Страница:
По этому поводу не возникало разнотолков.
Но последнюю, четвертую группу слов: «много высоких деревьев», «покрытые лесом» (склоны, долины или ущелья) и «вероятно, вулкан» не так-то просто было понять.
— Да, туф плодороден, — задумчиво согласилась Лиза.
— Во времена Спартака, — сказал Савчук, выпрямляясь (ему удалось наконец разжечь мох), — во времена Спартака кратер Везувия густо зарос деревьями. Лес был так обширен, что в нем могла укрыться вся армия восставших рабов…
— Видишь, и Владимир Осипович подтверждает!.. А потом, зря, что ли, Петр Арианович занимался вулканологией? Ведь он хотел выписать в Якутск книги о вулканах. Значит, тогда еще считал, что в Сибири есть вулканы, и не только на Камчатке…
— Петр Арианович мог ошибиться.
Эти слова Лизы я воспринял как кощунство.
— Петр Арианович?! Ну, знаешь ли!..
— Напрасно кипятишься. Не меньше твоего люблю и уважаю Петра Ариановича… Но послушайте вы, Володя. Будьте нашим судьей! Находясь в ссылке, Петр Арианович был лишен общения с другими учеными?
— Конечно.
— Не мог следить за последними научными новостями?
— Где уж из ссылки следить!
— Ему, заметьте, не разрешили выписать ни одной книги по вулканологии. Уверена, он даже не знал о существовании так называемых ложных вулканов.
— А что это?
— Есть разные ложные вулканы… — Лиза замялась. — Ну, я пока расскажу только об одной категории их. Это дымящиеся сопки в Саянах.
— В Саянах?
— Да. По берегам Енисея на отрогах Саян есть сопки, над которыми курится дым. Местные жители называют их вулканами. Но это неправильно. За дым принимают теплый водяной пар, который выделяется из многочисленных расщелин в горе.
— Пусть так: не Саяны, а Камчатка! — подхватил я. — Полуостров вулканов! Вот такой, если хотите знать, представляю себе Быррангу!
— Но ведь вы, Лизочка, бывали на Камчатке, — примирительно сказал Савчук.
— Правильно! Ты в прошлом году была на Камчатке. Даже спускалась зачем-то в один из кратеров. Как его?.. Урона?.. Узора?..
— Узона. В том-то и дело, товарищи, что пейзаж Узоны совершенно не похож на пейзаж ущелья или долины «детей солнца», поскольку мы можем судить о нем из описаний Бульчу.
— Чем не похож?
— Судите сами. Кратер Узона — это почти круглая, несколько километров в диаметре, впадина. Средняя часть ее занята озером. Ландшафт совершенно дантовский — зловещий, безжизненный. Для душ грешников приготовлены двухместные и одноместные ванны — кипящие бассейны диаметром в один, два или три метра. Пар так и валит из них! Я, кстати сказать, чуть было не свалилась в такое уютное озерцо…
Я насторожился.
— Ничего не говорила об этом.
— Не хотела тебя волновать… Не злись, не злись! Не свалилась же!.. Земля там действительно горячая на ощупь. Но сходство на этом кончается. Покрыта земля желтовато-белой коркой из кремнезема, очень грязной и противной на вид, хрустящей под ногами. Понятно, и в помине нет никакой растительности, никаких цветов, никаких деревьев. Что же это за оазис, помилуйте!
— Вулкан не обязателен, Алексей Петрович, — провозгласил Савчук. — Оазис может возникнуть без участия вулканических сил.
— Ну вот, и вы против меня?
— Я покажу на карте такой оазис, даже два!..
Он вытащил из полевой сумки уже известную мне карту расселения народов Сибири, похожую на одеяло из разноцветных лоскутков.
— Обратите внимание: два коричневых — якутских — островка среди желтого — тунгусского — моря.
— Ну, видим островки.
— А если посмотреть на обыкновенную карту, те же островки окрашены ярко-зеленой краской. Почему?
— Оазисы?
— Вот именно. В среднем течении Лены на пространствах лесостепи сохранились два реликтовых степных оазиса. Прослышав о тамошней высокой и сочной траве, предки якутов прикочевали сюда из Прибайкалья вместе со своими стадами. В отличие от тунгусов-охотников якуты — степняки, скотоводы. Для скота им обязательно нужна трава. Вот вам оазисы без вулканов…
Я возмутился:
— Уж это, извините меня, в огороде бузина, а в Киеве дядька! В Якутии вашей растет трава, и только! А в горах Бырранга — деревья в три человеческих роста, в сентябре цветы, весна наступает необычайно рано.
Лиза неожиданно засмеялась. Мы с недоумением посмотрели на нее.
— Как два мальчика, которые поссорились во время игры в бабки. Подеритесь еще!
— С тобой мы дрались уже, — сказал я, остывая.
— Помню, как же!.. Я свалила тебя в снег.
— Свалила? Вот еще! Я сам споткнулся.
— Сам, сам, — тотчас же уступила Лиза, улыбаясь. — Я вспомнила: ты споткнулся о порожек! — Она обернулась к Савчуку: — Наши взаимоотношения начались в детстве с драки…
— Лучше, если дружба и любовь начинаются с драки, а не наоборот, — глубокомысленно объявил Савчук, поднимая половник, которым размешивал суп в котелке. (Сегодня была его очередь готовить обед.)
Смехом всегда кончались подобные маленькие стычки. Лиза удивительно умела разрядить атмосферу спора, заметив, что та накаляется выше нормы. Шутка — это был клапан, с помощью которого спускались пары в котле.
— Кстати о девочках и мальчиках, — продолжал я. — Помните, Владимир Осипович, вы рассказали как-то об одной девочке и двух мальчиках, которые пролезали в «замочную скважину»?
Савчук улыбнулся.
— Это было в книге, которую я прочел в детстве, — пояснил он Лизе. — Через волшебную замочную скважину они попадали в прошлое: в семнадцатый век, в четырнадцатый, в каменный…
— Поняла! Мне нравится это! — Глаза Лизы заблестели. — Хочешь сказать, Леша, что мы похожи на них?
— Очень!
— А где же наша «замочная скважина»?
Я показал на отроги Бырранги, почти вплотную подступившие к озеру:
— Где-то там!..
— А, ты о реке, не показанной на карте?
— Ага!
— Ну, эту «замочную скважину» еще надо найти. Замок-то ведь с секретом!..
«Замочную скважину» помог найти Жора.
Берега Яму-Бойкуры представляют собой настоящий лабиринт со множеством узких, окаймленных тальником проток и бухточек. Каждую из них можно принять за устье реки и, только углубившись в нее на добрый десяток километров, убедиться, что это всего лишь длинный залив.
Нганасаны избегали бывать в этих местах. Какое-то непонятное отвращение или боязнь, связанные со старинными запретами, останавливали их. Именно здесь проходила та невидимая черта, которую они ни за что не решались перешагнуть.
Надежда на Бульчу тоже была плоха. Ведь он бывал на реке много лет назад, и страх, который не оставлял его тогда ни на минуту, пожалуй, совсем отшиб у него память.
Савчук учитывал все это, когда договаривался с Аксеновым насчет присылки самолета.
На другой день после того, как мы прибыли к подножию Бырранги, над притихшим, словно бы заснувшим озером прокатился ликующий гул гидроплана, круто идущего на посадку.
— А я по-летнему, — прокричал улыбающийся Жора, посадив гидроплан на воду. — Переобулся, как видите! Сменил лыжи на поплавки. Ну, кто на разведку со мной? Вы, Владимир Осипович? Или вы, Алексей Петрович?
Но в разведывательный полет решили отправить Бульчу.
Услышав обо всем, старый охотник очень взволновался. Лететь — в первый раз в жизни! — было страшновато. Он даже отступил на два-три шага от воды, а две дочери его, стоявшие тут же, поспешно ухватили старика за полы сокуя. Поза была отнюдь не героическая.
Мантугана (один из многочисленных зятьев) негромко хихикнул. Это решило дело. Продолжая недоверчиво приглядываться к самолету, Бульчу полез на крыло. Его подсадили. Дочери с воплями ужаса и скорби побежали по берегу за гидропланом, который брал разбег.
Даже после того как гидроплан с Жорой и Бульчу благополучно оторвался от воды, обе нганасанки продолжали воздевать руки и перекликаться визгливыми сердитыми голосами. Сколько хлопот, однако, доставляет им этот невозможный, несерьезный человек — их отец! Добро бы еще молодой рискнул подняться на воздух, а то старик, старик!.. Долго ли в его годы свалиться с самолета!
Но вопреки всем страхам беспокойный старик спустя полчаса был доставлен обратно в полной сохранности. Он вылез из гидроплана пошатываясь, несколько ошеломленный и оглушенный.
Впрочем, придя в себя, охотник заулыбался. Еще бы!.. Теперь-то он стал действительно самым передовым человеком в таймырской тундре: не только слушал радио и видел кино (десять раз!), но и летал по воздуху наподобие птицы!..
— Ни одного шамана, однако, не встретил, — сообщил он, посматривая на присмиревшего Мантугану.
— Какого шамана? — не понял я.
— Не летают шаманы там. Один Бульчу летает! — И, довольный шуткой, старый охотник хлопнул себя по ляжкам и закатился хохотом.
Ну, ясно! Ведь Бульчу побывал на «старой шаманской трассе», на воздушных подходах к Стране Семи Трав!..
Жора перебрался с гидроплана на берег.
— Нашли устье реки. В правом углу залива, — доложил он Савчуку, показывая на карте. — Старик правильно объяснял. Отсюда километров двенадцать-пятнадцать. Перед входом в реку — отмель, пять небольших островков. Да я провожу вас!
Работяга-гидроплан снова промчался по озеру, пеня его угрюмую воду, и взмыл в воздух.
Следом за ним двинулись по берегу и мы, сопровождаемые всем взрослым населением стойбища.
Сегодня ради нас было забыто старое суеверие. Нганасаны, привыкшие за время совместного путешествия разделять наши интересы, увлеченные не меньше нас поисками сказочного народа, безбоязненно переступили запретный предел и углубились в предгорья Бырранги…
До реки, не показанной на карте, мы добрались в полночь, но об этом можно было узнать, только взглянув на часы. Солнце по-прежнему кружило над тундрой, воздух был прозрачно-светлым, каким-то струящимся. Скалы, травы, цветы словно бы притаились вокруг, ожидая чего-то.
А быть может, собственное свое настроение я переносил на природу? Ведь сегодня должен был приоткрыться наконец сказочный ларец, полный тайн!..
Без помощи Жоры, конечно, не удалось бы сразу найти устье реки. Лед, каждую весну спускавшийся с ее верховьев, нагромоздил здесь кучи камня. Пять островков с протоками между ними образовали дельту реки. Она густо заросла цветами и травой.
Мне представилось, как много лет назад молодой Бульчу пригнал сюда запыхавшихся оленей. Вот он мечется на льду, пугливо озираясь, стараясь сбить со следа сказочную женщину в черном. Потом, решившись, ныряет наугад в один из узких протоков.
Я оглянулся на Бульчу. Он был встревожен, проявлял растерянность, то и дело останавливался и озирался по сторонам. По-видимому, пейзаж очень изменился с тех пор, как здесь побывал старый охотник.
Вдруг лицо его прояснилось. Спотыкаясь, Бульчу подбежал к камню, лежавшему в отдалении от берега, и, будто узнав знакомого, заплясал подле него.
— Первый страж реки! — торжествующе прокричал он.
Я думал, что увижу нечто вроде статуи, и был разочарован. Меньше всего скала напоминала человека. Но выяснилось, что на скалу надо смотреть снизу, со стороны реки. Тогда она становилась похожей на человека, сидящего в позе ожидания.
Второй страж реки находился поодаль, несколько выше по течению. На Чукотке такие камни называют «кигиляхами» — человеко-камнями.
Итак, это действительно было устье реки, по которой странствовал Бульчу! К ее верховьям должны были мы подняться, чтобы попасть в оазис «детей солнца».
Но последнюю, четвертую группу слов: «много высоких деревьев», «покрытые лесом» (склоны, долины или ущелья) и «вероятно, вулкан» не так-то просто было понять.
— Да, туф плодороден, — задумчиво согласилась Лиза.
— Во времена Спартака, — сказал Савчук, выпрямляясь (ему удалось наконец разжечь мох), — во времена Спартака кратер Везувия густо зарос деревьями. Лес был так обширен, что в нем могла укрыться вся армия восставших рабов…
— Видишь, и Владимир Осипович подтверждает!.. А потом, зря, что ли, Петр Арианович занимался вулканологией? Ведь он хотел выписать в Якутск книги о вулканах. Значит, тогда еще считал, что в Сибири есть вулканы, и не только на Камчатке…
— Петр Арианович мог ошибиться.
Эти слова Лизы я воспринял как кощунство.
— Петр Арианович?! Ну, знаешь ли!..
— Напрасно кипятишься. Не меньше твоего люблю и уважаю Петра Ариановича… Но послушайте вы, Володя. Будьте нашим судьей! Находясь в ссылке, Петр Арианович был лишен общения с другими учеными?
— Конечно.
— Не мог следить за последними научными новостями?
— Где уж из ссылки следить!
— Ему, заметьте, не разрешили выписать ни одной книги по вулканологии. Уверена, он даже не знал о существовании так называемых ложных вулканов.
— А что это?
— Есть разные ложные вулканы… — Лиза замялась. — Ну, я пока расскажу только об одной категории их. Это дымящиеся сопки в Саянах.
— В Саянах?
— Да. По берегам Енисея на отрогах Саян есть сопки, над которыми курится дым. Местные жители называют их вулканами. Но это неправильно. За дым принимают теплый водяной пар, который выделяется из многочисленных расщелин в горе.
— Пусть так: не Саяны, а Камчатка! — подхватил я. — Полуостров вулканов! Вот такой, если хотите знать, представляю себе Быррангу!
— Но ведь вы, Лизочка, бывали на Камчатке, — примирительно сказал Савчук.
— Правильно! Ты в прошлом году была на Камчатке. Даже спускалась зачем-то в один из кратеров. Как его?.. Урона?.. Узора?..
— Узона. В том-то и дело, товарищи, что пейзаж Узоны совершенно не похож на пейзаж ущелья или долины «детей солнца», поскольку мы можем судить о нем из описаний Бульчу.
— Чем не похож?
— Судите сами. Кратер Узона — это почти круглая, несколько километров в диаметре, впадина. Средняя часть ее занята озером. Ландшафт совершенно дантовский — зловещий, безжизненный. Для душ грешников приготовлены двухместные и одноместные ванны — кипящие бассейны диаметром в один, два или три метра. Пар так и валит из них! Я, кстати сказать, чуть было не свалилась в такое уютное озерцо…
Я насторожился.
— Ничего не говорила об этом.
— Не хотела тебя волновать… Не злись, не злись! Не свалилась же!.. Земля там действительно горячая на ощупь. Но сходство на этом кончается. Покрыта земля желтовато-белой коркой из кремнезема, очень грязной и противной на вид, хрустящей под ногами. Понятно, и в помине нет никакой растительности, никаких цветов, никаких деревьев. Что же это за оазис, помилуйте!
— Вулкан не обязателен, Алексей Петрович, — провозгласил Савчук. — Оазис может возникнуть без участия вулканических сил.
— Ну вот, и вы против меня?
— Я покажу на карте такой оазис, даже два!..
Он вытащил из полевой сумки уже известную мне карту расселения народов Сибири, похожую на одеяло из разноцветных лоскутков.
— Обратите внимание: два коричневых — якутских — островка среди желтого — тунгусского — моря.
— Ну, видим островки.
— А если посмотреть на обыкновенную карту, те же островки окрашены ярко-зеленой краской. Почему?
— Оазисы?
— Вот именно. В среднем течении Лены на пространствах лесостепи сохранились два реликтовых степных оазиса. Прослышав о тамошней высокой и сочной траве, предки якутов прикочевали сюда из Прибайкалья вместе со своими стадами. В отличие от тунгусов-охотников якуты — степняки, скотоводы. Для скота им обязательно нужна трава. Вот вам оазисы без вулканов…
Я возмутился:
— Уж это, извините меня, в огороде бузина, а в Киеве дядька! В Якутии вашей растет трава, и только! А в горах Бырранга — деревья в три человеческих роста, в сентябре цветы, весна наступает необычайно рано.
Лиза неожиданно засмеялась. Мы с недоумением посмотрели на нее.
— Как два мальчика, которые поссорились во время игры в бабки. Подеритесь еще!
— С тобой мы дрались уже, — сказал я, остывая.
— Помню, как же!.. Я свалила тебя в снег.
— Свалила? Вот еще! Я сам споткнулся.
— Сам, сам, — тотчас же уступила Лиза, улыбаясь. — Я вспомнила: ты споткнулся о порожек! — Она обернулась к Савчуку: — Наши взаимоотношения начались в детстве с драки…
— Лучше, если дружба и любовь начинаются с драки, а не наоборот, — глубокомысленно объявил Савчук, поднимая половник, которым размешивал суп в котелке. (Сегодня была его очередь готовить обед.)
Смехом всегда кончались подобные маленькие стычки. Лиза удивительно умела разрядить атмосферу спора, заметив, что та накаляется выше нормы. Шутка — это был клапан, с помощью которого спускались пары в котле.
— Кстати о девочках и мальчиках, — продолжал я. — Помните, Владимир Осипович, вы рассказали как-то об одной девочке и двух мальчиках, которые пролезали в «замочную скважину»?
Савчук улыбнулся.
— Это было в книге, которую я прочел в детстве, — пояснил он Лизе. — Через волшебную замочную скважину они попадали в прошлое: в семнадцатый век, в четырнадцатый, в каменный…
— Поняла! Мне нравится это! — Глаза Лизы заблестели. — Хочешь сказать, Леша, что мы похожи на них?
— Очень!
— А где же наша «замочная скважина»?
Я показал на отроги Бырранги, почти вплотную подступившие к озеру:
— Где-то там!..
— А, ты о реке, не показанной на карте?
— Ага!
— Ну, эту «замочную скважину» еще надо найти. Замок-то ведь с секретом!..
«Замочную скважину» помог найти Жора.
Берега Яму-Бойкуры представляют собой настоящий лабиринт со множеством узких, окаймленных тальником проток и бухточек. Каждую из них можно принять за устье реки и, только углубившись в нее на добрый десяток километров, убедиться, что это всего лишь длинный залив.
Нганасаны избегали бывать в этих местах. Какое-то непонятное отвращение или боязнь, связанные со старинными запретами, останавливали их. Именно здесь проходила та невидимая черта, которую они ни за что не решались перешагнуть.
Надежда на Бульчу тоже была плоха. Ведь он бывал на реке много лет назад, и страх, который не оставлял его тогда ни на минуту, пожалуй, совсем отшиб у него память.
Савчук учитывал все это, когда договаривался с Аксеновым насчет присылки самолета.
На другой день после того, как мы прибыли к подножию Бырранги, над притихшим, словно бы заснувшим озером прокатился ликующий гул гидроплана, круто идущего на посадку.
— А я по-летнему, — прокричал улыбающийся Жора, посадив гидроплан на воду. — Переобулся, как видите! Сменил лыжи на поплавки. Ну, кто на разведку со мной? Вы, Владимир Осипович? Или вы, Алексей Петрович?
Но в разведывательный полет решили отправить Бульчу.
Услышав обо всем, старый охотник очень взволновался. Лететь — в первый раз в жизни! — было страшновато. Он даже отступил на два-три шага от воды, а две дочери его, стоявшие тут же, поспешно ухватили старика за полы сокуя. Поза была отнюдь не героическая.
Мантугана (один из многочисленных зятьев) негромко хихикнул. Это решило дело. Продолжая недоверчиво приглядываться к самолету, Бульчу полез на крыло. Его подсадили. Дочери с воплями ужаса и скорби побежали по берегу за гидропланом, который брал разбег.
Даже после того как гидроплан с Жорой и Бульчу благополучно оторвался от воды, обе нганасанки продолжали воздевать руки и перекликаться визгливыми сердитыми голосами. Сколько хлопот, однако, доставляет им этот невозможный, несерьезный человек — их отец! Добро бы еще молодой рискнул подняться на воздух, а то старик, старик!.. Долго ли в его годы свалиться с самолета!
Но вопреки всем страхам беспокойный старик спустя полчаса был доставлен обратно в полной сохранности. Он вылез из гидроплана пошатываясь, несколько ошеломленный и оглушенный.
Впрочем, придя в себя, охотник заулыбался. Еще бы!.. Теперь-то он стал действительно самым передовым человеком в таймырской тундре: не только слушал радио и видел кино (десять раз!), но и летал по воздуху наподобие птицы!..
— Ни одного шамана, однако, не встретил, — сообщил он, посматривая на присмиревшего Мантугану.
— Какого шамана? — не понял я.
— Не летают шаманы там. Один Бульчу летает! — И, довольный шуткой, старый охотник хлопнул себя по ляжкам и закатился хохотом.
Ну, ясно! Ведь Бульчу побывал на «старой шаманской трассе», на воздушных подходах к Стране Семи Трав!..
Жора перебрался с гидроплана на берег.
— Нашли устье реки. В правом углу залива, — доложил он Савчуку, показывая на карте. — Старик правильно объяснял. Отсюда километров двенадцать-пятнадцать. Перед входом в реку — отмель, пять небольших островков. Да я провожу вас!
Работяга-гидроплан снова промчался по озеру, пеня его угрюмую воду, и взмыл в воздух.
Следом за ним двинулись по берегу и мы, сопровождаемые всем взрослым населением стойбища.
Сегодня ради нас было забыто старое суеверие. Нганасаны, привыкшие за время совместного путешествия разделять наши интересы, увлеченные не меньше нас поисками сказочного народа, безбоязненно переступили запретный предел и углубились в предгорья Бырранги…
До реки, не показанной на карте, мы добрались в полночь, но об этом можно было узнать, только взглянув на часы. Солнце по-прежнему кружило над тундрой, воздух был прозрачно-светлым, каким-то струящимся. Скалы, травы, цветы словно бы притаились вокруг, ожидая чего-то.
А быть может, собственное свое настроение я переносил на природу? Ведь сегодня должен был приоткрыться наконец сказочный ларец, полный тайн!..
Без помощи Жоры, конечно, не удалось бы сразу найти устье реки. Лед, каждую весну спускавшийся с ее верховьев, нагромоздил здесь кучи камня. Пять островков с протоками между ними образовали дельту реки. Она густо заросла цветами и травой.
Мне представилось, как много лет назад молодой Бульчу пригнал сюда запыхавшихся оленей. Вот он мечется на льду, пугливо озираясь, стараясь сбить со следа сказочную женщину в черном. Потом, решившись, ныряет наугад в один из узких протоков.
Я оглянулся на Бульчу. Он был встревожен, проявлял растерянность, то и дело останавливался и озирался по сторонам. По-видимому, пейзаж очень изменился с тех пор, как здесь побывал старый охотник.
Вдруг лицо его прояснилось. Спотыкаясь, Бульчу подбежал к камню, лежавшему в отдалении от берега, и, будто узнав знакомого, заплясал подле него.
— Первый страж реки! — торжествующе прокричал он.
Я думал, что увижу нечто вроде статуи, и был разочарован. Меньше всего скала напоминала человека. Но выяснилось, что на скалу надо смотреть снизу, со стороны реки. Тогда она становилась похожей на человека, сидящего в позе ожидания.
Второй страж реки находился поодаль, несколько выше по течению. На Чукотке такие камни называют «кигиляхами» — человеко-камнями.
Итак, это действительно было устье реки, по которой странствовал Бульчу! К ее верховьям должны были мы подняться, чтобы попасть в оазис «детей солнца».
2. Тень шагает рядом
Еще в Новотундринске при обсуждении маршрута Аксенов предлагал нам двигаться по реке на моторном боте. Это было бы, конечно, удобно. Однако Бульчу предупредил, что река очень узкая, извилистая. Решили плыть на лодках.
Это были плоскодонки, сделанные по нашему специальному заказу в Новотундринске, сбитые из досок, очень легкие, подвижные. Сидеть в них полагалось как в челне: лицом вперед, по ходу движения. Нос и корму закрыли брезентом — для людей были оставлены лишь небольшие отверстия.
Еще на озере я опробовал это хлипкое сооружение и остался им в общем доволен. В такой лодчонке едешь закупоренным по пояс. Если и начнет захлестывать волна, — не страшно, вода стекает по брезенту в реку.
Едва было обнаружено устье реки, не показанной на карте, как мы, не мешкая, уселись в лодки. В одной поместились я и Лиза, в другой — Савчук и Бульчу.
Лица провожающих выражали участие и беспокойство: мы очень сдружились за дорогу с нганасанами.
Особенно много внимания уделялось Лизе. Камсэ тщательно, несколько раз проверил, устойчива ли наша лодка, хорошо ли прилажен брезент. Мантугана и его сын, стоя по колено в воде, придерживали лодку за борт, ожидая, когда Савчук даст сигнал к отплытию.
Лишь один из провожающих — молодой человек в короткой меховой безрукавке — косился на Лизу с антипатией. Это был родственник Аксенова, долган, студент-метеоролог, которого предполагалось взять в поход четвертым. Прилет Лизы, как говорится, вывел его из игры.
Впрочем, до последнего момента упрямец не терял надежды. В пути он делился со мною своими соображениями: Лиза могла расхвораться, могла «скиснуть», испугаться трудностей плавания.
Сейчас метеоролог тоскливо топтался на берегу, подходил то ко мне, то к Савчуку, нетерпеливо откашливался, делая самые убедительные жесты. Он хотел, чтобы мы провели в горах наблюдения над воздушными течениями.
— Если меня не можете взять, то хоть шарики мои возьмите, — клянчил студент. — Нет, правда, что вам стоит? Ведь их можно сложить и спрятать под сиденье.
— А газогенератор?
— Ну что ж такого! Он ведь маленький. В общем, не слишком уж большой. Зато какая польза для науки!..
В пользе я, признаться, был не очень уверен. Но Савчук, по мягкости характера, согласился. Газогенератор и «шарики» достались, конечно, на мою долю, хотя и без них было тесновато.
В лодке Савчука и Бульчу уложен был запас продовольствия, одеяла и палатка. В нашей с Лизой лодке помещались походная рация и аккумуляторы, тщательно обернутые клеенкой, чтобы в них невзначай не проникла вода.
Савчук взглянул на часы, Бульчу взмахнул веслом. На берегу раздались напутственные возгласы. Я поспешно обернулся, чтобы попрощаться с Камсэ, и чуть было не перевернул лодку.
Она все-таки была на редкость неустойчивой. Приходилось соразмерять и рассчитывать каждое свое движение, как акробату на проволоке. Для того чтобы обернуться, надо было разворачивать всю лодку.
Савчук оттолкнулся веслом от берега.
Мы быстро выгребли на середину реки. Течение было стремительное, веслом приходилось работать на совесть. Но в этом было что-то бодрящее. Мы шли к цели напролом, против течения!..
Нганасаны некоторое время сопровождали нас по берегу, прыгая по-воробьиному с кочки на кочку. Только сейчас я понял, как трудно было бы нам идти к горам пешком. Мох пружинит под ногами. Ноги скользят. Раскисшая после весенних дождей земля прикрыта тоненькой коркой. По такой еще не совсем просохшей земле идти гораздо труднее, чем по глубокому снегу. С пешехода сходит семь потов.
Но наши друзья-нганасаны еще долго шли по берегу, размахивая руками и крича что-то ободряющее. Эти проводы — всем народом — были очень волнующими, трогательными.
— Что ж, провожают по всем правилам, — сказал я Лизе. — Погляди-ка, даже с цветами!..
В руках у провожающих не было букетов. Цветы были вокруг нас. Накануне прошел дождь, и тундра имела необыкновенно нарядный вид.
Они удивительные, эти северные цветы. Окраска их неяркая, скромная, не бьющая в глаза, словно бы на них лежит очень тонкий, почти неуловимый слой тумана.
Цветы особенно ценятся за Полярным кругом. Не знаю, есть ли в южных широтах острова, названные в честь какого-нибудь цветка. А в Арктике есть — остров Сиверсии. Так назвал его известный русский путешественник Толль, который побывал на нем весной и был поражен огромным количеством цветов на сравнительно маленьком пространстве.
Сиверсию называют еще «таймырской розой».
Желтые хрупкие цветы «таймырской розы» рельефно выделялись на фоне снега. (На дне впадин еще белел снег.) Мелькнули золотистые лютики, за ними бледно-желтые маки, а дальше возник распадок, почти сплошь заросший незабудками. Запах был очень сильный, словно бы встречный ветер бросал в лицо душистые охапки травы.
Но вот пешеходы стали понемногу отставать. Дольше всех держался неугомонный студент-метеоролог. Он шел у самой воды, оживленно жестикулируя. Голоса слышно не было: наверное, просил не забыть о шарах. Потом и его юношески гибкая фигура исчезла за поворотом.
Однако нас еще долго сопровождал мажорный рокот самолета. Пилот Жора не мог так сразу расстаться с нами и провожал вверх по течению, вероятно, не менее пятнадцати минут.
Он то улетал вперед, то возвращался, делал круги, иногда проносился совсем низко над водой, так, что видно было его обращенное к нам широко улыбающееся загорелое лицо. Тогда Бульчу приосанивался. Он считал, что эти церемонии совершаются в его честь. Пилот прощается с отважным нганасаном, который не побоялся подняться на небо, чтобы увидеть оттуда устье реки, не показанной на карте.
Дело, наверное, заключалось в другом.
Дельта была очень разветвленной, запутанной. Заботливый Жора хотел помочь нам поскорее выбраться из лабиринта проток и бухточек. Мы плыли за гидропланом, будто привязанные невидимой нитью к весело поблескивавшей на солнце серебристой птице.
Только выведя нас на широкий плес, Жора счел наконец возможным расстаться с нами. Он сделал прощальный круг, приветственно помахал крыльями и лег на обратный курс, в Новотундринск.
Бульчу обернулся и прокричал что-то. Мы с Лизой подгребли ближе.
— Хороший человек Жора, — убежденно повторил Бульчу.
Конечно! Все люди, которые помогали нашей экспедиции, были очень хорошими людьми.
Неуверенно чувствуешь себя на реке в такой непрочной, крошечной скорлупке. Вверху облака, внизу отражение облаков. Кажется, что висишь между небом и землей.
Но предаваться размышлениям и переживаниям некогда. Все свое внимание необходимо сосредоточить на том, чтобы сохранить равновесие. Не так-то просто управлять лодкой на быстрой горной реке!
Я старался не смотреть на бурлящую темную воду, на грозные, почти вплотную придвинувшиеся скалы. Смотрел на спину Савчука впереди. По-прежнему эта успокоительно широкая, почти квадратная спина маячила передо мной, как недавно в тундре. Савчук, по-видимому, уже не раз бывал в подобных переделках, — это чувствовалось по уверенным взмахам его весла.
Сделав крутой поворот, река вступила в узкое серое ущелье. Было похоже, что по склонам струятся потоки гранита.
Каньон делался все уже и уже. Горы Бырранга сдвигались, словно бы пытаясь преградить нам дорогу.
Над головой по-прежнему голубело ясное небо, но тень от склонов покрывала реку, и мы двигались в синих сумерках.
Приблизительно через каждые полчаса Бульчу устраивал отдых. Приметив на крутом берегу куст полярной ивы, он поднимал весло стоймя, что служило сигналом для нас с Лизой. Мы подгребали к соседнему кусту и цеплялись за низко нависшие над водой сучья, чтобы не снесло течением.
Через пять минут, передохнув, возобновляли путешествие.
Во время привалов я устанавливал теодолит и производил астрономические определения долготы и широты.
Старая карта, изданная в 1838 году, никуда не годилась.
Если верить ей, получалось, что мы плывем по суше. Мало того. На карте в этом месте значилась низменность. Мы же двигались узкими горными теснинами. Вокруг громоздились горы Бырранга, подступавшие к Таймырскому озеру гораздо ближе, чем предполагалось до сих пор.
Это означало, что после нашего возвращения картографы будут менять цвета на карте. Вместо зеленого цвета, каким закрашивают равнину, на северный берег озера положат густую коричневую краску, обозначающую горы.
Увлекательно прослеживать течение реки, идти навстречу ей, ища, где же — за каким мыском, поворотом — находятся ее верховья, истоки, начало! Собственно говоря, таково существо почти всякой научно-исследовательской работы. Но мы искали истоки тайны в буквальном значении этого слова.
Пока что река текла строго с севера на юг. Впереди не исключены были, однако, сюрпризы. Река могла вильнуть, сделать прихотливый поворот, увести нас в сторону от гор, далеко на восток или на запад.
Между тем каждый километр давался с большим трудом. Идти на веслах против течения было очень утомительно. Я подумывал о парусе, но ветер в этих горах менялся беспрерывно, как у мыса Горн: то дул прямо в лоб, то вдруг принимался толкать в спину, то, выскочив откуда-то из-за поворота, с силой ударял в борт.
Ночевать пришлось на болоте, где земля ходила ходуном, прогибаясь, как резиновая. Вокруг громоздились крутые обрывистые берега. Эта мочажина, вклинившаяся между скалами, была единственным подходящим местом для привала.
В тот же вечер у костра состоялись «крестины» реки, которая не была нанесена на карту.
Савчук предложил название; Река Времен, так как, поднимаясь к ее верховьям, мы как бы совершали путешествие в минувшие века.
— Название отвечает характеру нашего путешествия, по преимуществу этнографического, — скромно добавил он.
Лиза, однако, обиделась за геологию, которую, по ее словам, представляла.
— Было! Было этнографическим, дорогой Володя, — возразила она. — Сейчас экспедиция комплексная — геолого-этнографическая. Так и Москва решила…
— Ну конечно! Этнографы нашли оазис, ткнули туда носом, а потом…
— Уж если речь зашла о том, что кто-то кого-то ткнул носом, — вмешался я, — то, по справедливости, нельзя забыть о гидрологах.
— Правильно, — поспешил согласиться Савчук. — Вы очень помогли в разгадке этнографического следа, сигнала SOS…
— Говорю не о себе. Но без Андрея и его помощников мы не имели бы письма, найденного в плавнике.
— В общем, нечто вроде эстафеты, — сказала Лиза, прекращая шутливую перебранку. — В дело вступают по очереди представители различных профессий…
— В том числе и охотник Бульчу. Как, кстати, назвал ты свою реку, Бульчу?
Я обернулся к Бульчу, который священнодействовал подле котелка, где варился ужин.
— Потаден, — отозвался наш проводник.
— А что это значит?
— Это искаженное русское «потаенная», — подхватил Савчук. — Нганасан переиначил на свой лад слово «потаенная». Получилось: Потаден.
— Тогда уж лучше Река Тайн, — сказал я. И медленно повторил, прислушиваясь: — Река Тайн! Да, неплохо звучит.
— А я бы назвала ее Огненная, — вдруг сказала Лиза.
— Огненная? Почему Огненная?
— Мне кажется, это ей подходит, — ответила Лиза, задумчиво глядя вдаль.
— Ты начинаешь мудрить, говорить загадками. Это скучно, милая. Нам и без того хватает загадок…
— Река Времен лучше всего, — стоял на своем Савчук. — Мы двигаемся именно против течения времени, поднимаемся к истокам истории человечества.
Посмотрев в сторону Бульчу, он добавил многозначительно:
— А может быть, еще конкретнее: к истокам истории нганасанов!
— О! Вот как?
— Да. Я надеюсь, что в горах живет древний народ палеоазиатов, предки современных нганасанов.
— Остановившиеся в своем развитии?
— Вроде того…
Мы поспорили еще немного и наконец сошлись на предложенном мною варианте: Река Тайн. Я нанес на карту новое название и дважды подчеркнул. Карта сразу же приобрела другой, более осмысленный вид, словно бы осветилась.
А утром, проснувшись, мы обнаружили, что у нас осталась всего одна лодка. Рядом с ней на сырой земле чернела глубокая борозда. По-видимому, другую лодку стащило с берега и унесло течением, пока мы спали.
Правда, Савчук (это была лодка Савчука и Бульчу) клялся, что он, как полагается, вытащил ее до половины на берег. По его словам, он прекрасно помнил это.
— Что я, маленький или впервые в экспедиции? — сердился этнограф. — Даже снизу закрепил колышками, честное слово! Почему вы молчите? Почему вы все смотрите на меня такими глазами?
— Мысленно вы были, наверное, уже в оазисе, когда закрепляли лодку, — пробормотала Лиза.
— Моя ошибка, признаю, — сурово сказал я. — Мне надо было присматривать за вами.
Бульчу ничего не сказал, но вид у него был очень недовольный. Догонять беглянку, конечно, не имело смысла. Это отняло бы у нас слишком много времени.
Устраиваясь накануне на ночлег, мы вытащили из лодки почти все, что находилось в ней. Пропали только две сковороды и одеяло. Однако часть груза все равно приходилось оставить. С собой мы могли взять только самое необходимое (рацию, ружья). Ведь нам надо было поместиться вчетвером в оставшейся лодке.
Дальнейшее продвижение по реке усложнялось…
На месте привала мы оставили палатку, одеяла, всю муку, консервы, даже сахар. Полностью должны были, так сказать, перейти на подножный корм. Но летом в тундре и в горах нельзя умереть с голоду, имея ружье.
Меню наше, увы, не отличалось разнообразием. Гусятина фигурировала во всех видах: жареный гусь, вареный гусь, суп из гуся, печенка гуся. Вскоре я уже не мог смотреть на гусей: живых и мертвых. Один лишь Бульчу наслаждался, обсасывая косточки и причмокивая.
Мы все в меру своих сил старались улучшить наш стол.
Это были плоскодонки, сделанные по нашему специальному заказу в Новотундринске, сбитые из досок, очень легкие, подвижные. Сидеть в них полагалось как в челне: лицом вперед, по ходу движения. Нос и корму закрыли брезентом — для людей были оставлены лишь небольшие отверстия.
Еще на озере я опробовал это хлипкое сооружение и остался им в общем доволен. В такой лодчонке едешь закупоренным по пояс. Если и начнет захлестывать волна, — не страшно, вода стекает по брезенту в реку.
Едва было обнаружено устье реки, не показанной на карте, как мы, не мешкая, уселись в лодки. В одной поместились я и Лиза, в другой — Савчук и Бульчу.
Лица провожающих выражали участие и беспокойство: мы очень сдружились за дорогу с нганасанами.
Особенно много внимания уделялось Лизе. Камсэ тщательно, несколько раз проверил, устойчива ли наша лодка, хорошо ли прилажен брезент. Мантугана и его сын, стоя по колено в воде, придерживали лодку за борт, ожидая, когда Савчук даст сигнал к отплытию.
Лишь один из провожающих — молодой человек в короткой меховой безрукавке — косился на Лизу с антипатией. Это был родственник Аксенова, долган, студент-метеоролог, которого предполагалось взять в поход четвертым. Прилет Лизы, как говорится, вывел его из игры.
Впрочем, до последнего момента упрямец не терял надежды. В пути он делился со мною своими соображениями: Лиза могла расхвораться, могла «скиснуть», испугаться трудностей плавания.
Сейчас метеоролог тоскливо топтался на берегу, подходил то ко мне, то к Савчуку, нетерпеливо откашливался, делая самые убедительные жесты. Он хотел, чтобы мы провели в горах наблюдения над воздушными течениями.
— Если меня не можете взять, то хоть шарики мои возьмите, — клянчил студент. — Нет, правда, что вам стоит? Ведь их можно сложить и спрятать под сиденье.
— А газогенератор?
— Ну что ж такого! Он ведь маленький. В общем, не слишком уж большой. Зато какая польза для науки!..
В пользе я, признаться, был не очень уверен. Но Савчук, по мягкости характера, согласился. Газогенератор и «шарики» достались, конечно, на мою долю, хотя и без них было тесновато.
В лодке Савчука и Бульчу уложен был запас продовольствия, одеяла и палатка. В нашей с Лизой лодке помещались походная рация и аккумуляторы, тщательно обернутые клеенкой, чтобы в них невзначай не проникла вода.
Савчук взглянул на часы, Бульчу взмахнул веслом. На берегу раздались напутственные возгласы. Я поспешно обернулся, чтобы попрощаться с Камсэ, и чуть было не перевернул лодку.
Она все-таки была на редкость неустойчивой. Приходилось соразмерять и рассчитывать каждое свое движение, как акробату на проволоке. Для того чтобы обернуться, надо было разворачивать всю лодку.
Савчук оттолкнулся веслом от берега.
Мы быстро выгребли на середину реки. Течение было стремительное, веслом приходилось работать на совесть. Но в этом было что-то бодрящее. Мы шли к цели напролом, против течения!..
Нганасаны некоторое время сопровождали нас по берегу, прыгая по-воробьиному с кочки на кочку. Только сейчас я понял, как трудно было бы нам идти к горам пешком. Мох пружинит под ногами. Ноги скользят. Раскисшая после весенних дождей земля прикрыта тоненькой коркой. По такой еще не совсем просохшей земле идти гораздо труднее, чем по глубокому снегу. С пешехода сходит семь потов.
Но наши друзья-нганасаны еще долго шли по берегу, размахивая руками и крича что-то ободряющее. Эти проводы — всем народом — были очень волнующими, трогательными.
— Что ж, провожают по всем правилам, — сказал я Лизе. — Погляди-ка, даже с цветами!..
В руках у провожающих не было букетов. Цветы были вокруг нас. Накануне прошел дождь, и тундра имела необыкновенно нарядный вид.
Они удивительные, эти северные цветы. Окраска их неяркая, скромная, не бьющая в глаза, словно бы на них лежит очень тонкий, почти неуловимый слой тумана.
Цветы особенно ценятся за Полярным кругом. Не знаю, есть ли в южных широтах острова, названные в честь какого-нибудь цветка. А в Арктике есть — остров Сиверсии. Так назвал его известный русский путешественник Толль, который побывал на нем весной и был поражен огромным количеством цветов на сравнительно маленьком пространстве.
Сиверсию называют еще «таймырской розой».
Желтые хрупкие цветы «таймырской розы» рельефно выделялись на фоне снега. (На дне впадин еще белел снег.) Мелькнули золотистые лютики, за ними бледно-желтые маки, а дальше возник распадок, почти сплошь заросший незабудками. Запах был очень сильный, словно бы встречный ветер бросал в лицо душистые охапки травы.
Но вот пешеходы стали понемногу отставать. Дольше всех держался неугомонный студент-метеоролог. Он шел у самой воды, оживленно жестикулируя. Голоса слышно не было: наверное, просил не забыть о шарах. Потом и его юношески гибкая фигура исчезла за поворотом.
Однако нас еще долго сопровождал мажорный рокот самолета. Пилот Жора не мог так сразу расстаться с нами и провожал вверх по течению, вероятно, не менее пятнадцати минут.
Он то улетал вперед, то возвращался, делал круги, иногда проносился совсем низко над водой, так, что видно было его обращенное к нам широко улыбающееся загорелое лицо. Тогда Бульчу приосанивался. Он считал, что эти церемонии совершаются в его честь. Пилот прощается с отважным нганасаном, который не побоялся подняться на небо, чтобы увидеть оттуда устье реки, не показанной на карте.
Дело, наверное, заключалось в другом.
Дельта была очень разветвленной, запутанной. Заботливый Жора хотел помочь нам поскорее выбраться из лабиринта проток и бухточек. Мы плыли за гидропланом, будто привязанные невидимой нитью к весело поблескивавшей на солнце серебристой птице.
Только выведя нас на широкий плес, Жора счел наконец возможным расстаться с нами. Он сделал прощальный круг, приветственно помахал крыльями и лег на обратный курс, в Новотундринск.
Бульчу обернулся и прокричал что-то. Мы с Лизой подгребли ближе.
— Хороший человек Жора, — убежденно повторил Бульчу.
Конечно! Все люди, которые помогали нашей экспедиции, были очень хорошими людьми.
Неуверенно чувствуешь себя на реке в такой непрочной, крошечной скорлупке. Вверху облака, внизу отражение облаков. Кажется, что висишь между небом и землей.
Но предаваться размышлениям и переживаниям некогда. Все свое внимание необходимо сосредоточить на том, чтобы сохранить равновесие. Не так-то просто управлять лодкой на быстрой горной реке!
Я старался не смотреть на бурлящую темную воду, на грозные, почти вплотную придвинувшиеся скалы. Смотрел на спину Савчука впереди. По-прежнему эта успокоительно широкая, почти квадратная спина маячила передо мной, как недавно в тундре. Савчук, по-видимому, уже не раз бывал в подобных переделках, — это чувствовалось по уверенным взмахам его весла.
Сделав крутой поворот, река вступила в узкое серое ущелье. Было похоже, что по склонам струятся потоки гранита.
Каньон делался все уже и уже. Горы Бырранга сдвигались, словно бы пытаясь преградить нам дорогу.
Над головой по-прежнему голубело ясное небо, но тень от склонов покрывала реку, и мы двигались в синих сумерках.
Приблизительно через каждые полчаса Бульчу устраивал отдых. Приметив на крутом берегу куст полярной ивы, он поднимал весло стоймя, что служило сигналом для нас с Лизой. Мы подгребали к соседнему кусту и цеплялись за низко нависшие над водой сучья, чтобы не снесло течением.
Через пять минут, передохнув, возобновляли путешествие.
Во время привалов я устанавливал теодолит и производил астрономические определения долготы и широты.
Старая карта, изданная в 1838 году, никуда не годилась.
Если верить ей, получалось, что мы плывем по суше. Мало того. На карте в этом месте значилась низменность. Мы же двигались узкими горными теснинами. Вокруг громоздились горы Бырранга, подступавшие к Таймырскому озеру гораздо ближе, чем предполагалось до сих пор.
Это означало, что после нашего возвращения картографы будут менять цвета на карте. Вместо зеленого цвета, каким закрашивают равнину, на северный берег озера положат густую коричневую краску, обозначающую горы.
Увлекательно прослеживать течение реки, идти навстречу ей, ища, где же — за каким мыском, поворотом — находятся ее верховья, истоки, начало! Собственно говоря, таково существо почти всякой научно-исследовательской работы. Но мы искали истоки тайны в буквальном значении этого слова.
Пока что река текла строго с севера на юг. Впереди не исключены были, однако, сюрпризы. Река могла вильнуть, сделать прихотливый поворот, увести нас в сторону от гор, далеко на восток или на запад.
Между тем каждый километр давался с большим трудом. Идти на веслах против течения было очень утомительно. Я подумывал о парусе, но ветер в этих горах менялся беспрерывно, как у мыса Горн: то дул прямо в лоб, то вдруг принимался толкать в спину, то, выскочив откуда-то из-за поворота, с силой ударял в борт.
Ночевать пришлось на болоте, где земля ходила ходуном, прогибаясь, как резиновая. Вокруг громоздились крутые обрывистые берега. Эта мочажина, вклинившаяся между скалами, была единственным подходящим местом для привала.
В тот же вечер у костра состоялись «крестины» реки, которая не была нанесена на карту.
Савчук предложил название; Река Времен, так как, поднимаясь к ее верховьям, мы как бы совершали путешествие в минувшие века.
— Название отвечает характеру нашего путешествия, по преимуществу этнографического, — скромно добавил он.
Лиза, однако, обиделась за геологию, которую, по ее словам, представляла.
— Было! Было этнографическим, дорогой Володя, — возразила она. — Сейчас экспедиция комплексная — геолого-этнографическая. Так и Москва решила…
— Ну конечно! Этнографы нашли оазис, ткнули туда носом, а потом…
— Уж если речь зашла о том, что кто-то кого-то ткнул носом, — вмешался я, — то, по справедливости, нельзя забыть о гидрологах.
— Правильно, — поспешил согласиться Савчук. — Вы очень помогли в разгадке этнографического следа, сигнала SOS…
— Говорю не о себе. Но без Андрея и его помощников мы не имели бы письма, найденного в плавнике.
— В общем, нечто вроде эстафеты, — сказала Лиза, прекращая шутливую перебранку. — В дело вступают по очереди представители различных профессий…
— В том числе и охотник Бульчу. Как, кстати, назвал ты свою реку, Бульчу?
Я обернулся к Бульчу, который священнодействовал подле котелка, где варился ужин.
— Потаден, — отозвался наш проводник.
— А что это значит?
— Это искаженное русское «потаенная», — подхватил Савчук. — Нганасан переиначил на свой лад слово «потаенная». Получилось: Потаден.
— Тогда уж лучше Река Тайн, — сказал я. И медленно повторил, прислушиваясь: — Река Тайн! Да, неплохо звучит.
— А я бы назвала ее Огненная, — вдруг сказала Лиза.
— Огненная? Почему Огненная?
— Мне кажется, это ей подходит, — ответила Лиза, задумчиво глядя вдаль.
— Ты начинаешь мудрить, говорить загадками. Это скучно, милая. Нам и без того хватает загадок…
— Река Времен лучше всего, — стоял на своем Савчук. — Мы двигаемся именно против течения времени, поднимаемся к истокам истории человечества.
Посмотрев в сторону Бульчу, он добавил многозначительно:
— А может быть, еще конкретнее: к истокам истории нганасанов!
— О! Вот как?
— Да. Я надеюсь, что в горах живет древний народ палеоазиатов, предки современных нганасанов.
— Остановившиеся в своем развитии?
— Вроде того…
Мы поспорили еще немного и наконец сошлись на предложенном мною варианте: Река Тайн. Я нанес на карту новое название и дважды подчеркнул. Карта сразу же приобрела другой, более осмысленный вид, словно бы осветилась.
А утром, проснувшись, мы обнаружили, что у нас осталась всего одна лодка. Рядом с ней на сырой земле чернела глубокая борозда. По-видимому, другую лодку стащило с берега и унесло течением, пока мы спали.
Правда, Савчук (это была лодка Савчука и Бульчу) клялся, что он, как полагается, вытащил ее до половины на берег. По его словам, он прекрасно помнил это.
— Что я, маленький или впервые в экспедиции? — сердился этнограф. — Даже снизу закрепил колышками, честное слово! Почему вы молчите? Почему вы все смотрите на меня такими глазами?
— Мысленно вы были, наверное, уже в оазисе, когда закрепляли лодку, — пробормотала Лиза.
— Моя ошибка, признаю, — сурово сказал я. — Мне надо было присматривать за вами.
Бульчу ничего не сказал, но вид у него был очень недовольный. Догонять беглянку, конечно, не имело смысла. Это отняло бы у нас слишком много времени.
Устраиваясь накануне на ночлег, мы вытащили из лодки почти все, что находилось в ней. Пропали только две сковороды и одеяло. Однако часть груза все равно приходилось оставить. С собой мы могли взять только самое необходимое (рацию, ружья). Ведь нам надо было поместиться вчетвером в оставшейся лодке.
Дальнейшее продвижение по реке усложнялось…
На месте привала мы оставили палатку, одеяла, всю муку, консервы, даже сахар. Полностью должны были, так сказать, перейти на подножный корм. Но летом в тундре и в горах нельзя умереть с голоду, имея ружье.
Меню наше, увы, не отличалось разнообразием. Гусятина фигурировала во всех видах: жареный гусь, вареный гусь, суп из гуся, печенка гуся. Вскоре я уже не мог смотреть на гусей: живых и мертвых. Один лишь Бульчу наслаждался, обсасывая косточки и причмокивая.
Мы все в меру своих сил старались улучшить наш стол.