Покровский Александр Михайлович. "...Расстрелять"

   Да-а, вот жизнь у пернатых! Ведь целый день могут. Зернышко нашел, червячка склевал и "иди сюда, дорогая". А тут каши сожрал на нашем камбузе и полраза не в силах преодолеть.
   - Вот жизнь у пернатых, - повторяет Витенька, мечтательно закатив свои зеленые зенки, - клянусь мамой, даже жаль иногда, что ты высшее существо.
   Лаперузы моченые
   Начнем с солнца. Оно - померкло! И померкло оно не только потому, что за биологию вида я сражался в полной темноте полярной ночи; оно померкло еще и потому, что в один прекрасный день к нам ворвался краснорожий мичман из тыла и, заявив, чтоб мы больше в гальюн не ходили, исчез совсем, крикнув напоследок: "Давайте ломайте!!!"
   Он пропал так быстро, что мы засомневались: уж не галлюцинация ли он и его рекомендация "не ходить в гальюн"?!
   Жили мы в то время на четвертом этаже в казарменном городке. Весь экипаж укатил в отпуск, а меня оставили с личным составом, то есть с матросиками нашими, за всех в ответе.
   - Чертовщина какая-то, - подумал я про мичмана и тут же сходил в гальюн, а глядя на меня, сходили в гальюн еще сорок моих матросов. На всякий случай. Под нами, ниже этажом, помещалась корректорская, там тетки корректировали штурманские карты. Через сутки ко мне влетает начальник этого бляд-приюта и орет, как кастрированный бегемот:
   - Вам что?! Не ясно было сказано?! Что в гальюн! Не ходить!
   - В чем дело? - спрашиваю я, спокойный, как сто индийских йогов.
   - Нас топит! - делает он много резких движений.
   - Вас?
   - Нас, нас!
   - И что, хорошо топит?
   - Во! - говорит он и делает себе харакири по шее.
   - А при чем здесь мы? Ну и тоните... без замечаний...
   - Ы-ы!!! - рычит он. - Вы ходите в гальюн, а нас топит! Прекратите!
   - Что прекратить?
   - Прекратите ходить в гальюн!!!
   - А куда ходить?
   - Куда хотите! Хоть в сопки!
   - А вы там были?
   - Где?!
   - В сопках в минус тридцать?
   - Пе-ре-с-та-нь-те из-де-ва-ть-ся! У на-с у-же столы пла-ва-ют!!!
   Ну-у-у... - сказал я протяжно, травмируя скулы, - и чем же я могу помочь... столам?..
   - А-а-а!!! - сказал он и умчался, лягаясь, безумный.
   "Бешеный", - подумал я и сходил в гальюн, а за мной сходили, подумав, еще сорок моих матросов. На всякий случай. Может, завтра запретят... по всей стране... кто его знает?..
   Назавтра явилась целая банда. Впереди бежал начальник корректорской - той самой, что временно превращена в ватерклозет, и орал, что я - Али-Баба и вот они, мои сорок разбойников. Это он мне - подводнику флота Ее Величества?!
   - Ну ты, - сказал я этому завсклада остервенелости, распеленованная мумия Тутанхамона! Берегите свои яйца, курочка-ряба!
   Нас разняли, и мне объяснили, что в гальюн ходить нельзя, что топит, что нужно поставить матроса, чтоб он непрерывно ломал колено унитаза ("Что ломал?" - "Колено! Ко-ле-но!" - "Об чего ломал? об колено?"), "ломами ломал, ломами, и не делайте умное лицо! и чтоб в гальюн никто не ходил! Это приказание. Командующего!"
   - А куда ходить?
   - Никуда! Это приказ командующего.
   - Ну... раз командующего-о...
   Я построил всех и объявил, что командующий с сегодняшнего дня запретил нам ходить в гальюн.
   - А куда ходить? - спросили из строя.
   - Никуда, - ответил я.
   - А-га, - сказали из строя и улыбнулись, - ну, есть!..
   А потом мы поставили матроса, чтоб непрерывно ломал, и срочно сходили все как один сорок один в гальюн, про запас.
   - Упрямый ты, - сказал мне, уже мирно, начальник корректорской.
   "Ага, - подумал я, - как сто бедуинов".
   - Ну-ну, - сказал он, - я тебе устрою встречу с командующим.
   "А вот это нехорошо, - подумал я, - мы так не договаривались. Надо срочно поискать нам гальюн где-то на стороне, а то этот любимый сын лошади Пржевальского и впрямь помчится по начальству". И пошел я искать гальюн.
   - Товарищ капитан первого ранга, - обратился я к командиру соседей по этажу, когда тот несся по лестнице вверх, стремительный; кличка у него была, как у эсминца - Безудержный.
   - Товарищ капитан первого ранга, - обратился я, разрешите нам ходить в ваш гальюн. У меня сорок человек... всего...
   Он остановился, повернулся, резко наклонился ко мне с верхней ступеньки, приблизил лицо к лицу вплотную и заорал истерично:
   - На голову мне лучше сходи сорок раз! На голову! - и в доказательство готовности своей головы ко всему треснул по ней ладонью. Тогда я отправился к командиру дивизии:
   - Прошу разрешения, товарищ капитан первого ранга, старший в экипаже... товарищ комдив, запрещают в гальюн ходить, у меня сорок человек, у меня люди... а куда ходить, товарищ комдив?
   Комдив из бумаг и телефонов посмотрел на меня сильно?
   - Не знаю... я... не знаю. Хочешь, строем сюда ко мне ходи.
   После этого он бросил ручку и продолжил:
   - Пой-ми-те! Я не-га-ль-ю-на-ми-ко-ман-ду-ю-ю! Не гальюнами! И не говном! Отнюдь! Я командую с-трате-ги-чес-ки-ми! Ра-ке-то-носцами.
   После этого он подобрал со стола карандаш и швырнул его в угол.
   "Ну вот, - подумал я, - осталось дождаться встречи с командующим. Я думаю, это не залежится". И не залежалось.
   - Я слышал, что у вас возникли сомнения? относительно моего приказания?
   - Товарищ командующий... я... не ассенизатор...
   - Так станете им! Станете! Все мы... не ассенизаторы! Нужно думать в комплексе проблемы! Почему срете?!
   - Так ведь... гальюн закрыли...
   - То, что гальюн закрыли, я в курсе, но почему вы, вы почему срете?!! Вас что?! Некому привести в меридиан?!.
   После командующего мы принялись ломать унитаз интенсивно. И ходить в гальюн перестали. То есть не совсем, конечно, просто ходили хором потихонечку, вполуприсед. И тетки, которые в корректорской ниже этажом, так же ходили - по чуть-чуть.
   И вот сломали мы, наконец, колено! Маэстро, туш! И не просто сломали, а пробили насквозь! И не просто пробили, а лом туда улетел!
   А там в тот момент, к сожалению, сидела тетка... Сидит себе тетка, тихо и безмятежно гадит, и вдруг сверху прилетает лом и втыкается в бетон перед носом. И что же тетка? Она гадит мятежно! Во все стороны, раз уж выпал такой повод для желудочно-кишечного расстройства. Да еще сверху в дырищу свесилось пять голов, пытаясь разглядеть, куда это делся лом; а еще пять голов, которые не поместились в дырищу, стоят и спрашивают в задних рядах:
   - Ну, чего там, чего застыли?.. Конечно, снизу прибежали, разорались:
   - Человека чуть не убили! На что наши возражали:
   - А чего это она у вас гадит? Больше всех возмущался я:
   - Лично мы, - кричал я, - давно уже ходим на чердак! А ваши тетки! Сами валят, а на нас гадят! (То есть наоборот.) Вот теперь я у этого легендарного отверстия вахту поставлю, чтоб днем и ночью наблюдали за этим вашим безобразием! Будем общаться напрямую! А то нам нельзя, а им, видите ли, можно!..
   И начали мы общаться напрямую. Мои орлы решили, что если есть отверстие и если из него можно провести перпендикуляр, который при этом уткнется ниже в другое отверстие, то странно было бы при наличии такого отверстия и такого перпендикуляра ходить на чердак!
   На следующий день опять снизу прибежали и опять орали:
   - А те-пе-рь! Давайте делайте нам косметический ремонт! Давайте делайте! У нас там - как двадцать гранат разорвалось! С дерьмом!
   - Почему двадцать? - слабо возражал я, потрясенный ошеломительным размахом общения напрямую. - Откуда такая точность? Почему не сорок?
   И вот гальюн. Каждый день гальюн. С ним была связана вся моя жизнь, все мои радости и печали, все мои помыслы и страданья, он мне снился ночами, мы сроднились с начальником корректорской, ходили друг к дружке запросто и подружились семьями,..
   В общем, когда приехал из отпуска мой сменщик, я, сдавая ему экипаж, веселился как неразумный, хохотал, хлопал его по плечу и целовал вкусно.
   - Ви-тя! - говорил я ему нежно. - Знаешь ли ты отныне свою судьбу? Он не знал, я подвел его к гальюну:
   - Вот, Витя, отныне это твоя судьба! А что будет главным в твоей судьбе? И опять он не энал.
   - Главное - на тетеньку не попасть. Там у нас одна дырочка есть, смотри - только в нее не поскользнись, а то мне будет печально. Остальное все - муть собачья. Муть! Все образуется и сделается как бы само собой. Сделают тебе гальюн, вот увидишь, сделают! Машина запущена. Ты, главное, не делай резких движений. И дыши носом. Арбытын ун дисциплин!
   И мой сменщик вздохнул, а я вышел, оставив его, как говорится, в лучших чувствах с тяжелым сердцем; вышел, хлопнул дверью и очутился в отпуске, хоть мне вслед и орали: "Не уезжать, пока не доведете гальюн до ума! Не выпускайте его, не выпускайте! Не выдавайте ему проездных, не выдавайте!"
   Целуйтесь с ними, с моими проездными. Пишите их, рисуйте, добивайтесь портретного сходства. Лаперузы моченые. Кипятить вас некому!
   Абортарий
   Бух-бух-бух! В метре от старпома остановились флотские ботинки сорок пятого размера легендарной фабрики "Струпья скорохода". В ботинки был засунут новый лейтенант Гриша Храмов - полная луна над медвежьим туловищем. Он только что прибыл удобрить собой флотскую ниву. Гриша был вообще-то с Волги, и поэтому он заокал, приложив к уху лапу, очень похожую на малую саперную лопатку.
   - Прошу розрешения везти жену на о-борт! "Сделан в одну линию, - подумал одним взглядом с маху изучивший его старпом, до пояса просто, а ниже еще проще".
   - Вот мне-е, - протянул старпом сладко, - кан-жд-ный день о-борт делают. О-бортируют... по самый аппендицит!
   Старпом привел лицо в соответствие с абортом:
   - И никто никуда не возит. Вырвут гланду - и пошел! Лейтенант смутился. Он не знал, опускать руку или все еще отдавать честь.
   "Ладно, - подумал старпом, увидев, что рука у Гриши не опускается, - нельзя же убивать человека влет. Пусть размножается, такие тоже нужны". И махнул рукой: "Давай!"
   На следующий день пробухало и доложило:
   - Прошу роз-решения сидеть с дитями - жена на о-борте! С тех пор поехало: то - "прошу роз-решения на о-борт", то -- "с о-борта", Четвертого аборта старпом не выдержал.
   - Что?! Опять "на о-борт"?! А потом "с о-борта"?! Абортарий тут развели! Я самому тебе лучше навсегда "о-борт" сделаю! Раскурочу лично. Чирк - и нету! Твоя же жена спасибо скажет. "О-борт" ему нужен! Что за лейтенант пошел! Нечего бегать с дымящимся наперевес! Бром надо пить, чтоб на уши не давило! Квазимодо! Аборт ему делай. А кто служить будет?! С кем я останусь?! А?! В подразделении бардак! Там еще конь не валялся! Петров ваш? А чей Петров?! Не внаете? Сход запрещаю! Все! Никаких абортов! Ишь ты сперматозавр, японский городовой. Это флот, едрена вошь, тут без "о-бортов" служат. Не вынимая. С шести утра и до двадцати четырех. Гинекологом надо было быть, а не офицером! Акушером! О чем вы думали, когда шли в училище!.. - и так далее, и так далее.
   После пятого аборта Гришу списали на берег. Некому было сидеть "с дитями".
   Вот такая маленькая история, но она совсем не означает, что для списания на берег нужно сделать пять абортов.
   Извлечение
   Известно, что к боевой службе нужно готовить себя прежде всего с внутренней стороны.
   Командир боевой части пять большого противолодочного корабля "Адмирал..." старый, толстый Толик Головастов (два года до пенсии), которого спустили с корабля в первый раз за три месяца за день до проверки штабом флота, пошел и... подготовил себя "извнутри",
   чем существенно обессмертил свое имя на страницах этого рассказа. На внутреннюю подготовку ушла уйма времени. Часов через шесть, окончательно окривев, он "дошкандыбал" до корабля и упал перед трапом головой вперед. "Много ли потному надо!" гласит народная мудрость.
   - Старая проблядь! - совершенно справедливо заметил командир. Наутро ожидался командующий флотом вместе с главкомом, и по-другому командир заметить не мог.
   - От, падел! - добавил командир, обозревая картину лежания. Кроме как "падла в ботах", командир до текущего момента никогда по-другому механика не называл.
   - Значит так! - сказал он, поразмыслив секундудругую. Поднять! Связать эту сироту во втором поколении, эту сволочь сизую, забросить в каюту и выставить вахтенного!
   Механика подняли, связали, отнесли, забросили, закрыли на ключ и выставили вахтенного. Через
   некоторое время каюту оживило сопенье, кряхтенье и нечленораздельное матюганье, потом все стихло, и корабль забылся в нервном полусне. В четыре утра в каюте раздался страшный визг, леденящий душу, он разбудил полкорабля и перевернул представление многих о том количестве децибел, которые отпущены человеку. Примчались дежурные и помощники, командиры и начальники, зажгли свет, вскрыли каюту и обнаружили, что командир боевой части пять Толик Головастов (два года до пенсии) торчит из иллюминатора необычным манером: туловище снаружи, зад внутри. Застрявши они. Скорее всего, ночью он развязался, освободился, так сказать, от пут и полез в иллюминатор из "мест заточения", а по дороге застрял и от бессилия заснул. Тело отекло, он проснулся от боли и заорал.
   - Тяните! - сказал командир. - Хоть порвите эту старую суку, но чтоб пролез!
   До Толика, несмотря на всю трудность соображения в данном положении, дошло, что его, может, сейчас порвут на неравные половины и за это, может, никто отвечать не будет. От сознания всего этого он потерял сознание. Так тянуть его было гораздо удобнее, так как без сознания он не кричал и не вырывался, но иногда он все же приходил в себя, орал и бил копытом, как техасский мул.
   За борт спустили беседку. Несколько человек забрались в нее и принялись тянуть Толика за руки, в то время когда все остальные пихали его в зад. Через пару часиков стало ясно, что Толик никогда в этой жизни не пройдет через иллюминатор. Еще полтора часа тянули по инерции, вяло и без присущего нам энтузиазма. Самое обидное, что Толик висел с того борта, который был обращен к стенке и был хорошо виден подходящему начальству, а виси он с другого борта - там хоть неделю виси: никому это не интересно.
   Подъем флага - святое дело на корабле. На это время перервались, оставили Толика висеть и пошли на построение.
   - На фла-аг и гю-юйс... смир-рна! Нужно замереть. Все замерли. Ритуал подъема флага символизирует собой нашу ежесекундную готовность умер-реть за наши идеалы и вообще отдать концы, то есть все накопленное до последней капли, сдохнуть, короче...
   - ф-ла-аг... и гю-юйс... под-нять!.. Воль-на!..
   - Та-ак! - сказал командир, мысль о Толике не оставляла его ни на секунду. - Сейчас будет коррида!
   Коррида началась с прибытия комбрига. Увидев в иллюминаторе отвисшее, как на дыбе, бесчувственное тело командира боевой части пять и с ходу поняв, в чем дело, комбриг, стоя на стенке, воздет руки к телу, шлепнул ладошками, поместил их себе на грудь, затрясся дряблыми щеками и плаксиво затянул:
   - Гни-да вы-ы казематная-я... слон вы-ы сиамски-ий... я вам хобот-то накручу-у... верблюд вы-ы гималайский... корова вы-ы иорданская-я... хрен вы-ы египетский!..
   Помолившись столь оригинальным образом, он тут же вызвал командира.
   - Сейчас начнется кислятина, - скривился командир, запричитает, как баба, что наутро обнаружила, что постель пуста! Ну, теперь моя очередь...
   - Святая-я святых... святая-я святых, - заканючил комбриг, страдальчески ломая руки перед командиром, - подъем флага, святая святых, а у вас до чего дошло, у вас механик, пьяный в жопу, жопой в иллюминаторе застрял! Валерий Яковлевич! Вы же боретесь за звание "отличный корабль"! Сейчас же командующий здесь будет вместе с главкомом.
   Произнеся "главком", комбриг, до которого только теперь дошла вся глубина разверзнутой сырой бездны, как бы почувствовал удар по затылку и замер с открытым ртом. Вся его фигура превратилась в один сплошной ужас, а в глазах затаился прыжок.
   - Да! - заорал вдруг командир, чем заставил комбрига вздрогнуть и судорожно, до упора втянуть прямую кишку. - Да! Пьяная падла! Вы совершенно правы! Да, висит! Да, жопой! Да, "отличный корабль"! Да, слетится сейчас воронье, выгрызут темечко! Тяните! - крикнул он кому-то куда-то. - Не вылезет, я ему яйца откушу!
   - И-и - раз! И-и - раз! - тянули механика. - И-и - раз! А командир в это время, испытывая болезненное желание откусить у механика не будем повторять что, ерзал стоя.
   - И-и - раз!
   - И на матрац! - сказал командир, заметив, что на пирс прибыл командующий флотом. Комбриг повис на своем скелете, как старое пальто на вешалке, потеряв интерес к продвижению по службе.
   Командующий флотом, сразу поняв, что время упущено и нужно действовать быстро, а спрашивать будем потом, возглавил извлечение, сам отдавал приказания и даже полез в беседку. Комбриг полез за ним, при этом он все старался то ли поддержать комфлота за локоток, то ли погладить или чего-нибудь там отряхнуть.
   - Что вы об меня третесь!... тут!.. - сказал ему командующий и выслал его из беседки.
   - Разденьте его! - кричал командующий, и Толика раздели.
   - И смажьте его салом! - И смазали, а он не пролез.
   - Пихайте его! - кричал командующий. Толика пихали так, что зад отбили.
   - Дергайте! - Дергали. Никакого впечатления. И тут командующего флотом осенило (на удивление быстро):
   - А что если ему в жопу скипидар залить?! А?! Надо его взбодрить. Зальем, понимаешь, скипидар, он, понимаешь, взбодрится и вылетит!
   ( - И будет, каркая, летать по заливу, - прошептал командир.)
   - А у вас скипидар на корабле есть? Нет? У медика, по-моему, есть! Давайте сюда медика! А кстати, где он? Почему не участвует? Дали ему медика, и начал он "участвовать":
   - Да что вы, товарищ адмирал? - сказал медик, и далее пошла историческая фраза, из-за которой он навсегда остался майором. - Это ж человек все-таки!
   - Все-таки человек, говоришь? - сказал командующий флотом. - Человек в звании "капитан второго ранга" не полезет в окошко и не застрянет там задницей! Ну и как нам его теперь доставать прикажешь, этого человека? Доктор развел руками:
   - Только распилить.
   - А ты его потом сошьешь? А? Ме-ди-ци-на хе-рова?! - Медик раздражал и был услан с глаз долой.
   Командующий стоял и кусал локти и думал о том, что если нельзя вытащить этого дурня старого, то, может, корабль развернуть так, чтоб его видно не было, а? Главкома проводим и разберемся. Ничего страшного, повисит. Да-а... время упущено. С минуты на минуту может появиться главком.
   И главком появился. Толю подергали при нем, наверное для того, чтобы продемонстрировать возможности человеческого организма.
   Главком приказал вырезать мерзавца вместе с "куском", автогеном. Раскроили борт и вырезали Толю целым куском. Потом краном поставили на причальную стенку, и пятеро матросов до ночи вырезали его этими лобзиками - ножовками по металлу. Когда выпилили - всех наказали.
   Катера (микророман)
   Глава первая, драматическая
   На катерах у нас служат ради удовольствия. Удовольствие начинается прямо от пирса. Со скоростью двенадцать узлов. Вот это мотает! Но двенадцать узлов - обычная скорость, а в атаку мы ходим на бешеных тридцати двух. Вот это жизнь! Особенно хорошо, когда на волну падаешь. Катер падает на воду, как ящик на асфальт.
   Взамен вытряхнутого мозга выдают бортпаек: шоколадку пятнадцать грамм, баночку мясных консервов размером со спичечный коробок, сгущенку, махонькую как пятачок, и пачку печенья "Салют Октябрю".
   В остальное время - блюем через перила, если конечно, с непривычки.
   И вот приезжают к нам корреспонденты. Вокруг гласность, демократия, социальная справедливость, вот они и прикатили. Час, наверное, беседовали с командиром дивизиона. Говорили, говорили - ну, никак он не может понять, чего им надо. Все вокруг да около. Три мужика и две бабы. Одна стара как смертный грех, а вторая - ничего, хороша, зараза.
   Наконец эти писатели говорят комдиву в лоб, мол, вот как вы считаете, вот вам бортпаек выдают, это как, справедливо?
   - То есть?!
   - Ну, то есть вся страна переживает определенный момент, испытывает трудности с продовольственной программой, а у вас тут пайки, шоколад, сгущенка...
   - Па-ек... - не понимает комдив.
   - Ах, бортпаек! - дошло до него наконец. Социальная, значит, справедливость в распределении, значит, материальных благ? Значит, много флот у нас жрет, а, ребята? Значит, вы по этому поводу прикатили? Комдив подмигнул.
   - Ну ладно, - говорит он, - мы тут с вами заболтались совсем, а мне в море выходить через двадцать минут.
   - А вы надолго выходите? - интересуются эти деятели.
   - Да как получится, часа на три-на четыре. А то хотите с нами? Покатаемся. Увидите флот в динамике. Моряков, море, понимаешь. Интервью возьмете, так сказать, на боевой вахте по защите святых рубежей. Поехали? Как там у вас: "А вот сейчас я стою на палубе рядом с торпедным аппаратом..."
   Комдив подмигнул, корреспонденты заулыбались. Ну кто откажется, бесплатно же. Эти писатели окончательно загорелись: глаза горят, оживлены, бабы воркуют, как голубки над яйцекладкой.
   Давно замечено, что самые мужественные люди - это те, кто ни черта не знает.
   Комдив посадил их на катер и врубил тридцать два узла и катал часов восемь. И все под волну норовил, мерзавец, попасть, чтоб ощутили. Качало так, что через пять минут после старта на катере все кормили ихтиандров,
   а комдив в это время стоял на мостике и орал в ветер:
   - Па-е-д-е-м.к-ра-со-от-ка-а, ка-та-ааа-ца... Да-авно я те-бя-а па-д-жи-да-ал дал-дал-дал!
   Писатели обделали всю кают-компанию. Из них вышло все. Даже желание разобраться с распределением благ. Их перед отходом накормили флотским борщом и перловкой, а это такая отрава - к маме не ходи.
   Бабы, как качнуло, сразу же легли и забылись, а мужики выползали поочередно и слюнявили борт. По трапу невозможно было спуститься, чтоб не "посклизнуться"
   на поручнях. Всюду пахло флотским борщом; свекла, нарезанная кубиками, выходила через нос в нетронутом состоянии; всюду эта зараза-перловка.
   Сначала у них вовсю отслаивалась слизистая желудка и кишечника, потом - прямой кишки, а затем уже и клоаки.
   Бортпаек в них впихнуть не удалось - в перекрестие не попадал. Фельдшер пришел, посмотрел, покачал головой, перевернул баб, сдернул им штаны и вкатил каждой лошадиную дозу какого-то противозачаточного средства, которое вроде бы помогает при качке.
   Их потом отскребли, как ошвартовались, и на носилках вынесли.
   Х-хэ-хэ! Бортпаек они мечтали у нас оттяпать. Губешки
   раскатали. Примчались и слюнями изошли. Кататься сначала научитесь! Пис-сатели.
   Глава вторая, фантастическая
   Служить хочется. А гальюнов нет! Сейчас, наверное, делают уже, а на старых катерах, извините, не наблюдается. Забыли-с. Не запрограммированы были наши катера на то, что народ наш может обгадиться на полном ходу за краткое время торпедной атаки.
   Поэтому наш народ отправляется подумать по-крупному на корму в тридцать два узла, если уж очень приспичит и окончательно прижмет.
   Со спущенными штанишками это выглядит лучше, чем американское родео.
   Их ковбои вонючие на своих ручных бычках - это ж дети малые и сынки безрукие. А вот наш брат в рассупоненном состоянии, напряженно прогнувшись сидящий, бледно издали снизу блестящий, растаращенно четко следящий, чтоб из него при соскальзывании паштет не получился - вот это да! Это кино. Картина. Ее лучше смотреть со стороны.
   Скорость дикая, катер летит, буруны взрываются, а он сидит, вцепившись, торжественный, а над ним за кормой вал воды нависает шестиметровый, в который он кладет не переставая.
   Вот вы видели, чтоб на водяных лыжах лыжнику приспичило подумать по-крупному? Ну, и как он все это будет делать?
   Все свободные от вахты выстраиваются посмотреть. Корма покатая, перелезаешь через леера, и кажется, что винты палубу у тебя рвут из-под ног. Штанишки осторожненько одной рукой спущаешь: сначала одну штанишку, потом перехват мгновенный и тут же другую. И главное, чтоб штанцы твои ниже коленок не рухнули, а то, .если поворот, то придется со спущенными штанишками через леера кидаться и бежать опрометью стремглав, а то вал-то нагонит с разинутой
   пастью и промокнет попку до самых подмышек гигантской промокашкой. А она и так, понимаешь, в точке росы вся в слезах.
   Между булочек потом потер бумажечкой, если совсем, конечно, не намокла, и ныряй через леера.
   Я вам все это говорю, между прочим, для того, чтоб прониклись вы, почувствовали и представили, как на катерах служить здорово.
   А однажды вот что было. Пошел с нами море конопатить один пиджак придурочный из института. Погода чудная, мы уже часа четыре на скорости, и вдруг приспичило ему, понимаете? Видим, ищет он чего-то. Ходил-ходил, искал, наконец спрашивает, мол, а где тут у вас - экскюз ми - гадят по-крупному. Ну, мы ему и рассказали и показали, как это все происходит: кто-то даже слазил, продемонстрировал. Посмотрел он и говорит:
   - Да нет, я уж лучше потерплю. Ну терпи. Еще чуть-чуть немножко времени проходит - видим, тоскует человек, пропадает. Ну, мы его и подбодрили, мол, давай, не смущайся, все мы такие, бакланы немазаные, с каждым бывало.
   Ну и полез он. Только перелез и за леер уцепился, как, на тебе, поскользнулся и, не выпуская леер, выпал в винты, но, что интересно было наблюдать, - чтоб ножки не откусило по самый локоток, он успел-таки изяш-но изогнуться и закинуть их на спину. Прямо не человек, а змея, святое дело! В клубок свернулся.
   Вытащили мы его: дрожит, горит, глаза на затылке. Успокоился, наконец, штанишки снял аккуратненько одним пальцем, потому как нагадить-то он успел, положил их отдельной кучкой и стоит, отдыхает, а в штанцах
   - полный винегрет. Боцман ему говорит: