Страница:
– Ужасная история, не правда ли?
Из-под большой соломенной шляпы ему улыбалась Кэт Тэрбокс.
– Этот зашел слишком далеко. Ему нравилось смотреть, как людей забивают до смерти. В конце концов не выдержали даже пэры. Его судили и повесили.
– Очень сложное общество! – потряс головой Фрэнсис.
– О да! Оно по-прежнему такое. А что вы делаете в городе?
– Брожу по улицам. А вы?
– У меня здесь маленькая контора. Семейная консультация. Да, я знаю, что пытаюсь вычерпать ложкой океан. Я заметила, вы подняли бровь.
– Да? Я не хотел.
Наступил момент, когда нужно было либо сказать несколько вежливых слов и расстаться, либо найти новую тему для разговора.
Фрэнсис произнес:
– Я думал о том, что следует купить подарки для родных. Я подумал, может быть, вы… может быть, вы что-нибудь посоветуете?
– Можно пойти к Да Куньи. Я не знаю, сколько вы хотите потратить.
– Умеренную сумму. Булавка или бусы.
– Тогда, идемте.
Они вернулись к базарной площади. Фрэнсис чувствовал себя очень заметным: рядом с маленькой Кэт он казался очень высоким.
Необходимо было поддерживать беседу:
– Я не знаю названий половины этих фруктов и овощей. Вот это, я знаю, капуста, а там что такое?
– Маниока. Это плоды тамариндового дерева, а это анона игольчатая. Вон тот плод по вкусу похож на банан, но его подают горячим. А это плоды хлебного дерева.
– Прямо как в фильме «Мятеж на Баунти».
– Правильно! Капитан Блай привез их с Таити. Дешевая пища для рабов, на ней вполне можно жить. Вот мы и пришли.
Красивая чернокожая девушка с длинными до талии волосами подошла к ним.
– Дезире, – сказала Кэт, – это мой друг… нет, мой племянник. Я его тетка по мужу, забавно, правда? Одним словом, это мистер Лютер. Он хочет выбрать подарки.
Помещение со сводчатыми потолками принадлежало, несомненно, восемнадцатому веку. Медленно кружившиеся под потолком вентиляторы – девятнадцатому. Сингапур, Сомерсет Моэм, подумал Фрэнсис. Таинственно поблескивали хрусталь, фарфор и серебро. Под стеклом в витрине лежали наручные часы, украшенные бриллиантами.
Он сделал несколько покупок. Быстро прикинув, сколько у него наличными, выбрал куклу для Маргарет (которой было уже двадцать четыре), три серебряных булавки для матери и двух сестер, сигары для отца, и они покинули магазин.
– Правда, красивая девушка? – спросила Кэт. – Рядом с ней я всегда чувствую себя такой незначительной. Африканская принцесса.
– Она красива, но у вас нет причин чувствовать себя незначительной рядом с кем бы то ни было, – автоматически вежливо отозвался он.
– Она замужем за школьным учителем. Ее отец – лидер рабочего движения, Клэренс Портер. Мой друг.
– Ваш и Лионеля? – уточнил Фрэнсис. Кэт безрадостно рассмеялась:
– Нет, конечно, не Лионеля.
– Как насчет ланча? – без перехода спросил он.
– С удовольствием.
– Тогда, называйте место.
– Есть только одно заведение, кроме загородных клубов. Гостиница Кейда на другой стороне залива.
Они попали со света в полумрак комнаты, отделанной красным деревом. Несколько человек сидели за столами среди темных портретов. Они снова вышли на свет и заняли столик у садовой стены.
Кэт сняла шляпу. Яркие волосы, освободившись, заструились вокруг веснушчатых щек, лаская подбородок. Он внезапно вспомнил слова Марджори, сказанные в спальне: о, да она раздевала тебя глазами. Ему сделалось жарко от неловкости.
Однако сейчас глаза Кэт были обращены на меню.
– Рыба здесь всегда хорошая. Абрекка, баллахоу, семга, грант…
– Я буду семгу. Единственное, что мне знакомо.
Они уселись поудобнее. На ее руке, лежащей на столе, он увидел кольцо с изумрудом, которого не замечал раньше. Кольцо было сделано со вкусом – сын своего отца, он понимал толк в таких вещах – но, казалось, не принадлежало именно этой женщине, настолько оно не вязалось с ее простым платьем, сандалиями, безвкусными манерами. На Марджори оно выглядело бы стильно. К сожалению, он не мог и, видимо, никогда не сможет позволить себе подарить ей подобное.
– Вы, действительно, избавились от Элевтеры? Гораздо быстрее, чем мы ожидали.
– Думаю, что да. Хотя, конечно, предстоит много бумажной волокиты.
– Значит, вы уезжаете.
– Мне нужно домой, но если потребуется всего одна-две недели, чтобы покончить с продажей, я полагаю, мне следует задержаться.
– Вы вернетесь.
– Это не такой уж близкий путь. Что вас заставляет думать так?
Она улыбнулась:
– Ваши связи приведут вас сюда. И ветра и облака над Морн Блю.
– Облака над Морн Блю. Я говорил вам, кажется, что вы выражаетесь, как поэт?
– А если серьезно, вы еще многого не видели. Рождество и ночь Старого года, то что вы называете кануном Нового года. Вам нравится калипсо?
Он кивнул.
– Вам нужно послушать музыку во время карнавала. Не ту, которую они играют для туристов в отелях. Все в масках. Костюмы – просто фантастические. А певцы тут же сочиняют песни; они могут сложить песню о вас, если попросите. На улицах не протолкнуться. А потом наступает среда Великого поста и все кончается, – она щелкнула пальцами, – вот так кончается.
– Что ж, может быть, когда-нибудь я увижу это.
– Как странно, что ваша мать, выросшая здесь, никогда не рассказывала вам об этом! Но возможно – задумалась Кэт, – у нее остались какие-то неприятные воспоминания. Не ладила с матерью…
– Если бы я слышал эти слова только один раз, – перебил ее Фрэнсис, – но я слышал их двадцать раз: как странно, что ваша мать никогда не рассказывала вам о Сен-Фелисе!
– Извините, – сказала потрясенная Кэт, – я не хотела совать нос не в свое дело, поверьте.
Он устыдился своей раздражительности:
– Нет, это я прошу прощения. Она покачала головой:
– Я действительно вторглась в личную жизнь, я знаю. Ужасная оплошность. Мне следовало бы откусить себе язык за слова о вашей бабушке.
– Не откусывайте. Мне она тоже не слишком-то нравилась, когда мы несколько раз встречались с ней до этого. Полагаю, что ее невесткой быть совсем нелегко.
– Она терпит меня, но с трудом. Это из-за моих предков. У меня великолепные предки, – она усмехнулась.
– Расскажите!
– В роду у меня с обеих сторон плантаторские семьи, которые с отменой рабства потеряли все. К тому времени, как я появилась на свет, денег просто не было. У моего отца было прекрасное образование, полученное, естественно, в Англии. Он был священником, хорошим другом отца Бейкера, который так сказать, присматривал за мной, когда умерли мои родители. Он прекрасный человек. И верит в труд.
Он хотел спросить, как случилось, что она вышла замуж за Лионеля, но, конечно, не смог.
И тут же она сказала, как если бы он и в самом деле задал этот вопрос:
– Лионель хотел жениться на цветной девушке. Он все еще любит ее. Но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне.
– Понятно!
– Она, конечно, умолчала об этом, потому что это стыдно, хотя это и не ее вина. Так устроен мир.
– А как все узнали?
– Здесь все обо всех все знают. Большинство состоит между собой в родственных связях, если покопаться. Мы, например, поколений шесть назад породнились с семьей Да Кунья. Таким образом, в моей родословной один еврей, а остальные – шотландцы и французы.
Ему хотелось услышать больше, но она вдруг сказала:
– Я увлекалась генеалогией в молодости. Теперь у меня есть дела поважнее.
– В молодости! – насмешливо протянул он.
– Мне тридцать. Я говорила вам.
– Мне тоже.
– Вы выглядите старше. Думаю, так было всегда. Вы чувствуете себя ответственным за события, за людей.
– Так и есть, – задумчиво отозвался Фрэнсис.
Полуденный покой теплой рукой накрыл маленький сад. Когда они садились за стол, на ветках щебетали птицы. Сейчас же все погрузилось в тишину, не раздавалось ни звука, кроме плеска воды в каменном фонтанчике у стены.
… но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне. Слова повторялись и повторялись в его голове.
– Я утомила вас своими разговорами? Фрэнсис вздрогнул:
– Утомили? Нет, пожалуйста, продолжайте.
– Лионель говорит, что я – склад бесполезной информации.
– Небесполезной для меня, – вежливо ответил Фрэнсис. – Скажите, а что это за странные деревья у той стены?
– Песочные деревья. В Англии пустые стручки наполняли песком и посыпали пергамент, чтобы просохли чернила. Теперь, когда вы узнали, вам стало легче?
– Намного! А вот еще: кто такие креолы?
– Так называют тех, кто родился здесь, но чистокровный европеец или чистокровный белый. Что еще вы хотите узнать?
– У меня сто вопросов, но в данный момент я наслаждаюсь рыбой.
… но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне.
– Полагаю, вы путешествовали? – спросил он.
– Мы ездили за границу в свадебное путешествие. Лионель серьезно относится к работе, поэтому мы нечасто уезжаем в отдаленные края.
– А вы не чувствуете, что вам чего-то не хватает, что остров ограничивает вас?
– Нет. Люди в больших городах любят говорить о своей насыщенной жизни – концерты, балеты, театры, а станешь расспрашивать – никуда-то они не ходят. У меня есть коллекция записей – это моя главная причуда – и хорошее пианино. С книгами труднее. Книжный магазин у нас маленький, книги надо заказывать. Ждешь целую вечность.
– Был бы рад прислать вам книг, когда вернусь домой. Или, – поправил он себя, – это сделает Марджори, если вы дадите список.
– Очень мило с вашей стороны.
– Расскажите, чем вы занимаетесь, помимо чтения, игры на фортепиано, лошадей и… семейной консультации, так, кажется?
– Вы не смеетесь надо мной?
– Почему я должен смеяться?
– Некоторые смеются, вы знаете. Меня считают эксцентричной. Непрактичной, – она подперла подбородок руками, ногти у нее были недлинные, покрытые эмалью. – Но сама я считаю себя очень практичной. Вы видели, как живут здесь люди; если даже не брать моральный аспект, неразумно оставлять все, как есть. Наступит день, когда они просто не захотят мириться с существующими условиями. Такие, как Лионель, хотят, чтобы ничего не менялось, но даже ребенок понимает, что это невозможно.
– Что вы предлагаете?
– Мирно и постепенно изменять настоящее положение вещей. Нам нужны школы. Легкая промышленность и новые рабочие места. Жилищное строительство. Настоящая больница. Я пыталась убедить Лионеля начать строительство дороги. У него достаточно денег, вложенных в отели на Ямайке и Барбадосе. Он может осуществить это.
– Но не стал?
– Он дает обещания и ничего не делает. Как правительство.
– Вы чувствуете себя неудовлетворенной.
– Да. Вот почему я занялась общественной деятельностью.
Я чувствую, что должна что-нибудь делать. Учу родителей, как кормить детей. Занимаюсь трудными детьми. Они называют их «плохими», но все из-за того, что они растут без отцов.
Ее глаза собирали свет, словно призмы. Свет пробивался сквозь листву, и они меняли цвет от фиалкового до коричневого, а потом – от темного до пронзительно голубого.
– Мы также, – она смотрела прямо на Фрэнсиса, – учим их, как больше не иметь детей.
– Контроль над рождаемостью?
– Да. Вы не одобряете?
– Если люди не хотят детей, они не должны их рожать. Для блага детей, по крайней мере.
– Некоторые, и черные, и белые, просто в ярости. Они говорят, что я учу этому, потому что сама не могу иметь детей.
– Это злоба и глупость.
– Ужасно хотеть ребенка и не иметь его, – тихо сказала она, – но хуже, когда у тебя шестеро, которых ты не можешь накормить и одеть, – она поднялась. – Вы закончили? У вас еще есть дела, и у меня тоже.
Они подошли к его машине.
– Вы знаете, – сказал он, берясь за ручку дверцы, – у меня странное ощущение, что я здесь уже был.
– Deja vu. Бывает.
– Я всегда очень чувствителен к окружающему меня: комнатам, домам, улицам. И не потому, что они красивы или значимы. Я бывал в прекраснейших местах, которые оставили меня равнодушным, и где, я знаю, я был бы несчастлив. Но я шел по улице в маленьком городке и радость наполняла меня.
– Вы чувствуете это здесь? Радость?
– Да. Нелепо, учитывая, что я ничего не знаю о здешних местах.
– Эти места могут быть жестокими. Нужно очень любить их, чтобы примириться с этим.
– Вы говорили совсем другое, когда рассказывали о карнавале и музыке.
– У медали две стороны, – ответила она.
Со мной, определенно, творится что-то странное, думал он.
– Не уверена, что Марджори понравилось бы здесь, – сказала Кэт, – она городской житель.
Он подвел черту:
– В любом случае, это всего лишь мечты. Спасибо, что согласились пообедать со мной.
Он не сказал, передайте привет Лионелю. Когда он тронулся с места, она махнула рукой.
Это было невозможно. И поэтому он женился на мне. Он бы отдал все, чтобы узнать больше.
Черт! Как несправедлив мир!
Две недели прошли в ожидании ответа от возможного покупателя. Марджори играла в теннис и плавала. Фрэнсис поехал в Элевтеру, хотя в этом не было необходимости. Он сидел в одиночестве на ступеньках террасы, а зеленые ящерицы шныряли между колонн. Он смотрел на поля и горы. Посадить на высоких местах бананы, сказала Кэт Тэрбокс. Фруктовые сады. Скот на лугу у реки.
«Я нашел свое королевство», – написал первый Франсуа в своем дневнике, который так потряс маленького Фрэнсиса, «где текут чистые реки, а воздух прозрачен».
Свое королевство! Крестьянин, бывший пиратом, ставший плантатором, носил в себе искорку поэзии.
Осторожно, Фрэнсис, не глупи с этой «искоркой поэзии». Поэзия еще никого не накормила. Тут же перед ним встал город, шкафы в конторе, телефоны, пересчет денег. Хорошо, если ты создан для этого, а если нет?
А для чего он, в таком случае, создан?
Он думал: мне не к чему возвращаться, я должен начать новую жизнь. Тогда почему не здесь? Почему бы и нет?
Он встал, возбуждение нарастало, как от вина. Возьми ответственность. Создай что-нибудь. Как стоит художник перед чистым холстом, как скульптор смотрит на глыбу камня, так человек может стоять перед заброшенной землей.
Он начал взвешивать все «за» и «против». Не может же всё быть настолько трудным! Конечно, ему придется многому научиться, как учились Герберт и Лионель. И у него это получится так же хорошо. Он сможет помочь родителям, он сможет помочь живущим на этой земле, построит больницу, покажет, что могут сделать разум и добрая воля…
– Это несерьезно, – сказала Марджори, – ты меня разыгрываешь.
Они готовились лечь спать. Она скользнула в постель и поудобнее устроилась на подушках.
– Я вполне серьезен. Сначала эта идея показалась дикой мне самому, но я обдумывал ее последние две недели. Я поговорил в банке о ссуде. Они считают, что у меня получится, но придется много работать. Они даже свели меня с хорошим менеджером, его фамилия Озборн. Под его началом было большое поместье на Ямайке.
На лбу Марджори выступили капли пота.
– К моему удивлению Джулия согласилась подписаться под гарантией, и таким образом моим родителям будет оказана помощь, пока отец не встанет на ноги. Никогда не знаешь, как покажет себя человек.
– Да, не знаешь, – с горечью произнесла Марджори.
– Дай мне возможность попробовать. Пожалуйста! У меня получится. Я чувствую, что смогу.
– Это Кэт впутала тебя! Все эти разговоры о садах и стадах! Если это так легко, почему же никто не попытался возродить Элевтеру?
– Я не говорю, что это легко. Я сказал, что это возможно. А Кэт не имеет к этому никакого отношения.
Он не рассказал ей о ланче. Скорее всего, Марджори не посчитала бы их встречу случайной и придала бы событию слишком большое значение. А не рассказав сразу, не упоминал и потом.
Она расплакалась. Ему стало очень жаль ее и он обнял ее за плечи.
– Ты знаешь, – тихо произнес он, – ты знаешь, мне никогда не нравилось то, чем я занимаюсь. Теперь я понимаю, насколько мало мне это нравилось.
– Ты никогда не говорил мне!
– Думаю, до сих пор я и сам хорошенько не понимал.
– Это просто смешно! Ты знаешь, сколько молодых людей из кожи вон вылезли бы, чтобы получить такую работу?
– Они – не я, и я – не они, – он взглянул в окно, там шумели листья на деревьях. – Я словно был в тюрьме, меня хорошо кормили, у меня были все условия, но это была тюрьма.
– Это просто смешно! – повторила Марджори. Теперь она плакала по-настоящему, и он снова обнял ее.
– Ты забыла, у меня ведь больше нет работы.
– Ты можешь найти другую. Не говори, что это невозможно.
– Марджори, дорогая, я чувствую, что это мое. Пусть даже решающую роль сыграли эмоции, но в конечном итоге, все наши поступки основаны на эмоциях. Послушай, Марджори, это вызов, приключение. Мы достаточно молоды, чтобы попытать себя в чем-то новом. Если нам не понравится, мы всегда сможем продать поместье. Какая разница, продать его сейчас или через год?
Они спорили почти всю ночь, весь следующий день и еще один день. В конце концов, получив обещание, что это будет именно эксперимент, Марджори, сохранив лицо и отчасти успокоившись, дала согласие. Фрэнсис выиграл.
Глава 9
Из-под большой соломенной шляпы ему улыбалась Кэт Тэрбокс.
– Этот зашел слишком далеко. Ему нравилось смотреть, как людей забивают до смерти. В конце концов не выдержали даже пэры. Его судили и повесили.
– Очень сложное общество! – потряс головой Фрэнсис.
– О да! Оно по-прежнему такое. А что вы делаете в городе?
– Брожу по улицам. А вы?
– У меня здесь маленькая контора. Семейная консультация. Да, я знаю, что пытаюсь вычерпать ложкой океан. Я заметила, вы подняли бровь.
– Да? Я не хотел.
Наступил момент, когда нужно было либо сказать несколько вежливых слов и расстаться, либо найти новую тему для разговора.
Фрэнсис произнес:
– Я думал о том, что следует купить подарки для родных. Я подумал, может быть, вы… может быть, вы что-нибудь посоветуете?
– Можно пойти к Да Куньи. Я не знаю, сколько вы хотите потратить.
– Умеренную сумму. Булавка или бусы.
– Тогда, идемте.
Они вернулись к базарной площади. Фрэнсис чувствовал себя очень заметным: рядом с маленькой Кэт он казался очень высоким.
Необходимо было поддерживать беседу:
– Я не знаю названий половины этих фруктов и овощей. Вот это, я знаю, капуста, а там что такое?
– Маниока. Это плоды тамариндового дерева, а это анона игольчатая. Вон тот плод по вкусу похож на банан, но его подают горячим. А это плоды хлебного дерева.
– Прямо как в фильме «Мятеж на Баунти».
– Правильно! Капитан Блай привез их с Таити. Дешевая пища для рабов, на ней вполне можно жить. Вот мы и пришли.
Красивая чернокожая девушка с длинными до талии волосами подошла к ним.
– Дезире, – сказала Кэт, – это мой друг… нет, мой племянник. Я его тетка по мужу, забавно, правда? Одним словом, это мистер Лютер. Он хочет выбрать подарки.
Помещение со сводчатыми потолками принадлежало, несомненно, восемнадцатому веку. Медленно кружившиеся под потолком вентиляторы – девятнадцатому. Сингапур, Сомерсет Моэм, подумал Фрэнсис. Таинственно поблескивали хрусталь, фарфор и серебро. Под стеклом в витрине лежали наручные часы, украшенные бриллиантами.
Он сделал несколько покупок. Быстро прикинув, сколько у него наличными, выбрал куклу для Маргарет (которой было уже двадцать четыре), три серебряных булавки для матери и двух сестер, сигары для отца, и они покинули магазин.
– Правда, красивая девушка? – спросила Кэт. – Рядом с ней я всегда чувствую себя такой незначительной. Африканская принцесса.
– Она красива, но у вас нет причин чувствовать себя незначительной рядом с кем бы то ни было, – автоматически вежливо отозвался он.
– Она замужем за школьным учителем. Ее отец – лидер рабочего движения, Клэренс Портер. Мой друг.
– Ваш и Лионеля? – уточнил Фрэнсис. Кэт безрадостно рассмеялась:
– Нет, конечно, не Лионеля.
– Как насчет ланча? – без перехода спросил он.
– С удовольствием.
– Тогда, называйте место.
– Есть только одно заведение, кроме загородных клубов. Гостиница Кейда на другой стороне залива.
Они попали со света в полумрак комнаты, отделанной красным деревом. Несколько человек сидели за столами среди темных портретов. Они снова вышли на свет и заняли столик у садовой стены.
Кэт сняла шляпу. Яркие волосы, освободившись, заструились вокруг веснушчатых щек, лаская подбородок. Он внезапно вспомнил слова Марджори, сказанные в спальне: о, да она раздевала тебя глазами. Ему сделалось жарко от неловкости.
Однако сейчас глаза Кэт были обращены на меню.
– Рыба здесь всегда хорошая. Абрекка, баллахоу, семга, грант…
– Я буду семгу. Единственное, что мне знакомо.
Они уселись поудобнее. На ее руке, лежащей на столе, он увидел кольцо с изумрудом, которого не замечал раньше. Кольцо было сделано со вкусом – сын своего отца, он понимал толк в таких вещах – но, казалось, не принадлежало именно этой женщине, настолько оно не вязалось с ее простым платьем, сандалиями, безвкусными манерами. На Марджори оно выглядело бы стильно. К сожалению, он не мог и, видимо, никогда не сможет позволить себе подарить ей подобное.
– Вы, действительно, избавились от Элевтеры? Гораздо быстрее, чем мы ожидали.
– Думаю, что да. Хотя, конечно, предстоит много бумажной волокиты.
– Значит, вы уезжаете.
– Мне нужно домой, но если потребуется всего одна-две недели, чтобы покончить с продажей, я полагаю, мне следует задержаться.
– Вы вернетесь.
– Это не такой уж близкий путь. Что вас заставляет думать так?
Она улыбнулась:
– Ваши связи приведут вас сюда. И ветра и облака над Морн Блю.
– Облака над Морн Блю. Я говорил вам, кажется, что вы выражаетесь, как поэт?
– А если серьезно, вы еще многого не видели. Рождество и ночь Старого года, то что вы называете кануном Нового года. Вам нравится калипсо?
Он кивнул.
– Вам нужно послушать музыку во время карнавала. Не ту, которую они играют для туристов в отелях. Все в масках. Костюмы – просто фантастические. А певцы тут же сочиняют песни; они могут сложить песню о вас, если попросите. На улицах не протолкнуться. А потом наступает среда Великого поста и все кончается, – она щелкнула пальцами, – вот так кончается.
– Что ж, может быть, когда-нибудь я увижу это.
– Как странно, что ваша мать, выросшая здесь, никогда не рассказывала вам об этом! Но возможно – задумалась Кэт, – у нее остались какие-то неприятные воспоминания. Не ладила с матерью…
– Если бы я слышал эти слова только один раз, – перебил ее Фрэнсис, – но я слышал их двадцать раз: как странно, что ваша мать никогда не рассказывала вам о Сен-Фелисе!
– Извините, – сказала потрясенная Кэт, – я не хотела совать нос не в свое дело, поверьте.
Он устыдился своей раздражительности:
– Нет, это я прошу прощения. Она покачала головой:
– Я действительно вторглась в личную жизнь, я знаю. Ужасная оплошность. Мне следовало бы откусить себе язык за слова о вашей бабушке.
– Не откусывайте. Мне она тоже не слишком-то нравилась, когда мы несколько раз встречались с ней до этого. Полагаю, что ее невесткой быть совсем нелегко.
– Она терпит меня, но с трудом. Это из-за моих предков. У меня великолепные предки, – она усмехнулась.
– Расскажите!
– В роду у меня с обеих сторон плантаторские семьи, которые с отменой рабства потеряли все. К тому времени, как я появилась на свет, денег просто не было. У моего отца было прекрасное образование, полученное, естественно, в Англии. Он был священником, хорошим другом отца Бейкера, который так сказать, присматривал за мной, когда умерли мои родители. Он прекрасный человек. И верит в труд.
Он хотел спросить, как случилось, что она вышла замуж за Лионеля, но, конечно, не смог.
И тут же она сказала, как если бы он и в самом деле задал этот вопрос:
– Лионель хотел жениться на цветной девушке. Он все еще любит ее. Но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне.
– Понятно!
– Она, конечно, умолчала об этом, потому что это стыдно, хотя это и не ее вина. Так устроен мир.
– А как все узнали?
– Здесь все обо всех все знают. Большинство состоит между собой в родственных связях, если покопаться. Мы, например, поколений шесть назад породнились с семьей Да Кунья. Таким образом, в моей родословной один еврей, а остальные – шотландцы и французы.
Ему хотелось услышать больше, но она вдруг сказала:
– Я увлекалась генеалогией в молодости. Теперь у меня есть дела поважнее.
– В молодости! – насмешливо протянул он.
– Мне тридцать. Я говорила вам.
– Мне тоже.
– Вы выглядите старше. Думаю, так было всегда. Вы чувствуете себя ответственным за события, за людей.
– Так и есть, – задумчиво отозвался Фрэнсис.
Полуденный покой теплой рукой накрыл маленький сад. Когда они садились за стол, на ветках щебетали птицы. Сейчас же все погрузилось в тишину, не раздавалось ни звука, кроме плеска воды в каменном фонтанчике у стены.
… но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне. Слова повторялись и повторялись в его голове.
– Я утомила вас своими разговорами? Фрэнсис вздрогнул:
– Утомили? Нет, пожалуйста, продолжайте.
– Лионель говорит, что я – склад бесполезной информации.
– Небесполезной для меня, – вежливо ответил Фрэнсис. – Скажите, а что это за странные деревья у той стены?
– Песочные деревья. В Англии пустые стручки наполняли песком и посыпали пергамент, чтобы просохли чернила. Теперь, когда вы узнали, вам стало легче?
– Намного! А вот еще: кто такие креолы?
– Так называют тех, кто родился здесь, но чистокровный европеец или чистокровный белый. Что еще вы хотите узнать?
– У меня сто вопросов, но в данный момент я наслаждаюсь рыбой.
… но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне.
– Полагаю, вы путешествовали? – спросил он.
– Мы ездили за границу в свадебное путешествие. Лионель серьезно относится к работе, поэтому мы нечасто уезжаем в отдаленные края.
– А вы не чувствуете, что вам чего-то не хватает, что остров ограничивает вас?
– Нет. Люди в больших городах любят говорить о своей насыщенной жизни – концерты, балеты, театры, а станешь расспрашивать – никуда-то они не ходят. У меня есть коллекция записей – это моя главная причуда – и хорошее пианино. С книгами труднее. Книжный магазин у нас маленький, книги надо заказывать. Ждешь целую вечность.
– Был бы рад прислать вам книг, когда вернусь домой. Или, – поправил он себя, – это сделает Марджори, если вы дадите список.
– Очень мило с вашей стороны.
– Расскажите, чем вы занимаетесь, помимо чтения, игры на фортепиано, лошадей и… семейной консультации, так, кажется?
– Вы не смеетесь надо мной?
– Почему я должен смеяться?
– Некоторые смеются, вы знаете. Меня считают эксцентричной. Непрактичной, – она подперла подбородок руками, ногти у нее были недлинные, покрытые эмалью. – Но сама я считаю себя очень практичной. Вы видели, как живут здесь люди; если даже не брать моральный аспект, неразумно оставлять все, как есть. Наступит день, когда они просто не захотят мириться с существующими условиями. Такие, как Лионель, хотят, чтобы ничего не менялось, но даже ребенок понимает, что это невозможно.
– Что вы предлагаете?
– Мирно и постепенно изменять настоящее положение вещей. Нам нужны школы. Легкая промышленность и новые рабочие места. Жилищное строительство. Настоящая больница. Я пыталась убедить Лионеля начать строительство дороги. У него достаточно денег, вложенных в отели на Ямайке и Барбадосе. Он может осуществить это.
– Но не стал?
– Он дает обещания и ничего не делает. Как правительство.
– Вы чувствуете себя неудовлетворенной.
– Да. Вот почему я занялась общественной деятельностью.
Я чувствую, что должна что-нибудь делать. Учу родителей, как кормить детей. Занимаюсь трудными детьми. Они называют их «плохими», но все из-за того, что они растут без отцов.
Ее глаза собирали свет, словно призмы. Свет пробивался сквозь листву, и они меняли цвет от фиалкового до коричневого, а потом – от темного до пронзительно голубого.
– Мы также, – она смотрела прямо на Фрэнсиса, – учим их, как больше не иметь детей.
– Контроль над рождаемостью?
– Да. Вы не одобряете?
– Если люди не хотят детей, они не должны их рожать. Для блага детей, по крайней мере.
– Некоторые, и черные, и белые, просто в ярости. Они говорят, что я учу этому, потому что сама не могу иметь детей.
– Это злоба и глупость.
– Ужасно хотеть ребенка и не иметь его, – тихо сказала она, – но хуже, когда у тебя шестеро, которых ты не можешь накормить и одеть, – она поднялась. – Вы закончили? У вас еще есть дела, и у меня тоже.
Они подошли к его машине.
– Вы знаете, – сказал он, берясь за ручку дверцы, – у меня странное ощущение, что я здесь уже был.
– Deja vu. Бывает.
– Я всегда очень чувствителен к окружающему меня: комнатам, домам, улицам. И не потому, что они красивы или значимы. Я бывал в прекраснейших местах, которые оставили меня равнодушным, и где, я знаю, я был бы несчастлив. Но я шел по улице в маленьком городке и радость наполняла меня.
– Вы чувствуете это здесь? Радость?
– Да. Нелепо, учитывая, что я ничего не знаю о здешних местах.
– Эти места могут быть жестокими. Нужно очень любить их, чтобы примириться с этим.
– Вы говорили совсем другое, когда рассказывали о карнавале и музыке.
– У медали две стороны, – ответила она.
Со мной, определенно, творится что-то странное, думал он.
– Не уверена, что Марджори понравилось бы здесь, – сказала Кэт, – она городской житель.
Он подвел черту:
– В любом случае, это всего лишь мечты. Спасибо, что согласились пообедать со мной.
Он не сказал, передайте привет Лионелю. Когда он тронулся с места, она махнула рукой.
Это было невозможно. И поэтому он женился на мне. Он бы отдал все, чтобы узнать больше.
Черт! Как несправедлив мир!
Две недели прошли в ожидании ответа от возможного покупателя. Марджори играла в теннис и плавала. Фрэнсис поехал в Элевтеру, хотя в этом не было необходимости. Он сидел в одиночестве на ступеньках террасы, а зеленые ящерицы шныряли между колонн. Он смотрел на поля и горы. Посадить на высоких местах бананы, сказала Кэт Тэрбокс. Фруктовые сады. Скот на лугу у реки.
«Я нашел свое королевство», – написал первый Франсуа в своем дневнике, который так потряс маленького Фрэнсиса, «где текут чистые реки, а воздух прозрачен».
Свое королевство! Крестьянин, бывший пиратом, ставший плантатором, носил в себе искорку поэзии.
Осторожно, Фрэнсис, не глупи с этой «искоркой поэзии». Поэзия еще никого не накормила. Тут же перед ним встал город, шкафы в конторе, телефоны, пересчет денег. Хорошо, если ты создан для этого, а если нет?
А для чего он, в таком случае, создан?
Он думал: мне не к чему возвращаться, я должен начать новую жизнь. Тогда почему не здесь? Почему бы и нет?
Он встал, возбуждение нарастало, как от вина. Возьми ответственность. Создай что-нибудь. Как стоит художник перед чистым холстом, как скульптор смотрит на глыбу камня, так человек может стоять перед заброшенной землей.
Он начал взвешивать все «за» и «против». Не может же всё быть настолько трудным! Конечно, ему придется многому научиться, как учились Герберт и Лионель. И у него это получится так же хорошо. Он сможет помочь родителям, он сможет помочь живущим на этой земле, построит больницу, покажет, что могут сделать разум и добрая воля…
– Это несерьезно, – сказала Марджори, – ты меня разыгрываешь.
Они готовились лечь спать. Она скользнула в постель и поудобнее устроилась на подушках.
– Я вполне серьезен. Сначала эта идея показалась дикой мне самому, но я обдумывал ее последние две недели. Я поговорил в банке о ссуде. Они считают, что у меня получится, но придется много работать. Они даже свели меня с хорошим менеджером, его фамилия Озборн. Под его началом было большое поместье на Ямайке.
На лбу Марджори выступили капли пота.
– К моему удивлению Джулия согласилась подписаться под гарантией, и таким образом моим родителям будет оказана помощь, пока отец не встанет на ноги. Никогда не знаешь, как покажет себя человек.
– Да, не знаешь, – с горечью произнесла Марджори.
– Дай мне возможность попробовать. Пожалуйста! У меня получится. Я чувствую, что смогу.
– Это Кэт впутала тебя! Все эти разговоры о садах и стадах! Если это так легко, почему же никто не попытался возродить Элевтеру?
– Я не говорю, что это легко. Я сказал, что это возможно. А Кэт не имеет к этому никакого отношения.
Он не рассказал ей о ланче. Скорее всего, Марджори не посчитала бы их встречу случайной и придала бы событию слишком большое значение. А не рассказав сразу, не упоминал и потом.
Она расплакалась. Ему стало очень жаль ее и он обнял ее за плечи.
– Ты знаешь, – тихо произнес он, – ты знаешь, мне никогда не нравилось то, чем я занимаюсь. Теперь я понимаю, насколько мало мне это нравилось.
– Ты никогда не говорил мне!
– Думаю, до сих пор я и сам хорошенько не понимал.
– Это просто смешно! Ты знаешь, сколько молодых людей из кожи вон вылезли бы, чтобы получить такую работу?
– Они – не я, и я – не они, – он взглянул в окно, там шумели листья на деревьях. – Я словно был в тюрьме, меня хорошо кормили, у меня были все условия, но это была тюрьма.
– Это просто смешно! – повторила Марджори. Теперь она плакала по-настоящему, и он снова обнял ее.
– Ты забыла, у меня ведь больше нет работы.
– Ты можешь найти другую. Не говори, что это невозможно.
– Марджори, дорогая, я чувствую, что это мое. Пусть даже решающую роль сыграли эмоции, но в конечном итоге, все наши поступки основаны на эмоциях. Послушай, Марджори, это вызов, приключение. Мы достаточно молоды, чтобы попытать себя в чем-то новом. Если нам не понравится, мы всегда сможем продать поместье. Какая разница, продать его сейчас или через год?
Они спорили почти всю ночь, весь следующий день и еще один день. В конце концов, получив обещание, что это будет именно эксперимент, Марджори, сохранив лицо и отчасти успокоившись, дала согласие. Фрэнсис выиграл.
Глава 9
Сильный, но приятный запах дерева стоял под знойным небом. Внутри склада жара была нестерпимой.
– Может полить в любую минуту, – сказал Фрэнсис. Второй мужчина посмотрел вверх. Свинцово-серые, с серебристыми краями тучи неслись в воздухе над бухтой.
– Октябрь. До конца года выпадает двести дюймов осадков. Об ураганах пока не предупреждали.
– Вы подвезете материалы до конца недели? Мне бы хотелось закончить ограду и пустить в загон лошадей.
– Привезем. Все говорят, мистер Лютер, какие перемены! А ведь вы взялись за дело немногим больше года назад.
– Почти два.
– По правде говоря, если бы меня спросили, я бы сказал, что возродить это место невозможно.
Когда Фрэнсис выезжал из города, на сердце у него было легко и весело. Он заслужил похвалу. Никто не верил, ни Лионель, ни он сам, что так быстро удастся избавиться от хаоса.
Его решение произвело эффект разорвавшейся бомбы! В те дни отец обреченно принимал каждый новый удар, но мать была просто в шоке. Когда они с Марджори вернулись в Нью-Йорк, чтобы организовать переезд, она умоляла их не делать этого. Ему удалось успокоить ее так же, как и жену: это не навсегда, если не получится, они скоро вернутся.
Дела отца в конце концов наладились. Друзья нашли ему место в другой брокерской конторе, а скандал, как и говорила Тереза, был скоро забыт, уступив место другим новостям.
Родители продали загородный дом и отослали мебель в Элевтеру к великой радости Марджори.
– Мы сами никогда бы не купили такого, у нас нет ни времени, ни денег, – прокомментировала она, распаковывая один за другим контейнеры и обозревая резные кровати, восточные дорожки, серебро времен королевы Анны.
Ричард не хотел расставаться с картинами Да Куньи, но Тереза смогла убедить его, что они должны находиться в Элевтере. И теперь, сидя за обеденным столом, Фрэнсис мог видеть в окне перед собой Морн Блю, а ее копия в раме висела у него за спиной.
Поскольку Элевтера была большим домом, Марджори посчитала необходимым добавить кое-что из обстановки. В соответствии со своим экстравагантным вкусом она заказала у Да Куньи фарфоровые лампы, а также шторы и старинные венецианские зеркала.
И хотя Фрэнсис протестовал против трат, говоря, что положение их очень шаткое, им удалось выкрутиться.
И в основном Марджори спокойно и стойко перенесла огромные изменения в их жизни. Она любила повторять, что серьезные люди не жалуются.
– У мистера Лютера талант к практическим делам, – говорил Озборн, который и сам был способным, честным, заслуживающим уважения и хладнокровным человеком.
Поскольку денег было в обрез, Фрэнсису пришлось отказаться от планов в отношении улучшения жизни в окрестных деревнях. Но он составил список того, что он намерен сделать, и на первом месте в нем стояло строительство жилья.
Большую часть своего свободного времени Марджори проводила в клубе, как и большинство жен землевладельцев. Она завела себе больше подруг, чем он себе друзей. Да Фрэнсис и не стремился к этому, он никогда не был светским человеком. А она всегда знала, когда и что говорить, и даже ее молчание было располагающим.
Он свернул на горную дорогу и снова отдался своим мыслям. У него не часто выдавался свободный час, чтобы просто подумать, повспоминать.
Милая, преданная Марджори. Надо бы уделять ей больше внимания, но как трудно совместить это желание со строительством, с посадками, с заготовкой кормов. А вечером нужно проверить счетные книги. Замкнутый круг.
Внезапно он подумал, – мы почти не видимся с Лионелем и Кэт. Лионель по-своему неплохой человек. Все время помогал советами, а поначалу и заезжал вечерами, для чего ему приходилось делать приличный круг по горным дорогам.
– Кэт занята, – обычно говорил он, хотя никто о ней не спрашивал.
Когда он уезжал, Марджори принималась обсуждать Кэт.
– Все знают, что она вышла за него из-за денег. У нее не было ни цента. Помнишь, она сказала, что даже свадебное платье купили ей Тэрбоксы.
– Отвратительные сплетни!
– Не будь святым, Фрэнсис.
Он недоумевал, какая кошка пробежала между двумя женщинами. Марджори обычно была справедлива в своих суждениях. С другой стороны, иногда даже такой пустяк, как звук голоса, может сделать невыносимым общество другого человека. Или бросить друг к другу, как это было у них с Марджори. И ревности здесь не было. Марджори всегда говорила, что ревность унизительна.
– Она очень странная. Не то чтобы ее планы плохи, но они не срабатывают, а она бьется над ними. Ничего удивительного, что он теряет терпение.
Ему не хотелось говорить о Кэт. Да, она немного странная, думал он, отличается от других, возможно, поэтому женщины и клюют ее. С того ланча он не перемолвился с ней ни словом. На Рождество вся семья собралась вместе, потом на своего рода прощальное торжество – Джулия и Герберт уезжали в Англию, еще было четыре, нет, шесть – он пересчитал по пальцам – вечеров, где они встречались. Всего восемь раз. Хотелось бы встретиться с ней еще, именно потому, что она была другой.
Он никому не сказал о той, другой женщине Лионеля, хотя Кэт не делала из этого секрета. Просто не его дело. Интересно, был ли кто-нибудь другой у нее? И это тоже не его дело.
Разразился дождь. Дворники не справлялись со струями воды, и он наклонялся вперед, чтобы разглядеть дорогу. Канавы по сторонам дороги заполнились водой, он уже не мог развернуться и вернуться в город. Ему еще не приходилось попадать в такой ливень. Машину заливало. Он испугался и почувствовал стыд, что боится.
Через некоторое время он понял, что где-то свернул не туда. Дорога взбиралась вверх слишком круто, не так, как та, что вела к дому, а, кроме того, посередине дороги шли большие ямы. Наверное, это одна из тех дорог, которые заканчиваются в горных деревушках и переходят там в тропы, по которым могут пройти только мулы. К этому моменту стена дождя превратилась в непроницаемый занавес; все вокруг содрогалось от сокрушительной силы ветра.
Потом через боковое стекло ему удалось заметить признаки жизни: навес для хранения бананов размером чуть больше автобусной остановки. Под ним прятались двое мужчин.
Он остановил машину, высунулся из окна и прокричал, пытаясь перекрыть рев ветра и дождя:
– Скажите, где я нахожусь?
Один из мужчин ответил, но Фрэнсис не разобрал его слов.
– Извините, я вас не слышу! Скажите, где я? Здесь есть поблизости деревня?
Мужчина снова ответил, и опять Фрэнсис его не понял. Он говорил не по-английски.
– Вы говорите по-английски?
В ответ он покачал головой. Фрэнсис поднял стекло и двинулся дальше по реке из красной грязи. Через несколько минут он добрался до деревни: короткий ряд хижин по обе стороны дороги и школа на том конце. Обычное здание на сваях с далеко выступающей крышей, чтобы защитить помещение от дождя, окна не были застеклены. С чувством огромного облегчения он остановил машину и в три прыжка поднялся по ступенькам.
В классе было пусто, поскольку время уже давно перевалило за полдень. Учитель сидел за своим столом, перед ним высилась кипа тетрадей.
– Можно? – спросил Фрэнсис. – Я заблудился, – он задыхался и промок насквозь. – Не представляю, где я нахожусь.
– Конечно, заходите. Повесьте куртку на крючок, – говоривший был необыкновенно светлым негром с тонким орлиным носом. – Мне нужно проверить тетради, если вы позволите.
Фрэнсис со своей чувствительностью к голосам обратил внимание на его акцент образованного человека. Он сел, внимательно наблюдая за мужчиной (умные глаза, красивые руки) и прислушиваясь к нарастающей за окном буре (хлещет вода, ревет ветер).
Учитель поднялся и приблизился к Фрэнсису, чтобы тот смог его услышать.
– Меня зовут Патрик Курсон. Вы попали в деревню Галли.
Фрэнсис протянул руку:
– Фрэнсис Лютер. Я живу недалеко от Пойнт-Анжелик. Я, по всей видимости, потерял дорогу.
– Вам нужно будет вернуться назад и на развилке повернуть налево, это мили две отсюда. И вы попадете прямо в Элевтеру.
– О! Откуда вы знаете?
– Что вы владелец Элевтеры? На этом острове все знают все обо всех. Нет, не совсем так. Но обычно люди интересуются возрождением таких старых, заброшенных мест. В этом есть что-то романтическое, не правда ли?
– Может полить в любую минуту, – сказал Фрэнсис. Второй мужчина посмотрел вверх. Свинцово-серые, с серебристыми краями тучи неслись в воздухе над бухтой.
– Октябрь. До конца года выпадает двести дюймов осадков. Об ураганах пока не предупреждали.
– Вы подвезете материалы до конца недели? Мне бы хотелось закончить ограду и пустить в загон лошадей.
– Привезем. Все говорят, мистер Лютер, какие перемены! А ведь вы взялись за дело немногим больше года назад.
– Почти два.
– По правде говоря, если бы меня спросили, я бы сказал, что возродить это место невозможно.
Когда Фрэнсис выезжал из города, на сердце у него было легко и весело. Он заслужил похвалу. Никто не верил, ни Лионель, ни он сам, что так быстро удастся избавиться от хаоса.
Его решение произвело эффект разорвавшейся бомбы! В те дни отец обреченно принимал каждый новый удар, но мать была просто в шоке. Когда они с Марджори вернулись в Нью-Йорк, чтобы организовать переезд, она умоляла их не делать этого. Ему удалось успокоить ее так же, как и жену: это не навсегда, если не получится, они скоро вернутся.
Дела отца в конце концов наладились. Друзья нашли ему место в другой брокерской конторе, а скандал, как и говорила Тереза, был скоро забыт, уступив место другим новостям.
Родители продали загородный дом и отослали мебель в Элевтеру к великой радости Марджори.
– Мы сами никогда бы не купили такого, у нас нет ни времени, ни денег, – прокомментировала она, распаковывая один за другим контейнеры и обозревая резные кровати, восточные дорожки, серебро времен королевы Анны.
Ричард не хотел расставаться с картинами Да Куньи, но Тереза смогла убедить его, что они должны находиться в Элевтере. И теперь, сидя за обеденным столом, Фрэнсис мог видеть в окне перед собой Морн Блю, а ее копия в раме висела у него за спиной.
Поскольку Элевтера была большим домом, Марджори посчитала необходимым добавить кое-что из обстановки. В соответствии со своим экстравагантным вкусом она заказала у Да Куньи фарфоровые лампы, а также шторы и старинные венецианские зеркала.
И хотя Фрэнсис протестовал против трат, говоря, что положение их очень шаткое, им удалось выкрутиться.
И в основном Марджори спокойно и стойко перенесла огромные изменения в их жизни. Она любила повторять, что серьезные люди не жалуются.
– У мистера Лютера талант к практическим делам, – говорил Озборн, который и сам был способным, честным, заслуживающим уважения и хладнокровным человеком.
Поскольку денег было в обрез, Фрэнсису пришлось отказаться от планов в отношении улучшения жизни в окрестных деревнях. Но он составил список того, что он намерен сделать, и на первом месте в нем стояло строительство жилья.
Большую часть своего свободного времени Марджори проводила в клубе, как и большинство жен землевладельцев. Она завела себе больше подруг, чем он себе друзей. Да Фрэнсис и не стремился к этому, он никогда не был светским человеком. А она всегда знала, когда и что говорить, и даже ее молчание было располагающим.
Он свернул на горную дорогу и снова отдался своим мыслям. У него не часто выдавался свободный час, чтобы просто подумать, повспоминать.
Милая, преданная Марджори. Надо бы уделять ей больше внимания, но как трудно совместить это желание со строительством, с посадками, с заготовкой кормов. А вечером нужно проверить счетные книги. Замкнутый круг.
Внезапно он подумал, – мы почти не видимся с Лионелем и Кэт. Лионель по-своему неплохой человек. Все время помогал советами, а поначалу и заезжал вечерами, для чего ему приходилось делать приличный круг по горным дорогам.
– Кэт занята, – обычно говорил он, хотя никто о ней не спрашивал.
Когда он уезжал, Марджори принималась обсуждать Кэт.
– Все знают, что она вышла за него из-за денег. У нее не было ни цента. Помнишь, она сказала, что даже свадебное платье купили ей Тэрбоксы.
– Отвратительные сплетни!
– Не будь святым, Фрэнсис.
Он недоумевал, какая кошка пробежала между двумя женщинами. Марджори обычно была справедлива в своих суждениях. С другой стороны, иногда даже такой пустяк, как звук голоса, может сделать невыносимым общество другого человека. Или бросить друг к другу, как это было у них с Марджори. И ревности здесь не было. Марджори всегда говорила, что ревность унизительна.
– Она очень странная. Не то чтобы ее планы плохи, но они не срабатывают, а она бьется над ними. Ничего удивительного, что он теряет терпение.
Ему не хотелось говорить о Кэт. Да, она немного странная, думал он, отличается от других, возможно, поэтому женщины и клюют ее. С того ланча он не перемолвился с ней ни словом. На Рождество вся семья собралась вместе, потом на своего рода прощальное торжество – Джулия и Герберт уезжали в Англию, еще было четыре, нет, шесть – он пересчитал по пальцам – вечеров, где они встречались. Всего восемь раз. Хотелось бы встретиться с ней еще, именно потому, что она была другой.
Он никому не сказал о той, другой женщине Лионеля, хотя Кэт не делала из этого секрета. Просто не его дело. Интересно, был ли кто-нибудь другой у нее? И это тоже не его дело.
Разразился дождь. Дворники не справлялись со струями воды, и он наклонялся вперед, чтобы разглядеть дорогу. Канавы по сторонам дороги заполнились водой, он уже не мог развернуться и вернуться в город. Ему еще не приходилось попадать в такой ливень. Машину заливало. Он испугался и почувствовал стыд, что боится.
Через некоторое время он понял, что где-то свернул не туда. Дорога взбиралась вверх слишком круто, не так, как та, что вела к дому, а, кроме того, посередине дороги шли большие ямы. Наверное, это одна из тех дорог, которые заканчиваются в горных деревушках и переходят там в тропы, по которым могут пройти только мулы. К этому моменту стена дождя превратилась в непроницаемый занавес; все вокруг содрогалось от сокрушительной силы ветра.
Потом через боковое стекло ему удалось заметить признаки жизни: навес для хранения бананов размером чуть больше автобусной остановки. Под ним прятались двое мужчин.
Он остановил машину, высунулся из окна и прокричал, пытаясь перекрыть рев ветра и дождя:
– Скажите, где я нахожусь?
Один из мужчин ответил, но Фрэнсис не разобрал его слов.
– Извините, я вас не слышу! Скажите, где я? Здесь есть поблизости деревня?
Мужчина снова ответил, и опять Фрэнсис его не понял. Он говорил не по-английски.
– Вы говорите по-английски?
В ответ он покачал головой. Фрэнсис поднял стекло и двинулся дальше по реке из красной грязи. Через несколько минут он добрался до деревни: короткий ряд хижин по обе стороны дороги и школа на том конце. Обычное здание на сваях с далеко выступающей крышей, чтобы защитить помещение от дождя, окна не были застеклены. С чувством огромного облегчения он остановил машину и в три прыжка поднялся по ступенькам.
В классе было пусто, поскольку время уже давно перевалило за полдень. Учитель сидел за своим столом, перед ним высилась кипа тетрадей.
– Можно? – спросил Фрэнсис. – Я заблудился, – он задыхался и промок насквозь. – Не представляю, где я нахожусь.
– Конечно, заходите. Повесьте куртку на крючок, – говоривший был необыкновенно светлым негром с тонким орлиным носом. – Мне нужно проверить тетради, если вы позволите.
Фрэнсис со своей чувствительностью к голосам обратил внимание на его акцент образованного человека. Он сел, внимательно наблюдая за мужчиной (умные глаза, красивые руки) и прислушиваясь к нарастающей за окном буре (хлещет вода, ревет ветер).
Учитель поднялся и приблизился к Фрэнсису, чтобы тот смог его услышать.
– Меня зовут Патрик Курсон. Вы попали в деревню Галли.
Фрэнсис протянул руку:
– Фрэнсис Лютер. Я живу недалеко от Пойнт-Анжелик. Я, по всей видимости, потерял дорогу.
– Вам нужно будет вернуться назад и на развилке повернуть налево, это мили две отсюда. И вы попадете прямо в Элевтеру.
– О! Откуда вы знаете?
– Что вы владелец Элевтеры? На этом острове все знают все обо всех. Нет, не совсем так. Но обычно люди интересуются возрождением таких старых, заброшенных мест. В этом есть что-то романтическое, не правда ли?