Страница:
Что бы они ни делали, какие бы навыки ни отрабатывали – их приучали к тому, что джунгли – дом родной. Привычная среда обитания. Не менее приспособленная для жизни, чем благоустроенный город. Рекруты еще даже не приступили к основному обучению, а уже ночевали под пологом леса, жрали змей, насекомых и лягушек, травили рыбу в ручьях стружками ядовитых лиан и жадно поедали ее полусырой.
«Взвод, внимание!»
Глаза медленно фокусировались на говорящем.
«Запомните это растение. Когда оно становится зеленым, в нем много чистой воды. Добываем ее просто: срезаем побег ниже сочленения, открываем верхушку и пьем. Если растение уже желтое – вода в нем не ядовитая, но такая горькая, что вы будете блевать остаток своей жизни».
Вперед, шаг за шагом. Следить за флангами. Не трогать свисающие ветви – в них могут притаиться змеи. Перешагивать через нити паутины. Смотреть на деревья – инструкторы частенько маскируются в ветвях, изображая снайперов. Не жевать на марше – накажут весь взвод. Почаще оглядываться – эти сволочи то и дело норовят утащить замыкающего.
Артиллерийская атака! Упасть лицом вперед, рот открыт, руки на затылке, ноги скрещены. Отбой! Встать, стереть грязь шейным платком. Расстегнуть куртки. Осмотреть друг друга на предмет насекомых.
Грета. Бормочет устало: «Эй, служивый, чего ты на них уставился? Можешь потрогать, меня не убудет, только сними с меня клещей поскорее!»
Со всех сторон смех, как кашель. Даже инструктор улыбнулся. Хенрик засмеялся оттого, что верил: невозможно хотеть чего-то еще, кроме как спать и есть.
Бек споткнулся и с треском завалился в кусты. Засучил ногами, как поломанная игрушка. Хенрик дернул его за штаны, вытаскивая на тропу. Лицо Бека расцарапано. Жадная мошкара, учуявшая кровь, клубилась над его лбом.
Его очередь: прочный с виду корень ушел из-под ног. Хенрик провалился в яму с водой, прикрытую плавучими стеблями. Забарахтался беспомощно – руки скользили в мокрой траве. Чаммер и Редер, бормоча ругательства, с чавканьем выдрали его из плена. Он даже не кивнул им, занимая место в строю, – дело привычное. Товарищество приобрело для них совершенно иное звучание, нежели то слащаво-возвышенное, что прививали им в скаутских походах и на уроках истории в школе. Это, местного розлива, таково, что тебе запросто могут отбить почки, ежели ты вдруг решил, что идти дальше нет сил, и товарищи должны волочь твое тело на руках до ближайшего пункта эвакуации.
Поляна, поросшая высокой травой. У джипа собрались члены комиссии. Полевая проверка. Добровольцы по одному выбрались из чащи, чтобы выстроиться в очередь. Никаких мыслей – все рады неожиданному привалу, что бы за ним ни последовало. Фляги с водой пошли по рукам.
Психолог в форме гауптмана задавал вопросы:
– Сколько будет дважды два плюс три и умножить на двенадцать?
В голове огромный жернов. Медленный и скрипучий.
– Восемьдесят четыре.
– Как зовут вашу подругу?
– У меня нет подруги.
– Ваше любимое блюдо?
– Съем все что угодно.
– Откуда вы родом?
– Нанс, Вальдемм.
– Вы плывете на каноэ по бурной реке. В лодке двое – вы и ваш командир. Кроме того, в лодке запас боеприпасов для группы и радиостанция. Ваш командир падает в воду. Он вот-вот захлебнется. Ваши действия, быстро!
– Постараюсь выровнять лодку и удержать ее на стремнине.
«Взвод, встать! В колонну по одному, бегом – марш!»
Несколько человек остались, грустно глядя вслед уходящим.
Шесть недель. Восемьдесят пять выбывших. Мир проплывал за иллюминатором, чужой, незнакомый. Где-то там, за бортом, спорят политики, покупают автомобили и играют свадьбы. Визжат во дворах играющие дети, «Молодые львы» маршируют под звуки военного оркестра, скауты патрулируют улицы, а вырвавшиеся в отпуск солдаты до беспамятства пьют в недорогих барах. Любовь и похоть, радость и верность, преданность родине и стремление к добру – все это проносится высоко-высоко, будто облака.
«На первый-второй – рассчитайсь! Первые номера – полоса препятствий, старший – Гайзер. Вторые номера – упор лежа принять!»
Ночь. Крики одуревших обезьян, спорящих за место ночлега.
Хенрик считал огоньки звезд, что видны в редких просветах между деревьями. Он в дозоре. Стоять еще два часа. Только бы не заснуть.
«Одна, вторая, третья…»
– Вольф!
– Здесь, инструктор!
– Хреново выглядишь. Разрешаю перекусить. Пост не покидать и не шуметь.
– Благодарю, инструктор!
Теперь звезды до лампочки. Теперь главное – поймать древесную лягушку. Шкура ее легко снимается после надреза, и кусочек скользкой плоти легко глотать не жуя. Хенрик еще не настолько просолился, чтобы пережевывать живое дергающееся тело. А в двадцати метрах к югу он приметил кусты. Надо прислушаться к птичьей возне – наверняка там есть пара-тройка гнезд. Сырые яйца – настоящий деликатес. Жаль, что до фигового дерева не добраться – оно осталось позади, за изгибом тропы, в сотне метров от ручья.
При мысли о скорой еде рот наполнился слюной.
– Держись, Хорек, – добродушно бурчит инструктор. – Деваться-то тебе все равно некуда.
Хенрик равнодушно кивает.
Он любит: орехи; фиги; печеных угрей; бульон из черепахи; мясо водяной крысы; молодые побеги папоротника; воду из бамбукового ствола; мазь от потертостей; быть незаметным; спать в сухой постели; ощущать себя сильным.
Он дернулся от жгучего прикосновения, возвращаясь; палец затек на спусковом крючке и потерял чувствительность.
– Вот, старина, – доктор заискивающе заглядывал ему в глаза, – готово. Будете как новенький.
Лицо крутило болью, он едва владел собой. Красные пятна плясали перед глазами, он ощущал, как вместе с толчками крови кожу окатывают обжигающие волны. Он взял со столика с инструментами окровавленный скальпель и бездумно покрутил его в руках. Доктор отступил на шаг, умоляющая гримаса исказила его лицо. Медсестра стояла у стены, опустив руки, и невидяще смотрела в окно.
– На пол. Оба, – приказал Хенрик, бросая скальпель назад. Звон металла неприятно задел слух.
Он скрутил их скотчем, накрепко привязав друг к другу, спеленал, как в кокон. Рты набил марлей. Каждый раз, когда он наклонялся, боль накатывала, пробуждая ярость: он злился оттого, что его пытались сдать такие же, как он, преступники, люди, стоящие вне закона. Почему-то это выводило его из себя.
Он не произносил ни слова. Стоило открыть рот, и ярость прорвалась бы наружу, и тогда он убил бы эту мерзкую парочку немедленно: просто перерезал бы им глотки, воспользовавшись их же инструментами, а он не мог позволить себе такой слабости, не мог привлекать к себе внимание полиции. Такие, как этот доктор, имели привычку подстраховываться – то, что чип не засек записывающей аппаратуры, вовсе не означало, что она отсутствовала. Времени на поиски не было Хенрик достал из сумки тонкую гибкую пластинку и прилепил ее высоко к стене.
Но он не смог отказать себе в удовольствии. Только не сейчас.
– Это мина, – объявил он громко. Корчить злобную гримасу было нетрудно – боль помогала. – Вы оба сгорите заживо. Поджаритесь на медленном огне. Через полчаса.
И он выдернул чеку. На пластине зажегся индикатор, замелькали красные цифры.
Доктор содрогнулся так сильно, что Хенрик засомневался – выдержат ли путы? Червяк у его ног яростно дергался и вращал налитыми кровью глазами; он отчаянно скулил, силясь вытолкнуть кляп и с глухим стуком колотился затылком о голову своей безучастной помощницы. Хенрик дождался, пока тот намочит брюки, и вышел через запасной выход, плотно прикрыв двери. Он был раздосадован, не почувствовав ожидаемого удовлетворения: вместо него почему-то накатила черная тоска.
29
30
31
«Взвод, внимание!»
Глаза медленно фокусировались на говорящем.
«Запомните это растение. Когда оно становится зеленым, в нем много чистой воды. Добываем ее просто: срезаем побег ниже сочленения, открываем верхушку и пьем. Если растение уже желтое – вода в нем не ядовитая, но такая горькая, что вы будете блевать остаток своей жизни».
Вперед, шаг за шагом. Следить за флангами. Не трогать свисающие ветви – в них могут притаиться змеи. Перешагивать через нити паутины. Смотреть на деревья – инструкторы частенько маскируются в ветвях, изображая снайперов. Не жевать на марше – накажут весь взвод. Почаще оглядываться – эти сволочи то и дело норовят утащить замыкающего.
Артиллерийская атака! Упасть лицом вперед, рот открыт, руки на затылке, ноги скрещены. Отбой! Встать, стереть грязь шейным платком. Расстегнуть куртки. Осмотреть друг друга на предмет насекомых.
Грета. Бормочет устало: «Эй, служивый, чего ты на них уставился? Можешь потрогать, меня не убудет, только сними с меня клещей поскорее!»
Со всех сторон смех, как кашель. Даже инструктор улыбнулся. Хенрик засмеялся оттого, что верил: невозможно хотеть чего-то еще, кроме как спать и есть.
Бек споткнулся и с треском завалился в кусты. Засучил ногами, как поломанная игрушка. Хенрик дернул его за штаны, вытаскивая на тропу. Лицо Бека расцарапано. Жадная мошкара, учуявшая кровь, клубилась над его лбом.
Его очередь: прочный с виду корень ушел из-под ног. Хенрик провалился в яму с водой, прикрытую плавучими стеблями. Забарахтался беспомощно – руки скользили в мокрой траве. Чаммер и Редер, бормоча ругательства, с чавканьем выдрали его из плена. Он даже не кивнул им, занимая место в строю, – дело привычное. Товарищество приобрело для них совершенно иное звучание, нежели то слащаво-возвышенное, что прививали им в скаутских походах и на уроках истории в школе. Это, местного розлива, таково, что тебе запросто могут отбить почки, ежели ты вдруг решил, что идти дальше нет сил, и товарищи должны волочь твое тело на руках до ближайшего пункта эвакуации.
Поляна, поросшая высокой травой. У джипа собрались члены комиссии. Полевая проверка. Добровольцы по одному выбрались из чащи, чтобы выстроиться в очередь. Никаких мыслей – все рады неожиданному привалу, что бы за ним ни последовало. Фляги с водой пошли по рукам.
Психолог в форме гауптмана задавал вопросы:
– Сколько будет дважды два плюс три и умножить на двенадцать?
В голове огромный жернов. Медленный и скрипучий.
– Восемьдесят четыре.
– Как зовут вашу подругу?
– У меня нет подруги.
– Ваше любимое блюдо?
– Съем все что угодно.
– Откуда вы родом?
– Нанс, Вальдемм.
– Вы плывете на каноэ по бурной реке. В лодке двое – вы и ваш командир. Кроме того, в лодке запас боеприпасов для группы и радиостанция. Ваш командир падает в воду. Он вот-вот захлебнется. Ваши действия, быстро!
– Постараюсь выровнять лодку и удержать ее на стремнине.
«Взвод, встать! В колонну по одному, бегом – марш!»
Несколько человек остались, грустно глядя вслед уходящим.
Шесть недель. Восемьдесят пять выбывших. Мир проплывал за иллюминатором, чужой, незнакомый. Где-то там, за бортом, спорят политики, покупают автомобили и играют свадьбы. Визжат во дворах играющие дети, «Молодые львы» маршируют под звуки военного оркестра, скауты патрулируют улицы, а вырвавшиеся в отпуск солдаты до беспамятства пьют в недорогих барах. Любовь и похоть, радость и верность, преданность родине и стремление к добру – все это проносится высоко-высоко, будто облака.
«На первый-второй – рассчитайсь! Первые номера – полоса препятствий, старший – Гайзер. Вторые номера – упор лежа принять!»
Ночь. Крики одуревших обезьян, спорящих за место ночлега.
Хенрик считал огоньки звезд, что видны в редких просветах между деревьями. Он в дозоре. Стоять еще два часа. Только бы не заснуть.
«Одна, вторая, третья…»
– Вольф!
– Здесь, инструктор!
– Хреново выглядишь. Разрешаю перекусить. Пост не покидать и не шуметь.
– Благодарю, инструктор!
Теперь звезды до лампочки. Теперь главное – поймать древесную лягушку. Шкура ее легко снимается после надреза, и кусочек скользкой плоти легко глотать не жуя. Хенрик еще не настолько просолился, чтобы пережевывать живое дергающееся тело. А в двадцати метрах к югу он приметил кусты. Надо прислушаться к птичьей возне – наверняка там есть пара-тройка гнезд. Сырые яйца – настоящий деликатес. Жаль, что до фигового дерева не добраться – оно осталось позади, за изгибом тропы, в сотне метров от ручья.
При мысли о скорой еде рот наполнился слюной.
– Держись, Хорек, – добродушно бурчит инструктор. – Деваться-то тебе все равно некуда.
Хенрик равнодушно кивает.
Он любит: орехи; фиги; печеных угрей; бульон из черепахи; мясо водяной крысы; молодые побеги папоротника; воду из бамбукового ствола; мазь от потертостей; быть незаметным; спать в сухой постели; ощущать себя сильным.
Он дернулся от жгучего прикосновения, возвращаясь; палец затек на спусковом крючке и потерял чувствительность.
– Вот, старина, – доктор заискивающе заглядывал ему в глаза, – готово. Будете как новенький.
Лицо крутило болью, он едва владел собой. Красные пятна плясали перед глазами, он ощущал, как вместе с толчками крови кожу окатывают обжигающие волны. Он взял со столика с инструментами окровавленный скальпель и бездумно покрутил его в руках. Доктор отступил на шаг, умоляющая гримаса исказила его лицо. Медсестра стояла у стены, опустив руки, и невидяще смотрела в окно.
– На пол. Оба, – приказал Хенрик, бросая скальпель назад. Звон металла неприятно задел слух.
Он скрутил их скотчем, накрепко привязав друг к другу, спеленал, как в кокон. Рты набил марлей. Каждый раз, когда он наклонялся, боль накатывала, пробуждая ярость: он злился оттого, что его пытались сдать такие же, как он, преступники, люди, стоящие вне закона. Почему-то это выводило его из себя.
Он не произносил ни слова. Стоило открыть рот, и ярость прорвалась бы наружу, и тогда он убил бы эту мерзкую парочку немедленно: просто перерезал бы им глотки, воспользовавшись их же инструментами, а он не мог позволить себе такой слабости, не мог привлекать к себе внимание полиции. Такие, как этот доктор, имели привычку подстраховываться – то, что чип не засек записывающей аппаратуры, вовсе не означало, что она отсутствовала. Времени на поиски не было Хенрик достал из сумки тонкую гибкую пластинку и прилепил ее высоко к стене.
Но он не смог отказать себе в удовольствии. Только не сейчас.
– Это мина, – объявил он громко. Корчить злобную гримасу было нетрудно – боль помогала. – Вы оба сгорите заживо. Поджаритесь на медленном огне. Через полчаса.
И он выдернул чеку. На пластине зажегся индикатор, замелькали красные цифры.
Доктор содрогнулся так сильно, что Хенрик засомневался – выдержат ли путы? Червяк у его ног яростно дергался и вращал налитыми кровью глазами; он отчаянно скулил, силясь вытолкнуть кляп и с глухим стуком колотился затылком о голову своей безучастной помощницы. Хенрик дождался, пока тот намочит брюки, и вышел через запасной выход, плотно прикрыв двери. Он был раздосадован, не почувствовав ожидаемого удовлетворения: вместо него почему-то накатила черная тоска.
29
Боль в лице понемногу стихла, лишь иногда прооперированное место начинало зверски чесаться. На ходу Хенрик скреб лоб и подбородок, стремясь унять чесотку, едва сдерживая нестерпимое желание сорвать с кожи полоску пластыря, под которой будто муравьи копошились.
Ни малейшего представления о том, где находится человек, отдающий распоряжения, у него не было, только телефонный номер для связи, меняющийся каждые несколько дней. Теперь он лишился и этого – чип перестал принимать спутниковые пакеты, и вся база адресов и контактов потеряла актуальность. Единственной зацепкой оставался толстяк по имени Эрнесто Спиро, продавец мебели.
Хенрик пересчитал наличность. Вместе с деньгами, что удалось найти в карманах доктора и в ящике его стола, он насчитал чуть меньше шести тысяч реалов. Местные деньги были слишком неустойчивыми, похоже, их штамповали как туалетную бумагу, и для того, чтобы иметь представление о размере суммы, Хенрик привык переводить цифры на цветных бумажках в твердую валюту. Он произвел нехитрые расчеты. Всего около полусотни, если считать в ольденбуржских марках. Не густо, подумал он.
Второй проблемой были документы. Удостоверения личности, что он забрал на конспиративной квартире, вполне годились для уличных проверок. Сложность была лишь в том, что это были ИХ удостоверения. Они сдали полиции адрес лежки, им ничего не стоило выдать и список фамилий. Передвижение по городу, наводненному силами безопасности, таким образом автоматически превращалось в головоломку со многими неизвестными. Но на поиск новых документов не было времени: счетчик внутри неумолимо тикал, стремясь к нулю. Лишившись поддержки могущественной организации, Хенрик почувствовал себя беззащитным. Удивительно, как это раньше мысли о давящей абсолютной зависимости не приходили ему на ум. Он справился с растерянностью и заставил себя мыслить логически. Если задача в целом не ясна, попробуй понять хотя бы один из исходных посылов. Всего лишь одна крохотная деталь, маленький винтик, возможно, с очевидной разгадкой, но из-за этой мелочи головоломка станет заметно прозрачнее и укажет на следующую нить.
Он задумался. Цепочка получалась довольно хилой. Но это было лучше, чем ничего. Толстяк Спиро, мебельный магазин на Армасто, и неведомый сеньор Арго. Этот Арго и был слабой ниточкой, способной вывести его к цели. Если он не разовый исполнитель. Если Спиро знает его координаты. Если полиция или те, кто за ней стоит, не обложили магазин. Если ему удастся добраться до магазина вообще. Десятки «если». Частокол из отравленных кольев, как в лесной яме-ловушке.
Забытый азарт поднялся из глубин сознания. Он стал лесной собакой, идущей по следу. Ему случалось загонять дичь и посложнее. Пришла пора показать все, на что он способен.
При взгляде на лицо встречной женщины ему почему-то вспомнилась Грета. Он даже улыбнулся, представив ее открытый взгляд. Может быть, на его вкус она была излишне сдержанной. Но все же, несмотря на их редкие совместные шалости, она была надежным боевым товарищем, который никогда не подводил его и был с ним максимально честен. На этом свете имелось немного людей, которым он мог бы довериться так же, как ей. Он с грустью подумал, как ему будет не хватать ее там, на другой земле. Если там вообще есть какая-то земля.
Прочитав сотни книг, он вывел для себя простую форму добра и зла, бога и дьявола, света и тьмы: физика мира ничему не противоречила, добро и зло существовали на самом деле, просто к ним следовало относиться как к физическим законам. Священники и ученые толковали об одном и том же, мир был устроен логично и непротиворечиво, разница между первыми и вторыми заключалась лишь в том, что одни упрощали толкование мироустройства до идиотизма, обрекая свои посылы в форму фантастических сказаний и проповедей, а другие были способны свернуть слушателям мозги набекрень, излагая иерархии сущностей и связи между ними. Бог и дьявол тоже существовали, причем обязательно в паре, ни один из них не имел смысла сам по себе, эта двойственность выражалась в способности материи к самоорганизации и одновременно в ее тяге к энтропии, к хаосу. Бог неизменно создавал из кипения частиц сложные структуры, включая и таких никчемностей, как люди, дьявол же неизменно ввергал эти структуры в хаос, вновь разлагая их на составляющие. Эта же двойственность касалась мыслей, характеров и поступков живых существ; это понимание здорово облегчало миг, когда палец нажимал на спусковой крючок. Весь мир был скопищем простых маятников, качающихся вверх-вниз. Зло было частью мира, и от него невозможно было откреститься; доброе старое Второе начало термодинамики только подтверждало его существование.
Хенрик понимал, что его маятник вот-вот коснется нижней точки. Вырастет ли что-нибудь более удачливое из изъеденного червями сгустка протоплазмы, бывшего когда-то его телом? Он не знал. Он запоминал этот мир таким, каким видел, понимал и чувствовал, не надеясь воспользоваться этой памятью в новой жизни, потому что не верил в удобную сказку о перерождении.
«Не надо бы мне столько читать», – сожалел он.
Ни малейшего представления о том, где находится человек, отдающий распоряжения, у него не было, только телефонный номер для связи, меняющийся каждые несколько дней. Теперь он лишился и этого – чип перестал принимать спутниковые пакеты, и вся база адресов и контактов потеряла актуальность. Единственной зацепкой оставался толстяк по имени Эрнесто Спиро, продавец мебели.
Хенрик пересчитал наличность. Вместе с деньгами, что удалось найти в карманах доктора и в ящике его стола, он насчитал чуть меньше шести тысяч реалов. Местные деньги были слишком неустойчивыми, похоже, их штамповали как туалетную бумагу, и для того, чтобы иметь представление о размере суммы, Хенрик привык переводить цифры на цветных бумажках в твердую валюту. Он произвел нехитрые расчеты. Всего около полусотни, если считать в ольденбуржских марках. Не густо, подумал он.
Второй проблемой были документы. Удостоверения личности, что он забрал на конспиративной квартире, вполне годились для уличных проверок. Сложность была лишь в том, что это были ИХ удостоверения. Они сдали полиции адрес лежки, им ничего не стоило выдать и список фамилий. Передвижение по городу, наводненному силами безопасности, таким образом автоматически превращалось в головоломку со многими неизвестными. Но на поиск новых документов не было времени: счетчик внутри неумолимо тикал, стремясь к нулю. Лишившись поддержки могущественной организации, Хенрик почувствовал себя беззащитным. Удивительно, как это раньше мысли о давящей абсолютной зависимости не приходили ему на ум. Он справился с растерянностью и заставил себя мыслить логически. Если задача в целом не ясна, попробуй понять хотя бы один из исходных посылов. Всего лишь одна крохотная деталь, маленький винтик, возможно, с очевидной разгадкой, но из-за этой мелочи головоломка станет заметно прозрачнее и укажет на следующую нить.
Он задумался. Цепочка получалась довольно хилой. Но это было лучше, чем ничего. Толстяк Спиро, мебельный магазин на Армасто, и неведомый сеньор Арго. Этот Арго и был слабой ниточкой, способной вывести его к цели. Если он не разовый исполнитель. Если Спиро знает его координаты. Если полиция или те, кто за ней стоит, не обложили магазин. Если ему удастся добраться до магазина вообще. Десятки «если». Частокол из отравленных кольев, как в лесной яме-ловушке.
Забытый азарт поднялся из глубин сознания. Он стал лесной собакой, идущей по следу. Ему случалось загонять дичь и посложнее. Пришла пора показать все, на что он способен.
При взгляде на лицо встречной женщины ему почему-то вспомнилась Грета. Он даже улыбнулся, представив ее открытый взгляд. Может быть, на его вкус она была излишне сдержанной. Но все же, несмотря на их редкие совместные шалости, она была надежным боевым товарищем, который никогда не подводил его и был с ним максимально честен. На этом свете имелось немного людей, которым он мог бы довериться так же, как ей. Он с грустью подумал, как ему будет не хватать ее там, на другой земле. Если там вообще есть какая-то земля.
Прочитав сотни книг, он вывел для себя простую форму добра и зла, бога и дьявола, света и тьмы: физика мира ничему не противоречила, добро и зло существовали на самом деле, просто к ним следовало относиться как к физическим законам. Священники и ученые толковали об одном и том же, мир был устроен логично и непротиворечиво, разница между первыми и вторыми заключалась лишь в том, что одни упрощали толкование мироустройства до идиотизма, обрекая свои посылы в форму фантастических сказаний и проповедей, а другие были способны свернуть слушателям мозги набекрень, излагая иерархии сущностей и связи между ними. Бог и дьявол тоже существовали, причем обязательно в паре, ни один из них не имел смысла сам по себе, эта двойственность выражалась в способности материи к самоорганизации и одновременно в ее тяге к энтропии, к хаосу. Бог неизменно создавал из кипения частиц сложные структуры, включая и таких никчемностей, как люди, дьявол же неизменно ввергал эти структуры в хаос, вновь разлагая их на составляющие. Эта же двойственность касалась мыслей, характеров и поступков живых существ; это понимание здорово облегчало миг, когда палец нажимал на спусковой крючок. Весь мир был скопищем простых маятников, качающихся вверх-вниз. Зло было частью мира, и от него невозможно было откреститься; доброе старое Второе начало термодинамики только подтверждало его существование.
Хенрик понимал, что его маятник вот-вот коснется нижней точки. Вырастет ли что-нибудь более удачливое из изъеденного червями сгустка протоплазмы, бывшего когда-то его телом? Он не знал. Он запоминал этот мир таким, каким видел, понимал и чувствовал, не надеясь воспользоваться этой памятью в новой жизни, потому что не верил в удобную сказку о перерождении.
«Не надо бы мне столько читать», – сожалел он.
30
Потрепанную машину сильно швыряло на поворотах – Кубриа давил на педаль, словно за ними черти гнались. Он сигналил, подрезая попутные такси и пару раз, объезжая пробки, до смерти перепугал прохожих, выскочив на тротуар. Вслед им неслись проклятия, люди потрясали кулаками и сплевывали. Джон испытывал странное нежелание вмешиваться; ему казалось, что он видит себя – апатичного, мотающего головой в такт ухабам, со стороны. У этого небритого типа в наброшенном поверх рубахи бронежилете были красные от недосыпания глаза и угрюмое лицо.
Завидев их номер, полицейские из пикета на Ла Ренгата, переругиваясь с водителями, растолкали по обочинам очередь из грузовиков и старых развалюх. Джону даже не пришлось показывать документы. Когда машина протискивалась через узкий проезд, Джон встретился взглядом с капралом в тяжелой броне. Массивный, напоминающий вставшую на дыбы черепаху полицейский улыбнулся и поднял вверх большие пальцы, неуклюже выражая свою приязнь.
Джон кивнул ему.
– Надо же. Мы стали знаменитыми.
– Прямо кинозвезды! – подтвердил Кабот, оглянувшись. Уносившийся назад капрал все еще глядел им вслед.
Клонило в сон. Джон подумал, что не мешало бы принять пару таблеток стимулятора – ему была нужна ясная голова. Жалко, что он не успел повидаться с Ханной, но это не страшно. Они скоро встретятся. Сразу, как он закончит эту охоту. Дело было не в том, что он любил ее не так крепко, как она его; просто он на время загнал чувства подальше. Главное – работа. Должно быть, Ханне приходилось несладко проделывать то же самое во время своих репортажей, когда вокруг стреляют и хочется почувствовать рядом человека, с которым не так страшно. Он заставил себя думать о деле: нужно завершить его во что бы то ни стало, тогда повышение станет не таким уж несбыточным. Он представил, как это будет звучать: капитан Лонгсдейл. Капитан. Капитан. Хм-м, недурно, черт возьми. За этим приятным занятием мысли о Ханне как-то незаметно вылетели из головы.
Лерман вернул его на землю:
– Куда теперь, лейтенант?
– В Менгала. У Хусто сообщение от местной полиции – человек со шрамом посетил пластического хирурга, избил и ограбил его. Надо бы проверить.
– Никак старина Лисиано допрыгался?
– Знаешь его?
– Приходилось встречаться. Скользкий, как угорь. В основном промышляет абортами да поправляет носы уличным шлюхам, когда сутенеры с поучениями перестараются.
– Товарный вид восстанавливает, значит?
Лерман кивнул:
– Вроде того.
Джон потеребил подбородок в задумчивости:
– Нашему бошу срочно нужна другая фотокарточка. Старая слишком заметна. Возможно, это действительно был он. Во всяком случае, мы должны проверить.
Лерман пожал плечами: в этом городе были десятки подпольных хирургов и сотни бандитов, желающих изменить внешность.
– Воришки не оставляют после себя армейских мин, – заметив его сомнения, произнес Джон. – Этому мяснику здорово повезло: наряд вызвал саперов, и те приехали быстро.
Кубриа остановил машину за один дом до нужного места. Под ногами хлюпала грязь, струящаяся из переполненной сточной канавы. Эскадрильи мух взвились над головами. Улица настороженно притихла при их появлении. Угрюмые личности подозрительно взирали на них, сидя поодаль на капоте сгнившего автомобильного остова. Никто и не подумал прятаться – в этом районе полиции не боялись.
– Кабот – к черному ходу. Кубриа – останься в машине, наблюдай за улицей, – негромко распорядился Джон. – Франциско, Альберто – со мной. И никакой стрельбы. Просто потрясем хозяина.
Лерман тронул его за рукав:
– Лейтенант, вы бы остались в машине.
– Снова ваши эффективные методы?
– Да уж, не эти ваши «вы имеете право на адвоката…» – хмыкнул Лерман. Несмотря на усталость, все заулыбались. – Я с ним сам поговорю. Ни к чему вам светиться, мне эта публика лучше знакома.
– Ладно, командуй, Франциско. Я побуду в качестве статиста. Считай, что меня нет.
– Может, все же останетесь?
Джон покачал головой:
– Нет уж. Пора перенимать опыт. Не обессудь, старина. Кстати, в твоей практике были случаи, когда преступник не оставлял отпечатков даже на нескольких своих квартирах?
– Нет.
– И в моей нет. Странный этот наш убийца, не находишь? Носит с собой пленочные мины, а отпечатков не оставляет.
– Еще и парализующими капсулами стреляет, – добавил Кубриа вдогонку.
Завидев их номер, полицейские из пикета на Ла Ренгата, переругиваясь с водителями, растолкали по обочинам очередь из грузовиков и старых развалюх. Джону даже не пришлось показывать документы. Когда машина протискивалась через узкий проезд, Джон встретился взглядом с капралом в тяжелой броне. Массивный, напоминающий вставшую на дыбы черепаху полицейский улыбнулся и поднял вверх большие пальцы, неуклюже выражая свою приязнь.
Джон кивнул ему.
– Надо же. Мы стали знаменитыми.
– Прямо кинозвезды! – подтвердил Кабот, оглянувшись. Уносившийся назад капрал все еще глядел им вслед.
Клонило в сон. Джон подумал, что не мешало бы принять пару таблеток стимулятора – ему была нужна ясная голова. Жалко, что он не успел повидаться с Ханной, но это не страшно. Они скоро встретятся. Сразу, как он закончит эту охоту. Дело было не в том, что он любил ее не так крепко, как она его; просто он на время загнал чувства подальше. Главное – работа. Должно быть, Ханне приходилось несладко проделывать то же самое во время своих репортажей, когда вокруг стреляют и хочется почувствовать рядом человека, с которым не так страшно. Он заставил себя думать о деле: нужно завершить его во что бы то ни стало, тогда повышение станет не таким уж несбыточным. Он представил, как это будет звучать: капитан Лонгсдейл. Капитан. Капитан. Хм-м, недурно, черт возьми. За этим приятным занятием мысли о Ханне как-то незаметно вылетели из головы.
Лерман вернул его на землю:
– Куда теперь, лейтенант?
– В Менгала. У Хусто сообщение от местной полиции – человек со шрамом посетил пластического хирурга, избил и ограбил его. Надо бы проверить.
– Никак старина Лисиано допрыгался?
– Знаешь его?
– Приходилось встречаться. Скользкий, как угорь. В основном промышляет абортами да поправляет носы уличным шлюхам, когда сутенеры с поучениями перестараются.
– Товарный вид восстанавливает, значит?
Лерман кивнул:
– Вроде того.
Джон потеребил подбородок в задумчивости:
– Нашему бошу срочно нужна другая фотокарточка. Старая слишком заметна. Возможно, это действительно был он. Во всяком случае, мы должны проверить.
Лерман пожал плечами: в этом городе были десятки подпольных хирургов и сотни бандитов, желающих изменить внешность.
– Воришки не оставляют после себя армейских мин, – заметив его сомнения, произнес Джон. – Этому мяснику здорово повезло: наряд вызвал саперов, и те приехали быстро.
Кубриа остановил машину за один дом до нужного места. Под ногами хлюпала грязь, струящаяся из переполненной сточной канавы. Эскадрильи мух взвились над головами. Улица настороженно притихла при их появлении. Угрюмые личности подозрительно взирали на них, сидя поодаль на капоте сгнившего автомобильного остова. Никто и не подумал прятаться – в этом районе полиции не боялись.
– Кабот – к черному ходу. Кубриа – останься в машине, наблюдай за улицей, – негромко распорядился Джон. – Франциско, Альберто – со мной. И никакой стрельбы. Просто потрясем хозяина.
Лерман тронул его за рукав:
– Лейтенант, вы бы остались в машине.
– Снова ваши эффективные методы?
– Да уж, не эти ваши «вы имеете право на адвоката…» – хмыкнул Лерман. Несмотря на усталость, все заулыбались. – Я с ним сам поговорю. Ни к чему вам светиться, мне эта публика лучше знакома.
– Ладно, командуй, Франциско. Я побуду в качестве статиста. Считай, что меня нет.
– Может, все же останетесь?
Джон покачал головой:
– Нет уж. Пора перенимать опыт. Не обессудь, старина. Кстати, в твоей практике были случаи, когда преступник не оставлял отпечатков даже на нескольких своих квартирах?
– Нет.
– И в моей нет. Странный этот наш убийца, не находишь? Носит с собой пленочные мины, а отпечатков не оставляет.
– Еще и парализующими капсулами стреляет, – добавил Кубриа вдогонку.
31
Она едва успела. Установленная на машине Лонгсдейла метка двигалась в район, где, судя по сообщениям трофейного коммуникатора, неизвестный мужчина со шрамом едва не искалечил пластического хирурга. Ей пришлось немало попотеть, постоянно шаря по различным полицейским каналам, прежде чем она смогла перехватить сообщение на волне шестнадцатого участка и связать его с Хенриком. Она была наполнена странной уверенностью, почти мистической: тот, кто ведет охоту, не преминет явиться на место происшествия лично. В этой гонке Лонгсдейл все время шел на полкорпуса впереди нее. Он предпринимал действия, о которых она узнавала де-факто – по результатам поднятой им шумихи. Каждый раз она с замиранием сердца ожидала, что вот-вот чертов заезжий коп добьется своего и пресса поднимет торжествующий вой, демонстрируя миру добытый им скальп врага. Каждый раз, заявляясь к шапочному разбору, Грета была вынуждена ограничиваться ролью пассивного наблюдателя. Кроме последнего случая, когда ей все-таки удалось, воспользовавшись прорывом любопытных за оцепление, установить на машине Лонгсдейла радиометку.
И вот теперь метка ползла в район Менгала.
Сидя на заднем сиденье такси, Грета возбужденно потирала руки: наконец-то ей представился случай проявить инициативу. Она терпеть не могла роль пассивного наблюдателя. С самого детства она привыкла заводить в себе невидимую пружину, преодолевать себя, быть на гребне, чувствовать себя компетентной, нужной стране, чтобы не превратиться однажды в то, чем ей казалась мать – в сытую домашнюю крольчиху в дорогих шмотках, не имеющую других забот, кроме производства потомства и ублажения своего мужчины-завоевателя. И вот теперь она плюет на все – на себя, на свои убеждения, на страну, которая отправила ее сюда и сделала тем, кто она есть – и все это ради него, того самого мужчины-завоевателя, существование которого всегда подвергала сомнению. Скажи ей кто-нибудь еще год назад, что она наплюет на свой долг ради какого-то самца, – и она сломала бы наглецу шею. А теперь она – расчетливая, неуловимая и трезвомыслящая убийца, холодный профессионал – действует подобно начитавшейся любовных романов и сошедшей с ума молоденькой интеллектуалке, готовой на все ради обладания предметом страсти: каким-нибудь моложавым преподавателем истории или литературы, красиво трактующим на своих лекциях вечные истины. В ней словно поселилось новое существо, трепетное, ранимое. Оно осмеливалось приказывать ее железной основе, и основа подчинялась. Это состояние раздвоенности удивляло ее. Страх, обреченность и ожидание чего-то светлого переплетались в ней.
Из глубин памяти всплыла порывистая, дерганая мелодия, одна из тех запрещенных песенок, что частенько тайком слушала ее нанюхавшаяся дури мамочка:
Купи мне, о Боже, городскую ночь.
На тебя надеюсь – ты должен помочь,
Покажи мне, как любишь заблудшую дочь:
Купи же мне, Боже, городскую ночь…
И так же, как ее мама, которую однажды увели двое старавшихся казаться респектабельными парней в штатском, прикрыв глаза, она невольно начала отмахивать рукой заводной ритм. Ей было некого стесняться: развалюха-такси была автоматической – место водителя пустовало. Она сказала себе: здорово диктовать свою волю обстоятельствам, а не наоборот.
О себе она не думала. Просто заставила выключиться область мозга, ответственную за инстинкт выживания. Единственное, что ее тревожило, – боязнь не успеть. Боязнь того, что упрямый Лонгсдейл успеет допросить свидетеля и смыться раньше, чем она доберется до места: на улицах творилось черт знает что. Но она успела. Недвижная пульсирующая метка прочно приклеилась к карте, которая, стоило прикрыть глаза и сосредоточиться, загоралась стараниями ее невидимого помощника.
Проверившись, она вошла в тесную подворотню, где никто не мог ее видеть. Сумочка была неимоверно тяжела – брусок самодвижущейся мины, замаскированный под грязный кирпич, оттягивал плечо. Грета с облегчением избавилась от смертоносного груза, опустив его на край тротуара так, чтобы ничто не мешало мине соскочить на проезжую часть. Любая канава или яма на пути станут для устройства непреодолимым препятствием, и ее миссия провалится.
Она выглянула из-за угла. Мордастый тип скучал, опершись о капот; с противоположной стороны улицу перекрывала тускло блестящая жижа, еще через квартал и без того тесная проезжая часть резко сужалась. Определенно, обратно их автомобиль поедет здесь, чтобы через пару переулков выскочить на оживленную Тандано.
Она сунула руку в сумочку и пощелкала маленьким пультом, указывая цель адской машине. Огонек на пульте зажегся ровным зеленым цветом и «кирпич» едва заметно шевельнулся, выпустив невидимые опорные конечности, одновременно служившие контактами детонатора. Теперь если кому-то придет в голову поднять устройство, дурака разнесет на молекулы.
– Эй, подруга! – окликнули ее. К ней спешила, спотыкаясь на высоких каблуках, ярко размалеванная дамочка с длинными вьющимися волосами. – Это моя территория. Убирайся!
Глаза проститутки были раскрашены столь устрашающе, что занимали едва ли не половину лица. Грета ужаснулась – должно быть, это невыносимо тяжело день напролет хлопать ресницами длиной в добрых полтора сантиметра. Истинный возраст женщины не смог бы определить даже патологоанатом.
– Успокойся. Я не по этому делу, – отрывисто бросила она, на всякий случай запуская программу обаяния.
– Я давно за тобой гляжу! Этот квартал – мой! Я Мануэлю скажу. У него с чужими разговор короткий – враз морду почикает.
– Да ради всего святого – не нужны мне твои дойные мешки! – отмахнулась Грета. Ее внимание было приковано к стоящему возле машины типу.
– Да? – все еще подозрительно оглядывая ее, но уже сомневаясь в ее намерениях, протянула местная обитательница. – А мне показалось – ты тут как раз по делу.
Грета покачала головой и заставила себя улыбнуться, растапливая лед недоверия:
– Просто слежу за одним знакомым.
– За знакомым? Так ты не из наших?
Ядовито-сладкий шлейф дешевых духов распространялся от ее собеседницы, забивая уличную вонь.
– Мой парень, кажется, вздумал наставить мне рога, – поделилась Грета.
– Решила подловить его, да? – уже сочувственно поинтересовалась женщина.
– Я думала, мы поженимся… Он обещал…
Проститутка посмотрела на нее с выражением извечной женской солидарности. Еще немного, и она лично открутит голову наглецу, охмурившему эту молоденькую дурочку. Господи, и откуда они такие берутся? На мгновение тень ревнивого подозрения вновь зашевелилась в ней:
– К кому он ходит? Я всех в округе знаю.
– Ни к кому. Берет свою секретаршу и запирается с ней в какой-нибудь дыре на пару часов. А мне говорит, что попал в пробку по пути с работы. Сволочь. Нашел на кого меня променять – ни рожи ни кожи!
Женщина несмело улыбнулась. Улыбка явно далась ей с трудом, и она не имела ничего общего с профессиональной гримасой, которой она одаривала потенциальных клиентов.
– Ладно, – быстро оглянувшись по сторонам, произнесла она. – Я посмотрю, чтобы Мануэль не появился. Он чужих не любит. Только ты недолго. Иначе мне тоже влетит.
– Договорились! – радостно согласилась Грета. – Дождусь, как эта парочка появится. Хочу в глаза мерзавцу посмотреть. Представляешь, я чуть было не решила оставить от него ребенка!
– Что же ты! – укоризненно попеняла женщина. – Кто же в наше время верит этим обезьянам? У них одно на уме.
Грета ответила ей выразительным взглядом.
– Я лучше там постою. На том конце квартала, – сказала она, прикидывая радиус вероятного разлета осколков. – Чтобы не спугнуть. Как выйдут, пойду им навстречу. Да и тебя оттуда лучше видно.
– Как знаешь, – пожала плечами ее собеседница. – Ладно, мне пора на работу. Если что, я тебе рукой махну. Тогда бросай все и сматывайся – Мануэль шутить не любит.
И вот теперь метка ползла в район Менгала.
Сидя на заднем сиденье такси, Грета возбужденно потирала руки: наконец-то ей представился случай проявить инициативу. Она терпеть не могла роль пассивного наблюдателя. С самого детства она привыкла заводить в себе невидимую пружину, преодолевать себя, быть на гребне, чувствовать себя компетентной, нужной стране, чтобы не превратиться однажды в то, чем ей казалась мать – в сытую домашнюю крольчиху в дорогих шмотках, не имеющую других забот, кроме производства потомства и ублажения своего мужчины-завоевателя. И вот теперь она плюет на все – на себя, на свои убеждения, на страну, которая отправила ее сюда и сделала тем, кто она есть – и все это ради него, того самого мужчины-завоевателя, существование которого всегда подвергала сомнению. Скажи ей кто-нибудь еще год назад, что она наплюет на свой долг ради какого-то самца, – и она сломала бы наглецу шею. А теперь она – расчетливая, неуловимая и трезвомыслящая убийца, холодный профессионал – действует подобно начитавшейся любовных романов и сошедшей с ума молоденькой интеллектуалке, готовой на все ради обладания предметом страсти: каким-нибудь моложавым преподавателем истории или литературы, красиво трактующим на своих лекциях вечные истины. В ней словно поселилось новое существо, трепетное, ранимое. Оно осмеливалось приказывать ее железной основе, и основа подчинялась. Это состояние раздвоенности удивляло ее. Страх, обреченность и ожидание чего-то светлого переплетались в ней.
Из глубин памяти всплыла порывистая, дерганая мелодия, одна из тех запрещенных песенок, что частенько тайком слушала ее нанюхавшаяся дури мамочка:
Купи мне, о Боже, городскую ночь.
На тебя надеюсь – ты должен помочь,
Покажи мне, как любишь заблудшую дочь:
Купи же мне, Боже, городскую ночь…
И так же, как ее мама, которую однажды увели двое старавшихся казаться респектабельными парней в штатском, прикрыв глаза, она невольно начала отмахивать рукой заводной ритм. Ей было некого стесняться: развалюха-такси была автоматической – место водителя пустовало. Она сказала себе: здорово диктовать свою волю обстоятельствам, а не наоборот.
О себе она не думала. Просто заставила выключиться область мозга, ответственную за инстинкт выживания. Единственное, что ее тревожило, – боязнь не успеть. Боязнь того, что упрямый Лонгсдейл успеет допросить свидетеля и смыться раньше, чем она доберется до места: на улицах творилось черт знает что. Но она успела. Недвижная пульсирующая метка прочно приклеилась к карте, которая, стоило прикрыть глаза и сосредоточиться, загоралась стараниями ее невидимого помощника.
Проверившись, она вошла в тесную подворотню, где никто не мог ее видеть. Сумочка была неимоверно тяжела – брусок самодвижущейся мины, замаскированный под грязный кирпич, оттягивал плечо. Грета с облегчением избавилась от смертоносного груза, опустив его на край тротуара так, чтобы ничто не мешало мине соскочить на проезжую часть. Любая канава или яма на пути станут для устройства непреодолимым препятствием, и ее миссия провалится.
Она выглянула из-за угла. Мордастый тип скучал, опершись о капот; с противоположной стороны улицу перекрывала тускло блестящая жижа, еще через квартал и без того тесная проезжая часть резко сужалась. Определенно, обратно их автомобиль поедет здесь, чтобы через пару переулков выскочить на оживленную Тандано.
Она сунула руку в сумочку и пощелкала маленьким пультом, указывая цель адской машине. Огонек на пульте зажегся ровным зеленым цветом и «кирпич» едва заметно шевельнулся, выпустив невидимые опорные конечности, одновременно служившие контактами детонатора. Теперь если кому-то придет в голову поднять устройство, дурака разнесет на молекулы.
– Эй, подруга! – окликнули ее. К ней спешила, спотыкаясь на высоких каблуках, ярко размалеванная дамочка с длинными вьющимися волосами. – Это моя территория. Убирайся!
Глаза проститутки были раскрашены столь устрашающе, что занимали едва ли не половину лица. Грета ужаснулась – должно быть, это невыносимо тяжело день напролет хлопать ресницами длиной в добрых полтора сантиметра. Истинный возраст женщины не смог бы определить даже патологоанатом.
– Успокойся. Я не по этому делу, – отрывисто бросила она, на всякий случай запуская программу обаяния.
– Я давно за тобой гляжу! Этот квартал – мой! Я Мануэлю скажу. У него с чужими разговор короткий – враз морду почикает.
– Да ради всего святого – не нужны мне твои дойные мешки! – отмахнулась Грета. Ее внимание было приковано к стоящему возле машины типу.
– Да? – все еще подозрительно оглядывая ее, но уже сомневаясь в ее намерениях, протянула местная обитательница. – А мне показалось – ты тут как раз по делу.
Грета покачала головой и заставила себя улыбнуться, растапливая лед недоверия:
– Просто слежу за одним знакомым.
– За знакомым? Так ты не из наших?
Ядовито-сладкий шлейф дешевых духов распространялся от ее собеседницы, забивая уличную вонь.
– Мой парень, кажется, вздумал наставить мне рога, – поделилась Грета.
– Решила подловить его, да? – уже сочувственно поинтересовалась женщина.
– Я думала, мы поженимся… Он обещал…
Проститутка посмотрела на нее с выражением извечной женской солидарности. Еще немного, и она лично открутит голову наглецу, охмурившему эту молоденькую дурочку. Господи, и откуда они такие берутся? На мгновение тень ревнивого подозрения вновь зашевелилась в ней:
– К кому он ходит? Я всех в округе знаю.
– Ни к кому. Берет свою секретаршу и запирается с ней в какой-нибудь дыре на пару часов. А мне говорит, что попал в пробку по пути с работы. Сволочь. Нашел на кого меня променять – ни рожи ни кожи!
Женщина несмело улыбнулась. Улыбка явно далась ей с трудом, и она не имела ничего общего с профессиональной гримасой, которой она одаривала потенциальных клиентов.
– Ладно, – быстро оглянувшись по сторонам, произнесла она. – Я посмотрю, чтобы Мануэль не появился. Он чужих не любит. Только ты недолго. Иначе мне тоже влетит.
– Договорились! – радостно согласилась Грета. – Дождусь, как эта парочка появится. Хочу в глаза мерзавцу посмотреть. Представляешь, я чуть было не решила оставить от него ребенка!
– Что же ты! – укоризненно попеняла женщина. – Кто же в наше время верит этим обезьянам? У них одно на уме.
Грета ответила ей выразительным взглядом.
– Я лучше там постою. На том конце квартала, – сказала она, прикидывая радиус вероятного разлета осколков. – Чтобы не спугнуть. Как выйдут, пойду им навстречу. Да и тебя оттуда лучше видно.
– Как знаешь, – пожала плечами ее собеседница. – Ладно, мне пора на работу. Если что, я тебе рукой махну. Тогда бросай все и сматывайся – Мануэль шутить не любит.