Платов Леонид. Страна Семи Трав

   — Мы же все связаны одной веревкой, как горнолазы.
   — А мы и есть горнолазы.
   — Я не о том. Гидролог поддерживает геолога, геолог — этнографа…
   — А… Но сейчас это, знаешь ли, наиболее удобно — на таком скользком гребне.
   — Да, чертовски скользко.
   — Идешь как по острию ножа, — пожаловалась Лиза. — Но, спасибо, милый. Дальше я уже сама…
   И, отделившись от меня, маленькая, согнувшаяся под тяжестью рюкзака фигурка снова замелькала впереди в полосах летящего откуда-то сбоку колючего снега…
   Мы добрели до пяти скал, стоявших особняком, и по знаку Кеюлькана упали в снег, переводя дыхание.
   Внизу зеленела лесистая котловина.
   Обходный маневр был завершен. Выполняя приказание Петра Ариановича, Кеюлькан вывел нас к оазису с тыла.

 

 
   Я подполз к краю склона и заглянул вниз.
   Да, мы добрались до цели!
   Вот она, сказочная Страна Семи Трав, столько времени дразнившая нас и ускользавшая как мираж!
   Далеко внизу, среди елей, берез и лиственниц, в том месте, где река делала крутой поворот, можно было рассмотреть стойбище. Отсюда остроконечные чумы казались игрушечными.
   Людей не было. Лес словно бы вымер!
   Неужели же, узнав от лазутчиков, что мы приближаемся, «дети солнца» откочевали из оазиса, бежали еще дальше на север? Но вместе со своим скарбом они захватили бы и чумы.
   — Ну, теперь вниз, к стойбищу! — хрипло сказала Лиза. Она уперлась руками в землю, попыталась встать и снова упала ничком.
   — Что ты, Лиза?
   Я хотел помочь ей встать, но у меня у самого руки подломились в локтях. И ноги были словно бы не мои — тяжелые, как каменные, и мучительно ныли в суставах.
   — Десятиминутный роздых! — скомандовал Савчук. — Надо отдышаться, товарищи, перед тем как спускаться в ущелье. Давайте сверимся с картой, Алексей Петрович!
   Я подполз к нему.
   Пыхтя, он лег со мной рядом и развернул на снегу карту, которую Петр Арианович передал с Кеюльканом. Котловина была видна как бы с птичьего полета, во всех подробностях.
   Вот справа от нас теснина, которая на карте Петра Ариановича названа Воротами. (Вероятно, там и ждали нас воины Ланкая.) Вот поляна, окрещенная именем милой Сойтынэ. Там пролегала тропа Раздумий, а вдали, как приметный ориентир, высилась конусообразная снежная гора, господствовавшая над долиной. На карте она носила название Вершина Вероники.
   Целый мир переживаний заключен был в этом названии, мир тоски, безмолвных страданий, надежд, постепенно тускневших.
   Меня окликнул Савчук:
   — Давайте-ка спускаться здесь. Огибая вон эту высотку. Как там она… Да, Вершина Вероники! Ваше мнение, Алексей Петрович?
   — Что ж, очень хорошо. Подойдем к стойбищу с севера. Нагрянем совершенно неожиданно.
   — Только не доводить дело до столкновения!
   — Это самой собой!
   Я оглянулся.
   Лиза лежала ничком, широко раскинув руки, и старалась восстановить дыхание. Она дышала, вдыхая воздух через нос, выдыхая ртом, очень медленно. Кеюлькан и Бульчу чувствовали себя, по-видимому, лучше нас.
   «Сын солнца» сидел рядом с Лизой и, держа в зубах потухшую трубку, неотрывно смотрел вниз на далекое стойбище. Быть может, он искал взглядом ненавистного ему Ланкая?
   Бульчу обматывал ноги тряпками. (Наша обувь, изорванная острыми камнями, была в ужасном состоянии.) Потом он принялся выкладывать на снег различные хранившиеся в его вещевом мешке предметы.
   Вид у старого охотника был озабоченный, и вместе с тем обиженный. Я усмехнулся про себя, так как отлично понимал причину его плохого настроения: Бульчу ревновал к новому проводнику, который помешал ему самому довести нас до оазиса. По дороге он придирался к Кеюлькану, пытался оспорить его указания и все время недовольно бурчал себе под нос.
   Савчук пролил бальзам на его раны, сказав, что считает Бульчу старшим проводником экспедиции. Сейчас старший проводник решил принарядиться, желая предстать перед обитателями котловины в достойном его высокого звания виде. Он вытащил свои, уже известные нам, именные часы и прикрепил их английской булавкой поверх одежды. Затем, многозначительно поглядывая на притихшего младшего проводника, начал причесываться.
   Однако ни часы, ни расческа не поразили Кеюлькана. Его поразило другое — то, чем Бульчу вовсе не собирался хвастать.
   Мы услышали испуганный возглас «сына солнца». Порывисто вскочив на ноги, он сделал несколько шагов к Бульчу.
   — Маук! — пробормотал Кеюлькан, указывая на снеговые очки старого охотника, которые тот заодно с расческой и часами извлек из вещевого мешка.
   — Маук?! Где Маук? Что ты говоришь!
   Не вставая с земли, мы с удивлением оглянулись.
   Франтовские очки старого охотника обратили на себя мое внимание еще в тундре. Но тогда я был далек от мысли, что разгадка Птицы Маук совсем рядом, буквально в наших руках. Эти очки представляли собой два расплющенных серебряных рубля старой чеканки со сделанной посредине прорезью для глаз. На одной стороне был выбит профиль Николая II, на другой — двуглавый орел, эмблема царизма.
   Так вот что называлось Птицей Маук!..
   — Орел! Двуглавый орел! — повторяла Лиза.
   — Маук! — сердито поправил ее Кеюлькан, не сводя глаз со снеговых очков.
   Еще в то время, когда Хытындо хотела сделать Кеюлькана своим преемником, она показывала ему изображение птицы-урода, птицы о двух головах. Юноша подумал, что такую птицу, наверное, нелегко убить. На нее надо истратить по меньшей мера две стрелы.
   — А на чем была изображена Птица Маук?
   Этого Кеюлькан не помнил. Ему было слишком страшно, кроме того светильник, который держал Якага, освещая птицу, очень коптил. Но изображение было маленьким, почти таким же, как то, которое лежало сейчас перед Кеюльканом.
   — Почему ты не рассказал Тынкаге?
   Хытындо взяла с него клятву, которую не может нарушить ни один «сын солнца». Кеюлькан вынужден был молчать. Он и теперь ничего бы не сказал, если бы не увидел изображения Маук на снеговых очках Бульчу.
   — Итак, это двуглавый орел, эмблема царизма, — бормотал Савчук, вертя в руках праздничные очки старого охотника. — А ведь Петр Арианович был близок к разгадке.
   — Когда?
   — Помните: он думал, не птеродактиль ли это, ископаемое чудовище прошлого? А Маук и была таким чудовищем. Для нас, советских людей, по крайней мере…
   — Стало быть, все же гонялись за призраком, — сказала Лиза. — Помните, я говорила: словно бы призрак ведет по мертвому лесу, среди оползней и сбросов…
   — Эта птица уже мертва, друг, — обратился я к Кеюлькану, а Лиза ободряюще обняла его за плечи. — Она умерла очень давно. Более двадцати лет назад. На нее истратили много стрел…
   — Но в представлении «детей солнца» она жива до сих пор, — напомнил Савчук.
   — Все-таки непонятно, почему «дети солнца» бежали от двуглавого орла?
   — Пока не сумею этого сказать. Зато с уверенностью отвечу вам, откуда бежали.
   — Откуда же?
   — Из тундры. Из тех самых мест, где мы были с вами месяц назад.
   — Но кто они, «дети солнца»?
   Савчук показал глазами на наших проводников.
   Бульчу и Кеюлькан сидели рядышком и, попеременно передавая друг другу, разглядывали снеговые очки.
   — Это именно то звено, которого недоставало, — сказал этнограф, отбирая у Кеюлькана два расплющенных царских рубля. — Маук связывает Бульчу и Кеюлькана воедино…
   — Как связывает? Почему?
   — Разве вы не замечаете сходства между ними?
   Я с удивлением посмотрел на Бульчу и Кеюлькана.
   Да, сходство, несомненно, было! Странно, что я не замечал его раньше. Правда, Бульчу перевалило, наверное, за шестьдесят, Кеюлькану же было лет двадцать пять, а выглядел он еще моложе, лет восемнадцати. И характеры у них совершенно разные: Бульчу суетлив, тщеславен, разговорчив; Кеюлькан, напротив, молчалив, сдержан, замкнут. Но все же что-то общее, несомненно, было между ними: тяжелые ли складчатые веки, прикрывавшие глаза, высокие ли скулы своеобразной формы, манера ли держаться, разговаривать, привычка ли отдыхать, скрестив ноги, расслабив все мускулы.
   Обычно это принято называть семейным сходством. Так я и сказал об этом Савчуку.
   — Семейное? — задумчиво переспросил этнограф. — Скорей тогда уж родовое…
   — Ах, да! — вскричал я. — Ты, Лиза, верно, забыла об этом. Ведь «дети солнца» — пранарод, древнейший народ Сибири! А нганасаны — их потомки, не так ли? Выходит, Кеюлькан приходится Бульчу кем-то вроде дедушки!
   Савчук смущенно кашлянул.
   — Это было моей ошибкой, признаю. Теперь я оставил гипотезу о пранароде. Не дед с внуком, а двоюродные братья, если хотите… Родство, так сказать, по горизонтали, а не по вертикали. Помните, я расспрашивал Бульчу по дороге о различных родах, из которых складывается племя вадеевских нганасанов?
   — Ну как же! Это было абракадаброй для нас с Лизой. Нерхо, Нгойбу, Лаптуха и как там еще?
   — Наиболее интересовали меня роды Нгойбу и Нерхо.
   — Что же так заинтересовало в них?
   — Их малочисленность… Просматривая в свое время дела Туруханского управления, я обратил внимание на то, что накануне всероссийской переписи тысяча восемьсот девяносто седьмого года произошло чрезвычайно резкое уменьшение двух этих нганасанских родов. Бульчу подтвердил факт, но не знал причины. Уменьшение родов оставалось необъяснимым… Только на пороге Страны Семи Трав я понял, что «детьми солнца» являются нганасаны, ушедшие в горы из тундры накануне переписи.
   — Беглых нганасанов подставили под понятие народа «икс»?
   — Выражение «беглые», пожалуй, удачно. Большинство семей из рода Нерхо и рода Нгойбу бежали в горы под влиянием какого-то непонятного страха.
   — Теперь уже ясно, какого страха: Маук выжила их из тундры.
   — Но почему, каким образом? — нетерпеливо спросила Лиза. — Ведь все остальные роды остались.
   — Мы сейчас это узнаем, — просто ответил Савчук и, придерживаясь руками за камни, начал спускаться в котловину. Мы последовали за ним.

12. Внутри миража

   Нужно было спуститься с отвесной скалы. Дальше начинался пологий склон. Возможно, этим путем двигался в свое время Петр Арианович.
   Мы прошли уже около трехсот метров в глубь оазиса, никого не встретив на своем пути.
   Спуск делался все более пологим. Внизу между деревьями заблестела река. Мы вернулись к ее берегам, обойдя Ворота.
   Мох уступил место траве. Кое-где из травы робко выглядывали цветы.
   Очевидно, отдельные места «писем» мы понимали неправильно. (Увы, и Бульчу кое в чем взял грех на душу и расписал Страну Семи Трав более яркими красками, чем она того заслуживала.)
   Все выглядело гораздо проще, будничнее.
   Единственное, что полностью отвечало нашим прежним представлениям о сказочном мирке «детей солнца», был туман. Он полз нам навстречу, цепляясь за траву и корни, колыхался над головой, свивался в кольца, качался среди ветвей.
   В этой части котловины лес был особенно густым. Прикинув на глаз расстояние, я понял, что мы находимся примерно в двадцати километрах от того места, откуда кочующий оазис начал свое неторопливое, растянувшееся на много десятков лет шествие по ущелью.
   Лиза с критическим видом поглядывала вокруг, недовольно морщилась, иногда пожимала плечами. Я догадался, что ей не нравится тут.
   Мне было известно ее пристрастие к чистоте и порядку, ее удивительное умение обживать пустынные и дикие места.
   Еще в давние студенческие годы я сказал о ней, что она обжила бы даже плавучую льдину, вежливо потеснив в сторонку белых медведей.
   У моей Лизы была натура организатора, устроителя, созидателя.
   Вот и сейчас, конечно, она примеривалась, как бы ей навести порядок в котловине, обдумывала, с чем можно еще подождать, а что надо делать без промедления засучив рукава.
   Я сказал об этом Лизе.
   — Еще бы! — откликнулась она. И продолжала с улыбкой: — Ты же видишь: подзапустили «дети солнца» свою Страну Семи Трав… Сюда бы, знаешь, парочку экскаваторов, да несколько тракторов, да бригады три строителей, желательно с опытом работы в полярных условиях, хотя бы на Архипелаге Исчезающих Островов… Хорошо бы вызвать на самолетах также нескольких специалистов — мерзлотоведов, лесоводов. Ну и теплофикаторов, само собой.
   — Что ж, вам и карты в руки, Лизочка! — отозвался Савчук. — Вы восстанавливали архипелаг, а перед тем участвовали в создании Рыбинского моря…
   — Ты подстегнула бы подземный пожар? — спросил я.
   — Не знаю пока. Там видно было бы… Не оставлять же оазис на произвол судьбы. Жалко!
   — Ведь он тебе не нравится.
   — Конечно, мог быть получше. — Лиза придирчиво поджала губы. — К нему, понимаете, руки приложить, тогда… О!
   — Я не говорил вам, что камчадалы презирали своего бога Кушку, творца неба и земли? — спросил Савчук.
   — За что?
   — За то, что создал мир таким неудобным, плохим, — слишком много скал, воды…
   Мы посмеялись над незадачливым Кушкой. Поделом ему!
   Охотно смеялись сейчас над самой пустяковой, незатейливой шуткой — старались разрядить нервное напряжение, показать друг другу, что держим себя в руках, сохраняем необходимую выдержку.
   А выдержка требовалась! Ведь мы находились уже внутри миража, то есть во вражеском стане.
   Вдруг Кеюлькан остановился прислушиваясь. Остановились и мы.
   — «Дети солнца»?
   Кеюлькан кивнул.
   Казалось, ничто не говорило о присутствии в лесу людей: ни одна веточка не качнулась, ни один лист не шелохнулся. А между тем где-то рядом были люди, в этом не могло быть сомнений. Стоило только взглянуть на чуть пригнувшихся, настороженных, подобравшихся Бульчу и Кеюлькана.
   Наш маленький отряд снова двинулся вперед. Тишина леса обступила нас, будто бы мы погрузились в зеленую спокойную воду.
   Но вот где-то в кустах раздался тревожный птичий щебет. Потом за серым валуном, до половины заросшим мхом, каркнул ворон. Тотчас птичьи голоса наполнили лес. Они сопровождали нас теперь все время, хотя птиц видно не было.
   Дозорные, встретившие нас, могли скрываться вон за тем серым валуном, или за тем толстым стволом дерева, или же просто в траве. Они были повсюду и нигде. Они ничем не выдавали своего присутствия, кроме условного пересвиста.
   Я посмотрел на Кеюлькана. Он шагал впереди, не проявляя волнения. А ведь он знал, что в него первого полетят стрелы и копья, едва лишь терпение «детей солнца» иссякнет.
   Смуглое лицо нашего проводника сохраняло спокойствие. Только длинные сильные пальцы судорожно сжимались и разжимались.
   Савчук заставил его держать копье под мышкой, чтобы показать соплеменникам, что он не собирается сражаться с ними.
   Мы старательно подчеркивали свое миролюбие. Винтовки были демонстративно повешены дулом вниз. Я с небрежным видом, как на прогулке, закурил папиросу.
   Но перекличка «птиц» в лесу не умолкала. Она делалась все более громкой, взволнованной.
   Я придержал Кеюлькана за локоть.
   — О чем они кричат? Ведь ты понимаешь язык этих птиц?
   Юноша обернулся. Черные глаза его сверкнули.
   — Я понимаю язык птиц, — медленно сказал он. — Кричат друг другу: «Вот идут посланцы Маук! Их ведет предатель Кеюлькан!»
   От этих слов неприятный холодок пробежал по спине.
   Неторопливо (но чего стоила нам эта неторопливость!) двигались мы по узкому зеленому коридору-тропе.
   Я мысленно прикидывал, где же предел, дальше которого не приказано нас пускать. Мне представилось, что впереди, между раскидистыми елями, проведена невидимая черта на земле. Едва лишь дойдем до нее, как из-за каждого куста полетят стрелы.
   И все же какая-то сила неудержимо толкала вперед и вперед.
   Надо было дойти до Петра Ариановича и вызволить его из плена! Надо было до конца разгадать, что же связывало добровольных изгнанников с двуглавым орлом царизма! Надо было вернуть в семью народов СССР «детей солнца», которые находились уже на грани вымирания!
   Но идти было очень страшно.
   Мучительное ожидание давалось нелегко и сопровождавшим нас «детям солнца». Нервы одного из них не выдержали.
   Тонко пропела стрела и, вырвавшись откуда-то из-за дерева, вонзилась в землю посреди просеки.
   «Стоп! — казалось, говорила она. — Дальше идти нельзя!»
   Мы остановились. Трепеща оперением, стрела раскачивалась у самых ног Савчука.
   Момент был критический.
   И тут наш начальник опять проявил великолепное, уже не раз удивлявшее меня презрение к опасности. Он наклонился, неторопливо вытащил стрелу из земли, не оборачиваясь, бросил несколько слов Кеюлькану. Тот выхватил из своего колчана стрелу и торопливо подал ее.
   Словно шелест прошел по лесу. И снова все смолкло, выжидая.
   Этнограф так же медленно и спокойно, будто в университетской аудитории перед внимательными, притихшими студентами, скрестил обе стрелы и поднял над головой, чтобы видно было всем. Затем швырнул стрелы наземь, наступил на них ногой и сломал их.
   «Мы не хотим воевать. Мы пришли к вам с миром!» — так надо было понимать Савчука.
   Не знаю, правильно ли поняли его. Возможно, поступок этнографа восприняли как некий магический обряд, который должен заворожить стрелы, обезвредить их. Не исключено, впрочем, что на живое воображение «детей солнца» просто подействовала спокойная отвага Савчука.
   Но лес как бы расступился перед нами.
   Мы почувствовали это по неуловимым признакам. Гуканье и свист возобновились, не приближаясь и не удаляясь, словно бы обтекая нас.

 

 
   Стараясь не оглядываться, участники экспедиции как привязанные двинулись за Кеюльканом.
   Мы прошли так несколько шагов и остановились. Откуда-то из глубины леса раздался протяжный призывный крик. Интуиция моя была так обострена, что я сразу же догадался: передовой отряд оттягивают назад. Зачем? Хорошо это или плохо? Быть может, Хытындо, Якага и Ланкай собирают силы, чтобы дать нам бой подле чумов?
   Птичьи голоса внезапно смолкли. Будто полоса косого дождя пронеслась по лесу, ветви заколебались, кое-где осыпалась хвоя, и наступила тишина. Мы поняли, что остались в лесу одни.
   — Почему они ушли? — спросила Лиза вполголоса.
   — Не знаю… Узнаем!..
   И Савчук решительно зашагал дальше.
   В конце тропы на противоположном скате котловины уже видна была поляна, на которой чернели чумы.
   Поляна была пуста всего несколько минут. Вдруг из-за чумов показались длинные раскачивающиеся копья.
   Воинов становилось все больше и больше. Они сосредоточились перед чумами и затем все вместе, слитной массой, двинулись вниз по склону.
   По-видимому, их было человек сто с небольшим. Мы различали даже идущих сзади, так как «дети солнца» спускались со склона, держась очень кучно. Но в движении их был заметен определенный порядок. Мужчины взяли женщин и детей в середину кольца, воинственно ощетинившись копьями. На флангах трусили кудлатые тощие собаки с опущенными мордами.
   В этом было что-то грозное и вместе с тем до боли трагическое, хватающее за душу.
   Смертники шли на нас! «Дети солнца» готовились умереть!
   Ведь они считали, что мы посланцы Птицы Маук, «злая тундра», их исконные враги, и не ждали пощады. Мы пришли вслед за ними, мы догнали их!..
   Оглянувшись, я понял по лицам моих спутников: они переживают то же, что и я. В этот момент мы совершенно забыли об опасности, угрожавшей нам.
   Неужели это и впрямь «каменные люди», обитатели Страны Семи Трав, люди из сказки — во плоти и крови? До них осталось каких-нибудь триста-четыреста метров…
   Движение сомкнутой массы «детей солнца» происходило в абсолютной, гнетущей тушине. Даже топота ног слышно не было: люди были обуты в мягкую обувь, которая скользила по траве.
   Чем ближе подходила толпа, тем лучше удавалось рассмотреть отдельные подробности: раскачивавшиеся копья, вытертую, в проплешинах, меховую одежду, пестрое оперение стрел, которые высовывались из колчанов.
   Люди шли без снеговых очков, без масок. Но лица были как маски: пугающе мрачные, застывшие, неподвижные.
   «Дети солнца» двигались локоть к локтю, не убыстряя и не замедляя шаг. Смертники смотрели на нас в упор, не произнося ни звука.
   И вдруг мы увидели, что фланги стали медленно расходиться в разные стороны как крылья, — мужчины расступались, пропуская вперед женщин и детей, которые прятались до этого за их спинами.
   Невозможно было выразиться более лаконично и ясно!
   «Дети солнца» выдвинули вперед своих женщин и детей, показывая, что полностью доверяют нам.
   Это было похоже на то, как человек, приближавшийся с опущенной головой и сжатыми кулаками, внезапно широким жестом развел бы руки в стороны и показал ладони: смотрите, в них нет ничего, я друг, а не враг.
   Это означало и другое.
   — Петр Арианович победил! — вскричала Лиза, шагнув вперед. — Петр Арианович жив! Жив!..
   Она была права. Нам стало понятно, что Петру Ариановичу удалось победить Хытындо. В междоусобной ли схватке, на сходе ли племени — пока не знали. Но в решающий миг был брошен на весы авторитет русского человека, прожившего с «детьми солнца» более двадцати лет. И доверие к Тынкаге перевесило вековое недоверие к «злой тундре», где обитает Птица Маук.
   Но сомнение еще осталось. Что, если Тынкага ошибся? Что, если это идут враги, а не друзья?
   «Дети солнца» были теперь совсем близко от нас. Можно было уже рассмотреть выражение их лиц. Губы были крепко сжаты. Над раскрашенными скулами жили только глаза. Такие же черные и быстрые, как у Кеюлькана, они были обращены на нас с непередаваемым выражением мучительного вопроса.
   Толпа подвигалась по-прежнему в молчании. На руках одной из женщин заплакал ребенок. Она тотчас же зашикала на него, не спуская с нас широко раскрытых, испуганных глаз. Слышно было позвякивание костяных украшений на одежде, прерывистое, взволнованное дыхание.
   Горло мне захлестнула судорога. Я шагнул вперед с протянутыми руками.
   — Мы друзья! — крикнул я. — Тынкага сказал правду! Мы пришли, чтобы помочь вам!..
   Лиза обогнала меня.
   Она первая увидела в толпе человека, который выделялся среди окружавших его «детей солнца» длинной седой бородой.
   Неуклюже, с видимым трудом, он спускался по склону, сильно прихрамывая и опираясь на палочку. Услышав мой голос, он сделал попытку бежать навстречу, но споткнулся, чуть было не упал. Его бережно поддержали шагавшие рядом воины.
   Неужели это Петр Арианович?..
   Я представлял его таким, каким видел в последний раз, много лет назад: молодым, жизнерадостным, с бодрой и веселой улыбкой, с непокорной копной светлых густых волос. Передо мной же был невысокий седой человек, одетый в убогие, потерявшие мех оленьи шкуры.
   Я подбежал к Петру Ариановичу. Он неуверенно и робко смотрел на меня через старомодные овальные очки. Одно стекло в них треснуло, дужки очков были связаны какими-то ремешками.
   — Я Леша, Леша, ваш ученик, — бормотал я, задыхаясь. — Помните: их двое было у вас — Леша и Андрей?
   — Леша, ну как же! — ответил Петр Арианович, продолжая снизу вверх вглядываться в меня. — Леша, Андрей… Леша и Андрей!..
   Он нерешительно посмотрел на Савчука, думая, наверное, что это Андрей, и не узнавая его.
   Потом шагнул вперед, и голова со спутанными седыми волосами крепко прижалась к моей груди. Голова Петра Ариановича — на уровне моей груди!
   Признаюсь, в тот момент я не был способен ясно оценивать окружающее, оглядываться по сторонам: не видел никого, кроме моего дорогого старого учителя, которого отыскал на краю света, за Полярным кругом. Но за нами настороженно наблюдали сотни глаз. Каждое движение, интонация взвешивались, обсуждались.
   Краем глаза я увидел, что лица окружавших нас людей просветлели. Ошибки не было! Тынкага признал пришельцев! Это были люди одного с ним племени — стало быть, друзья «детей солнца»!

 

 
   Из моих объятий Петр Арианович перешел в объятия Лизы, потом его подхватил Савчук и троекратно облобызал.
   Все спуталось. Я даже забыл, что Петра Ариановича и Савчука надо познакомить.
   Этнограф начал говорить что-то о тех ценных открытиях, которые сделал ученый в горах Бырранга.
   — Да что вы? — искренне удивился наш учитель. — Я ведь сделал очень мало. Что же я мог сделать один?
   — Нет, нет, сделали очень много, — убежденно сказал этнограф. — Вы сумели удержать «детей солнца» у последней черты.
   Выражение «последняя черта» было правильным. В этом году «дети солнца», как никогда, боялись наступления зимы.
   — Мы не были уверены, переживем ли эту полярную ночь, — сказал Петр Арианович своим негромким, глуховатым голосом. — Продовольствие, увы, на исходе… Животных в котловине осталось совсем мало…
   Он рассказал, что, готовясь в самому худшему, спрятал в тайник все свои дневники и журналы наблюдений, которые вел на протяжении долгих лет, пребывая в котловине.
   — Сейчас покажу вам, — сказал он. — Это самое ценное, что было у меня… Мой, так сказать, вклад в революцию…
   Петр Арианович смущенно кашлянул, так как фраза показалась ему, наверное, слишком громкой.
   — Не хотелось, знаете, возвращаться домой с пустыми руками, — признался он и неожиданно улыбнулся так хорошо, по-доброму, как умел улыбаться только наш Петр Арианович.
   — Но ведь это тоже ваш вклад, — подхватила Лиза, указывая на толпившихся вокруг нас «детей солнца».
   Да, это был, конечно, тоже «вклад», и немалый!..
   — На глаз здесь человек около ста, — сказал я.
   — Сто тридцать два, — педантично поправил меня Петр Арианович. — В чумах есть больные и старики, которым трудно ходить…