Страница:
— Ясно, — кивнул Тимоша, принимая от отца гранаты.
Отряд разделился на две неравные группы. Большая сразу же направилась к волостному правлению. За ней пошел Тимоша с четырьмя парнями из Знаменки, соседней деревни. Они быстро миновали мост через ручей и направились по правому берегу к огородам.
Шли молча. Первая группа, ушедшая раньше, тоже двигалась бесшумно. Изредка в деревне лаяли собаки, и Тимоше каждый раз чудилось, что они учуяли отряд и поднимают тревогу. Несколько раз выбирался он на кромку низкого пойменного берега, чтобы не проскочить ненароком переулка, по которому им предстояло выйти к углу дома Киселева.
Лишь пробравшись к самому строению, Тимоша смог заметить, что окна, выходящие на площадь, несмотря на поздний час, освещены. Это осложняло дело. Партизаны рассчитывали застать обитателей сонными. Тимоша перевел взгляд на здание волостного правления. Распорядок солдатской жизни не нарушился. Помещение волостной управы было погружено во тьму.
Позади Тимоши сопели от быстрой ходьбы парни. Он не знал даже их имен. Они ждали, какое он примет решение. Командовать поручено ему.
У самого Киселевского дома росло разлапистое дерево. Несколько толстых суков выдвинулись далеко на площадь. Оттуда, наверное, можно было заглянуть внутрь дома и узнать, что там происходит.
Рядом с крыльцом парадного входа стоял часовой с винтовкой наперевес.
— Держите часового на мушке, — обернувшись к парням, прошептал Тимоша.
Зайдя за ствол, чтобы часовой его не заметил, Тимофей ухватился за нижний сук, подтянулся. Он почувствовал, как лопнули на спине запекшиеся струпья, но злость пересилила боль. Ведь он сейчас заглянет в окно и увидит того самого капитана, который приказал его выпороть. Но теперь все пойдет по-другому.
Тимоша полз по суку осторожнее рыси.
По спине текло что-то горячее.
«Кровь… — подумал Тимоша. — А я думал, зажило…» Сердце билось так сильно, словно он пробежал без отдыха весь путь от смолокурни до Еремеевки. Он пополз по суку дальше, к развилке. Там можно устроиться надежнее, и оттуда видна внутренность дома.
Расходившиеся в стороны ветви дуба напоминали трехпалую лапу. Устроившись, Тимоша посмотрел вправо, в окна, и потянулся за гранатой.
В киселевском доме он увидел такое, что заставило его забыть об опасности.
В первое мгновение ему показалось, что в комнате идет обыденный разговор. За овальным, покрытым скатертью столом сидели капитан и тот самый иностранный офицер, про которого отец сказал, что это, наверное, англичанин. Но вот дверь открылась. Вошло трое: два солдата, а впереди кузнец Медведев, которого Тимоша предупредил, что крестьяне из окрестных деревень придут к ним на помощь.
Тимошу успокоило, что Медведев отвечал на вопросы офицера улыбаясь. И капитан выглядел очень спокойным. Он затягивался какой-то необыкновенно длинной и толстой коричневой самокруткой и пускал в потолок ровные, расширяющиеся кольца дыма.
Но как Тимофей теперь бросит в дом гранату? Ведь достанется и Медведеву!
План рушился. Надо же было офицеру вызвать Медведева в это время!
А вдруг офицеры не выйдут из дома, когда начнется перестрелка? Теперь там четверо беляков. Партизанам придется брать дом приступом. И снова Тимоша подумал о том, что же тогда будет с Медведевым.
«Все равно надо уходить, — решил Тимоша. — Не убивать же Медведева вместе с офицерьем…»
Тимоша стал пятиться к стволу.
Он на мгновенье отвел глаза от окна.
В доме грохнул выстрел.
Тимоша замер. Он увидел сквозь стекло — в руках у капитана был пистолет. Когда он успел его выхватить?
Медведев падал ничком, схватившись руками за голову.
Капитан что-то крикнул.
Солдаты, стоявшие у двери, подхватили Медведева, уже упавшего на пол, и выволокли.
Теперь, не раздумывая ни мгновения, Тимоша сорвал с пояса гранату, выдернул чеку и швырнул в окно. А сам, зажмурив глаза, бросился с ветки на землю, в кусты палисадника. Он упал боком, откатился к стене дома.
И тогда полыхнуло из окон огнем, грохнул взрыв. Сверху посыпались щепки.
Вскочив, Тимоша кинулся к высокому крыльцу. Забыв о боли, взлетел на него. Сорвав с пояса вторую «лимонку», он распахнул ногой дверь в дом и закричал:
— Руки вверх! Выходи!
Он не заметил, куда девался часовой. Скорее догадался — все обошлось. У ступенек послышался топот и знакомый голос парня, шедшего с Тимошей:
— Все?
— Подожди. — Тимоша не обернулся. — Там двое солдат, И Медведев, кузнец. Офицер в него стрелял.
У здания волостного правления прогремели два взрыва. В наступившей тишине разнесся фальцет деда Фомы:
— Выходи! Сдавайся!
— Руки вверх! Выходи! — крикнул за ним Тимоша.
В проеме двери возникла фигура солдата без фуражки. Винтовка со штыком была на нем надета по-походному, через плечо. Внезапное появление солдата, бледное лицо, круглая бритая голова, вздернутые руки, заставили Тимошу невольно отступить.
Тотчас по ступеням крыльца взбежал парень и стал стаскивать с солдата винтовку. Тот торопился, путался в ремне и все никак не мог снять оружие. Из темноты сеней вдруг высунулась рука с винтовкой:
— Вы это, братцы, того… Подневольные мы… Вы того, братцы… Не надо…
Тимоша взял винтовку, сунул гранату в карман и юркнул в сени, услышал шорох, мотнулся в сторону. В глубине сеней бабахнул револьверный выстрел. Солдат, который отдал винтовку Тимоше, взвизгнул высоким голосом:
— Бра-ат-цы-и-и… За что… братцы… — и, откинувшись к притолоке, стал сползать на пол.
Тимоша выстрелил наугад. Отдачей едва не вырвало винтовку из рук.
Кто-то зарычал, затопали сапогами. Тимоша ткнул штыком вперед, на звук. Штык ушел во что-то мягкое.
— Сдавайся! — не своим голосом прокричал Тимоша и что было сил отбросил повисшего на штыке человека в сторону, как отбрасывают на вилах ворох сена.
Потом выдернул штык и побежал дальше, нашаривая в темноте дверь. Нашел. Распахнул. В нос ударил запах взрывчатки. В помещении еще клубился дым. Коптил фитиль «молнии» — стекло лампы было разбито. Стол опрокинут. На полу валялись капитан и офицер во френче. На капитана лилась струйка керосина из пробитого резервуара лампы. Стараясь не запачкаться в крови, Тимоша прошел к лампе и задул коптящий фитиль. «Загорится, чего доброго, дом, — подумал он и вышел. — Где же Медведев?»
Он наткнулся на чье-то тело у лестницы на чердак. Огляделся. Справа на полу отпечатался в лунном свете перекошенный переплет рамы. Тимоша подтащил туда тело и узнал кузнеца, он был мертв.
Во дворе дома шла драка. Не стреляли. Вероятно, опасаясь попасть в своих.
— Иван Парамонович! — позвал Тимоша.
— Как у тебя? — услышал он голос жестянщика.
— Они Медведева убили.
— Давай к волостному.
— Мигом!
С высоты крыльца он увидел лежавшего на нижней ступени часового. Рядом с ним сидел один из парней, пришедших вместе с Тимошей. Парень плакал навзрыд.
— Чегой-то он? — недоуменно спросил Тимоша.
— Да… вот… — глухо отозвался тот, что стрелял в часового.
— Говори толком, паря! — нетерпеливо крикнул Тимоша.
— Да вот, — заторопился круглолицый парень, — Митька соседа своего, Пашку, того…
— Как же это? — Тимоша вытаращил глаза.
— Да так… Тот караульным у дома стоял. Его неделю назад забрали. Вскочили налетом в нашу деревню. Кто из парней не успел в урман сбежать, тех под гребенку — в солдаты. Вот и стоял Пашка на карауле, а Митька его того…
— Чего ж я его маменьке-то скажу… — протянул Митька сквозь слезы. — Она ж крестная моя…
Неожиданно Митька поднялся. Он был на голову выше Тимоши, с длинным бледным лицом. На его худых щеках блеснули в лунном свете застывшие слезы. Он несколько секунд жевал губами, потом вытерся рукавом, взял винтовку убитого Пашки:
— Ну погоди ж, беляки!
— Давай теперь к волостному. Слышите, там еще стреляют! — крикнул Тимоша.
Низенький солдат, сдавшийся первым, толкнул Тимошу в бок.
— Я с вами! Возьми, паря, а?
— Давай!
Когда они подбежали к приземистому зданию волостного правления, стрельба там уже утихла. В дверях стоял дед Фома и покрикивал выходящим:
— Шевелись, солдатики! Шевелись! Истинно — зря вы с этими временными связались! На своего кровного брата, трудового крестьянина, руку подняли! Шевелись, солдатики! Не бойсь! Мы не ваши начальники-кровопийцы! Сдавайте оружие! Кто хошь — по домам! Кто хошь — к нам!
В одной руке у деда Фомы был зажат пистолет, а свободной он принимал сдаваемое солдатами оружие.
— Эх, солдатики!.. Своими руками на свою шею захребетников решили посадить? Своих братьев крестьян пороть и расстреливать? Не позволит вам народ. Не для того Николашку с престола турнули!
За огородами, со стороны ручья, послышалось несколько выстрелов. Стихло. На площади наступила тишина.
Несколько солдат, еще не успевших отдать винтовки, столпились на крыльце в нерешительности. Остальные смешались с кучкой вооруженных крестьян.
— Товарищи! — крикнул Иван Парамонович. — Пусть обезоруженные отойдут к зданию! — И негромко добавил Тимоше: — Иди со своими ребятами к деду Фоме. Отберите оружие у остальных. Будьте начеку.
Тимоша кивнул, позвал за собой трех парной и круглолицего коротышку солдата. Он еще не понимал, зачем Иван Парамонович отдал такой приказ. Сквозь толкучку солдат и вооруженных крестьян они прошли на крыльцо.
— Солдаты! Не забывайте присягу! — завопил толстомордый ефрейтор, тот самый, что порол Тимошу. — Не забывайте, кому присягали! Изменникам — расст…
Он не успел докричать. Солдат с лошадиным лицом ударил его по голове прикладом:
— Заткнись, гад!
— Не горячись! — крикнул Иван Парамонович.
Но было поздно. Длиннолицый еще раз ударил упавшего.
— Черт возьми! Зачем? — вскричал Иван Парамонович.
— Да он же взбунтовать солдат хотел! — крикнул в ответ длиннолицый.
На площади стало шумно. Солдаты торопливо сдавали винтовки и отходили к стене волостной управы. Там, сбившись в кучу, стояли пленные. Луна поднялась высоко, и тень около стены была густая, лиц нельзя было разглядеть. Обезоруженные стояли молча, настороженно.
Дома, выходившие на площадь, смотрели на все происходящее темными слепыми окнами, но чувствовалось, что за каждым притаились обитатели, еще не знавшие, на чьей стороне сила, чья взяла.
Открылась калитка, и из двора волостной управы вышел, ковыляя на культяпке, отец Тимоши и подошел к Ивану Парамоновичу. Они тихо поговорили о чем-то. Тимоша приблизился к ним, услышал обрывок разговора:
— Этого… отца Евлампия упустили…
— Плохо, — сказал жестянщик.
— Ужом проскочил. Выходит, мне домой не след появляться. В урмане надо обосноваться накрепко. Иного выхода нет. Приметный я слишком, — невесело усмехнулся отец.
Жестянщик обратился к пленным.
— Кто хочет, пусть уходит! Кто хочет — с нами, беляков бить!
Макаров словно не замечал подошедшего сына, а тому очень хотелось услышать похвалу из его уст. Но отец обернулся к нему и спросил:
— Почему не дождались сигнала?
Тимоша объяснил.
— Ладно. Хорошо, все обошлось. Но в следующий раз, что бы то ни было, приказа не нарушать. Теперь отправляйся со всеми нашими домой. Тебе подлечиться надо. Скажешь матери, чтоб через два дня приходила на смолокурню. Одежонку принесла, еды побольше. Не один я. Но ей этого не говори.
— Понятно, — кивнул Тимоша.
— Иди, разведчик! — сказал Иван Парамонович и, обняв за плечи, привлек Тимошу к себе, похлопал по плечу. — Будь осторожен. Запахнет поркой — тикай. Быстро и тихо.
После слов Ивана Парамоновича помягчал и отец. Он обнял, поцеловал Тимошу и еще раз спросил:
— Ясно?
— Ясно! — Тимоша бодро тряхнул головой
ГЛАВА ВТОРАЯ
Отряд разделился на две неравные группы. Большая сразу же направилась к волостному правлению. За ней пошел Тимоша с четырьмя парнями из Знаменки, соседней деревни. Они быстро миновали мост через ручей и направились по правому берегу к огородам.
Шли молча. Первая группа, ушедшая раньше, тоже двигалась бесшумно. Изредка в деревне лаяли собаки, и Тимоше каждый раз чудилось, что они учуяли отряд и поднимают тревогу. Несколько раз выбирался он на кромку низкого пойменного берега, чтобы не проскочить ненароком переулка, по которому им предстояло выйти к углу дома Киселева.
Лишь пробравшись к самому строению, Тимоша смог заметить, что окна, выходящие на площадь, несмотря на поздний час, освещены. Это осложняло дело. Партизаны рассчитывали застать обитателей сонными. Тимоша перевел взгляд на здание волостного правления. Распорядок солдатской жизни не нарушился. Помещение волостной управы было погружено во тьму.
Позади Тимоши сопели от быстрой ходьбы парни. Он не знал даже их имен. Они ждали, какое он примет решение. Командовать поручено ему.
У самого Киселевского дома росло разлапистое дерево. Несколько толстых суков выдвинулись далеко на площадь. Оттуда, наверное, можно было заглянуть внутрь дома и узнать, что там происходит.
Рядом с крыльцом парадного входа стоял часовой с винтовкой наперевес.
— Держите часового на мушке, — обернувшись к парням, прошептал Тимоша.
Зайдя за ствол, чтобы часовой его не заметил, Тимофей ухватился за нижний сук, подтянулся. Он почувствовал, как лопнули на спине запекшиеся струпья, но злость пересилила боль. Ведь он сейчас заглянет в окно и увидит того самого капитана, который приказал его выпороть. Но теперь все пойдет по-другому.
Тимоша полз по суку осторожнее рыси.
По спине текло что-то горячее.
«Кровь… — подумал Тимоша. — А я думал, зажило…» Сердце билось так сильно, словно он пробежал без отдыха весь путь от смолокурни до Еремеевки. Он пополз по суку дальше, к развилке. Там можно устроиться надежнее, и оттуда видна внутренность дома.
Расходившиеся в стороны ветви дуба напоминали трехпалую лапу. Устроившись, Тимоша посмотрел вправо, в окна, и потянулся за гранатой.
В киселевском доме он увидел такое, что заставило его забыть об опасности.
В первое мгновение ему показалось, что в комнате идет обыденный разговор. За овальным, покрытым скатертью столом сидели капитан и тот самый иностранный офицер, про которого отец сказал, что это, наверное, англичанин. Но вот дверь открылась. Вошло трое: два солдата, а впереди кузнец Медведев, которого Тимоша предупредил, что крестьяне из окрестных деревень придут к ним на помощь.
Тимошу успокоило, что Медведев отвечал на вопросы офицера улыбаясь. И капитан выглядел очень спокойным. Он затягивался какой-то необыкновенно длинной и толстой коричневой самокруткой и пускал в потолок ровные, расширяющиеся кольца дыма.
Но как Тимофей теперь бросит в дом гранату? Ведь достанется и Медведеву!
План рушился. Надо же было офицеру вызвать Медведева в это время!
А вдруг офицеры не выйдут из дома, когда начнется перестрелка? Теперь там четверо беляков. Партизанам придется брать дом приступом. И снова Тимоша подумал о том, что же тогда будет с Медведевым.
«Все равно надо уходить, — решил Тимоша. — Не убивать же Медведева вместе с офицерьем…»
Тимоша стал пятиться к стволу.
Он на мгновенье отвел глаза от окна.
В доме грохнул выстрел.
Тимоша замер. Он увидел сквозь стекло — в руках у капитана был пистолет. Когда он успел его выхватить?
Медведев падал ничком, схватившись руками за голову.
Капитан что-то крикнул.
Солдаты, стоявшие у двери, подхватили Медведева, уже упавшего на пол, и выволокли.
Теперь, не раздумывая ни мгновения, Тимоша сорвал с пояса гранату, выдернул чеку и швырнул в окно. А сам, зажмурив глаза, бросился с ветки на землю, в кусты палисадника. Он упал боком, откатился к стене дома.
И тогда полыхнуло из окон огнем, грохнул взрыв. Сверху посыпались щепки.
Вскочив, Тимоша кинулся к высокому крыльцу. Забыв о боли, взлетел на него. Сорвав с пояса вторую «лимонку», он распахнул ногой дверь в дом и закричал:
— Руки вверх! Выходи!
Он не заметил, куда девался часовой. Скорее догадался — все обошлось. У ступенек послышался топот и знакомый голос парня, шедшего с Тимошей:
— Все?
— Подожди. — Тимоша не обернулся. — Там двое солдат, И Медведев, кузнец. Офицер в него стрелял.
У здания волостного правления прогремели два взрыва. В наступившей тишине разнесся фальцет деда Фомы:
— Выходи! Сдавайся!
— Руки вверх! Выходи! — крикнул за ним Тимоша.
В проеме двери возникла фигура солдата без фуражки. Винтовка со штыком была на нем надета по-походному, через плечо. Внезапное появление солдата, бледное лицо, круглая бритая голова, вздернутые руки, заставили Тимошу невольно отступить.
Тотчас по ступеням крыльца взбежал парень и стал стаскивать с солдата винтовку. Тот торопился, путался в ремне и все никак не мог снять оружие. Из темноты сеней вдруг высунулась рука с винтовкой:
— Вы это, братцы, того… Подневольные мы… Вы того, братцы… Не надо…
Тимоша взял винтовку, сунул гранату в карман и юркнул в сени, услышал шорох, мотнулся в сторону. В глубине сеней бабахнул револьверный выстрел. Солдат, который отдал винтовку Тимоше, взвизгнул высоким голосом:
— Бра-ат-цы-и-и… За что… братцы… — и, откинувшись к притолоке, стал сползать на пол.
Тимоша выстрелил наугад. Отдачей едва не вырвало винтовку из рук.
Кто-то зарычал, затопали сапогами. Тимоша ткнул штыком вперед, на звук. Штык ушел во что-то мягкое.
— Сдавайся! — не своим голосом прокричал Тимоша и что было сил отбросил повисшего на штыке человека в сторону, как отбрасывают на вилах ворох сена.
Потом выдернул штык и побежал дальше, нашаривая в темноте дверь. Нашел. Распахнул. В нос ударил запах взрывчатки. В помещении еще клубился дым. Коптил фитиль «молнии» — стекло лампы было разбито. Стол опрокинут. На полу валялись капитан и офицер во френче. На капитана лилась струйка керосина из пробитого резервуара лампы. Стараясь не запачкаться в крови, Тимоша прошел к лампе и задул коптящий фитиль. «Загорится, чего доброго, дом, — подумал он и вышел. — Где же Медведев?»
Он наткнулся на чье-то тело у лестницы на чердак. Огляделся. Справа на полу отпечатался в лунном свете перекошенный переплет рамы. Тимоша подтащил туда тело и узнал кузнеца, он был мертв.
Во дворе дома шла драка. Не стреляли. Вероятно, опасаясь попасть в своих.
— Иван Парамонович! — позвал Тимоша.
— Как у тебя? — услышал он голос жестянщика.
— Они Медведева убили.
— Давай к волостному.
— Мигом!
С высоты крыльца он увидел лежавшего на нижней ступени часового. Рядом с ним сидел один из парней, пришедших вместе с Тимошей. Парень плакал навзрыд.
— Чегой-то он? — недоуменно спросил Тимоша.
— Да… вот… — глухо отозвался тот, что стрелял в часового.
— Говори толком, паря! — нетерпеливо крикнул Тимоша.
— Да вот, — заторопился круглолицый парень, — Митька соседа своего, Пашку, того…
— Как же это? — Тимоша вытаращил глаза.
— Да так… Тот караульным у дома стоял. Его неделю назад забрали. Вскочили налетом в нашу деревню. Кто из парней не успел в урман сбежать, тех под гребенку — в солдаты. Вот и стоял Пашка на карауле, а Митька его того…
— Чего ж я его маменьке-то скажу… — протянул Митька сквозь слезы. — Она ж крестная моя…
Неожиданно Митька поднялся. Он был на голову выше Тимоши, с длинным бледным лицом. На его худых щеках блеснули в лунном свете застывшие слезы. Он несколько секунд жевал губами, потом вытерся рукавом, взял винтовку убитого Пашки:
— Ну погоди ж, беляки!
— Давай теперь к волостному. Слышите, там еще стреляют! — крикнул Тимоша.
Низенький солдат, сдавшийся первым, толкнул Тимошу в бок.
— Я с вами! Возьми, паря, а?
— Давай!
Когда они подбежали к приземистому зданию волостного правления, стрельба там уже утихла. В дверях стоял дед Фома и покрикивал выходящим:
— Шевелись, солдатики! Шевелись! Истинно — зря вы с этими временными связались! На своего кровного брата, трудового крестьянина, руку подняли! Шевелись, солдатики! Не бойсь! Мы не ваши начальники-кровопийцы! Сдавайте оружие! Кто хошь — по домам! Кто хошь — к нам!
В одной руке у деда Фомы был зажат пистолет, а свободной он принимал сдаваемое солдатами оружие.
— Эх, солдатики!.. Своими руками на свою шею захребетников решили посадить? Своих братьев крестьян пороть и расстреливать? Не позволит вам народ. Не для того Николашку с престола турнули!
За огородами, со стороны ручья, послышалось несколько выстрелов. Стихло. На площади наступила тишина.
Несколько солдат, еще не успевших отдать винтовки, столпились на крыльце в нерешительности. Остальные смешались с кучкой вооруженных крестьян.
— Товарищи! — крикнул Иван Парамонович. — Пусть обезоруженные отойдут к зданию! — И негромко добавил Тимоше: — Иди со своими ребятами к деду Фоме. Отберите оружие у остальных. Будьте начеку.
Тимоша кивнул, позвал за собой трех парной и круглолицего коротышку солдата. Он еще не понимал, зачем Иван Парамонович отдал такой приказ. Сквозь толкучку солдат и вооруженных крестьян они прошли на крыльцо.
— Солдаты! Не забывайте присягу! — завопил толстомордый ефрейтор, тот самый, что порол Тимошу. — Не забывайте, кому присягали! Изменникам — расст…
Он не успел докричать. Солдат с лошадиным лицом ударил его по голове прикладом:
— Заткнись, гад!
— Не горячись! — крикнул Иван Парамонович.
Но было поздно. Длиннолицый еще раз ударил упавшего.
— Черт возьми! Зачем? — вскричал Иван Парамонович.
— Да он же взбунтовать солдат хотел! — крикнул в ответ длиннолицый.
На площади стало шумно. Солдаты торопливо сдавали винтовки и отходили к стене волостной управы. Там, сбившись в кучу, стояли пленные. Луна поднялась высоко, и тень около стены была густая, лиц нельзя было разглядеть. Обезоруженные стояли молча, настороженно.
Дома, выходившие на площадь, смотрели на все происходящее темными слепыми окнами, но чувствовалось, что за каждым притаились обитатели, еще не знавшие, на чьей стороне сила, чья взяла.
Открылась калитка, и из двора волостной управы вышел, ковыляя на культяпке, отец Тимоши и подошел к Ивану Парамоновичу. Они тихо поговорили о чем-то. Тимоша приблизился к ним, услышал обрывок разговора:
— Этого… отца Евлампия упустили…
— Плохо, — сказал жестянщик.
— Ужом проскочил. Выходит, мне домой не след появляться. В урмане надо обосноваться накрепко. Иного выхода нет. Приметный я слишком, — невесело усмехнулся отец.
Жестянщик обратился к пленным.
— Кто хочет, пусть уходит! Кто хочет — с нами, беляков бить!
Макаров словно не замечал подошедшего сына, а тому очень хотелось услышать похвалу из его уст. Но отец обернулся к нему и спросил:
— Почему не дождались сигнала?
Тимоша объяснил.
— Ладно. Хорошо, все обошлось. Но в следующий раз, что бы то ни было, приказа не нарушать. Теперь отправляйся со всеми нашими домой. Тебе подлечиться надо. Скажешь матери, чтоб через два дня приходила на смолокурню. Одежонку принесла, еды побольше. Не один я. Но ей этого не говори.
— Понятно, — кивнул Тимоша.
— Иди, разведчик! — сказал Иван Парамонович и, обняв за плечи, привлек Тимошу к себе, похлопал по плечу. — Будь осторожен. Запахнет поркой — тикай. Быстро и тихо.
После слов Ивана Парамоновича помягчал и отец. Он обнял, поцеловал Тимошу и еще раз спросил:
— Ясно?
— Ясно! — Тимоша бодро тряхнул головой
ГЛАВА ВТОРАЯ
Луна запуталась в клочьях облаков. Изредка она испуганно высовывалась в просветы и опять пряталась. Урман по обочинам стонал под ветром, а когда напор бывал особенно сильным, деревья крякали, поскрипывали, мотали из стороны в сторону ветками, словно руками, будто жалея, что не могут никуда отсюда уйти.
Снег то валил густо, то совсем переставал.
Было не очень морозно, и Тимоше, одетому в ветхий зипун, даже стало жарко. Лыжи бежали споро. Дорога была наезжена и лишь кое-где переметена сугробами. Из тайги на проселок он вышел часа два назад, след его уже давно замело, и о том, что по нему можно найти партизанскую базу, беспокоиться не стоило. После каждого свидания с отцом у Тимоши становилось очень хорошо на душе. Виделись они теперь не часто. После нападения на карательный отряд отец не появлялся в селе. Да и не мог он появиться. Для односельчан он сапожничал в городе. Кто верил, а кто и нет, и лишь Тимоша, Никанор да дед Фома знали всю правду. То, что творилось перед осенью, оказалось лишь цветочками. В ноябре утвердился в Омске верховный правитель — диктатор, адмирал Колчак, которого по деревням называли Волчак, и не иначе, как шепотом, будто он вор ночной. Только Волчак этот был еще жутче: жег села, порол, вешал, расстреливал.
Точно плугом каким развалил Колчак надвое Сибирь, людей, души, а где по сердцу пришлось, то и сердце. Богатеи — те за власть Колчака, которая похлеще царской, — им раздолье. Бедняки — за Советы. Середняки — те тоже мотаться перестали. С Советами им воевать ни к чему, а за Колчака — не с руки. Но были и такие, что пошли за Колчаком. Вот хоть бы отец Саньки Ерошина. Того Саньки, с которым Тимоша лазал в огород отца Евлампия за огурцами. А Санька сбежал в урман. Долго отсиживался. Вернулся в село, чтоб едой запастись. А отец его выдал. Пороли Саньку, а Кузьма Ероншн приговаривал: мол, так и надо, не умничай. Только сагитировали колчаковцы Саньку Ерошина наоборот. Ушел. Пристал к партизанам.
А осенью выскочил их разъезд на берег реки, а на другом — колчаковцы объявились. Узнал Кузьма Ерошин сына и давай его честить. Когда слов не хватило, за карабин схватился. Коня под Санькой поранил.
Тут и Санька загорелся. Спешился. Сорвал винтовку с плеча. А батька его на том берегу буйствует.
— Стреляй, — кричит, — сукин сын! Стреляй в родного отца! Стреляй!
— Уходи, пока цел! Мы всё про тебя знаем! — ответил Санька.
Много за Кузьмой Ерошиным гнусных дел водилось, это действительно.
Кузьма рванул солдатскую рубаху на груди да так сына начал поносить, что побелел Санька. Потом поднял винтовку, приложил к плечу и порешил своего отца…
На его похоронах, говорят, отец Евлампий слезную заупокойную проповедь произнес…
Тимоша выбежал на лыжах к опушке тайги. Ветер со снегом ударил в лицо. Перед ним в ложбине приютилась деревенька. Стены изб казались черными пятнами, а заметенных крыш и не различишь. Время не совсем уж позднее, до полночи далеко, но в окнах ни огонька. Оттолкнувшись палками, Тимоша поехал по склону к крайней избенке. Добравшись через сугроб к крыльцу, постучал в ставню условной дробью. Подождал. Заскрипел деревянный засов у двери.
— Кто там?
— Я, дядя Галактион. Макаров. Тимошка.
— Я думал, завтра придешь.
— Дело передали?
— Заходи, хоть отдышись. Переночуешь? Куда в такую собачью погоду.
Тимофей видел в сумраке сеней лишь белый лоб Галактиона. Лицо его до глаз заросло темной бородищей.
— Зайду.
В избе было душно. Жировик едва горел. Хозяйка тоже поднялась. Поставила на стол миску с румяной картошкой, молоко. Тимофей с охотой принялся за мятую запеченную картошку. Она была еще теплой. Подумал, что у матери получается душистее и мягче. Переговаривались шепотом.
— Посылочку утром достану. В подполье она. Картошкой завалена, — говорил, сверкая темными глазами, Галактион. Широкие рукава его рубахи скатились к локтям, открыв сильные жилистые руки. — Вон Матрена прятала. Не станут они при случае все подполье перерывать.
С печки глядели на Тимошу пять круглых мордашек.
Перехватив его взгляд, Галактион обернулся:
— Цыц! Бесенята… Несмышленыши. Погодки, а старшему семь.
— Ложились бы, Галактион, а то соседи свет увидят, — ласково сказала Матрена, — подумают, полуношничали. И так на тебя косовато смотрят. А дразнить не след.
Матрена, статная, как и хозяин, быстро прибрала со стола.
— Где спать будешь? Места у нас не ахти сколько.
— С ребятами, на печке.
И в это время на улице послышался топот, ржание коней. Хозяйка мигом задула жировик. Зашушукались и притихли на печи ребятишки.
— Времечко… Живешь зверем в норе, не знаешь, когда твой час придет.
Тимоша не ответил. Его мысли были заняты одним: приметили или не приметили всадники одинокий лыжный след, ведущий прямо к избе Галактиона. Хотя он и свернул с дороги и подошел к дому задами, до спуска-то он двигался прямо по дороге.
С улицы донеслась беспорядочная стрельба, то ли от усердия, то ли просто шума ради.
— Давай на чердак, — сказал Галактион, — авось пронесет.
На ходу накинув полушубок, Тимоша выскочил в сени. Хозяин показал приставную лестницу. Тимоша ощупью взобрался на чердак. Увидел в темноте светлеющее пятно слухового окна. Спотыкаясь обо что-то, направился к нему. Но не успел дойти. Внизу во входную дверь загрохотали рукоятками нагаек, потом сапогами. Тимоша затаился.
Галактион вышел не сразу, спросил сонным голосом:
— Чего там?
Из-за двери послышалась ругань.
— Так бы и говорили, — мрачно пробасил Галактион.
Заскрипел промерзший засов.
Топоча, колчаковцы ввалились в сени, прошли в избу. Сквозь потолок глухо слышались их голоса.
«Пронесло», — прерывисто вздохнув, подумал Тимоша. Теперь он ощутил, как мороз пробирался к телу и, поплотнее закутавшись в полушубок, присел, чтоб прикрыть зябнувшие колени. Он еще не остыл после бега на лыжах и теперь быстро озяб.
«Ничего, не замерзну, — успокаивал он себя. — Хорошо, что пронесло. Не заметили колчаковцы лыжни. Протерплю до утра как-нибудь, А может, ночью улизну…»
Внизу хлопнула дверь. Судя по топоту сапог, вышел колчаковец. Он ушел во двор, но очень скоро вернулся. В избе смолкли голоса. Потом отчаянно заверещали дети.
Тимоша насторожился. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия.
Дверь избы распахнулась и сразу несколько голосов заговорили громко, требовательно:
— Давай показывай! Где твой гость? Эй, паря! Чего ему прятаться? Тащи его к свету!
Затаив дыхание Тимоша слушал эти выкрики, стараясь сообразить, как же ему поступить. Он кинулся к светлому пятну слухового окна, но увидел, что у избы через улицу стоят кони и несколько колчаковцев, привлеченных шумом, смотрят в сторону Галактионова дома.
— Пусть спускается! Избу запалим!
«Пропал… — Тимоша сжал кулаки. Но это все, что он мог сделать. Оружия у него не было. — И чего я полез на чердак?.. В избе было бы не хуже. Все равно допрашивать стали».
— Эй, паря, слезай! А то хуже будет! — кричали из сеней.
Тимоша молчал.
— В чем дело? — послышался властный голос.
— Партизана нашли, господин ефрейтор!
— Откуда ты знаешь, что партизан? — поинтересовался тот же голос.
— А чего ему прятаться, коли не партизан? Партизан, господин ефрейтор!
Вслушиваясь в голоса врагов, Тимоша ощущал, как томительно-тоскливо сжимается его сердце. Он понимал, что беда, которая пришла так негаданно, неотвратима и ужасна.
Кто-то вынес в сени жировик, и теперь Тимоша видел, как по скатам крыши пляшут и мечутся уродливые страшные тени. Это жуткое зрелище отвлекло его даже на некоторое время от разговоров, которые продолжались внизу, в сенях. Может быть, потому, что уже было неважно, о чем там говорят, — все равно конец. Они ведь и спрашивать особо не станут: пришел ночью, да еще прячется, — значит, партизан. Эх, как получилось!
«Отец! Почему же ты не разрешил мне взять наган? — в тоске подумал Тимоша. — Разве ты не знал, что может так полечиться? Но ты ответил мне: «В разведку никто не берет оружия…» Так я не в разведку только пошел, а за гранатами, которые прислали из города… Догадаться бы мне взять хоть одну из подпола. Их Матрена в картошке спрятала… Я бы им устроил!»
— У него там есть оружие? — спросил начальнический голос в сенях.
— Откуда я знаю? — глухо ответил Галактион. — Зашел человек переночевать, а вас услышал, на чердак убежал. Что же, теперь и пустить никого нельзя?
— Рассказывай! — приказал все тот же голос. — Поднимись на чердак и скажи, чтоб спускался. Не то всех твоих щенят передушим! Слышишь? И чтоб без фокусов.
Тимоша живо представил себе пять мордашек, глядящих с печи. Потом он вдруг услышал их крик, испуганный, беззащитный, донесшийся до него сквозь потолок. Тогда солдаты, верно, стали бить Галактиона, пока не догадались, что скрыться в доме можно в подполье или на чердаке. Бот бы ему спрятаться в подполе! А что тогда было бы с семьей Галактиона?
По последнему венцу стукнули жерди приставной лестницы.
— Последний раз говорю — иди! Скажи, чтоб спускался. И без фокусов.
Промерзшие перекладины заскрипели под тяжестью Галактиона. Его голова показалась под последним венцом неожиданно быстро. По крайней мере, так представилось Тимоше. Галактион тяжело дышал. Пар от его дыхания отливал радугой в свете жировика, горевшего внизу. Лица Галактиона не было видно, только темные очертания всклокоченных волос на голове.
Внизу стояла тишина. Изредка слышался морозный скрип. Кто-то из колчаковцев переминался с ноги на ногу.
Галактион проговорил глухо и хрипло:
— Спускайся, паря… Мне не себя… Детей пожалей…
Тимоша глотнул несколько раз:
— Иду…
И сошел вниз.
Повизгивали промерзшие перекладины времянки под валенками Тимоши. Колчаковцы стояли, смотрели, как он спускается. Огонек жировика уродливо освещал их задранные вверх лица.
«Может, ничего и не случится? — подумал Тимоша. — Напрасно я боялся…»
— Он! — закричал вдруг один из колчаковцев. — Он! Он в Еремеевке орудовал!
Колчаковец выхватил шашку из ножен, бросился к Тимоше, но его остановил взнузданный портупеей офицер:
— Куда?! Без тебя разберемся. Успеешь развалить ему башку.
— Он! — никак не хотел успокоиться колчаковец. — Попался, гаденыш!
Офицер стал перед Тимошей и, покачиваясь с носков на пятки хрупающих на морозе сапог, спросил:
— Правду он говорит?
— Нет. Я из Медведевки. Переночевать зашел.
— Ну, это мы проверим. И быстро. Пошли! Ты, Зацепин, с нами.
Тимошу провели в другую избу. Там за столом сидел другой офицер, с тощим лицом и щегольскими закрученными усами, с погонами прапорщика.
— Партизана нашли, господин прапорщик!
— Здесь? Так далеко от Горелого! Странно. Сознался?
— Никак нет. Вот Зацепин говорит, что видел его в Еремеевке.
— А! Так вот пусть Зацепин его и спрашивает.
«Откуда они знают о Горелом? Кто выдал? — Эта мысль словно обожгла сознание Тимоши. — Откуда им известно про Горелое? Что делать?»
Ему приказали снять полушубок. Он выполнил распоряжение машинально, не задумываясь, что бы это могло значить. Мысль его была занята одним: как отвести от отряда угрозу неожиданного налета карателей.
— Ну, будешь отвечать? — очень спокойно спросил поручик. — Имей в виду, у колчаковцев еще никто не молчал. Почему, зачем ты здесь? Кто послал?
Но Тимоша молчал.
«Что же они от меня хотят? — подумал он. — Они знают про Горелое урочище».
Тимоша смотрел в пол перед собой и видел, как поручик кивнул и Зацепин, плюнув в кулак, подошел к нему. Сильный удар опрокинул Тимошу навзничь. Он стукнулся головой о стену, потерял на мгновение сознание, очнулся от боли в животе, скрючился. Но удары сыпались градом. Зацепин бил его ногами.
Поручик снова задавал те же вопросы. Его голос доходил до Тимоши откуда-то издалека. Тимоше давали передохнуть, пить, брызгали в лицо п снова били. Поручик опять задавал свои вопросы.
В один из таких перерывов Тимоша осознал, что колчаковцы хотят окончательно увериться в местонахождении отряда, что они сомневаются в правильности своих сведений.
И, когда Зацепин, отерев пот и взбодрившись стопкой водки, вновь двинулся к нему, Тимоша, будто окончательно сломленный, заорал благим матом и на четвереньках отполз в дальний угол.
— Не надо! Не надо! Скажу!
Поручик махнул рукой, Зацепин отошел от Тимоши.
— Вот видишь, дурак, и заговорил. Начал бы раньше — не пришлось бы солдату об тебя сапоги обивать. Ну!
— Ушли они из Горелого… В Воронью падь перебрались.
— Врешь!
— Нет! Господин офицер, истинная правда. Как перед богом. А меня в Покровку послали, хлеба достать.
— К кому?
Тимоша помедлил только мгновение. Он знал, что в Покровке контрразведка захватила Оладьина, партизана, отпросившегося домой на похороны матери. Знали в отряде и о том, что Оладьина повесили. Может, у него и выбили колчаковцы признание, что отряд скрывается на заимке в Горелом урочище.
— К Оладьину… — тихо, словно через силу проговорил Тимоша, едва шевеля разбитыми губами.
— К кому? — привстал поручик.
— К Оладьину.
— Похоже, что не врешь.
— Не вру, не вру, господин офицер! Как перед богом!
— В карте разбираешься? Подойди сюда.
— Не играю, господин офицер. Не обучился играть. — Прогнусавил Тимоша. «Так я тебе и покажу по карте. А ты меня — в расход», — злорадно подумал он.
— Связать — и в подпол. Утром разберемся, — приказал поручик.
Спутав веревкой руки и ноги, Тимошу, словно куль, бросили в подвал. Он больно, так, что не смог сдержать стона, ударился грудью и затих. Подполье закрыли, и Тимоша остался в темноте наедине со своими тяжелыми мыслями. Он думал о своей несчастной доле, о Галактионе, которого тоже не оставят в покое. Но на него Тимоша надеялся, как на каменную стену. Не выдаст. Мало что не выдаст, но, коли удастся выйти ему из рук колчаковцев живым, сделает все для предупреждения отряда о карателях, о его, Тимошиной, судьбе. Конечно, его партизаны спасти никак не смогут. Сколько он может таскать за собой по урману колчаковцев и дурачить их. Ну, сутки, двое. А потом?..
Снег то валил густо, то совсем переставал.
Было не очень морозно, и Тимоше, одетому в ветхий зипун, даже стало жарко. Лыжи бежали споро. Дорога была наезжена и лишь кое-где переметена сугробами. Из тайги на проселок он вышел часа два назад, след его уже давно замело, и о том, что по нему можно найти партизанскую базу, беспокоиться не стоило. После каждого свидания с отцом у Тимоши становилось очень хорошо на душе. Виделись они теперь не часто. После нападения на карательный отряд отец не появлялся в селе. Да и не мог он появиться. Для односельчан он сапожничал в городе. Кто верил, а кто и нет, и лишь Тимоша, Никанор да дед Фома знали всю правду. То, что творилось перед осенью, оказалось лишь цветочками. В ноябре утвердился в Омске верховный правитель — диктатор, адмирал Колчак, которого по деревням называли Волчак, и не иначе, как шепотом, будто он вор ночной. Только Волчак этот был еще жутче: жег села, порол, вешал, расстреливал.
Точно плугом каким развалил Колчак надвое Сибирь, людей, души, а где по сердцу пришлось, то и сердце. Богатеи — те за власть Колчака, которая похлеще царской, — им раздолье. Бедняки — за Советы. Середняки — те тоже мотаться перестали. С Советами им воевать ни к чему, а за Колчака — не с руки. Но были и такие, что пошли за Колчаком. Вот хоть бы отец Саньки Ерошина. Того Саньки, с которым Тимоша лазал в огород отца Евлампия за огурцами. А Санька сбежал в урман. Долго отсиживался. Вернулся в село, чтоб едой запастись. А отец его выдал. Пороли Саньку, а Кузьма Ероншн приговаривал: мол, так и надо, не умничай. Только сагитировали колчаковцы Саньку Ерошина наоборот. Ушел. Пристал к партизанам.
А осенью выскочил их разъезд на берег реки, а на другом — колчаковцы объявились. Узнал Кузьма Ерошин сына и давай его честить. Когда слов не хватило, за карабин схватился. Коня под Санькой поранил.
Тут и Санька загорелся. Спешился. Сорвал винтовку с плеча. А батька его на том берегу буйствует.
— Стреляй, — кричит, — сукин сын! Стреляй в родного отца! Стреляй!
— Уходи, пока цел! Мы всё про тебя знаем! — ответил Санька.
Много за Кузьмой Ерошиным гнусных дел водилось, это действительно.
Кузьма рванул солдатскую рубаху на груди да так сына начал поносить, что побелел Санька. Потом поднял винтовку, приложил к плечу и порешил своего отца…
На его похоронах, говорят, отец Евлампий слезную заупокойную проповедь произнес…
Тимоша выбежал на лыжах к опушке тайги. Ветер со снегом ударил в лицо. Перед ним в ложбине приютилась деревенька. Стены изб казались черными пятнами, а заметенных крыш и не различишь. Время не совсем уж позднее, до полночи далеко, но в окнах ни огонька. Оттолкнувшись палками, Тимоша поехал по склону к крайней избенке. Добравшись через сугроб к крыльцу, постучал в ставню условной дробью. Подождал. Заскрипел деревянный засов у двери.
— Кто там?
— Я, дядя Галактион. Макаров. Тимошка.
— Я думал, завтра придешь.
— Дело передали?
— Заходи, хоть отдышись. Переночуешь? Куда в такую собачью погоду.
Тимофей видел в сумраке сеней лишь белый лоб Галактиона. Лицо его до глаз заросло темной бородищей.
— Зайду.
В избе было душно. Жировик едва горел. Хозяйка тоже поднялась. Поставила на стол миску с румяной картошкой, молоко. Тимофей с охотой принялся за мятую запеченную картошку. Она была еще теплой. Подумал, что у матери получается душистее и мягче. Переговаривались шепотом.
— Посылочку утром достану. В подполье она. Картошкой завалена, — говорил, сверкая темными глазами, Галактион. Широкие рукава его рубахи скатились к локтям, открыв сильные жилистые руки. — Вон Матрена прятала. Не станут они при случае все подполье перерывать.
С печки глядели на Тимошу пять круглых мордашек.
Перехватив его взгляд, Галактион обернулся:
— Цыц! Бесенята… Несмышленыши. Погодки, а старшему семь.
— Ложились бы, Галактион, а то соседи свет увидят, — ласково сказала Матрена, — подумают, полуношничали. И так на тебя косовато смотрят. А дразнить не след.
Матрена, статная, как и хозяин, быстро прибрала со стола.
— Где спать будешь? Места у нас не ахти сколько.
— С ребятами, на печке.
И в это время на улице послышался топот, ржание коней. Хозяйка мигом задула жировик. Зашушукались и притихли на печи ребятишки.
— Времечко… Живешь зверем в норе, не знаешь, когда твой час придет.
Тимоша не ответил. Его мысли были заняты одним: приметили или не приметили всадники одинокий лыжный след, ведущий прямо к избе Галактиона. Хотя он и свернул с дороги и подошел к дому задами, до спуска-то он двигался прямо по дороге.
С улицы донеслась беспорядочная стрельба, то ли от усердия, то ли просто шума ради.
— Давай на чердак, — сказал Галактион, — авось пронесет.
На ходу накинув полушубок, Тимоша выскочил в сени. Хозяин показал приставную лестницу. Тимоша ощупью взобрался на чердак. Увидел в темноте светлеющее пятно слухового окна. Спотыкаясь обо что-то, направился к нему. Но не успел дойти. Внизу во входную дверь загрохотали рукоятками нагаек, потом сапогами. Тимоша затаился.
Галактион вышел не сразу, спросил сонным голосом:
— Чего там?
Из-за двери послышалась ругань.
— Так бы и говорили, — мрачно пробасил Галактион.
Заскрипел промерзший засов.
Топоча, колчаковцы ввалились в сени, прошли в избу. Сквозь потолок глухо слышались их голоса.
«Пронесло», — прерывисто вздохнув, подумал Тимоша. Теперь он ощутил, как мороз пробирался к телу и, поплотнее закутавшись в полушубок, присел, чтоб прикрыть зябнувшие колени. Он еще не остыл после бега на лыжах и теперь быстро озяб.
«Ничего, не замерзну, — успокаивал он себя. — Хорошо, что пронесло. Не заметили колчаковцы лыжни. Протерплю до утра как-нибудь, А может, ночью улизну…»
Внизу хлопнула дверь. Судя по топоту сапог, вышел колчаковец. Он ушел во двор, но очень скоро вернулся. В избе смолкли голоса. Потом отчаянно заверещали дети.
Тимоша насторожился. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия.
Дверь избы распахнулась и сразу несколько голосов заговорили громко, требовательно:
— Давай показывай! Где твой гость? Эй, паря! Чего ему прятаться? Тащи его к свету!
Затаив дыхание Тимоша слушал эти выкрики, стараясь сообразить, как же ему поступить. Он кинулся к светлому пятну слухового окна, но увидел, что у избы через улицу стоят кони и несколько колчаковцев, привлеченных шумом, смотрят в сторону Галактионова дома.
— Пусть спускается! Избу запалим!
«Пропал… — Тимоша сжал кулаки. Но это все, что он мог сделать. Оружия у него не было. — И чего я полез на чердак?.. В избе было бы не хуже. Все равно допрашивать стали».
— Эй, паря, слезай! А то хуже будет! — кричали из сеней.
Тимоша молчал.
— В чем дело? — послышался властный голос.
— Партизана нашли, господин ефрейтор!
— Откуда ты знаешь, что партизан? — поинтересовался тот же голос.
— А чего ему прятаться, коли не партизан? Партизан, господин ефрейтор!
Вслушиваясь в голоса врагов, Тимоша ощущал, как томительно-тоскливо сжимается его сердце. Он понимал, что беда, которая пришла так негаданно, неотвратима и ужасна.
Кто-то вынес в сени жировик, и теперь Тимоша видел, как по скатам крыши пляшут и мечутся уродливые страшные тени. Это жуткое зрелище отвлекло его даже на некоторое время от разговоров, которые продолжались внизу, в сенях. Может быть, потому, что уже было неважно, о чем там говорят, — все равно конец. Они ведь и спрашивать особо не станут: пришел ночью, да еще прячется, — значит, партизан. Эх, как получилось!
«Отец! Почему же ты не разрешил мне взять наган? — в тоске подумал Тимоша. — Разве ты не знал, что может так полечиться? Но ты ответил мне: «В разведку никто не берет оружия…» Так я не в разведку только пошел, а за гранатами, которые прислали из города… Догадаться бы мне взять хоть одну из подпола. Их Матрена в картошке спрятала… Я бы им устроил!»
— У него там есть оружие? — спросил начальнический голос в сенях.
— Откуда я знаю? — глухо ответил Галактион. — Зашел человек переночевать, а вас услышал, на чердак убежал. Что же, теперь и пустить никого нельзя?
— Рассказывай! — приказал все тот же голос. — Поднимись на чердак и скажи, чтоб спускался. Не то всех твоих щенят передушим! Слышишь? И чтоб без фокусов.
Тимоша живо представил себе пять мордашек, глядящих с печи. Потом он вдруг услышал их крик, испуганный, беззащитный, донесшийся до него сквозь потолок. Тогда солдаты, верно, стали бить Галактиона, пока не догадались, что скрыться в доме можно в подполье или на чердаке. Бот бы ему спрятаться в подполе! А что тогда было бы с семьей Галактиона?
По последнему венцу стукнули жерди приставной лестницы.
— Последний раз говорю — иди! Скажи, чтоб спускался. И без фокусов.
Промерзшие перекладины заскрипели под тяжестью Галактиона. Его голова показалась под последним венцом неожиданно быстро. По крайней мере, так представилось Тимоше. Галактион тяжело дышал. Пар от его дыхания отливал радугой в свете жировика, горевшего внизу. Лица Галактиона не было видно, только темные очертания всклокоченных волос на голове.
Внизу стояла тишина. Изредка слышался морозный скрип. Кто-то из колчаковцев переминался с ноги на ногу.
Галактион проговорил глухо и хрипло:
— Спускайся, паря… Мне не себя… Детей пожалей…
Тимоша глотнул несколько раз:
— Иду…
И сошел вниз.
Повизгивали промерзшие перекладины времянки под валенками Тимоши. Колчаковцы стояли, смотрели, как он спускается. Огонек жировика уродливо освещал их задранные вверх лица.
«Может, ничего и не случится? — подумал Тимоша. — Напрасно я боялся…»
— Он! — закричал вдруг один из колчаковцев. — Он! Он в Еремеевке орудовал!
Колчаковец выхватил шашку из ножен, бросился к Тимоше, но его остановил взнузданный портупеей офицер:
— Куда?! Без тебя разберемся. Успеешь развалить ему башку.
— Он! — никак не хотел успокоиться колчаковец. — Попался, гаденыш!
Офицер стал перед Тимошей и, покачиваясь с носков на пятки хрупающих на морозе сапог, спросил:
— Правду он говорит?
— Нет. Я из Медведевки. Переночевать зашел.
— Ну, это мы проверим. И быстро. Пошли! Ты, Зацепин, с нами.
Тимошу провели в другую избу. Там за столом сидел другой офицер, с тощим лицом и щегольскими закрученными усами, с погонами прапорщика.
— Партизана нашли, господин прапорщик!
— Здесь? Так далеко от Горелого! Странно. Сознался?
— Никак нет. Вот Зацепин говорит, что видел его в Еремеевке.
— А! Так вот пусть Зацепин его и спрашивает.
«Откуда они знают о Горелом? Кто выдал? — Эта мысль словно обожгла сознание Тимоши. — Откуда им известно про Горелое? Что делать?»
Ему приказали снять полушубок. Он выполнил распоряжение машинально, не задумываясь, что бы это могло значить. Мысль его была занята одним: как отвести от отряда угрозу неожиданного налета карателей.
— Ну, будешь отвечать? — очень спокойно спросил поручик. — Имей в виду, у колчаковцев еще никто не молчал. Почему, зачем ты здесь? Кто послал?
Но Тимоша молчал.
«Что же они от меня хотят? — подумал он. — Они знают про Горелое урочище».
Тимоша смотрел в пол перед собой и видел, как поручик кивнул и Зацепин, плюнув в кулак, подошел к нему. Сильный удар опрокинул Тимошу навзничь. Он стукнулся головой о стену, потерял на мгновение сознание, очнулся от боли в животе, скрючился. Но удары сыпались градом. Зацепин бил его ногами.
Поручик снова задавал те же вопросы. Его голос доходил до Тимоши откуда-то издалека. Тимоше давали передохнуть, пить, брызгали в лицо п снова били. Поручик опять задавал свои вопросы.
В один из таких перерывов Тимоша осознал, что колчаковцы хотят окончательно увериться в местонахождении отряда, что они сомневаются в правильности своих сведений.
И, когда Зацепин, отерев пот и взбодрившись стопкой водки, вновь двинулся к нему, Тимоша, будто окончательно сломленный, заорал благим матом и на четвереньках отполз в дальний угол.
— Не надо! Не надо! Скажу!
Поручик махнул рукой, Зацепин отошел от Тимоши.
— Вот видишь, дурак, и заговорил. Начал бы раньше — не пришлось бы солдату об тебя сапоги обивать. Ну!
— Ушли они из Горелого… В Воронью падь перебрались.
— Врешь!
— Нет! Господин офицер, истинная правда. Как перед богом. А меня в Покровку послали, хлеба достать.
— К кому?
Тимоша помедлил только мгновение. Он знал, что в Покровке контрразведка захватила Оладьина, партизана, отпросившегося домой на похороны матери. Знали в отряде и о том, что Оладьина повесили. Может, у него и выбили колчаковцы признание, что отряд скрывается на заимке в Горелом урочище.
— К Оладьину… — тихо, словно через силу проговорил Тимоша, едва шевеля разбитыми губами.
— К кому? — привстал поручик.
— К Оладьину.
— Похоже, что не врешь.
— Не вру, не вру, господин офицер! Как перед богом!
— В карте разбираешься? Подойди сюда.
— Не играю, господин офицер. Не обучился играть. — Прогнусавил Тимоша. «Так я тебе и покажу по карте. А ты меня — в расход», — злорадно подумал он.
— Связать — и в подпол. Утром разберемся, — приказал поручик.
Спутав веревкой руки и ноги, Тимошу, словно куль, бросили в подвал. Он больно, так, что не смог сдержать стона, ударился грудью и затих. Подполье закрыли, и Тимоша остался в темноте наедине со своими тяжелыми мыслями. Он думал о своей несчастной доле, о Галактионе, которого тоже не оставят в покое. Но на него Тимоша надеялся, как на каменную стену. Не выдаст. Мало что не выдаст, но, коли удастся выйти ему из рук колчаковцев живым, сделает все для предупреждения отряда о карателях, о его, Тимошиной, судьбе. Конечно, его партизаны спасти никак не смогут. Сколько он может таскать за собой по урману колчаковцев и дурачить их. Ну, сутки, двое. А потом?..