Подсвиров Иван. Касатка

   - Дома нас прибьют, - сказал Павел.
   - Не прибьют. Вы пообещайте, что больше не будете хулиганить. Я им передам. - Касатка оглядела нас, всех до одного, и таинственно, хитро подмигнула: - Я такое словечко замолвлю за вас, что они вмиг покорятся.
   Мы дали обещание, и она сказала:
   - Завтра я наведаюсь к вам с донесением. Вы не переживайте, тетка вас не выдаст.
   - А если они обдурят... начнут пороть? - сомневался Павел.
   - Тогда грець с ними! - весело объявила Касатка. - Бросим их. И я с вами подамся в лес, хочь побродяжничаю. Буду у вас за атаманшу. Правда что, с меня может выйти бедовая атаманша! Только раззадорь тетку - она покажет, на чем орехи растут. - Касатка, задорно сияя молодыми, чистыми глазами, подхихикнула в кулак.
   Между тем мы управились с едою, и она, поднявшись с размятой кочки, отряхнула от крошек запан, подпоясалась им, сходила к ручью и вымыла махотку. Нам было жаль прощаться с нею. Павел услужливо подал ей коромысло с пучками калины, наивно восхитился:
   - Теть, а вы помногу едите! Сколько всякой всячины наготовили себе.
   - Ого, хлопцы! Меня прокормить трудно. Я буду прожорливой атаманшей.
   Мы искренне поверили ей и засмеялись. Лишь много позднее дошло до меня, что Касатка, отправляясь в лес за калиной, надеялась встретиться с нами и наготовила еды для нас. Но тогда мы не догадались об этом. Ее появление возле нашего гнездовья с щедрым узлом казалось нам простой случайностью. На другой день она пришла и объявила, что родители прощают нам все грехи и пальцем нас не тронут, если мы к вечеру вернемся в хутор. Мы вовремя покончили с лесным бродяжничеством, потому что предутренние холода и постоянное ощущение голода изнурили нас, и мы чувствовали себя не вполне здоровыми. Мне и до сих пор неизвестно, как вела переговоры Касатка с родителями, что она говорила им, но никто из них не взялся за хворостину при нашем постыдном возвращении в хутор, никто не отругал нас как следует в тот скорбный вечер, даже скорая на расправу Дарья удержалась от соблазна.
   ...Далекие и зыбкие, как сон, дни. Неужели они были?
   Был я, хлопец с вечными цыпками на ногах, стрелявший из самопала? Был Матюша в рваном кожушке, в брюках из шинельного сукна и в пилотке с рубиновой звездочкой?.. И вправду ли была грязь, тяжкая, непролазная и бесконечная грязь, по которой мы бежали вслепую, бежали изо всех сил, объятые недетским смертным страхом и уже, казалось, потерявшие всякую надежду выдраться, выбиться из ее всасывающей, вязкой и черной, как мгла, плоти?!
   Я стоял на круче, глядел на Касаут и думал: что за дивная, неразгаданная сила уберегла нас, избавила от дурных привычек, осветлила сердца и отправила в мир на поиски счастья? Бесшабашного, казалось, никчемного Павла она сделала судовым механиком, известным на всей Балтике, Матюшу - председателем колхоза, другого посадила за штурвал сверхзвукового реактивного самолета и круто вывела в небо, из этого сотворила доброго плотника, да в придачу, чтоб ему не скучно тесалось и строгалось, облепила его толпою наследников. И опять в мыслях возникала Касатка в своем убогом наряде, в калошах на босу ногу; не спеша она расстилала запан по траве и мягко, трогательно, как не говорит ныне никто из молодых женщин, приглашала: "Сидайте, хлопчики.
   Ешьте!"
   Может быть, она и была частицей той животворной, осветляющей, спасительной силы.
   Глава третья
   МАТВЕЙ БОСОВ
   Ровно в девять я уже в конторе. Девушка сегодня одета в шелковое платье с раскиданными по голубому гроздьями ягод и пучками полевых цветов. Прическа тоже новая: каштановые, довольно пышные волосы не заплетены, как вчера, в косицы, а собраны и перехвачены сзади лентой-дымком. Вид у нее далеко не служебный, с прежней гордой и вежливой предупредительностью она слегка кивает мне и объявляет:
   - Проходите, пожалуйста. Матвей Васильевич у себя.
   Кабинет у Босова с окнами на площадь. Обставленный полированными шкафами, с мягким бордовым ковром во весь пол, с рядами стульев вдоль продольного, зеркально блестевшего стола и с диваном у бледно-розовой стены, он довольно просторен; здесь мог бы разместиться весь штат конторы, однако впечатления его громоздкости или ненужности отдельных предметов не создавалось, все на своем месте, готово в любую минуту услужить хозяину, который сидел в глубине, за столом поменьше, и, когда я входил, что-то писал карандашом на листе откидного календаря. Справа, под рукой у него, телефоны, радиосвязь и клавиатурный коммутатор с помигивающими красными и темно-синими лампочками.
   Босов щурится на меня серыми, с прозеленью, чуть насмешливыми глазами, порывисто встает и дружески, не допуская излишней фамильярности, пожимает мне руку.
   Ростом он высок, но держится прямо, не горбится, чтобы казаться ниже, как это порою бывает с очень длинными людьми. Напротив, Босов как бы гордится отпущенной ему возможностью поглядывать этак сверху из-под белесых, сошедшихся на переносице бровей. Он расправляет плечи, с минуту ходит возле стола в своей летней пиджачной паре и в прочных, до глянца начищенных кожаных туфлях, спрашивает с лукавством и недоумением:
   - Что это вчера с тобой стряслось? Колесо у автобуса сломалось! Нет, Федор Максимыч, на вашего брата полагаться всерьез нельзя. Недисциплинированный вы народец. Ждал его, ждал... Пришлось одному укатить в горы. Жаль. Ты многое потерял.
   - Мог бы немного подождать.
   - В том-то и беда, что не мог. Я обещал людям приехать тютелька в тютельку. Ни минутой позже. Так что не обессудь.
   Босов усаживается в свое вертящееся кресло, не глядя правой рукой нажимает кнопку и, слегка наклонившись, говорит по селектору:
   - Таня! Я занят.
   - Хорошо, Матвей Васильевич, - тотчас раздается чистый, услужливый голос его секретарши.
   - Так что же с тобой приключилось?
   - Встретил одну старушку. Представь себе, мы с ней лет восемь не виделись! Она доводится мне теткой.
   Завела в хату, угостила. Неудобно было сразу откланиваться.
   - Кто она? Я ее знаю?
   - Касатка.
   - А-а-а. - Губы Босова трогает едва уловимая усмешка. - Эта тетка с причудами. - На мгновение он о чем-то задумывается, трет пальцами высокий, с залысинами лоб, потом вдруг спохватывается, с беспокойством смотрит на часы и хлопает в ладони. - Ну так, Федор Максимыч, подсаживайся ближе, примемся за дело.
   Я тут приготовил тебе данные - бери, анализируй. Все по полочкам разложено. Вот полюбуйся: годовые отчеты.
   В них прослеживается наш рост. А это - генеральный план застройки хутора. Во всех деталях. Чтоб ты имел представление. А то сочинишь какую-нибудь басню, марушанам на смех. - Он выкладывает передо мною пухлые, аккуратно зашнурованные папки и чертежи. - Выбирай, что твоей душеньке угодно. Для земляка не жалко. Заметь, я приготовил и несколько любопытных сведений по росту механизации труда. Как в полеводстве, так и в животноводстве. Но главное - наше капитальное строительство, наш будущий комплекс. Это, брат, настоящая поэзия, дух захватывает! Об этом не то что статейку в газету - книгу не стыдно будет писать. Только повремени с годика три, силенок поднакопим, пустим его, тогда приезжай, строчи сколько угодно. Я, может, сам поэмку сочиню, напечатаешь? Гонорар на двоих, улыбается Босов, шелестя страницами документов.
   По мере разговора он все более оживляется, теребит свой поредевший мягкий чуб с едва приметными паутинами рано взявшейся седины; на щеках с выпяченными скулами проступает и начинает играть румянец, серые глаза блестят. На память, не заглядывая в тома, Босов называет уйму цифр, сыплет ими как из решета, иногда повергая меня в растерянность, почти в уныние. Я не выдерживаю:
   - Можно... поменьше цифр?
   - Понимаю, арифметика тебя интересует постольку поскольку... - Босов ослабляет узел галстука и расстегивает пуговицу на белой рубашке. - Но тогда, прости, я не вижу смысла в нашей беседе. Я опасаюсь, что ты не уловишь сути, неправильно, поверхностно осветишь в печати наши достижения, наш опыт. Кому нужна легкая писанина? В таком случае поезжай к другому председателю за пикантными историями. У меня же ничего не происходит. Я работаю как вол, и все! - Глаза его суживаются, зеленеют и становятся колючими. - Честно тебе говорю, как земляку: ох и надоели мне щелкоперы! С ними, понимаешь, возишься, время расходуешь, все полюдски, чтоб не обидеть, а после развернешь газетку: бог мой, одна лирика, такая заумь, что волосы дыбом! Если пару цифр оттуда выудишь, то и те с ног на голову перевернуты, как в кривом зеркале... Ты не обижайся, не хмурься, помолчав, сбавляет тон мой ершистый собеседник. - Пойми, вникни: мы тут, в нашей допотопной Марушанке, целую экономическую революцию затеяли!
   Это вот не упусти, обоснуй выкладками...
   Малиновым светом наливается и мигает лампочка коммутатора, одновременно с нею принимается ворчливо и требовательно гудеть зуммер. Босов, отвлекаясь от разговора, с рассерженным видом снимает трубку.
   - Босов. Слушаю.
   Он зажимает микрофон в ладонях и, глядя на меня, поясняет шепотом:
   - Первый... батя звонит. Да, я вас слушаю, Андрей Афанасьевич!
   - С кем это ты там секретничаешь? - клокочет в трубке.
   - Да так... с веселым человеком.
   - Ага. Послушай, Матвей Васильевич. Завтра в наш район приезжает солидная делегация из Белгорода. Гости интересуются вопросами животноводства. По-моему, тебе нужно выступить перед ними, поделиться опытом выведения продуктивных пород скота.
   - Не могу, Андрей Афанасьевич, - морщится Босов.
   - Почему?
   - Да у меня не все ладится на опытных участках.
   Боюсь, лукьяновский сорт не даст семьдесят центнеров пшенички с га. Завтра собираюсь съездить туда с агрономом.
   - Что же ты предлагаешь?
   - Каждый пусть занимается своим делом, вот что, - отвечает Босов. - Я пошлю на совещание главного зоотехника. Он им все растолкует лучше, чем я.
   В трубке слышится потрескивание, короткие посторонние шумы - видно, собеседник на том конце провода раздумывает над предложением Босова. Наконец голос вновь оживает:
   - И все-таки, Матвей Васильевич, будет, по-моему, солиднее, если ты выступишь. Кратко, обстоятельно. Это у тебя получается. Ну как?
   - Не могу, Андрей Афанасьевич! Завтрашний день у меня весь распланирован... Надоело, честное слово!
   - Взялся за гуж, не говори, что не дюж, - по-отечески журит его невидимый собеседник. - Ладно, на этот раз снизойду к твоим мольбам. Согласен, присылай зоотехника. В десять ноль-ноль чтоб он как штык был в райкоме! Удач тебе. - В трубке сухо щелкает.
   Босов вынимает из кармана носовой платок, отирает им лицо, чему-то про себя усмехается, включает тумблер радиосвязи и, нажав кнопку, говорит по селектору:
   - Здорово, Сергей Платоныч. Босов. Возьми карандаш и записывай. Завтра в десять ноль-ноль встреча в райкоме с делегацией из Белгорода. Выступишь, поделишься опытом. Каким? Сам знаешь, не придуряйся.
   В десять ноль-ноль! Все.
   Босов закуривает, с наслаждением затягивается дымом и медленно отводит руку с зажатою в пальцах сигаретой:
   - Видишь, как получается. Только выбьешься в люди, уже норовят растрезвонить об этом по всему околотку, показывают тебя как шута горохового. Семинары, совещания, встречи - и везде непременно просят выступить. Я же, простите, вам не штатный лектор. Мне нужно дело делать. Весною я был в одном подмосковном колхозе, на свиноводческом комплексе. Нам до них еще далеко.
   Что ты! Это же целый завод. Корпуса огромные, под стеклом. Люди в белых халатах, нигде ни соринки. Кафель, лампы дневного света, полная механизация. Точно по графику на божий свет рождаются поросята. Не сотни, а тысячи! И каждые сутки из ворот выезжают "Колхиды" с откормленными на убой свиньями. Вот это размах! Есть чему поучиться. А у нас? Что замечательного, небывалого у нас? Мы только начинаем. Ну есть две небольшие свинофермы. Механизация на них мне кровью далась. Ловчил и так, и этак. Дело давнее, одному тебе признаюсь: в ту пору меня запросто могли посадить в каталажку. За что? Да за нарушение финансовой дисциплины, за всяческие сомнительные сделки. К примеру, оборудовали мы кормоцех, все честь по чести, только водоснабжение не отлажено, кормозапарник барахлит: не хватило кое-каких мелочей. Дефицит, нигде не достать.
   А зима на носу, вот как нужно торопиться с пуском.
   И тут бывалые люди шепчут на ушко: Матвей Васильевич, мол, все можно выбить в районной "Сельхозтехнике", в прорабском участке, если вдобавок ко всему оплатить якобы выполненные этим участком работы по установке оборудования. Но кому фактически платить?
   И опять советуют: хорошо бы оформить трех-четырех колхозников рабочими "Сельхозтехники", пока они будут возиться в кормоцехе. Разумеется, фиктивно оформить, для нарядов.
   - На что же им понадобилась такая уловка?
   Босов глядит на меня с нескрываемым разочарованием:
   - А ты еще не догадался? Мышкуют! Своих людей у них мало, работать некому. Зато в избытке есть дефицитные материалы. Вот они и хитрят, выкручиваются:
   все-таки хозрасчетная организация, у них тоже план.
   И я, представь себе, рискнул. Ничего. Все, как видишь, обошлось, не упекли. Благоденствую на марушанской земле.
   - Иначе было нельзя, без риска?
   - Ждать манны небесной? - Босов недоверчиво косится на меня. - Нет, Федор Максимович, по-моему, ни одно серьезное дело не обходится без риска. Ты ведь знал моего предшественника. Ну чем не мужик, чем, думалось, не руководитель: на работу хваткий, умом трезвый, прижимистый, из воздуха выжимал гривенники.
   А вот по-крупному рисковать не хотел. Осторожничал, дожидался лучших времен. Лепил курятники, плел и латал базы, изо дня в день матерился с доярками... Я его потихоньку прижал, взял и пустил нажитую им копейку в оборот, на строительство! Сколько мне пришлось мыкаться, юлить - об этом только я знаю. Помню, страшился лишь одного: чтобы меня не отстранили от должности в самый разгар работы. Но я, брат, везучий, пронесло...
   Теперь можно посчитаться и с правилами игры. Можно:
   основу-то мы крупную заложили. Но иллюзий я не строю:
   с комплексом придется повозиться. Партнеров у нас много, и у каждого, разумеется, свои интересы. Будет еще горячка!
   В кабинете скапливается духота, солнце, поднявшееся в зенит, бьет в окна отвесными лучами. Босов рывком встает с кресла и опускает шторы, затем включает на подоконнике вентилятор. Пропеллер мягко гудит и обвевает нас свежим воздухом.
   - Парит, как бы не было дождя, - с тревогою роняет Босов. - Народ косит. Дорог каждый погожий час. Жаль, что ты вчера не поехал со мною на пастбище. Травища там выдула - по пояс. Ни пройти ни проехать.
   - Надеюсь, мы еще побываем там?
   - Конечно. Если не будет ливня. Очень крутой подъем. Колеса пробуксовывают. Того и гляди, сорвешься в пропасть.
   - Новую дорогу туда бьют по-прежнему?
   - Бьют. Трудный орешек. Пока мы ездим по старой. - Босов, мягко ступая по ковру, ходит у меня за спиной, прямой и высокий как жердь, выпускает дым изо рта и отмахивается от него рукой. - Кстати, тебе известно, что мы затеяли у Синих скал?
   - Дома для животноводов.
   - Но какие это будут дома, ты не знаешь. Мы уже вывели наверх электролинию, подбросили технику и роем котлованы под фундаменты... На первых этажах разместим библиотеку, медицинский пункт, сберкассу, магазин, почту с телеграфом и телефоном. Так. - Босов поочередно зажимает пальцы и с удовольствием, чтоб ничего не пропустить, перечисляет дальше: Столовую, киноконцертный зал, парикмахерскую... комнаты отдыха, душевые... всякие там постирочные. Второй и третий этажи отдадим под спальные корпуса. Комнаты на двух человек, с балконами. К столовой примкнет терраса с ажурным солнцезащитным устройством. Рядом выстроим детский сад. Ну как? Чувствуешь размах?
   - Отличная идея. Люди перестанут ютиться в сырых балаганах, как теперь. Но хватит ли у тебя средств?
   Распылишься.
   - Хватит, Федор Максимович, я посчитал. Мне Андрей Афанасьевич крепенько помог, так что... Так что не волнуйся! С деньжатами у меня полный порядок. А без этих домов уже нельзя. Сейчас в горы молодых или семейных палкой не загонишь. Понятно, не всякому хочется полгода спать на шубе и варить суп в котелке. На что старики, и те уже ворчат. - Босов возвращается к креслу и притушивает сигарету. - Жизнь, брат, заставляет.
   Это в своем роде санаторий. Зимой колхозники будут бесплатно отдыхать, кататься на лыжах. Как на Домбае... Угадай, Федор Максимович, - вдруг говорит он, окидывая меня пытливым взором искрящихся ироничных глаз, почему я так спешу со строительством комплекса и этого горного чуда?
   - Ну... чтобы облегчить труд людей, приблизить условия их жизни к городским, как мы любим выражаться.
   И - прибыль. Ты ведь экономист, сугубо практический человек.
   Босов нетерпеливо перебивает меня:
   - Это само собой разумеется. Как дважды два... Мне вот как надо спешить, рвать удила! - Он проводит по горлу ребром ладони. - Пока среднее поколение в силе, не ушло на пенсию. Больше-то некому работать. Молодых у нас мало. Вот я и жму на все железки, догоняю завтрашний день.
   - А потом?
   Босов откидывается на спинку и с блаженной, удовлетворенной улыбкой вертится в кресле:
   - Потом я буду почивать на лаврах, если успею.
   Душенька у меня успокоится. Молодые сами повалят ко мне на комплекс, сами будут напрашиваться в горы, на отгонные пастбища. Я, Федор Максимович, искренне, душевно убежден: молодых удержит в хуторе только индустрия. Да, да, настоящая индустрия! Сумеем мы по всем статьям догнать город - выдержим, омолодимся. Будет и у нас на масленице столько народу, сколько раньше бывало, помнишь? - Босов мечтательно сощурился. - На качелях, на ледянках катались. Шум, игры, веселье...
   А теперь тут тихо, хотя и машин развелось больше чем достаточно. Грустно, понимаешь. Без молодого притока крови дряхлеет наша Марушанка.
   - И у тебя та же беда.
   - Корешок потревожили, не скоро он приживется, обрастет молодыми ниточками. Тут нужен опытный агроном. Что ж, будем стараться. Вдруг да выйдет толк.
   Выйдет, если успею!
   Несколько минут мы сидим молча, прислушиваясь к монотонно гудящему вентилятору. Выходит, и Босов, с виду такой неумолимо уверенный, твердый, тяготится мыслью о "корешке" - вполне возможно, даже сильнее, мучительнее меня. Где наши ровесники? Их почти нет в хуторе. Разбежались, разлетелись по белому свету - не дозовешься, не докличешься их, не с кем отвести душу, как прежде... Думая об этом, я неожиданно спрашиваю у Босова:
   - А почему ты до сих пор не женился?
   - Когда учился, было не до женитьбы. Вернулся сюда - впрягся в хомут и тяну. Защита диссертации, председательство... Веришь, некогда и в гору глянуть. Да и на ком я женюсь? Мои девчата давно уже замужем...
   бабы, обзавелись детьми, с утра до ночи возятся по хозяйству. Тошно. Прошляпил я свою суженую. Поздно уже.
   - У тебя же в приемной невеста сидит - заглядишься.
   - Ты брось, брось, - пугается Босов, хмуря свои белесые, до желтизны выгоревшие на солнце брови. - Она еще девчонка. Что с нее взять? В прошлом году не поступила в институт, срезалась на немецком. Ее так и зовут у нас: хуторская невольница.
   - Скоро экзамены. Думает она поступать вновь?
   - Не интересовался, - отвечает Босов уклончиво, с тем стыдливо-умоляющим выражением глаз, по которому нетрудно определить, что разговор этот ему неприятен.
   Дверь кабинета тихонько приоткрывается, и в щель просовывается чья-то взлохмаченная голова в сбитой на затылок шапке из потертых черных смушек.
   - Заняты, Матвей Васильевич?
   - По какому делу? - сурово глядит на нежданного посетителя Босов.
   - По личному. На свадьбу мясца выписать. Говядинки.
   - А какой сегодня день?
   - С утра был вторник, Матвей Васильевич. - Посетитель, корявый мужичонка в хромовых сапогах, потерянно мнется. Он как застрял в дверях, так и не решается шагу ступить в кабинет.
   - Прием по личным вопросам только по средам и пятницам, пора запомнить, - ледяным голосом отчитывает его Босов. - И на дверях, на табличке, белым по черному написано. Будьте добры, прочтите с той стороны.
   - Свадьба, Матвей Васильевич.
   - Когда?
   - В субботу. Тут вам только расписаться, закавычку поставить, мужичонка трясет перед собою мятою бумажкой. - Уважьте. Дочку просватал.
   - Приходите завтра, - строго обрывает его Босов.
   - Эх!.. - Лохматая голова исчезает, дверь с треском захлопывается.
   Босов хмурится и вызывает секретаршу. Таня входит бесшумно, плавно и, как бы одаряя нас цветами своего платья, устремляет на Босова чуть встревоженные, нежные, почти влюбленные глаза:
   - Что, Матвей Васильевич?
   - Я же предупреждал, мы заняты. Почему ты его пустила?
   - Я ему говорю: нельзя, - взволнованно оправдывается Таня. - А Пантелей Макарович не слушается, сам вошел. Я думала...
   - Что?
   - Извините, Матвей Васильевич, вы разве не знаете?
   Он ваш родственник.
   Босов слегка краснеет, усмехаясь, качает головой:
   - Ну и дела! Говоришь, говоришь, как об стенку горохом. Таня, по-моему, тебе лучше всех известно: я никому не делаю поблажек: ни брату, ни свату. Пожалуйста, в следующий раз будь построже с ними. Пусть привыкают к порядку. Никак, понимаешь, свою старинку не бросают. Ладно, Танюша. Босов взглядывает на часы. - Подоспело время обедать. Принеси-ка нам что-нибудь поесть.
   - Сейчас, Матвей Васильевич. - Голос у Тани ласковый, обвораживающий, почти счастливый.
   Она ушла, и Босов сердито кивнул на дверь:
   - Видал его! Обиделся родственничек.
   - Круто. Все-таки у него праздник. Возьмет и не пригласит тебя.
   - Мне, дорогой Федор Максимович, не до танцулек.
   Праздник! - Босов прощупал меня сердитым взглядом. - К ним приспосабливаться - текучка засосет, не вырвешься. Я уже по-всякому пробовал: и по-хорошему, и по-плохому. Не получается! Отпустишь гайки валят и валят толпой, по делу и без всякой нужды. Тогда я установил приемные дни и как отрезал: никому никаких поблажек.
   Точка! - Он прихлопнул ладонью по столу.
   - Бывают же исключительные обстоятельства. Например, как у него: свадьба.
   - Перетерпит. Не бойся, земной шар не сдвинется. - Босов заглянул через мое плечо в бумаги, недовольно поморщился. - Я их знаю. Так на чем мы остановились?
   - По-моему, ты не прав, - сказал я. Этот мужичонка чем-то задел меня, после его ухода стало неловко, стыдно и за Матвея, и за себя, что не вступился. - Что тебе, трудно было расписаться? Всего-то несколько секунд. Дело не стоило выеденного яйца, мы больше говорим о нем.
   - Конечно, не трудно. Но принцип есть принцип, - твердым голосом, с убежденностью в своей правоте отрезал Матвей. - Гуманист... Я знаю, что делаю.
   - Вряд ли он придет к тебе завтра.
   - Как миленький чуть свет прибежит.
   - Ну, а если не прибежит?
   - Его забота. - Матвей пожал плечами.
   - И тебе не жаль его?
   - По-человечески? - Матвей задумался. - Скоро проводим его на пенсию. Так что... - Он снова немного помедлил. - Так что сам понимаешь! Хотя не скрою: жалко.
   Я ведь тоже не сухарь и сознаю его обиду. Но все куда сложнее, чем тебе кажется. Тут отвлеченный гуманизм не поможет. Сядь вот сюда, - он показал на свое кресло, - всем нутром это почувствуешь.
   - Старичка раньше времени списываешь. Он еще понадобится колхозу.
   - Не перегибай палку, - Матвей провел рукою по волосам. - Никто его не списывает. Но куда денешься от факта: через месяц уйдет Пантелей Макарович на пенсию, и поминай старика как звали. Да и дочку он выдал не за нашего... А нам работать, поднимать хозяйство. Поэтому главный упор я делаю на молодежь, специалистов, и в первую голову - на механизаторов. Он скосил глаза на часы и, все больше и больше возбуждаясь, принялся снова расхаживать по ковру. - Ты ловишь меня на мелочах, но я, брат, знаю одно:-молодым строить комплекс, им же работать на нем. Поэтому, как говорят французы, вернемся к нашим баранам. Да, Федор Максимович! Комплекс... Это будет настоящая фабрика мяса и молока!
   Вернулась Таня, расстелила на большом столе салфетку и поставила кастрюли с борщом и котлетами, чай в термосе, положила хлеб.
   - Разлить? - Она с выжиданием посмотрела на Босова.
   - Спасибо, Танюша. Мы сами, - отчего-то краснея и без цели перебирая у себя бумаги, отозвался Босов. - Ты свободна. Иди тоже пообедай.
   - Может, вы составите нам компанию, осчастливите нас? - предложил я Тане. Но она сделала лицо недоступно-строгим, ниточки ее темных бровей возмущенно взлетели кверху.
   - Нет уж, я пойду. Приятного аппетита.
   Чтобы удержать ее на минуту, я сказал:
   - Вы, говорят, поступали в институт и, наверное, снова готовитесь к экзаменам?
   Таня с подозрением и лукавством взглянула на Босова, как бы выражая ему свое неудовольствие, и буднично ответила мне:
   - Я раздумала. Никуда не хочу. Мне и здесь нравится... с Матвеем Васильевичем. - Последнее добавление она произнесла с каким-то внутренним вызовом и выразительно, прямо посмотрела на Босова.
   После ее ухода он, смущенно отводя в сторону взор, вдруг обрушился на меня с наставлениями:
   - Ты с нею, ради бога, не заигрывай. Глупо. Этот номер у тебя не пройдет.
   - О, ты, кажется, к ней неравнодушен. Тогда извини, я заранее сдаюсь.
   - Да при чем здесь я, - отнекивался Босов. - Таня, она, понимаешь, чувствительная, серьезная девушка.
   Блока, Есенина наизусть шпарит. Не очень-то с нею вольничай. Не пугай ее.