Страница:
Проницательная женщина. Догадалась-таки, что дочь волнуется не только из-за своей преподавательской карьеры. Но что мама может знать о ревности? Отец никогда не волочился за женщинами. Он никогда не разъезжал среди бела дня по городу в машине с другой женщиной.
– Пожалуйста, не беспокойся, мама! У меня все в порядке. А сейчас я должна спешить. Дети в любую минуту вернутся домой.
Машина промчалась по центральным улицам и выехала к окраине города. Мимо промелькнуло здание синагоги, куда ходила семья. Это было красивое современное здание из красноватого кирпича, окруженное вечнозелеными деревьями. Выехав на шоссе, Айрис миновала несколько безлюдных кегельбанов, пиццерии, заправочные станции, узкие аллеи и, свернув на боковую дорогу, попала совсем в другой мир. Дорога была окаймлена большими старыми деревьями, и от нее отходили извилистые подъездные аллеи, ведущие к домам, выстроенным в колониальном, а изредка – во французском провинциальном стиле или, во всяком случае, в стиле, который сходил здесь за таковой. Притормозив в самом конце этой тупиковой дороги, Айрис свернула к дому.
Дом стоял в роскошном обрамлении осенних кленов, местами еще сохранивших изумрудную зелень листвы, но в большинстве одевшихся в золотое убранство. Здание из стекла и изящных деревянных панелей красного цвета, казалось, плывет по озеру солнечного света. Еще его можно было сравнить с хрустальной шкатулкой, покоящейся на зеленом травяном подносе.
Во время строительства и в первые годы после его окончания многие приходили смотреть на дом, некоторые восторгались им, другие критиковали необычную «модернистскую» архитектуру. Не слушая ничьих озадаченных возражений, не слишком, впрочем, настойчивых, папа построил его в соответствии со вкусом дочери. Айрис знала, что Тео дом никогда не нравился. Ему больше были по вкусу елизаветинские окна и маленькие укромные уголки английских домов, к которым он привык за годы жизни в Англии, или давящий уют домов Центральной Европы, где он вырос, но он вполне оценил явно дорогой внешний вид дома. По иронии судьбы, стоимость дома была единственным пунктом, беспокоившим Айрис. По ее мнению, уменьшенный вдвое, он все равно был бы таким же просторным и современным и доставлял бы ей столько же гордости и радости. Огромные комнаты, некоторые из которых еще не были меблированы полностью, были великолепны, так же как и просторный двор, засаженный декоративными причудливо подстриженными кустами, и сад. Длинные стены комнат были словно специально предназначены для того, чтобы на них висели картины, и хотя, безусловно, приятно выбирать полотна в галереях на Мэдисон-авеню или Пятьдесят седьмой улице, каждый раз, когда Тео выписывал очередной чек и радостно нес еще одно сокровище к машине, сердце у нее падало. Собственно, именно Тео не стал возражать, а, напротив, всячески поддерживал ее отца, когда тот решил изменить первоначальный проект, увеличив размеры дома. Он же настоял на постройке террасы и теннисного корта и пригласил дорогого дизайнера для декоративного оформления сада. Простая лужайка и естественная рощица были бы ничем не хуже, который раз подумала она.
Стив с Джимми и трое их друзей из шестого и седьмого классов играли в баскетбол на боковом дворе. На секунду прервав игру, они помахали матери.
Какое-то время она наблюдала за ребятами. Хорошие у нее сыновья. Голые по пояс, потные от палящего солнца, дочерна загоревшие в летнем лагере, мальчики являли собой пример неустанной заботы родителей и дедушки с бабушкой. Счастливые дети. Они и не подозревают, как им повезло. Господи, благослови их, подумала она вдруг, и ей захотелось крепко обнять обоих сыновей прямо здесь, на глазах у всех.
Разница в возрасте между ними составляла всего десять с половиной месяцев. В первый год супружеской жизни Айрис с Тео не осторожничали. Тео был пылким любовником, не думающим о возможных последствиях, а она, со своей стороны, нисколько не возражала. Воспоминания заставили ее слегка улыбнуться. Да, она совсем не возражала.
Так у нее появилось двое сыновей. Мальчики были во многом похожи друг на друга и очень дружны. Ни один еще не стал таким же красивым, как Тео, но это наверняка придет позднее. Уже сейчас в них ясно угадывался их будущий облик: они будут высокими и гибкими, с широкими плечами и узкой талией. Глаза у обоих – ясные и честные. Большие золотисто-карие глаза Стива полны солнечного света.
Оба были отличными спортсменами, хорошими друзьями и способными учениками. Джимми, младшему, приходилось больше заниматься, чтобы сделать то, что Стиву давалось быстро и без усилий. Возможно, поэтому иной раз казалось, что Джимми – старший и более собранный. Подчас он даже защищал Стива. Стив всегда избегал применения физической силы не из трусости, а просто потому, что в глубине души у него сидел ужас перед насилием, который Джимми понимал, хотя и не разделял. Джимми в случае необходимости мог пустить в ход кулаки, главным оружием Стива был язык. Стив был полон самых разных идей, которые отстаивал с пеной у рта. Такой живой, такой любознательный, подумала Айрис, он весь прямо искрится.
Оставив мальчиков за игрой, Айрис вошла в дом.
В кухне Лаура в фартуке, доходившем ей почти до щиколоток, вырезала имбирное печенье. Она склонилась над тестом с сосредоточенным выражением лица, закусив нижнюю губу. Рыжевато-каштановые волосы свободно падали ей на щеки; она была копией Анны. Даже незнакомые люди отмечали это сходство, видя их вместе. Образец возродился, минуя одно поколение.
На дальнем конце стола Элла Мэй лущила горох.
– Сегодня у нас большая готовка. Я еще сделаю из этой девочки первоклассную повариху, – сказала она с любовью.
Лаура уже обнаруживала задатки хорошей хозяйки. Опять гены Анны. Ее комната, обитая розовой тканью, была уютным гнездышком. В подарок ко дню рождения – в этом году ей исполнилось девять – она попросила переоборудовать свою комнату, и Тео, к некоторому неудовольствию Айрис, согласился обставить комнату новой мебелью, заменить ковер, лампы, занавеси. Тео согласился бы достать луну с неба, если бы Лаура попросила. На туалетном столике в комнате Лауры стоял подносик для косметики. Когда мне было девять, я вообще мало что знала о косметике, подумала Айрис и вновь подивилась, каким разным с самых детских лет бывает у человека жизненный опыт. Слава Богу, что Лаура – разумная девочка, и на полках у нее стоят книги, которые она читает.
– Лаура мне очень помогла с яблочным пирогом, миссис Штерн, очень помогла.
– Я почистила половину яблок, – сказала Лаура с важным видом.
– Пирог? А по какому случаю?
– Да ни по какому. Просто доктор Штерн очень любит яблочный пирог.
Даже Элла Мэй обожала ее мужа. И Айрис вдруг проговорила:
– Ты так хорошо к нам относишься.
– А как же иначе? Вы тоже хорошо ко мне относитесь. Вы – моя семья.
У Эллы Мэй было двое детей, которые жили у бабушки в Южной Каролине. На Рождество она уезжала к ним на две недели, и к этому сводилось ее общение с детьми за год, так что она с полным основанием могла называть этих чужих людей своей семьей. Айрис была тронута до глубины души.
В первую встречу с Эллой Мэй Айрис назвала се «мисс Браун», но Элла Мэй поправила ее, попросив называть се по имени.
«Она называет меня «миссис Штерн», – сказала Айрис Тео в тот вечер. – Правильно было бы и мне обращаться к ней соответственно».
«Так уж устроен мир, и ты тут ничего не изменишь, – ответил Тео с легким удивлением в голосе. – В любом случае, если она не возражает, то чего тебе волноваться?»
– Филипп в гостях у своего друга, – напомнила сейчас Элла Мэй. – Звонили его родители, сказали, что вам не нужно за ним ехать. Они сами позже привезут его. Ваша почта на столе в холле.
На узком мраморном столике в холле лежали учебники, новый свитер Стива, который он уже успел порвать, и рядом с вазой с красными осенними цветами – пачка счетов. Застывшие изогнутые ветки и плоские красные лепестки точно повторялись в зеркале, висевшем над столиком, но ее собственное лицо, отраженное в нем между изогнутых веток, состояло, казалось, из отдельных геометрических фигур, как на картине художника-кубиста; отдельные части лица нервно подергивались, сдвигались, наползали друг на друга.
Ни с того ни с сего из глубин подсознания всплыли воспоминания, ошеломившие ее: она вспомнила собственное лицо в детстве и запах – точно такой же, какой и сейчас доносился из кухни – солоноватый запах жарящегося мяса, который наполнял квартиру в тот зимний вечер, когда, стоя за дверью, она услышала мягкий, полный сожаления голос матери: «Но ты должен признать, Джозеф, что она некрасивый ребенок».
Отвернувшись от зеркала, Айрис прошла через холл в гостиную и некоторое время стояла, делая глубокие вдохи, словно желая заполнить легкие чем-то чистым и успокаивающим.
Это была ее комната, выдержанная в спокойных серых и кремовых тонах, изящная и создающая ощущение простора, как японский гравиевый садик. Она была обставлена светлой датской мебелью, пол покрыт сизым ковром. На окнах висели веселые узорчатые занавеси. Солнечные лучи падали на высокие торшеры из шведского хрусталя, отражаясь на паркете радужным многоцветьем. Красная лакированная ширма – до чего же хорошо сочетаются элементы скандинавского и восточного декора! – притягивала к себе взгляд, как пламенеющий костер, и тогда в поле зрения оказывался кусочек внутреннего дворика за стеклянной стеной комнаты, где росла в большой каменной кадке норфолкская сосна. В октябре ее внесут в дом, и она будет зеленеть всю зиму.
В дальнем конце комнаты стоял рояль – «Мини-Стейнвей», который она привезла из дома родителей после замужества. На стене, напротив рояля, висели в два ряда гравюры, тоже привезенные из родительского дома: кулики, бегущие по пустынному берегу во время отлива; далекие, окутанные туманом холмы; болиголов, занесенный снегом.
Созерцание всех этих предметов успокоило Айрис.
Она легко пробежала рукой по клавишам. В тишине пустой комнаты звук получился неожиданно громким. На подставке для нот стояла рабочая тетрадка Филиппа. В прошлом году, когда ему было четыре, он часто стоял у рояля, наблюдая, как мать играет. В этом году она начала заниматься с ним. Объясняла ему все довольно быстро, но он всегда успевал за ней.
«Какая мама, такой и сын», – сказал Тео в прошлое воскресенье, после того как Филипп сыграл для них.
Айрис была счастлива в прошлое воскресенье, счастлива вплоть до сегодняшнего утра, когда вернулись и вновь стали терзать ее старые страхи.
Она прошла через холл в спальню. В дальнем конце холла, так, чтобы на нее падал свет, висела фотография в красивой рамке. Рамку купила мама, а Тео повесил фотографию на это видное место.
«Какое замечательное лицо было у твоего брата, – заметил тогда Тео. – Жаль, что я не знал его. Светловолосый. Должно быть, это он унаследовал по материнской линии».
Золотой ребенок, подумала она сейчас. Так всегда называла его мама. Соседи по кварталу дали ему это прозвище. Айрис видела улицу, на которой жили родители, когда были бедны. Женщины выносили на тротуар складные стулья и сидели, качая младенцев в колясках и наблюдая, как играют дети постарше.
«В школе его все любили, – ответила тогда Айрис. Бедный погибший Мори. Надо воздать ему должное – он был членом баскетбольной и теннисной команд».
«О! У меня был бы партнер по теннису в семейном кругу».
А она подумала: я знаю, что я неуклюжая и плохо играю в спортивные игры, я это знаю.
Она остановилась перед фотографией. Глаза живые блестящие, будто он смотрит на что-то новое и чудесное. А затем ее пронзила мысль – это же Стив.
Лица и голоса периодически повторяются в течение жизни поколений, исчезают в одном, вновь появляются в другом! Это великая тайна, почему мы такие, какие есть. Почему ребенок становится таким, как Мори, золотой мальчик, или как Стив, или как Тео? Или как я?
Странная тяжесть словно легла ей на плечи, пригибая книзу. А ведь начался день так обычно, так приятно.
Жара в доме была удушающей. Возможно, Тео прав, и им следует обзавестись кондиционером. Многие сейчас приобретают кондиционеры, а в новых домах их монтируют сразу при постройке. Но на это уйдет столько денег. В прошлом году Тео пристроил к дому небольшую теплицу, но времени заниматься ею у него почти никогда не хватало. Помимо основной работы он еще бесплатно вел занятия у студентов-медиков и однажды даже ездил в Японию для оказания помощи жертвам Хиросимы. Оттуда, кстати, он привез ей в подарок ожерелье из черного жемчуга. Он не сказал ей, сколько оно стоило, но она случайно увидела страховую оценку и была поражена. Тео гордился своей благотворительной деятельностью, тем, что не заламывает за операции непомерную цену, и это, безусловно, было благородно, честно и справедливо. Он и так получал немало, но несмотря на все его заработки, состоятельными они не были, и это ее пугало. Все-таки у них было четверо детей, а вдруг он заболеет. В уме Айрис начала складывать знакомые цифры: налог на недвижимость, страховка…
Зазвонил телефон.
– Сегодня мы обедаем в клубе. Мы за вами заедем. – Это была соседка. – В семь часов, хорошо?
– Да, – ответила Айрис. – В семь, спасибо.
Она совсем забыла. Опять клуб, на сей раз другой, загородный клуб, где их мало кто знал.
Незнакомые люди, не знающие, что Тео мой муж, обычно удостаивают меня лишь мимолетным равнодушным взглядом, подумала Айрис, но стоит им понять, что я его жена, о, тогда совсем другое дело. Его репутация хорошо известна; к тому же он прекрасно играет в теннис и бридж, и у него неизменно светские манеры. Рядом с ним даже я становлюсь более жизнерадостной, что мне совсем несвойственно.
Но куда же он ехал с этой женщиной?
– Прекрати это! – она сама себя раздражала. – Иди прими ванну, поспи, почитай, приготовь костюм к вечеру, делай что угодно, но возьми себя в руки и прекрати это.
В стенном шкафу висело платье, купленное к торжественному обеду в честь отца. Черный бархатный лиф с низким квадратным вырезом, позволяющим любоваться открытыми шеей и плечами, которых ей нечего было стыдиться, и колье тоже было недурно – золотое с кораллами и бриллиантами, изящное и оригинальное. Юбка на белой атласной подкладке пышными складками ниспадала вниз, подчеркивая талию – лучшее, что было в ее фигуре. Следовало признать, что Леа знала свое дело. Тео настаивал, чтобы она всегда одевалась у Леа. Он любил дорогие туалеты, и она подозревала, что даже шуршание оберточной бумаги, снимаемой с коробок, доставляло ему чувственное наслаждение.
«Обед пришелся на осень, и мне бы хотелось, чтобы ты была в бархате», – посоветовал он в этот раз.
Он-то и научил ее тому немногому, что она знала о моде. Мама отказалась от всяких попыток в этом отношении много лет назад, хотя сейчас подала ей совет, которому Айрис ни в коем случае не собиралась следовать: сделать прическу a-la Джеки Кеннеди.
Айрис не успела разглядеть женщину в машине, заметила только, что у нее были длинные черные волосы, распущенные по плечам – значит, она была молода.
– Прекрати это! – снова приказала она себе. Она должна преодолеть это настроение. Должна. Она пошла в ванную и открыла кран.
– Какая-то ты сегодня притихшая, – заметил Тео, когда они возвращались домой вечером.
Верх автомобиля все еще был поднят. Откинув голову назад, Айрис могла видеть звезды, мерцающие среди деревьев по обеим сторонам дороги. Какое облегчение, что обед с его бесконечной болтовней остался позади. После дневной жары сейчас в воздухе чувствовалось дыхание осени, освежающее кожу и, казалось, делавшее ее чище. Земля отворачивалась от солнца, готовясь к встрече с зимой.
– Разве тебе не было весело? – упорствовал Тео.
– Нет, почему же, все было очень мило.
– По тебе это не заметно. Временами казалось, что твои мысли витают где-то далеко. Ты была такая безрадостная, когда все вокруг шутили и смеялись.
Она выпрямилась.
– Что ты имеешь в виду под «все время»?
– Я этого не говорил. Я сказал «временами», разве не так?
– Да я способна находить больше радости в жизни, чем любой из этих людей, с которыми мы сегодня обедали. Ну, почти любой. Ты только посмотри на звезды. Я чувствую…
– Я говорю не о звездах. Скажи мне, что случилось. Не притворяйся, что ты не понимаешь, что я имею в виду, Айрис. Почему ты не хочешь, чтобы я помог тебе?
Она не ответила. Невозможно было объяснить, что случилось, без того, чтобы не выглядеть жертвой, неуверенной в себе, сломленной.
– Не хочешь разговаривать?
– Не сейчас. Не то настроение.
– Ну как хочешь.
Всегда помни, что Тео любит тебя, сказала Анна. Она прокрутила в памяти прошедший вечер. Прогуливаясь перед обедом по территории клуба и сидя за столом, она не могла не замечать взглядов, которыми Тео обменивался с женщинами. Сверкающий взгляд широко раскрытых глаз Тео, озорной, дразнящий, восхищенный – и ответные взгляды женщин. Словно у него с женщинами – с каждой по очереди – был какой-то известный им одним секрет. Словно между ними пробегали электрические разряды, а Тео был магнитом, притягивающим женщин. Он одновременно и вызывал, и сам излучал желание.
Тео был человеком большой внутренней силы. Сила была и в его пальцах; «волшебные» пальцы, сказал сегодня этот молодой врач. Он подчинял себе, сила чувствовалась даже в морщинах, оставленных на его красивом лице годами страданий.
Герой Сопротивления, человек, познавший отчаяние и сумевший преодолеть его. Недосягаемым казался он когда-то неопытной, полной романтических иллюзий девушке, какой была она сама. Возможно, ей следовало выйти замуж за одного из ее тогдашних приятелей, за коллегу-преподавателя или бухгалтера, который за ней ухаживал. Только вот в них не было внутреннего огня, а Тео – сам огонь.
В наступившем сейчас молчании Айрис задавалась вопросом: насколько далеко заходили эти ухаживания в гостиных, доставлявшие ей столько болезненных переживаний; было ли это только легким флиртом или вело к чему-то большему, к тайным любовным утехам в течение дня? Ее бросало в жар от ярости, от душевной муки, стоило только представить его в постели с другой женщиной.
Остаток пути они так и проехали молча. Дома Тео остался внизу, чтобы послушать последние известия.
Дети уже спали, и вокруг царила тишина, тягостная и недобрая. Айрис разделась, приняла душ и уселась перед зеркалом расчесывать волосы на ночь. В голове не переставая вертелись все те же горькие вопросы: зачем он женился на мне? Потому что моя мать хорошо готовит? Гуляш или струдель сыграл главную роль?
Машинально она все водила и водила расческой по темным волосам.
Его первая жена, погибшая во время войны, была блондинкой с копной вьющихся волос. Как внимательно изучала Айрис ее фотографию. Она могла закрыть глаза и ясно представить каждую мелочь: манжеты на платье с вышивкой ришелье, короткий, вздернутый нос, темные бусы на шее. Янтарь? Аметист?
Она все еще расчесывала волосы, когда вошел Тео. В зеркале над туалетным столиком отразились его обеспокоенные глаза.
– Айрис, я знаю, ты чувствуешь себя несчастной. И ты сердишься. Было бы лучше, если бы ты сказала мне – почему.
– Со мной все в порядке, – ответила она, желая сохранить гордость в своих страданиях.
– Не похоже. Кроме того, некрасиво с твоей стороны вести себя так и не разговаривать со мной.
К горлу подступил комок. Она сглотнула, подавляя желание расплакаться, но ничего не ответила.
– Ты плохо себя чувствуешь? Заболела? – настаивал Тео.
Она сжала губы. Как будто тебе не все равно, мелькнула мысль.
– Айрис, я пытаюсь проявлять терпение. Но должен заметить, ты ведешь себя как ребенок.
Она повернулась на стуле, поняв по выражению его лица, что действительно зашла слишком далеко. Девочкой она ужасно боялась отцовского гнева, которому он, впрочем, редко давал выход. Но внешнее спокойствие Тео пугало ее куда больше.
– Ну ладно, давай поговорим, – сказала она. – Что ты хочешь, чтобы я сказала?
– Расскажи, как ты провела день, что делала?
– Ничего особенного. Встретилась с папой и мамой в клубе, а до этого ездила по разным делам. А как у тебя прошел день?
Ну-ка, посмотрим, что он скажет.
– Утром, как ты знаешь, у меня была операция, потом поехал прямо к себе в офис, перекусил за письменным столом и принимал пациентов.
Прямо в офис. Сказать ему? Или забыть этот инцидент? Что лучше?
Тео стоял, прислонившись к оконной раме, заложив руки за спину, и барабанил пальцами по подоконнику.
Он немного хмурился, словно сосредоточенно о чем-то думал.
– А по каким делам ты ездила?
– Какая разница? Покупала кое-что для мальчиков, если тебе так уж нужно знать. Рубашки, шорты, пижамы.
– В магазине на Паркер-стрит, недалеко от больницы?
– Там и в других местах. А что?
– Ты меня видела. Айрис покачала головой.
– Нет. Не видела.
– Видела. Это-то тебя и беспокоит целый день. Она вспыхнула от стыда. Этот человек мог читать ее мысли.
– Ах, Айрис, – печально сказал он. – Бога ради, то была операционная сестра. Она закончила свою дневную работу, и у нее дома больной ребенок, вот я и предложил подвезти ее и сделал небольшой крюк по пути в офис. Только и всего.
Теперь глаза ее наполнились слезами унижения. Она опустила голову, желая скрыть их, но Тео мягко взял ее за подбородок.
– Посмотри на меня. Зачем ты изводишь себя по пустякам?
– Ты солгал мне! Ты хотел это скрыть. Сказал, что поехал прямо в офис.
– Боже мой, я, что, должен взвешивать каждое свое слово? Да, наверное, должен. Мне надо защищаться от твоих постоянных подозрений.
– По-моему, у меня есть все основания для подозрений, разве не так?
– Ну вот, теперь мы снова вернемся к событиям пятилетней давности. Неужели тебе обязательно помнить все плохое, сколько бы лет ни прошло? Пора повзрослеть, Айрис.
– Почему бы тебе самому не повзрослеть и перестать вести себя как подросток, который заглядывается на каждую юбку? Как ты делал это сегодня.
Вот. Она все-таки сказала это, хотя и поклялась себе, что промолчит, и тем самым снова выставила себя перед ним уязвимой, слабой и глупой.
– Ты воображаешь себе невесть что, вроде того что утром я ехал провести время с женщиной.
– Не воображаю, а вижу, Тео. И ты бы заметил, если бы я стала заигрывать с кем-нибудь из мужчин сегодня.
– С кем, например? С этим типом в клетчатом спортивном пиджаке? Да он, поди, весит фунтов триста.
Это привело Айрис в ярость.
– А, ты считаешь, что больше я никому не могу понравиться? Что на меня может обратить внимание только толстяк в клетчатом пиджаке.
– Лучше бы тебе и не пробовать кокетничать с другими мужчинами. Я тебе шею за это сверну. Ну же, Айрис, все это так нелепо.
– Нелепо, да?
– Да нет, скорее грустно. Расходовать энергию на ерунду. Неужели ты о себе такого низкого мнения, что можешь поверить, будто я способен променять тебя на другую женщину? Да мне твой мизинчик дороже любой женщины. Я же люблю тебя, Айрис. После стольких лет мне надо повторять это? Хочешь, я докажу тебе?
Он хотел обнять ее, но она вскочила и прислонилась к стене.
– Нет, Тео, ты так легко не выкрутишься. На сей раз я не позволю.
– Из чего мне надо выкручиваться? О чем ты говоришь?
Он прижал ее к стене. Она неловко колотила его в грудь маленькими кулачками.
– Здорово! Мне это нравится! Люблю, когда ты сопротивляешься. – Он плотнее прижал ее к стене. – И ты это любишь. Я тебя знаю. – Он поцеловал ее в шею. – Я тебя знаю очень хорошо. Ну, давай, сопротивляйся, отбивайся. Объясни мне, о чем это ты только что говорила, и я отпущу тебя.
Она еще плакала, но была уже у той грани, за которой слезы переходят в смех, в легкую истерику. И еще она была в ярости от того, что ему, как всегда, удалось разогнать ее гнев. Ну не абсурдное ли противоречие. Его губы уже были прижаты к ее губам, а руки сжимали ее грудь. Он мог делать с ней все, что хотел; он делал это, и она не могла помешать ему; да, признаться, и не хотела. Черт его возьми, он всегда одерживал верх, ей никогда не удастся изменить его, заставить вести себя так, как ей хочется. Он знал, как сильно она любит его. И уже нес ее к кровати.
2
– Пожалуйста, не беспокойся, мама! У меня все в порядке. А сейчас я должна спешить. Дети в любую минуту вернутся домой.
Машина промчалась по центральным улицам и выехала к окраине города. Мимо промелькнуло здание синагоги, куда ходила семья. Это было красивое современное здание из красноватого кирпича, окруженное вечнозелеными деревьями. Выехав на шоссе, Айрис миновала несколько безлюдных кегельбанов, пиццерии, заправочные станции, узкие аллеи и, свернув на боковую дорогу, попала совсем в другой мир. Дорога была окаймлена большими старыми деревьями, и от нее отходили извилистые подъездные аллеи, ведущие к домам, выстроенным в колониальном, а изредка – во французском провинциальном стиле или, во всяком случае, в стиле, который сходил здесь за таковой. Притормозив в самом конце этой тупиковой дороги, Айрис свернула к дому.
Дом стоял в роскошном обрамлении осенних кленов, местами еще сохранивших изумрудную зелень листвы, но в большинстве одевшихся в золотое убранство. Здание из стекла и изящных деревянных панелей красного цвета, казалось, плывет по озеру солнечного света. Еще его можно было сравнить с хрустальной шкатулкой, покоящейся на зеленом травяном подносе.
Во время строительства и в первые годы после его окончания многие приходили смотреть на дом, некоторые восторгались им, другие критиковали необычную «модернистскую» архитектуру. Не слушая ничьих озадаченных возражений, не слишком, впрочем, настойчивых, папа построил его в соответствии со вкусом дочери. Айрис знала, что Тео дом никогда не нравился. Ему больше были по вкусу елизаветинские окна и маленькие укромные уголки английских домов, к которым он привык за годы жизни в Англии, или давящий уют домов Центральной Европы, где он вырос, но он вполне оценил явно дорогой внешний вид дома. По иронии судьбы, стоимость дома была единственным пунктом, беспокоившим Айрис. По ее мнению, уменьшенный вдвое, он все равно был бы таким же просторным и современным и доставлял бы ей столько же гордости и радости. Огромные комнаты, некоторые из которых еще не были меблированы полностью, были великолепны, так же как и просторный двор, засаженный декоративными причудливо подстриженными кустами, и сад. Длинные стены комнат были словно специально предназначены для того, чтобы на них висели картины, и хотя, безусловно, приятно выбирать полотна в галереях на Мэдисон-авеню или Пятьдесят седьмой улице, каждый раз, когда Тео выписывал очередной чек и радостно нес еще одно сокровище к машине, сердце у нее падало. Собственно, именно Тео не стал возражать, а, напротив, всячески поддерживал ее отца, когда тот решил изменить первоначальный проект, увеличив размеры дома. Он же настоял на постройке террасы и теннисного корта и пригласил дорогого дизайнера для декоративного оформления сада. Простая лужайка и естественная рощица были бы ничем не хуже, который раз подумала она.
Стив с Джимми и трое их друзей из шестого и седьмого классов играли в баскетбол на боковом дворе. На секунду прервав игру, они помахали матери.
Какое-то время она наблюдала за ребятами. Хорошие у нее сыновья. Голые по пояс, потные от палящего солнца, дочерна загоревшие в летнем лагере, мальчики являли собой пример неустанной заботы родителей и дедушки с бабушкой. Счастливые дети. Они и не подозревают, как им повезло. Господи, благослови их, подумала она вдруг, и ей захотелось крепко обнять обоих сыновей прямо здесь, на глазах у всех.
Разница в возрасте между ними составляла всего десять с половиной месяцев. В первый год супружеской жизни Айрис с Тео не осторожничали. Тео был пылким любовником, не думающим о возможных последствиях, а она, со своей стороны, нисколько не возражала. Воспоминания заставили ее слегка улыбнуться. Да, она совсем не возражала.
Так у нее появилось двое сыновей. Мальчики были во многом похожи друг на друга и очень дружны. Ни один еще не стал таким же красивым, как Тео, но это наверняка придет позднее. Уже сейчас в них ясно угадывался их будущий облик: они будут высокими и гибкими, с широкими плечами и узкой талией. Глаза у обоих – ясные и честные. Большие золотисто-карие глаза Стива полны солнечного света.
Оба были отличными спортсменами, хорошими друзьями и способными учениками. Джимми, младшему, приходилось больше заниматься, чтобы сделать то, что Стиву давалось быстро и без усилий. Возможно, поэтому иной раз казалось, что Джимми – старший и более собранный. Подчас он даже защищал Стива. Стив всегда избегал применения физической силы не из трусости, а просто потому, что в глубине души у него сидел ужас перед насилием, который Джимми понимал, хотя и не разделял. Джимми в случае необходимости мог пустить в ход кулаки, главным оружием Стива был язык. Стив был полон самых разных идей, которые отстаивал с пеной у рта. Такой живой, такой любознательный, подумала Айрис, он весь прямо искрится.
Оставив мальчиков за игрой, Айрис вошла в дом.
В кухне Лаура в фартуке, доходившем ей почти до щиколоток, вырезала имбирное печенье. Она склонилась над тестом с сосредоточенным выражением лица, закусив нижнюю губу. Рыжевато-каштановые волосы свободно падали ей на щеки; она была копией Анны. Даже незнакомые люди отмечали это сходство, видя их вместе. Образец возродился, минуя одно поколение.
На дальнем конце стола Элла Мэй лущила горох.
– Сегодня у нас большая готовка. Я еще сделаю из этой девочки первоклассную повариху, – сказала она с любовью.
Лаура уже обнаруживала задатки хорошей хозяйки. Опять гены Анны. Ее комната, обитая розовой тканью, была уютным гнездышком. В подарок ко дню рождения – в этом году ей исполнилось девять – она попросила переоборудовать свою комнату, и Тео, к некоторому неудовольствию Айрис, согласился обставить комнату новой мебелью, заменить ковер, лампы, занавеси. Тео согласился бы достать луну с неба, если бы Лаура попросила. На туалетном столике в комнате Лауры стоял подносик для косметики. Когда мне было девять, я вообще мало что знала о косметике, подумала Айрис и вновь подивилась, каким разным с самых детских лет бывает у человека жизненный опыт. Слава Богу, что Лаура – разумная девочка, и на полках у нее стоят книги, которые она читает.
– Лаура мне очень помогла с яблочным пирогом, миссис Штерн, очень помогла.
– Я почистила половину яблок, – сказала Лаура с важным видом.
– Пирог? А по какому случаю?
– Да ни по какому. Просто доктор Штерн очень любит яблочный пирог.
Даже Элла Мэй обожала ее мужа. И Айрис вдруг проговорила:
– Ты так хорошо к нам относишься.
– А как же иначе? Вы тоже хорошо ко мне относитесь. Вы – моя семья.
У Эллы Мэй было двое детей, которые жили у бабушки в Южной Каролине. На Рождество она уезжала к ним на две недели, и к этому сводилось ее общение с детьми за год, так что она с полным основанием могла называть этих чужих людей своей семьей. Айрис была тронута до глубины души.
В первую встречу с Эллой Мэй Айрис назвала се «мисс Браун», но Элла Мэй поправила ее, попросив называть се по имени.
«Она называет меня «миссис Штерн», – сказала Айрис Тео в тот вечер. – Правильно было бы и мне обращаться к ней соответственно».
«Так уж устроен мир, и ты тут ничего не изменишь, – ответил Тео с легким удивлением в голосе. – В любом случае, если она не возражает, то чего тебе волноваться?»
– Филипп в гостях у своего друга, – напомнила сейчас Элла Мэй. – Звонили его родители, сказали, что вам не нужно за ним ехать. Они сами позже привезут его. Ваша почта на столе в холле.
На узком мраморном столике в холле лежали учебники, новый свитер Стива, который он уже успел порвать, и рядом с вазой с красными осенними цветами – пачка счетов. Застывшие изогнутые ветки и плоские красные лепестки точно повторялись в зеркале, висевшем над столиком, но ее собственное лицо, отраженное в нем между изогнутых веток, состояло, казалось, из отдельных геометрических фигур, как на картине художника-кубиста; отдельные части лица нервно подергивались, сдвигались, наползали друг на друга.
Ни с того ни с сего из глубин подсознания всплыли воспоминания, ошеломившие ее: она вспомнила собственное лицо в детстве и запах – точно такой же, какой и сейчас доносился из кухни – солоноватый запах жарящегося мяса, который наполнял квартиру в тот зимний вечер, когда, стоя за дверью, она услышала мягкий, полный сожаления голос матери: «Но ты должен признать, Джозеф, что она некрасивый ребенок».
Отвернувшись от зеркала, Айрис прошла через холл в гостиную и некоторое время стояла, делая глубокие вдохи, словно желая заполнить легкие чем-то чистым и успокаивающим.
Это была ее комната, выдержанная в спокойных серых и кремовых тонах, изящная и создающая ощущение простора, как японский гравиевый садик. Она была обставлена светлой датской мебелью, пол покрыт сизым ковром. На окнах висели веселые узорчатые занавеси. Солнечные лучи падали на высокие торшеры из шведского хрусталя, отражаясь на паркете радужным многоцветьем. Красная лакированная ширма – до чего же хорошо сочетаются элементы скандинавского и восточного декора! – притягивала к себе взгляд, как пламенеющий костер, и тогда в поле зрения оказывался кусочек внутреннего дворика за стеклянной стеной комнаты, где росла в большой каменной кадке норфолкская сосна. В октябре ее внесут в дом, и она будет зеленеть всю зиму.
В дальнем конце комнаты стоял рояль – «Мини-Стейнвей», который она привезла из дома родителей после замужества. На стене, напротив рояля, висели в два ряда гравюры, тоже привезенные из родительского дома: кулики, бегущие по пустынному берегу во время отлива; далекие, окутанные туманом холмы; болиголов, занесенный снегом.
Созерцание всех этих предметов успокоило Айрис.
Она легко пробежала рукой по клавишам. В тишине пустой комнаты звук получился неожиданно громким. На подставке для нот стояла рабочая тетрадка Филиппа. В прошлом году, когда ему было четыре, он часто стоял у рояля, наблюдая, как мать играет. В этом году она начала заниматься с ним. Объясняла ему все довольно быстро, но он всегда успевал за ней.
«Какая мама, такой и сын», – сказал Тео в прошлое воскресенье, после того как Филипп сыграл для них.
Айрис была счастлива в прошлое воскресенье, счастлива вплоть до сегодняшнего утра, когда вернулись и вновь стали терзать ее старые страхи.
Она прошла через холл в спальню. В дальнем конце холла, так, чтобы на нее падал свет, висела фотография в красивой рамке. Рамку купила мама, а Тео повесил фотографию на это видное место.
«Какое замечательное лицо было у твоего брата, – заметил тогда Тео. – Жаль, что я не знал его. Светловолосый. Должно быть, это он унаследовал по материнской линии».
Золотой ребенок, подумала она сейчас. Так всегда называла его мама. Соседи по кварталу дали ему это прозвище. Айрис видела улицу, на которой жили родители, когда были бедны. Женщины выносили на тротуар складные стулья и сидели, качая младенцев в колясках и наблюдая, как играют дети постарше.
«В школе его все любили, – ответила тогда Айрис. Бедный погибший Мори. Надо воздать ему должное – он был членом баскетбольной и теннисной команд».
«О! У меня был бы партнер по теннису в семейном кругу».
А она подумала: я знаю, что я неуклюжая и плохо играю в спортивные игры, я это знаю.
Она остановилась перед фотографией. Глаза живые блестящие, будто он смотрит на что-то новое и чудесное. А затем ее пронзила мысль – это же Стив.
Лица и голоса периодически повторяются в течение жизни поколений, исчезают в одном, вновь появляются в другом! Это великая тайна, почему мы такие, какие есть. Почему ребенок становится таким, как Мори, золотой мальчик, или как Стив, или как Тео? Или как я?
Странная тяжесть словно легла ей на плечи, пригибая книзу. А ведь начался день так обычно, так приятно.
Жара в доме была удушающей. Возможно, Тео прав, и им следует обзавестись кондиционером. Многие сейчас приобретают кондиционеры, а в новых домах их монтируют сразу при постройке. Но на это уйдет столько денег. В прошлом году Тео пристроил к дому небольшую теплицу, но времени заниматься ею у него почти никогда не хватало. Помимо основной работы он еще бесплатно вел занятия у студентов-медиков и однажды даже ездил в Японию для оказания помощи жертвам Хиросимы. Оттуда, кстати, он привез ей в подарок ожерелье из черного жемчуга. Он не сказал ей, сколько оно стоило, но она случайно увидела страховую оценку и была поражена. Тео гордился своей благотворительной деятельностью, тем, что не заламывает за операции непомерную цену, и это, безусловно, было благородно, честно и справедливо. Он и так получал немало, но несмотря на все его заработки, состоятельными они не были, и это ее пугало. Все-таки у них было четверо детей, а вдруг он заболеет. В уме Айрис начала складывать знакомые цифры: налог на недвижимость, страховка…
Зазвонил телефон.
– Сегодня мы обедаем в клубе. Мы за вами заедем. – Это была соседка. – В семь часов, хорошо?
– Да, – ответила Айрис. – В семь, спасибо.
Она совсем забыла. Опять клуб, на сей раз другой, загородный клуб, где их мало кто знал.
Незнакомые люди, не знающие, что Тео мой муж, обычно удостаивают меня лишь мимолетным равнодушным взглядом, подумала Айрис, но стоит им понять, что я его жена, о, тогда совсем другое дело. Его репутация хорошо известна; к тому же он прекрасно играет в теннис и бридж, и у него неизменно светские манеры. Рядом с ним даже я становлюсь более жизнерадостной, что мне совсем несвойственно.
Но куда же он ехал с этой женщиной?
– Прекрати это! – она сама себя раздражала. – Иди прими ванну, поспи, почитай, приготовь костюм к вечеру, делай что угодно, но возьми себя в руки и прекрати это.
В стенном шкафу висело платье, купленное к торжественному обеду в честь отца. Черный бархатный лиф с низким квадратным вырезом, позволяющим любоваться открытыми шеей и плечами, которых ей нечего было стыдиться, и колье тоже было недурно – золотое с кораллами и бриллиантами, изящное и оригинальное. Юбка на белой атласной подкладке пышными складками ниспадала вниз, подчеркивая талию – лучшее, что было в ее фигуре. Следовало признать, что Леа знала свое дело. Тео настаивал, чтобы она всегда одевалась у Леа. Он любил дорогие туалеты, и она подозревала, что даже шуршание оберточной бумаги, снимаемой с коробок, доставляло ему чувственное наслаждение.
«Обед пришелся на осень, и мне бы хотелось, чтобы ты была в бархате», – посоветовал он в этот раз.
Он-то и научил ее тому немногому, что она знала о моде. Мама отказалась от всяких попыток в этом отношении много лет назад, хотя сейчас подала ей совет, которому Айрис ни в коем случае не собиралась следовать: сделать прическу a-la Джеки Кеннеди.
Айрис не успела разглядеть женщину в машине, заметила только, что у нее были длинные черные волосы, распущенные по плечам – значит, она была молода.
– Прекрати это! – снова приказала она себе. Она должна преодолеть это настроение. Должна. Она пошла в ванную и открыла кран.
– Какая-то ты сегодня притихшая, – заметил Тео, когда они возвращались домой вечером.
Верх автомобиля все еще был поднят. Откинув голову назад, Айрис могла видеть звезды, мерцающие среди деревьев по обеим сторонам дороги. Какое облегчение, что обед с его бесконечной болтовней остался позади. После дневной жары сейчас в воздухе чувствовалось дыхание осени, освежающее кожу и, казалось, делавшее ее чище. Земля отворачивалась от солнца, готовясь к встрече с зимой.
– Разве тебе не было весело? – упорствовал Тео.
– Нет, почему же, все было очень мило.
– По тебе это не заметно. Временами казалось, что твои мысли витают где-то далеко. Ты была такая безрадостная, когда все вокруг шутили и смеялись.
Она выпрямилась.
– Что ты имеешь в виду под «все время»?
– Я этого не говорил. Я сказал «временами», разве не так?
– Да я способна находить больше радости в жизни, чем любой из этих людей, с которыми мы сегодня обедали. Ну, почти любой. Ты только посмотри на звезды. Я чувствую…
– Я говорю не о звездах. Скажи мне, что случилось. Не притворяйся, что ты не понимаешь, что я имею в виду, Айрис. Почему ты не хочешь, чтобы я помог тебе?
Она не ответила. Невозможно было объяснить, что случилось, без того, чтобы не выглядеть жертвой, неуверенной в себе, сломленной.
– Не хочешь разговаривать?
– Не сейчас. Не то настроение.
– Ну как хочешь.
Всегда помни, что Тео любит тебя, сказала Анна. Она прокрутила в памяти прошедший вечер. Прогуливаясь перед обедом по территории клуба и сидя за столом, она не могла не замечать взглядов, которыми Тео обменивался с женщинами. Сверкающий взгляд широко раскрытых глаз Тео, озорной, дразнящий, восхищенный – и ответные взгляды женщин. Словно у него с женщинами – с каждой по очереди – был какой-то известный им одним секрет. Словно между ними пробегали электрические разряды, а Тео был магнитом, притягивающим женщин. Он одновременно и вызывал, и сам излучал желание.
Тео был человеком большой внутренней силы. Сила была и в его пальцах; «волшебные» пальцы, сказал сегодня этот молодой врач. Он подчинял себе, сила чувствовалась даже в морщинах, оставленных на его красивом лице годами страданий.
Герой Сопротивления, человек, познавший отчаяние и сумевший преодолеть его. Недосягаемым казался он когда-то неопытной, полной романтических иллюзий девушке, какой была она сама. Возможно, ей следовало выйти замуж за одного из ее тогдашних приятелей, за коллегу-преподавателя или бухгалтера, который за ней ухаживал. Только вот в них не было внутреннего огня, а Тео – сам огонь.
В наступившем сейчас молчании Айрис задавалась вопросом: насколько далеко заходили эти ухаживания в гостиных, доставлявшие ей столько болезненных переживаний; было ли это только легким флиртом или вело к чему-то большему, к тайным любовным утехам в течение дня? Ее бросало в жар от ярости, от душевной муки, стоило только представить его в постели с другой женщиной.
Остаток пути они так и проехали молча. Дома Тео остался внизу, чтобы послушать последние известия.
Дети уже спали, и вокруг царила тишина, тягостная и недобрая. Айрис разделась, приняла душ и уселась перед зеркалом расчесывать волосы на ночь. В голове не переставая вертелись все те же горькие вопросы: зачем он женился на мне? Потому что моя мать хорошо готовит? Гуляш или струдель сыграл главную роль?
Машинально она все водила и водила расческой по темным волосам.
Его первая жена, погибшая во время войны, была блондинкой с копной вьющихся волос. Как внимательно изучала Айрис ее фотографию. Она могла закрыть глаза и ясно представить каждую мелочь: манжеты на платье с вышивкой ришелье, короткий, вздернутый нос, темные бусы на шее. Янтарь? Аметист?
Она все еще расчесывала волосы, когда вошел Тео. В зеркале над туалетным столиком отразились его обеспокоенные глаза.
– Айрис, я знаю, ты чувствуешь себя несчастной. И ты сердишься. Было бы лучше, если бы ты сказала мне – почему.
– Со мной все в порядке, – ответила она, желая сохранить гордость в своих страданиях.
– Не похоже. Кроме того, некрасиво с твоей стороны вести себя так и не разговаривать со мной.
К горлу подступил комок. Она сглотнула, подавляя желание расплакаться, но ничего не ответила.
– Ты плохо себя чувствуешь? Заболела? – настаивал Тео.
Она сжала губы. Как будто тебе не все равно, мелькнула мысль.
– Айрис, я пытаюсь проявлять терпение. Но должен заметить, ты ведешь себя как ребенок.
Она повернулась на стуле, поняв по выражению его лица, что действительно зашла слишком далеко. Девочкой она ужасно боялась отцовского гнева, которому он, впрочем, редко давал выход. Но внешнее спокойствие Тео пугало ее куда больше.
– Ну ладно, давай поговорим, – сказала она. – Что ты хочешь, чтобы я сказала?
– Расскажи, как ты провела день, что делала?
– Ничего особенного. Встретилась с папой и мамой в клубе, а до этого ездила по разным делам. А как у тебя прошел день?
Ну-ка, посмотрим, что он скажет.
– Утром, как ты знаешь, у меня была операция, потом поехал прямо к себе в офис, перекусил за письменным столом и принимал пациентов.
Прямо в офис. Сказать ему? Или забыть этот инцидент? Что лучше?
Тео стоял, прислонившись к оконной раме, заложив руки за спину, и барабанил пальцами по подоконнику.
Он немного хмурился, словно сосредоточенно о чем-то думал.
– А по каким делам ты ездила?
– Какая разница? Покупала кое-что для мальчиков, если тебе так уж нужно знать. Рубашки, шорты, пижамы.
– В магазине на Паркер-стрит, недалеко от больницы?
– Там и в других местах. А что?
– Ты меня видела. Айрис покачала головой.
– Нет. Не видела.
– Видела. Это-то тебя и беспокоит целый день. Она вспыхнула от стыда. Этот человек мог читать ее мысли.
– Ах, Айрис, – печально сказал он. – Бога ради, то была операционная сестра. Она закончила свою дневную работу, и у нее дома больной ребенок, вот я и предложил подвезти ее и сделал небольшой крюк по пути в офис. Только и всего.
Теперь глаза ее наполнились слезами унижения. Она опустила голову, желая скрыть их, но Тео мягко взял ее за подбородок.
– Посмотри на меня. Зачем ты изводишь себя по пустякам?
– Ты солгал мне! Ты хотел это скрыть. Сказал, что поехал прямо в офис.
– Боже мой, я, что, должен взвешивать каждое свое слово? Да, наверное, должен. Мне надо защищаться от твоих постоянных подозрений.
– По-моему, у меня есть все основания для подозрений, разве не так?
– Ну вот, теперь мы снова вернемся к событиям пятилетней давности. Неужели тебе обязательно помнить все плохое, сколько бы лет ни прошло? Пора повзрослеть, Айрис.
– Почему бы тебе самому не повзрослеть и перестать вести себя как подросток, который заглядывается на каждую юбку? Как ты делал это сегодня.
Вот. Она все-таки сказала это, хотя и поклялась себе, что промолчит, и тем самым снова выставила себя перед ним уязвимой, слабой и глупой.
– Ты воображаешь себе невесть что, вроде того что утром я ехал провести время с женщиной.
– Не воображаю, а вижу, Тео. И ты бы заметил, если бы я стала заигрывать с кем-нибудь из мужчин сегодня.
– С кем, например? С этим типом в клетчатом спортивном пиджаке? Да он, поди, весит фунтов триста.
Это привело Айрис в ярость.
– А, ты считаешь, что больше я никому не могу понравиться? Что на меня может обратить внимание только толстяк в клетчатом пиджаке.
– Лучше бы тебе и не пробовать кокетничать с другими мужчинами. Я тебе шею за это сверну. Ну же, Айрис, все это так нелепо.
– Нелепо, да?
– Да нет, скорее грустно. Расходовать энергию на ерунду. Неужели ты о себе такого низкого мнения, что можешь поверить, будто я способен променять тебя на другую женщину? Да мне твой мизинчик дороже любой женщины. Я же люблю тебя, Айрис. После стольких лет мне надо повторять это? Хочешь, я докажу тебе?
Он хотел обнять ее, но она вскочила и прислонилась к стене.
– Нет, Тео, ты так легко не выкрутишься. На сей раз я не позволю.
– Из чего мне надо выкручиваться? О чем ты говоришь?
Он прижал ее к стене. Она неловко колотила его в грудь маленькими кулачками.
– Здорово! Мне это нравится! Люблю, когда ты сопротивляешься. – Он плотнее прижал ее к стене. – И ты это любишь. Я тебя знаю. – Он поцеловал ее в шею. – Я тебя знаю очень хорошо. Ну, давай, сопротивляйся, отбивайся. Объясни мне, о чем это ты только что говорила, и я отпущу тебя.
Она еще плакала, но была уже у той грани, за которой слезы переходят в смех, в легкую истерику. И еще она была в ярости от того, что ему, как всегда, удалось разогнать ее гнев. Ну не абсурдное ли противоречие. Его губы уже были прижаты к ее губам, а руки сжимали ее грудь. Он мог делать с ней все, что хотел; он делал это, и она не могла помешать ему; да, признаться, и не хотела. Черт его возьми, он всегда одерживал верх, ей никогда не удастся изменить его, заставить вести себя так, как ей хочется. Он знал, как сильно она любит его. И уже нес ее к кровати.
2
В мраморном камине в квартире на шестом этаже дома на Пятой авеню пылал не по-городскому сильный огонь. Высокие окна, занавешенные зеленоватыми шторами из Дамаска, смотрели на неприветливые деревья в Центральном парке, с которых ветер срывал остатки золотистого убранства осени.
Высокий мужчина в темном костюме и начищенных до блеска английских ботинках стоял, уставившись на огонь, позвякивая в кармане монетами и ключами. На вид ему можно было дать и пятьдесят с лишним, и шестьдесят с небольшим. У него была подтянутая фигура игрока в теннис. На красивом орлином лице, имевшем сейчас серьезное выражение, выделялись глаза цвета морской волны, создававшие удивительный контраст со смуглой кожей.
Самые красивые глаза в мире, подумала женщина, отложив «Нью-Йорк тайме» и посмотрев на него. Она была примерно его возраста, худощавая, но производящая впечатление сильной. У нее была белая кожа, широкий и низкий лоб, блестящие волосы с проседью разделены пробором посередине – по моде, которой она следовала с юных лет. В раскосых, чуточку азиатских глазах внимательное выражение. На нее приятно смотреть, хотя она далеко не так красива, как мужчина. Они любовники четырнадцать лет.
Высокий мужчина в темном костюме и начищенных до блеска английских ботинках стоял, уставившись на огонь, позвякивая в кармане монетами и ключами. На вид ему можно было дать и пятьдесят с лишним, и шестьдесят с небольшим. У него была подтянутая фигура игрока в теннис. На красивом орлином лице, имевшем сейчас серьезное выражение, выделялись глаза цвета морской волны, создававшие удивительный контраст со смуглой кожей.
Самые красивые глаза в мире, подумала женщина, отложив «Нью-Йорк тайме» и посмотрев на него. Она была примерно его возраста, худощавая, но производящая впечатление сильной. У нее была белая кожа, широкий и низкий лоб, блестящие волосы с проседью разделены пробором посередине – по моде, которой она следовала с юных лет. В раскосых, чуточку азиатских глазах внимательное выражение. На нее приятно смотреть, хотя она далеко не так красива, как мужчина. Они любовники четырнадцать лет.