Плейн Белва. Осколки судеб

   Решительным жестом Стив расправил плечи, чувствуя, как исчезает его трагическое настроение, и в душе вновь воцаряется покой. Внезапно он ощутил голод. Ну конечно же, поэтому-то он никого и не встретил – все были на ланче в большом доме.
   – Ты припозднился, – послышался рядом голос, – как и я. Ты идешь на ланч?
   Он посмотрел вниз – был вынужден посмотреть вниз, так как она была очень маленькой – на юную девушку. И тут же мысленно поправил себя: «Ты должен всегда говорить, даже думать, «женщина», а не «девушка». В руках она держала крошечного котенка, размером со среднюю мышь. Судя по его виду, ему было не более недели от роду, и он отчаянно мяукал.
   – Он хочет есть, – объяснила девушка. – Видишь ли, у его матери их слишком много, а этот еще и очень слабенький. Братья и сестры все время отталкивают его в сторону. Как тебе кажется, он выживет?
   – Надо взглянуть. Дай-ка его сюда. – Стив взвесил на ладони крошечное тельце. – Думаю, он умирает.
   – Бедняжечка! Ему так хочется жить.
   Подлинная грусть, прозвучавшая в ее голосе, тронула Стива и пробудила к ней интерес. Девушка была новенькой на ферме, она приехала сюда всего неделю или две назад. До этой встречи он не обмолвился с ней и двумя словами, знал только, что ее зовут Сьюзен, а так как здесь было несколько Сьюзен, то все называли ее Сьюзен Б.
   – Давай сначала сами чего-нибудь перехватим, – предложил он, – а потом подумаем, как накормить и его, или это она?
   – Он такой крошечный и слабенький, что я и не смотрела.
   Ты сама почти такая же крошечная и слабенькая, подумал Стив, бросив взгляд на шлепавшую с ним рядом по траве Сьюзен. Интересно, почему это он до сих пор ее почти не замечал? Она была… он на мгновение задумался в поисках подходящего слова… другой. Вся кремово-розовая, от двух толстых кос до хлопчатобумажного, рубашечного покроя, платья и голых узких ступней. Только глаза ее были очень темными и бархатными, как цветки. И она совсем не похожа на человека, сбросившего, так сказать, с себя оковы буржуазной морали. Совершенно невозможно представить ее занимающейся сексом с кем придется. Что-то есть в ней такое, что ясно говорит об этом. Начать с того, что вряд ли ей больше пятнадцати. Хотя, конечно, никогда нельзя быть уверенным в том, что касается возраста или секса.
   – Я спрашивала тут насчет медицинской пипетки, но ни у кого такой не оказалось, – прервала поток его мыслей Сьюзен.
   – Я привезу се тебе, когда поеду сегодня попозже в город.
   – Правда? А когда попозже?
   – Сначала надо перекусить.
   Столовая, кладовые и просторная кухня, в которой, вероятно, слуги готовили некогда великолепные обеды, были сейчас все заполнены людьми. Одни из них стряпали, другие ели, третьи мыли посуду: Пища готовилась в огромных побитых котлах и раскладывалась в щербатые, с трещинами тарелки. Иногда куски еды падали на пол, и никто не обращал на это никакого внимания, младенцы плакали, им давали грудь и только, дети постарше залезали на столы, но их даже не думали ругать.
   Стив со Сьюзен, сунувшей котенка в карман, устроились на скамье, положив себе в тарелки тушеного мяса из общей миски. Неожиданно Сьюзен рассмеялась.
   – По какому поводу смех?
   – Я внезапно кое-что вспомнила. Льняные белоснежные скатерти, полированная, красного дерева мебель, кругом цветы, и мне вдруг стало необычайно смешно. Хотя тебе, наверное, этого не понять.
   – Почему же? Очень даже понятно.
   Мысленно сравнив обстановку в своем доме с этой веселой безалаберщиной у него перед глазами, Стив почувствовал, что его тоже разбирает смех.
   – Когда-то, вероятно, здесь жил миллионер. Такая огромная величественная лестница с резными перилами, орган в музыкальной комнате, и посмотри, во что все это превратилось! – воскликнула Сьюзен.
   – И к лучшему, тебе не кажется?
   – Да, конечно, я лишь хотела сказать, что за всем этим должна быть какая-то история.
   – Ты права, история есть. Когда-то это поместье было летней резиденцией богатого горнозаводчика. Но когда сменилась пара поколений, наследники перестали сюда приезжать, и все здесь пришло в запустение. Наконец, его купил младший сын какого-то богача. Говорили, что парень был немного не в себе, попросту чокнутым, но, возможно, он понимал все намного лучше, чем другие, раз решил отдать свои деньги беднякам. Во всяком случае, ему назначили опекуна, но он уже успел передать эту свою собственность тем, кому она и принадлежит сейчас. Вот и вся история.
   – Это просто чудесно! – В голосе Сьюзен Б. была искренность. – Ты навсегда здесь останешься, Стив?
   – Возможно. Любой волен оставаться здесь, сколько пожелает, пока он выполняет свою долю работы и делится с другими всем, что имеет или что сможет заработать.
   – Это чудесно, – повторила она.
   Котенок замяукал, удивительно громко для такого слабого создания. Стив поднялся.
   – Я поехал в город. Где я потом смогу тебя найти?
   – В коровнике. Сегодня моя очередь убираться там.
   В мысли о семенах, проволоке для ограды, лампочках и фураже, занимавших Стива в городе, нет-нет да и вклинивалась мысль о Сьюзен Б., котенке и медицинской пипетке. Какой же она, в сущности, еще ребенок! Она определенно не вяжется с этим местом. Невозможно даже представить, что ты подходишь к ней и говоришь: «Как насчет сегодняшнего вечерка?» Или, еще более невероятное, что она подходит к мужчине и говорит: «Как насчет сегодняшнего вечерка?» Она была из того же теста, что и его сестра Лаура, которая всегда соблюдала приличия, а уж Лауру-то он никак не мог представить в этом месте. Что же все-таки заставило Сьюзен Б. приехать сюда?
   Он нашел ее в коровнике, где она подметала просыпанное зерно, и отдал пипетку.
   – Где котенок? Дышит еще?
   – Да, но еле-еле. Я положила его в коробку из-под ботинок, отдельно от других, чтобы они по нему не ползали.
   Котенок принял пипетку. Процесс кормления был долгим, прошел, наверное, час, прежде чем он, наконец, насытился и заснул в своей коробке. Давным-давно отзвучал колокол, звавший всех на ужин, но Стив со Сьюзен Б., сидевшие под эвкалиптом, его даже не слышали, что было довольно необычно, во всяком случае для Стива, который постоянно испытывал чувство голода.
   – У меня в кармане есть пара яблок, – предложил он.
   – Может быть, немного позже.
   Она сидела, обхватив руками колени и опустив голову, так что ему было видно то место у нее на затылке, где кончались, разделенные по центру на две косы, волосы. Почему, подумал он, затылок всегда кажется таким трогательным.
   Вокруг царила почти абсолютная тишина, нарушаемая лишь стрекотаньем цикад, но оно так редко прерывалось, что было словно частью этой тишины. Медленно наплывающий сумрак казался таинственным, он вызывал в душе странную печаль. Стив понял, что не в силах более выдержать эту тишину.
   – Ты приехала издалека? – спросил он внезапно. Она подняла голову, и он был удивлен, увидев повисшие у нее на ресницах слезы. Но она улыбнулась.
   – Из Долины. Это Лос-Анджелес, если ты не знал.
   – Я слышал. Я из Вестчестера. Это Нью-Йорк, если ты не знала.
   – Я слышала.
   Больше он не знал, о чем говорить. Его язык словно прилип к гортани. Прошла минута и, чувствуя, что должен что-то сказать, он произнес:
   – Моя сестра тоже любит животных. В основном, правда, собак.
   – Она хорошая, твоя сестра?
   – Да, но не такая, как ты.
   – Сколько ей лет?
   – Девятнадцать. А тебе?
   – Семнадцать.
   – А…
   Прошла еще минута. Он спросил ее, где она училась.
   – Я закончила среднюю школу. Собиралась поступать в колледж, но вместо этого ушла из дому.
   Он понимал, что ей хочется выговориться, что ей это совершенно необходимо, но она стесняется говорить о своих бедах с незнакомым человеком, которому ее признания могли показаться скучными, а возможно, даже и нескромными. Поэтому он с необычайной мягкостью произнес:
   Может, ты мне расскажешь обо всем?
   – Это отвратительная история.
   – Позволь мне самому судить об этом.
   – Ну хорошо. Три года назад мои родители развелись. Отец уехал во Флориду или еще куда-то, не знаю. Во всяком случае, с тех пор мы не получали от него никаких известий. Не то чтобы это слишком волновало мою мать. У нее самой денег всегда было предостаточно.
   – А тебя? Тебя это волновало?
   – Почему это должно меня волновать?
   – Да, ты, конечно, права. – Странно, подумал он, что ее отец вот так просто бросил все и ушел, тогда как его отец зажал их всех, словно в тиски, почти не давая дышать. – Но почему ты уехала? – спросил он.
   Она отвернулась, глядя вдаль, туда, где серые тени переходили в черноту на траве.
   – Дом казался… он перестал быть домом. К маме постоянно приходили какие-то мужчины… и все время разные. Одну неделю один, другую другой. – В голосе ее внезапно появилась легкая хрипотца, что странным образом было приятно Стиву; это был голос, который не забудешь. – Я слышала их всю ночь, даже с закрытой дверью. Мне все было слышно через стены. Иногда мужчин было сразу двое. Бывали и женщины… Вечеринки… – Она вновь повернулась лицом к Стиву. – Я все это ненавидела. Секс не должен быть таким.
   – Разве ты не считаешь, что он должен быть свободным? Как еда и питье, которые мы берем, когда испытываем голод или жажду?
   – Нет. Во всем этом должно быть что-то еще, что-то большее, – сказала Сьюзен убежденно, словно бы удивляясь его вопросу.
   Ее обращенное к нему лицо было слишком худым, и глаза слишком огромными, чтобы его можно было назвать красивым, и все же оно притягивало к себе. Он попытался отыскать в душе слова, умные, нежные, тактичные…
   Стиву было ясно, что она говорила искренне. Она не была ни ханжой, ни строгой блюстительницей норм буржуазной морали, а лишь неопытным существом, настоящим младенцем, который верил в то, что говорил. И он видел, что девушка напугана. Поэтому перевел разговор на другое, спросив, как она попала в коммуну.
   – Мне попалась на глаза статья в газете, что-то о местах, где можно работать лишь за содержание, не получая никаких денег. Это звучало так прекрасно. Там, откуда я пришла, всегда было слишком много денег.
   – Я знаю, что ты имеешь в виду. Деньги и вещи. Слишком много вещей.
   – Да, и мне хотелось выбросить все это из головы. Не чувствовать себя обязанной что-то говорить, делать… или иметь.
   Уже почти совсем стемнело. Не сговариваясь, они одновременно встали. Девушка взяла коробку с котенком, крошечное блюдечко, в котором оставалось еще молоко, и пипетку.
   – Думаю, он ночью проснется и запросит есть, – объяснила она.
   Когда она пошевелилась, Стиву показалось, что он уловил тонкий аромат ее волос, или, скорее, ее кожи. От нее пахло чистотой и свежестью, как от только что скошенного сена.
   – Сьюзен Б., – услышал он собственный голос, – ты чудесная девушка.
   На следующий день после полудня он отправился к ней в коровник. Можно сказать, подумал он, продолжая дискутировать сам с собой, что пришел лишь проведать котенка. И тут же обозвал себя полным идиотом за все эти попытки найти какой-нибудь предлог; обычно он вел себя с женщинами совсем по-другому! Во всяком случае, она была интересной девчушкой… интересной как тип…
   – Она в сепараторной, – ответил кто-то на вопрос о ней.
   Сепараторная, в которой стоял примитивный аппарат для снятия сливок, находилась рядом с помещением для коров. Там Стив и нашел Сьюзен, со склоненной набок головой и болтающимися на спине косами, внимательно слушающую объяснения Джерри.
   Он стоит к ней слишком близко, почти се касается. Это было первой мыслью, вслед за которой пришло осознание, что такие мысли в высшей степени странны. Его не должно интересовать, где стоит тот или иной мужчина. Мужчина мог поступать так, как ему нравилось, стоять ли рядом с кем, касаться ли кого, не важно. Все свободны.
   – Ты не поверишь, но котенок за одну ночь просто ожил, – сказала Сьюзен. – Я покажу тебе. Могу я уйти сейчас? – обратилась она к Джерри.
   – Конечно. Мы здесь закончили. Когда она вышла, Джерри заметил:
   – Милая крошка. Немного, правда, потерянная. Все время чего-то боится. – Он рассмеялся и подмигнул Стиву. – Может, ей просто надо, чтобы кто-нибудь ее немножечко приголубил, а?
   Стив не ответил. В душе его вдруг вспыхнул совершенно необъяснимый гнев на Джерри, и он поймал себя на мысли: ну, уж только не ты с твоими красными волосатыми ручищами и грудью и мокрыми губами! Все это было довольно странно, так как, вообще-то, Джерри ему нравился.
   Весь этот день перед его мысленным взором то и дело возникала мощная фигура Джерри, и под вечер он отправился на поиски Сьюзен Б., чтобы кое о чем ее расспросить.
   – Где ты спишь, Сьюзен Б.?
   – В большом доме, в комнате, которая была библиотекой.
   Он кивнул. Весь первый этаж был в распоряжении тех, кто не помещался наверху, в основном матерей с младенцами, чьи спальные мешки и люльки занимали там все пространство: музыкальные комнаты, биллиардную и шедшую вокруг дома широкую веранду.
   – Но Джерри предложил мне собственное место, где я буду совершенно одна… Это маленькая комнатушка на третьем этаже, где раньше, как он сказал, жила прислуга, но она действительно очень миленькая и тихая.
   Значит, Джерри это предложил. Скор, нечего сказать. Ну, нет!
   – Сьюзен Б., у тебя есть теплый спальный мешок? Если нет, могу одолжить, у меня имеется еще один.
   – У меня есть. А почему ты это спросил?
   – Я думаю, ты должна спать на веранде, в углу. Это достаточно теплое и уединенное место, но и не слишком уединенное. Видишь ли, иногда уединенность не слишком-то хорошая штука.
   Мгновение она молчала. Затем проговорила:
   – Что ты хочешь этим сказать? Ты говоришь мне то, чего я должна опасаться?
   Да, она была, конечно, крошкой, но не такой уж и наивной. Да и откуда ей быть такой после того, что она видела дома?
   – Да, – ответил он просто.
   – Понятно. Спасибо, что сказал.
   – Здесь хорошее место, ты не должна думать, что это не так. Просто мы всё здесь делим друг с другом. Всё, понимаешь?
   – Ты тоже, Стив? Он кивнул.
   – Мы исходим из постулата, что все должно быть общим, и ты не можешь единолично обладать кем бы то ни было.
   – Даже если человек сам этого хочет?
   – Ох, Сьюзен В.! Дай мне время подумать над ответом на твой вопрос, хорошо?
   Через некоторое время, когда она снесла вниз свой спальный мешок и улеглась, он ушел. И всю дорогу, шагая мимо сада к тому месту, где спал, он не переставал удивляться самому себе. Еще вчера он знал, с кем проведет сегодняшнюю ночь, и вот сейчас, как-то внезапно, у него пропало всякое желание. Хотя с подружкой всегда было хорошо и легко, как когда-то с Лидией и дюжиной других, о которых он теперь почти не вспоминал. Да, неприятно, но он действительно утратил этот настрой. Придется ей, видно, удовлетвориться на сегодняшнюю ночь его извинениями.
   Итак, это случилось. Стив сам себя не узнавал. Ему вспоминались бесчисленные споры с Джимми и то, каким нелепым казался ему в те минуты брат с его советами «остепениться» и влюбленностью в эту девушку, Джэнет. Все это, считал он, было чистой воды притворством. В том обществе люди воспитывались в убеждении, что они должны испытывать эти чувства, только и всего. Это было невыносимо; ты постоянно чувствовал себя так, будто тебя завернули в пакет и наклеили сверху ярлык. Но сейчас… сейчас он впервые в жизни не был в этом уверен.
   Минуло около двух месяцев, и он больше не мог скрывать от себя того, что с ним происходило. Шли дни, котенок процветал и вскоре стал неотличим от своих братьев и сестер такой же, как и он, тигровой масти, лакавших вместе с ним молоко из миски в коровнике. Трава под эвкалиптом, где они со Сьюзен Б. встречались по вечерам, была вся вытоптана. Постепенно он рассказал ей все о себе, даже, какое-то время спустя, и об опасных делах, которыми занимался в группе Тима. В конце концов он дошел до того, что назвал ей фамилию Пауэрса, хотя это и было строжайше запрещено.
   – Потому что я тебе доверяю, – сказал он ей тем вечером.
   – Ты можешь.
   – Ты меня понимаешь, – продолжал он. – Ты понимаешь, почему я делал то, что делал, и почему я сейчас здесь.
   – Да, я понимаю.
   И в один из вечеров Стив сказал ей, что любит ее. Она улыбнулась.
   – Я это знаю, Стив. Я тоже люблю тебя и доверяю тебе с самого первого дня.
   Странно, мелькнула у него мысль, когда в следующее мгновение он ее обнял, я совершенно не собирался этого говорить, слова будто сами собой выскочили. И, прижимая ее к себе, такую маленькую и теплую, источавшую такой нежный аромат, он подумал, что чувства, которые он ощущал сейчас в своем сердце и вложил в свой поцелуй, были необычайными, совсем непохожими на то, что он когда-либо испытывал прежде.
   И, однако, в течение почти месяца он ограничивался одними лишь поцелуями. Она была еще не готова; медленно, постепенно он продвигался к тому моменту, когда она будет готова к большему. Это не какая-то там легкая интрижка, и к этому нельзя относиться, как к игре. Он пришел к такому выводу не путем умозаключений, он просто знал это и не мог действовать иначе, как не мог уже, на этом этапе, согласиться с тем, что безраздельное обладание другим человеком неверно. Сейчас он чувствовал – как его, так и Сьюзен могло устроить только такое обладание, полное и безраздельное.
   Наконец настал день, когда он пришел на веранду, туда, где она лежала в своем спальном мешке. Была глухая ночь, черная и беззвучная, но она не спала.
   Найдя ощупью ее лицо, он коснулся его кончиками пальцев и почувствовал, что она улыбается. Ветер, дувший с холмов, холодил его обнаженное тело, но в тепле мешка ее кожа жгла как огонь. И когда она раскрыла ему свои объятия, он понял, что сейчас, наконец, она была полностью готова.
   Сьюзен Б.! Нежная и добрая, милая и доверчивая. Благодаря ей Стив чувствовал себя в эти дни необычайно сильным. Никогда прежде он не знал, что это такое – испытывать по отношению к кому-то желание защитить, уберечь от всего. Но сейчас это чувство настолько переполняло его, что он был готов убить любого, кто осмелился бы причинить ей какой-нибудь вред.
   Но все когда-нибудь кончается. Прошли и эти, казавшиеся бесконечными, месяцы, наполненные негой и любовью.

16

   Мало-помалу жизнь и желание жить возвращаются к тебе. Однажды утром твой желудок, который так долго не желал никакой пищи, вдруг реагирует на нее снова, и у тебя текут слюнки при виде рулета с корицей и горячего ароматного кофе. Однажды днем твои глаза, которые в течение года или больше не интересовали ни форма, ни цвет чего бы то ни было, неожиданно раскрываются при виде идущей по улице женщины, замечая и ткань, и силуэт, и покрой ее платья. И внезапно в мозгу у тебя возникает мысль: мне хотелось бы такое же. Оно сидело бы на мне прекрасно.
   Со смешанным чувством любопытства, удовольствия и изумления разглядывала Айрис нарядный зал. Здесь, на одной из фешенебельных улиц Верхнего Ист-Сайда, естественно увидеть среди обедающей публики разного рода знаменитостей. Но что поражало Айрис – все лица казались чем-то знакомыми, хотя конечно, не могли же все посетители быть знаменитостями.
   Женщины – преимущественно светловолосы и с гладкими прическами. Их драгоценности – дневные драгоценности – скромны, а наряды выглядят так, будто все они были приобретены у Леа.
   Анна, проследив за взглядом Айрис, прошептала: – Яркое зрелище, правда? – и тут же, будучи Анной, добавила: – Интересно, кто у них здесь занимается цветами? Их, полагаю, меняют каждый день.
   В каждой стенной нише стояли цветы, огромные живописные букеты.
   – Я, вероятно, могла бы кормить семью три дня на те деньги, что стоит только один из этих букетов, – заметила Айрис.
   В ее голосе не было ни зависти, ни горечи. По существу, вся эта красота доставляла ей неизъяснимое наслаждение. Прошло немало времени с тех пор, как она бывала в подобном месте.
   Однако Анна, не поняв, постаралась отвлечь ее от, как ей казалось, грустных мыслей.
   – Сегодня день твоего рождения, и его следует отметить как следует. Мы с тобой выпьем шампанского… прямо сейчас, – она похлопала Айрис по руке. – Ты давно так чудесно не выглядела. Тебе действительно идет работать.
   – Я люблю преподавание, всегда любила. Приятно чувствовать себя уверенной, способной что-то дать. Ты знаешь, когда у нас в школе возникает проблема с кем-нибудь из учеников, его отдают мне. Считается, что я могу справиться с любым, даже с самым отпетым. – Айрис улыбнулась. – Мне это, конечно, не всегда удается, но я стараюсь. И я, наконец, села за свою диссертацию. Я говорила тебе?
   – А что потом?
   – Займусь докторской. Естественно, это потребует уйму сил и времени, но мне этого хочется, и неважно, как много ради этого придется работать.
   – Я горжусь тобой и очень за тебя рада, – проговорила мягко Анна.
   – Как раз ты и натолкнула меня на эту мысль. Помнишь, когда ты тогда возвратилась из Беркшира, а я была так подавлена, ты сказала…
   – Я помню, но не будем возвращаться к прошлому. Взгляни-ка лучше в меню.
   Ей не хотелось про это вспоминать, подумала Айрис. Она все еще тревожится за меня – за всех нас – с того самого дня, как произошел этот несчастный случай. Мне знакомы эти ее быстрые взгляды и беззвучно шевелящиеся губы, на которых, кажется, дрожит готовый сорваться вопрос. Однако она никогда его не задает.
   – А как обстоят дела у Тео? – спросила Анна. – К сожалению я его почти не вижу в последнее время.
   – Он работает дни и ночи напролет. Нелегко быть ординатором, фактически студентом в таком возрасте, и выполнять приказы других, когда ты столько лет сам их отдавал. Но он не жалуется. – Да, подумала Айрис, он мужественный, очень мужественный человек. И бросив взгляд на сидевших за соседним столиком мужчин, чьи лица, одежда, поза, жесты говорили об уверенности в себе и привычке повелевать, она почувствовала откровенную печаль. – Положение было всегда так важно для Тео, – продолжала она. – Хотя, вероятно… – Она мгновение помолчала. – В Европе врач всегда личность или, во всяком случае, был таким, когда Тео там жил. Так что во многих отношениях перемена для него чрезвычайно болезненна. Некоторые из наших знакомых, которые постоянно приглашали нас к себе в гости и прямо-таки стлались перед Тео, сейчас даже не звонят.
   – Ну и Бог с ними!
   – Да, конечно. Но даже друзья, которые относятся к нам по-прежнему, а таких, должна сказать, много, и те, наверное, испытывают жалость, приходя к нам с визитом туда, где мы сейчас живем.
   – Ну, я бы не сказала, что твой дом – трущоба.
   – Нет, но, вероятно, это для них большая неожиданность, и они, уверена, с сожалением говорят об этом между собой.
   Если даже я, подумала Айрис, которую никогда особенно не волновали подобные вещи – или мне только так казалось – чувствую это, то насколько же сильнее это должен чувствовать Тео?
   Но, понимая, что Анна хотела, чтобы этот день, день рождения дочери, стал для нее настоящим праздником, она жизнерадостно произнесла:
   – По крайней мере, мы избавились от многих забот. Раньше, при всем том, что зарабатывал Тео, мы всегда волновались, хватит ли нам денег, тогда как сейчас мы каждый месяц можем рассчитывать» на определенную сумму. Конечно, когда-нибудь придется возвращать этот долг банку. Я так до сих пор и не понимаю, как они могли предоставить Тео ссуду без всякого обеспечения… – И вновь она мысленно себя одернула, напомнив себе, что сегодня у нее праздник, и не время сейчас поднимать такую серьезную тему.
   – Полагаю, – заметила Анна, – они просто поверили, что Тео способен со временем вернуть этот долг.
   – Не вижу в этом никакого смысла.
   Анна в ответ лишь пожала плечами. У Айрис вдруг мелькнула мысль, которая довольно часто ее посещала, что Анна вполне могла подписать Тео вексель. И сделала это в тайне от нее, боясь ее встревожить, что, несомненно бы и произошло, узнай она об этом. И все-таки… Мама, конечно, была богата, но не настолько же!
   Она бросила взгляд через стол на руку матери, где сверкало бриллиантовое кольцо – подарок отца. Он любил дарить, ее отец, как и мама; покупки и подарки были для них одним из способов показать свою любовь.
   Словно прочтя ее мысли, Анна вдруг сказала:
   – Стив так и не получил деньги по тому чеку, что я ему послала.
   – Думаю, это противоречит его принципам. – Айрис явственно услышала в своем голосе печаль. – Мы уже целых два месяца не получаем от него никаких известий. У меня сердце заходится, когда я читаю в газетах о столкновениях студентов с полицией или смотрю это по телевизору. Все боюсь увидеть лицо Стива, или прочесть, что его избили или арестовали. Я не могу говорить об этом с Тео. Он приходит в настоящую ярость. Может, таким образом» он пытается скрыть свое горе.
   – Думай о хорошем, – постаралась успокоить ее Анна, – например, о свадьбе Джимми.
   Лицо Айрис мгновенно просветлело.
   – Удивляюсь я смелости Джэнет. Впереди еще два года учебы, а она уже беременна!
   – Ты знаешь, – проговорила Анна, – я догадалась, что она беременна, на свадьбе. Была в ней какая-то округлость, сияние на лице, что и навело меня на эту мысль. Конечно, все это бабские сплетни… На что это ты смотришь?