Плейн Белва. Пылающий Эдем

   Но мысли его снова и снова возвращались к Кэт Тэрбокс. Она ушла, без сожаления оставив великолепие и роскошь, ту обеспеченную жизнь, перед которой преклонялась, благоговела Дезире… Он снова подумал об Агнес. Она продала свой магазин и готовилась к отъезду. Куда она едет? Что ждет ее там? Его беспокоило, где она будет жить.
   – В плетеной мазанке. Ее строил муж одной из моих кузин.
   – Но ты привыкла к удобствам: водопроводу и прочему. Как же ты там-то? – отговаривал ее Патрик.
   Она так сильно покачала головой, что зазвенели серьги в ушах:
   – Ну и что? Родилась-то я там. Не велика персона, потерплю!
   Любопытно, как некоторые люди стремятся и добиваются того, к чему другие абсолютно равнодушны.
   Он, например, доволен судьбою: ухожен, накормлен, обеспечен. Да и делает то, что хочет. С беспокойством он подумал о «своих» детях, учениках: в определенной последовательности, в зависимости от занимаемых ими за партами мест, проходили перед ним их лица. Рафаэль, непоседа, проказник, как маленькая обезьянка. Патрик уже научился определять его настроение, разгадывать его замыслы. Заикающаяся Табита, ее били с детства, – уж в этом-то он был уверен. А Шарлотта, с ее способностями к математике и всему, что касается цифр, – в этом она даже более сведуща, чем Патрик. Нет, он не хотел и не мог бросить их! Они требовали от него пристального внимания к себе. Внимания и привязанности. Они доводили его до возмущения, испытывали его терпение. И… любили его, по крайней мере, некоторые из них!
   Николас же предлагал ему шагнуть в пропасть, неизвестность. Не получится – он потеряет место в школе. А получится… на сей счет у него не было никаких иллюзий. Вовлечение в жестокую и опасную политическую борьбу – вот чем все это грозило. А он к этому совсем не стремился. А может быть, это долг каждого сознательного человека – участие в политике?
   Я должен поговорить, посоветоваться с кем-нибудь. Его машина в одно мгновение свернула с прибрежной полосы и понеслась в обратном направлении, держа курс на Элевтеру. Нет, нет, Фрэнсис не будет против, ему даже будет приятно, что кто-то нуждается в его совете.
   Патрик был в возбужденном состоянии и настолько погружен в собственные переживания, что, как он признался позже, только чудо спасло его во время этой бешеной гонки. Он совершенно не следил за дорогой. Он уже проехал часть пути, когда увидел, а позже осознал это, не будучи уверенным в том, что это видение – не плод его фантазии, а реальная действительность. Что-то заставило его остановить машину и повернуть назад, на узкую, извилистую дорогу. Он действительно видел все это? Или ему показалось? Нет. Он не ошибся. Все это было на самом деле. В стороне от дороги стоял маленький мальчик. Он стоял, падал и вновь поднимался. Сколько же лет ему было: девять, десять? Руки и ноги его были привязаны к дереву. Патрик протер глаза – не сон ли это – и вышел из машины.
   – Что такое? Что случилось? – крикнул он. У мальчика уже не было сил плакать, губы его кровоточили: он пытался разорвать зубами стягивающие его крепкие потрепанные веревки.
   Патрик опустился на колени и разрезал ножиком веревки. Он взял ребенка на руки. Мальчик намочил штанишки. Его темная курчавая головка вспотела. Патрик прижал его к себе.
   – Кто ты? Откуда? Кто это сделал?
   Мальчик пытался вырваться, может быть, из боязни опять быть пойманным. Патрик отпустил его.
   – Скажи мне, скажи! – прошептал он. – Как тебя зовут?
   – Билл. Я хочу пить. Я хочу есть, – он не плакал.
   – Садись в машину, Билл. Мы отыщем место, где можно поесть – и накормим тебя.
   Мальчик сел рядом с Патриком. Так он и сидел молча, неестественно выпрямив спину, сжав кулачки на коленях. Понятнее, да и естественнее, если бы у него была истерика, мне трудно судить, подумал Патрик, я же не психолог.
   – Кто это сделал, Билл? – тихо спросил он мальчика.
   – Берт.
   – Кто такой Берт?
   – Он живет, где и я. Берт.
   – Ты живешь с матерью, – Патрик колебался, – и с отцом?
   – У меня нет ни матери ни отца.
   – С бабушкой? – Семьи, где детей воспитывали бабушки, были довольно распространенным явлением.
   – Нет, она умерла.
   – А есть у тебя братья, сестры? С кем ты живешь?
   – Был у меня дядя, но он сбежал со всеми моими вещами.
   – Сбежал? А какие вещи, Билл?
   – У меня были котелки. А бабушка оставила мне двух ослов. Он украл их, продал и уехал отсюда.
   – Понятно, – сказал Патрик. Это была обычная история брошенного ребенка, может быть, только более трагичная, чем остальные.
   – Мистер, я хочу есть.
   – Можешь звать меня мистер Курсон. Нет, – он посмотрел на грязные маленькие кулачки, словно бросающие вызов бесчувственному миру, и продолжал, – нет, послушай, что я тебе скажу. Зови меня дядя Патрик. Сегодня я буду твоим дядей, хорошим дядей. А вот и магазин. Я куплю что-нибудь поесть.
   В магазине, вернее, в комнате в покосившемся доме, было несколько полок, на которых стояли консервы, мешки с рисом и мукой и всякая всячина. Он купил плитку шоколада, бананы и банку содовой.
   – Конечно, не самый лучший завтрак, – сказал он с напускной бодростью, – но червячка ты заморишь, пока не найдем, где можно подкрепиться поосновательнее.
   Билл ел жадно. Патрик подождал, пока он поест и начал опять задавать вопросы.
   – А теперь скажи мне, где ты живешь, Билл. Я отвезу тебя домой. Мне хотелось бы задать там пару вопросов, – угрюмо сказал Патрик.
   – Делисия. Там я живу.
   – Делисия! Раньше надо было спрашивать! Правда, Билл?
   Они ехали в противоположном направлении. Уж сегодня он точно не попадет в Элевтеру! Но сначала – самое важное, остальное – потом! Он развернул машину на проселочную дорогу, как раз неподалеку от того места, где он увидел Билла. Я мог бы и раньше догадаться, раздраженно подумал Патрик.
   – Надо будет помазать тебе руки и ноги. Очень больно?
   – Да нет, не очень, – ответил Билл.
   Он слишком напуган, а может быть, устал, подумал Патрик. К горлу подкатила волна жалости к мальчику и ненависти к его мучителям.
   Делисия. Теперь он вспомнил, что когда-то бывал там. Дикое место, скопление убогих хижин и влажные банановые заросли. Он мог бы описать все это. Он остановился там, где показал Билл. Это была земля сильных, преданных, добросовестных женщин. Они проводили здесь лучшие годы своей жизни, старились, умирали. Заботились о детях своих сыновей и дочерей, которые покидали остров в поисках работы и редко возвращались назад. А если и возвращались, то забирали двух-трех детей, а остальные жили здесь, на острове. «Забредали» и оставались жить здесь и мужчины. И жили долго. И заводили семью и детей, и бросали их! А те, кто оставался, признавали лишь суровую палочную дисциплину. А в лучшем случае забывали и не замечали своих и чужих детей. Жалкое, убогое местечко, не сравнить со Свит-Эппл. Ведь бедность, как и богатство, имеет разные уровни и степени: бедный, нищий, наибеднейший. Делисия была наибеднейшей деревней.
   Полуголые дети, одетые лишь в рубашки, возились во дворе с собаками и пасущимися козами. Пять или шесть женщин сидели на траве возле каменной жаровни и ели плоды хлебного дерева с соленой свининой прямо из котелка. Они повернулись и посмотрели на приближающегося к ним Патрика.
   – Чей это мальчик? – спросил он сердито. Билл прислонился к забору, словно ища защиты. Одна из женщин уклончиво ответила на вопрос:
   – Его мать, Эстель, умерла при родах.
   – Так, а кто заботится о нем теперь?
   – У него был дядя. Он уехал с острова. По-моему, в Нью-Йорк.
   – Нет, в Лондон, – поправила ее другая, – и больше сюда не вернется.
   – Мне нет никакого дела до него! Я спросил, кто заботится о нем сейчас.
   – Да все мы. Иногда я кормлю его с моими детьми, – ответила третья.
   – Кто привязал его к дереву? Никакого ответа.
   Ответил сам Билл:
   – Вы знаете, что это сделал Берт. Патрик повысил голос:
   – Кто такой Берт? Где он?
   – Его здесь нет.
   – Я сам это вижу. Так где он?
   – Уехал на день.
   Женщина вскрикнула, словно мозг ее пронзила мысль о неминуемом наказании:
   – Этот мальчик выкапывал ямсы! Он украл три ямсы. За это он был наказан.
   Билл крикнул так громко, что все вздрогнули:
   – Я был голоден! Черт вас подери, голоден!
   Как хотелось Патрику закричать, чтобы выплеснуть свой гнев! Но он положил руку на плечо мальчика.
   Тут к Патрику подошла беременная женщина.
   – Вы хотите забрать мальчика? Ведь если он провинится, его опять изобьют и привяжут к дереву. Берт или кто-нибудь другой.
   Она призывала его, просила, умоляла увезти отсюда мальчика. Конечно, все объяснялось ужасающей нищетой. Никого ни в чем нельзя было винить, даже если бы эта или любая другая женщина равнодушно прошла мимо. Но, видимо, она испытывала жалость и тревогу за судьбу несчастного, отвергнутого всеми ребенка. Но вдруг, словно на него нашло какое-то озарение. Патрик осознал все происходящее.
   Ему бы остановиться, подумать о своем доме и семье, взвесить все «за» и «против», какие моральные обязанности накладывает на него этот поступок. Какие последствия повлечет. Разумнее было бы отказаться, уехать отсюда подальше, пусть и с «разбитым сердцем»! Забыть об этом маленьком Билле или как там его! Но нет, он этого не сделал!
   – У него есть какая-нибудь одежда? Мы заберем ее с собой?
   Женщина кивнула:
   – Пойдемте со мной.
   Они прошли в дом. В передней, на земляном полу устроились цыплята, а на жестяной плитке варилось кокосовое масло. Патрик готов был поклясться – из краденых кокосов. В следующей комнате стояла кровать, а на полу лежала куча тряпья.
   – Вот его покрывало, – показала женщина. – Иногда он спит в моем доме, иногда – в других, там, где есть место. Он может взять эти брюки. И две рубашки. Это рубашки моего сына, но он может взять их.
   – Дайте мне пару брюк. Его брюки – мокрые.
   Они вышли. Тут Патрика осенило, что Билл воспринимает все происходящее как нечто само собой разумеющееся.
   – Скажи мне, Билл, ты хочешь уехать со мной?
   – Куда вы отвезете меня?
   – Домой. В мой дом!
   Билл поднял черные непроницаемые глаза. Он пристально смотрел в глаза Патрика.
   – Вы бьете своих сыновей?
   – У меня нет сыновей. У меня две маленькие дочки. Я никогда не бью их. Я против физического наказания детей, порки и прочего.
   – Тогда я еду с вами, – сказал Билл.
   И машина еще не повернула, и женщины не сели обедать, а выбор уже был сделан. Быстро, мимоходом, волею случая! Машина пробиралась сквозь тенистые заросли бананового леса, и наконец выехала на центральную дорогу. Был яркий солнечный день. Все это напоминало мрачную картину сюрреализма: только что видеть убогие хижины в непроходимых серых джунглях, женщин, «облепивших» железный котелок, и снова очутиться при свете дня. Патрик вздрогнул – не спит ли он.
   Билл рассуждал:
   – Может быть, Берт тоже был голоден?
   – Ты о чем?
   – Он тоже хотел ямсы. Поэтому-то он и взбесился, связал меня.
   – Ты что же не злишься на него?
   – Я ненавижу его! Я бы убил его!
   Патрик кивнул. Лучше уж чувство ярости и гнева! Но какой же проницательностью обладает ребенок! Как странно! Может быть, Берт тоже был голоден. Разве можно постичь глубину ума человека или ребенка?!
   – Откинь голову, – мягко сказал Патрик, – или растянись на сиденье и поспи немного. Я разбужу тебя, когда мы приедем.
   Какую непростительную глупость я совершил! – подумал Патрик. Дезире, надо думать, придет в бешенство. А почему бы и нет? Так он продолжал спорить с собой, пока не нашел разумного оправдания для своего поступка: я хотел мальчика, а Дезире больше не хочет детей, наверное, из-за фигуры. Конечно, дочки, да еще такие милые, это хорошо. Но каждый мужчина хочет сына. Отец и сын. Может быть, мне так хочется сына, потому что у меня никогда не было отца? А мальчик, сын… Он оглянулся и посмотрел на спящего ребенка. Сильный мальчик, крупный для своего возраста. И темный, как Дезире. Правильные черты лица – красивый мальчик. Последние сомнения Патрика были развеяны, когда он увидел ссадины и следы от ударов на худеньких ручках малыша. Теперь Патрик был готов отразить любую атаку и выиграть любую битву. Они подъезжали к дому.
   Прошло несколько часов. Темнело. Патрик сидел на веранде, покачиваясь в кресле. Клэренс помыл Билла и уложил его спать в свободной комнате. Если бы не Клэренс, который пришел к ним, услышав о случившемся, все обошлось бы не так гладко, – подумал Патрик, чувствуя благодарность к старине Клэренсу.
   Широко распахнулась дверь, Дезире вышла на веранду.
   – Ты злишься на меня? – спросил ее Патрик.
   – Только в первый момент. Потом все прошло. Бесполезно. Что толку в этом? Ты все равно сделаешь то, что задумал.
   – Неужели я такой деспот?
   – Да нет, я бы не сказала. Но я надеюсь, что уж на этот раз ты отдаешь себе отчет в том, что собираешься сделать?
   – Да, отдаю. Она тихо сказала:
   – Ох и прибавится мне работы! Все будет «висеть на мне».
   – Работы? О чем ты говоришь? Он уже не ребенок. Лишняя тарелка на столе, прибавится стирки – вот и все заботы, – он обнял ее, притянул к себе. – Если бы я верил в Бога, но я атеист, – я бы решил, что это Бог послал его мне. Да, кстати, иногда мне кажется, что я начинаю верить в Бога. Наверное, сказывается возраст, я старею.
   – Ты говоришь ужасные вещи!
   – Почему? Потому что я заговорил о религии и религиозности?
   – Да. И твоя фраза о старости. Тебе только тридцать четыре года. Да какая старость? Ты и старость? Особенно в постели, – добавила она.
   Итак, он понял, что прощен.
   – Ну к тебе все это не относится. Ты будешь молодой и в шестьдесят, – он поцеловал ей руку. – Я хочу поблагодарить тебя за все. Ты была на высоте в данной ситуации.
   – А ты как думал?
   – Я боялся, что ты разнесешь все и вся в пух и прах. И ты была бы права. Привести в дом чужого ребенка, и пи слова намека…? Да можно ли так? Большинство мужей и щенка в дом не принесут, не обговорив заранее все это с женами. Да если бы ты видела его там, связанного, о Боже! Ты бы поступила точно также. Да, да, поступила бы!
   – Он совсем не разговаривает со мной.
   – И со мной тоже. Мы почти и не говорили. А что ты хочешь? Представь себе его состояние. Его раздирают противоречия!
   – Он привязался к папе. Сказал ему, что дом прекрасен. Совсем как королевский дворец!
   – Да что он знает о королевском дворце? Бедное дитя!
   – Патрик, что мы будем с ним делать?
   – Как что? Воспитывать, любить его. Что же еще? Он поднялся в маленькую комнатку в конце коридора. Прошел мимо комнаты девочек, не заглянув туда: они, наверное, сладко спят под своими розовыми одеялками. Он шел туда, к нему, к этому нежеланному, отверженному мальчику. Отверженный, подумал Патрик, ведь и он сам был отвержен, несмотря на то, что у него была хорошая, любящая мать. Чистенький, сытый, Билл уже спал. Руки его находились в движении, будто он видел сон. Пусть тебе снятся только добрые сны!
   Неожиданно он вспомнил утренний разговор с Николасом. Да, теперь Патрик понял, что Николас прав. Если ты за перемены, и судьба дает тебе хоть малейшую возможность изменить, повлиять на окружающий мир и как-то облегчить жизнь такому отверженному ребенку, как Билл, например, тогда ты не можешь, не должен отказываться, нет у тебя на то никаких моральных прав и оправданий! Николас прав, и он примет его предложение и будет участвовать в этой борьбе независимо от того, как велика будет его лепта в этом деле. Надо позвонить ему сейчас же и сообщить, что он согласен.
   Но он передумал и набрал сначала другой номер.
   – Я чуть было не приехал к тебе сегодня, – сказал он Фрэнсису.
   – Чуть было? Что же тебе помешало?
   – У меня – мальчик, – сказал Патрик. – У нас в семье мальчик, сын, – и он принялся с жаром рассказывать о Билле.
   – Я восхищаюсь тобой! – воскликнул Фрэнсис. В голосе его звучали нотки радости.
   – Да, и еще. Я ухожу из школы и буду работать с Николасом. Он хочет издавать газету, а я буду ее выпускать.
   – Отлично! Нам нужна хорошая местная газета. Патрик поколебался:
   – Кэт Тэрбокс будет тоже работать в газете.
   – Правда?
   – Ты, наверное, не знаешь. Она вернулась в город.
   – Когда?
   – Не так давно. На этой неделе. По-моему, она ушла от мужа.
   – Да, да, понятно. Это был день новостей, – голос его как бы удалился, стал приглушенным. Патрик понял, что Фрэнсис хочет закончить разговор.
   – До скорой встречи! Спокойно ночи, Фрэнсис!
   – Да, да, до скорой. И удачи тебе, Патрик! Во всем!

Глава 12

   – Уже девять часов, – бодро сказал Фрэнсис. – Ты не собираешься вставать?
   Он поднял шторы и впустил в комнату желтовато-лимонные лучи, которые весело «заиграли» на подушках кровати и на лице Марджори. Не услышав ответа, Фрэнсис снова повторил вопрос все тем же бодрым, приветливым голосом:
   – Ты не собираешься вставать? Я сделал кое-какие дела, позавтракал и собираюсь уезжать.
   – Так уезжай! – ответила Марджори, даже не пошевельнувшись.
   Прошлой ночью он поздно вернулся с собрания сельскохозяйственной ассоциации. Марджори была в постели, они перекинулись лишь парой фраз – этого было достаточно, чтобы определить в каком она настроении. Он давно привык к перепадам ее настроения, потому выключил лампу и заснул. Утро вечера мудренее, все пройдет: и капризы, и дурное настроение.
   Но, по всей видимости, этого не произошло. Фрэнсис вздохнул и продолжал нормальным тоном:
   – У меня есть номер «Рупора». Не хочешь почитать его за завтраком? Тебе подадут его в постель.
   – «Рупор» – дрянная газетенка.
   – Да нет. Есть потрясающие редакционные статьи! Ну, например, здесь похоже на стиль Кэт, хотя, может быть, и Патрика, не знаю. Статья о налогообложении пустующих земель. Да, я совершенно согласен с точкой зрения автора. О каких привилегиях на владение необрабатываемой землей может идти речь, если в стране нехватка продовольствия?! Это неразумно, бессмысленно! И я не раз говорил об этом.
   Неожиданно Марджори выпрямилась:
   – Да, да, говорил. А как же иначе?
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Да нет, нет, ничего особенного. Только то, что тебя считают большим смутьяном, нарушителем всеобщего спокойствия. Женщины в клубе после игры в теннис даже обсуждали тебя. Заметив меня, они замолчали.
   – Меня совершенно не трогает, что какие-то глупые женщины, у которых и дел-то других нет, не находят ничего лучшего, как обсуждать меня.
   – Дело вовсе не в каких-то «глупых женщинах», как ты изволил выразиться. Ты прекрасно знаешь, что они повторяют слова своих мужей.
   – Можно подумать, что я – дуэлянт, агрессивный гранатометчик. Я добиваюсь лишь элементарной порядочности, такой налоговой системы, которая бы позволила навести порядок в этом бардаке! – он потряс газетой. – Эти люди правы на все сто процентов!
   – Эти люди! – усмехнулась Марджори. – Кэт Тэрбокс и твой друг Курсон! Великолепная парочка! И не удивлюсь, если узнаю что они…
   – Они что? – холодно заметил Фрэнсис.
   – Что они спят вместе.
   – Это отвратительно!
   – Это почему же? Из-за межрасовых отношений? Да ты-то не будешь против! Ведь ты – такой прогрессивный! Терпимый!
   – Можно быть прогрессивным и при этом не впутываться во все сексуальные отношения! То есть я хочу сказать, что у Патрика – красивая жена, он порядочный, достойный муж, и ты не имеешь права…
   – Да, да, а Кэт Тэрбокс живет одна, в городе, в каком-то жалком домишке. Она ушла от мужа, который хорошо относился к ней и готов принять ее назад в любую минуту. А ты говоришь мне, что здесь нет никакого подвоха.
   – Ты переворачиваешь все с ног на голову, и я не могу понять, где правда, а где вымысел! Ты начинаешь с редакционной статьи и неожиданно переходишь к обсуждению Кэт! Если уж тебя так интересует ее личная жизнь, почему бы тебе не спросить у нее самой?
   – А почему бы это не сделать тебе?
   – Я не видел ее с тех пор, как она и Патрик с семьей приезжали к нам в прошлом году. Да меня все это и не интересует.
   Марджори снова легла.
   – Нас – двое. Почему, за что я проклята? – она прикрыла глаза рукою, словно заслоняясь от света. Она тихо пробормотала, он не расслышал, но что-то вроде – в конце концов один из двоих всегда обречен на одиночество.
   Но он был не уверен.
   – Что ты сказала?
   – Тебе-то какая разница?
   – Да что с тобой, черт побери, Марджори? Будь любезна, скажи мне, отчего ты злишься на меня?
   – Ну что ты? Ни капельки! А разве я должна быть чем-то недовольна?
   – Мне не нравится, как ты разговариваешь со мной. Какие-то полунамеки на мою вину. Так, в чем я виноват перед тобой?! Думаю, ты не права. Так, в чем же дело?
   Она медлила с ответом. Они напряженно смотрели в глаза друг другу.
   – Ну допустим, я устала, – наконец-то сказала она.
   – Устала? От чего? Это при таком-то количестве слуг! – Если бы он не был таким трусом, он мог бы тоже вспылить и дать волю своим чувствам. – Я устал от словесного препирательства. Если у тебя ко мне какие-то претензии, то выскажись, если нет, то замолчи! Я не собираюсь терять целый день только ради того, чтобы прочитать твои мысли, Марджори, – он посмотрел на часы. – Давай, собирайся. Нам надо быстрее добраться до города, пока толпы народа не заполнили улицы. Ты хочешь посмотреть парад?
   – Нет, не хочу.
   – Ты ведь прекрасно провела время на карнавале в прошлом году!
   – То было в прошлом году. Да тебя не очень-то волнует, поеду я с тобой или нет. Ну так и не притворяйся!
   Он мог бы ударить, избить ее – безумная мысль! Раздражение, гнев, казалось, сконцентрировались в солнечном сплетении. Это сводило его с ума! Слишком много подобных сцен за последнее время!
   – Тогда я поеду один. Я хочу посмотреть парад!
   – Поезжай! Счастливо!
   Он спустился вниз, к машине. Взвизгнули тормоза, «прошипели» шины, когда он, не сбавляя скорость, резко вывернул руль, дал волю чувствам, снимая напряжение. Словно тем самым пытался отомстить за несправедливость. Успокойся, убеждал он себя. Не теряй разум! Не все так плохо. Ну подумаешь, раз в месяц скандал, подобный этому! Может быть, всему виной ее месячные. Может быть, я хочу невозможного, какого-то совершенства? Да откуда мне знать, что творится в других домах, как живут остальные семьи? Но в этих семьях – дети…
   Он вспомнил дом, в котором вырос, их большую семью, много детей. Были и в их семье такие же напряженные моменты давящей гнетущей тишины. Но бывали и другие – полные душевной теплоты и жизнерадостного общения. Так, наверное, оно и бывает между двумя супругами, «обреченными» на совместное проживание, независимо от того, есть ли у них дети или нет…
   Езда успокоила его. Ветер проносился над ним. Он доехал до выступа Морн Блю, откуда начинался спуск на Коувтаун. Его гнев прошел. Зрелость, сказал он себе, это восприятие мира таким, какой он есть. К вечеру все встанет на свои места, успокаивал он себя. Его охватило чувство легкой грусти.
   Интересно, думал он о Лионеле и Кэт. Странная, эксцентричная пара. С самого начала было ясно, какие они разные, насколько не подходят друг другу. Неужели и они с Марджори так же странно выглядят со стороны? Он задумался на минуту и решил – нет. Конечно, с Лионелем и Кэт их не сравнить! Лионель лишь сказал однажды: не получилось. И нельзя было понять, насколько это трогает его, да и трогает ли вообще. Ведь он, с иронией подумал Фрэнсис, истинный джентльмен и не покажет этого. Истинный джентльмен не даст волю своим чувствам. Да, так оно и есть, черт побери!
   Коувтаун сверкал от блеска меди и переливался всеми цветами радуги. Духовые оркестры, оркестры на площадях, парады оркестров, марширующие по улицам города. Индейцы в перьях, чудовища, скелеты, китайские драконы, коронованные короли и королевы – все вокруг плыло, танцевало и веселилось! Все опьянели от музыки, а может быть, от чего и покрепче! Люди в карнавальных костюмах, в масках веселились, кричали, дурачились, ведь под маской не видно, кто ты есть на самом деле, и ты можешь шалить и совершать любые безрассудные поступки. Словно все посходили с ума от своего безумного веселья! Устроившись на перилах, Фрэнсис долго наблюдал за ярким зрелищем. Совсем как в детстве перед горой подарков под рождественской елкой – ощущение безграничной радости!
   Немного погодя он купил ромовый напиток. Как здорово сидеть одному в тени и думать, вспоминать! Интересно, а можно ли его назвать затворником? Да нет, наверное. Он всегда окружен приятными людьми, с кем ему хорошо и легко общаться, к кому он испытывает душевную симпатию. Да, это избранные люди, а не представители толпы, народа. Он не хотел казаться лучше, выше их. Или кого бы то ни было; но они утомляли его однообразием своих интересов, взглядов. Они, или во всяком случае, большинство из них, были законченными эгоистами – это отталкивало! Встречались и открытые, сердечные люди, но к сожалению, не так уж много было тех, с кем можно общаться, называя вещи своими именами, без притворства и фальши. Лионель был достаточно терпим к нему, отчасти, может быть, из родственных отношений, а может быть, в силу своей покладистости. Фрэнсис так и называл его про себя «покладистый Лионель». Но даже Лионель считал его странным, не от мира сего. Не принято показывать свое отношение и высказывать свое мнение об обществе, в котором вращаешься. Недаром говорят: не наступай на хвост спящей собаке. Твоя задача – прожить жизнь тихо и спокойно, не нарушая никаких норм и приличий.