Поль Игорь. Несущий свободу

   – Правда?
   – Да. Голова у вас соображает. Вы не из тех хитрых куриц, которые только и думают, как бы семью завести. И характер у вас что надо.
   – Жаль, – сказала она. – Я думала, не поэтому.
   – В каком смысле?
   Она улыбнулась:
   – Ладно, забудьте. Наверное кожа у вас, как у слона.
   – А, так вы об этом? – сказал он небрежно. – Так это у вас скоро пройдет. Больше я вас обольщать не стану. Должен же я был привлечь вас на свою сторону.
   Ханна вздрогнула, будто от пощечины. Обольщать? Привлечь? Господи, так вот в чем тут дело! Идиотка! Загляделась на голубые глазки!
   – Нет-нет, вы не так меня поняли, – оправдывался он, точно мальчишка. – Я совсем не то хотел сказать. Не могу объяснить вам, в чем тут дело. Нельзя мне.
   – Я знаю, – тихо сказала она, разглядывая рисунок обоев. – Ваш дружок сказал – вам нельзя проговориться. То, что у вас внутри, убьет вас. Можете не говорить. Не хочу, чтобы вам было больно.
   – Спасибо.
   – Это был гипноз?
   – Нет.
   – Зачем я вам?
   – Не знаю. Я теперь ничего не знаю. Цель утеряна.
   Она зябко поежилась – от слов его сквозило холодом.
   – Вы еще не согрелись?
   – Наверное, я простудилась, – ответила она виновато.
   – Вам бы выпить горячего. Я спущусь к хозяину. У меня осталось немного денег. Может, вина раздобуду.
   – Нет, останьтесь, – она снова взяла его за руку. – Одной мне тут жутковато.
   – Знаете что? – вспомнил он. – У меня есть кукуруза. Поешьте, станет легче.
   Он поймал себя на мысли, что успокаивает ее, будто дитя.
   – Что-то мне и в самом деле нехорошо, – призналась она.
   Он не ответил – замер, прислушиваясь. Тихо поднялся, выключил свет, снова выглянул на улицу. Выглянул как раз вовремя, чтобы заметить шевеление на крыше дома напротив.
   – Что вы там увидели?
   – Не бойтесь, – успокоил он. – Только к окну не подходите. Кто знает, что у них на уме. Еще решат, что вы моя сообщница.
   – Да кто там? – встревожилась она.
   – Снайперы, кто ж еще.
   – Вас убьют, – сказала она. – Вы сами не хотите жить, потому и остались.
   Он пожал плечами:
   – К чему тянуть? Утром или сейчас – какая разница?
   – Не знаю. Наверное, я не такая, как вы. Когда этот рыжий на меня пистолет наставил, я думала, что каждая минута жизни – чудо. А у вас еще целая ночь. Неужели вам совсем не хочется жить?
   Он вгляделся в ее лицо. В темноте глаза ее были как черные провалы.
   – Вы спите, ничего не бойтесь. Я покараулю.
   – Когда вы рядом, я не боюсь, – тихо сказала она. Так тихо, что казалось, будто говорит сама с собой. – Вы сильный. И добрый. Я такие вещи чувствую. Вы потому в меня не выстрелили. Я знаю. Вы на Джона похожи.
   – Глупости говорите. Я – и похож на полицейского. Спите. Вы устали.
   – А…
   – Что?
   – Да нет, ерунда.
   – Да говорите же.
   – Мне холодно. Вы не могли бы помочь мне согреться?
   – Согреться?
   – Ну, лечь рядом. Меня знобит. Если вам неприятно, то, конечно… – она пожала плечами под одеялом.
   – Нет-нет, – испугался он. – Вы не подумайте…
   – Это вы не подумайте. Ничего такого. Просто…
   – Да ладно вам. Не чурбан же я.
   Он осторожно прилег рядом. Пистолет и сумку положил на пол, у изголовья. Одно движение, и он вооружен. Жар ее тела проникал до самого сердца. Он почувствовал себя неуютно. Он… и она. Женщина из другого мира. Невероятно.
   – Я же просила вас, – возмущенно прошептала Ханна. – Ну, представьте, что я ваша сестра.
   – У меня нет сестры.
   – А родители у вас есть?
   – Тоже нет. Они погибли.
   – Простите.
   – Ничего. Спите. – Он дернулся от ее прикосновения.
   – Что это? Кровь? Да вы ранены! – Она склонилась над ним, встревоженно заглянула в глаза. – Почему вы не сказали? Я вас перевяжу.
   – Не зажигайте свет. Это царапина.
   – Ничего себе царапина! У вас кровотечение.
   – Пустяки.
   – Повернитесь на бок, – скомандовала она. – Ничего не вижу. Больно?
   – Немного. – Прикосновение ее пальцев наполняло его райским блаженством.
   – Как вы думаете, простыня сгодится?
   – Еще чего. Да на ней тут такое вытворяли! Откройте сумку, там есть бинты. И кровеостанавливающая мазь. Такой пузырек с кнопкой.
   Он дернулся, закусил губу. Подумал: да, медсестры из нее не выйдет.
   – Я вижу – вам больно. Я не очень умею этим пользоваться.
   – Ничего. На самом деле мне приятно. У вас очень нежные руки.
   Он почувствовал ее улыбку. Не повернул головы, не увидел – именно почувствовал. На этот раз ее прикосновение не принесло боли: Ханна осторожно гладила его по плечу. Он боялся дышать.
   – А без бороды вам лучше, – шепнула она.
   – Я небрит. Исколете себе все пальцы.
   – Интересно, как вы таким стали? Ведь чтобы жить так, надо всех ненавидеть.
   Он ответил, глядя в темноту, голос его был исполнен убежденности:
   – На Хаймате обязательно нужно что-нибудь ненавидеть. Иначе с ума сойдешь.
   – На Хаймате? – переспросила она. – Так вы из… ой, простите. Я знаю, вам нельзя. Ради бога, не сердитесь.
   – Вы вся горите.
   – Да.
   – Если бы у меня была такая сестра, как вы, я бы к ней никого не подпускал.
   Она положила голову ему на плечо. Ничего не ответила. Щека ее была как камень, долго лежавший на солнце. Так же раскалена и суха.
   – Вы очень красивая женщина, Ханна. Не знал, как вам это сказать.
   – Благодарю за комплимент. – Он снова почувствовал ее улыбку.
   – Никакой это не комплимент. Я бы и рад выговориться, да не получится. Я вчера был в церкви. Слыхали, что такое исповедь?
   – Конечно, – удивленно ответила она. – Я же христианка.
   – Христианка! Вы шутите.
   – Ничуть. У меня и крестик есть. Вот, смотрите.
   – Этот святоша сказал, что они закрыты. Будто я в мясную лавку забрел. А у самого в кармане пистолет. Представляете?
   – Ужасно. – Губы ее щекотали кожу.
   На какой-то момент безумный порыв – взять да и заснуть вот так, в обнимку с этой неземной женщиной, и пусть копы идут на штурм – овладел им. Он припомнил свой давешний сон – там, под дождем, – и сказал мальчику с испуганными глазами: «Сукин сын, все-таки ты меня не обманул. Дал с ней увидеться». И мальчик кивнул ему с важным видом. А потом он спустил курок, и затылок коротко стриженного человека разлетелся на куски. И девушка отчаянно закричала, так, что зазвенело в ушах. Он проснулся, схватил пистолет, резко сел, готовый к бою. Дождь по-прежнему шумел по крыше, сон и реальность причудливо переплелись, женщина с белеющим в темноте лицом испуганно спросила:
   – Что случилось?
   – Я что-то слышал.
   Она объяснила, будто оправдываясь:
   – Я просто молилась.
   – Вы что, на самом деле в Бога верите? – спросил Хенрик.
   – Не знаю, – ответила Ханна. – Может быть. Привычка такая – молиться, когда страшно. Все равно как пальцы на счастье скрестить. Так хочется немножко счастья. Везенья.
   Хенрик сказал:
   – В школе мы много молились. Утром, перед отбоем, и перед каждым приемом пищи.
   – Это ничего не значит.
   – Конечно, это ничего не значит. Я в это не верю. Если бы Он был на самом деле, он бы такого безобразия не допустил. Некоторые церковники – они мне сытых крыс напоминают. И что меня вчера ударило – сам не пойму. Я на исповедях всегда отмалчивался. Меня за это наказывали. Стоять на коленях в деревянной будке! Признаваться в самом сокровенном человеку, даже лица которого не видишь! Есть в этом что-то унизительное.
   Он почувствовал: «стрекоз» за окном стало больше. Он опустил руку и на ощупь отыскал коробочку глушилки.
   – Как необычно вы сказали. «Перед приемом пищи».
   – Ох, до чего же вы въедливы! Молились-то от страха?
   – Не спится. Хочу спать и не могу. А вы во сне звали какую-то женщину.
   – Женщину?
   – Да.
   – Наверное, я просил ее не кричать, – сказал он тихо.
   – Бедный.
   Ханна погладила его по груди. Кажется, она делала это непроизвольно.
   – Ваша женщина: как она выглядела?
   – Темнокожая. Скорее, мулатка. Длинные волнистые волосы. Выразительные брови, – внезапно он замолчал, пораженный догадкой.
   – На улице Селати тоже убили женщину. В газетах писали, она кричала, – задумчиво произнесла она.
   – Да.
   – Зачем вы это сделали? Это ведь были вы, да?
   – Давно вы догадались?
   – Еще там, в развалинах.
   – Я же говорю – голова у вас соображает.
   – Вы не ответили.
   Он прислушался: чип будто умер. Он решился, выпалил, будто бросаясь в холодную воду:
   – Надо убивать, чтобы не быть убитым самому – так меня учили. Никто не может от этого уйти. Мы ведь на войне. Только не все это понимают. А мне очень хотелось выжить.
   – Зачем?
   – Чтобы отомстить, зачем же еще? Они убили моих родителей. А из меня ручную собаку делали. Знаете, как из малолетних бандитов готовят убийц, преданных родине, которую они терпеть не могут? Там ведь регулярно мозги промывают, гипновнушения делают, оттуда все страшно верными гроссгерцогу выходят. Только я их так ненавидел, что все их внушения со временем рассасывались. Ничего они со мной сделать не смогли. Наверное потому меня и сунули в… ну, неважно. Там, где я оказался, безбашенные нужны. Безбашенность там – основа, нормальные там не выдерживают.
   – Расскажите еще, – попросила она.
   – Про что?
   – Про себя.
   – Интервью берете? – Он попытался разозлиться, но у него ничего не вышло. Злость будто умерла, не дожидаясь утра.
   – Да нет, что вы. Мне по-человечески интересно. Все, что вы пережили, – ужасно. Таких испытаний хватит на много обычных людей.
   Он усмехнулся:
   – Это там, у вас. Здесь многим и похуже приходится. А рассказывать нельзя – умру.
   – Жаль. Я не знала, что в рейхсвере служат парни вроде вас.
   – Дикие?
   – Нет, не белые.
   – Полно. Их суют в самые гиблые места. Совсем по Ницше: умрите в нужное время.
   Она молчала так долго, что он начал беспокоиться – не уснула ли? Хотелось, чтобы она спросила что-нибудь еще. Он и не подозревал, как это хорошо, когда можно кому-то довериться. Во всем. От окна тянуло холодком, и ему сейчас не верилось, что они в тропиках. Ливень унес тепло. Влажный холод напомнил ему о доме. Не о том, где побудка в пять тридцать, а потом зарядка с голым торсом. О настоящем, о том, где у него был свой крохотный уголок, детская; когда осень приносила дожди, его окно запотевало в точности как это.
   – Вам ведь действительно ничего не угрожает. Там, снаружи, полицейские. Им нужен только я.
   Она молчала.
   – Это так странно, что мы встретились.
   – Жизнь, – наконец, сказала она. – В ней так много странного. Я и вы – вместе, в этом домишке. Вы думаете о том, что хотели меня убить. Я думаю о том, что могу остановить войну. Наша встреча выглядит нисколько не более странно.
   Страх покинул его.
   – Я совсем размяк, – сказал он удивленно. – Эти минуты, когда я тут заснул, это первый раз за трое суток. Теперь, когда цели нет, твердость вроде и ни к чему. Вы, наверное, сейчас уйдете?
   Она смотрела на него со странной смесью презрения и жалости. И чего-то еще. Любопытства? Страха? Он не знал названия. Он слушал ее взволнованное дыхание. Молча ждал.
   Она спросила:
   – Зачем вы меня спасли?
   – Не знаю. Честное слово. Будто толкнуло что-то.
   – Я так и не сказала вам спасибо.
   – Не говорите глупостей. Я просто…
   – Что?
   – Ничего.
   – Я вас не брошу. – Он почувствовал, как ее горячие пальцы пробегают по груди, изучают лицо. – Мы что-нибудь придумаем. Вместе.
   – Я привык все решать сам.
   – Я и не спорю.
   – Не могу спать, – сказал он. – В последнее время мне стали сниться страшные сны.
   Она прижалась к нему теснее.
   – Мне тоже.
   – Что это вы делаете?
   Она дотянулась до его губ. Поцеловала. Зашипела, как кошка, от боли: запекшиеся губы норовили потрескаться.
   – Что вы там говорили о правилах? Когда боишься умереть? – спросила она.
   – У вас жар.
   – Мы можем говорить по-английски?
   – Это еще зачем?
   – В нем нет разницы между «ты» и «вы».
   Она склонилась над ним, глянула изучающе. Снова поцеловала, как куснула.
   – Обещай мне одну вещь. Пожалуйста.
   – Какую?
   – Если там окажется Джон… не стреляй, ладно?
   – Ладно.
   – Обещаешь?
   – Да. Не волнуйся – я всегда держу слово.
   – Я не волнуюсь. Ты и вправду сильно небрит. – Она прильнула к нему всем телом, он ощутил упругую мягкость ее груди, жар в голове – чип включился без команды.
   – Сестра, да? – спросил он, задыхаясь.
   Она закрыла ему рот поцелуем. Комната плыла к чертям, и ему больше не было дела до штурмовой группы, чьи прицелы сканировали стены.
   – Время от времени мужчине нужна женщина, как нужна домашняя пища. – Перевод Ницше на английский дался ему с трудом.
   От ее поцелуев на губах оставался привкус железа.
   – Должно быть, чистеньким дамочкам вроде тебя нравятся грязные типы.
   – Господи, да заткнешься ты, наконец? – Она никак не могла справиться с застежками чужого платья.
   Он удержался от соблазна рвануть на ней тонкую ткань. Вместо этого, дрожа от нетерпения, помог ей расстегнуть пуговицы. В конце концов, это платье было ее единственной одеждой.
   Последняя сигарета приговоренному, снова подумал он. И еще: да пошла она, эта война.
   А вслух сказал:
   – Глядя на тебя, хочется жить.
   Но она не понимала по-немецки. А он не решился перевести.

70

   Комиссар Гебуза не раз встречался с новым председателем совета директоров на приемах у мэра; после разгрома банды боевиков Вернер Юнге – в знак признательности заслуг полиции – даже приобрел для Управления десяток новых автомобилей. Но никогда прежде Юнге не удостаивал его личным звонком, да еще по закрытому каналу. Минута такого разговора стоила дороже наручных часов комиссара.
   О Юнге в городе знали многое, но это многое было полно противоречий. Поговаривали, что он возглавлял подразделение одного из транспланетных концернов на Гатри и поднял его из полуразрушенного состояния. Кто-то считал, что он немец – из-за его имени; кто-то был совершенно уверен, что он родился на Викинге в семье влиятельных политиков. В репортажах со светских раутов он мелькал в компании высших чиновников стран Альянса. В его официальных документах зияли необъяснимые пустоты, впрочем, совершенно естественные для бизнесмена такого калибра. Достоверно было известно лишь одно: рейс, которым Юнге однажды прибыл на Фарадж, был с Кембриджа.
   – Я хотел поговорить с вами конфиденциально по поводу этого серийного убийцы. Наш персонал очень обеспокоен. Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока такой человек разгуливает по городу.
   – Вам незачем волноваться, сеньор Юнге, – с гордостью ответил начальник полиции: он любил при случае подчеркнуть свою значимость, и значимость возглавляемого им Управления. – Можно сказать, что парень у нас в руках. Мои люди окружили его. Ждем только, когда прибудет спецназ из Пуданга.
   – Зачем же ждать? Не лучше ли будет арестовать его прямо сейчас? Надо успокоить общественность.
   – Понимаете, кроме него в доме другие люди, он может взять заложника. Я не хочу ненужных жертв, он и без того уже наделал трупов. И с ним еще его сообщница. Она может пострадать при штурме.
   Юнге сложил руки на столе, словно примерный школьник. Мягко пояснил:
   – У нашей службы безопасности имеются неопровержимые свидетельства того, что эти люди – и девушка в том числе, – действуют во вред компании. Не хочу утомлять вас излишними деталями… назовем это корпоративным захватом. Их цель – дискредитировать руководство. Посеять слухи. Поймите меня правильно. Если бы вдруг что-то случилось – досадная случайность при штурме, если бы вдруг эта девушка погибла… вы могли бы быть уверены, что за вами было бы все влияние, что мы имеем. Вся мощь компании – к вашим услугам. При самом неблагоприятном развитии событий – лучшие адвокаты.
   – Все же лучше подождать утра, сеньор Юнге. Вы уж мне поверьте, в таких вещах я разбираюсь.
   – Я и не сомневаюсь в вашей компетенции. Более того, считаю, что человек с вашим опытом заслуживает большего. Например, места начальника криминальной полиции в Пуданге.
   – Благодарю, сеньор Юнге. Я и не знал, что место вакантно.
   Юнге сверлил его взглядом бесцветных глаз. Лицо его было бесстрастно.
   – Грядут большие перемены, дорогой комиссар. Очень большие. Много мест может оказаться вакантными в ближайшие несколько дней. Вы не можете не понимать, что «Саворский Алюминий» сохранит свое влияние при любом режиме. Но люди – ваши люди, комиссар, – они не должны пострадать. Они нужны этому городу. Лучше бы погиб этот убийца, чем один из ваших парней.
   Начальник полиции сцепил руки под столом и кивнул.
   – Я тоже так считаю, – выдавил он. – У моих ребят семьи.
   – Вот-вот. Было бы очень хорошо, комиссар, если бы ваши люди не рисковали понапрасну. У вас ведь нет специального оборудования? Ошибка будет вполне объяснима. Президент говорит: сорную траву необходимо вырывать с корнем. Не будет беды, если этот убийца не сможет открыть ответного огня. И его сообщница. Наверняка она тоже вооружена. Вы согласны?
   – Вы говорите здравые вещи, сеньор Юнге, – уклончиво промямлил Гебуза, не веря до конца в то, что ему предлагают.
   Юнге склонился к экрану и тихо сказал:
   – Так вы свяжитесь с вашими оперативниками и прикажите им действовать по обстоятельствам. Скажите – под вашу ответственность. Я же гарантирую вам полную поддержку.
   – Я не понимаю, что…
   Юнге сделал нетерпеливый жест.
   – Послушайте, комиссар. Я не даю несбыточных обещаний. Неподалеку отсюда большой город. Я могу сделать так, что вы станете в нем начальником криминальной полиции. Не позднее чем через месяц.
   – А комиссар Карнуччи?
   – Его отстранят от дел.
   – Вы хотите сказать, если я выйду на связь…
   – Нет. Я хочу сказать – если произойдет досадная случайность.
   – И парня убьют?
   – Вместе с сообщницей. Что он такое? Маньяк. Кровожадное животное. Нет причин колебаться. Его подруга ему под стать.
   – Но девушка… если она не станет отстреливаться?
   – Шеф службы безопасности клянется, что она очень изворотлива. Думаю, она попытается сбежать. К тому же она распускает о руководстве компании провокационные слухи. В частности, обо мне. Мы всерьез опасаемся падения котировок. В общем, попытка к бегству – достаточный повод.
   Начальник полиции протянул руку и открыл сейф. Посмотрел на пузатую, темного стекла бутылку. Тяжелый карабин, который он всюду таскал за собой, изображая для окружающих своего парня, ничего не значил: на самом деле он был сентиментальным человеком, ценящим покой и семейный уют. И он не был безгрешен, он вспомнил, как когда-то получил назначение на свой пост: шеф службы безопасности «Алюминия» прозрачно намекнул ему, что недовольные транспортной политикой комиссара «рыбаки» намереваются устранить помеху и что в обмен на некий протокол о намерениях можно получить твердые гарантии нового назначения. И вот он здесь, в кабинете своего нерасторопного предшественника, и человек с бесцветными глазами дает ему понять, что незаменимых людей не бывает.
   – Пожалуй, я должен подумать, – сказал он в надежде, что собеседник сочтет его недостаточно жестким для такого дела.
   Юнге сказал:
   – Ну же, комиссар! Не пренебрегайте моим расположением.
   – Мне очень хотелось бы помочь вам, сеньор Юнге, – потерянно произнес начальник полиции, – только моего приказа не послушают. Такого приказа. Меня перестанут уважать.
   – Перед вами пульт связи, – сказал Юнге. – Вызовите охрану. Поезжайте туда лично. Хотя бы попытайтесь использовать свое влияние. Я никогда не требую от человека больше, чем он может сделать.
   – Я не могу приказать им такое, сеньор Юнге. Это же все равно, что убийство.
   – Не преувеличивайте, – сказал Юнге с презрительной усмешкой.
   – Мои ребята – они для меня как семья. Я не смогу больше смотреть им в глаза, если отдам такой приказ. Уж лучше я останусь тем, кто есть.
   Юнге рассматривал его, словно увидел впервые. Лицо его снова застыло, потеряло выражение, было невозможно угадать, какие мысли роятся в его голове.
   – Ну уж нет, друг мой. Никем вы не останетесь. Это я вам устрою, – сказал он после долгого молчания. – У нас тут имеются любопытные документы. Пахнет трибуналом в военное время. Лучшие юристы будут работать против вас. У вас ведь дети, я не ошибся?
   – Не ошиблись. Двое.
   – Так я буду ждать известий об этом деле. До четырех утра… комиссар. После будет поздно. Просто скажите два слова – «произошла ошибка». Вас поймут.
   Изображение исчезло.
   Гебуза долго сидел, положив руку на пульт связи. Стоит шевельнуть пальцем, и через полчаса он будет на месте, там, где среди дождя его люди со всех сторон обложили опасного зверя. Но он не мог найти в себе сил прикоснуться к сенсору вызова.
   Супруга позвонила ему снизу, спросила сонным голосом:
   – Дорогой, ты не собираешься прилечь?
   – Прости, очень много работы, – сказал он виновато. – Не жди меня.
   – Завтра у тебя снова будет высокое давление.
   – Что делать, служба.
   – Милый, не надо так себя похлестывать. Ты знаешь о чем я.
   Он посмотрел на стакан, непредусмотрительно оставленный среди бумаг на рабочем столе.
   – Да тут всего на пару глотков, чтобы немного взбодриться.
   Изабель взглянула на него с сочувственной улыбкой. Сказала, прежде чем разорвать связь:
   – И не пей больше этого ужасного кофе из дежурки.
   Принужденно улыбнувшись, он послал ей воздушный поцелуй и схватил стакан сразу же, как только ее лицо погасло. От вкуса теплого рома его едва не стошнило. И еще было тошно от мысли об очереди за бесплатным супом. В конце концов, что он теряет? Квартиру на месте камеры предварительного заключения?

71

   Ханна долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей не хотелось, чтобы этот мужчина услышал в ее голосе омерзение, какое она сейчас испытывала сама к себе. Перед глазами, как наяву, стояла отвратительная картина, новостные каналы смаковали ее во всех подробностях: человек с головой, разбитой на куски, и девушка на ступенях; колени неестественно вывернуты, чулки на длинных босых ногах порваны, туфли почему-то валяются поодаль. И кровь. Все вокруг в крови – стены, ступени. Одежда убитых насквозь пропиталась ею. Тишина, нарушаемая монотонным шумом дождя, была невыносима. На ум не пришло ничего лучше, кроме как: «Ну я и дура». Она и не заметила, как произнесла это вслух.
   Мужчина рядом пошевелился, в смятении она обнаружила, что лежит, устроившись у него под мышкой, его большая теплая рука покоится у нее на бедре. Он погладил ее по голове. Оказывается, все это время он не спал, смотрел на нее. Пальцы его спустились ниже, нежно коснулись щеки, скользнули по шее. Его прикосновения обжигали. Удивительно, как он нежен. Просто невероятно. Совсем как… Глазам стало горячо.
   Он шептал что-то ласковое, успокаивающее, бессвязное, и все гладил ее по голове, точно маленькую. Она была как каменная. В ней проснулась какая-то обреченная досада, злость на дурацкое стечение обстоятельств, на свою неуклюжую жизнь, на судьбу, что вечно манила ее чем-то ярким, несбыточным, а после вместо приза норовила подсунуть пустую коробку. Тоже мне… нашлась Ковальски, изводила она себя едкой иронией. Слезы упорно просачивались через плотно стиснутые веки, текли по щекам. Она боялась открыть глаза, чтобы он не прочитал в них то, что бушевало у нее внутри.
   – Не казнись так, – прошептали его губы у виска. – Не надо.
   Она вся сжалась, беспредельная ненависть охватила ее. Вспомнилось, что он нес перед тем, как… Надо же, философ. Ницше цитирует. Убийца. Да у него, наверное, на каждый выстрел цитата припасена. А Джон сейчас там, среди дождя, сходит с ума от страха за нее. Это было уже слишком: приходилось спасать не только этот мир, но и его тоже. И что, интересно, он обо всем этом подумает? Она прекрасно знала его отношение к честности, его старомодную провинциальную непреклонность в отношении верности; головы того, кто хотел развязать эту бойню, будет недостаточно, чтобы заставить его понять, почему она так поступила, почему связалась с этим убийцей полицейских. Даже ей самой объяснение, что она хотела предотвратить войну, казалось неубедительным, надуманным.
   Она резко отодвинулась от него в темноте. Кровать скрипнула.
   – Я вспомнила, – произнесла она, по-прежнему не открывая глаз.
   – Вспомнила что? – спросил он растерянно.
   – Все. Про этого вашего Арго. Он связан с Юнге. Юнге – белый. Из бошей. Большая шишка в «Саворском Алюминии». Это он меня заказал. Как кусок мяса… похотливый козел.
   – Не изводи себя. Все уже позади. Успокойся. – Он попытался снова погладить ее. Она оттолкнула его руку. Отвернулась и вытерла глаза.
   – Это вовсе не истерика. – Голос ее звучал твердо, она взяла себя в руки. – Я действительно вспомнила. Месть тут ни при чем. Перед тем как выстрелить, Арго сказал, что Юнге не прощает проколов. И что мне нельзя к нему. Он боялся, что его хозяин узнает про мою связь с вами. Про то, что вы живы и приехали в Дендал. А то, что именно Юнге заказал меня, просто стечение обстоятельств.
   Он молчал.
   – Ну? – Ненависть туманила ей голову, она плохо понимала, что делает, совсем как там, в комнате со стеклянной стеной. – Чего ты ждешь?
   Он не сводил с нее глаз.
   – Теперь у тебя есть цель, действуй же! Меня везли мимо их конторы – большое здание из полированного камня. Улица Лахев. Это в самом центре, недалеко от набережной.