Поль Игорь. Несущий свободу

   Джон представил, как она спит в своем неуютном гостиничном номере: уютно свернувшись калачиком, из-под сбившегося одеяла видна коленка, щека на ладони, на губах улыбка, отсветы рекламы раскрашивают лоб. Завтра все решится, подумал он. Завтра мы возьмем этого Нуэньеса. Если он здесь, у него не осталось ни единой лазейки. Теперь это вопрос времени.
   Он улыбнулся своим мыслям. Сеньора Гебуза ответила на его улыбку. У нее был такой понимающий взгляд. Здесь, в Управлении полиции провинциального городка, она видела много мальчиков, мечтавших изменить мир и победить зло.

58

   Ветер пенил озеро бурунами, некрасивыми, мелкими и оттого злыми, совершенно не похожими на благородные морские волны. Ночь принесла с собой дождь: тяжелые капли в пыль разбивались о тротуары. Здесь, в городе, дождь производил иное впечатление, не такое, как в джунглях. Здесь он был помехой, тщетно пытался исправить то, что нагородили люди, размывал фундаменты, уносил и хоронил в укромных местах мусор.
   Подняв воротник, Хенрик шел по городу в поисках укрытия. Вода стекала по лицу, он слизывал с губ терпкие капли. Он чувствовал, как близка цель; как никогда боялся сделать ошибку: нарваться на патруль или дать услышать себя модулям наблюдения, во множестве рыскавшим по укромным углам. Приходилось все время двигаться, переходить с места на место, прислушиваться к слабым сигналам поисковых радаров и далеким звукам двигателей, напряженно вглядываться в пелену дождя. В движении было его спасение. Но свинцовая усталость постепенно брала свое, память выкидывала странные фокусы, то и дело он ловил себя на мыслях о женщине, которую должен был убить этим утром.
   Дождь барабанил по крышам машин. Потрясающие вещи она говорила. «Должно быть, она любит вас». Хенрик гадал: поняла ли она, что он собирался сделать? Ее попытка бежать выглядела такой наивной, она была точно котенок, прячущийся в спасительную темноту под шкафом. Он не отметил никакого усиления активности полиции, ничего необычного, и это еще больше выводило его из равновесия: он не мог признаться себе, что она его не выдала. Ее поведение искажало привычное представление о мире, было против правил. Он был зол на себя, потому что понимал: она поверила ему, приняла его сторону, и сделала это не из страха. А он пытался ее убить. Он поступал, как трус.
   Такие мысли заставляли ежиться сильнее, чем от насквозь промокшей одежды. Он привык, что всем, с кем он сталкивался в жизни, было наплевать на него; привык занимать глухую оборону, был готов дать отпор. По-другому было просто не выжить. Он считал себя порождением ненависти и был по-своему горд этим: ненависть помогла ему остаться самим собой, несмотря на все те истязания, что он перенес. Был горд тем, что назло всем сохранил внутри себя крохотное зерно сопротивления, которое не смогли рассмотреть и уничтожить многочисленные дрессировщики, подавлявшие в нем волю к жизни. Он подумал со страхом, что должен во что бы то ни стало остаться собой. Задушить ростки сомнений и слабости. Он должен остаться собой, должен остаться холодным и жестоким, хотя бы ради того, чтобы суметь дойти до конца с достоинством, которого у него не смогли отнять. Те, кто помыкал им всю жизнь, должны узнать: все это время он лишь притворялся покорным, выжидал, чтобы нанести ответный удар.
   Но ненужные мысли упорно возвращались и жалили душу. «Ты единственный, кто смотрел на меня с сочувствием», – сказала Грета той последней ночью. Он остановился и прислонился к стене. Нет, так не бывает, убеждал он себя. Она говорила это от страха. Или от одиночества. Это было невыносимо – сопротивляться вере в существование человека, которому ты нужен. Люди в домах вокруг казались бесплотными духами, существами из другого измерения. Он чувствовал себя пришельцем, попавшим в чужой мир, где ни одно существо не признавало его своим. Почему-то ему вспомнился круглый пушистый шарик из дома на улице Мату, тоненький лай, предупредивший его об опасности. Он беспокоился – не забыл ли старик-хозяин дать щенку еды.
   Он увидел огонек, мерцавший в пелене дождя. Чувство одиночества толкнуло его, он неуверенно шагнул раз, другой… Расправил плечи и с видом человека, знающего, что делает, поднялся по ступеням. Несмотря на комендантский час, над входом в церковь горел свет. Тяжелая дверь оказалась незапертой. То же чувство побудило его войти. Небольшой зал был безлюден, свечи горели у безвкусно разукрашенного алтаря. Пахло сырым камнем. Белые изваяния равнодушно смотрели на него пустыми глазницами. Хенрик осторожно присел на край деревянной скамьи. Вода с его брюк ручьем стекала на пол. Ноги гудели, тело требовало отдыха. А что до боли в груди, то он к ней уже привык. Глядя на мерцающие огоньки, с удивлением прислушивался к себе: желание рассказать все открыто, без утайки, после стольких лет молчания захватило его. То, чего безуспешно добивались военные психологи, теперь само рвалось наружу.
   Человек в черной одежде осторожно приблизился к нему, заглянул в лицо. Хенрик молчал: он никогда не был в настоящей церкви, не знал, как нужно вести себя.
   – Мы закрыты, молодой человек, – осторожно сказал священник и покосился на распахнутую дверь, на дождь, хлещущий по ступеням. – Приходите утром.
   Хенрик сказал:
   – Я хочу поговорить.
   – Исповедаться?
   – Нет, я пришел просто поговорить. Поговорить с вами. Мне больше некуда пойти.
   – Сюда приходят разговаривать не со мной – с Господом.
   Хенрик вгляделся в его лицо: ничего неземного, такое же, как у тысяч других. Глубокие морщины избороздили лоб, под глазами мешки. Должно быть, этому парню страшно одиноко в этом каменном мешке, подумал он. Может быть, ему еще более одиноко, чем мне.
   – Я не могу с Господом – я же не католик, – сказал он с горькой усмешкой.
   – Тогда зачем вы здесь?
   – Я же сказал – хочу поговорить с вами. Я слышал, в церкви не разглашают услышанное. Это так?
   – Но вы же не католик, – растерянно произнес священник.
   – Разве тайна исповеди распространяется только на тех, на ком крест?
   – Вам лучше пойти к священнику своей церкви.
   – Да нет у меня никакой церкви! – в сердцах сказал Хенрик. – Я вообще не верю в бога.
   – В таком случае вам требуется не священник, а психотерапевт. Могу порекомендовать хорошего доктора. Неподалеку отсюда. Правда, до утра он вас не примет.
   – Вы что же – смеетесь надо мной?
   Священник отступил на шаг, глаза его блеснули в свете свечей. В кармане его брюк угадывался пистолет. Обычный человек, не чуждый земных страстей, разве что в черной одежде строгого покроя.
   – Если вы не уйдете, я вызову полицию, – нервно сказал он.
   Хенрик тяжело поднялся. Повесил на плечо сумку. С чего он взял, что этот испуганный человек сможет его понять, даже если даст ему выговориться?
   – Ну и черт с вами.
   Слишком долгую историю пришлось бы ему рассказывать. Пришлось бы говорить без перерыва целую неделю. А у него не было и двух дней. К тому же чипу все равно, где убивать. Для него все едино – что окопы, что церковь.
   Он вышел вон. Дождь обрушился на него, спутал волосы. Свет за спиной погас, оставив его в темноте. Хенрик улыбался: сам того не осознавая, священник пробудил в нем уверенность. Мысли обрели ясность. Привычный холод охватил грудь, вытеснив ненужные чувства.
   Он подумал: это все фантазии. Наверное, как раз сейчас ее допрашивают. Может быть, в эту самую минуту она слово в слово пересказывает их разговор.

59

   Посыльный потряс его за плечо. Джон резко сел.
   – Что такое? – спросонья он не понял, где находится. Часы показывали шесть пятнадцать. Дико болела голова.
   – Лейтенант, дежурный просил передать – парня, похожего на вашего убийцу, видели ночью в католической церкви. В восточном секторе, – сказал посыльный, и, зевнув, удалился. Джон услышал, как его шаркающие шаги затихают в коридоре.
   Он бросился одеваться. Нетерпение подхлестывало его, наполняло тело нервной дрожью. День начинался просто отлично.
   Несмотря на раннее утро, в коридорах уже сновали люди в мокрых дождевиках, слышно было, как кто-то кричит в трубку, тянуло запахом сбежавшего кофе и оладьев. Когда он, тщательно выбритый и с приглаженными волосами, поднялся в кабинет заместителя комиссара, немолодая чернокожая женщина в приемной поспешно отставила в сторону чашку с чаем.
   – Доброе утро, сеньор лейтенант, – произнесла она смущенно. – Вас ждут, прошу.
   Хозяин кабинета поставил перед Джоном дымящуюся кружку.
   – Вам уже сообщили? – спросил он. – Придется поставить засады у всех церквей.
   – Лучше возьмите их под наблюдение. По паре «стрекоз» на каждую.
   – Пришла запись с КПП. Будете смотреть?
   – Да, конечно, – сказал Джон, отхлебнув крепчайшего кофе. Обжигающий напиток бодрил, прояснял голову, разгонял тупую боль в висках. Дождь хлестал в окно.
   – Толку с нее немного, – извинился заместитель комиссара. – Туман, видимость неважная.
   – Сначала я бы хотел поговорить со вчерашним дежурным. Если вы не возражаете. – Джон помнил, как важна тактичность в работе с полицией на периферии. Если хочешь настоящего содействия – не дави на них слишком сильно, не показывай, что ты главнее. Здесь этого не любят. – Сейчас не слишком рано для вопросов?
   – Пустяки. Я вызвал его еще с вечера, – заместитель комиссара нажал на кнопку и произнес несколько фраз.
   Коренастый капрал с восточными чертами лица ворвался в кабинет и весело спросил, покосившись на Джона:
   – Вызывали, капитан?
   – Мартинес, это лейтенант Лонгсдейл из Пуданга. Поговори с ним.
   – Вы по поводу того бородача, сеньор? Я же все рассказал вчера.
   – C ним была женщина. Не могли бы вы описать, как она выглядела?
   – Клевая кроха, – сказал Мартинес.
   – Что, невысока ростом?
   – Нет, с чего вы взяли?
   – Вы сказали – кроха.
   – Ну, это я для красного словца. Уж больно она аппетитная. Белая, худенькая, глазищи огромные. Как раз по мне.
   – Какого цвета глаза?
   Мартинес задумался.
   – Не помню. Я стоял с другой стороны, да еще этот туман. Кажется, темные.
   – Волосы?
   – Это я заметил. Черные, нет, темно-русые, совсем короткие. Наши женщины так не ходят.
   – Так она не из местных? Я имею в виду – не могли вы видеть ее в городе?
   – Что вы, сеньор! Здесь таких нет, – убежденно сказал Мартинес. – Тем более – белая. Из белых у нас только жена мэра да пара пилотов у миротворцев.
   – Во что она была одета?
   – Одета? Тут я пас, сеньор лейтенант. Она из машины не выходила. Только сказала мне, что аппаратуру везет. Голосок у нее тоже ничего – ей под стать.
   – Осмотр машины сделали?
   Капрал виновато посмотрел на заместителя комиссара:
   – Было много машин, мы с ребятами разделились – сеньор комиссар не любит, когда на дороге затор, ну вот мы и разошлись, чтоб, значит, побыстрее… а тут еще туман – ни зги не видно… – забормотал он.
   – Значит, машину вы не обыскали, – подытожил Джон.
   Мартинес пожал плечами.
   – Они с конвоем прибыли. Ничего подозрительного. Я этого вашего убийцу еще за бороду дернул, чтобы, значит, убедиться… хотел как лучше. И запись велась, все как положено. Меня что, накажут?
   Джон и заместитель комиссара переглянулись.
   – Вполне возможно, – сказал Джон.
   – Я бы ее сразу узнал, если бы увидел. Сказала – из телекомпании, новости снимать приехали. Голосок у нее – не забудешь. Машина приметная – здоровенный внедорожник, весь в антеннах.
   Заместитель комиссара развернул к нему коробочку проектора. Щелкнул сенсором.
   – Эта машина?
   – Точно, она! – обрадованный, что хоть чем-то может загладить свою оплошность, воскликнул Мартинес. – Я же говорю – работали камеры.
   Джон с интересом взглянул на стоп-кадр записи. Сквозь туман виднелся силуэт большого джипа с белыми отметинами на дверях. Что-то в машине показалось ему знакомым. Джон увеличил изображение, вгляделся. Отметины превратились в большие буквы.
   – Может это вам понадобится: эта крошка – она глаз с бородача не спускала. Я сразу смекнул: эге, да у них шуры-муры. Знаем мы таких охранников. Он на нее едва глянет, а уж она-то сразу ерзает, точно у нее шило в…
   – Спасибо, капрал, – перебил его Джон. – Вопросов больше нет. Можете идти.
   Кружка жгла руки; Джон забыл про кофе. На губах его застыла злая растерянная улыбка. Наверное, заместитель комиссара принял потрясение, написанное на его лице, за разочарование неудачным допросом.
   – Господь с ним, с досмотром. Не зря поговорили, – сказал он. – Парень-то ваш здорово наследил. Машина, теперь вот еще эта девица. Видимость никакая, но технари ее портрет реконструируют. Сами вчера говорили – найдем ее, найдем и убийцу. А мы ее найдем – машина города не покидала. Дождемся ее портрета и разошлем по уличным камерам. Гостиницы и пансионы уже проверяют.
   И заместитель комиссара довольно усмехнулся. Весь его торжествующий вид говорил: видишь, мы тут тоже не лыком шиты.
   – Ее портрет я вам и так нарисую, – мрачно произнес Джон. Вода бесновалась за окном, не пропускала свет, все вокруг казалось серым и невнятным. – Глаза серо-стальные, нос прямой, рост метр семьдесят, носит армейские шнурованные ботинки, хлопчатобумажные брюки и рубахи в клетку. Работает в дирекции новостей телекомпании эс-эн-би. Это на Кембридже. Могу назвать фамилию ее оператора.
   – Это вы все из показаний постового выудили? – с недоверием спросил заместитель комиссара.
   Джон сделал жалкую попытку усмехнуться:
   – Ее зовут Ханна Дэвис. Мы собирались пожениться. Это ее машина.
   – Ну и дела…
   Повисла тяжелая пауза.
   – А вы не могли ошибиться?
   – Это легко проверить. Дайте ваш ком.
   Сонный голос Хесуса донесся точно с того света:
   – Кто это? Кто говорит?
   – Хесус, это Джон.
   – Джон? Какой Джон?
   – Джон Лонгсдейл. Простите за ранний звонок. Номер Ханны отключен, я подумал, может вы…
   – Чертова девчонка. Ведь я ей говорил…
   – Где она, Хесус?
   – Отправилась в Дендал. Ей обещали интервью с главарем «Тигров Симанго». Я не смог ее отговорить. Что с ней?
   – Если бы я знал.
   – Джон, со мной тут такая чушь приключилась… я бы ни за что Ханну одну не оставил. Но она словно с ума сошла. Ничего не хотела слушать. Вы где?
   – Спасибо, Хесус.
   – Джон, послушайте…
   – Я с вами свяжусь.
   Заместитель комиссара прятал глаза.
   – Мы могли бы… – начал он.
   Джон в сердцах ударил кулаком по столу. Кружка тяжело звякнула, черная жидкость поползла по бумагам.
   – Вы что, не понимаете? Да она тут ни при чем!
   – Право, мне жаль вам такое говорить, дружище, – заместитель комиссара осторожно поднял испорченные бумаги и теперь держал их на весу, не зная, куда пристроить. Капли кофе падали на пол. – В таких случаях полагается…
   – Я буду участвовать в деле, – отрезал Джон. – Никто не знает ее лучше меня. Если она жива – я ее найду. А потом его.
   Он даже не старался скрыть мстительное выражение лица.
   – Я только хотел напомнить: постовому показалось, что ваша невеста ехала с преступником не по принуждению, – сказал заместитель комиссара. – Скорее наоборот.
   Джон сразу сник, оглушенный.
   – Может найтись еще какое-нибудь объяснение… – утешал его полицейский.
   – Если есть объяснение, значит, она в опасности. Возможно даже…
   Привычка выдвигать и анализировать самые невероятные версии не подвела его и на этот раз. Он ухватился за спасительную мысль:
   – Возможно, это все ее работа. Должно быть, она рискует, чтобы выудить у него интервью. В таких случаях женщины-журналисты иногда делают вид, что строят глазки. Это объясняет, почему она не звонит в полицию. Правда, Ханна не из таких. У нее солидная компания. Наверное, она считает, что напала на что-то интересное, раз пошла на это. Это у них в крови – погоня за сенсацией.
   – Может вы и правы, – поспешно согласился заместитель комиссара. – Во всяком случае, будем на это надеяться.
   Он вспомнил про бумаги в руке. Мокрая пачка смачно шлепнулась обратно на стол.
   – Вот что, пойдемте-ка к старику – он в таких делах дока. Слишком все запуталось. Если кто и может распутать, так только он. И не переживайте так. Найдем вашу невесту. Перетряхнем весь город, а найдем.
   «Если она еще жива», – подумал Джон. А вслух сказал:
   – Надо сообщить моим людям.

60

   В коридоре рядом с приемной начальника полиции маялись двое миротворцев, облаченных в броню. Вопреки ожиданию, выглядели наемники браво, ничем не отличаясь от солдат регулярных сил – сверкающие ботинки, новенькие, словно только что со склада, подсумки. Джон обратил внимание на их оружие – вместо «гуманных» короткоствольных метателей оба держали на ремнях штурмовые винтовки, снаряженные к бою. Опутанные амуницией и жгутами мускульных усилителей, с массивными броневыми наплечниками, солдаты напоминали боевых роботов; лишь ритмичное шевеление челюстей делало их похожими на людей.
   – А я как раз вас ищу, дружище! – встретил его комиссар Гебуза. – Познакомьтесь, это капитан Хардинг, подчиненный майора Бердона. Говорит, у него к вам дело. Что-то по вашей линии.
   Мужчина в армейской броне коротко кивнул.
   – Здравствуйте, сэр, – вежливо сказал Джон.
   – У вас расстроенный вид, лейтенант, – заметил Гебуза. – Плохо спали? Хотите кофе?
   – Вчерашняя девушка в машине, сеньор комиссар. Она невеста лейтенанта. Нуэньес захватил ее, – поспешил пояснить заместитель начальника.
   – О! – только и сказал Гебуза.
   – Собственно, сеньор комиссар, мы к вам по этому делу. Хотели посоветоваться. Ситуация неординарная, – добавил заместитель.
   – Что тут посоветуешь. Это же черт знает что. В моем городе… Конечно же, поднимем людей. Перевернем все вверх дном. Не волнуйтесь, лейтенант, мы ее найдем. Как же ее угораздило?
   – Она журналистка. Предполагаю, это связано с ее работой.
   – Это многое объясняет. Эта публика иногда ведет себя так, словно у них страховка на небесах… извините.
   – Ночью его видели в католической церкви, – сказал заместитель начальника. – Я уже проинструктировал патрули.
   – Думаю, лейтенант сам захочет принять участие, – сказал Гебуза. – Дайте ему кого-нибудь из детективов потолковее. Ну хоть этого… как его… фокусника.
   – Мбангу?
   – Точно.
   – Он в отпуске. Уехал к родителям. Сказал, что вернется через неделю.
   Повисла неловкая пауза. Капитан Хардинг кашлянул, напоминая о своем присутствии.
   – Ах, да, у вас же дело, – тон Гебузы был далек от учтивости. – Прошу поскорее.
   Капитан поднялся и расправил плечи. Тихонько скрипнули ремни амуниции. Джону показалось, он слышит, как шумит жидкость в шлангах усилителей.
   – Дело в том, сэр, что у меня приказ о задержании лейтенанта Лонгсдейла. Я должен препроводить его к майору Бердону для проведения предварительного дознания.
   Гебуза поиграл желваками.
   – Ого! Арест полицейского прямо в Управлении? В моем Управлении?
   – Вот ордер, сэр. Лейтенант военной полиции Лонгсдейл разыскивается за дезертирство. Приказ поступил вчера вечером.
   – Какое еще дезертирство?! – взорвался Гебуза. – Мне звонили из парламента Республики, это дело на контроле у высших инстанций! Я не собираюсь рисковать карьерой ради выходок вашего начальника! Вы отказываетесь содействовать нам в обеспечении порядка. Теперь вы напрямую вмешиваетесь в деятельность полиции. Это переходит всякие границы! В городе орудует убийца!
   Джон решил, что ему пора вмешаться.
   – О каком приказе вы толкуете, капитан? Я веду расследование.
   – Знать не знаю ни про какие расследования. Полномочия военной полиции прекращены. Извините, комиссар, сэр – это дело военных, а мы действуем согласно контракту с командованием экспедиционного корпуса и в настоящий момент являемся полноправной военной организацией. Сдайте оружие, лейтенант.
   Гебуза со значением посмотрел на своего заместителя.
   – Так я пойду, сеньор комиссар? – спросил тот.
   – Конечно. И не забудьте про этого…
   – Мбангу?
   – Вот-вот. И еще про этих… из группы лейтенанта. Подключите их к делу.
   Заместитель комиссара кивнул.
   – Я жду, Лонгсдейл, – произнес Хардинг.
   Бессмысленность приказа выбила Джона из колеи. Он не любил бросать дело на полдороге. Не желал, чтобы его считали необязательным. Был уверен, что действует во благо людей, пускай и запрещенными методами. Они прекрасно оправдывали себя, доказывали свою эффективность, а значит – имели право на существование. И вот теперь, когда это дело окончательно переросло в личное, организация, частью которой он до сих пор себя ощущал, грубо вмешивалась в его жизнь, подминала его под себя. Организованность, порядок и дисциплина, к которым он всегда стремился, теперь работали против него. Против Ханны. Против его желания стать счастливым. Против справедливости, в конце концов. Он почувствовал себя униженным. Унижение разжигало в нем холодное бешенство, тем более сильное, чем отчетливее он понимал масштабы того, что ему противостоит.
   – Я намерен довести расследование до конца, – сказал он. Руки он сжал в кулаки и спрятал за спину.
   – В приказе сказано – вы дезертировали и подлежите аресту.
   – Мне плевать, что сказано в вашем приказе. Я на государственной службе и не подчиняюсь контрактникам. И у меня похитили невесту. Если нужно, я дезертирую еще трижды.
   – Я препровожу вас силой.
   – Ну что ж, попробуйте.
   Капитан сузил глаза.
   – Здесь вам не полицейская вольница, лейтенант. Может, в вашей военной полиции такие фортели в пределах нормы, но у нас в «Черной воде» мы привыкли выполнять приказы.
   Ответить ему Джон не успел: дверь с треском распахнулась. Солдаты с опущенными лицевыми пластинами ворвались в кабинет с винтовками наперевес. Индикаторы готовности у магазинов светились зеленым. Ствол больно уперся в ребра. Короткое гудение – и рука в бронеперчатке с треском рванула кобуру прямо через одежду. Ремни лопнули, точно были сделаны из бумаги. Клок куртки остался в кулаке солдата.
   – Я надеялся на ваше благоразумие, лейтенант, – сказал капитан Хардинг. Выражение его лица свидетельствовало об обратном: о вечном презрении строевого офицера к разного рода шпакам, нацепивших погоны по недоразумению.
   – И поэтому прихватили с собой конвой?
   – Нам разрешено стрелять на поражение, – предупредил Хардинг. – Вперед.
   Джон беспомощно посмотрел на начальника полиции.
   – Ничего не могу поделать, лейтенант, – сказал Гебуза. – Наемники не в моей компетенции, у них мандат от военных властей. Знал бы, что они задумали, – распорядился бы не пускать их в здание. Сукины дети.
   Потерявший терпение солдат легонько подтолкнул Джона. Видимо, он был не таким уж опытным: не рассчитал усилия, и от удара перчаткой Джона отбросило к стене. Бронестекло шлема было непроницаемо; солдат уже ничем не напоминал человека – равнодушная машина-убийца, вроде тех, что охраняют город по периметру.
   – Попробуй еще раз, щенок, – в ярости прошипел Джон.
   – Лейтенант, не усугубляйте своего положения.
   – Сэр, наблюдаю перемещение вооруженных людей, – доложил солдат.
   – Это Управление полиции, Драм. Тут у всех оружие, – снисходительно ответил Хардинг.
   – Подсистема прогноза определяет их как потенциально опасных. Уровень агрессии…
   – Драм!
   – Здесь, сэр!
   – Заткнись.
   – Так точно, сэр.
   – Следи за арестованным, и только. Вперед.
   Коридор стал как-то подозрительно многолюден. Шаги бронированных истуканов сотрясали пол, сотрудники Управления прижимались к стенам и с удивлением смотрели вслед процессии. Капитан Хардинг шел впереди, не считая нужным сбавлять шаг и уступать дорогу; он свысока поглядывал на окружающих, должно быть, вообразив себя чем-то вроде танка. Из раскрытого шлема доносился шепот системы связи:
   – Сэр, этажом ниже группа предположительно из пяти человек. Все вооружены.
   – Я же сказал – это полиция. Их пугачи на тебе даже царапины не оставят.
   Головная боль переместилась от висков к глазам, свет плафонов причинял боль. Происходящее казалось Джону сценкой из фильма. Или нет – скорее, из любительского спектакля, настолько неестественно вели себя актеры. И в первую очередь – он сам. Его Ханна в заложниках, а он думает лишь о том, какой мстительной сволочью оказался Уисли.
   – Сэр, подсистема прогноза отмечает увеличение уровня агрессии.
   – Естественно. За что им нас любить, – усмехнулся Хардинг. – Эй, дорогу!
   Коротышка с кружкой в руке шарахнулся в сторону, расплескав кофе.
   – Что происходит, а, парни? – растерянно поинтересовался он.
   – Операция под юрисдикцией военных властей, – бросил ему Хардинг.
   Джон был готов поклясться – оружие материализовалось прямо из воздуха: коротышка сунул в лицо капитану ствол пистолета.
   Все вокруг замерло. Солдаты вскинули винтовки.
   – Даже не дыши, здоровяк, – посоветовал коротышка – капрал Хусто. Его голова едва доставала Хардингу до плеча. – Скажи своим, чтобы опустили пушки.
   По лестнице с топотом поднимались вооруженные люди. Впереди с дробовиком наперевес шествовал Кубриа. Двери одного из кабинетов распахнулись. Оттуда тоже торчали стволы.
   – Эта штука, ребята, – спокойно сказал Лерман, показывая устрашающего вида карабин, – совсем не то, что у вас. Никакого интеллекта. Кусок железа, ей-богу. Но зато прошибает машину навылет. С двухсот шагов. Сколько поставите на то, что ваша скорлупа выдержит?