Плонский Александр. По ту сторону вселенной

   - Ты губишь себя, доченька! - проговорила та сквозь слезы.
   - Я хочу спасти людей, родная моя! - воскликнула в ответ Джонамо, захлопывая крышку рояля.
   6
   Председатель
   Председатель Всемирного Форума был обыкновенным человеком. Более того, человеком, не слишком счастливым, не знавшим личной жизни. В молодости испытал сильное, но оставшееся безответным чувство. Не пожелал подвергнуться психокоррекции, потому что даже неразделенную любовь считал бесценным даром. Эта нравственная патология и связанные с ней переживания остались тайной не только для окружающих, но и для всеведущих компьютеров, иначе не быть бы ему Председателем.
   Шли годы, а память о первой и единственной любви не тускнела. Оттого и закрепилась за ним репутация человека, безразличного к женщинам.
   - Почему бы тебе не жениться? - спрашивали его близкие друзья, еще когда он не был Председателем.
   Он отшучивался:
   - Смелости не хватает!
   Шутка ограждала его от бесцеремонного заглядывания в душу.
   - Неужели вы не нуждаетесь в домашнем уюте, женской ласке, заботе и внимании?
   И такое приходилось выслушивать, причем с годами все чаще. Назойливость вопроса коробила Председателя, тем более, что после того, как он занял высший общественный пост, друзей у него поубавилось, а интерес, проявляемый к его персоне посторонними, противоречил этическим нормам, да и вообще вряд ли был искренним.
   Председатель отмахивался от вопросов по возможности терпеливо:
   - Нет, не нуждаюсь.
   Или:
   - Подожду, не к спеху.
   Но иногда, не выдержав, отвечал резкостью:
   - А какое вам, собственно, дело до моей личной жизни?
   Был Председатель далеко не стар, но уже и не молод. Подтянутый, просто, но добротно и строго одетый (положение обязывает!), всегда тщательно выбритый, с густыми, волнистыми, рано поседевшими волосами и лицом без морщин, он являл собой образец несколько старомодной или, напротив, только начинавшей входить в моду респектабельности.
   Его доступность, которая, однако, вовсе не была чем-то исключительным, мудрая непринужденность в общении и другие, не однажды подтвержденные высокие человеческие качества снискали ему всеобщее уважение. Правда, прямые обращения к нему за помощью, либо с каким-нибудь предложением случались не слишком часто: бюрократизм был давно изжит и большинство вопросов решалось без вмешательства Председателя. Тем не менее он держал под контролем все важные события, происходящие на Мире, однако обладал не властью, а лишь авторитетом: естественными нормами общественной жизни стали народовластие, коллегиальность решений и ничем не нарушаемая гласность.
   - Какой я президент! - возражал Председатель, когда, желая подчеркнуть его положение, употребляли это старинное слово. - Всего-навсего слуга общества. Всемирный Форум не принимает законов, указов, постановлений. Мы лишь предварительно прорабатываем вопросы, выносимые на обсуждение народа, а решает он и только он.
   Действительно, по отношению к общественному организму Форум играл роль своего рода нервного узла. Связующим звеном между ним и каждым из дееспособных граждан Мира, равноправных членов правительства, служила разветвленная сеть коммуникаций - линий связи, банков информации, компьютеров, взвешивающих и оптимизирующих цепей. А исполнительным органом была иерархия автоматических систем управления и контроля, индустриалов, объединений, киберзаводов, транспортных средств, предприятий жизнеобеспечения и обслуживания, здравниц, зрелищных комплексов...
   Общество можно было уподобить колоссальной пирамиде, на вершине которой находился Председатель. Занимаемое им высокое положение не доставляло ему ни удобств, ни привилегий. Оно напоминало положение матроса каравеллы, посаженного на верхушку мачты, чтобы высматривать в бурном океане грозящую кораблю опасность.
   И сейчас чувство опасности буквально преследовало его, нарастая день ото дня. А началось это еще несколько лет назад, когда к нему на прием пришел футуролог Стром. Худой, высокий, с лицом аскета и взглядом фанатика, он буквально ворвался в кабинет и, едва поздоровавшись, начал витийствовать:
   - Человечеству грозит бедствие. Оно духовно вырождается. Люди во власти вещей, не могут шагу ступить без подсказки компьютеров, утратили чувство нового. И вы, как Председатель Всемирного Форума, несете за это персональную ответственность перед будущим!
   Слово "будущее" Стром произнес так, словно речь шла о жестоком и неумолимом судье, готовом покарать Председателя, а заодно и все человечество за смертные грехи.
   - Успокойтесь, - мягко сказал Председатель, - ничто нам не угрожает. Вот последние статистические оценки. Смотрите: индекс общественной стабильности... показатель оптимизма... Все превосходно!
   - Плевать я хотел на ваши дурацкие индексы и на оптимизм тоже! завопил футуролог. - Посылки в корне ошибочны! Всем вашим критериям знаете где место? На свалке, вот где!
   Лицо Строма напряглось, стало похожим на череп. Острые скулы вот-вот прорвут пергаментную кожу. Синие глаза заволокло тучей, и в ней полыхали молнии.
   Председатель с трудом сдержался.
   - Говорите по существу!
   - Вы делаете все, чтобы общество превратилось в замкнутую устойчивую систему. Но в таких системах неизбежно выравниваются все и всяческие потенциалы! Дураков становится меньше - поздравляю! Однако и гении вымирают, а это уже катастрофа!
   - А может быть, сейчас нет нужды в гениях. Такова диалектика нашего развития. Ведь не гении рождают эпоху, а наоборот.
   - Какая нелепая чушь! - зашелся в крике Стром. - И после этого вы еще смеете толковать о прогрессе?
   - Разве темпы прогресса недостаточны?
   - Какого прогресса?! Прогрессируют компьютеры. А люди?
   - О чем же вы думали раньше? - не выдержал Председатель.
   - Можете бросить в меня камень, - высокомерно ответил Стром. - Да, я не сразу осознал драматизм ситуации. Но теперь, когда завершена моя энтропийная теория дисбаланса...
   - Ее суть?
   - В процессе эволюции нашего общества усиливается дисбаланс компонентов прогресса. Предельно формализованный научно-технический прогресс вступает в противоречие с прогрессом духовным. Человечество деградирует. Неумолимо растет интеллектуальная энтропия - необратимое рассеяние творческой энергии. Исправить положение может лишь революционный взрыв в сознании людей. Необходимы ломка укоренившихся представлений, коренная перестройка нашего образа жизни!
   - Мы пользуемся плодами величайших революций - социальной и научно-технической, - убежденно возразил Председатель. - И эта ваша... ломка будет означать ревизию их результатов!
   - Вы окомпьютеризировались настолько, что сами превратились в компьютер! - замахал руками Стром. - Отбрасываете все, что не вписывается в программу. Замечаете лишь то, что хотите заметить. Моя теория дисбаланса...
   - Ваша теория нарушает общественную стабильность. А люди должны жить с уверенностью в завтрашнем дне. Иначе этот день будет безрадостным!
   Тогда Стром произвел впечатление полубезумного пророка, исступленно предсказывающего гибель Мира. Председатель даже вздохнул с облегчением, когда узнал, что футуролог ретировался на Утопию.
   "Революции, междоусобицы, перевороты... Какое счастье, что они позади, - успокаивал себя Председатель. - Человечество устало от них за свою полную потрясений историю. И вот мы добились всего, а главное, справедливости и спокойствия. Достигли совершенного благополучия, поднялись на вершину, вышли наконец на ровную дорогу, которой не видно конца..."
   Но червячок сомнения, оставленный в его душе Стромом, шевелился все чаще. И вытравить его не удавалось. Полубезумный футуролог продолжал преследовать Председателя, будил по ночам, навязывал нескончаемый спор, заставлял вновь и вновь осмысливать свои аргументы, поначалу казавшиеся такими неубедительными, даже нелепыми.
   Ненавистное слово "дисбаланс" назойливо пристало к Председателю, как иногда привязываются слова глупых песенок, чем глупее, тем крепче. Он тешил себя этой параллелью, но в глубине души сознавал ее шаткость...
   7
   Нилс
   Старый доктор относился к числу людей, кажущихся посторонним скептиками, даже циниками, на самом же деле обладал чувствительным сердцем, был легко раним, отличался редкой способностью сопереживать. Профессия часто сталкивала его лицом к лицу со смертью. Чужой смертью. И всякий раз он испытывал мучительное чувство беспомощности, бессильного протеста, собственной никчемности...
   Впрочем, профессия врача медленно, но верно изживала себя. В своих глазах Нилс выглядел мастодонтом. Издевался над собой, неоднократно пробовал покончить с медицинской практикой, уйти на покой, оставив поле боя за шустрыми, не знающими ни сомнений, ни сострадания меомедами.
   Он отдавал меомедам должное. Практически неисчерпаемая память делала их изумительными диагностами, а остальное, как известно, вопрос техники. Раскинув сложнейший пасьянс из множества карт с характеристиками жизнедеятельности организма, представив болезнь в виде системы интеграл-дифференциальных уравнений и решив ее, меомеды бесстрастно подводили итог: выздоровление или смерть.
   В первом случае на помощь приходила теория оптимизации, подсказывавшая кратчайший путь к исцелению, во втором меомеды видели свою роль лишь в том, чтобы облегчить страдания обреченного.
   Нилс же всегда боролся до конца. Даже когда, с точки зрения меомедов, это было бесполезной тратой времени.
   В девяноста случаях из ста он оказывался побежденным. Больной умирал, а на сердце Нилса появлялся еще один рубец.
   Но изредка ему удавалось обыграть меомедов благодаря нестандартному мышлению и развитой интуиции, которых врачи-роботы были лишены начисто. Для успеха диагностики и лечения они нуждались в прецеденте.
   Но встречались беспрецедентные случаи, когда излечение было возможно, однако способов его меомеды попросту не знали. Тогда они прибегали к вероятностным методам, к поиску аналогий. Иногда болезнь отступала. "Несмотря на помощь врача, больной выздоровел", - шутил Нилс, но случались и трагические исходы.
   Многолетняя практика также наделила старого доктора множеством прецедентов, хотя его память, конечно же, не шла ни в какое сравнение с памятью меомедов. Но главным его оружием было наитие. И оно оказывалось наиболее эффективным именно тогда, когда меомеды ставили на больном крест.
   Когда муж Энн, структуролог Орм, заразился серпентарной чумой, - вирус который завезли из космоса, - никто еще не знал, что это такое. Меомеды сочли болезнь разновидностью чумы и назначили соответственное лечение. А заболевание стремительно прогрессировало, и отчаявшаяся Энн бросилась за помощью к Нилсу...
   Но время было упущено.
   Скорее всего Нилс с самого начала оказался бы бессилен. Но удалось же ему выделить серпентарный вирус, что позволило вскоре синтезировать вакцину! Только вот Орму это уже не помогло.
   И все же доктор винил в его смерти не меомедов, а себя, свое инерционное, неповоротливое мышление.
   "Мне бы память и быстродействие компьютеров, - думал он с горечью. Память и быстродействие, больше ничего не надо. Остальное я сам... Всем хорош мой мозг, только слишком медлителен. А смерть не ждет, не даст фору. Затормозить бы время, задержать... Нет, не дано! Так неужели будущее за кибермедикой?"
   Время двигалось неумолимо, доктор старился, постепенно смирялся со своим положением, становился все более ироничным, перемежал речь скептическим "хе-хе".
   Когда спустя много лет Энн вторично обратилась к его помощи, он несказанно удивился, был смущен и растроган.
   "Выходит, я еще на что-то гожусь, - сказал он себе и словно сбросил с себя десяток лет. - Странно..."
   Помочь Джонамо стало для него делом чести. Эна ошибалась, решив, что старинный звуковоспроизводящий аппарат заинтересовал доктора сам по себе. Нет, Нилс увидел в нем соломинку, способную выдержать утопающего. Внезапное озарение подсказало ему, каким должно быть лечение в этом беспрецедентнейшем случае.
   Поначалу, слушая игру Джонамо, он радовался удачной находке.
   "Это мой звездный час, - думая он горделиво. - Мне посчастливилось спасти погибавшего человека. Теперь я могу умереть спокойно".
   По мере того как Джонамо делала успехи, ход его мыслей изменялся. Музыка не просто вернула к жизни потрясенную утратой молодую женщину, а помогла ей найти себя.
   Нилс был старомоден. Это проявлялось не только в верности отмиравшей профессии, но и во взглядах, привычках, пристрастиях. Он любил музыку и тяжело переживал ее кризис. Ему казалось, что с подлинной музыкой человечество утратило нечто основополагающее, весомую часть общечеловеческой души. В том, что оно больно, доктор не сомневался. Диагноз поставлен, только где волшебник-лекарь, способный искоренить болезнь?
   И вот сейчас забрезжила надежда, что такой лекарь найден...
   Слушая Джонамо, Нилс забывал, что перед ним хрупкая, еще не оправившаяся от нервного потрясения женщина, которая совсем недавно понятия не имела о настоящей музыке. Он закрывал глаза и, вслушиваясь в страстные, бунтующие, вздымающиеся океанскими волнами звуки, видел за ними могучую силу, способную возродить все то светлое и доброе, что было исподволь утрачено человечеством...
   8
   Провал
   Наступил день, когда Джонамо спросила:
   - Что мне делать дальше, доктор Нилс? Благодаря вам я стала пианисткой, но играть только для себя... и для вас с мамой... Согласитесь, этого мало. До сих пор я брала, теперь хочу отдавать. Мне есть что сказать людям своей музыкой.
   - Я ждал этих слов и согласен с вами. Пора отчитаться перед людьми. Но экзамен будет трудным. Милая моя Джонамо, вы большой музыкант... Нет, гениальный музыкант, и не спорьте, пожалуйста... Но люди... Их еще надо обратить в нашу веру. Я не прогностический компьютер и не могу предсказать, как вас воспримут. Будьте готовы ко всему.
   Бездонные черные глаза Джонамо, казалось, еще больше потемнели.
   - Понимаю... Вы верите в пианистку, но не в человека. Опасаетесь, выдержу ли.
   - Ну зачем вы так... - смущенно проговорил Нилс.
   - Да нет, вы правы. Я ведь никогда не играла перед большой аудиторией. Одно дело музицировать среди близких и совсем другое оказаться лицом к лицу с людьми, возможно пришедшими не ради музыки, а просто поглазеть на странную женщину, пытающуюся воскресить прошлое.
   - Сколько горечи в ваших словах... Можно подумать, что вы... хе-хе... не любите людей. Но я-то знаю...
   - Если вы знаете, что такое любовь, то тем более понимаете: это чувство сложное, неоднозначное, противоречивое. Я действительно люблю людей, но ненавижу в них пресыщенность, равнодушие, безразличие. Вы же, доктор, как мне кажется, отождествляете любовь с жалостью. Видите людей насквозь и добродушно подтруниваете над их недостатками, всему ищете и находите оправдание.
   - Хе-хе... - смущенно рассмеялся Нилс. - Пока я вас лечил от депрессии, вы оттачивали на мне свой талант психолога. Ну что ж, все верно. Но давно ли, милая Джонамо, вы, подобно большинству людей, понятия не имели о настоящей музыке? И не чувствовали в ней потребности. А если и чувствовали, то неосознанно, стихийно.
   - Вы мудры, доктор Нилс, простите меня.
   - Я стар. И ничего с этим не поделаешь...
   Организовать концерт - первый в жизни Джонамо - труда не составило. Любой гражданин Мира имел право на осуществление разумных желаний. А разумными признавались желания, не противоречащие правилам безопасности, интересам общества и этическим нормам.
   Эксперт-компьютеры информационного центра, куда обратилась Джонамо, признали ее желание дать концерт разумным, хотя и лишенным общественной значимости, проанализировали возможный контингент слушателей и включили в сводку новостей экспресс-анонс о предстоящем выступлении.
   В назначенный день и час небольшой зал, выделенный для концерта на основании анализа личностных мнений, был заполнен едва ли наполовину. Слушатели вполголоса переговаривались, рассматривали странный громоздкий предмет, стоявший на просцениуме. Не верилось, что это неуклюжее сооружение как-то связано с музыкой. Больно уж примитивным оно выглядело. Впрочем, старинную музыку, а именно о ней говорилось в анонсе, следовало исполнять на антикварном инструменте. Из уст в уста передавали его название: рояль.
   Но вот из-за кулис вышла миниатюрная женщина в необычной темной одежде, с трудом подняла тяжелую плоскую крышку инструмента, закрепив ее в наклонном положении на стержневидном упоре, затем уселась на неудобный, без спинки, стульчик, вздохнула и, не сказав ни слова слушателям, не удостоив их взглядом, начала играть.
   Несколько минут люди, сидевшие в зале, вслушивались в непривычные звукосочетания, издаваемые роялем, затем начали перешептываться. Шум нарастал, в нем слышались недоуменные возгласы:
   - Какой примитив!
   - И это называют музыкой?!
   - Реанимированное благозвучие!
   - Разве сравнить с компьютерным синтезатором?
   Кое-кто возражал:
   - И все же в этом что-то есть...
   К счастью для Джонамо, она с первым же аккордом отключилась от окружающего, не слышала ничего, кроме переполнявшей се музыки. Не замечала шума, не видела, как один за другим подымались и выходили слушатели.
   В зале наступила тишина. Сидевший в переднем ряду доктор Нилс уронил голову на руки, Энн беззвучно плакала. Кроме них, остались еще десятка два человек, но они завороженно слушали, а некоторые включили звукохранители и записывали игру Джонамо на мнемокристаллы.
   Прозвучал заключительный аккорд, аплодисментов не последовало. Послышался лишь долгий шорох - те, кто до конца не покинули зал, одновременно перевели дыхание, зашевелились, глядя друг на друга, затем разом встали и стояли несколько минут, словно ждали продолжения этого необыкновенного концерта.
   9
   Возвращение к жизни
   Состояние Игина напоминало тяжелую болезнь, исходу которой трагическому или благополучному - предшествует кризис. О его приближении свидетельствовала нарастающая день ото дня апатия. Игин слабел, безразлично принимал предписания меомедов, не приносившие видимой пользы. И похоже, что меомеды поставили на нем крест, лишь по обязанности накачивая его то стимуляторами, то транквилизаторами.
   Но однажды он поднялся с постели, впервые за последний месяц, выставил за порог меомедов, причем столь энергично, что едва не повредил их микромодули, требовавшие деликатного обращения. Меомеды, привыкшие к почтительному отношению со стороны пациентов, удалились, растерянно негодуя, что показалось бы невероятным, если бы речь шла о любых других роботах, а не о высокоорганизованных кибер-медицинских автоматах, наделенных подобием чувств и эмоций.
   К счастью, кризис принес Игину облегчение. Утолив зверский голод признак выздоровления, - бывший управитель навел в своем жилище порядок (за время его болезни роботы-уборщики совершенно разленились) и с некоторой долей недоумения проанализировал ситуацию. Постигшие его бедствия уже не казались чем-то непоправимым, зачеркнувшим не только прошлую, но и будущую жизнь.
   Игин сознавал, что для окончательного возвращения к жизни ему нужны не меомеды, не лекарства, а работа. Прежде с этим не было проблем. Он представлял собой деталь, составную часть системы, от него зависела работоспособность всего комплекса. Искать работу не приходилось, она сама находила Игина.
   И вот все изменилось. Бывший управитель выпал из системы, и та не забуксовала, не встала, а продолжала действовать, словно ничего не произошло. Осиротела не она - Игин.
   Теперь он должен жить сам по себе, не сообразуясь с системой, не опираясь на нес, не отдавая ей свою энергию.
   Сам по себе... Как? На этот вопрос Игин еще не мог ответить. Знал, что жить нужно и работать тоже нужно, потому что понятия "жизнь" и "работа" были для него неразделимы.
   Но работа ради работы его не привлекала. Например, не возникало желания возиться на приусадебном участке, выращивая овощи, которые все равно никто не будет есть: проблема питания разрешена промышленным синтезом пищи. Не тянуло на мемуары, хотя рассказать было о чем.
   Можно убивать время разгадыванием математических кроссвордов, но разве это работа?
   Чтобы работать по-настоящему, помимо четко сформулированной задачи, нужны орудия труда. Сформулировать задачу пока не удавалось. А вот с орудиями, вернее, орудием, труда была полная ясность. Это компьютер высшего интеллектуального уровня, и ничто иное!
   Не долго думая, Игин затребовал с Мира такой компьютер. Отправил заявку и впал в сомнение: удовлетворят ли? Стоимость экстра-компьютера в трудовом эквиваленте была баснословно высока. А кто он такой, бывший управитель Игин? Почему это ему не должны отказать? Что получится, если каждый захочет иметь компьютер высшего интеллектуального уровня?
   Полгода прошли в ожидании. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние надеждой. Конечно же, Игин мог обратиться с просьбой непосредственно к Председателю, но не позволяла гордость...
   Ожидая, он не бездельничал: обдумывал задачу. И задача вырисовывалась масштабная, можно сказать, глобальная. На Мире ему приходилось иметь дело с крупными задачами, но эта, хотя и абстрактно-математическая, а для иной у него не было возможностей, захватила воображение Игина всеобщей значимостью, непредсказуемостью результата и даже самой дерзостью замысла.
   Игину временами казалось, что от него зависит судьба человечества - не больше, не меньше! На смену этой, почти мистической, уверенности приходил критический взгляд - а кто я такой? Потом депрессия вновь уступала место эйфории.
   Наконец прислали контейнер. Видать, не забыли еще заслуг управителя! К его удивлению, в контейнере оказался не готовый компьютер, а сборочный комплект. Игин так и не узнал, что это была идея Председателя - заставить его с головой утонуть в работе и тем самым избавиться от тягостных воспоминаний.
   На сборку и налаживание ушел год: Игин все делал сам, а многое из того, что делается своими руками, он успел забыть, пока управительствовал. К тому же люди давно предпочитали рукам манипуляторы роботов. Но хотя Игин начинал трудовую деятельность с того, что "вправлял роботам мозги" (его излюбленное выражение), сейчас предпочел обойтись без них.
   Работал Игин исступленно. А уж это он умел делать как никто другой! И некогда стало оглядываться на прошлое. И о задаче, которую предстояло решить, тоже перестал думать, так как захватила работа. Снова чувствовал себя молодым, полным сил, даже одышка больше не беспокоила.
   Соседка, с которой он был знаком еще на Мире, не удержалась при встрече от удивленного возгласа:
   - Вот так чудо! Вас невозможно узнать! Какой эликсир вы раздобыли?
   - Да будет вам, - налившись румянцем, проворчал польщенный Игин. Смеетесь над стариком!
   Он бессознательно кокетничал, и это было добрым знаком.
   - Никакой вы не старик, - убежденно сказала соседка.
   - Не юноша же!
   - Кто вас знает... Молодец, право!
   - Нет, Игин не выдохся! - бормотал под нос бывший управитель, глядя вслед женщине. - Ему энергии - о-го-го! - не занимать...
   Пройдя десяток шагов, соседка обернулась, точно почувствовав на себе его взгляд.
   - Я сведу вас со Стромом, хотите?
   - И уже издали:
   - Он хо-ро-ший че-ло-век! А хо-ро-шие лю-ди должны быть вместе!
   Игин знал, что Стром живет в одном из соседних коттеджей, но до сих пор не испытывал ни малейшего желания познакомиться со столь неприятной личностью. Рассказывали, что этот желчный и невыдержанный человек, улетая на Утопию, напоследок хлопнул дверью, обвинив Председателя в пренебрежении будущим!
   "Вот это да! - поразился Игин словам соседки. - Хороший человек! Это Стром-то? А вдруг? Не станет же она выдумывать. Женщины вообще проницательнее мужчин. Стоило моей Кисуне взглянуть на меня, и она уже знала, в каком я настроении... Что, если Стром и в самом деле..."
   10
   Путь к сердцу
   Человека с иным, менее твердым характером сокрушительный провал, - а именно это произошло с Джонамо, - мог бы если не сломить, то надолго вывести из душевного равновесия. Она же только стиснула зубы и... стала все чаще играть при слушателях.
   - Вы меня поразили, - признался доктор Нилс, переживавший ее неудачу, как свою собственную. - Не догадывался, что у вас такая... сверхчеловеческая воля.
   - Я и сама не знала... Впрочем, почему сверхчеловеческая? спохватилась Джонамо. - Все, что "сверх", уже патология. А я обычный человек, разве лишь цель у меня необычная. Она меня и вдохновляет.
   И от концерта к концерту реакция слушателей на ее музыку менялась.
   - Слушали пианистку? - говорили, встречаясь, люди. - Обязательно послушайте, это что-то необыкновенное. Даже не по себе становится от игры Джонамо. За сердце берет...
   На концертах люди все охотнее и глубже погружались в мир собственных чувств, открывали его заново, поражались ему, а заодно и самим себе: вот мы, оказывается, какие!
   Музыка раскрепощала чувства, придавала им выпуклость, остроту, вызывала непривычное беспокойство, как бы нашептывала в душу: "А правильно ли мы живем?"
   - Ваша игра попирает законы реальной действительности, - сказал как-то один из слушателей. - Она похожа на гипноз. Уже одно то, что она не синтезирована, а возникает под вашими пальцами, словно исходит от них, производит завораживающее впечатление. Но дело даже не в этом. Вы посягаете на личность человека, его характер и психику, навязываете свое мировосприятие через посредство музыки.