Платов Леонид. Страна Семи Трав

   «Жив во мне…» Как должен я поступить, если он жив на самом деле? Если это его голос окликнул меня, прорвался издалека, из недр Арктики?..
   Я соскочил с подоконника и прошелся по коридору.
   Шансов, понятно, очень мало. Пусть даже один из ста. Но нельзя пренебрегать и этим шансом!
   Игра в пятнадцать вопросов?
   Как бы не так! Для меня, во всяком случае, это была не игра.
   Широкое бледное лицо с отброшенной со лба светлой прядью снова всплыло в моем воображении. Теперь было на этом лице мучившее меня выражение молчаливого вопроса, как бы ожидания.
   Из-за стены раздался профессионально-бодрый голос: «Дышите равномерно! Следите за дыханием!»
   Стало быть, Савчук уже поднялся и, включив репродуктор, делает гимнастику!
   Вскоре он вышел из комнаты с полотенцем через плечо. Спущенные подтяжки щелкали его по ногам при каждом шаге.
   — Вы здесь? — удивился он. — Я думал: принимаете душ. Как спалось?
   — Да как вам сказать…
   — Позвольте, а это что? — В изумлении он указал на кучу окурков, лежавших на подоконнике. — Не спали всю ночь? Заболели? Что с вами?
   — Потом объясню… Ответьте-ка на один вопрос. Заполнены ли штаты вашей экспедиции?
   — Ну, экспедиция — это громко сказано. Еду, собственно, я один. В Новотундринске найму проводника, подсобных рабочих, если понадобятся.
   — Мог бы вам рекомендовать рабочего. Исполнительный. Непьющий. Бывал в Арктике. Ручаюсь за него, как за самого себя…
   — Не знаю, право, — пробормотал Савчук, с сомнением глядя на меня. — К чему мне везти его из Москвы? Да кто он?
   Я поклонился.
   — Вы шутите! — Савчук уронил полотенце. — Подсобным рабочим? Вы? Но ведь вы кандидат наук, были начальником полярной станции!
   — Устроит любая должность, лишь бы ехать с вами.
   — Вы же едете в Сочи! Отпускник!
   — Проведу отпуск на Таймыре.
   — Нет, вы смеетесь надо мной! — сказал Савчук плачущим голосом.
   — Уверяю вас, никогда не говорил более серьезно.
   — Конечно, очень рад… И в Институте этнографии не будет возражений. Но я не могу понять, уяснить… В театре и в музее вы были настроены совсем иначе.
   — Да, правильно. Решение оформилось позже, этой ночью.
   Я сгреб окурки с подоконника и аккуратно высыпал в мусорный ящик.
   — Когда же мы едем?
   — Вылет назначен на десять часов. Но хотя бы вкратце, Алексей Петрович, в двух словах…
   Через стену донесся голос диктора, объявлявшего погоду:
   — Ночью на Земле Ветлугина — тридцать пять градусов мороза, в Нарьян-Маре — двадцать восемь…
   Я повернулся к Савчуку.
   — Видите ли, уважаемый Владимир Осипович, — сказал я, — не исключено, что автором записки на бересте был мой учитель географии, понаслышке известный вам, — Петр Арианович Ветлугин…

5. На Таймыр!

   Ну и что из того, что на Земле Ветлугина тридцать пять градусов, а в Нарьян-Маре — двадцать восемь? Нужды нет! Летим на Север, в Арктику!.. От вращающегося пропеллера вихрь поднялся на аэродроме. Савчук, стоящий на земле внизу, что-то кричит мне, азартно размахивая руками, но за ревом мотора не слышно ничего.
   — Подать? — переспрашиваю я. — Что подать? Принять?..
   Савчук сердится на мою непонятливость, азартнее прежнего размахивает руками. Он без шапки. Длинные прямые волосы его стоят дыбом. Полы пальто раздувает ветер.
   — Ага! Мешок принять?
   Я помогаю пилоту принять от Савчука мешок с баранками.
   — Ф-фу!.. Ну, все как будто!
   Пилот Жора укоризненно глядит на меня. С вылетом запоздали на три часа — и все по моей вине.
   Что поделаешь! Не так просто изменить маршрут с Сочи на Таймыр, рывком развернуться чуть ли не на сто восемьдесят градусов!..
   Только к тринадцати часам (вместо десяти!) все наконец уложено и улажено. Путевка возвращена в Управление полярных станций, майки, купленные для Сочи, спрятаны в гардероб до будущего лета, из чемоданов вместо маек извлечены видавшие виды рукавицы, свитер, шерстяные носки и прочее полярное обмундирование.
   В управлении горячо поддержали мое решение лететь на Таймыр — имя Ветлугина говорило само за себя. Да, в конце концов, я ведь был вправе распоряжаться своим отпуском.
   Лизе я дал телеграмму (потом оказалось, что та не застала Лизу на месте).
   Неожиданно быстро уладился вопрос о должности. Директор Института этнографии оказался бывалым путешественником, привыкшим принимать решения на лету. Не будучи сибиреведом, он все же читал о Ветлугине и, когда я, представившись, принялся объяснять, почему так круто меняю маршрут, понял меня с полуслова.
   — Только почему подсобным рабочим? — спросил он. — Это ни к чему. Ведь мы снабжаем Савчука рацией. Желаете сопровождать его в качестве радиста? Вы знаете радиодело?
   На полярных зимовках практиковалось изучение смежных профессий, с тем чтобы в случае нужды один зимовщик мог заменить другого. В свое время я изучил радиодело.
   — Вот и чудесно! — обрадовался директор. — Поезжайте радистом. Приказ будет отдан сегодня же.
   Прощальные рукопожатия сопровождались самыми лестными для меня словами:
   — Будем очень благодарны за помощь. Конечно, ваш ценный опыт и познания… Ваша репутация полярного путешественника…
   Раскланиваясь, я решил, что директор института, наверное, увидел во мне няньку, в которой нуждается Савчук.
   Но Савчук совсем не нуждался в няньке.
   Уже на аэродроме он начал удивлять меня. Куда девались его неповоротливость и рассеянность! Он метался взад и вперед между машиной и самолетом, с легкостью перебрасывал свертки и чемоданы и даже прикрикнул на меня, когда я, зазевавшись, не успел подхватить на лету его богатырские болотные сапоги.
   Я не обиделся. С рассвета этого дня владело мною ощущение какой-то радостной приподнятости.
   Душа была уже в полете!..
   А вскоре за душой последовало и тело. Со стуком захлопнулась дверца кабины, и аэродром с поспешно отбежавшими от самолета техниками, со стартером, державшим в руке флажок, с полосатой «колбасой», вытянувшейся по ветру, покатился назад и вниз.
   — Ну, теперь расскажите о Ветлугине, — нетерпеливо попросил Савчук, придвигаясь ко мне. — Эту историю я знаю частично со слов Лизы и от друга Ветлугина по ссылке, Овчаренко. Что произошло с ним после побега? Почему вы надеетесь найти его на Таймыре?
   Что я мог ответить своему спутнику? Мои догадки и надежды были пока еще такими неопределенными, шаткими…
   Признаюсь, хотелось помолчать, побыть наедине со своими мыслями. Однако Савчук не унимался. Чтобы переменить разговор, я спросил, как поживает его грипп. Оказалось, что грипп Савчук забыл на аэродроме.
   — Всегда делаю так, когда выезжаю из Москвы, — пояснил он, широко улыбаясь. — Теперь ему (гриппу) не поспеть за мной!..
   Куда уж там поспеть!..
   Мы стремительно возвращались в зиму из весны.
   За оградой аэродрома осталась мартовская Москва, пахнущая дождем и сочинской мимозой. Подмосковные леса зачернели внизу. А в районе Ярославля снег на полях потерял желтоватый оттенок и заискрился-замерцал совсем по-зимнему. Потом брызнуло из-под крыла ослепительное сияние. Так встречала нас ледяная гладь Рыбинского моря.
   Неподалеку от этих мест, в захолустном уездном городе, который стал впоследствии приморским городом, начинался след Петра Ариановича Ветлугина. Терялся же бог весть где — на самом «краю света», там, за туманной чертой горизонта…
   Вспомнилось, как опальный учитель географии, покидая Весьегонск, прощался у шлагбаума со своими маленькими друзьями (девочка жалостно хлюпала носом, мальчики хмурились, крепились изо всех сил). В трогательных выражениях он благодарил «за бодрость, верность, за веру в мечту». И уже в пролетке, спохватившись, что не запасся прощальным подарком, рванул цепочку от своих часов и протянул на ладони компас, служивший ему брелоком.
   Я с беспокойством провожу рукой по внутреннему карману кителя, где в особом кожаном футляре хранится маленький компас. Не оставил ли его впопыхах на подоконнике в квартире Савчука? Нет, компас цел, со мною, как всегда.
   Савчук то и дело поглядывал на меня, откашливался, порываясь продолжать разговор, но, наверное, выражение моего лица останавливало его.
   Затем мой спутник, привалившись к тюкам с почтой, занялся изучением географической карты. Я могу теперь без помехи думать о Петре Ариановиче, представлять себе его лицо, воскрешать в памяти интонации его голоса.
   А самолет тем временем мчится все дальше и дальше на север, и маленькая тень бежит за ним по снегу, как жеребенок за матерью…

 

 
   В Нарьян-Маре Савчуку пришлось похлопотать. Наш самолет был почтовый. Его хотели дополнительно загрузить, а нам — двум пассажирам — предложили дождаться следующего самолета, который должен был прибыть через три дня.
   Нас это, понятно, не устраивало, и я уже начал нервничать. Впрочем, мое вмешательство не понадобилось. Савчук не отходил от начальника аэропорта до тех пор, пока тот не выскочил из конторы, хлопнув дверью, и не завопил на весь аэродром:
   — Да ладно уж, летите этим самолетом, летите! Посылки подождут!
   По собственному опыту я знал, что такое настойчивость Савчука.
   Любопытно было наблюдать моего спутника в действии. При его громоздкости это отчасти напоминало снежную лавину, катящуюся с горы, все сметающую на своем пути.
   Он определенно оживал и веселел по мере продвижения к Таймыру.
   Когда нас разместили на ночлег, неизменно бодрый Савчук снова принялся одолевать меня расспросами.
   — Почему все же Ветлугин? — бормотал он над ухом: говорить приходилось вполголоса, потому что на соседней койке спал наш пилот Жора. — Русанов — это понятно, но Ветлугин?.. Никак не могу взять в толк. Бывшая деревня Последняя — ныне Океанск — и Таймырский полуостров!.. Между ними огромное расстояние, непроходимая тундра, множество мелких, преграждающих путь рек, наконец, Хатангский залив!..
   — Морем можно добраться скорее, — ответил я кратко.
   — Морем? Но почему морем?
   — Потому что Ветлугина унесло на льдине в океан.
   — Унесло, правильно!.. Овчаренко видел это. Стало быть, погиб?..
   — Я бы и сам думал так, если бы не был гидрологом. Профессия помогает мне сохранять оптимизм.
   — Не понимаю связи.
   — Она проста. У восточного берега Таймыра есть постоянное береговое течение. Если ветры, дувшие во время побега Петра Ариановича, были благоприятны, то льдину, на которой он находился, могло отжать к берегу. Где, в каком месте — трудно сказать…
   — Но ведь льдину, должно быть, долго носило по морю?
   — Да, несколько дней.
   — Чем же он питался эти дни?
   — Известно, что в мешке у Ветлугина был запас продовольствия. Кроме того, с ним было ружье. Он мог убить тюленя или белого медведя. В этом случае мяса и жира хватило бы надолго.
   — Впервые слышу о возможности такого путешествия на льдине!
   — Вы, наверное, незнакомы с соответствующей литературой. Русанов в своей книге приводит несколько случаев.
   — Русанова не читал.
   — Возьмите хотя бы историю этого ненца… как, бишь, его?.. Учу или Упа, не припомню имени…
   — А что с ним произошло?
   — Он охотился в мезенской тундре, увидел белого медведя на льдине, которую прибило к берегу, и убил его…
   — Так…
   — Ветер переменился, пока охотник сдирал шкуру с медведя, и льдину отнесло от берега. Учу оглянулся, а вокруг уже вода. Что делать? Льдину с ник и с медведем тащит на северо-восток, в открытое море.
   — Он бы вплавь!
   — Куда там!.. Ледяная вода! А может, и плавать не умел, не знаю… Но вы поразитесь, когда узнаете, куда прибило льдину с ненцем…
   — Куда же?
   — Ну, как думаете, куда?
   — Остров Колгуев?
   — Дальше!
   — Неужели Нарьян-Мар, где находимся сейчас?
   — Гораздо дальше!
   Савчук недоверчиво молчал.
   — Обская губа, — сказал я.
   — Невероятно!
   — Русанов — признанный авторитет, — заметил я внушительно. — Сведения его всегда достоверны, безупречно достоверны.
   — Нет, я не то хотел сказать. Действительно, огромное расстояние, сотни километров!.. Льдину, конечно, протащило через Югорский Шар и Карские Ворота?
   — В том-то и дело, что нет. Ненца обнесло вокруг Новой Земли.
   Савчук только крякнул.
   — Это, заметьте, случилось в начале лета. Охотник вынужден был, понятно, строго соблюдать медвежью диету.
   — Да, убитый медведь пригодился.
   — Еще как! Сало и мясо медведя охотник ел. Шкурой укрывался.
   — Льдина со всеми удобствами, — пробурчал Савчук в подушку, но я услышал его.
   — Все еще не верите? Напрасно! Вы просто никогда не изучали морских течений. Они прихотливы… Согласен, ненцу повезло… Так вот, он плыл и плыл себе, дожевывая своего медведя. И вдруг однажды, высунув голову из-под медвежьей шкуры, увидел берег. Вдали среди туч виднелись горные вершины, голые и черные, местами покрытые снегом. Учу понял: это Новая Земля.
   — Куда махнул, однако!..
   — Я передаю вам то, о чем писал Русанов. Хотите слушать дальше?
   — Просто комментирую про себя…
   — Ну-с! Целое лето льдина с ненцем плыла вдоль западного берега Новой Земли. К осени обогнула Новую Землю и вошла в Карское море. Горы скрылись из глаз. В октябре охотник снова увидел низменные песчаные берега, похожие на его родную мезенскую тундру. Он удивился. Неужели, как в сказке, вернулся домой?.. Сильно обтаявшая льдина близко подплыла к берегу, и ненец вброд перебрался на землю. Оказалось, что он высадился на правый, восточный берег Обской губы.
   — Самое удивительное путешествие, о котором когда-либо слышал, — изрек Савчук после паузы.
   — Значит, просто не слышали об удивительных путешествиях, — сказал я сердито. — Люди в Арктике чувствуют себя на льдинах иной раз надежнее, чем на борту корабля. Тот же Русанов рассказывает об одном зверопромышленнике, которого бросили на произвол судьбы посреди Карского моря.
   — Как так?
   — А так! Зверопромышленники били тюленей на большом скоплении льдин. Поднялась буря. Хозяин, владелец корабля, струсил, снял только тех охотников, которые находились поблизости, а за последним, дальним, не решился идти. Охотника сочли погибшим. А через полтора или два месяца тот заявился домой жив-живехонек. Оказывается, носило его по всему Карскому морю. Ничего, обжился на льдине. С голоду не пропал. Были у него патроны, ружье, приспособил удочку… И прибило этого счастливчика — где бы вы думали?
   — Не знаю уж, что и думать.
   — К Таймырскому полуострову! Цели нашего с вами путешествия. Зверопромышленник вышел на берег Харитона Лаптева, между устьем Енисея и мысом Челюскин… Аналогия полная! Удивляюсь, как вы не замечаете ее!
   — С чем аналогия?
   — Да со спасением Ветлугина! («Предполагаемым спасением», — поправился я.) Разница только в том, что ветлугинская льдина прошла не мимо западного, а мимо восточного берега Таймыра. Ведь Океанск — бывшая деревня Последняя — расположен на восток от Таймыра.
   — Вы сказали, что у Ветлугина было с собой ружье?
   — Да. И запас сухарей. К сожалению, записка написана печатными буквами. Я сразу бы узнал почерк Петра Ариановича…
   — В записке нет указаний насчет льдины.
   — Петр Арианович вынужден был экономить место. Он сообщал только о самом главном, о самом важном… Нет, все прекрасно укладывается в эту схему. Хотите, объясню, как представляю себе развитие событий последовательно одно за другим?
   — Слушаю вас. Только говорите тише: мы разбудим Жору.
   — А я и не сплю вовсе, — подал голос пилот. — Я уже давно не сплю. Ну, так как же оно было, по-вашему?
   — Ветлугин и Овчаренко находились на поселении в деревне Последней, там, где теперь Океанск. Читали об этом? — обратился я к пилоту.
   — Нет, не пришлось как-то.
   — Об этом сообщали в свое время. Ну вот! В 1916 году ссыльные решили бежать. Сговорились с американским контрабандистом Гивенсом — тот второе лето приходил в устье реки, торговал из-под полы спиртом, скупал за бесценок пушнину. Ссыльные отдали ему за услугу пятьдесят или шестьдесят шкурок песца — все, что было у них. Но Гивенс подвел, обманул.
   — Гад! — коротко определил Жора.
   — Совершенно верно. На рассвета (дело было в конце августа или даже в сентябре) Ветлугин и Овчаренко стали перебираться к кораблю по льдинам берегового припая. Вдруг крики за спиной, выстрелы. Погоня!
   — Погоня-то откуда?
   — А это казаки прибыли из Якутска. Гивенс заблаговременно предупредил начальство.
   — Ну как же не гад?!
   — Да, деловой человек: и с ссыльных пятьдесят шкур содрал, и перед якутским начальством выслужился… Беглецы увидели: дело-то оборачивается по-плохому. Ветлугин побежал к кораблю. Овчаренко приотстал. Льдину, на которой стоял Ветлугин, оторвало от берегового припая и понесло.
   — Куда понесло?
   — В море. В открытое море. Куда же еще?
   — Неужели Гивенс шлюпки не спустил?
   — И пальцем не шевельнул. Ушел домой на восток. А льдину с беглецом потащило на запад.
   Жора с отвращением сплюнул и повторил фамилию американца, переиначив ее в обидном для того смысле.
   — Представьте себе, — продолжал я, — что льдина с Ветлугиным плывет на запад. День плывет, два, три, неделю — не знаю сколько. Вокруг полным-полно льдин, все бело до самого горизонта. Ветлугин не видит земли, хотя она, возможно, близко, совсем рядом…
   — С левого борта, — вставил пилот.
   — Он мог только догадываться об этом. Ледяные поля то останавливаются, от опять возобновляют свое движение. Во время одной из таких остановок по каким-то признакам (не знаю, по каким) Ветлугин определяет, что караван льдин приткнулся к берегу. И он перебирается на землю. На юге синеют горы. Это Таймыр, горы Бырранга!
   — Даже не полярный Робинзон, а какой-то Синдбад-Мореход, — пробурчал Савчук.
   — Извините, это столь же правдоподобно, как ваши сказочные «дети солнца».
   — А чего сомневаться-то? — неожиданно поддержал меня Жора. — Папанинцы сколько времени дрейфовали на льдине? А ненцы-охотники, о которых писали в книгах? Почему же товарищ Ветлугин не мог выжить, уцелеть? Я бы, например, выжил! — Он спохватился, что это может показаться похвальбой, и поспешил добавить: — То есть, конечно, приложил бы все старания, чтобы выжить.
   Но Савчук молчал. Укладываясь на узкой койке, он принялся ожесточенно взбивать подушку и подтыкать под спину одеяло.
   — Однако довольно смелая гипотеза, — пробормотал мой спутник, смущенно покряхтывая, и по этому покряхтыванию я понял, что не убедил его.

 

 
   Из Нарьян-Мара мы вылетели затемно. Теперь наш курс лежал не на север, как раньше, а на северо-восток. Когда пилот поднял самолет на две тысячи метров над землей, стало видно солнце. Огромный красный диск медленно выплывал навстречу из-за гор.
   В полном молчании, сидя каждый у своего окна, мы наблюдали торжественный восход солнца.
   Сомнения, высказанные моим спутником по поводу предполагаемого спасения Ветлугина, вызвали небольшую размолвку между нами. Во время завтрака, при шумной поддержке Жоры, принявшего судьбу Петра Ариановича близко к сердцу, я назвал Савчука архивным деятелем, бумажным человеком, лишенным воображения. Последнее как будто особенно уязвило его, и он надулся. Он дулся на меня почти всю дорогу от Нарьян-Мара до Дудинки.
   Может быть, я проявил неумеренную горячность? Изложенный мною вариант спасения Ветлугина и впрямь был фантастическим, я сам понимал это.
   Совесть мучила меня. То и дело я косился на громоздкую фигуру в меховом пальто, угнетенно сутулившуюся у окна.
   Угрюмые хребты полезли под крыло. Это был Пай-Хой — горная страна, северное продолжение Урала.
   Мы пролетели над Югорским полуостровом. Влево остались Амдерма и Хабарове, вправо — Воркута, новый индустриальный город, дальний заполярный родич уральских индустриальных городов.
   Перешагнули Пай-Хой. А дальше уже Азия, Сибирь!
   Под крылом засияла широченная полоса — залив, скованный льдом.
   — Обская губа, — сказал я, глядя в окно.
   Савчук кивнул.
   — Вернулись из марта в январь, — продолжал я.
   — В январь?.. Почему?
   Я поспешил пояснить свою мысль. В Москве снег стаял, туман низко висит над домами, иногда моросит дождь. Здесь же зима еще в полной своей красе и силе. И обский лед тверд, прочен на вид, не то что лед Рыбинского моря, который уже пошел полосами — предвестие ледохода.
   На самолете двигаемся встречь времени, как бы перебрасывая назад листки календаря.
   — Что ж, мысль справедливая, но имеет и другой, более глубокий смысл, — сказал Савчук, поворачиваясь ко мне всем корпусом. (Честная душа, он не заподозрил маленькой хитрости, подвоха с моей стороны. Ведь я просто искал повода для примиряющего разговора.)
   Этнограф развернул свиток, лежавший перед ним на тюках. Я ожидал увидеть обычную карту Сибири, нечто вроде зеркала, в котором отражается все, что проносится внизу. Но это была историческая карта. Цветные полосы пересекали ее во всех направлениях.
   — Семнадцатый век, — сказал мой спутник. — Сибирь к нашему приходу, то есть к приходу русских.
   — Итак, перед нами карта не настоящего, а прошлого Сибири? Проникаем в волшебную замочную скважину?
   Савчук с недоумением посмотрел на меня.
   — Виньетка в книге, помните?
   — Ах да! Ну конечно. Скитальцы во времени!
   — На самолете — в семнадцатый век!
   — Как знать, как знать… — сказал задумчиво мой спутник. — А может быть, еще дальше…
   Я с любопытством, уже неподдельным, нагнулся над картой.
   — Оранжевый цвет — юкагиры, древнейшие жители северной Сибири, — пояснил Савчук. — Синий показывает расселение ненецких племен. С юга наползает желтизна, надвигаются эвенки…
   — Северная часть Таймыра, я вижу, не закрашена.
   — Не зря же мы летим туда.
   — «Белое пятно» в этнографии?
   — Именно.
   — А что обозначают красные стрелки?
   — Пути продвижения русских первооткрывателей Сибири.
   — Стрелки обрываются на полдороге к «белому пятну».
   — В семнадцатом веке не проникли в горы Бырранга.
   — Не проникли, насколько я понимаю, и в восемнадцатом, и в девятнадцатом, и в двадцатом. Почему? Горы Бырранга очень высоки, являются неодолимой преградой?
   — Нет, горы не очень высокие. Просто считалось (и до сих пор считается), что идти туда незачем.
   Савчук вытащил из кармана небольшую книжку, перелистал ее, нашел нужное место.
   — «Северная часть полуострова, начиная с хребта Бырранга, — прочел он, — совершенно необитаема для человека». Это новинка, — добавил он, — последнее по времени исследование о Таймыре, очень ценное. Автор — Александр Попов. Издание Академии наук. Называется «Тавгийцы».
   — Кто это тавгийцы?
   — Их именуют еще нганасанами, народом ня. Старое название — самоеды…
   Он быстро перебросил несколько страниц.
   — «Тавгийцы — наиболее богатые оленеводы среди народов Крайнего Севера…» Нет, не то! «Тундра — родная стихия тавгийца, как знойные пески для бедуина…» Тоже не то! Ага, вот: «Тавгийцы — самая северная этническая группа Старого Света». Имеются в виду Европа и Азия.
   Савчук опустил книгу на колени. Глаза его блестели.
   — Вы видите, нужна поправка к этому утверждению, — заключил он. — Самым северным народом в Советском Союзе, а значит, и во всей Евразии являются не нганасаны (или тавгийцы), но «дети солнца».
   — Которых обнаружил в горах Бырранга Петр Арианович Ветлугин, бежавший из царской ссылки, — сказал я тоном, не терпящим возражений.
   Савчук поколебался с минуту.
   — Да. Которых обнаружил в горах Петр Арианович Ветлугин, — согласился он добродушно.
   «Перемирие» было заключено между нами на этих условиях.
   Ночевка в Дудинке, на берегу Енисея, прошла очень спокойно, к удивлению, а может быть, и огорчению пилота Жоры. Ему, видимо, нравилось присутствовать при споре двух ученых, сохраняя при этом глубокомысленный вид третейского судьи.
   Рассвет следующего дня был холодным, синим. Меня и Савчука он застал уже в кабине самолета.
   Когда мы поднялись над Дудинкой, я не увидел ее прощальных огней. Мороз на совесть выбелил окна кабины. Пока я дышал на стекло и торопливо скреб его ногтями, как делают в трамвае, когда хотят проверить, не проехал ли остановку, город остался позади. Только оранжевое зарево, охватившее добрую четверть неба, напоминало о Дудинке. Вскоре исчезло и оно.
   Наш пилот, боясь обледенения, поднимал самолет все выше и выше. Под крыльями запенились облака. Сидевший на тюках Савчук зевнул (в который уже раз!) и зябко поежился.
   — Бр-р! — сказал он, поймав мой взгляд.
   — Прохватывает?
   — Еще как!
   Разговор на таком холоде, понятно, не мог быть более содержательным.
   По курсу самолета — один из самых юных наших заполярных городов, Новотундринск, раскинувшийся на самой границе леса и тундры. Там придется попрощаться с Жорой и пересесть с самолета на санки, запряженные оленями. Что ж, повернемся спиной к цивилизации, к двадцатому веку, и углубимся в каменный, стремясь на поиски сказочных о детей солнца»!
   Воображаю, как холодно будет на санках!..
   Солнце появилось в положенный час. Оно появилось даже раньше положенного часа, так как мы летели на очень большой высоте. Огромный шар выкатился на край горизонта, и колышущиеся, как океан, облака бережно приняли его. Тотчас же длинные алые пятна, будто следы брызг, протянулись по облакам с востока на запад.