Страница:
Он улыбнулся, все так же молча; эта странная теплая улыбка казалась чужой на его лице, привыкшем к гримасам ненависти.
– Что, не хочется вылезать из теплой постели? Размяк под юбкой? – Чем дольше он молчал, тем громче был ее крик.
– Оденься. – Его тихий голос подействовал на нее, как пощечина.
– Что?
– Приведи себя в порядок. Они перемещаются. Наверное, готовятся к штурму. Негоже, чтобы они застали тебя в таком виде.
– К штурму? – переспросила она растерянно. – Но ведь еще не утро.
– Дождь усиливается, вот им и не терпится, – усмехнулся он. – Поспеши.
Он сорвался с места, тугой, собранный. Перекатился к стене; сидя на полу, торопливо натягивал брюки. И говорил, говорил, не глядя на нее:
– Останешься здесь. Ляжешь на пол у этой стены, за шкафом. Лицо прикрой полотенцем. Вот эти штуки в нос вставь. Ртом не дыши. Они будут стрелять газовыми патронами. Глаз не открывай, что бы ни случилось. И не вставай – снайперы могут бить по окнам. На тебя у них ничего нет, им нужен только я.
Она комкала в руках невесомую тряпку – свое платье. Ничего не понимала. Все изменилось так внезапно. Увидела, как он прилаживает под мышку кобуру с револьвером, как отводит назад затвор пистолета. Ей пришло в голову, что можно было стащить у него оружие, пока он… пока они… Да ведь он и не спал совсем, вспомнила она.
Казалось, он читал ее мысли.
– Не бойся, стрелять я не стану. Я же помню. Так, пару раз в воздух. Не хочу сдохнуть, как бык на бойне. Я солдат, понимаешь? – Он прислушался к чему-то и повторил задумчиво: – Солдат, да.
Странное отрешенное выражение появилось на его лице; заострились скулы, взгляд ушел в себя. Он уже ничего не видел, был далеко отсюда.
– Разве нельзя ничего сделать? – спросила она в растерянности. Ненависть к нему и непонятное чувство неправильности происходящего боролись в ней, сталкивались, болезненно касались чего-то внутри. Она изо всех сил пыталась вызвать в себе равнодушие, разбудить отвращение к этому чудовищу в образе человека, но еще жива была запретная сладость, память о тепле его рук, его горячем шепоте, его безысходной любовной ярости.
– У них военный робот, – ответил он машинально. – Даже если снайперы дадут маху – этот не промахнется. Уж я-то знаю…
Он задумчиво взглянул на нее.
– Знаешь, – сказал он, – хотел бы я, чтобы меня кто-нибудь любил так же, как ты своего лейтенанта. Кто-нибудь вроде тебя.
Его слова жалили, рождали щемящее чувство утраты. Она попробовала представить лицо Джона – и не смогла: Хенрик заслонял его. Она убеждала себя: он снова играет мной, как хочет. Нельзя поддаваться. Нельзя слушать, что он говорит.
– Постой, – сказала она в отчаянии, – да ведь та девушка, с которой ты…
– Я же не идиот, – перебил он. – Чтобы такая, как ты – и со мной? Я ведь сразу все понял. Только я и без этого не стал бы в него стрелять. Он у тебя из тех, что верят.
Знакомая горячая волна поднималась в ней.
– Верят? – спросила она почему-то шепотом.
– Точно. Бывают люди, что убеждены в своем предназначении. Я для него – зло. Он гоняет меня из принципа.
– Должен найтись какой-то выход, – сказала она.
– Выход есть всегда. Вот и я сейчас выйду. – Улыбка его стала бесшабашной, искренне веселой.
Но ей показалось, что улыбается труп.
– Одевайся. Быстро. – Резкий окрик вернул ее на землю. – Больше нет времени.
Руки ее путались в скомканной ткани. Смятенная, она боялась ошибиться. Боялась признаться себе в… чем? «Все-таки, – подумала она, – я не могу бросить это дело. Может быть, это единственный шанс, и для меня, и для Джона, и для этой вонючей дыры; пусть он отыщет этого Юнге, и тогда»… Зародившийся в глубине души образ человека, не убийцы, не давал ей покоя.
Пригнувшись, он прокрался к дверям. Собрался для прыжка. Невольно она отметила, как грациозны его движения, движения сильного хищника. Загнанный в угол, он по-прежнему внушал уважение своей силой.
– Меня зовут Хенрик, – сказал он тихо.
До ее слуха донесся далекий раскат. Это был не гром, это где-то высоко промчался беспилотник Альянса – она узнала его по характерному вибрирующему звуку. Он шел высоко, выше туч, патрулируя свой сектор, охраняя мокрые дома, озеро со свинцовой водой и черные джунгли, притоны и больницы, лагеря беженцев и большое здание из полированного камня. Невидимый отсюда инверсионный след расчерчивал небо, равнодушный, простирался над городом, над вымершими улицами, над домом, где они смотрели в глаза друг другу; над снайперами, проклинающими дождь; над Кубриа, замершим в предвкушении мига, когда можно будет нажать на спуск, мотающим головой, чтобы стряхнуть воду с бровей; над Джоном, в тоскливой тревоге сидевшим в полицейском управлении.
Она судорожно вздохнула, почти всхлипнула.
– Подожди. Я буду твоей заложницей.
Он покачал головой.
– Останься здесь.
– Нет. Я все придумала. Ты выйдешь со мной, потребуешь машину.
– Тебя расстреляют снайперы, только и всего.
– Они не будут стрелять. Я гражданка Альянса.
– Им плевать на твое гражданство. Идет война. Одним трупом больше – кто их считает? К тому же они могут счесть тебя сообщницей. А я убил полицейского.
В слабом свете она едва различала его лицо. Он смотрел на нее с улыбкой отца. Ее била дрожь. Он сказал из темноты:
– Ты улыбалась во сне.
Она скатилась с кровати. Босая, подбежала к нему.
Он глухо сказал:
– Мне бы надо ударить тебя, чтобы твоя дурь прошла. Чтобы ты сознание потеряла. Тогда они в тебя точно не выстрелят. Не подумают, что мы заодно. Только я не могу. Даже если меня за это пристрелят, все равно не могу.
– Тебя и пристрелят, если не сделаешь, как я хочу.
– Ты ведь это для того делаешь, чтобы я до Юнге добрался? – спросил он с надеждой.
Она с готовностью кивнула.
– Ты точно сумасшедшая, – произнес он с нежностью, какую трудно ожидать от человека, смирившегося со смертью.
– Так ты согласен?
– Вот только план твой никуда не годится, – сказал он.
Сердце ее сорвалось, зачастило, совсем как тогда, в тумане.
72
73
74
75
– Что, не хочется вылезать из теплой постели? Размяк под юбкой? – Чем дольше он молчал, тем громче был ее крик.
– Оденься. – Его тихий голос подействовал на нее, как пощечина.
– Что?
– Приведи себя в порядок. Они перемещаются. Наверное, готовятся к штурму. Негоже, чтобы они застали тебя в таком виде.
– К штурму? – переспросила она растерянно. – Но ведь еще не утро.
– Дождь усиливается, вот им и не терпится, – усмехнулся он. – Поспеши.
Он сорвался с места, тугой, собранный. Перекатился к стене; сидя на полу, торопливо натягивал брюки. И говорил, говорил, не глядя на нее:
– Останешься здесь. Ляжешь на пол у этой стены, за шкафом. Лицо прикрой полотенцем. Вот эти штуки в нос вставь. Ртом не дыши. Они будут стрелять газовыми патронами. Глаз не открывай, что бы ни случилось. И не вставай – снайперы могут бить по окнам. На тебя у них ничего нет, им нужен только я.
Она комкала в руках невесомую тряпку – свое платье. Ничего не понимала. Все изменилось так внезапно. Увидела, как он прилаживает под мышку кобуру с револьвером, как отводит назад затвор пистолета. Ей пришло в голову, что можно было стащить у него оружие, пока он… пока они… Да ведь он и не спал совсем, вспомнила она.
Казалось, он читал ее мысли.
– Не бойся, стрелять я не стану. Я же помню. Так, пару раз в воздух. Не хочу сдохнуть, как бык на бойне. Я солдат, понимаешь? – Он прислушался к чему-то и повторил задумчиво: – Солдат, да.
Странное отрешенное выражение появилось на его лице; заострились скулы, взгляд ушел в себя. Он уже ничего не видел, был далеко отсюда.
– Разве нельзя ничего сделать? – спросила она в растерянности. Ненависть к нему и непонятное чувство неправильности происходящего боролись в ней, сталкивались, болезненно касались чего-то внутри. Она изо всех сил пыталась вызвать в себе равнодушие, разбудить отвращение к этому чудовищу в образе человека, но еще жива была запретная сладость, память о тепле его рук, его горячем шепоте, его безысходной любовной ярости.
– У них военный робот, – ответил он машинально. – Даже если снайперы дадут маху – этот не промахнется. Уж я-то знаю…
Он задумчиво взглянул на нее.
– Знаешь, – сказал он, – хотел бы я, чтобы меня кто-нибудь любил так же, как ты своего лейтенанта. Кто-нибудь вроде тебя.
Его слова жалили, рождали щемящее чувство утраты. Она попробовала представить лицо Джона – и не смогла: Хенрик заслонял его. Она убеждала себя: он снова играет мной, как хочет. Нельзя поддаваться. Нельзя слушать, что он говорит.
– Постой, – сказала она в отчаянии, – да ведь та девушка, с которой ты…
– Я же не идиот, – перебил он. – Чтобы такая, как ты – и со мной? Я ведь сразу все понял. Только я и без этого не стал бы в него стрелять. Он у тебя из тех, что верят.
Знакомая горячая волна поднималась в ней.
– Верят? – спросила она почему-то шепотом.
– Точно. Бывают люди, что убеждены в своем предназначении. Я для него – зло. Он гоняет меня из принципа.
– Должен найтись какой-то выход, – сказала она.
– Выход есть всегда. Вот и я сейчас выйду. – Улыбка его стала бесшабашной, искренне веселой.
Но ей показалось, что улыбается труп.
– Одевайся. Быстро. – Резкий окрик вернул ее на землю. – Больше нет времени.
Руки ее путались в скомканной ткани. Смятенная, она боялась ошибиться. Боялась признаться себе в… чем? «Все-таки, – подумала она, – я не могу бросить это дело. Может быть, это единственный шанс, и для меня, и для Джона, и для этой вонючей дыры; пусть он отыщет этого Юнге, и тогда»… Зародившийся в глубине души образ человека, не убийцы, не давал ей покоя.
Пригнувшись, он прокрался к дверям. Собрался для прыжка. Невольно она отметила, как грациозны его движения, движения сильного хищника. Загнанный в угол, он по-прежнему внушал уважение своей силой.
– Меня зовут Хенрик, – сказал он тихо.
До ее слуха донесся далекий раскат. Это был не гром, это где-то высоко промчался беспилотник Альянса – она узнала его по характерному вибрирующему звуку. Он шел высоко, выше туч, патрулируя свой сектор, охраняя мокрые дома, озеро со свинцовой водой и черные джунгли, притоны и больницы, лагеря беженцев и большое здание из полированного камня. Невидимый отсюда инверсионный след расчерчивал небо, равнодушный, простирался над городом, над вымершими улицами, над домом, где они смотрели в глаза друг другу; над снайперами, проклинающими дождь; над Кубриа, замершим в предвкушении мига, когда можно будет нажать на спуск, мотающим головой, чтобы стряхнуть воду с бровей; над Джоном, в тоскливой тревоге сидевшим в полицейском управлении.
Она судорожно вздохнула, почти всхлипнула.
– Подожди. Я буду твоей заложницей.
Он покачал головой.
– Останься здесь.
– Нет. Я все придумала. Ты выйдешь со мной, потребуешь машину.
– Тебя расстреляют снайперы, только и всего.
– Они не будут стрелять. Я гражданка Альянса.
– Им плевать на твое гражданство. Идет война. Одним трупом больше – кто их считает? К тому же они могут счесть тебя сообщницей. А я убил полицейского.
В слабом свете она едва различала его лицо. Он смотрел на нее с улыбкой отца. Ее била дрожь. Он сказал из темноты:
– Ты улыбалась во сне.
Она скатилась с кровати. Босая, подбежала к нему.
Он глухо сказал:
– Мне бы надо ударить тебя, чтобы твоя дурь прошла. Чтобы ты сознание потеряла. Тогда они в тебя точно не выстрелят. Не подумают, что мы заодно. Только я не могу. Даже если меня за это пристрелят, все равно не могу.
– Тебя и пристрелят, если не сделаешь, как я хочу.
– Ты ведь это для того делаешь, чтобы я до Юнге добрался? – спросил он с надеждой.
Она с готовностью кивнула.
– Ты точно сумасшедшая, – произнес он с нежностью, какую трудно ожидать от человека, смирившегося со смертью.
– Так ты согласен?
– Вот только план твой никуда не годится, – сказал он.
Сердце ее сорвалось, зачастило, совсем как тогда, в тумане.
72
Водитель бессовестно дрых, запрокинув голову, грохот струй по крыше глушил его храп. Мутный серый свет едва просачивался снаружи: стекла фургона запотели. Все вокруг было влажным, нереальным; промозглая сырость норовила пробрать до костей. Лерман зябко поежился, представив, каково сейчас парням на улице.
Наушник сипло произнес:
– Первый, дождь усиливается. Видимость ухудшилась.
Он неприязненно посмотрел на водителя, перевел взгляд на зависшее в воздухе отображение оперативной карты, впустую пощелкал сенсором переключения каналов, поморщился в досаде: «стрекозы», задавленные неизвестными помехами, по-прежнему гнали муть. Кашлянул, прочищая горло. Принимать решение не хотелось, не хотелось заставлять ребят вылезать из-под хилых укрытий и топать сквозь ливень, по колено проваливаясь в промоины. Но он не собирался давать зверю отлежаться. Зверя нужно держать в напряжении, чтобы к утру его нервы стали похожи на провисшие веревки.
– Второй и Пятый, ответьте.
– Второй слушает. Пятый… на связи… – голоса звучали, словно со дна озера.
– Доложите обстановку.
– Обстановка… я мокрый, как бобер. Ни черта не вижу, – гнусаво ответил Кабот.
– Второй: все в норме. Наблюдаю окно с тыла. Света нет, – четко, по-военному доложил Гомес.
– Сдвигайтесь вперед. Займите позиции по углам.
– Мы что, атакуем?
– Нет, там же девчонка. Просто держите выходы в поле зрения. В доме могут быть заложники, без команды не стреляйте. Третий, Четвертый – видите их?
– Видим, видим.
– Сохраняйте визуальный контакт. Следуйте за ними.
– Ясно, Первый.
– Второй, Пятый, подтвердите.
– Выполняю. Принял, – вразнобой откликнулись голоса.
Точки на карте медленно пришли в движение.
– Первый – Шестому.
– Слушаю, Первый.
– Смена позиций. Поставь «зверя» напротив входа. И еще двоих в переулок с тыла.
– Все равно не видно ни зги.
– Шестой, выполняйте.
– Ладно, отбой. – В голосе старшего группы поддержки, невысокого коренастого сержанта, сквозило недовольство.
Лерман наблюдал, как мерцают вокруг зеленого прямоугольника здания значки, обозначающие его людей. Хуже нет, чем идти в дело с незнакомой командой, подумал он в который раз: парни из патрульных машин ему не нравились. Уж больно себе на уме, слова лишнего не выжмешь. Неизвестно, что выкинут, когда поднимется пальба.
Значки на карте еще двигались, когда мельтешащие прямоугольники, как по волшебству, сменились размытыми картинками – это заработали «стрекозы». Шум дождя, переданный их микрофонами, ворвался в машину, и Кабот прокричал, казалось, над самым ухом:
– Двери! Двери открываются!
Водитель дернулся от рева динамиков, недоуменно огляделся, приходя в себя.
– Первый – всем внимание! – сказал Лерман. И сразу же, меняясь в лице: – Не стрелять – выходит женщина! Повторяю: не стрелять!
Он приник к экрану: в световом прямоугольнике дверей женщина казалась обнаженной, «стрекозы» транслировали ее с разных ракурсов, лицо ее было искажено, в гримасе страха он не сразу разглядел, что губы ее шевелятся:
– На мне взрывчатка… мина… не стреляйте…
Голос ее был едва различим: все орали одновременно, голоса из оперативного пульта эхом отдавались в наушнике, бубнили снайперы, запрашивая инструкции. Он заставил всех заткнуться.
– Всем внимание! Не высовываться – он только этого и ждет!
– Я Шестой, предмет на груди заложника опознан: армейская пленочная мина, текущий статус не определен.
Лерман ощутил, как рубаха липнет к спине.
– Ждать. Всем ждать. Выслушаем его требования. Внимание, я выхожу.
Водитель повернул голову, на лице его появилось недоумение:
– Лейтенант… это верная смерть. Та штука… она даже бетон плавит, – запинаясь, сказал он.
Лерман молча открыл дверь. Дыхание перехватило: остро пахнуло свежестью. Резиновый пол под ногами заиграл брызгами. Бурлящий поток, пенясь, бил в колесо, точно в форштевень корабля.
– Ты что, спятил? Да она же с ним заодно!
Но он уже принял решение. Не отвечая, пригнул голову и шагнул под косые струи. Жесткий дождевик взорвался грохотом, брюки мгновенно промокли. Он прищурился, побрел на свет, прикрыв глаза одной рукой и вытянув другую вверх; что-то незримое подталкивало его вперед, он переступал непослушными ногами помимо воли, осторожно нащупывал опору для каждого шага. Ну я и идиот, думал он. Надо было отправить робота. Робот его разнесет. Роботу все нипочем. В клочки. На маленькие-маленькие кусочки.
Нога поехала на мокром камне, он оступился, едва не потерял равновесие. Почему-то казалось: стоит споткнуться, и непрочная оболочка, пузырь страха, которым он окружил себя, лопнет с оглушительным звоном, и тогда ему нипочем больше не подняться. Тридцать метров пути показались ему бесконечными. Наконец он остановился у ступеней невысокого каменного крыльца. Лица девушки было не различить – свет бил в глаза.
– Я не вооружен! – крикнул он. Ему никто не ответил.
– Не стреляйте… на мне мина… – как заведенная, шептала неясная фигура.
Картины недавней бойни стояли перед глазами. Он помнил: тому, кто внутри, терять нечего. Он пересилил себя и сделал шаг наверх.
Он посмотрел в ее белое от страха лицо. Заученные формулы испарились, как не было. Он сказал:
– Ты не бойся. Думаешь, я не боюсь? Черта с два, в жизни так не трусил.
– А где Джон? – спросила она. – Он здесь?
– Он в Управлении. Я отвезу тебя к нему. Он ждет.
– Стой где стоишь. Руки держи на виду, – произнес невидимый голос.
– Хорошо. Я не вооружен.
– Мина сработает в случае моей смерти. Снять ее тоже нельзя.
– Я понял. Чего ты хочешь?
– Машина с водителем. Без оружия. Без погони. Два бронежилета. Девчонка поедет со мной. Если все будет, как скажу – я сниму мину. Минута на размышления.
Лерман посмотрел направо, где за углом скорчились неясные тени. Наушник что-то яростно шептал на разные голоса.
– Какие у меня гарантии?
– Никаких, – ответил голос. – Только мое слово.
Лерман усмехнулся.
– Время уходит, – напомнил голос.
– Верьте ему, – взмолилась девушка. – Пожалуйста!
И вдруг Лерман увидел беглеца. Тот стоял, прижавшись к стене, в одной руке пистолет, в другой – коробочка дистанционного пульта; его напряженная фигура с сумкой через плечо отражалась в большом настенном зеркале справа от входа. Каменная кладка глухой стены защищала его спину. Изготовившись к стрельбе, он стоял так, чтобы контролировать и дверь в половину хозяев, и узкую лестницу на второй этаж, и девушку у входа. Он был недосягаем с улицы, нечего было и думать, чтобы попасть в него парализующей пулей: в такую погоду это трудновато даже с более доступной мишенью. Лерману подумалось, что эта поза могла означать лишь одно: парень знает, что его загнали в угол и готов продать свою жизнь подороже. Стать, уверенность, с какой он держал пистолет, выдавала профессионала.
Лерман крикнул сквозь шум ливня:
– Ладно! Твоя взяла. Мне необходимо немного времени – я должен отдать распоряжения.
– Еще минута, не больше, – произнес человек в зеркале.
Наушник сипло произнес:
– Первый, дождь усиливается. Видимость ухудшилась.
Он неприязненно посмотрел на водителя, перевел взгляд на зависшее в воздухе отображение оперативной карты, впустую пощелкал сенсором переключения каналов, поморщился в досаде: «стрекозы», задавленные неизвестными помехами, по-прежнему гнали муть. Кашлянул, прочищая горло. Принимать решение не хотелось, не хотелось заставлять ребят вылезать из-под хилых укрытий и топать сквозь ливень, по колено проваливаясь в промоины. Но он не собирался давать зверю отлежаться. Зверя нужно держать в напряжении, чтобы к утру его нервы стали похожи на провисшие веревки.
– Второй и Пятый, ответьте.
– Второй слушает. Пятый… на связи… – голоса звучали, словно со дна озера.
– Доложите обстановку.
– Обстановка… я мокрый, как бобер. Ни черта не вижу, – гнусаво ответил Кабот.
– Второй: все в норме. Наблюдаю окно с тыла. Света нет, – четко, по-военному доложил Гомес.
– Сдвигайтесь вперед. Займите позиции по углам.
– Мы что, атакуем?
– Нет, там же девчонка. Просто держите выходы в поле зрения. В доме могут быть заложники, без команды не стреляйте. Третий, Четвертый – видите их?
– Видим, видим.
– Сохраняйте визуальный контакт. Следуйте за ними.
– Ясно, Первый.
– Второй, Пятый, подтвердите.
– Выполняю. Принял, – вразнобой откликнулись голоса.
Точки на карте медленно пришли в движение.
– Первый – Шестому.
– Слушаю, Первый.
– Смена позиций. Поставь «зверя» напротив входа. И еще двоих в переулок с тыла.
– Все равно не видно ни зги.
– Шестой, выполняйте.
– Ладно, отбой. – В голосе старшего группы поддержки, невысокого коренастого сержанта, сквозило недовольство.
Лерман наблюдал, как мерцают вокруг зеленого прямоугольника здания значки, обозначающие его людей. Хуже нет, чем идти в дело с незнакомой командой, подумал он в который раз: парни из патрульных машин ему не нравились. Уж больно себе на уме, слова лишнего не выжмешь. Неизвестно, что выкинут, когда поднимется пальба.
Значки на карте еще двигались, когда мельтешащие прямоугольники, как по волшебству, сменились размытыми картинками – это заработали «стрекозы». Шум дождя, переданный их микрофонами, ворвался в машину, и Кабот прокричал, казалось, над самым ухом:
– Двери! Двери открываются!
Водитель дернулся от рева динамиков, недоуменно огляделся, приходя в себя.
– Первый – всем внимание! – сказал Лерман. И сразу же, меняясь в лице: – Не стрелять – выходит женщина! Повторяю: не стрелять!
Он приник к экрану: в световом прямоугольнике дверей женщина казалась обнаженной, «стрекозы» транслировали ее с разных ракурсов, лицо ее было искажено, в гримасе страха он не сразу разглядел, что губы ее шевелятся:
– На мне взрывчатка… мина… не стреляйте…
Голос ее был едва различим: все орали одновременно, голоса из оперативного пульта эхом отдавались в наушнике, бубнили снайперы, запрашивая инструкции. Он заставил всех заткнуться.
– Всем внимание! Не высовываться – он только этого и ждет!
– Я Шестой, предмет на груди заложника опознан: армейская пленочная мина, текущий статус не определен.
Лерман ощутил, как рубаха липнет к спине.
– Ждать. Всем ждать. Выслушаем его требования. Внимание, я выхожу.
Водитель повернул голову, на лице его появилось недоумение:
– Лейтенант… это верная смерть. Та штука… она даже бетон плавит, – запинаясь, сказал он.
Лерман молча открыл дверь. Дыхание перехватило: остро пахнуло свежестью. Резиновый пол под ногами заиграл брызгами. Бурлящий поток, пенясь, бил в колесо, точно в форштевень корабля.
– Ты что, спятил? Да она же с ним заодно!
Но он уже принял решение. Не отвечая, пригнул голову и шагнул под косые струи. Жесткий дождевик взорвался грохотом, брюки мгновенно промокли. Он прищурился, побрел на свет, прикрыв глаза одной рукой и вытянув другую вверх; что-то незримое подталкивало его вперед, он переступал непослушными ногами помимо воли, осторожно нащупывал опору для каждого шага. Ну я и идиот, думал он. Надо было отправить робота. Робот его разнесет. Роботу все нипочем. В клочки. На маленькие-маленькие кусочки.
Нога поехала на мокром камне, он оступился, едва не потерял равновесие. Почему-то казалось: стоит споткнуться, и непрочная оболочка, пузырь страха, которым он окружил себя, лопнет с оглушительным звоном, и тогда ему нипочем больше не подняться. Тридцать метров пути показались ему бесконечными. Наконец он остановился у ступеней невысокого каменного крыльца. Лица девушки было не различить – свет бил в глаза.
– Я не вооружен! – крикнул он. Ему никто не ответил.
– Не стреляйте… на мне мина… – как заведенная, шептала неясная фигура.
Картины недавней бойни стояли перед глазами. Он помнил: тому, кто внутри, терять нечего. Он пересилил себя и сделал шаг наверх.
Он посмотрел в ее белое от страха лицо. Заученные формулы испарились, как не было. Он сказал:
– Ты не бойся. Думаешь, я не боюсь? Черта с два, в жизни так не трусил.
– А где Джон? – спросила она. – Он здесь?
– Он в Управлении. Я отвезу тебя к нему. Он ждет.
– Стой где стоишь. Руки держи на виду, – произнес невидимый голос.
– Хорошо. Я не вооружен.
– Мина сработает в случае моей смерти. Снять ее тоже нельзя.
– Я понял. Чего ты хочешь?
– Машина с водителем. Без оружия. Без погони. Два бронежилета. Девчонка поедет со мной. Если все будет, как скажу – я сниму мину. Минута на размышления.
Лерман посмотрел направо, где за углом скорчились неясные тени. Наушник что-то яростно шептал на разные голоса.
– Какие у меня гарантии?
– Никаких, – ответил голос. – Только мое слово.
Лерман усмехнулся.
– Время уходит, – напомнил голос.
– Верьте ему, – взмолилась девушка. – Пожалуйста!
И вдруг Лерман увидел беглеца. Тот стоял, прижавшись к стене, в одной руке пистолет, в другой – коробочка дистанционного пульта; его напряженная фигура с сумкой через плечо отражалась в большом настенном зеркале справа от входа. Каменная кладка глухой стены защищала его спину. Изготовившись к стрельбе, он стоял так, чтобы контролировать и дверь в половину хозяев, и узкую лестницу на второй этаж, и девушку у входа. Он был недосягаем с улицы, нечего было и думать, чтобы попасть в него парализующей пулей: в такую погоду это трудновато даже с более доступной мишенью. Лерману подумалось, что эта поза могла означать лишь одно: парень знает, что его загнали в угол и готов продать свою жизнь подороже. Стать, уверенность, с какой он держал пистолет, выдавала профессионала.
Лерман крикнул сквозь шум ливня:
– Ладно! Твоя взяла. Мне необходимо немного времени – я должен отдать распоряжения.
– Еще минута, не больше, – произнес человек в зеркале.
73
Она устало опустилась на стул. Единственный, который не был занят в небольшой комнате, набитой людьми. Вздохнула с облегчением: наконец-то в безопасности. Джон сидел перед ней, опустив глаза.
– Саперы говорят, это был только футляр от мины. Провела меня, как мальчишку, – доложил Лерман.
Джон сказал:
– Я должен вас предупредить: все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Но вы можете сделать заявление. Обычно, суд принимает это во внимание.
– Мне не о чем заявлять, – ответила Ханна. – Я хочу поговорить с тобой, Джон. Наедине.
Он упорно смотрел в стол.
– Я хочу, чтобы вы поняли: личные мотивы для меня ничего не значат. Вам будет предъявлено обвинение.
– Мог бы предложить девушке стакан чаю. Или хотя бы воды, – сказала Ханна. – Я пропустила ужин. И обед заодно.
Он сжал кулаки так, что они побелели.
– Где он? Кого он преследует?
– Дай мне время, – сказала Ханна. – Столько всего в голове. Только ты все равно не поверишь.
– Вы видели, что он натворил в том доме, – сказал Джон. – Он настоящий мясник. Из больницы сообщили – умер последний раненый. Между прочим, у него трое детей.
Ханна усмехнулась.
– Почему ты не называешь вещи своими именами? – спросила она. – Тот дом вообще-то зовется борделем. А доставили меня туда двое бравых полицейских. На служебной машине. Сдали с рук на руки. Это суд тоже учтет?
Заместитель комиссара кашлянул.
– Я бы попросил вас не отклоняться от темы.
– Хорошенькое дело, – сказала она. – Надеетесь закрыть мне рот?
Джон наконец поднял глаза.
– Ваше запирательство ничего не изменит. Ему не уйти. Утром сюда прибудет спецназ из Пуданга. В городе объявят тревогу. На улицах не будет ни души, только полиция и военные. Его обнаружат.
– У меня в голове ничего, кроме еды. С утра ничего не ела. Почти целые сутки.
Джон сказал:
– У вас есть возможность избежать обвинения в соучастии: сделать формальное заявление.
– Так это допрос? – спросила Ханна. – Мне даже не предложили адвоката.
Кто-то скептически хмыкнул.
Джон хлопнул ладонью по столу:
– Почему ты его выгораживаешь? Что тебя с ним связывает? Ведь ты же не…
– Так, – сказала Ханна, – только грязного белья здесь не хватало. Давай не переходить на личности. Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. И не собираюсь оправдываться. И выгораживать его тоже. Ведь это он убил того боша.
– Какого еще боша?
– Племянника гроссгерцога.
Он переглянулся с людьми, сидевшими по обеим сторонам стола.
– В фантазии вам не откажешь.
– Это правда. Он не грабил того толстяка. Его просто подставили. Хотели, чтобы его арестовали по пустяковому поводу. Тогда он умер бы, и все концы в воду. У него внутри…
– Ну и наплел же он вам, – сказал Джон с усмешкой. – Ловкий малый. Странно, что вы не распознали его вранье. Опыта вам не занимать.
– Я даже выяснила, откуда все пошло. Из этого города.
– Так у него здесь сообщники?
Ханна покачала головой:
– Да нет же. Просто здесь замешан «Саворский Алюминий».
– Значит, вот она, его цель – «Алюминий». Это в центре, так?
– Улица Лахев, – услужливо подсказал начальник отдела убийств.
– Что-то в этом есть, – сказал Джон, повернувшись к заместителю комиссара. – Я давно подозревал, что он профессиональный исполнитель. Видно, все еще надеется выполнить заказ.
– Ты ничего не понимаешь, – сказала она в отчаянии. Ненависть во взгляде Джона обескуражила ее, она поняла, что он уже все решил для себя, что Хенрика приговорили, окончательно и бесповоротно. Эти люди вокруг только и ждут момента, чтобы пристрелить его, избавиться от формальностей, спрятать концы в воду: слишком много темных делишек спрятано в мутной глубине внешне благопристойной провинциальной лужи. Ей самой казалось – она не испытывает к Хенрику ничего, кроме ненависти: воспоминание о залитой кровью лестнице разрывало ей сердце, требовало распять убийцу; но она не могла забыть комнату в мансарде, ливень, грохочущий по крыше, страх, холод и отчаяние. И его боль. Его абсолютное, совершенно лишенное рационального объяснения, доверие к ней. Она сидела, опустив голову, пока Джон тихо совещался с детективами из отдела убийств. Старик и мальчик в развалинах, люди, замершие на улицах, едкая вонь мертвых кварталов – все это подталкивало ее, не давало молчать. Она словно вернулась во времени, увидела ствол револьвера, направленный в грудь, вновь потеряла способность убеждать и привлекать людей на свою сторону. Она сказала в запальчивости:
– Там, в борделе, он перестрелял этих скотов, чтобы спасти меня. Это он убил Арго, когда…
Она запнулась: взгляды присутствующих скрестились на ней, в каждом чувствовалось предельное внимание и тщательно скрываемая враждебность.
– Значит, вы подтверждаете, что сеньор Арго был застрелен вашим сообщником? – спросил начальник отдела убийств.
– Черт вас возьми, ну почему вы все выворачиваете наизнанку? – беспомощно спросила Ханна. – Этот Арго – тот, кто его подставил. Он искал его, чтобы выяснить, кто заказал убийство. Арго начал стрелять первым, он и меня хотел…
– Так сеньор Арго пытался защищаться? – живо поинтересовался другой полицейский.
«Все ясно – перекрестный допрос, – подумала она. Так они меня в чем хочешь заставят признаться».
– Нет. Он начал стрелять по людям, которые меня похитили. Хенрик появился позже.
– Хенрик – это его настоящее имя?
– Дайте же мне сказать! – воскликнула она, чуть не плача.
– Ханна… – мягко сказал Джон. Но она увидела, что за этой мягкостью не было ни капли тепла. Даже почувствовала брезгливость: он всего-навсего желает отомстить сопернику. – Скажи, кого он ищет в «Алюминии»?
– Послушай, Джон, он никакой не исполнитель. Этот ультиматум все еще можно остановить. Я столько всего узнала. Пожалуйста, выслушай меня: этот парень спас меня. А Арго – он собирался меня убить.
Он покачал головой.
– Я не понимаю вашего упрямства. Все говорит против вас. Камеры засняли вас на въезде. Полицейский на посту хорошо вас запомнил. Есть показания свидетелей, официальные съемки: вы всюду с ним. Добровольно. Вам лучше рассказать все, как есть. Это единственный шанс.
– Они похитили меня. Полиция им помогала. И меня хотели убить. Это правда. – Но теперь собственные слова казались ей до смешного неубедительными. Смешавшись, она умолкла.
– Посмотри, во что ты превратилась, – сказал он устало. – Посмотри, что на тебе.
– Это? – Только сейчас она осознала, что сидит почти голая под взглядами десятка мужчин. Почему-то это придало ей сил. Она усмехнулась и сказала с вызовом, со странной гордостью на лице: – Такое носят в борделе. Девушки самого высокого разряда.
Его лицо вспыхнуло.
– Я прочту протокол вашего допроса, – сказал он, вставая. – Формально я не имею права здесь присутствовать – я отстранен от дела. Но я прослежу, чтобы с вами обращались по закону.
Ханна сказала:
– Джон, пожалуйста… Все это правда. Нужно дать ему немного времени. Возможно, тогда войны не будет.
Джон прервал ее:
– Ваше вранье подождет. – Он спросил у заместителя комиссара: – Капитан, у вас найдется тарелка горячего супа для нее?
Тот кивнул.
– И пусть ее осмотрит врач. Необходимо убедиться, что она вменяема и может отвечать на вопросы.
Начальник следственного отдела отошел к окну, чтобы отдать нужные распоряжения.
– Лерман, участвуйте в допросе, – сказал Джон от дверей. – Это и наше дело тоже.
– Все это правда! – выкрикнула она вслед ему. – Я хотела спасти людей!
Двери за ним закрылись.
– Я действительно хотела помочь, – уже совсем тихо сказала она.
– Может быть, мисс Дэвис, – жестко сказал заместитель комиссара. – Но все, что вам удалось сделать, так это стать соучастницей группового убийства.
– Вот, наденьте. – Лерман протянул ей сухую куртку.
Она посмотрела на него с благодарностью.
– Саперы говорят, это был только футляр от мины. Провела меня, как мальчишку, – доложил Лерман.
Джон сказал:
– Я должен вас предупредить: все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Но вы можете сделать заявление. Обычно, суд принимает это во внимание.
– Мне не о чем заявлять, – ответила Ханна. – Я хочу поговорить с тобой, Джон. Наедине.
Он упорно смотрел в стол.
– Я хочу, чтобы вы поняли: личные мотивы для меня ничего не значат. Вам будет предъявлено обвинение.
– Мог бы предложить девушке стакан чаю. Или хотя бы воды, – сказала Ханна. – Я пропустила ужин. И обед заодно.
Он сжал кулаки так, что они побелели.
– Где он? Кого он преследует?
– Дай мне время, – сказала Ханна. – Столько всего в голове. Только ты все равно не поверишь.
– Вы видели, что он натворил в том доме, – сказал Джон. – Он настоящий мясник. Из больницы сообщили – умер последний раненый. Между прочим, у него трое детей.
Ханна усмехнулась.
– Почему ты не называешь вещи своими именами? – спросила она. – Тот дом вообще-то зовется борделем. А доставили меня туда двое бравых полицейских. На служебной машине. Сдали с рук на руки. Это суд тоже учтет?
Заместитель комиссара кашлянул.
– Я бы попросил вас не отклоняться от темы.
– Хорошенькое дело, – сказала она. – Надеетесь закрыть мне рот?
Джон наконец поднял глаза.
– Ваше запирательство ничего не изменит. Ему не уйти. Утром сюда прибудет спецназ из Пуданга. В городе объявят тревогу. На улицах не будет ни души, только полиция и военные. Его обнаружат.
– У меня в голове ничего, кроме еды. С утра ничего не ела. Почти целые сутки.
Джон сказал:
– У вас есть возможность избежать обвинения в соучастии: сделать формальное заявление.
– Так это допрос? – спросила Ханна. – Мне даже не предложили адвоката.
Кто-то скептически хмыкнул.
Джон хлопнул ладонью по столу:
– Почему ты его выгораживаешь? Что тебя с ним связывает? Ведь ты же не…
– Так, – сказала Ханна, – только грязного белья здесь не хватало. Давай не переходить на личности. Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. И не собираюсь оправдываться. И выгораживать его тоже. Ведь это он убил того боша.
– Какого еще боша?
– Племянника гроссгерцога.
Он переглянулся с людьми, сидевшими по обеим сторонам стола.
– В фантазии вам не откажешь.
– Это правда. Он не грабил того толстяка. Его просто подставили. Хотели, чтобы его арестовали по пустяковому поводу. Тогда он умер бы, и все концы в воду. У него внутри…
– Ну и наплел же он вам, – сказал Джон с усмешкой. – Ловкий малый. Странно, что вы не распознали его вранье. Опыта вам не занимать.
– Я даже выяснила, откуда все пошло. Из этого города.
– Так у него здесь сообщники?
Ханна покачала головой:
– Да нет же. Просто здесь замешан «Саворский Алюминий».
– Значит, вот она, его цель – «Алюминий». Это в центре, так?
– Улица Лахев, – услужливо подсказал начальник отдела убийств.
– Что-то в этом есть, – сказал Джон, повернувшись к заместителю комиссара. – Я давно подозревал, что он профессиональный исполнитель. Видно, все еще надеется выполнить заказ.
– Ты ничего не понимаешь, – сказала она в отчаянии. Ненависть во взгляде Джона обескуражила ее, она поняла, что он уже все решил для себя, что Хенрика приговорили, окончательно и бесповоротно. Эти люди вокруг только и ждут момента, чтобы пристрелить его, избавиться от формальностей, спрятать концы в воду: слишком много темных делишек спрятано в мутной глубине внешне благопристойной провинциальной лужи. Ей самой казалось – она не испытывает к Хенрику ничего, кроме ненависти: воспоминание о залитой кровью лестнице разрывало ей сердце, требовало распять убийцу; но она не могла забыть комнату в мансарде, ливень, грохочущий по крыше, страх, холод и отчаяние. И его боль. Его абсолютное, совершенно лишенное рационального объяснения, доверие к ней. Она сидела, опустив голову, пока Джон тихо совещался с детективами из отдела убийств. Старик и мальчик в развалинах, люди, замершие на улицах, едкая вонь мертвых кварталов – все это подталкивало ее, не давало молчать. Она словно вернулась во времени, увидела ствол револьвера, направленный в грудь, вновь потеряла способность убеждать и привлекать людей на свою сторону. Она сказала в запальчивости:
– Там, в борделе, он перестрелял этих скотов, чтобы спасти меня. Это он убил Арго, когда…
Она запнулась: взгляды присутствующих скрестились на ней, в каждом чувствовалось предельное внимание и тщательно скрываемая враждебность.
– Значит, вы подтверждаете, что сеньор Арго был застрелен вашим сообщником? – спросил начальник отдела убийств.
– Черт вас возьми, ну почему вы все выворачиваете наизнанку? – беспомощно спросила Ханна. – Этот Арго – тот, кто его подставил. Он искал его, чтобы выяснить, кто заказал убийство. Арго начал стрелять первым, он и меня хотел…
– Так сеньор Арго пытался защищаться? – живо поинтересовался другой полицейский.
«Все ясно – перекрестный допрос, – подумала она. Так они меня в чем хочешь заставят признаться».
– Нет. Он начал стрелять по людям, которые меня похитили. Хенрик появился позже.
– Хенрик – это его настоящее имя?
– Дайте же мне сказать! – воскликнула она, чуть не плача.
– Ханна… – мягко сказал Джон. Но она увидела, что за этой мягкостью не было ни капли тепла. Даже почувствовала брезгливость: он всего-навсего желает отомстить сопернику. – Скажи, кого он ищет в «Алюминии»?
– Послушай, Джон, он никакой не исполнитель. Этот ультиматум все еще можно остановить. Я столько всего узнала. Пожалуйста, выслушай меня: этот парень спас меня. А Арго – он собирался меня убить.
Он покачал головой.
– Я не понимаю вашего упрямства. Все говорит против вас. Камеры засняли вас на въезде. Полицейский на посту хорошо вас запомнил. Есть показания свидетелей, официальные съемки: вы всюду с ним. Добровольно. Вам лучше рассказать все, как есть. Это единственный шанс.
– Они похитили меня. Полиция им помогала. И меня хотели убить. Это правда. – Но теперь собственные слова казались ей до смешного неубедительными. Смешавшись, она умолкла.
– Посмотри, во что ты превратилась, – сказал он устало. – Посмотри, что на тебе.
– Это? – Только сейчас она осознала, что сидит почти голая под взглядами десятка мужчин. Почему-то это придало ей сил. Она усмехнулась и сказала с вызовом, со странной гордостью на лице: – Такое носят в борделе. Девушки самого высокого разряда.
Его лицо вспыхнуло.
– Я прочту протокол вашего допроса, – сказал он, вставая. – Формально я не имею права здесь присутствовать – я отстранен от дела. Но я прослежу, чтобы с вами обращались по закону.
Ханна сказала:
– Джон, пожалуйста… Все это правда. Нужно дать ему немного времени. Возможно, тогда войны не будет.
Джон прервал ее:
– Ваше вранье подождет. – Он спросил у заместителя комиссара: – Капитан, у вас найдется тарелка горячего супа для нее?
Тот кивнул.
– И пусть ее осмотрит врач. Необходимо убедиться, что она вменяема и может отвечать на вопросы.
Начальник следственного отдела отошел к окну, чтобы отдать нужные распоряжения.
– Лерман, участвуйте в допросе, – сказал Джон от дверей. – Это и наше дело тоже.
– Все это правда! – выкрикнула она вслед ему. – Я хотела спасти людей!
Двери за ним закрылись.
– Я действительно хотела помочь, – уже совсем тихо сказала она.
– Может быть, мисс Дэвис, – жестко сказал заместитель комиссара. – Но все, что вам удалось сделать, так это стать соучастницей группового убийства.
– Вот, наденьте. – Лерман протянул ей сухую куртку.
Она посмотрела на него с благодарностью.
74
В кабинете начальника разило перегаром.
– Хотите выпить, лейтенант? Денек выдался трудным. Столько на вас свалилось.
– Нет, благодарю. Если выпью – сразу засну.
– А вы, капитан? Ну, как знаете… – И начальник полиции опрокинул в себя очередную порцию темного напитка, сморщился, задышал через ладонь.
Глаза его влажно блестели. Он тоскливо посмотрел в угол, на кучу пыльных доспехов рядом с обвисшей тряпкой республиканского флага. Сказал, ни к кому не обращаясь:
– Девушка задержана. Уж теперь-то они мне не простят. – Гебуза достал мятый платок и вытер лоб. – Ну да я не за этим вас вызвал. Дело вот в чем: я читал ее показания.
– Она его по-прежнему выгораживает, – сказал Джон. – В жизни подобной чуши не слышал.
– Вот если бы здесь был ее консул, мы бы могли применить полиграф, – добавил заместитель комиссара. – Тогда все встало бы на свои места. Мы бы ее быстро раскололи. Но уже сейчас ясно – ему нужно в «Алюминий». Там мы его и возьмем.
Но начальник полиции смотрел только на Джона. Он торопливо сказал, словно боясь, что его перебьют:
– Слушайте, не такая уж и чушь. Кое-что в ее показаниях – правда. По крайней мере, ясно, почему Юнге так хотел, чтобы ее убрали.
– Убрали? – переспросил Джон. – Ханну? Вы имеете в виду…
– Вот-вот. Именно это, – кивнул Гебуза. – В одном ваша девушка не лжет – ее хотят убить. И от этого можно оттолкнуться. Лейтенант, я подумал: вы ведь оттуда, – он показал глазами на потолок, и все поняли, что он имеет в виду. – У вас вполне могут быть знакомые среди нужных людей. Я говорю о тех ребятах, что…
– Я понимаю, сеньор комиссар, – кивнул Джон. – У меня самого появилось подозрение. Пришли результаты экспертизы. Этот тип обронил занятные штучки. Таких не выпускают ни в Симанго, ни в странах Альянса. Но я не мог через вашу голову. Да и ребята меня не поймут.
– Не поймут… – эхом отозвался начальник полиции. – Он хотел, чтоб я отдал приказ своим людям стрелять, не дожидаясь спецназа. А я ему ответил – не могу. Тоже боялся – не поймут. Теперь вот думаю: надо было соглашаться. По крайней мере, не упустили бы его снова.
– Не волнуйтесь, сеньор комиссар, – успокоил его заместитель, – мы бы такого приказа не выполнили.
– Я знаю, – грустно усмехнулся начальник полиции. Собственный кабинет, знакомый до последней царапины, теперь казался ему временным пристанищем, как зал ожидания на провинциальном вокзале. – Надо найти тех мерзавцев. Такой позор…
– Нечего и искать, – сказал заместитель комиссара. – Торчиа и Алькала. Как будто вы сами не знаете про фонд взаимопомощи.
Начальник полиции промолчал. Должно быть, прикидывал, получил ли уже его заместитель выгодное предложение от «Алюминия».
– Что вы предлагаете, сеньор комиссар? – спросил Джон. Готовностью действовать он пытался заглушить в себе непонятное тягостное чувство – оно не оставляло его с тех пор, как он увидел Ханну в комнате для допросов: мокрую, полураздетую, дерзкую. Совершенно чужую.
– Боюсь, у нас нет никаких шансов, лейтенант. Я не имею в виду этого Нуэньеса. Его-то мы возьмем. Я о тех, кто за ним стоит. Позвоните куда следует. В свете последних событий вы лицо неофициальное. Сделаете частное заявление.
Джон не успел ответить: грохот ворвался в их беседу. Взрывы следовали один за другим, казалось, звучит один длинный непрерывный громовой раскат.
Начальник полиции взглянул на часы: до назначенного Юнге срока осталось пять минут.
– Ну вот, – со вздохом облегчения сказал он, – теперь не до звонков. Теперь только успевай загонять ротозеев в убежища – скучать не придется. Вы должны меня извинить, мне нужно командовать моими людьми. Капитан, организуйте оборону здания. Общая тревога. Часовых в укрытия. Я буду у дежурного.
Он встал и пьяно пошатнулся.
– Хотите выпить, лейтенант? Денек выдался трудным. Столько на вас свалилось.
– Нет, благодарю. Если выпью – сразу засну.
– А вы, капитан? Ну, как знаете… – И начальник полиции опрокинул в себя очередную порцию темного напитка, сморщился, задышал через ладонь.
Глаза его влажно блестели. Он тоскливо посмотрел в угол, на кучу пыльных доспехов рядом с обвисшей тряпкой республиканского флага. Сказал, ни к кому не обращаясь:
– Девушка задержана. Уж теперь-то они мне не простят. – Гебуза достал мятый платок и вытер лоб. – Ну да я не за этим вас вызвал. Дело вот в чем: я читал ее показания.
– Она его по-прежнему выгораживает, – сказал Джон. – В жизни подобной чуши не слышал.
– Вот если бы здесь был ее консул, мы бы могли применить полиграф, – добавил заместитель комиссара. – Тогда все встало бы на свои места. Мы бы ее быстро раскололи. Но уже сейчас ясно – ему нужно в «Алюминий». Там мы его и возьмем.
Но начальник полиции смотрел только на Джона. Он торопливо сказал, словно боясь, что его перебьют:
– Слушайте, не такая уж и чушь. Кое-что в ее показаниях – правда. По крайней мере, ясно, почему Юнге так хотел, чтобы ее убрали.
– Убрали? – переспросил Джон. – Ханну? Вы имеете в виду…
– Вот-вот. Именно это, – кивнул Гебуза. – В одном ваша девушка не лжет – ее хотят убить. И от этого можно оттолкнуться. Лейтенант, я подумал: вы ведь оттуда, – он показал глазами на потолок, и все поняли, что он имеет в виду. – У вас вполне могут быть знакомые среди нужных людей. Я говорю о тех ребятах, что…
– Я понимаю, сеньор комиссар, – кивнул Джон. – У меня самого появилось подозрение. Пришли результаты экспертизы. Этот тип обронил занятные штучки. Таких не выпускают ни в Симанго, ни в странах Альянса. Но я не мог через вашу голову. Да и ребята меня не поймут.
– Не поймут… – эхом отозвался начальник полиции. – Он хотел, чтоб я отдал приказ своим людям стрелять, не дожидаясь спецназа. А я ему ответил – не могу. Тоже боялся – не поймут. Теперь вот думаю: надо было соглашаться. По крайней мере, не упустили бы его снова.
– Не волнуйтесь, сеньор комиссар, – успокоил его заместитель, – мы бы такого приказа не выполнили.
– Я знаю, – грустно усмехнулся начальник полиции. Собственный кабинет, знакомый до последней царапины, теперь казался ему временным пристанищем, как зал ожидания на провинциальном вокзале. – Надо найти тех мерзавцев. Такой позор…
– Нечего и искать, – сказал заместитель комиссара. – Торчиа и Алькала. Как будто вы сами не знаете про фонд взаимопомощи.
Начальник полиции промолчал. Должно быть, прикидывал, получил ли уже его заместитель выгодное предложение от «Алюминия».
– Что вы предлагаете, сеньор комиссар? – спросил Джон. Готовностью действовать он пытался заглушить в себе непонятное тягостное чувство – оно не оставляло его с тех пор, как он увидел Ханну в комнате для допросов: мокрую, полураздетую, дерзкую. Совершенно чужую.
– Боюсь, у нас нет никаких шансов, лейтенант. Я не имею в виду этого Нуэньеса. Его-то мы возьмем. Я о тех, кто за ним стоит. Позвоните куда следует. В свете последних событий вы лицо неофициальное. Сделаете частное заявление.
Джон не успел ответить: грохот ворвался в их беседу. Взрывы следовали один за другим, казалось, звучит один длинный непрерывный громовой раскат.
Начальник полиции взглянул на часы: до назначенного Юнге срока осталось пять минут.
– Ну вот, – со вздохом облегчения сказал он, – теперь не до звонков. Теперь только успевай загонять ротозеев в убежища – скучать не придется. Вы должны меня извинить, мне нужно командовать моими людьми. Капитан, организуйте оборону здания. Общая тревога. Часовых в укрытия. Я буду у дежурного.
Он встал и пьяно пошатнулся.
75
То утро – последнее утро оберштабсефрейтора Хенрика Вольфа – началось с минометного обстрела. Ливень стих, словно испугавшись предстоящей бойни, улиц было не узнать: тротуары подмыло, отчего перекошенные плиты топорщились как попало, залежи ила и влажной черной грязи указывали места, где еще недавно пролегали русла бурных потоков. Дороги были усеяны подсыхающим мусором, остро пахло тиной и прелыми листьями. Одна только зелень радовалась прошедшему дождю: листья пальм, отмытые до блеска, приветствовали зарождающийся день веселыми взмахами. Утренний туман уже высасывал влагу из насквозь мокрой земли, легчайшая взвесь поднялась над размытыми газонами, ветерок разгонял ее по дворам. Еще спящий город был тих и умиротворен, патрульные солдаты внутри броневиков выворачивали челюсти в отчаянных зевках, терли глаза. Даже самых шумных гуляк в кабаках, запертых до окончания комендантского часа, сморил сон: головы их устало покоились на сложенных поверх столов рук; остатки сладкого дыма улетучивались через узкие окна курилен вместе с грезами клиентов, застывших на лежаках в немыслимых позах. И тут, словно музыка в дешевом боевике, завыли сирены; мины зашипели, завизжали, начали рваться; взревели моторы, водители, поминая всех святых, рванули что есть мочи, круша бордюры и углы домов, торопясь покинуть зону обстрела. Но укрыться было негде, взрывы бухали, казалось, уже по всему городу, похожие на частые удары барабанов, их аритмичная партия глушила объявления сети гражданской обороны с призывами соблюдать очередность при входе в убежища. Танки окутывались пленками силовых щитов, осколки расцвечивали прозрачные пузыри радужными переливами; кусочки щебня, точно пули, со звоном отскакивали от башен бронетранспортеров. Дымные столбы пожаров потянулись вверх, и туман сразу утратил свежесть, напитался едким запахом гари. Казармы миротворцев скрылись за сплошной черной пеленой, редкие вспышки едва пробивались сквозь дым. Листья пальм с шипением съеживались, чернели: пары кислоты были безжалостны. Это не был один из тех коротких бессмысленных обстрелов, какими боевики время от времени терроризировали небольшие городки. Это напоминало огневую подготовку, массированный обстрел перед настоящей атакой. За какие-то тридцать минут город превратился в ад.