты всегда будешь ходить в школу?
- Я бы хотела, отец мой.
Они разговаривали еще какое-то время, сидя в неудобных позах за партой,
так что головы их почти соприкасались. Прощаясь, он дал ей еще несколько
конфет. Позже учительница в наказание забрала их у Джейни-Мери и раздала в
награду хорошим ученикам.
Теперь она стояла и думала об отце Бенедикте; отвлек ее нищий старик,
проходивший мимо:
- Ты плачешь, девочка? Что случилось?
Джейни-Мери подняла голову и с открытым ртом уставилась на него - она и
не думала плакать. У горбуна нищего был нос картошкой, башмаки просили каши.
А вокруг на улице - лес ног: рабочие не спеша направлялись на заводы и
фабрики, какие-то пожилые женщины семенили из церкви после мессы.
- Ты вроде не в себе, малышка, - сказал нищий. - Тебе что, плохо?
- Нет, мистер, - с удивлением ответила она. - Я иду в монастырь святого
Николая, может, там будут давать хлеб. Меня мама послала.
- Поздненько она тебя послала. Монахи вот-вот уйдут молиться.
И тут же, словно услышав эти слова, колокол в августинском мужском
монастыре пробил три раза. Долгий раскатистый звон поплыл над пульсирующей
улицей, и люди останавливались, снимали шапки и крестились.
Джейни-Мери быстро глянула вверх. Над высокими домами поблескивал купол
церковной колокольни, на фоне высвеченных солнцем облаков летел по небу
тонкий позолоченный крест.
Утром мать напутствовала ее:
- Ищи, моя милая, ищи, и воздается тебе за усердие твое. А уж если
совсем не повезет, иди к монастырю святого Николая - там сегодня раздают
благословенный хлеб.
Джейни-Мери круто повернулась и побежала по улице. Но двери монастыря
уже были закрыты, и ожидающие разбились на группки. Девочка неуверенно
заозиралась по сторонам.
Из разговоров она поняла: святые отцы ушли молиться. Вернутся через
час.
Наконец-то можно идти домой. Она устала, и ее босые ноги еле двигались
по промерзшей мостовой. Может, хлеба добыл Джонни - он ведь ходил по домам и
предлагал щепу для растопки? А может, хоть немного припрятала мама? Иногда
она так делала, чтобы Джейни-Мери знала: в доме пусто, надо расшибиться, а
хлеб достать.
Джейни-Мери пробиралась по заваленному битым кирпичом пустырю - раньше
здесь стояли дома - и следила, как подпрыгивает и удлиняется на бугристой
земле ее тень. Близилась зима, и солнце светило тускло, небо было затянуто
туманной дымкой, кое-где виднелись пушистые белые облака. Повсюду на пустыре
валялись проржавевшие консервные банки, осколки цветного фаянса, они
пригодились бы для игры, да некогда их сейчас собирать. Дети часто приходили
сюда играть в "магазин"; камешками они выкладывали на земле квадраты - это и
были магазины. Бывало, войдет Джейни-Мери в такой квадрат и в секунду
преображается. Да и пустырь уже не пустырь, а оживленная улица, цепочка
камешков - сверкающие витрины. Лицо Джейни-Мери само собой становится
торжественным. Когда дети играют, у них появляется такая спокойная
торжественность. Но вот она вышла из волшебного квадрата - и это снова та же
продрогшая и голодная Джейни-Мери, которая вдобавок не сумела добыть хлеба.
А на нее так надеется мама!
- Ничего не принесла, - сказала она, глядя на маму. - Хлеба никто не
дал, а дяденька сказал, что святые отцы выйдут только через час.
Она с надеждой оглядела комнату, но увидела на столе лишь несколько
хлебных крошек. Неубранным сором они лежали на засаленной цветастой
скатерти. В центре стола возвышался эмалированный кувшин, вокруг него
сгрудились невымытые чашки. Только здесь, дома, Джейни-Мери вдруг поняла,
сколько шагов она намерила за сегодняшнее утро. И ни за одной дверью ее не
встретили приветливо. Мама сердито заговорила:
- Раз так, сиди без хлеба. Небось и не думала его искать, дрянь эдакая!
Пройти по улице и заглянуть к монахам - неужели на это два часа надобно? А у
нас животы подвело. И Джонни бы так и ушел носить щепу на голодный желудок,
не припрячь я для него кусочек. Небось и не думала ничего искать!
Эмаль на кувшине была отколота в трех местах. Трещины расползались
паутиной, словно чернильные кляксы, которые так марали ее тетрадки. По боку
каждой чашки тянулась желтоватая полоска - следы чая. Стол вдруг поплыл
перед глазами, а голос мамы доходил словно издалека. Хорошо бы сесть,
мелькнуло в голове Джейни-Мери.
- Шляешься, - продолжала браниться мама. - Вечно шляешься со своими
подругами. Дождешься, я тебе пошляюсь. Отправляйся назад, вот что. В доме
все равно хоть шаром покати. Иди к монахам и жди, что дадут, как подобает
доброй христианке. Да сумку возьми с собой. Пока хлеба не получишь, ни о чем
другом и думать не смей.
Джейни-Мери стояла, стиснув перед собой кулачки, и снизу вверх смотрела
на мать. Господи, неужели придется снова идти за хлебом?
- Я просила, - сказала она. - Во всех домах просила.
- Значит, плохо просила, - отрубила мать. - Проси, пока не дадут, - и,
круто повернувшись, вышла из комнаты.
Джейни-Мери поплелась в угол за сумкой. Наклонилась поднять ее, и тут
кухня закачалась и потемнела. Когда Джейни-Мери была уже в дверях, мать
крикнула ей вслед:
- Не глазей по сторонам, не будь недотепой. Уж ты не перетрудишься, это
точно. Всем достанется, только моя уйдет с пустыми руками.
И вот она снова бредет по старым кривым улочкам, а вокруг - карусель
колес и ноги, ноги, ноги. Дома круто вздымались над Джейни-Мери, совсем
крошечная рядом с ними, она еле волочила по мостовой грязные босые ноги. В
этот час в магазинах на Николас-стрит было полным-полно женщин, они
торговались из-за каждого пенни. Продавцы в белых халатах проворно
нагибались над мраморными прилавками, предупредительно склоняли голову и с
готовностью поднимали карандаши, сновали между прилавком и полками, бросали
товар на весы, а потом слюнявили огрызок карандаша и сосредоточенно черкали
на бумаге какие-то цифры. Бывало, Джейни-Мери останавливалась и смотрела,
как они работают, но сейчас она прошла мимо, не повернув головы. Губы у нее
затряслись - это по улице прогрохотал трамвай; рельсы блеснули на солнце, но
блеск был тусклый, холодный. Ничто не грело и душу. Только катились друг за
другом трамваи, шлепали по мостовой подошвы, а над домами, на шпиле
монастыря святого Николая, сиял тонкий крест.
В день благословенного хлеба святые отцы всегда устанавливали перед
монастырем деревянный прилавок.
Возле него стояли два монаха и наблюдали за тем, как собирается
очередь. Глаза Джейни-Мери то и дело застилала пелена, но она внимательно
оглядела все вокруг - отца Бенедикта не было видно. Хлеб еще не приносили,
хотя очередь росла на глазах. Джейни-Мери пристроилась в хвост, стараясь
держаться поближе к стенке. У стены удобнее - тут так просто из очереди не
вытолкнут. Сперва было очень холодно, но вот подошли еще люди, и воздух
потеплел. Все, как и ожидала Джейни-Мери, запаслись корзинками и шалями,
драными сумками и ветхими пальто; скоро люди окружили ее плотным кольцом.
Были здесь и мужчины - старики пенсионеры и безработные.
- Много, наверное, не дадут, - говорил кто-то в очереди. - Утром тут
такая толпища собралась - ужас!
- Эй, черт бы вас побрал, полегче там! - сердился другой голос. - Зачем
напираете?
- Тихо, тихо, ребенка раздавите!
Этим разговорам не было конца. Сперва люди рьяно бранились. Потом стали
сердиться - сколько можно стоять? Они недовольно переминались с ноги на
ногу. То и дело сплевывали и шумно вздыхали.
Джейни-Мери стало страшно - она возле самой стены, и вдобавок все на
три головы выше ее. Она почувствовала себя такой слабой, ей захотелось
выбраться из очереди. Но вокруг, куда ни глянь, - плотная стена тел, а внизу
- сплошь ноги, даже земли не видно. Она попробовала посмотреть наверх, но не
смогла. Только через час на ступенях появился отец Бенедикт.
- Отец Бенедикт, да благословит его бог, - послышалось в очереди. - Раз
он здесь, задержки не будет.
Толпа заколыхалась, Джейни-Мери оторвали от земли, и она потеряла свое
место в очереди. Теперь она оказалась за сутулым мужчиной в потасканном
пальто и в подбитых гвоздями ботинках. Воротник его пальто был усыпан
жирными хлопьями перхоти. От пальто шел дурной запах, но Джейни-Мери больше
тревожило другое - его ботинки. Они неуклюже топали по мостовой совсем рядом
с ее босыми ногами. Гвозди с ромбовидной шляпкой опоясывали каблуки двойным
кольцом. Джейни-Мери даже наклонилась, лишь бы не терять ботинки из виду,
лишь бы уберечься от них. Она не могла отвести от них глаз. "Выпустите
меня", - попросила она стоявшего рядом мужчину, но, даже услышь он ее, все
равно помочь ничем бы не смог. Она пыталась привлечь к себе внимание, но
люди о ней позабыли и знай перемалывали то, что и так всем было известно.
- Теперь уже скоро, - говорили они, подталкивая стоявших впереди. - Уже
скоро.
Прошло немного времени - и все оживились, очередь забурлила.
- Смотрите, смотрите! - кричали они. - Принесли!
Джейни-Мери снова оказалась в воздухе. Почва снова ушла у нее из-под
ног, дыхание перехватило - люди давили на нее со всех сторон. От испуга она
вцепилась в воротник, усыпанный перхотью, и захныкала. Сквозь водоворот рук
и плеч она увидела отца Бенедикта, его мощный торс возвышался над сдавившей
ее толпой. Она звала его, но он не услышал.
- Тут же ребенок, - кто-то наконец заметил ее. - Хватит напирать, черт
подери, ребенка раздавите.
Какой-то мужчина хотел поддержать ее, но толпа неожиданно увлекла его в
другую сторону. Его рука хватала воздух где-то слева от нее. Толпа
раздалась, и Джейни-Мери соскользнула вниз.
- Отец Бенедикт! - еле слышно позвала она. - Отец Бенедикт!
Тут мужчина впереди споткнулся, и подбитые гвоздями ботинки обрушились
прямо ей на ноги.
Джейни-Мери пришла в себя в монастырской приемной - она лежала на
диване. Над ней склонились отец Бенедикт и один из послушников. Кто-то укрыл
ее пледом. У противоположной стены уютно светился электрический камин, над
ним в золоченой раме висело изображение сердца Христова. Ноги онемели, были
какие-то тяжелые, и картина плыла перед глазами. Зато в приемной тепло и не
надо рыскать по улицам. Тут она вспомнила о хлебе, о словах матери.
Джейни-Мери дернулась, хотела что-то сказать, но не услышала собственного
голоса - так шумело в ушах. Послушник повернулся к отцу Бенедикту.
- Вы вовремя поспели, - сказал он. - С ней что-нибудь серьезное?
- Только ноги, - ответил отец Бенедикт дрогнувшим голосом. - Видите -
следы гвоздей...

ПАУТИНА

Перевод Л. Беспаловой

Когда грузовик черно-пегих {Черно-пегие - английские карательные
отряды, принимавшие участие в подавлении ирландского
национально-освободительного движения в начале 20-х годов XX в. Носили
желтовато-коричневую форму с черными ремнями.}, вместо того чтобы и дальше
ехать вдоль берега, свернул в город, Обормот околачивался у углового дома.
Он весь вечер проторчал на углу, греясь под нежарким октябрьским солнцем, да
и тут он хоть и переполошился, а уйти не ушел. Когда грузовик, едва не задев
его, проехал мимо, он сощурил глаза, а голову наклонил чуть влево - считал,
сколько раз грузовик повернет. Грузовик притормаживал, газовал, снова
сбрасывал обороты. Он катил к дому Фредди. К тому времени, когда грузовик
остановился, Обормот уже молотил в дверь одного из домов, окнами на море.
Дом безмолвствовал. Обормот сунул палец в рот, оглянулся через плечо. В
полумиле от него, посреди изрытого лужами пляжа, двое мужчин копали червей.
На таком расстоянии их пригнувшиеся тела казались совсем маленькими. За ними
виднелась вспененная полоса прибоя, а за ней на самом конце волнореза -
казармы, куда, собственно, и полагалось сейчас катить грузовику. Обормот
стал протискиваться через полуприкрытое окно. Нил стоял в ногах
разворошенной постели. Револьвер в его руке был нацелен на окно. Лицо его
застыло в напряжении, но рука не дрожала.
- Я все слышал, - сказал он. - Передай Лютому.
Обормот кивнул, метнулся через переднюю. В кухне миновал миссис Райан.
Она держала каравай хлеба и нож, в лице у нее не было ни кровинки. Миссис
Райан провожала его испуганным взглядом, когда же он, перемахивая через
ограду заднего двора, задел ее сапогами, она испустила стон. Вернувшись, он
застал ее в мужниной комнате вместе с Нилом. В комнате царил несусветный
кавардак: Райан весь вечер чудил и не давал прибираться. У кровати стояла
чашка с остывшим чаем, к которому он так и не притронулся, лежал засыпанный
пеплом бутерброд. Из-под одеяла виднелись только голова яйцом и истаявшая
желтая физиономия.
- Не жилец я на этом свете, Лютый. Вот-вот помру, - заныл Райан.
- Все мы вот-вот помрем, - сказал Лютый. - Небось как в воскресенье к
Тобину идти, ты и думать забываешь, что помирать собирался.
Он дал знак Нилу, а сам отошел к окну.
- Вынимай добро, - приказал он, не оборачиваясь. Нил наклонился над
отцом.
- Папка, - попросил он. - Ты уж встань. Ты что, не слыхал разве, куда
они поехали?
- Как не слыхать? Слыхал, конечно. В казармы они поехали, куда еще?
- Да ты что! - прервал его Нил. - Они ж к Фредди поехали!
Отец упрямо сжался в комок. Исчахшими руками он стягивал рубашку вокруг
шеи.
- За что на меня такая напасть? - взывал он. - И чего вас сюда
принесло? Револьверов совать к себе под матрас больше не дам. На мне живого
места нет - весь матрас буграми, столько вы под него понапихали.
Нил подхватил его под мышки и переставил на пол. Пока они сворачивали
матрас, старик стоял сгорбившись у кровати, его била дрожь. Ворот он
придерживал левой рукой, а когда его сотрясал кашель, смущенно одергивал
подол правой.
- Лютый, - канючил он. - Что ж, мне так мои оставшие дни и спать на
ваших треклятых револьверах?
- Давай, давай. Вынимай, да поживей! - прикрикнул Лютый. Он чуть
высунулся из окна - поглядеть, что творится. Квартал запрудили грузовики,
дом сотрясало от их грохота. Вдруг Лютый замер. - Обормот, - шепнул он. -
Открывай люк. Нилова мать осенила себя крестным знамением. Обормот кинулся
из комнаты. Солдатские башмаки громко затопали по мостовой, а тем временем с
прибрежной дороги к дому с грохотом свернул еще один грузовик. Дом окружали.
Лютый подал знак, и Нилова мать поплелась за ними во двор.
- Поставишь крышку на место, - сказал ей Лютый. - Поднимай ее не спеша,
не колготись. Поверх поставишь стул и лоханку. Расплескай воду, будто ты
стирала.
Нил переглянулся с матерью. Она прикусила губу.
- Как скажете, мистер Бранниган, как скажете, - приговаривала она.
Солнечные лучи пригревали дворик, мусорный ящик в углу отбрасывал
длинную тень. Лютый пропустил вперед Нила и Обормота. Ловко спрыгнул вслед
за ними в ход. Нил проехался плечом по осклизлой стене, Обормот брезгливо
сморщил нос. Крышку неслышно поставили на место, и солнечный квадрат,
мало-помалу уменьшаясь, и вовсе исчез. Они побрели вперед, осторожно ступая
в зловонной тьме.
Когда грузовик остановился у дома Фредди, йа улице не было ни души,
кроме девчушки с белым кувшином, поставленной на стреме. Даже старики,
которые вечно торчали на подоконниках, перемывая кости соседям, и те исчезли
вместе со своими псами. От полукружья сырости у недомытого крыльца
поднимался легкий парок, там и сям украдкой отодвигались занавески. Девчушка
безмятежно брела по улице. Фредди и Фила Тобина она разыскала в баре позади
лавки.
- Чего тебе? - спросил Фил.
- В твоем доме солдаты. - Она еле переводила дух. -
Я бежала всю дорогу.
- Тебя видели?
- Видеть-то видели, да не заприметили. Я вроде как за молоком шла.
Фил Тобин мял фартук в руках. Пальцы у него были толстые, короткие.
Фартук на его необъятном животе казался носовым платком. Фредди погладил
девчушку по голове.
- Молодчина, - сказал он. - Бери молоко, неси его домой и помни -
никому ни слова. Его одолела тревога.
- Помни, - терпеливо втолковывал он. - Ни слова. Девчушка, кивнув,
юркнула в дверь. Фил дернул Фредди за рукав.
- Пошевеливайся, бога ради, - сказал он. - Они вот-вот будут здесь.
- Правда твоя, они времени даром не теряют, - ответил Фредди. Пройдя
извилистым коридором, они спустились по каменной лестнице в подвал.
Уже в подвале Фил сказал:
- Так я и думал. Кто-то нас продал.
- Почему ты так думаешь?
- Меня не проведешь, - сказал Фил Тобин.
- Разве что нас увидели, а так, кроме тебя и Райайов, никто и знать
ничего не знал.
- Люди распускают языки, - сказал Фил.
Фредди бросил взгляд на загромождавшие погреб бочки, на зарешеченный
люк, выходивший в проулок. В углу валялись матрас, скатанные одеяла. Фредди
нагнулся, вытащил револьвер. Фил все комкал в руках фартук. Его цветущее,
румяное, как наливное яблоко, лицо скукожилось, побледнело.
- Хоть убей, не пойму, чего тебя сюда принесло? - начал он.
- Приказ, - сказал Фредди, выпрямляясь. - Так что не задавай вопросов.
Он встал прямо против двери.
- Шел бы ты в лавку, - сказал он. - Если меня найдут, скажешь, что я
влез через люк.
Фил закрыл дверь и ушел, раздраженно побрякивая ключами, Фредди
расположился на матрасе и стал ждать.
Солдаты перевернули весь дом. Кляли на чем свет стоит мать Фредди,
которая на все их расспросы отвечала молчанием. Уволокли с собой, как он ни
упирался, отца Фредди. Произвели обыски и в других домах. Но вот уже
спустилась ночь, а солдаты еще рыскали по городу, и все понапрасну.
Когда они дошли до конца подземного хода, солнце уже спустилось, и
запах моря, как бывает по вечерам, чувствовался сильнее. Из заросшего
папоротниками отверстия заброшенного водостока открывался во всю ширь берег:
слева - маяк рядом с казармами, посреди - мили две чернильно-лиловой воды,
справа - вереница фонарей на прибрежной дороге, тусклыми желтыми пятнами
маячивших сквозь моросящий дождь. Терраса и Нилов дом, откуда шел ход, тоже
остались справа. В отцовой спальне горел свет. Нил никогда бы не спутал его
ни с каким другим. Когда он мальчонкой заигрывался и ночь застигала его на
берегу, он шел по еще мокрому после отлива песку прямиком на свет из
отцовского окна.
Они стояли неловко пригнувшись, чувствуя, как их обволакивает сырость,
а Нил все смотрел на свет, падавший из отцовского окна.
- Кто-то нас продал, - неожиданно злобно сказал он. - Какой-то гад.
- Правда твоя, - легко согласился Лютый. - Вот только кто?
- Откуда мне знать, - сказал Нил. - А только кто-то продал.
И снова уставился в темноту.
- Они к Фредди поехали, я считал, сколько раз грузовик повернул.
- Язык у Фредди подвешен что надо, - сказал Лютый, - а так он младенец
младенцем. Ему лишь бы к мамке поближе.
- Небось теперь и сам не рад, - сказал Нил. - Только ему что говори,
что не говори - все равно как об стенку горох.
Лютый стиснул губы, глаза его смотрели куда-то вправо, но, казалось,
ничего не видели. Он думал сразу обо всем.
Ниловы глаза бегали, обшаривали осклизлые стены, вглядывались в
темноту.
- Если они догадаются искать нас здесь, нам каюк. Отсюда нам не уйти.
Лютый недобро усмехнулся.
- Как сюда пришли, так и уйдем. На крайний случай у нас всегда есть
такой выход.
- Этому не бывать, - сказал Нил. - Через мой дом мы не пойдем. И думать
об этом позабудь.
- Это кто тут приказывает?
- Плевал я на приказы, - взорвался Нил. - Такого приказа ты не отдашь.
Лютый так сжал губы, что они сошлись в тонкую черту.
- Это кто говорит? - невозмутимо спросил он.
- Я говорю. Мамка дома, а папка хворый, нежилец он. Случись что, он
враз помрет.
Лютый недобро усмехнулся. Втянул щеки так, что кожа на тугих скулах
побелела. Но настаивать не стал.
- Пока не узнаем, что там в городе, мы отсюда ни ногой, - сказал он.
Холод пробирал их до костей, дождик редко сеялся на потемневший песок.
На этих пустынных просторах, где все звуки обычно разносились далеко,
сегодня привычные шумы были еле слышны. На темных улочках раздавалось эхо:
грузовики снимались с места, переезжали от дома к дому - и снова все
замирало. Нил присел - хотел получше оглядеть подземелье, которое начиналось
под его домом. Попытался угадать - ушли солдаты из их дома или нет и что
поделывают отец с матерью. Его длинное землистое лицо казалось измаявшимся,
встревоженным, но живые глаза блестели как всегда. Напротив него скрючилась
приземистая фигура Лютого. Это он привлек Нила и Обормота в Движение. На
уроках по возрождению родной речи Лютому было далеко до Нила, а как дошло до
военных действий, командиром стал Лютый. Это он додумался обследовать
полузаброшенный ход и предложил устроить там арсенал. Лютый умело продул
ствол револьвера - чем еще он мог доказать, что ученье не прошло для него
даром.
Нил смотрел, как гаснут одно за другим окна в прибрежных домах.
Вскидывался при каждом неурочном звуке.
- Все равно зря мы возвратились, - сказал он чуть погодя. - Отсиделись
бы в горах. Там до нас не добраться.
Лютый промолчал.
- Не то что здесь. Глупее приказа и надо бы, да не придумаешь, чтобы
четверых враз...
- Кончай, - зло сказал Лютый. - А ну кончай.
- Одного не пойму...
- Хватит, - рявкнул Лютый.
Обормот кротко посмотрел на них. Хотя по годам он еще не дорос до брюк,
его торчавшие из бриджей ноги, обтянутые черными чулками, были на удивление
мускулистыми. Углы его полуоткрытого рта приподнялись - он словно улыбался
своим мыслям.
- Когда ты пришил четверых офицеров, тебя везде достанут, - мрачно
сказал Лютый. И плюнул в темноту. Поглядел на Обормота и снова привалился к
осклизлой стене. - Вот ты хороший солдат, - сухо сказал он. - Ты не
огрызаешься.
Обормот ухмыльнулся, все так же поигрывая гранатой.
Много спустя, когда они совсем продрогли, окоченели и забыли, о чем шла
речь, Лютый сказал:
- Везде.
Когда на следующее утро Райан вышел прогуляться, людей на улицах было
куда меньше обычного. Они смотрели на него сочувственно, но, заметив, что он
не расположен беседовать, не останавливали. Ночь прошла без происшествий.
Жена разбудила его спозаранку. Утро выдалось солнечное, по небу плыли легкие
белые облака. Когда он, опершись на локоть, склонился над подносом с
завтраком, солнце уже било в окна, заливая спальню.
- Ничего не случилось? - спросил он, щурясь.
Жена украдкой глянула на солдата, сидевшего на окне.
- Чему случаться-то, когда они отсюда за тридевять земель, - сказала
она.
- И то верно, - сказал он. - Правда твоя. И, смешавшись, забормотал:
- А денек сегодня славный выдался.
- Прямо лето на дворе, слава богу. Когда тебе и гулять, как не сегодня.
- Ладно, - согласился он. - Схожу-ка я погуляю.
У него вошло в привычку, если воскресенье выдавалось погожее, ходить в
пекарню за пенсией, а там сворачивать на прибрежную дорогу - покурить,
покалякать.
А ведь ты идешь на поправку, порой говорили ему люди. Он радовался их
словам и впрямь чувствовал себя лучше.
- Все потому, что сырости нет, - объяснял он. - Доктор говорит - мне в
санаторию надо ехать. Вся хворь враз пройдет, так он говорит.
Но этим утром он ни с кем не заговаривал. Уныло ковылял мимо знакомых и
остановился поодаль от всех у ограды пляжа. Они видели, как он стоит там
нахохлившись, засунув руки глубоко в карманы, и смотрит не отрываясь на
блестящие лужи, оставленные на песке приливом.
Один сказал:
- Солдаты у них почитай всю ночь из дому не выходили. С чего бы это они
теперь его из дому выпустили? Другой подхватил:
- Он ждет, когда заваруха начнется. Не век же им прятаться.
Фил то и дело наведывался к Фредди. В лавке покупателей почти не было.
Солдаты все еще патрулировали улицы, и люди без особой надобности старались
не выходить из дому. Придя за остатками обеда, Фил сказал Фредди:
- Я отослал ту записку, что ты просил. Мальчонка ее отнес.
- Вот и хорошо, - сказал Фредди. - Если пришлют ответ, неси сразу сюда.
Что еще слыхать?
- Райан выходил из дому, шлялся тут по соседству.
- Он за пенсией ходит, - сказал Фредди. Фил сказал с нажимом:
- У Райанов в доме солдаты.
- Ну и что такого? - вскинулся Фредди.
- А ничего, - кротко ответил Фил. - Только с какой это стати им его
выпускать?
Фредди прочесал пятерней волосы.
- На родного сына никто не станет доносить.
Глаза у него обвели темные круги, лицо осунулось. Он тревожно бегал
глазами по сторонам.
- Люди, бывает, и почуднее штуки выкидывают, а больные и подавно.
Фредди покачал головой. Поглядел на запорошенные пылью стены, на бочки,
загромождавшие пол, на паутину, обметавшую рваными клочьями углы низкого
потолка. И, не находя себе места, зашагал взад-вперед по подвалу.
- Все б отдал, только б выбраться отсюда, - сказал он наконец. И чуть
помолчав:- Райан сегодня ожидается к тебе?
- Он пока еще ни одной субботы не пропустил.
- Приглядывай за ним, - сказал Фредди. - Ну, а если пришлют ответ, дай
знать сразу.
Забренчали ключи, на каменной лестнице раздался гулкий топот и