Плейн Белва. Пылающий Эдем

   – А вот мемориальная доска, поставленная Фрэнсисом, – сказал отец Бейкер, подводя группу гостей к новой белой каменной плите у западной стены храма. И он прочитал вслух четко выгравированную надпись:
   «В знак любви и памяти к моему отцу, Ричарду Лютеру…»
   На второй половине доски не было ничего.
   – А это место для меня, когда придет мой день, – сказала Ти.
   – На самом деле? – с недоумением спросила Кэт.
   – Вы удивлены? Я не могу жить здесь. И все же хочу покоиться здесь после смерти, среди своих близких.
   Фрэнсис взглянул на мать, улавливая своим чувствительным ухом каждый нюанс ее тона. Не могу жить здесь? Она сказала не могу, а не не хочу или мне не нравится. И в тысячный раз он спросил себя, почему, зная ее так хорошо, он не знал о ней очень многого и никогда этого не узнает.
   Наступившую тишину нарушила Лорен. У нее был красивый голос, веселый и чуть хрипловатый.
   – Хватит надгробных камней! Мы собрались на свадьбу!
   – Вы правы, – сказал отец Бейкер. – Давайте начнем.
   И он раскрыл свою потрепанную черную книгу, готовясь начать церемонию.
   – Дорогие мои, мы собрались здесь…
   Старые, давно известные слова звучали музыкой в ушах Фрэнсиса, но голова его была чересчур переполнена мыслями, чтобы понимать значение этих слов. Он как бы прислушивался к себе. Он никогда не думал о себе как о религиозном человеке, но сейчас, здесь, ему открылось, что нужно иметь в себе что-то достаточно прочное, если хочешь выжить. Нужно верить, что делаешь все, что можешь, на что способен, будь это разрыв брака, который никогда не должен был заключаться, или начало другого брака, в который нужно было вступить давным-давно, или забота о требующем ее ребенке (а разве не все дети так или иначе нуждаются в заботе?), или борьба с преступными людьми. Если ты творишь добро, твое дело восторжествует. Он должен в это верить. Вероятно, он, в конце концов, тоже религиозен.
   Потом все закончилось, он поцеловал свою жену, и все они вышли из церкви, чтобы постоять и посмотреть на океан, словно им не хотелось разрушать очарование этого дня своим расставанием.
   – Как бы радовался за вас обоих сегодня наш Патрик! – воскликнула Дезире. – Ведь он так любил вас.
   – И мы его любили, – ответила ей Кэт. – Каждый любил, Кто знал его. Я бы очень хотела, чтобы вы были с ним знакомы, – добавила она, обращаясь к Ти.
   – Я тоже, – сказала Ти.
   Небольшая группа собравшихся на церемонию явно не решалась расставаться. И вдруг Кэт вскрикнула:
   – Сморите, смотрите! Вон там!
   Все повернулись в направлении ее вытянутой руки. Из пальмовой рощи в джунглях, поднимающихся на холм за церковью, выпорхнула с резким шумом пестрая стая птиц и, сделав крутой разворот, столь же быстро исчезла.
   – Попугаи, – сказал отец Бейкер. – Здесь достаточно пустынно и безлюдно, поэтому они чувствуют себя в безопасности.
   – Прелесть, прелесть! – в восторге повторяла Дезире. – Вы знаете, я родилась на этом острове и прожила здесь всю жизнь, но никогда не видела диких попугаев. А вы видели? – спросила она Ти.
   – Да, однажды видела. Очень давно.
   Ти подошла к самому краю скалы. И тут словно по взаимному согласию все устремили на нее свои взоры. Грациозная и все еще достаточно молодая, она стояла там и прикрыв от солнца глаза ладонью, смотрела на море. Стояла так, в раздувающейся от ветра юбке, с высоко поднятой головой, сильная и гибкая под напором ветра, и была похожа на фигуру, вырезанную на носу какого-то древнего гордого корабля.
   – Это, наверное, самое красивое место на земле, – сказала она наконец. – Разве не об этом ты мне всегда говоришь, Фрэнсис?
   – Но вы же покидаете его, – возразила Кэт.
   И вновь Ти улыбнулась своей долгой печальной улыбкой.
   – Да, да. Я должна, – сказала она и, взглянув на часы, добавила. – Фактически уже через час.
   Лорен и Фрэнклин предложили отвезти ее в аэропорт, чтобы Кэт и Фрэнсис могли сразу же ехать домой.
   – Будь счастлив, – сказала Ти, даря Фрэнсису прощальный поцелуй. – На этот раз ты будешь счастлив. Я это поняла, как только взглянула на нее.
   Он хотел сказать ей еще так много. Сказать, как он хочет, чтобы Она тоже была счастлива. Сказать, что возможно еще не все потеряно, и она еще сможет найти себе друга… Но он сказал лишь одну фразу:
   – Благослови тебя Бог и спасибо, что приехала, и желаю благополучно вернуться домой.
   Потом она подняла руку в прощальном приветствии и уехала.
   Когда он сел за руль их машины, Кэт положила руку на его руку.
   – Очень непростая женщина, твоя мама.
   Он кивнул, слишком обуреваемый чувствами, чтобы говорить. Но потом сказал:
   – Ты тоже весьма непростая, особенная женщина.
   Они проехали через Коувтаун, где в разгаре был воскресный базар. Вдоль тротуара стояли корзины с серебристой рыбой. Тут были и угри, и килька, и кефаль. Отряд девушек-скаутов в коричневой форме английского образца выстроился у входа в картинную галерею Да Кунья.
   – Здесь мало что изменилось, – заметил Фрэнсис.
   – Разве?
   – О, ты знаешь, что я имел в виду, – сказал он и потянулся к ней, чтобы поцеловать. – Да, конечно, все изменилось полчаса тому назад.
   Они выехали на шоссе, ведущее к Элевтере.
   – Домой, – сказал он.
   Озборн уже ожидал их, чтобы поздравить.
   – Я должен сказать вам, как я рад, как все мы рады, что вы остаетесь! – восклицал он, крепко пожимая руку Фрэнсиса. За все эти годы, прожитые вместе, он лишь во второй раз так раскрылся перед ним.
   Фрэнсис и Кэт пересекли подъездную аллею, направляясь к веранде. Под ногами заскрипел гравий.
   – Ох, эти каблуки! – сказала она. Он посмотрел вниз:
   – Дорогая моя, у тебя красивые ноги.
   – Красивые ноги? И это все, чем ты способен восторгаться в день нашей свадьбы… Моими ногами?
   – Остальное я оставлю на потом, – сказал он ей.
   – Ой, смотри. Вон самолет, он только что взлетел! Ты думаешь, это самолет Ти?
   Самолет все еще был достаточно низко, и его иллюминаторы были различимы с земли. Он подумал, что Ти, возможно, смотрит сейчас вниз и может увидеть Дедушку на веранде и свою старую белую лошадь в стойле.
   – Ты помнишь тот день, когда ты привезла меня сюда? – спросил он внезапно.
   – Я помню все. И ящериц, и коз, и тишину, твое лицо.
   – Ты все еще говоришь стихами.
   И они посмотрели друг на друга. Это был долгий, трепетный взгляд, потом она отвернулась и произнесла что-то ординарное, чтобы снять волнение.
   – Я па минутку отлучусь посмотреть на собак. Он не мог не рассмеяться.
   – Не смейся! Им нелегко привыкать к новому месту. Они будут волноваться.
   – Ну хорошо, – сказал он. – Я приду туда через несколько минут.
   И он проследил, как она вошла в дом, скрывшись за дверью. Но сам он был чересчур возбужден, чтобы оставаться в доме. Он словно родился заново. Он был и Элевтером Франсуа, впервые стоявшем на этом месте. Он был и человеком завтрашнего дня.
   Боже мой! Это был великий день, когда можно было запрокинуть назад голову и кричать ветру! Крикнуть туда, где волны бьются о скалы, рассыпаясь брызгами восторга; крикнуть туда, где мрачная, как тяжкий сон, Морн Блю, поднимаясь уступ за уступом, расстилает свои бесконечные оттенки зеленого; крикнуть туда, где над живой землей бегут облака и где во все стороны, далеко-далеко, на сколько хватает глаз, переливаясь, блестит в своем движении вода.