Плонский Александр. По ту сторону вселенной

   Мозговой центр разрабатывал альтернативный вариант помощи гемянам, в основу которого была положена идея мыслепортации, высказанная Боргом при его первой встрече со Стромом и Игиным. Казавшаяся вначале абсурдной, она увлекла ученых-утопийцев, послужила поводом для яростных дискуссий и вот теперь претендовала на практическое воплощение.
   Сам Борг не участвовал в спорах. Он лишь хмурил кудлатые брови, когда кто-либо подвергал идею нападкам, или одобрительно сверкал глазами, шепча себе под нос:
   - Браво, юноша! Вот это по-моему... мгм...
   Но когда, запутавшись в аргументах, спорщики обращались к его авторитету, Борг несколькими фразами, иногда серьезными, чаще насмешливыми, вносил в предмет спора абсолютную ясность.
   Пришел день, и дискуссии иссякли, теория приобрела законченность, и встал вопрос о решающем эксперименте. Его главная участница была давно уже определена, хотя пока еще не догадывалась об уготовленной ей роли. Посвящать ее в задуманное мозговым центром рискованное предприятие не спешили, потому что знали: ради спасения людей Джонамо не пожалеет жизни. К тому же обсуждать столь важный вопрос по радио считали неудобным.
   Наконец Борг начал проявлять нетерпение.
   - Вам нужно лететь на Мир, - торопил он Строма.
   - Пусть летит кто-нибудь другой.
   - У всех нас есть мгм... амбиции. Подымитесь над ними, говорю я вам!
   - При чем здесь амбиции? - возмущался футуролог, однако в душе сознавал, что старик прав.
   Стром никак не мог преодолеть психологический барьер: он до сих пор испытывал болезненное чувство, вспоминая о том, что пережил на Мире. Рассудок убеждал, что времена изменились, его теория восторжествовала и ему воздадут по заслугам, но стыд за себя, за свое поведение в разговоре с Председателем оказался сильнее.
   Лететь на Мир неожиданно вызвался Игин.
   - Соскучился, сил моих нет, - багровея от смущения, признался он Строму.
   Последние месяцы Игин буквально расцвел. Работа в Совете специалистов увлекла его. Пожалуй, ее масштабы были внушительнее, чем на Мире, где он отвечал за единственный, пусть и очень важный, индустриал.
   Здесь же предстояло создать промышленный потенциал целой планеты!
   В этом деле нашлось немало знающих и энергичных помощников. Игин диву давался, каких резервов, ничуть не жалеючи, лишил себя Мир. Почему человек оказался там в каком-то ущербном, зависимом положении? Казалось бы, все делалось для его блага, он был центром вращения многочисленных колесиков, каждое из которых служило ему верой и правдой, однако сооруженный им механизм связал своего создателя по рукам и ногам, подчинил собственному ритму, отбил вкус к инициативе.
   И вот Мир вслед за Утопией выходит из оцепенения, и сердце Игина рвется к нему, встающему с сонного ложа...
   - Смотрите, не останьтесь там, - с ревнивой подозрительностью предупредил Стром. - Это было бы предательством по отношению к Утопии, ко всем нам!
   - Сто лет мечтал остаться! - вознегодовал Игин, еще более багровея при мысли, что футуролог распознал самое заветное его желание.
   Игин улетел с первым же звездолетом, замучив напоследок помощников множеством инструкций и сам получив не меньше от мозгового центра.
   20
   Возрождение
   На фоне громадного, сияющего черным лаком рояля Тикет казался мотыльком, порхающим по клавишам. Ноги в репленовых рейтузах не доставали до педалей.
   - Не тряси рукой, - терпеливо повторяла Джонамо. - И не прогибай пальцы. Ладонь должна быть такой, будто ты держишь мячик. Вот, смотри...
   - Надоело играть гаммы! - взмолился Тикет. - Меня заставляете, а сами никогда...
   - Ты ошибаешься. Когда я училась, то играла гаммы и этюды целыми днями. Без этого невозможно развить технику.
   - Я не понял, что развить?
   - Технику игры. Ты ведь мечтаешь стать музыкантом, правда?
   - Конечно, мечтаю. Я же сам пришел, после того как мы с Бангом... Ну, вы знаете, о чем я говорю.
   - У тебя отличные способности. Талант... А вот у Банга, к сожалению, не оказалось музыкального слуха. Жаль, он славный мальчик.
   - Он будет звездолетчиком, не верите?
   - Верю, - улыбнулась Джонамо. - Только сначала вам обоим надо вырасти. А пока... помнишь наше условие?
   - Помню. Стараться и... как это?
   - Совершенствоваться.
   - Я стараюсь... - вздохнул Тикет. - Но почему-то не получается...
   - Обязательно получится. Нужно лишь работать. Много и упорно.
   Джонамо переживала, что ей пришлось отказать Бангу. Она считала, что каждый, независимо от степени таланта, имеет право заниматься музыкой, хотя бы для себя, для удовлетворения душевной потребности, самосовершенствования. И так будет. Но пока приходится отбирать самых одаренных учеников, иначе ей не справиться с первоочередной задачей.
   Теперь у нее не было недостатка в последователях. Они горячо пропагандировали ее искусство, которое было адресовано не интеллектуалам от музыки, не гурманам, смакующим изысканные созвучия, а всем людям и преследовало благородную цель: привить им всеобщую любовь к прекрасному, взломать состояние сытого довольства, вернуть интерес к переменам, жажду свершений.
   Но искусство не может быть односторонним. И как бы ни была хороша музыка, она не в состоянии заполнить эстетический вакуум. И вот - впервые за много лет! - появились поэты. Взяли давно забытые кисти художники.
   Еще недавно поэзию считали чей-то вроде извращения: зачем втискивать живую речь в искусственные рамки, рифмовать ее? Разве в жизни кто-нибудь говорит стихами?!
   Люди не понимали, что поэзия - это не размеры и не рифмы, а умение выразить словами движения души, недоступные даже для самых чувствительных электронных датчиков. Сущность поэзии подменяли ее внешней стороной...
   А живопись вообще представлялась воплощенной нелепицей. Какой смысл малевать увиденное со свойственной человеческому восприятию приблизительностью, если существуют абсолютные способы запечатлеть действительность, и не на плоскости, а в объеме, и не с помощью нестойких красок, а посредством цифрового кода в памяти компьютеров, с гарантированным сохранением неискаженной цветовой гаммы!
   Так рассуждали рациональные современники Джонамо, пока она не взорвала своим поразительным искусством, казалось бы, несокрушимую цитадель их представлений. И, как часто бывает, обращенные в новую для них веру, они стали ее апологетами.
   На Мире началась эпоха Возрождения, и ее первозвестницей была Джонамо.
   - Вот видишь, родная, у меня уже есть и последователи, и ученики, могла она с полным основанием сказать матери. - Хорошо-то как! Я такая счастливая...
   Джонамо и впрямь впервые за многие годы чувствовала себя по-настоящему счастливой. И причина заключалась не только в том, что торжествовало дело ее жизни. Ктор исподволь, незаметно стал самым дорогим и близким ей после матери человеком.
   Она знала, что Ктор любит ее, хотя он ни разу не заговорил о своих чувствах. Деликатный от природы, он боялся оскорбить Джонамо признанием: понимал, как много значит для нее покойный муж.
   Его опасения были напрасны. Муж уже давно стал частицей души Джонамо, полноправно вошел в ее "я". Он жил и будет жить, пока жива она. И новое, вспыхнувшее в ней чувство не имеет ничего общего с предательством. Нет, это не измена памяти о человеке, когда-то давшем ей полноту счастья!
   Джонамо не подозревала, что существует еще одна причина, объяснявшая нерешительность Ктора: потерпев неудачу в первой любви, он не хотел снова встретить отказ. Будучи гордым и уязвимым человеком, Председатель не мог бы тогда видеться с Джонамо, а это было выше его сил.
   А сейчас он пользовался любой возможностью повидаться с ней: иногда, злоупотребляя председательским правом, приглашал ее к себе, но чаще приходил сам. Они подолгу разговаривали. Ктор постепенно привык советоваться с Джонамо, как советовался с компьютерами.
   Кстати, в своем отношении к компьютерам он не ударился в другую крайность. Просто ничего из их советов не принимал на веру. Свод компьютерных программ охранялся законом. Своей властью Председатель не мог вносить в него изменения. Но он выносил поправки на референдум, и в большинстве случаев их утверждали. И "психология" компьютеров понемногу менялась...
   В обществе тем более происходили разительные перемены. Тысячекратно возросла дисперсия личностных мнений и соответственно упал показатель общественной стабильности. Раньше Председатель начал бы энергично стабилизировать положение всеми средствами компьютерной иерархии. Теперь же испытывал радость: по предложению Строма ввели показатель общественной активности - мерило душевного здоровья общества, и он увеличивался с каждым днем.
   Прежде миряне проявляли единодушие, основанное не на идейной общности, а на привычке бездумно передоверять дела компьютерам. Зачем ломать голову над проблемами, которые и так найдут оптимальное разрешение благодаря компьютерной мудрости? - убаюкивали они себя. - Разве нам не хорошо? Разве нам не безбедно?
   А ныне люди смотрели друг на друга с изумлением: как могли мы впасть в такую пассивность?
   Кое-кто начал искать виноватого. Им, конечно же, оказался Председатель.
   - Теперь бы меня не назначили на этот пост, - с грустной улыбкой говорил он Джонамо. - Отдали бы предпочтение более решительному, инициативному. И были бы правы.
   - Боюсь, что компьютерам пришлось бы туго. Дисперсия личностных мнений о том, каким должен быть Председатель, оказалась бы огромной. Как тут угодить всем? Пожалуй, компьютеры снова назвали бы вас.
   - Как среднее арифметическое? - угрюмо пошутил Ктор.
   - Не обижайтесь, но именно так, - с обычной прямотой произнесла Джонамо, однако увидев тень на лице Председателя, поспешила добавить: - Не вижу в этом ничего плохого. При всем разнообразии личностных мнений всегда будет золотая середина, оптимум.
   - Компьютеры были бы благодарны вам за разъяснение.
   - Не сердитесь, дорогой мой. Для меня вы самый лучший.
   - Это правда? - не поверил своим ушам Ктор.
   - Я никогда не обманываю, вы же знаете!
   - Знаю. Джонамо, милая, как бы я жил без вас? Впрочем, вам это... Словом, простите мне минутную слабость. Мы, мужчины, иногда бываем... нуждаемся...
   - Вы, как ребенок, Ктор. Большой, умный, чуточку избалованный ребенок.
   - И этот ребенок любит вас, Джонамо!
   - Я тоже полюбила вас, Ктор. Возможно, все началось в Оультонском заповеднике. Каким уверенным в себе, сильным, умелым показались вы мне тогда. Оставайтесь таким! Ах, Ктор, родной мой, если бы мы принадлежали только себе!
   21
   Свадьба
   Джонамо сидела, подперев подбородок, и молча смотрела на Ктора. Какое прекрасное, отрешенное от всего суетного было у нее лицо!
   В глубоких, черных, холодноватых глазах, казалось, навечно поселилась умудренная печаль, они скрывали и не могли скрыть непреходящее страдание.
   Острая, щемящая нежность, далеко не всегда сопутствующая любви, владела Ктором. Чувство, которое он испытывал к Джонамо, было больше, чем любовь. Не свойственное ему прежде желание повиноваться, восторженное преклонение перед этой непостижимой женщиной как бы отодвинули чувственную сторону любви, заслонили ее. И не женщину, а божество видел он сейчас в любимой, повторяя в счастливом недоумении:
   "Неужели это правда и она меня любит? Не приснилось ли мне?"
   И воскрешал в памяти голос Джонамо, глубокий, низкий, звучный:
   "Я... согласна... стать... вашей... женой..."
   Ктор сознавал: то, что произошло между ними, всего лишь прелюдия, пролог, а главное еще грядет. Никогда он, считавший себя сдержанным человеком, столь неистово, безоглядно, с надеждой и верой, не рвался вперед, к будущему, которого до сих пор подсознательно страшился, предпочитая, чтобы все оставалось как есть.
   Но в отношениях с Джонамо он растерял непринужденность, никак не мог преодолеть скованности. Не мог даже перейти с ней на "ты", хотя что может быть естественнее между близкими людьми!
   Хотелось выставить себя в лучшем свете, произносить умные и значительные слова. Однако собственные рассуждения казались ему банальными, речь косноязычной, шутки плоскими, улыбки вымученными...
   Он наблюдал за собой как бы со стороны, отстранено и непредвзято, и виделся себе неловким, нудным, недалеким. И становилось страшно: а вдруг Джонамо разочаруется в нем, передумает, уйдет из его жизни так же решительно и неотвратимо, как вторглась в нее?
   В величайшем смущении Ктор постукивал пальцами по колену, не находя сил прервать затянувшееся молчание, но чувствуя, что это обязательно нужно сделать, и как можно скорее.
   - До свадьбы остается меньше месяца, а мы еще не решили, где будем жить, - наконец, проговорил он. - Переедете ко мне?
   Он так робко, так трогательно произнес это "переедете", что Джонамо рассмеялась. Ее серебристый смех, оказавшийся внове для Ктора, сразу снял напряжение, придал их общению теплоту и сердечность.
   - Но почему же к вам... к тебе? Дорогой мой, ведь это не твой дом, а резиденция Председателя. Бр-р-р... Там мне всегда будет холодно. Впрочем, и моя маленькая квартирка не годится...
   - Меня не смущают ее размеры.
   - А ты не боишься сойти с ума от моей музыки?
   - Это мне никак не угрожает. Даже если я захочу наслаждаться музыкой с утра и до вечера, все равно не получится. Вы... Ты забыла, за кого выходишь замуж?
   - Да, удивительная мы пара, - задумчиво промолвила Джонамо. - Тем лучше, не наскучим друг другу. Что же касается музыки... Она хороша в умеренных дозах. А если слушать ее целыми днями... При всем ее огромном облагораживающем значении она не может и не должна вытеснить из жизни заботы, радости, печали... Я ведь не пытаюсь вовлечь людей в иллюзорный мир, создаваемый музыкой. Напротив, хочу, чтобы музыка помогала полнокровно жить, любить друг друга.
   - Еще недавно я думал, что знаю жизнь, - сказал Ктор. - А теперь вижу, что не знал даже самого себя. Раскрываюсь перед собой неожиданным образом. Спасибо тебе за это.
   - Давай лучше подумаем, где же нам жить.
   - Закажем новую квартиру.
   - Лучше дом где-нибудь за городом. Я всегда мечтала о старинной вилле или коттедже. Ты, насколько помню, тоже любишь старину. Ну как?
   - Согласен. И не будем смущаться расстоянием. На то и гонар, чтобы... Словом, выбирай место.
   - Как бы мне хотелось поселиться в Оультонском заповеднике, там, где мы с тобой впервые встретились!
   - Это невозможно, - помрачнел Ктор. - Жить в заповеднике не разрешается.
   - Даже Председателю?
   - Ему в первую очередь.
   - Шучу, милый. Конечно же, нельзя, понимаю. Просто захотелось помечтать и вот невольно огорчила тебя. Ты решил, что я серьезно, да?
   - Придумал, - обрадованно воскликнул Ктор. - В самом Оультонском заповеднике поселиться действительно не удастся. Но к нему примыкает оградительная зона. В ней жить можно, было бы желание. Вот только желающих пока не было. И я даже не сразу вспомнил о ее существовании.
   - Плохо, что люди отвыкли от природы, предпочитают коттеджам жилые комплексы. И ведь до перенаселенности еще далеко, а проблему транспорта, сам говоришь, решить не так уж трудно!
   Увидишь, многие последуют нашему примеру.
   - И возникнет новая проблема, не так ли? Вот и выходит, что я опять окажусь возмутителем спокойствия. Хлопотно тебе будет со мной, не пожалеешь?
   - Побольше бы таких хлопот. Да... Спрашиваешь, не пожалею ли? Хотел бы ответить, что никогда ни о чем не жалел. И поймал себя на том, что это не так. Жалею о годах, прожитых без тебя. Как нелепо я их растратил! Был слеп. Радовался тому, чего надо было страшиться, и, наоборот, страшился того, чему надо было радоваться. Потерянные годы!
   - Неправда, - возразила Джонамо. - Эти годы не потеряны тобой. Они сформировали тебя таким, каков ты теперь. Мне было бы обидно узнать, что перелом в твоем мировоззрении хоть чуточку предопределен любовью ко мне.
   - Так или иначе, но вы со Стромом раскрыли мне глаза. Спасибо вам обоим!
   - Полно, милый! Не преувеличивай нашу роль. Не мы, так другие сделали бы то же самое. Да ты и без посторонней помощи пришел бы к нынешнему пониманию того, что необходимо обществу. Не могло ведь так продолжаться, верно?
   - Не знаю, - честно признался Ктор.
   - Ты думаешь, отчего люди охотно пошли за нами? Просто назрела такая необходимость. Это как лавина: покой, неподвижность, казалось бы, вечная застылость, но вот толчок, порой слабый, едва заметный, и громада приходит в движение, набирает скорость, рушится.
   - Рушится... - повторил Ктор. - А я боялся любой ломки. Твоя лавина снилась мне по ночам, и я вскакивал в холодном поту, спеша преградить ей дорогу.
   - Ну а теперь?
   - Теперь я сам несусь в голове лавины, и дух захватывает от восторга. Только бы не отстать и не стать тормозом... Но отвлечемся от глобальных проблем! Поговорим о нашей будущей вилле. Как ты ее представляешь?
   - Она у меня словно перед глазами, - мечтательно проговорила Джонамо. Сквозь широкие окна в нее проникает лес и как бы продолжается в деревянных сводах... Что ты на меня так смотришь? Уж не осуждаешь ли за эту маленькую слабость?
   - Я? Осуждаю? - поразился Ктор. - Как ты могла подумать?
   - Мне так хочется немного счастья! Почувствовать себя просто женщиной, капельку взбалмошной, чуточку глупенькой... Ощутить в тебе опору.
   - Не представляю тебя ни взбалмошной, ни... Прости, язык не поворачивается! А вот опорой... Был бы счастлив!
   - Тогда слушай дальше, - благодарно улыбнулась Джонамо. - Под окнами грубо отесанные плиты черного мрамора. Вот мы входим в просторный вестибюль. Пол покрыт красноватыми керамитовыми пластинками. Ступени из белого илонита ведут в жилые комнаты. Рояль мы поставим в музыкальном салоне на втором этаже. Ты не против? О звукоизоляции не беспокойся! А твой кабинет...
   - С большим камином...
   - На нем будут мраморные выступы, чуть выше уровня пола...
   - Я закурю старинную трубку...
   - Ты разве куришь?
   - Нет, конечно. Но одну трубку обязательно выкурю. Протяну ноги к теплу, буду пускать кольца дыма и думать...
   - А я сяду рядом и стану на тебя смотреть...
   - Милая моя Джонамо, ты так хорошо все представила! Остается задать программу компьютерам и сделать заказ по информу.
   - Хорошо было бы построить наше жилище самим, - загорелась было Джонамо, но тотчас одернула себя со вздохом. - Хотя о чем я! Разве есть у нас на это время... Грежу с открытыми глазами!
   - Было бы совсем неплохо. Но ты права, не получится. Жаль. Я не прочь сделать что-либо своими руками. А едва ли смог бы. Мы гордились тем, что отказались от физического труда, передали его роботам. Теперь вижу: и это было ошибкой! Электронные массажеры, стимуляторы мышц, тренажные автоматы избавили нас от гиподинамии, но приглушили потребность трудиться в поте лица, заложенную в человеке природой...
   Свадьбу решили отпраздновать скромно. Были приглашены лишь немногочисленные друзья. Роль распорядительницы взяла на себя Энн. Ей помогал неожиданно объявившийся Игин.
   - Узнал о вашей свадьбе, взял и прилетел, - так объяснил он свое внезапное появление.
   - Да мы же не сообщили на Утопию, - удивилась Джонамо. - Хитрите вы что-то, Игин.
   - Не рады старому другу? - обиженно фыркнул управитель.
   - Ну что вы!
   - Ладно уж... А я вам подарок привез. Вот, держите.
   - Какая прелесть! - воскликнула Джонамо, разглядывая изящную статуэтку из бронзы. - Откуда она у вас?
   - Сам сделал, - с гордостью сказал Игин.
   - Не может быть!
   - Выходит, может.
   Со смешанным чувством восхищения и светлой грусти рассматривала Джонамо фигурку астронавта в скафандре, но без шлема. Подарок был с тайным смыслом: "Не забывай того, кого больше нет". А она и так не смогла бы забыть, даже если бы пожелала это сделать.
   Игин помог обустроить новый дом. Роботы воплотили замысел Джонамо с безукоризненной точностью. Но он кое-где заменил облицовку, переставил мебель, подправил отдельные детали, и в доме стало уютнее. Джонамо показалось, будто она прожила здесь многие годы.
   - То, что у вас золотые руки, я знала. Но вы еще и художественная натура! Сколько лет скрывали, не стыдно?
   - Да я что... - густо краснея от похвалы, бормотал Игин. - Никогда прежде такими вещами не занимался все жена... У нее, наверное, научился, а сам и не подозревал. Уже на Утопии попробовал, смотрю - получается. Так вот теперь и балуюсь в свободное время.
   - А оно у вас есть? - подшучивал Ктор. - Хорошо быть курортником!
   - Какой я курортник! - с притворной обидой отбивался Игин. - Скажите лучше, отшельник, изгой. Выставили меня с Мира и еще издеваются...
   - Никто вас не выставлял, сами пожелали. А потом соскучились, признавайтесь!
   - Просто решил посмотреть, как люди живут...
   Процедура бракосочетания была уже давно предельно упрощена. Джонамо и Ктор ввели - каждый в свой информ - информацию о вступлении в брак и стали ждать гостей.
   Игин шутил, рассказал анекдот о рассеянном компьютере, который перепутал жениха и невесту. Казалось, его распирает веселье. Однако чуткая Джонамо заметила, что оно слишком уж нарочитое. Может быть, Игин, греясь у чужого огня, вспоминал свое счастливое семейное прошлое - жену, домашний уют, - которого лишился в одночасье...
   Но Джонамо ошибалась. Игин, действительно, был во власти воспоминаний, только ни грусти, ни тем более зависти они не вызывали. Напротив, его радовало, что Ктор и Джонамо, два любимых им человека, нашли свое счастье. А грустно было оттого, что оно вот-вот подвергнется испытанию. Не сменится ли радость горем, как случилось с ним самим?
   Угнетало и предстоящее объяснение с Ктором и Джонамо. Зачем только он взял на себя эту нелегкую миссию? Как скажет женщине в звездный час выстраданного ею счастья, что от нее ждут подвига, а возможно, и жертвы? Как посмотрит он в глаза Председателю?
   Смятение Игина возрастало, и потому он напропалую продолжал нести околесицу...
   "Скажу им через несколько дней, - оттягивал управитель неприятный разговор. - Нет, через месяц. Месяцем раньше, месяцем позже..."
   В назначенный час через распахнутые настежь широкие окна виллы донесся шум. Приближавшиеся многочисленные голоса скандировали:
   - Джонамо! Джонамо! Ктор! Ктор!
   Они вышли на порог и обмерли. Ко входу в виллу стекалась толпа. Тысячи людей пришли поздравить новобрачных. К ногам Джонамо посыпались цветы. Над головами собравшихся из одних поднятых рук в другие плыли все новые букеты. Их передавали те, кто не смог пробиться поближе.
   Роботы-уборщики спрятались за дом, не зная, как поступить с растущим цветочным хламом. И лишь когда спустя несколько часов, после окончания импровизированного концерта, толпа нехотя разошлась, они принялись было за дело, но Джонамо, обычно нетерпимая к беспорядку, запретила убирать цветы.
   Молча стояла, вдыхая аромат лепестков, а на глазах были слезы.
   22
   Альтернативный вариант
   Гема, о существовании которой еще недавно никто из мирян не подозревал, стала для них своего рода притягательным центром. Ни один разговор не обходился без упоминания о ней. Двойственное чувство овладело мирянами: проголосовав против оказания помощи гемянам, они поступили разумно, поскольку именно это порекомендовали им компьютеры. Но почему-то теперь "разумность", как критерий правильности действий, вызывала сомнения, внушала тревогу и чувство неловкости. А всегда ли надо поступать, как велит рассудок? Может быть, существуют иные побудительные мотивы и в определенных обстоятельствах надо руководствоваться ими?
   В разгар споров произошло чрезвычайное событие: по глобовидению выступил Председатель. Это был беспрецедентный поступок. Он противоречил правилам, согласно которым глава Всемирного Форума должен оставаться бессловесным невидимкой. Год назад пренебрежение нормами стоило бы Председателю его поста, но уже наступили времена перемен, и то, что прежде было каноном, ныне подлежало осмысливанию и переоценке.
   Тем не менее Председатель в начале своей речи подчеркнул, что допустил нарушение правил сознательно и что в связи с этим вопрос о целесообразности его дальнейшего пребывания на высшем общественном посту будет вынесен на ближайший референдум. Далее он пересказал, со ссылкой на автора, стромовскую теорию дисбаланса, поведал мирянам об эволюции своих взглядов и о том, как представляет будущее Мира.
   Абсолютным большинством голосов Ктор был оставлен на посту Председателя.
   И вот отбушевали споры, подобные освежающей грозе после долгой суши. Прошла полоса референдумов, объединенных одной общей мыслью, рвущимся из миллиардов сердец вопросом: почему мы остановились и даже начали пятиться, утрачивая завоеванные предками нравственные позиции?
   Постигшая Гему катастрофа пробудила неожиданную параллель. То, что произошло там, могло случиться и здесь, на Мире. Нам посчастливилось, им нет. Тем более велика наша ответственность за судьбу гибнущего общества гемян. Если их цивилизация исчезнет бесследно, мы не простим себе этого!
   Миряне спешили осуществить то, против чего не так давно высказались на референдуме. О нем старались не вспоминать, как о чем-то стыдном. Хорошо, что эта нелепая ошибка исправлена!
   От Всемирного Форума требовали решительных действий. Скрупулезно подсчитываемая компьютерами-социологами общественная стабильность снова начала расти, постепенно приближаясь к прежним цифрам, но уже на иной, сознательной, основе - высокой активности граждан Мира.
   Забытое в последнее столетие слово ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ вдруг заявило о себе трубным гласом. И его синонимом стало имя Джонамо.