Страница:
– Ну, несколько раз так оно и было.
– Не несколько раз. Вы часто говорили, что вам было скучно.
– Ну хорошо. Нам действительно иной раз бывало скучно. Но это бессмысленный спор. Тебе не кажется, что ты говоришь о каких-то пустяках?
– Дурацкая суета. Посмотри на дом. Разукрасили неизвестно зачем.
– Ничего не разукрасили. Все довольно скромно. Будет просто обед повкуснее, чем обычно, поставят побольше красивых цветов, ну, и придут друзья пожелать тебе счастья в такой знаменательный день. Вот и все.
– Для меня это не знаменательный день.
Айрис волновалась, предстояло сделать еще множество дел, и она начала терять терпение.
– Стив, тебе жарко, ты устал и нервничаешь. Пойди наверх, прими душ и успокойся. Или лучше пойди сначала на улицу, поиграй с Джимми и Филиппом. Это поможет тебе избавиться от ненужных мыслей. Потом примешь душ.
– Ты не слушала, что я говорил. Ты не обратила никакого внимания на мои слова. Я сказал, что никуда завтра не пойду. Ты что, не понимаешь?
– Стив, прекрати! Ты говоришь вздор.
– Во-первых, я не верю в Бога.
– Стив, сейчас не время для теологических дискуссий. – Теперь она рассердилась. – У тебя была тысяча возможностей поговорить со мной о Боге или о чем угодно. Но сегодня… это просто возмутительно.
– А по-моему, сегодня и надо об этом поговорить.
Он встал, прошелся по комнате, задержался у стеклянной двери и посмотрел на акацию, которая все еще роняла на траву желтые лепестки, затем повернулся к роялю и пробежал пальцами по клавишам, издавшим неприятный пронзительный звук. Потом снова посмотрел на мать.
– Как может интеллигентный человек верить во все это? «Господь любит людей». – В его по-мальчишески высоком голосе звучала насмешка. – Оглянись вокруг! Где же она, Божья любовь? Мне кажется, что после массового уничтожения людей нацистами, после того, что случилось с семьей отца… ты думаешь, он верит? Нет, только он не хочет, чтобы его дети знали об этом. Заветы Моисеевы, закон, предписывающий на все времена, что хорошо, а что плохо… почему я должен принимать его? Что хорошо для меня, может быть плохо для моего соседа. Ты хочешь, чтобы я верил в сказки в век науки, когда в недалеком будущем человек полетит на Марс.
Сын стоял перед ней, засунув руки в карманы. Его страх прошел, и он был полон решимости. На красивом, с правильными чертами лице застыло сердитое выражение. Сейчас, подумала Айрис, Он выглядит старым. Старым и встревоженным. Как справиться с этим неожиданным бессмысленным бунтом? Что, если он и в самом деле откажется идти завтра утром в синагогу? О Господи, реакция рабби, всей общины, телефонные звонки, сплетни в клубе и супермаркете; его репутация будет разрушена. Не говоря уже – она бросила быстрый испуганный взгляд на дверь, за которой сейчас, должно быть, раскладывали на столах карточки с именами гостей – обо всех приглашенных, друзьях из Чикаго и Бостона и… О Господи!
Сглотнув, Айрис постаралась говорить спокойно и очень-очень рассудительно:
– Что до науки, Стив, то тебе это, может, и неизвестно, но Эйзенштейн сказал, что чем больше он узнает о вселенной, тем больше его восхищает общий грандиозный замысел ее устройства. Он не был религиозным человеком в том смысле, что не ходил в церковь, но он верил, что мировой порядок контролирует высшая сила, которую многие называют божественным провидением. И он бы не счел бар-мицву дурацкой затеей, чем-то несовместимым с уважением к научным знаниям. Нет, ничего подобного. – И она закончила почти умоляюще: – Послушай меня. Он бы сказал тебе: иди и исполни свой долг.
– А ты была с ним знакома? – спросил Стив, поднимая брови. – Поэтому и знаешь, что бы он сказал?
Боже, дай мне терпение, подумала она. Мне нельзя сорваться. Единственный способ одержать верх в этом споре – не дать выход своему гневу.
– Мне известно, – осторожно начала Айрис, – что в определенных аспектах пути развития общественного сознания вызывали у него глубочайшее сожаление. Он считал, что старые, исповедуемые религией ценности – о, я не имею в виду религиозный фанатизм, я говорю о моральных устоях, об уважении к другим людям, о долге, о десяти заповедях – этичны, нравственны. Общественная мораль была чище благодаря этим ценностям. Ты многим обещал, Стив, что завтра в десять утра придешь в синагогу, и будет очень, очень плохо, если ты нарушишь это обещание.
– Это что за дискуссия? – Тео, вошедший в комнату, стоял, переводя взгляд с одного на другую. – О чем вы спорите? Я еще в холле услышал ваши голоса.
– Мы не спорим, просто обсуждаем, – начала Айрис и замолчала. Пожалуйста, пусть этот день не будет испорчен, взмолилась она про себя, заломив руки. Потом, осознав, что этот жест выглядит театральным, беспомощно положила их на колени. Беспомощные руки. Чувство полной беспомощности внезапно овладело ею.
– Стив сказал, – тихо проговорила она, – что не хочет идти в синагогу завтра.
– Что? О чем ты говоришь, черт возьми?
– Он говорит, – продолжала Айрис, – он спрашивает, что же это за Бог такой, который допустил массовое уничтожение людей. Может, ты поговоришь с ним, Тео? – Голос ее прервался.
– И ты решил задать этот вопрос сейчас, накануне бар-мицвы? – обратился тот к сыну. – Ты мог бы задать его на религиозных занятиях, которые посещал несколько лет. Уверен, вы неоднократно обсуждали нечто подобное.
– Я сказала ему, – вставила Айрис, – что на этот вопрос, возможно, вообще нет ответа.
– Вот именно, – сказал Тео, – так же как на вопрос, сколько ангелов могут уместиться на конце иглы. Послушай, Стив, мы поговорим об этом в другой раз, сейчас же речь идет о том, что тебе предстоит выполнить самую важную в твоей жизни обязанность.
– Я смотрю на это иначе, – пробормотал Стив.
– Возможно, но тем не менее ты должен ее выполнить, мой мальчик.
– Все вокруг говорят такие хорошие правильные слова, – продолжал Стив, игнорируя замечание Тео. – Но разве кто-нибудь сделал что-то конкретное, попытался как-то улучшить существующий порядок? Вспомни о трущобах, о войнах, о неграх в южных штатах, о наших солдатах во Вьетнаме. Нужно навести в мире порядок, покончить с несправедливостью – вот это и будет настоящая религия.
– Я предлагаю, чтобы для начала ты навел порядок в своей комнате. А то она похожа на свинарник.
– И это все, что тебя волнует? Не мои раздумья, не мое самоуважение, а грязные носки, валяющиеся на полу в моей комнате?
– Возможно, самоуважение подразумевает и то, что человек не должен жить как свинья.
Мужчина и мальчик сердито уставились друг на друга. Айрис опять заломила руки, потом разняла их. Какая расхожая фраза – заломить руки. А ведь так оно и есть, подумала она, в отчаянии человек именно это и делает. Она мягко проговорила:
– Прекратите, вы, оба. И весь мир, и одна комната не имеют сейчас значения.
– Согласен, – ответил Тео. – Стив, тебе надо присутствовать на службе сегодня в половине восьмого и завтра утром. После этого ты вернешься домой, и ты будешь улыбаться, будешь любезен с гостями, как и подобает культурному человеку. Я не хочу больше слышать об этом.
– Посмотрите! Мы напекли, наверное, целую тонну шоколадного печенья с лимоном. – Передняя дверь открылась, и Лаура, которой было поручено заниматься печеньем, вошла, гордо неся в высоко поднятых руках большое блюдо. – Посмотрите!
За ней в дверях появились оживленные лица Джозефа и Анны, и секундой позже Анна поставила на стол свое блюдо.
– Ты плачешь, Айрис? В чем дело? Ответил Тео:
– У нас возникла проблема. Я сам только что узнал. Наш сын решил не ходить завтра на церемонию бар-мицвы.
Джозеф остолбенел.
– Что? Он заболел?
Мальчик, окруженный взрослыми, стал, казалось, меньше, и его хрупкость, так не сочетавшаяся с выражением лица взрослого человека, выражением, в котором под видимостью вызова Айрис разглядела смятение, наполнила ее печальными предчувствиями, заставив позабыть весь гнев. Может, ее отец сумеет переубедить его, ведь дедушка и бабушка не каждый день занимаются его воспитанием. Эти мысли пронеслись в считанные доли секунды.
– Скажи, – переспросил Джозеф, положив руку на лоб Стива, – ты заболел? Нет, температуры у тебя нет. Да ты просто боишься, вот в чем дело. Нервы сдали. Давай выйдем на свежий воздух, сядем под деревом и поговорим. Тебе сразу станет лучше.
И, взяв Стива за руку, он хотел было пойти к двери. Но Стив выдернул руку.
– Сейчас мне не станет лучше. Лучше мне станет завтра, когда я не пойду в синагогу на церемонию, в которую не верю.
– Ты не веришь, – как эхо повторил Джозеф, который сам с величайшим трудом перешел от ортодоксального иудаизма к реформаторскому. И вот его внук заявляет ему, что он «не верит».
В комнате повисло молчание. Все чего-то ждали. Дедушка тоже, казалось, вдруг стал меньше, словно усох. Он осмотрел мальчика сверху вниз, от красивой головы до болтающихся шнурков на кроссовках, затем снова поднял глаза к его лицу.
– Тогда скажи мне, – медленно проговорил он, – когда ты пришел к этому великолепному выводу и почему тянул до последней минуты, а не сказал об этом раньше? Тебе захотелось нас помучить?
– Я давно думал об этом. Просто сегодня, когда я возвращался из школы, меня вдруг осенило; я понял, что не смогу через это пройти, вот и все.
Джозеф кивнул и потянулся за стулом.
– Может, ты скажешь мне, какая именно мысль тебя «осенила».
– Я же уже сказал. Я не верю. Ни во что. Потому что Бога нет.
– Понимаю. Бога нет. И ты, Стив Штерн, можешь это доказать.
– А ты не можешь доказать, что он есть. Тебе хочется верить, что он есть, потому что ты старый и боишься смерти.
Подобное замечание в адрес отца привело Айрис в ярость, и вся ее жалость к Стиву мгновенно испарилась.
– Как ты смеешь так разговаривать с дедушкой! – крикнула она.
– Оставь его, Айрис, – сказал Джозеф. – Но Лауре лучше этого не слышать. Лаура, милочка, отнеси печенье на кухню.
Ну конечно, папа боится, что все это окажет на Лауру дурное влияние.
Вмешался Тео, решивший попробовать иной подход.
– Ты грамотный человек, развит не по годам. Я всегда ценил это в тебе, всегда ставил это тебе в заслугу, так? Так вот, ты наверняка слышал о Ницше…
– Да, это он сказал, что Бог умер.
– Верно. Но он имел в виду, что в мире образовалась пустота, вакуум как раз потому, что люди утратили веру во что бы то ни было. И он предсказал, что этот вакуум заполнит зло, к власти придут те, кто не верит ни во что, кроме силы. Фашисты. Он имел в виду, что Бог необходим.
Тео встал на защиту покоя и порядка, на защиту своей семьи и Джозефа тоже. Понимая это, Айрис испытывала чувство благодарности к мужу.
Стив сорвал листок с цветка, стоявшего на рояле, и теперь мял его в руках. Он не нашел, что возразить отцу, и смог лишь повторить то, что уже говорил.
– Но вся эта роскошь не имеет с верой ничего общего. – Он махнул рукой в сторону столовой. – Это же просто светский прием и ничего больше.
– Никакая это не роскошь, – возразила Анна. – Твоя мать – скромная женщина.
– Она и в самом деле такая, – заверил его Тео. – Я бы пригласил оркестр. Твоя мать согласилась только на струнный квартет.
С минуту казалось, что обстановка разрядилась и Стив сдастся. В комнате опять повисло выжидательное молчание.
– Я не могу этого сделать, – сказал наконец Стив.
Айрис пришла в отчаяние. Было почти шесть часов. Она прибегла к уговорам.
– Стив, пожалуйста, мы любим тебя. Ради меня, ради всех нас сделай то, что нужно, не важно, что ты об этом думаешь.
Тео положил ладонь ей на руку. Она почувствовала, что его рука дрожит.
– Не надо, Айрис. Мать не должна упрашивать своего тринадцатилетнего сына. – Он оглядел собравшихся, словно выступал перед большой аудиторией. – Дисциплина! Я никогда не уставал повторять это слово. В Америке родители боятся своих детей. Я не боюсь своих. Не боюсь приказать что-то сделать. Я люблю и уважаю своих детей и рассчитываю на любовь и уважение с их стороны. – Он посмотрел прямо на Стива. – Нет, я рассчитываю немного на большее, потому что я – глава семьи. Итак, завтра ты сделаешь то, что положено. Еврейские мальчики должны пройти церемонию бар-мицвы, и ты ее пройдешь.
– Мне не нравится быть еврейским мальчиком. Если хочешь знать, я бы предпочел быть арабом.
– Боже мой, – прошептала Анна.
– А, – сказал Тео. – Может, живи ты в то время, ты бы поддержал Гитлера? Стал бы штурмовиком?
Джозеф покачал головой.
– А может, моему внуку нужна хорошая трепка?
– Может быть, – согласился Тео.
Все вокруг лишилось красок. Ясное небо, виднеющееся через стеклянную дверь, молодая трава, рододендроны, усыпанные малиновыми цветами – все утратило свою прелесть. Айрис глубоко со всхлипом вздохнула.
Анна быстро проговорила:
– Айрис, не изводи себя так. Я тебе вот что скажу. Стив поедет с нами, проведет у нас ночь. Вы здесь успокоитесь. Сегодня он может не ходить в синагогу. Мы скажем, что он немного простудился, и мы боимся, как бы он не разболелся к утру. Стив, – скомандовала она, – беги наверх и уложи кое-какие вещи, я имею в виду пижаму и все такое. Мы привезем тебя домой завтра рано утром, чтобы ты успел одеться.
– Я не вернусь сюда утром, – ответил Стив. Мальчик снова был на грани слез. Если бы Элла Мэй была здесь, подумала Айрис, она бы придумала что-нибудь. Стив любил се. Но и бабушку он тоже любит.
– Иди, Стив, – строго повторила Анна.
– Я не вернусь сюда утром и не буду переодеваться, – упорствовал Стив.
– Хорошо, хорошо. Завтра будет видно. Сейчас мы говорим о другом.
К удивлению всех, Стив пошел за вещами. Впрочем, удивляться было особенно нечему, ему ведь предлагали выход из кризисной ситуации. Остальные стояли, мрачно глядя друг на друга. Первым заговорил Тео:
– Да, пожалуй, лучше увезти его отсюда. Не знаю, что на него нашло. Одно дело иметь свое мнение, а он всегда был думающим мальчиком и старался во всем разобраться сам, но это… это презрительное выражение на его лице…
– Он просто испугался, Тео. Это непохоже на него, я знаю, но он испугался, – перебила мужа Айрис.
– Чушь собачья! – взорвался Тео и тут же повернулся к Анне. – Извините, мама, обычно я так не выражаюсь.
– Ничего, мне не впервой слышать подобные выражения. – Анна взяла бразды правления в свои руки. – Я привезу его завтра в надлежащем виде, даже если для этого мне придется проговорить с ним всю ночь. А вы идите поешьте и попытайтесь не смотреть на вещи слишком мрачно.
Анна сдержала слово. Она позвонила в субботу в семь утра.
– Джозеф повез Стива, он останется посмотреть, чтобы мальчик оделся, как нужно. Не прими за обиду, но, по-моему, лучше, если никто из вас не будет его ни о чем спрашивать. Не спутайте все карты. Положение довольно неустойчивое. Все и так висит на волоске.
– Слава Богу и спасибо тебе! – воскликнула Айрис. – Как это тебе удалось?
– Не задавай вопросов. Сейчас у меня нет времени. Да, вот еще что. В синагоге он будет вести себя как положено, но к гостям не выйдет. Мы скажем, что он плохо себя чувствует, и Стив останется у себя в комнате.
– Что ж, – сказала Айрис Тео, повесив трубку, – это всего лишь половина каравая, но половина лучше, чем ничего.
– Это больше похоже на крошки. Залежалые крошки. Сейчас мне и самому не хочется никуда идти, если хочешь знать.
Итак, празднично одетая семья отправилась в синагогу. У Лауры прическа на детский манер повторяла прическу жены президента. Лаура будет модницей, с любовью подумала Айрис, когда завязывала дочери синий шелковый пояс. И еще она подумала о том, насколько разные у нее дети. Ей самой надо совмещать в себе четыре разных личности, чтобы находить общий язык со своими детьми.
В синагоге Стив держался молодцом. Благодаря своей цепкой памяти он без запинки прочитал ритуальные молитвы и столь же гладко произнес небольшую речь о благотворительности. Айрис, сидевшая с детьми в первом ряду, прекрасно понимала, что на посторонних они производят впечатление вполне благополучной семьи. На ней был бледно-зеленый шелковый костюм с цветочным рисунком, купленный «У Леа» под влиянием уговоров Анны. «Это такой случай, когда ты должна выглядеть безупречно, и «У Леа» ты найдешь именно то, что нужно», – сказала она. Джимми выглядел совсем взрослым; Филипп, широко раскрыв глаза, смотрел, как дедушка передал папе Талмуд, а тот вручил его Стиву. Это действительно торжественный момент, символизирующий преемственность поколений, и в другое время Айрис испытала бы волнение и гордость, но сейчас она пребывала в крайнем напряжении, особенно после того как перехватила тревожный взгляд, которым обменялись над головой Стива Тео и отец. Ладони ее вспотели, спину ломило, и она с ужасом ожидала, что вот-вот случится что-то непоправимое. Но ничего не произошло, и она с облегчением вздохнула, подумав про себя: «Кто сможет догадаться о наших тревогах? Со стороны кажется, что все у нас в порядке; мы такие нарядные, счастливые, состоятельные, мы преуспеваем, мы производим впечатление».
Но вот все закончилось. Они стояли у выхода, принимая поздравления. Люди подходили, хвалили Стива, выражали сожаление, что он приболел в такой торжественный день, восторгались тем, как прекрасно он держался несмотря на болезнь. Дома прием тоже прошел с огромным успехом благодаря прекрасной погоде, классному обслуживанию и стараниям Джозефа и Анны, которые расхаживали среди гостей, оживленно со всеми разговаривая, так что недостаток энтузиазма у Тео и Айрис не бросался в глаза.
Когда гости разошлись, столы были убраны, и все в доме затихло, Айрис с Тео, сняв обувь, уселись в библиотеке в кресла и молча уставились прямо перед собой. Прошел этот долгожданный, этот печальный день, и ничего от него не осталось, кроме цветов во всех комнатах, остатков с праздничного обеда в холодильнике и чувства глубокого недоумения.
Тео потянулся и положил голову на спинку кресла. В висках у него стучало. Какие бы волшебные слова ни придумала моя теща вчера ночью, подумал он, к каким бы уловкам она ни прибегла, победа была неполной и по сути ничего не изменилось.
Стив. Какой он? Тео нахмурился так сильно, что стало даже больно глазам. Он всегда считал Стива, да и Джимми тоже, стопроцентными американскими мальчиками. Крупнее и выше, чем ребята его детства, более раскованные, уверенные в себе, производящие подчас впечатление подростков, которых его мать назвала бы «наглыми и невоспитанными». Их европейские предки весьма удивились бы, увидев этих мальчиков, столь непохожих на европейских детей предшествующего поколения. Он улыбнулся при этой мысли. Может, люди, пересекающие океан, претерпевают некую таинственную метаморфозу?
Но улыбка тут же погасла, и он снова нахмурился. Последнее время, даже до вчерашнего конфликта, Стив перестал полностью соответствовать тому образу, который создал себе Тео. Он чаще стал высказывать взрослые и к тому же весьма разумные суждения Должно быть, в поговорке, что в тринадцать лет мальчик становится мужчиной, куда больше истины, чем принято думать… И это хорошо. Любому хочется убедиться, что его дети готовы войти в большую жизнь. Это так. Но вот если бы можно было заглянуть вперед и увидеть, что они будут делать в этой большой жизни.
Он перебрал в уме всех своих детей, мысленно давая каждому краткую характеристику. Хорошенькая Лаура. Пожалуй, они слишком ее балуют, но она такая славная девочка, это не пойдет ей во вред. Малыш Филипп еще держится за материнскую юбку. Джимми вполне предсказуем. Тео не сомневался, что он изберет прямой, правильный – в общепринятом смысле этого слова – путь. Но Стив с его живым быстрым умом, что можно сказать о нем?
Только вчерашний инцидент заставляет предположить, что его жизненный путь не будет прямым. Одному Богу известно, какие подъемы и падения ждут его на этом пути. Он так серьезно ко всему относится. Это у него от матери.
Приоткрыв глаза, Тео из-под ресниц посмотрел на Айрис. Забравшись с ногами в кресло, она делала вид, что спит. Лицо ее было чистым, невинным и одухотворенным. Чудесная она женщина, но так болезненно уязвима. Он часто размышлял, какие переживания детства сделали ее такой.
Тео любил жену. Он пойдет за ней, как говорится, на край света. Он бы не сказал, что был от нее без ума, когда женился, но, может, это и к лучшему. Пылкая сумасшедшая страсть недолговечна. В его случае это невозможно. Спокойное доверие способно придать отношениям между мужчиной и женщиной большую прочность. Эта мысль заставила его слегка поморщиться. Он мог без труда читать в ее сердце, и это налагало на него какую-то дополнительную ответственность перед ней.
– Он говорит, что не видит смысла в традициях, – проговорила Айрис.
При этих словах, напомнивших ему о вставшей перед ним проблеме, Тео вновь охватил гнев.
– Они хотят выбросить нас на свалку, – взорвался он. – Бунт, вот что это такое. Эти молодые ребята… их диссонирующая музыка и все остальное… это протест. Против чего, хотелось бы мне знать? Они не понимают, как им повезло, не представляют, как страдали люди. – Его собственный сводный брат погиб в Австрии.
Он понял, что Айрис внутренне передернуло, заметив, как у нее слегка напряглись скулы. Она все еще не привыкла, да, наверное, никогда не привыкнет к тому, что до нее у него была другая семья. Жаль, что опять напомнил ей об этом. Он не хотел.
– Ты не думаешь, что он просто старался привлечь к себе внимание? Чего ему не хватает? – спросила она.
– Не углубляйся в психологию. Ты слышала, что сказал твой отец. Хорошая порка, вот чего ему не хватает. Его поведение непростительно.
– Ты это не всерьез, Тео. И папа тоже говорил не всерьез. Он слишком мягкий и интеллигентный человек. Просто он был очень расстроен. Господи, как это ужасно. Я вымотана до предела.
– Я тоже. Кажется, лег бы и проспал целую неделю. Хотя, с другой стороны, не исключено, что я всю ночь не сомкну глаз.
– Бедный Тео. А ведь на самом деле ты бы не слишком огорчился, если бы эта церемония вообще не состоялась, – сказала она задумчиво. – Ты всегда говорил, что ритуальная сторона религии для тебя мало что значит. Я помню, ты сказал это в нашу первую встречу.
Ты и в синагогу-то ходишь, чтобы доставить мне удовольствие, за что я, конечно, благодарна.
– Ты не понимаешь сути проблемы, а она заключалась в том, что нельзя вести себя безответственно, нельзя унижать спою семью. Напротив, надо проявлять к ней уважение, особенно к родителям. Речь шла о человеческих качествах.
– Я все думаю, что же сказала ему мама, какие ее доводы заставили его передумать? Она нашла возможность шепнуть мне пару слов. Сказала, что не надо его пилить, лучше оставить в покос. У Стива твердые принципы, сказала она, он вырастет хорошим человеком.
– Принципы! Это мы еще посмотрим.
Тео, вновь мысленно представив себе долгий трудный путь, который предстоит пройти его сыну, почувствовал себя полумертвым от усталости.
– Это мы еще посмотрим, – повторил он. – Перед нами стоит задача, Айрис. Ее поставила сама жизнь, и решить ее будет нелегко.
А про себя он подумал: мальчику потребуется чуткое руководство, и нам придется проявлять безграничное терпение. Какой бес вселился в него вчера? Было ли его поведение продиктовано стремлением доказать свою независимость? Словно желая смягчить резкость своего предостережения, он взял Айрис за руку.
– Пойдем. Был такой длинный день. Пойдем спать.
Прошло некоторое время, прежде чем обстановка в доме разрядилась. По молчаливому уговору никто не вспоминал про бар-мицву. Фотографии, сделанные на празднике, убраны, и можно подумать, что его вообще не было.
Стив знал, что все обсуждают его пребывание той ночью в доме бабушки. Он считал, что она рассказала родителям, как ей, по ее мнению, удалось переубедить его – прочитав отрывок из одной книги. В комнате наверху, после того, как дедушка давно ушел спать, отказавшись от дальнейших попыток образумить Стива, она достала с книжной полки книгу и протянула ее мальчику.
– Вот. Твой дедушка показал мне это много лет назад. По-моему, изумительные слова. Посмотрим, что ты скажешь. Это эссе, написанное Толстым в 1891 году. Оно посвящено евреям. И своим мягким голосом, в котором все еще проскальзывал акцент уроженки Центральной Европы, она зачитала отрывок из эссе. Писатель видел в евреях источник, колодец, из которого другие нации и народы черпали свои религиозные верования. Евреи первыми сформулировали понятие свободы, они олицетворяли собой социальную и религиозную терпимость.
Длинным отполированным ногтем, покрытым розовым лаком, она подчеркивала слова, словно желая придать им еще большую значимость. Стив представил, как потом она сказала родителям: «Вы должны понять мальчика. У него есть и совесть, и чувство ответственности. Я убеждена, что эти слова дошли до его сердца».
Да, это были прекрасные слова, вышедшие из-под пера гениального писателя, но не они в конечном счете сыграли главную роль. Его разговор с бабушкой затянулся, было уже далеко за полночь, а они все еще беседовали, и он увидел, что она стала уставать. Днем, со своими блестящими рыжеватыми волосами и легкой походкой, в ярких платьях, она была совсем непохожа на бабушек, которых он встречал в домах у своих друзей, но при электрическом свете стали заметны глубокие тени у нее под глазами, и мальчик впервые с удивлением осознал, что она стара.
– Не несколько раз. Вы часто говорили, что вам было скучно.
– Ну хорошо. Нам действительно иной раз бывало скучно. Но это бессмысленный спор. Тебе не кажется, что ты говоришь о каких-то пустяках?
– Дурацкая суета. Посмотри на дом. Разукрасили неизвестно зачем.
– Ничего не разукрасили. Все довольно скромно. Будет просто обед повкуснее, чем обычно, поставят побольше красивых цветов, ну, и придут друзья пожелать тебе счастья в такой знаменательный день. Вот и все.
– Для меня это не знаменательный день.
Айрис волновалась, предстояло сделать еще множество дел, и она начала терять терпение.
– Стив, тебе жарко, ты устал и нервничаешь. Пойди наверх, прими душ и успокойся. Или лучше пойди сначала на улицу, поиграй с Джимми и Филиппом. Это поможет тебе избавиться от ненужных мыслей. Потом примешь душ.
– Ты не слушала, что я говорил. Ты не обратила никакого внимания на мои слова. Я сказал, что никуда завтра не пойду. Ты что, не понимаешь?
– Стив, прекрати! Ты говоришь вздор.
– Во-первых, я не верю в Бога.
– Стив, сейчас не время для теологических дискуссий. – Теперь она рассердилась. – У тебя была тысяча возможностей поговорить со мной о Боге или о чем угодно. Но сегодня… это просто возмутительно.
– А по-моему, сегодня и надо об этом поговорить.
Он встал, прошелся по комнате, задержался у стеклянной двери и посмотрел на акацию, которая все еще роняла на траву желтые лепестки, затем повернулся к роялю и пробежал пальцами по клавишам, издавшим неприятный пронзительный звук. Потом снова посмотрел на мать.
– Как может интеллигентный человек верить во все это? «Господь любит людей». – В его по-мальчишески высоком голосе звучала насмешка. – Оглянись вокруг! Где же она, Божья любовь? Мне кажется, что после массового уничтожения людей нацистами, после того, что случилось с семьей отца… ты думаешь, он верит? Нет, только он не хочет, чтобы его дети знали об этом. Заветы Моисеевы, закон, предписывающий на все времена, что хорошо, а что плохо… почему я должен принимать его? Что хорошо для меня, может быть плохо для моего соседа. Ты хочешь, чтобы я верил в сказки в век науки, когда в недалеком будущем человек полетит на Марс.
Сын стоял перед ней, засунув руки в карманы. Его страх прошел, и он был полон решимости. На красивом, с правильными чертами лице застыло сердитое выражение. Сейчас, подумала Айрис, Он выглядит старым. Старым и встревоженным. Как справиться с этим неожиданным бессмысленным бунтом? Что, если он и в самом деле откажется идти завтра утром в синагогу? О Господи, реакция рабби, всей общины, телефонные звонки, сплетни в клубе и супермаркете; его репутация будет разрушена. Не говоря уже – она бросила быстрый испуганный взгляд на дверь, за которой сейчас, должно быть, раскладывали на столах карточки с именами гостей – обо всех приглашенных, друзьях из Чикаго и Бостона и… О Господи!
Сглотнув, Айрис постаралась говорить спокойно и очень-очень рассудительно:
– Что до науки, Стив, то тебе это, может, и неизвестно, но Эйзенштейн сказал, что чем больше он узнает о вселенной, тем больше его восхищает общий грандиозный замысел ее устройства. Он не был религиозным человеком в том смысле, что не ходил в церковь, но он верил, что мировой порядок контролирует высшая сила, которую многие называют божественным провидением. И он бы не счел бар-мицву дурацкой затеей, чем-то несовместимым с уважением к научным знаниям. Нет, ничего подобного. – И она закончила почти умоляюще: – Послушай меня. Он бы сказал тебе: иди и исполни свой долг.
– А ты была с ним знакома? – спросил Стив, поднимая брови. – Поэтому и знаешь, что бы он сказал?
Боже, дай мне терпение, подумала она. Мне нельзя сорваться. Единственный способ одержать верх в этом споре – не дать выход своему гневу.
– Мне известно, – осторожно начала Айрис, – что в определенных аспектах пути развития общественного сознания вызывали у него глубочайшее сожаление. Он считал, что старые, исповедуемые религией ценности – о, я не имею в виду религиозный фанатизм, я говорю о моральных устоях, об уважении к другим людям, о долге, о десяти заповедях – этичны, нравственны. Общественная мораль была чище благодаря этим ценностям. Ты многим обещал, Стив, что завтра в десять утра придешь в синагогу, и будет очень, очень плохо, если ты нарушишь это обещание.
– Это что за дискуссия? – Тео, вошедший в комнату, стоял, переводя взгляд с одного на другую. – О чем вы спорите? Я еще в холле услышал ваши голоса.
– Мы не спорим, просто обсуждаем, – начала Айрис и замолчала. Пожалуйста, пусть этот день не будет испорчен, взмолилась она про себя, заломив руки. Потом, осознав, что этот жест выглядит театральным, беспомощно положила их на колени. Беспомощные руки. Чувство полной беспомощности внезапно овладело ею.
– Стив сказал, – тихо проговорила она, – что не хочет идти в синагогу завтра.
– Что? О чем ты говоришь, черт возьми?
– Он говорит, – продолжала Айрис, – он спрашивает, что же это за Бог такой, который допустил массовое уничтожение людей. Может, ты поговоришь с ним, Тео? – Голос ее прервался.
– И ты решил задать этот вопрос сейчас, накануне бар-мицвы? – обратился тот к сыну. – Ты мог бы задать его на религиозных занятиях, которые посещал несколько лет. Уверен, вы неоднократно обсуждали нечто подобное.
– Я сказала ему, – вставила Айрис, – что на этот вопрос, возможно, вообще нет ответа.
– Вот именно, – сказал Тео, – так же как на вопрос, сколько ангелов могут уместиться на конце иглы. Послушай, Стив, мы поговорим об этом в другой раз, сейчас же речь идет о том, что тебе предстоит выполнить самую важную в твоей жизни обязанность.
– Я смотрю на это иначе, – пробормотал Стив.
– Возможно, но тем не менее ты должен ее выполнить, мой мальчик.
– Все вокруг говорят такие хорошие правильные слова, – продолжал Стив, игнорируя замечание Тео. – Но разве кто-нибудь сделал что-то конкретное, попытался как-то улучшить существующий порядок? Вспомни о трущобах, о войнах, о неграх в южных штатах, о наших солдатах во Вьетнаме. Нужно навести в мире порядок, покончить с несправедливостью – вот это и будет настоящая религия.
– Я предлагаю, чтобы для начала ты навел порядок в своей комнате. А то она похожа на свинарник.
– И это все, что тебя волнует? Не мои раздумья, не мое самоуважение, а грязные носки, валяющиеся на полу в моей комнате?
– Возможно, самоуважение подразумевает и то, что человек не должен жить как свинья.
Мужчина и мальчик сердито уставились друг на друга. Айрис опять заломила руки, потом разняла их. Какая расхожая фраза – заломить руки. А ведь так оно и есть, подумала она, в отчаянии человек именно это и делает. Она мягко проговорила:
– Прекратите, вы, оба. И весь мир, и одна комната не имеют сейчас значения.
– Согласен, – ответил Тео. – Стив, тебе надо присутствовать на службе сегодня в половине восьмого и завтра утром. После этого ты вернешься домой, и ты будешь улыбаться, будешь любезен с гостями, как и подобает культурному человеку. Я не хочу больше слышать об этом.
– Посмотрите! Мы напекли, наверное, целую тонну шоколадного печенья с лимоном. – Передняя дверь открылась, и Лаура, которой было поручено заниматься печеньем, вошла, гордо неся в высоко поднятых руках большое блюдо. – Посмотрите!
За ней в дверях появились оживленные лица Джозефа и Анны, и секундой позже Анна поставила на стол свое блюдо.
– Ты плачешь, Айрис? В чем дело? Ответил Тео:
– У нас возникла проблема. Я сам только что узнал. Наш сын решил не ходить завтра на церемонию бар-мицвы.
Джозеф остолбенел.
– Что? Он заболел?
Мальчик, окруженный взрослыми, стал, казалось, меньше, и его хрупкость, так не сочетавшаяся с выражением лица взрослого человека, выражением, в котором под видимостью вызова Айрис разглядела смятение, наполнила ее печальными предчувствиями, заставив позабыть весь гнев. Может, ее отец сумеет переубедить его, ведь дедушка и бабушка не каждый день занимаются его воспитанием. Эти мысли пронеслись в считанные доли секунды.
– Скажи, – переспросил Джозеф, положив руку на лоб Стива, – ты заболел? Нет, температуры у тебя нет. Да ты просто боишься, вот в чем дело. Нервы сдали. Давай выйдем на свежий воздух, сядем под деревом и поговорим. Тебе сразу станет лучше.
И, взяв Стива за руку, он хотел было пойти к двери. Но Стив выдернул руку.
– Сейчас мне не станет лучше. Лучше мне станет завтра, когда я не пойду в синагогу на церемонию, в которую не верю.
– Ты не веришь, – как эхо повторил Джозеф, который сам с величайшим трудом перешел от ортодоксального иудаизма к реформаторскому. И вот его внук заявляет ему, что он «не верит».
В комнате повисло молчание. Все чего-то ждали. Дедушка тоже, казалось, вдруг стал меньше, словно усох. Он осмотрел мальчика сверху вниз, от красивой головы до болтающихся шнурков на кроссовках, затем снова поднял глаза к его лицу.
– Тогда скажи мне, – медленно проговорил он, – когда ты пришел к этому великолепному выводу и почему тянул до последней минуты, а не сказал об этом раньше? Тебе захотелось нас помучить?
– Я давно думал об этом. Просто сегодня, когда я возвращался из школы, меня вдруг осенило; я понял, что не смогу через это пройти, вот и все.
Джозеф кивнул и потянулся за стулом.
– Может, ты скажешь мне, какая именно мысль тебя «осенила».
– Я же уже сказал. Я не верю. Ни во что. Потому что Бога нет.
– Понимаю. Бога нет. И ты, Стив Штерн, можешь это доказать.
– А ты не можешь доказать, что он есть. Тебе хочется верить, что он есть, потому что ты старый и боишься смерти.
Подобное замечание в адрес отца привело Айрис в ярость, и вся ее жалость к Стиву мгновенно испарилась.
– Как ты смеешь так разговаривать с дедушкой! – крикнула она.
– Оставь его, Айрис, – сказал Джозеф. – Но Лауре лучше этого не слышать. Лаура, милочка, отнеси печенье на кухню.
Ну конечно, папа боится, что все это окажет на Лауру дурное влияние.
Вмешался Тео, решивший попробовать иной подход.
– Ты грамотный человек, развит не по годам. Я всегда ценил это в тебе, всегда ставил это тебе в заслугу, так? Так вот, ты наверняка слышал о Ницше…
– Да, это он сказал, что Бог умер.
– Верно. Но он имел в виду, что в мире образовалась пустота, вакуум как раз потому, что люди утратили веру во что бы то ни было. И он предсказал, что этот вакуум заполнит зло, к власти придут те, кто не верит ни во что, кроме силы. Фашисты. Он имел в виду, что Бог необходим.
Тео встал на защиту покоя и порядка, на защиту своей семьи и Джозефа тоже. Понимая это, Айрис испытывала чувство благодарности к мужу.
Стив сорвал листок с цветка, стоявшего на рояле, и теперь мял его в руках. Он не нашел, что возразить отцу, и смог лишь повторить то, что уже говорил.
– Но вся эта роскошь не имеет с верой ничего общего. – Он махнул рукой в сторону столовой. – Это же просто светский прием и ничего больше.
– Никакая это не роскошь, – возразила Анна. – Твоя мать – скромная женщина.
– Она и в самом деле такая, – заверил его Тео. – Я бы пригласил оркестр. Твоя мать согласилась только на струнный квартет.
С минуту казалось, что обстановка разрядилась и Стив сдастся. В комнате опять повисло выжидательное молчание.
– Я не могу этого сделать, – сказал наконец Стив.
Айрис пришла в отчаяние. Было почти шесть часов. Она прибегла к уговорам.
– Стив, пожалуйста, мы любим тебя. Ради меня, ради всех нас сделай то, что нужно, не важно, что ты об этом думаешь.
Тео положил ладонь ей на руку. Она почувствовала, что его рука дрожит.
– Не надо, Айрис. Мать не должна упрашивать своего тринадцатилетнего сына. – Он оглядел собравшихся, словно выступал перед большой аудиторией. – Дисциплина! Я никогда не уставал повторять это слово. В Америке родители боятся своих детей. Я не боюсь своих. Не боюсь приказать что-то сделать. Я люблю и уважаю своих детей и рассчитываю на любовь и уважение с их стороны. – Он посмотрел прямо на Стива. – Нет, я рассчитываю немного на большее, потому что я – глава семьи. Итак, завтра ты сделаешь то, что положено. Еврейские мальчики должны пройти церемонию бар-мицвы, и ты ее пройдешь.
– Мне не нравится быть еврейским мальчиком. Если хочешь знать, я бы предпочел быть арабом.
– Боже мой, – прошептала Анна.
– А, – сказал Тео. – Может, живи ты в то время, ты бы поддержал Гитлера? Стал бы штурмовиком?
Джозеф покачал головой.
– А может, моему внуку нужна хорошая трепка?
– Может быть, – согласился Тео.
Все вокруг лишилось красок. Ясное небо, виднеющееся через стеклянную дверь, молодая трава, рододендроны, усыпанные малиновыми цветами – все утратило свою прелесть. Айрис глубоко со всхлипом вздохнула.
Анна быстро проговорила:
– Айрис, не изводи себя так. Я тебе вот что скажу. Стив поедет с нами, проведет у нас ночь. Вы здесь успокоитесь. Сегодня он может не ходить в синагогу. Мы скажем, что он немного простудился, и мы боимся, как бы он не разболелся к утру. Стив, – скомандовала она, – беги наверх и уложи кое-какие вещи, я имею в виду пижаму и все такое. Мы привезем тебя домой завтра рано утром, чтобы ты успел одеться.
– Я не вернусь сюда утром, – ответил Стив. Мальчик снова был на грани слез. Если бы Элла Мэй была здесь, подумала Айрис, она бы придумала что-нибудь. Стив любил се. Но и бабушку он тоже любит.
– Иди, Стив, – строго повторила Анна.
– Я не вернусь сюда утром и не буду переодеваться, – упорствовал Стив.
– Хорошо, хорошо. Завтра будет видно. Сейчас мы говорим о другом.
К удивлению всех, Стив пошел за вещами. Впрочем, удивляться было особенно нечему, ему ведь предлагали выход из кризисной ситуации. Остальные стояли, мрачно глядя друг на друга. Первым заговорил Тео:
– Да, пожалуй, лучше увезти его отсюда. Не знаю, что на него нашло. Одно дело иметь свое мнение, а он всегда был думающим мальчиком и старался во всем разобраться сам, но это… это презрительное выражение на его лице…
– Он просто испугался, Тео. Это непохоже на него, я знаю, но он испугался, – перебила мужа Айрис.
– Чушь собачья! – взорвался Тео и тут же повернулся к Анне. – Извините, мама, обычно я так не выражаюсь.
– Ничего, мне не впервой слышать подобные выражения. – Анна взяла бразды правления в свои руки. – Я привезу его завтра в надлежащем виде, даже если для этого мне придется проговорить с ним всю ночь. А вы идите поешьте и попытайтесь не смотреть на вещи слишком мрачно.
Анна сдержала слово. Она позвонила в субботу в семь утра.
– Джозеф повез Стива, он останется посмотреть, чтобы мальчик оделся, как нужно. Не прими за обиду, но, по-моему, лучше, если никто из вас не будет его ни о чем спрашивать. Не спутайте все карты. Положение довольно неустойчивое. Все и так висит на волоске.
– Слава Богу и спасибо тебе! – воскликнула Айрис. – Как это тебе удалось?
– Не задавай вопросов. Сейчас у меня нет времени. Да, вот еще что. В синагоге он будет вести себя как положено, но к гостям не выйдет. Мы скажем, что он плохо себя чувствует, и Стив останется у себя в комнате.
– Что ж, – сказала Айрис Тео, повесив трубку, – это всего лишь половина каравая, но половина лучше, чем ничего.
– Это больше похоже на крошки. Залежалые крошки. Сейчас мне и самому не хочется никуда идти, если хочешь знать.
Итак, празднично одетая семья отправилась в синагогу. У Лауры прическа на детский манер повторяла прическу жены президента. Лаура будет модницей, с любовью подумала Айрис, когда завязывала дочери синий шелковый пояс. И еще она подумала о том, насколько разные у нее дети. Ей самой надо совмещать в себе четыре разных личности, чтобы находить общий язык со своими детьми.
В синагоге Стив держался молодцом. Благодаря своей цепкой памяти он без запинки прочитал ритуальные молитвы и столь же гладко произнес небольшую речь о благотворительности. Айрис, сидевшая с детьми в первом ряду, прекрасно понимала, что на посторонних они производят впечатление вполне благополучной семьи. На ней был бледно-зеленый шелковый костюм с цветочным рисунком, купленный «У Леа» под влиянием уговоров Анны. «Это такой случай, когда ты должна выглядеть безупречно, и «У Леа» ты найдешь именно то, что нужно», – сказала она. Джимми выглядел совсем взрослым; Филипп, широко раскрыв глаза, смотрел, как дедушка передал папе Талмуд, а тот вручил его Стиву. Это действительно торжественный момент, символизирующий преемственность поколений, и в другое время Айрис испытала бы волнение и гордость, но сейчас она пребывала в крайнем напряжении, особенно после того как перехватила тревожный взгляд, которым обменялись над головой Стива Тео и отец. Ладони ее вспотели, спину ломило, и она с ужасом ожидала, что вот-вот случится что-то непоправимое. Но ничего не произошло, и она с облегчением вздохнула, подумав про себя: «Кто сможет догадаться о наших тревогах? Со стороны кажется, что все у нас в порядке; мы такие нарядные, счастливые, состоятельные, мы преуспеваем, мы производим впечатление».
Но вот все закончилось. Они стояли у выхода, принимая поздравления. Люди подходили, хвалили Стива, выражали сожаление, что он приболел в такой торжественный день, восторгались тем, как прекрасно он держался несмотря на болезнь. Дома прием тоже прошел с огромным успехом благодаря прекрасной погоде, классному обслуживанию и стараниям Джозефа и Анны, которые расхаживали среди гостей, оживленно со всеми разговаривая, так что недостаток энтузиазма у Тео и Айрис не бросался в глаза.
Когда гости разошлись, столы были убраны, и все в доме затихло, Айрис с Тео, сняв обувь, уселись в библиотеке в кресла и молча уставились прямо перед собой. Прошел этот долгожданный, этот печальный день, и ничего от него не осталось, кроме цветов во всех комнатах, остатков с праздничного обеда в холодильнике и чувства глубокого недоумения.
Тео потянулся и положил голову на спинку кресла. В висках у него стучало. Какие бы волшебные слова ни придумала моя теща вчера ночью, подумал он, к каким бы уловкам она ни прибегла, победа была неполной и по сути ничего не изменилось.
Стив. Какой он? Тео нахмурился так сильно, что стало даже больно глазам. Он всегда считал Стива, да и Джимми тоже, стопроцентными американскими мальчиками. Крупнее и выше, чем ребята его детства, более раскованные, уверенные в себе, производящие подчас впечатление подростков, которых его мать назвала бы «наглыми и невоспитанными». Их европейские предки весьма удивились бы, увидев этих мальчиков, столь непохожих на европейских детей предшествующего поколения. Он улыбнулся при этой мысли. Может, люди, пересекающие океан, претерпевают некую таинственную метаморфозу?
Но улыбка тут же погасла, и он снова нахмурился. Последнее время, даже до вчерашнего конфликта, Стив перестал полностью соответствовать тому образу, который создал себе Тео. Он чаще стал высказывать взрослые и к тому же весьма разумные суждения Должно быть, в поговорке, что в тринадцать лет мальчик становится мужчиной, куда больше истины, чем принято думать… И это хорошо. Любому хочется убедиться, что его дети готовы войти в большую жизнь. Это так. Но вот если бы можно было заглянуть вперед и увидеть, что они будут делать в этой большой жизни.
Он перебрал в уме всех своих детей, мысленно давая каждому краткую характеристику. Хорошенькая Лаура. Пожалуй, они слишком ее балуют, но она такая славная девочка, это не пойдет ей во вред. Малыш Филипп еще держится за материнскую юбку. Джимми вполне предсказуем. Тео не сомневался, что он изберет прямой, правильный – в общепринятом смысле этого слова – путь. Но Стив с его живым быстрым умом, что можно сказать о нем?
Только вчерашний инцидент заставляет предположить, что его жизненный путь не будет прямым. Одному Богу известно, какие подъемы и падения ждут его на этом пути. Он так серьезно ко всему относится. Это у него от матери.
Приоткрыв глаза, Тео из-под ресниц посмотрел на Айрис. Забравшись с ногами в кресло, она делала вид, что спит. Лицо ее было чистым, невинным и одухотворенным. Чудесная она женщина, но так болезненно уязвима. Он часто размышлял, какие переживания детства сделали ее такой.
Тео любил жену. Он пойдет за ней, как говорится, на край света. Он бы не сказал, что был от нее без ума, когда женился, но, может, это и к лучшему. Пылкая сумасшедшая страсть недолговечна. В его случае это невозможно. Спокойное доверие способно придать отношениям между мужчиной и женщиной большую прочность. Эта мысль заставила его слегка поморщиться. Он мог без труда читать в ее сердце, и это налагало на него какую-то дополнительную ответственность перед ней.
– Он говорит, что не видит смысла в традициях, – проговорила Айрис.
При этих словах, напомнивших ему о вставшей перед ним проблеме, Тео вновь охватил гнев.
– Они хотят выбросить нас на свалку, – взорвался он. – Бунт, вот что это такое. Эти молодые ребята… их диссонирующая музыка и все остальное… это протест. Против чего, хотелось бы мне знать? Они не понимают, как им повезло, не представляют, как страдали люди. – Его собственный сводный брат погиб в Австрии.
Он понял, что Айрис внутренне передернуло, заметив, как у нее слегка напряглись скулы. Она все еще не привыкла, да, наверное, никогда не привыкнет к тому, что до нее у него была другая семья. Жаль, что опять напомнил ей об этом. Он не хотел.
– Ты не думаешь, что он просто старался привлечь к себе внимание? Чего ему не хватает? – спросила она.
– Не углубляйся в психологию. Ты слышала, что сказал твой отец. Хорошая порка, вот чего ему не хватает. Его поведение непростительно.
– Ты это не всерьез, Тео. И папа тоже говорил не всерьез. Он слишком мягкий и интеллигентный человек. Просто он был очень расстроен. Господи, как это ужасно. Я вымотана до предела.
– Я тоже. Кажется, лег бы и проспал целую неделю. Хотя, с другой стороны, не исключено, что я всю ночь не сомкну глаз.
– Бедный Тео. А ведь на самом деле ты бы не слишком огорчился, если бы эта церемония вообще не состоялась, – сказала она задумчиво. – Ты всегда говорил, что ритуальная сторона религии для тебя мало что значит. Я помню, ты сказал это в нашу первую встречу.
Ты и в синагогу-то ходишь, чтобы доставить мне удовольствие, за что я, конечно, благодарна.
– Ты не понимаешь сути проблемы, а она заключалась в том, что нельзя вести себя безответственно, нельзя унижать спою семью. Напротив, надо проявлять к ней уважение, особенно к родителям. Речь шла о человеческих качествах.
– Я все думаю, что же сказала ему мама, какие ее доводы заставили его передумать? Она нашла возможность шепнуть мне пару слов. Сказала, что не надо его пилить, лучше оставить в покос. У Стива твердые принципы, сказала она, он вырастет хорошим человеком.
– Принципы! Это мы еще посмотрим.
Тео, вновь мысленно представив себе долгий трудный путь, который предстоит пройти его сыну, почувствовал себя полумертвым от усталости.
– Это мы еще посмотрим, – повторил он. – Перед нами стоит задача, Айрис. Ее поставила сама жизнь, и решить ее будет нелегко.
А про себя он подумал: мальчику потребуется чуткое руководство, и нам придется проявлять безграничное терпение. Какой бес вселился в него вчера? Было ли его поведение продиктовано стремлением доказать свою независимость? Словно желая смягчить резкость своего предостережения, он взял Айрис за руку.
– Пойдем. Был такой длинный день. Пойдем спать.
Прошло некоторое время, прежде чем обстановка в доме разрядилась. По молчаливому уговору никто не вспоминал про бар-мицву. Фотографии, сделанные на празднике, убраны, и можно подумать, что его вообще не было.
Стив знал, что все обсуждают его пребывание той ночью в доме бабушки. Он считал, что она рассказала родителям, как ей, по ее мнению, удалось переубедить его – прочитав отрывок из одной книги. В комнате наверху, после того, как дедушка давно ушел спать, отказавшись от дальнейших попыток образумить Стива, она достала с книжной полки книгу и протянула ее мальчику.
– Вот. Твой дедушка показал мне это много лет назад. По-моему, изумительные слова. Посмотрим, что ты скажешь. Это эссе, написанное Толстым в 1891 году. Оно посвящено евреям. И своим мягким голосом, в котором все еще проскальзывал акцент уроженки Центральной Европы, она зачитала отрывок из эссе. Писатель видел в евреях источник, колодец, из которого другие нации и народы черпали свои религиозные верования. Евреи первыми сформулировали понятие свободы, они олицетворяли собой социальную и религиозную терпимость.
Длинным отполированным ногтем, покрытым розовым лаком, она подчеркивала слова, словно желая придать им еще большую значимость. Стив представил, как потом она сказала родителям: «Вы должны понять мальчика. У него есть и совесть, и чувство ответственности. Я убеждена, что эти слова дошли до его сердца».
Да, это были прекрасные слова, вышедшие из-под пера гениального писателя, но не они в конечном счете сыграли главную роль. Его разговор с бабушкой затянулся, было уже далеко за полночь, а они все еще беседовали, и он увидел, что она стала уставать. Днем, со своими блестящими рыжеватыми волосами и легкой походкой, в ярких платьях, она была совсем непохожа на бабушек, которых он встречал в домах у своих друзей, но при электрическом свете стали заметны глубокие тени у нее под глазами, и мальчик впервые с удивлением осознал, что она стара.