Платов Леонид. Страна Семи Трав

   Даже Савчук, полностью погруженный в размышления о пранароде, о предках нганасанов, однажды решил побаловать нас. В свое дежурство он подал на стол неизменного гуся, но с гарниром. Это были тонкие желтые коренья, горьковатые на вкус, называемые почему-то дикой морковью.
   — Тундровые витамины, — отрекомендовал их Савчук, пытаясь с помощью научного комментария сделать гарнир более удобоваримым.
   Я, в свою очередь, решил побаловать товарищей яичницей. (Бульчу очень расхваливал яйца поморника.)
   Однако птичьи яйца превратились в невидимок и принялись играть со мною в прятки.
   Я кружил подле нашего лагеря не менее получаса. Именно кружил, потому что яйца находились поблизости. Я был в этом убежден, видя, какую тревогу вызывают мои поиски у четы поморников, которые совершали надо мной сложные фигуры высшего пилотажа: падали камнем в траву, взмывали вверх из-под ног, удалялись в сторону, летя очень низко и притворяясь, будто подбито крыло, — словом, всячески стараясь отвлечь мое внимание от яиц.
   Если бы птицы меньше суетились, я бы, пожалуй, плюнул на эту затею и ушел. Но поморники раззадорили мой аппетит. Стало быть, яйца были где-то рядом, я просто не замечал их.
   Наконец пришел сонный, недовольный Бульчу (его разбудил Савчук, которому очень хотелось есть) и по каким-то непонятным мне признакам определил местонахождение гнезда. К моему изумлению, яйца лежали даже не в ямке, а прямо на земле, но совершенно сливались с общим пестровато-серым фоном.
   Что же касается Лизы, то она налегала больше на ягоды, собирая во время привала морошку и бруснику.
   Савчук и я просили ее не отходить далеко от лагеря или, по крайней мере, брать с собой ружье, но Лиза всегда поступала по-своему.
   Как-то на привале я рубил дрова. Передо мной был густой кедровый стланик. Ветки переплелись, словно бы низенькие — не выше полуметра — деревья цепко держались друг за друга. Только так удавалось им устоять на склонах. Ветер в этих местах жестокий. Он с корнями выворотил бы и унес маленькое деревце, если бы его не удерживали на месте такие же деревья.
   Но главное преимущество стелющихся лесов не в этом. Зимой они укрываются снегом с головой, как бы ныряют под толстое ватное одеяло.
   Раньше мне не приходилось иметь дело с кедровым стлаником. Оказалось, что дерево чертовски неподатливо! Я ударил по одному из стволов топором, но с очень малым эффектом: лезвие застревало, дерево было упругим, пружинило.
   Я снова повторил попытку. Тщетно! Это был какой-то зачарованный лес из сказки.
   Отирая пот со лба, я выпрямился и увидел на мшистом болотце по другую сторону леса улыбающуюся Лизу. Она посмеивалась над моей неудачей. Я поспешил нагнуться над стлаником.
   Как цепляется за жизнь все живое на Крайнем Севере, настойчиво приспосабливается к суровой здешней природе!
   Деревья прижались к земле, ища защиты от холодов и ветра на ее материнской груди. Полярная сова «переоделась» во все белое и научилась видеть днем (иначе погибла бы от голода в течение светлого полярного лета). Песцовые мыши «переобулись» для того, чтобы было удобнее разгребать снег в поисках пищи. Их когти напоминают копыта.
   Что же тогда сказать о людях? Почему нельзя предположить, что «дети солнца», у которых нашел приют Петр Арианович, выжили в горах, уцелели до сих пор?
   Нганасаны рассказывали о медведях-оборотнях. Но, быть может, это и впрямь были люди, одетые в медвежьи шкуры мехом наружу?
   Через день близость оазиса подтвердило совершенно неопровержимое — и очень тревожное — доказательство.
   Утром я обнаружил следы медведя, который приходил к нашему биваку. Ночной посетитель не был воришкой. Он даже не прикоснулся к котелку с недоеденной гусятиной, а также к рыбе, которая была поймана накануне и предназначалась на завтрак. Зато с непонятным интересом осмотрел нашу лодку. Медведь обошел ее раз пять, не меньше. Петли следов были особенно запутанными здесь.
   Удивительно, что я и Лиза не слышали его шагов. Эту ночь мы как раз спали в лодке — Лизе показалось сыро на берегу, а палатки у нас уже не было.
   — Нынче к нам визитер приходил, — объявил я громко. — Слышишь, Лиза?
   Савчук и Бульчу высунули головы из спальных мешков. Лиза уже причесывалась, сидя в лодке. Она зевнула и с недоумением посмотрела на меня. Потом ее заспанное лицо оживилось:
   — Какой визитер?
   — В общем довольно деликатный, я бы сказал, — продолжал я. — Расхаживал чуть ли не на цыпочках, чтобы не потревожить наш сон.
   Бульчу подошел ко мне, присел на корточки и стал приглядываться к следам. Когда он выпрямился, я поразился происшедшей в нем перемене — лоб был озабоченно нахмурен, глаза сузились.
   — Ты что, Бульчу?
   Охотник не ответил мне. Он быстро обошел, почти обежал лодку, откуда с удивлением смотрела на него Лиза, держа гребень на весу. Потом прыгнул в сторону, в кусты, и низко наклонился, словно выискивая что-то на земле.
   Савчук начал кряхтя вылезать из своего мешка.
   — Приходил не медведь.
   — Оборотень? — Я засмеялся, хотя было не до смеху: волнение нганасана невольно передалось и мне. — Товарищи! — Я обернулся к Лизе и Савчуку. — Бульчу стал невозможен — ему всюду чудятся оборотни!
   — Не оборотни. Человек, — бросил охотник, продолжая приглядываться к следам.
   — Какой человек?
   — Два или три человека. Да, три. Двое сидели в кустах. Третий кружил возле лодки…
   — А следы?
   Охотник пренебрежительно усмехнулся:
   — Обулся в лапы медведя…
   — Не понимаю…
   — Очень просто. Убил медведя. Отрезал лапы. Привязал к своим ногам. Ночью ходит, высматривает. Пусть подумают: это медведь ходит, не человек.
   Лиза и Савчук присоединились к нам.
   — Странно! — сказал Савчук, хмурясь. — Кто бы это мог быть?
   — Нганасаны? — предположила Лиза. — Неужели они догнали нас?
   — Вот еще! Подошли бы открыто. Нганасаны — друзья. Зачем им лапы медведя?
   — Значит, враги?
   — Надо думать, враги.
   — Кто же это?
   Мы молчали. Судя по выражению лиц моих спутников, ответ вертелся у них на языке.
   — Каменные люди, — вполголоса сказал Бульчу и, втянув голову в плечи, оглянулся. Мы тоже оглянулись.
   Пейзаж удивительным образом изменился вокруг. Он выглядел совсем иным, чем пять минут назад.
   Так же сверкала на солнце река. Так же теснились к воде спокойные серые скалы. Но мы знали теперь, что это кажущееся спокойствие. Всюду могли скрываться соглядатаи. Они могли сидеть, пригнувшись, за тем вон большим камнем, похожим на жабу, могли лежать в той вон ложбинке, заросшей незабудками, сосредоточенные и тихие, не выдавая себя ничем, как умеют только первобытные люди.
   Я почувствовал странную скованность движений.
   Ощущение, надо признаться, было неприятным. Словно бы со всех концов поляны протянулось и скрестилось на мне множество настороженных угрюмых взглядов, липких, как паутина. Спускаясь к воде, чтобы наполнить котелок (сегодня была моя очередь готовить завтрак), я даже споткнулся.
   Позавтракали мы быстрее обычного, перебрасываясь короткими фразами во время еды. Все было ясно: нас встретило сторожевое охранение «детей солнца» и теперь следовало за нами вдоль Реки Тайн.
   Быть может, и пропажа лодки не была случайностью? Быть может, зря мы обвинили Савчука в рассеянности — лодку уволокли лазутчики «детей солнца», чтобы затруднить наше путешествие?
   Лиза призналась, что с первых же часов пребывания на реке ей стало не по себе.
   — Трудно даже объяснить, товарищи, — говорила она, зябко поводя плечами, то и дело оглядываясь. — Будто вошла в темную комнату, а там кто-то есть. Не вижу его, но знаю: есть!
   — Ты просто восприимчивее нас с Владимиром Осиповичем, — заметил я.
   — Понимаете: будто кто-то стоит в углу, прижавшись к стене, и ждет. Если протяну руку или шагну в темноту, то…
   — Но мы все-таки шагнем в темноту! — решительно сказал Савчук, вставая. — Нам не остается ничего другого, товарищи. Надеюсь, что «дети солнца» догадаются по нашему поведению, что мы идем к ним с самыми мирными намерениями.
   Я все же настоял на том, чтобы нести по ночам вахту: надо было оградить себя от неожиданностей.
   И снова река плавно изгибается впереди. Она то разливается светлым широким плесом, то превращается в сумрачный узкий коридор. Очень тихо. Слышно только, как падают брызги с мерно поднимающихся и опускающихся весел да булькает под днищем вода.
   А рядом бегут тени. Быть может, это просто тени от проплывающих в небе облаков. Не хочу думать об этом и не смотрю по сторонам, — не приходится зевать на бурной горной реке. Но все время помню о том, что нашу лодку сопровождают по берегу бесшумные, быстрые тени…

3. «Кабинетный ученый»

   — Далеко ли до оазиса? — спросил я Бульчу на очередном привале.
   — Недалеко. Совсем недалеко. Близко. — Бульчу подумал, посмотрел на скалы, прикинул в уме. — Еще пять, шесть, семь дней! — объявил он.
   Лицо мое, по-видимому, выразило неудовольствие, потому что проводник поспешил добавить:
   — Отмель еще ближе.
   — Какая отмель?
   — Забыл уже? Где плавника много.
   Бульчу не обманул. На исходе дня за поворотом блеснула песчаная отмель. На ней лежали большие груды плавника.
   Я поспешил подгрести к берегу. Все участники экспедиции выскочили на песок.
   Тут были сосны, ели, лиственницы и березы. Деревья лежали вповалку, одно на другом. По-видимому, весной в период высокой воды их приносило сверху, с гор. Часть деревьев прорывалась в озеро, часть спотыкалась о порожек, об отмель и застревала тут. Вверх торчали обломанные ветви, судорожно изогнутые корни.
   Мы были потрясены. Похоже было, что лес, к которому плыли по реке, сам двинулся нам навстречу. Сейчас уже нельзя было сомневаться в существовании оазиса.
   Каждый по-разному реагировал на удивительную находку. Бульчу стоял в горделивой позе, опершись на весло, нетерпеливо ожидая похвалы. Лиза суетливо перебегала от ствола к стволу, трогала их, поглаживала шершавую кору, словно бы не доверяла своим глазам.
   Савчук поскользнулся и чуть было не упал, заглядевшись на плавник. Я поддержал его под локоть.
   — Не приходится обижаться. Оазис выслал навстречу своих представителей, — пошутил я, чтобы разрядить нервное напряжение.
   Вытащив на берег лодку и оставив Лизу для ее охраны, я, Савчук и Бульчу двинулись пешком вдоль отмели.
   Мы самым тщательным образом осматривали деревья, переворачивали стволы, оглядывали их снизу, сверху, с боков. Прошло полчаса. Метка — три точки, три тире, три точки — не находилась.
   — Уверены в том, что есть письмо от Петра Ариановича? — спросил я Савчука.
   — Не уверен. Предполагаю. — Савчук выпрямился, стоя среди стволов. — Вероятно, Ветлугин послал по реке много писем — во всяком случае, несколько. Часть из них прорвалась в Карское море. На одно письмо наткнулся ваш торопыга Звонков. Да, да, знаю: очень нам помог! Не умаляю его заслуг! Но ведь были, наверно, стволы, которым не удалось прорваться. Они так и остались лежать здесь, на отмели.
   — Письма до востребования?
   — Пусть так. До востребования.
   Мы с новой энергией возобновили поиски.
   Мне показалось странным, что Бульчу отделился от нас и ходит по самому краю берега, то и дело опуская в воду весло.
   Вскоре он издал торжествующий возглас. Мы подбежали к нему. Меченый плавник «ошвартовался» в маленькой песчаной бухточке, в том месте, где река делала крутой поворот. Дерево лежало на золотистом дне, запутавшись в водорослях и чуть покачиваясь, как дремлющее диковинное животное. Когда оно поворачивалось к нам боком, явственно видна была метка, при виде которой быстрее забилось сердце: три точки, три тире, три точки — графическое изображение сигнала бедствия!
   — Поглядите-ка, сигнал SOS! — вскричал Савчук.
   Когда мы подвели под плавник петлю и осторожно вытащили его из воды, оказалось, что это расщепленный, измочаленный ствол, почти лишенный веток, судя по описанию, сделанному Андреем, родной брат того плавника, что замешался в стайку гидрографических буев в Карском море.
   Но младший или старший брат? Иначе говоря, отправленный раньше или позже «карского плавника»?
   Сейчас нам предстояло узнать это…
   Дерево, как я и ожидал, было повреждено в нескольких местах, красная и черная краска почти начисто стерлась. Видимо, ему изрядно досталось в пути: и на брюхе пришлось проползать по мелководью, и между камнями продираться. Об этом свидетельствовали многочисленные белые шрамы и ссадины на стволе.
   — Гонец прорвался сквозь строй врагов, — пробормотал я.
   — Смотрите-ка, ни одной ветки нет, — удивленно сказала Лиза, подходя к плавнику. — Все обломаны. Почему?
   — Не обломаны, — поправил Савчук. — Обрублены. Чтобы плавник скорее добрался до своей конечной станции.
   Подумать только! Даже это предусмотрел Петр Арианович!
   Савчук вооружился лупой и опустился на колени перед плавником. Мы затаили дыхание.
   — Нашел! — Этнограф поднял голову. — Дайте-ка нож! Да поострее!
   Сейчас он, как хирург, был полностью поглощен ответственной операцией, даже не оглядывался, только требовательно протягивал руку назад и бросал короткие приказания. Их ловили на лету ассистенты, почтительно переминавшиеся с ноги на ногу за его спиной.
   В стволе был паз, очень узкий, едва заметный. Со всеми предосторожностями, очень медленно Савчук поддел острием ножа крышку тайника и осторожно приоткрыл его.
   Мы увидели щель, заполненную мхом. С лихорадочной быстротой Савчук принялся вытаскивать мох.
   Вдруг рука его, погруженная в отверстие, замерла.
   — Что там? — спросила нетерпеливо Лиза. — Да ну же, Володя!..
   Рот Савчука был открыт, лицо бледно от волнения.
   — Пусто! — с трудом выдавил он из себя. — Внутри пусто. Нет ничего!
   Я и Лиза, мешая друг другу, ощупали плавник, заглянули внутрь. Да, пусто!..
   Тайник, в котором мы ожидали найти письмо, был сделан довольно примитивно, вероятно, самым простым инструментом. Бросалось в глаза, что края отверстия негладко зачищены.
   Зато все остальное было сделано с большой заботливостью. Видимо, Петр Арианович боялся, чтобы внутрь не проникла вода и не повредила письма, затруднив впоследствии чтение текста. Поэтому он принял соответствующие меры: заполнил тайник мхом, а затем тщательно заклинил дыру и замазал ее варом.
   Неужели же он забыл вложить письмо? Только перевернув плавник, мы поняли, что произошло.
   В стволе зияла трещина. Надо думать, меченый плавник был поврежден, когда протискивался вместе с другими деревьями через какую-нибудь стремнину меж камней. Глубокая, рваная рана оказалась роковой. Сквозь эту трещину провалилось то, что делало найденный плавник таким ценным и важным для нас, — письмо Петра Ариановича. Оно безвозвратно погибло на дне Реки Тайн…
   Мы долго молчали.
   Первым нарушил молчание Савчук.
   — Нанесите, пожалуйста, на карту название этой отмели, — будничным тоном сказал он мне, поднимаясь с колен и аккуратно вкладывая лупу в кожаный футляр. — Я предлагаю назвать ее Отмелью Потерянного Письма. Нет возражений? А теперь едем дальше.

 

 
   Но как бы ни бодрился наш начальник, настроение у всех было подавленное.
   Мы ожесточенно гребли, опустив головы, стараясь не смотреть по сторонам. Ничего хорошего не было там. Прошла уже неделя, как расстались с нашими друзьями-нганасанами, а все те же угрюмые, безлюдные горы были вокруг. Нигде ни малейшего признака человеческого жилья.
   — Слушайте, возникло ужасное сомнение, — неожиданно сказала Лиза.
   — Сомнение? В чем?
   — В здравом ли уме Петр Арианович? Уцелел ли его рассудок?
   — Что ты хочешь этим сказать?
   Хочу сказать, что он мог и не выдержать выпавших на его долю испытаний. Что, если все письма, которые Петр Арианович посылает из своего убежища в горах, наполнены иллюзиями, описанием галлюцинаций?
   — Черт знает, что говорите, Лиза! — возмутился Савчук.
   — Нет, вдумайтесь, товарищи! Человека носило на льдине, человек был на волоске от смерти. И вдруг он видит удивительный оазис в глубине гор, но безлюдный. Какое потрясение он должен был испытать!.. И тогда Петр Арианович окружил себя вымыслами… «Дети солнца»!.. Птица Маук!.. Таинственные ритуалы!.. Эти видения явились как бы защитной реакцией. А на самом деле все пустынно вокруг, немо…
   Мороз прошел по коже, когда я подумал о такой возможности. Несчастный, полубезумный человек бродит среди скал. Никого нет подле него, он одинок как перст, но ему чудится, что здесь полно людей. Он разговаривает с ними, спорит. Он прячется от какой-то несуществующей Птицы Маук…
   — Что это взбрело тебе в голову? — запротестовал я. — Ведь Бульчу тоже видел людей. Один из них даже пустил в него стрелу.
   — А медвежьи следы? — подхватил Савчук. — Потом пепел. Разве можно сомневаться в том, что к нам приходили люди из оазиса?..
   Лиза, помолчав, призналась, что поддалась мнительности.
   — Устала от гор. Давят, — пробормотала она, со злостью погружая свое весло в воду.
   В тот вечер мы улеглись спать в тревожно-подавленном состоянии.
   Бульчу разбудил меня в два часа ночи. (Это было время моей вахты — с двух до четырех.)
   Долина реки была погружена в сумерки. Черные тучи закрыли солнце.
   Я сидел у костра, положив ружье на колени и прислушиваясь к монотонному плеску реки. Маленькие волны, набегая на берег, все время озабоченно шептались о чем-то. Могло показаться, что это люди шепчутся в кустах, тесно сблизив головы, то и дело посматривая на меня из-за ветвей.
   Но я не позволял себе поддаться страху. Смолоду привык дисциплинировать свое воображение. Вот и сейчас стал думать об оазисе, воображать, каков он.
   Мне — чтобы хорошо работалось — надо ясно представлять конечный результат моей работы. Для того чтобы дойти, необходимо в воображении своем нарисовать цель, конечный пункт пути.
   Так обстояло дело шесть лет назад, во время поисков Земли Ветлугина. Так обстоит дело и теперь, во время поисков самого Ветлугина.
   С земли поднялся Савчук, и, ежась от холода, подсел ко мне.
   — Полчетвертого, — сказал я, посмотрев на часы. — Рано еще. Сменять в четыре.
   — Не спится, — хрипло ответил Савчук.
   — Не спится? Почему?
   — Все мысли, заботы… Дайте-ка папиросочку!
   — Вы же не курите!
   — Придется закурить.
   Мы задымили и долго сидели в молчании, думая каждый о своем, а может быть, даже об одном и том том же.
   — Ну, спать, Алексей Петрович. Спать! — сказал Савчук, беря у меня из рук ружье. — Начало пятого, а в шесть побудка.
   Я осторожно, стараясь не разбудить Лизу, лег с ней рядом у потухшего костра. Только вытянувшись на подстилке из мха и веток, почувствовал, как устал за день.
   Перед закрытыми глазами замелькали какие-то блестки, солнечная рябь. А! Листва, освещенная солнцем!
   Раздвинулись ветви, и на опушку вышел Петр Арианович, близоруко щурясь через очки.
   Он спокойно стоял и осматривался. Он не видел, что из-за спины его, нависая над ним, поднимается что-то страшное, какая-то очень длинная, медленно раскачивающаяся тень…
   Крикнуть, предупредить? Но мой голос не донесся бы до него…

 

 
   Утром я проснулся от холодных капель, которые падали мне на лицо. Погода переменилась к худшему. Небо было в тучах, накрапывал дождь.
   Река сразу стала хмурой, неприветливой. Прибрежный тальник дрожмя дрожал, как от озноба.
   С севера задувал резкий, прохватывающий до костей ветер.
   Настроение участников экспедиции по-прежнему было нервозным. Лиза разворчалась на меня за то, что я пролил кофе. Я не удержался, ответил резкостью. Савчук только вздыхал и ел больше обычного, что было у него признаком угнетенного состояния духа.
   Бульчу спустил лодку на воду. Мы молча расселись в ней.
   Стыдно признаться, но я испытывал желание поссориться с нашим проводником. Меня раздражал его спокойный, самодовольный вид.
   — Скоро ли? — то и дело спрашивал я.
   — Скоро, скоро, — бодро отвечал старый охотник.
   — Вторую неделю говоришь так. Ведь уже был здесь!
   — Очень близко показалось — от смерти бежал, — отвечал проводник, поворачивая ко мне улыбающееся круглое лицо.
   Что поделаешь? Он был прав. Человеку, за спиной у которого смерть, некогда оглядываться по сторонам и высчитывать расстояние. Удивительно еще, что Бульчу запомнил так много ориентиров на берегу.
   — Посмотри, — говорил он, указывая веслом. — Вон берег обвалился. Красная глина, как открытая пасть. А сейчас скала будет — Сидящая Сова. Очень похожа на сову.
   Это была память не горожанина, знающего, что можно при малейшем затруднении спросить дорогу у милиционера, нет, — цепкая память охотника, который не пользуется даже компасом, потому что привык доверять своим обостренным зрению и слуху.
   Вдобавок живое воображение, свойственное людям, близким к природе, помогало Бульчу выискивать приметы там, где не всякий их смог бы найти. На мой взгляд, например, у скалы, мимо которой мы плыли, не было ничего общего с сидящей совой. Бульчу же много лет назад увидел это сходство и по нему узнал скалу.
   — Теперь скоро, — сказал он, держась одной рукой за выступы камня, а другой поднимая весло. — Слышишь шум?
   Я прислушался. Успокоительно ворковали струи воды под дном лодки. С плеском набегала на берег и откатывалась волна. Больше я не услышал ничего.
   — Слышно очень хорошо, — сказал Бульчу, удивленно посмотрев на меня. Он надул щеки: — Вот так: гу-у, гу-у!..
   Но только через четверть часа на привале я, Лиза и Савчук услышали нечто напоминавшее раскаты грома.
   Чем выше поднимались мы по Реке Тайн, тем сильнее становился грохот, тем чаще Бульчу оборачивался ко мне, улыбаясь во все лицо.
   Лодка обогнула каменистый островок, вышла на широкий плес, и мы увидели пороги впереди.
   Мокрые, тускло отсвечивавшие камни торчали над водой, будто река ощерила злобную пасть.
   К сожалению, у нас не было крыльев, и мы не могли перелететь по воздуху через пороги. О том, чтобы проскочить их, нечего было и думать. Промежутки между камнями были очень узкими. Пена устрашающе кипела там. Высоко взлетали брызги.
   Бульчу осторожно подгреб к берегу.
   Нужно было обойти препятствие по суше, волоком протащив лодку до чистой воды.
   Мы вытащили ее на прибрежный песок. Лиза стала вынимать вещи, чтобы облегчить лодку, а мы с Бульчу отправились вдоль берега — разведать местность.
   Один Савчук остался стоять у порогов. Его, по-видимому, развлекли брызги пены, тончайшая водяная пыль, висевшая над камнями.
   — Как дитя малое! — сердито сказал я Бульчу. Охотник недоумевающе пожал плечами.
   Мы остановились, наблюдая издали за Савчуком.
   Он выпрямился, махнул рукой Лизе (голоса за ревом воды слышно не было). Лиза подбежала к нему, подала какую-то вещь. Ага, бинокль! Теперь они попеременно смотрели на пороги в бинокль, оживленно жестикулируя.
   — Зовут! — взволнованно сказал Бульчу. — Вон машут. Что-то нашли!
   Он сорвался с места и побежал назад, скользя и оступаясь на мокрой траве. Я поспешил за ним. Я уже догадывался, какой предмет увидели Савчук и Лиза, и боялся поверить в это.
   — Где, где? — кричал Бульчу на бегу.
   Лиза указывала на пороги.
   Подбежав к ней и взглянув в ту сторону, я увидел, что посреди порогов темнел скалистый островок. Там, в расщелине, торчала верхушка ствола, застрявшего между двумя остроконечными камнями. Вода перехлестывала через них. Вокруг, бешено клубясь, вертелись завихрения пены. Только изредка раздергивалось покрывало брызг, и тогда ствол был виден очень хорошо. Мокрый, лоснящийся, лишенный веток! Двойник ствола, найденного на отмели!
   — А сигнал бедствия? Есть ли на нем сигнал бедствия?
   Вместо ответа Савчук сунул мне бинокль в руки.
   Да, это был меченый ствол! Когда струи воды опадали, я различал на нем три красных кружка, три черных тире и снова три красных кружка.
   — Ожидал его увидеть здесь. Надеялся, что он здесь, — говорил Савчук, нетерпеливо отнимая у меня бинокль. — Среди деревьев, которые прорывались к океану, должны же были быть неудачники. Один споткнулся об отмель, другой — вот он! — застрял на островке между камнями.
   — Но, может, и это пустышка? — прервала его Лиза. — Есть ли в нем письмо? Цело оно?
   Мы с беспокойством переглянулись.
   — Вот что, — сказал я. — Мы с Бульчу попробуем подойти к нему на лодке.
   — Нельзя. Перевернет!
   — Не снизу, Бульчу, нет… Сверху! Вместе с течением!
   — Нельзя! Разобьет о камни!
   — Тогда вплавь.
   Бульчу только сердито покосился на меня.
   Каменный островок находился примерно на середине реки. Нас отделяло от него не более двадцати метров. Но все пространство от берега до берега представляло собой сплошной водоворот. Самый опытный пловец не сумел бы преодолеть эту опасную стремнину.
   — А если веревкой обвязаться? Свободный конец держать на берегу? — нерешительно спросил я и замолчал. Новое решение пришло в голову.
   — Не вплавь, а по камням — сказал я. Савчук, Бульчу и Лиза удивленно смотрели на меня. — Конечно же, по камням… Есть у тебя длинный ремень, Бульчу?
   Но старый охотник, поняв меня с полуслова, уже торопливо разматывал аркан, которым был опоясан под своим сокуем.
   Подобные арканы (они называются «маут»), сплетенные обычно из четырех ремней, набрасываются на оленей, которых хотят отделить от стада.
   Я попытался добросить аркан до одного из камней, между которыми зажало плавник. Аркан сорвался в воду. Я повторил попытку, и опять неудачно. У Савчука тоже не получилось ничего.