- Но он же всегда смеялся над этим. Вспомните, как он читал нам "Хирургию" Чехова, - сказал Ваня Лебедев.
   - Юмор юмором, а любовь любовью, - заключил Старицкий. - Пережитки темного прошлого живут еще и в светлых личностях.
   - Вот что, - сказала Элла Бухштаб, - ясно одно:
   она вышла за него замуж, и мы не можем быть в стороне. Это наши учителя, и это наша свадьба. Мы обязаны их поздравить, и я предлагаю от всего класса купить им букет цветов.
   - Нужны белые розы, - заявила Таня Чиркина. - Белые розы - это чистая, нежная любовь. И обязательно нечетное число. Так полагается для счастья.
   Мы собрали деньги и поручили покупку Югану, как отличнику ботаники.
   Юган купил двадцать одну розу.
   Вручать цветы мы поручили Элле. На следующий день, когда в класс вошел Георг и начал говорить о Гоголе, Селиванов поднял руку и попросил разрешения выйти. Он побежал в учительскую и сказал Вере Павловне, что ее просят срочно к нам в класс по срочному делу.
   И он вернулся в класс в сопровождении Веры Павловны.
   Тогда встал из-за парты Розенберг и сказал:
   - Прошу извинения за то, что прервал урок, но причина очень серьезная: мы не можем не поздравить вас с законным браком. От имени всего класса поздравляю вас. Мы желаем вам здоровья, радостей и большого счастья.
   И все мы встали и начали хлопать в ладоши, а Элла поднесла им розы, и все девочки бросились их целовать.
   Вера Павловна покраснела и сказала:
   - Большое вам спасибо.
   А Леонид Владимирович отломил одну розу и воткнул в петлицу своего пиджака.
   Вера Павловна вытерла кружевным платочком глаза и вышла из класса.
   А Леонид Владимирович сказал:
   - Итак, на чем мы остановились?
   - На свадьбе! - крикнул Старицкий.
   Леонид Владимирович улыбнулся, быстро сделал серьезное лицо и сказал:
   - "Мертвые души" в творчестве Гоголя занимают такое же важное место, как "Евгений Онегин" в творчестве Пушкина...
   САМОУПРАВЛЕНИЕ
   ШУС - это школьный ученический совет. В нашем классе семь представителей ШУСа. Это наши самые серьезные товарищи: Розенберг, Лебедев, Бродский, Кунин, Руткина, Селиванов и Бэлла Блехман.
   Один из самых неутомимых поклонников ШУСа - Леонид Владимирович Георг. Он создатель первых школьных рабочих бригад, которые выполняют любое поручение, приводят в порядок школу, ездят за получением учебников и всевозможных приборов, следят за чистотой, оформляют праздники, помогают учителям.
   Сегодня старшины бригад отчитываются перед ШУСом.
   Слово имеет Ира Кричинская.
   - В нашей бригаде все благополучно. Эти три дня никакой работы не было, - рапортует она.
   - В нашей бригаде, - докладывает Селиванов, - все хорошо. Работы не было.
   - В нашей тоже, - говорит Толя Блатин.
   - Что же тут хорошего? - замечает Леонид Владимирович. - Как это может быть, чтобы не было работы? Как можно назьюать такой день хорошим? Это профанация самого понятия "рабочая бригада".
   - А мы произвели уборку физического кабинета, - докладывает Гохштейн. Я починил два элемента Бунзена, а Зверев исправил спектроскоп.
   - Это уже дело, - говорит Георг.
   - Меня интересует, как идет подготовка к ленинской годовщине, интересуется Лев Самойлович Бреговский.
   - Я пишу портрет Ленина, - сообщает Лева Косвен из младшего класса.
   - Я оформляю Ленинский уголок библиотеки, - говорит Валя Бродская из старшего.
   - Когда все будет готово?
   - Послезавтра, - заверяет Лебедев.
   - Я хочу поставить важный вопрос, - поднимает руку Уся Руткина.
   - Ставьте.
   - Вчера мы решили, что необходимо разгрузить кабинет рисования и убрать из него старые ненужные рисунки, некоторые потрескавшиеся слепки, помыть окна и починить разваливающийся шкаф. Поручили это рабочей бригаде, где старшиной Нюра Безрукова, а Безрукова, вот она сидит и не смотрит в глаза, заявила, что она завтра не может, потому что идет в театр на "Свои люди сочтемся". А мы, значит, уже не свои люди? А с нами, значит, ей не нужно считаться? Мне кажется, что Безрукова зазналась, и нужно ей напомнить, что она еще ученица нашей сто девяностой школы.
   - Можно, я скажу? - подняла руку Безрукова.
   - Ну, скажи.
   - Я все понимаю, товарищи. Но мне достали билеты на спектакль. Я не так часто хожу в театр. Мы проходим Островского, и я считала, что это необходимо для ученья. Я не веселиться ходила. А убрать кабинет можно и на другой день. И нечего из меня делать преступницу. Я убираю не хуже других. Я, если хотите знать, пол мою и не жалею своих рук, как некоторые...
   - Кто это "некоторые"? Кто это "некоторые"? - закричала Дуся Бриллиантщикова. - Если я не мыла пол в пятницу в канцелярии, то только потому, что вывихнула палец на физкультуре, а я всегда мою, и даже с мылом...
   - А я без мыла? - вскочила Блехман. - Зачем эти экивоки?
   - Спокойнее, товарищи, - сказал Георг. - Не надо обвинять друг друга. Надо только твердо понимать, что нельзя отказываться от порученной работы, иначе все станут кивать друг на друга и работа остановится. А работа никогда не должна останавливаться. И ничто никого не извиняет. Вы меня поняли?
   - Поняли, - сказала Нюра. - Больше я так делать не буду. Я собиралась завтра пойти на "Невесту солнца", но я не пойду, а буду заниматься пошивкой занавеса для нашей сцены.
   - Отлично! - воскликнул Бреговский. - Это гражданское решение.
   Когда заседание закончилось и все разошлись, к Безруковой подошел Леня Зверев.
   - Мне интересно, с кем ты собиралась идти на "Невесту солнца"?
   - С Руфь Роллан, - ответила Нюра.
   - Я не идиот, я знаю, что Руфь Роллан играет главную роль в картине. Я интересуюсь, с кем собиралась ты идти?
   - Какая разница.
   - Огромная. Ты опять собралась идти с Финкельштейном?
   - Хоть бы и с ним.
   - А почему ты не могла бы пойти со мной?
   - Это было бы уже не так антиобщественно?
   - Не говори глупости. Но это было бы более честно.
   Ты ведь обещала пойти со мной?
   - Но раздумала, - сказала Нюра. - Кстати, Марк тоже общественник, и он вчера вымыл все пробирки в химкабинете, и Гельд поручил ему подготовить опыт с гремучим газом.
   - Значит, ты променяла меня на Мару?
   - Никого я не меняла, и оставь, пожалуйста, меня в покое.
   - Тебя, значит, в покое, а мне беспокоиться?
   - Разве у нас мало девочек, которых можно позвать в кино?
   - Я не считал, - сказал Леня. - У меня есть другие дела.
   И, уничтожающе посмотрев на Нюру, пошел в кабинет сортировать кварцы и полевые шпаты.
   ТРАГИЧЕСКАЯ ПОКУПКА
   Время было трудное. Хлеб выдавался по карточкам, и он мало походил на хлеб. В нем попадались куски соломы, какие-то сучки и еще бог знает что. В магазинах ничего не было, и жильцы нашего дома пускались на разные хитрости, чтобы обеспечить себя какойто пищей. Адвокат Усольцев держал в кухне кур, которые кудахтали на весь дом, но упорно не хотели нестись. Бухгалтер Тютин воспитывал в своей комнате поросенка. У кассирши Зеленчеевой жила в ванной утка, и все ей завидовали (не утке, конечно, а кассирше).
   Однажды отец вернулся со службы позднее обычного и на вопрос мамы: "Где ты был?" - ответил:
   - Я покупал козу.
   - То есть как? - изумилась мама.
   - Очень просто. Узнал, где продается коза, и купил.
   Она, конечно, еще маленькая, но через два-три месяца она начнет давать молоко. А молоко необходимо Володе, да и тебе, Анюта. Будем теперь все пить молоко.
   Я был в восторге. У нас будет своя коза. Здорово!
   - Но тебе, Володя, придется уделять ей внимание.
   Козу надо пасти на травке. Трава - это ее питание. Будешь приходить из школы и ходить с ней на Стрельнинскую улицу. Там, в конце улицы, есть что-то вроде запущенного садика, и в нем много травы. Придется гулять с ней по часу в день.
   - Хоть по два! - радостно закричал я и тотчас же представил себя в роли пастуха, с хворостиной в руках. - Я буду изучать ее, - оказал я, - буду записывать ее поведение и, может быть, даже напишу статью в нашу классную стенгазету: "Козы и их разведение в средней полосе России".
   - Завтра я ее приведу, - сказал папа.
   - А как мы ее назовем?
   - У нас в Нахичевани, - сказала мама, - была коза по имени Мурка.
   - Очень хорошо, - сказал папа, - мы ее так и назовем.
   Утром в школе только и было разговоров о моей козе. Селиванов даже предложил привести ее на урок зоологии.
   Все мне страшно завидовали и предлагали помочь пасти.
   Окончились занятия, и я бегом кинулся домой. Только я прибежал, пришел папа. Он тянул на веревке черную маленькую козочку с небольшими серыми рожками. У нее были маленькие карие глазки, жиденькая бородка и крохотное белое пятнышко на спине.
   - Наша молочная фабрика! - шутил папа.
   - Очень симпатичное животное, - сказала мама, - но у меня нет уверенности, что у нее будет молоко.
   - Почему это нет уверенности? Что это за вечные сомнения? - рассердился отец.
   - Мне так кажется, - сказала мама.
   - Почему это тебе так кажется?
   - Потому что это козел, - сказала мама.
   И действительно, выяснилось, что это козел.
   Папа был страшно смущен.
   - Пойду отдам его обратно, - сказал он. - Пусть возвращают мне деньги.
   Я заплакал. Мне очень понравился козлик, и я ни за что не хотел с ним расставаться. Я умолял оставить его, доказывал, что с козлом я буду лучше учиться, клялся, что у меня будут только отличные отметки, уверял, что козел будет оказывать на меня хорошее влияние.
   Мама приняла мою сторону.
   - Тебя надули, - сказала она отцу, - но козлик не виноват. Пусть он останется.
   - А как мы его будем кормить? - спросил отец. - Мы и сами плохо едим, а тут еще козел...
   - А как ты думал его кормить, когда считал, что он коза?
   Это было убедительно, и отец согласился.
   Имя козлу оставили Мурка и поселили его в крохотной кладовой за кухней.
   Мама напоила его молоком, которое заняла у соседей, и дала ему хлебную корочку. Мурка все съел. Видимо, он был голоден.
   Соседи по лестнице посмеивались над нами, а инженер Харитонов из десятой квартиры говорил:
   - Роскошно живут эти Поляковы! Люди не знают, как прокормить себя, а они завели козла!..
   Я быстро подружился с Муркой. Ему нравилось ходить со мной в садик, на травку, и он чувствовал, ч го я люблю его, и платил мне взаимностью. Хорошо было в садике. Желтели, как маленькие солнышки, одуванчики у разломанного забора, тянулись тоненькие, почти прозрачные пастушьи сумки, и капельки росы сверкали на удивительно зеленой траве.
   Мурка медленно прогуливался и жевал сочные листья подорожника. А я нежно подгонял его прутиком, а то садился на камень у калитки и пытался учить уроки, глядя одним глазом в учебник, а другим следя за козликом.
   Однажды в школе Вадька Попов сказал мне:
   - А что, если я сегодня пойду с тобой пасти твоего Мурку? Ты дашь мне поводить его за веревочку?
   - Конечно, - сказал я. - Что за вопрос! Пожалуйста.
   И мы пошли ко мне домой.
   Я вывел из кладовки козленка, мы вышли вместе из парадной нашего дома, перешли Большой проспект, вышли на Стрельнинскую улицу, я передал веревочку Вадику, и Вадик торжественно повел Мурку, гордо поглядывая на прохожих. Гуляли мы втроем - Вадик, Мурка и я - часа полтора, а потом повели Мурку домой. И тут Вадька нашел ржавый железный обруч от бочки и привязал его к Муркиной веревке.
   - Зачем ты это делаешь? - спросил я.
   - Увидишь, как он сейчас покатит обруч, - ответил Вадька.
   Он поставил обруч, Мурка пошел, и обруч покатился за ним. Но, наехав на лежачий кирпич, обруч упал, звякнул, и испугавшийся Мурка подскочил и помчался.
   Испуганный козел мчался по Стрельнинской улице, за ним громыхал по плитам тротуара обруч и приводил козла в исступление. Мы бежали за ним.
   - Мурка! Стой! - кричал я. - Мурка!..
   Но козел ничего не слышал и не видел. Пригнув голову, он мчался по тротуару, и встречные прохожие шарахались в сторону. Козел выбежал на Большой проспект и помчался по мостовой, навстречу трамваям и сигналившим автомашинам.
   Вадька, бледный как полотно, бежал за ним и что-то кричал. Я думал, что у меня выскочит сердце, так я бежал за ними.
   Громыхание обруча заглушало звонки трамваев.
   Появился милиционер. Он ринулся за козлом. Догнал его перед самым носом трамвая, наступил сапогом на обруч, и Мурка остановился.
   Подбежали мы с Вадькой.
   - Чей козел? - спросил милиционер.
   - Наш, - сказал я. - Наш козел.
   - Что значит "наш"?
   - Значит, мой, - сказал я. - Моего отца...
   - Ну вот, пусть отец и приходит за козлом в милицию. В шестнадцатое отделение. И еще штраф уплатит за нарушение козлом правил уличного движения. Где это видано? Трамвай остановил, граждан пешеходов перепугал. Может, он бешеный, ваш козел...
   - Он нормальный, - сказал я, - вполне нормальный.
   - Значит, вы ненормальные, - сказал милиционер.
   - Отдайте нам козла, - умолял я, - он больше не будет!
   - А кто ему обруч привязал?
   - Это я привязал, - сказал Вадька. - Я хотел поиграть с ним.
   И милиционер взялся за веревку, отвязал обруч и повел козла в милицию.
   - Ты не виноват, - сказал Вадик. - Это была моя идея, и я пойду с тобой к твоему отцу.
   Мы пришли домой, и Вадька честно рассказал папе все как было.
   - Очень грустно, - сказал отец и пошел в шестнадцатое отделение милиции.
   Там он уплатил штраф, и ему вернули козла, но папа не повел его домой, а отдал дворничихе в своей поликлинике. Она жила за городом, у нее были две козы, и козел ей был очень кстати.
   А я рыдал, наверно, неделю. Я всерьез переживал разлуку с Муркой. Ведь у меня даже не было его фотографии.
   ПИКОВАЯ ДАМА
   "Ночью и днем, все об одном... Ах, истомилась, устала я!.." Вы, наверно, думаете, что это ария Лизы из оперы "Пиковая дама"? Это верно. Но поет ее не Лиза у Зимней канавки, а произносит мама Шуры Навяжского, которая устала убирать за нами и наводить порядок в своем доме. Дело в том, что Шура и я при активном участии Шуриной сестры Лели, ученицы театрального института, решили поставить "Пиковую даму". В квартире шьется занавес из двух простынь, сооружаются костюмы, Шурка тащит из платяного шкафа мамины платья, а я мечусь по квартире и кричу:
   "Тройка, семерка, туз!.." Я играю Германна, а Шурка - старую графиню. Девочек мы не звали, поэтому Лизу мы из сюжета ликвидировали, а Томского совместили с гусаром Суриным и мечущим банк Чекалинским. И вообще это уже не опера, а самая настоящая драма.
   При чем тут любовь? - подумали мы. И зачем травмировать Лизу? Пусть живет. Самое главное - желание Германна стать богатым и выиграть три раза подряд.
   "Три карты, три карты, три карты!.."
   Поэтому рассказ Томского - он же Чекалинский - он же Сурин - о колдовской силе старухи графини, так сказать: "Однажды в Версале о жю де ля рен", покушение на графиню и ее убийство Германном, для чего необходим пугач, шикарно стреляющий пробкой; игра в карты, появление призрака старухи и смерть Германна с эффектным падением на пол. Тут тебе и Пушкин, и Чайковский, и есть в чем себя проявить.
   На роль Сурина мы пригласили Мишу Гохштейна, который никогда не мечтал об этой роли и вообще гораздо больше интересовался собиранием тритонов и личинок стрекоз. Он долго отказывался, но когда я предложил ему за участие в спектакле своего аксолотля, которого мне подарили в день рождения, он согласился.
   Репетиции происходили на квартире у Навяжского пять дней кряду с семи вечера до десяти часов. Шурина сестра нас гримировала, и мы имели вид. Шура был типичной старой графиней в длинной ночной рубахе, с повязанной платком головой, с бесчисленными морщинами на лице, исчерченном настоящим театральным гримом. У меня были нарисованные углем усы, черный плащ и офицерская треуголка, а рыжий Миша был в гусарском кивере, который откуда-то принесла Леля, а на щеках у него были густые коричневые баки, которые несколько скрывали его веснушки.
   Спектакль мы показывали в субботу 20 ноября 1922 года. Эта дата запомнилась мне на всю жизнь. Зрителями были Шурина мама и Шурин брат Вова, моя мама и больше никого. Немного. Впрочем, трех зрителей было вполне достаточно для такого спектакля. Леля суетилась за кулисами, помогая нам одеваться, суфлируя текст и открывая и закрывая простынный занавес. Все декорации (а их почти не было) мы расставляли сами:
   стол, стулья, постель графини, для которой мы перетащили из другой комнаты Бовину кровать.
   Поначалу все шло хорошо. Миша рассказал про свою знакомую графиню, и во мне загорелось желание с ней познакомиться. Потом я прокрался в ее спальную и, угрожая ей пистолетом, вырвал у нее признание - "тройка, семерка, туз", а она повалилась на постель.
   И даже на пододеяльнике появилась кровь (красные чернила).
   - Вы мне испортили мое белье! - крикнула в этот трагический момент Шурина мама.
   - Не мешайте мне играть! - крикнула в ответ графиня и умерла в страшных мучениях.
   Шурка это делал замечательно: корчился в судорогах, дрыгал ногами и закатывал глаза. Он был прирожденным актером. Потом шла сцена в игорном клубе.
   Миша метал банк, а я называл свои заветные карты.
   "Ваша дама бита", - должен был сказать Миша, но разволновался, стал заикаться и сказал:
   - Ваша дама биха!
   В публике (три человека) раздался смех, а я, сказав: "Не вижу ничего смешного", достал пистолет и выстрелил себе в висок. Затем я покачнулся и рухнул на пол, ударившись затылком о паркетину и потеряв сознание. Говорят, что раздались аплодисменты (я упал очень эффектно и даже красиво). Шурка и Мишка вышли раскланиваться, а я не мог встать. И тогда на сцену выскочила моя мама с криком: "Володе плохо!"
   Меня долго приводили в сознание, прыскали на меня водой, давали мне нюхать нашатырь, щупали мою голову, и в результате я открыл глаза и встал с головной болью.
   - По-моему, у него все в порядке, - сказала Шурина мама. - Не волнуйтесь, Анна Александровна.
   - Нет, у него далеко не все в порядке, - заявила моя мама. - И у вашего Шурочки тоже. Если бы у них было все в порядке, они бы никогда не додумались ставить "Пиковую даму". Им бы не пришло в головы искажать великого Пушкина, плевать на музыку великого Чайковского и грохаться неизвестно во имя чего головой об пол. Не знаю, как вас, а меня потряс этот спектакль.
   Они же слушали эту оперу в замечательном исполнении. Вот это Германн! Как можно после этого решиться на такое исполнение? Как можно превращать в балаган столь замечательное, великое произведение?! А вы, Леля? Как вы могли это допустить! Идем домой, Володя, тебе необходимо полежать.
   Мы оделись и вышли от Навяжских. Я был очень расстроен, а Шура мне сказал в передней:
   - А все-таки это был хороший спектакль и мы отлично играли. Ну, так нас не поняли.
   А Миша уже на улице спросил:
   - Когда же ты мне отдашь аксолотля?
   - Мне сейчас не до аксолотлей, - сказал я. - За "ваша дама биха" не дают аксолотлей. Надо текст учить. А халтура меня не устраивает.
   СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС
   Паня Пищик обожала модную до революции писательницу Лидию Чарскую, упивалась ее романами "Княжна Джаваха", "Большой Джон".
   Мы, мальчики, не читали Чарскую и только видели ее в Ленинградском Александрийском театре, где она играла в "Маскараде" Лермонтова старую даму в последнем акте. А девочки перечитали в школьной библиотеке все ее книги - слезливые, засахаренные, наполненные вздохами, призраками и сюсюканьем.
   В одной из этих книжек Паня прочла о том, как институтки устроили спиритический сеанс, крутили блюдечко и вызывали души покойников. Это произвело такое впечатление на Паню, что она пришла в класс и предложила устроить такой сеанс.
   Когда закончилось заседание кружка, девочки остались в классе.
   - Если мальчишки не будут нам мешать, они могут остаться, - сказала Паня. - И даже могут принять участие в сеансе.
   Павка, Шурка, я - остались.
   Паня разложила на столе большой лист бумаги. На нем по кругу были написаны все буквы алфавита. Гая Осипова достала из сумки блюдце, и Тая Герасимова нанесла углем на его краешек черную точку.
   - Я буду медиумом, - сказала Паня. - Буду вызывать духов и задавать им вопросы. А вы все подложите пальцы под блюдечко, и оно само вас поведет по тем буквам, из которых сложится ответ духа.
   Все сели вокруг стола, и все девочки и мы трое подложили пальцы под блюдечко.
   - Тише! - прошептала Паня. - Кого мы вызовем?
   - Екатерину Вторую, - сказала Безрукова.
   - Нашли кого вызывать! - сказал Шурка. - Лучше уж Софью Ковалевскую.
   - Математика и в школе надоела, - сказала Труфанова, - лучше вызвать артистку Сару Бернар.
   - Вызываю Сару Бернар. Сара Бернар? Вы здесь? - спросила Паня.
   Блюдечко начало шататься влево и вправо и остановилось на букве "у".
   - Что значит "у"? - спросил Шурка.
   - Подожди, - сказала Герасимова. - Сара Бернар сказала "уй", что значит по-французски "да".
   - Вы знаменитая артистка, - сказала Паня, - кого вы считаете своей преемницей у нас?
   - Все ясно, - сказал Павка, и блюдечко быстро пошло по буквам п, а, н, ю, п, и, щ. - Паньку Пищик! - закричал Павка.
   - Вызовите Ивана Андреевича Крылова, - предложила Элла Бухштаб.
   - Иван Андреевич, - сказала Паня дрожащим голосом, - мы просим вас появиться.
   - Есть такое дело, - ответил Иван Андреевич.
   - Что вы думаете о нас?
   Блюдце постояло на месте и потом вдруг заметалось по листу и остановилось поочередно на буквах к, а, к, д, р, у, з, ь, я, в, ы - и получилось: "Как, друзья, вы ни садитесь, все в музыканты не годитесь".
   - Убедились в том, что спиритизм существует? - спросила с гордостью Паня.
   - Я посмотрел бы, как бы вы спиритовали без меня, - сказал Старицкий. Это я толкал блюдце, куда надо. А сам Крылов вам ни за что бы не ответил. В следующий раз вызывайте Пушкина. Он вам скажет: "Да здравствует солнце, да скроется тьма!"
   СТЕНГАЗЕТА
   Заседание редколлегии классной стенной газеты было в полном разгаре. В номер шло много интересных материалов. Статья Лебедева о Гоголе, заметка Югана о ловле тритонов на бывшей даче графа Сюзора на Каменном острове, гневная статья Корженевской об отставании класса по математике и заметка Зверева о том, как Старицкий разбил лейденскую банку, моя большая статья о византийских монетах (на добрых две трети списанная из Большой энциклопедии), карикатуры Недокучаева на Чиркину и Пищик и передовая статья о результатах письменной работы по литературе, написанная Марией Германовной.
   Сашка Чернов рисовал заголовок газеты, Ира Кричинская рисовала виньетки.
   И вдруг главный редактор Розенберг сказал:
   - И все-таки у нас нет острого злободневного материала. Я предлагаю поместить статью о неприглядном поступке нашего товарища, который вчера ответил на "отлично" Бреговскому только потому, что ему подсказала ответ Муся Гольцман. Если мы будем отвечать только по подсказке, - грош цена всей нашей учебе.
   По-моему, это будет острая и злая статья. Если хотите, даже сенсационная. Предлагаю поручить написание этой статьи Полякову.
   Я сказал:
   - Я писать не буду.
   - Почему?
   - Это не по-товарищески. Я дружу с Шуркой, и я на него писать не стану.
   - Вот это номер! - сказал Розенберг. - Мы все дружим друг с другом и, значит, не будем никого критиковать? Хорошее дело! Значит, у нас будет процветать подсказка, шпаргалки, списывание и мы не будем бороться за высокие показатели в ученье? Значит, мы сдаем все принципиальные позиции? Так? Позор, товарищи!
   - Нужно написать эту статью, - сказал Кунин.
   - Вот ты и напиши ее.
   - Мне неудобно ее писать. Мой папа дружит с Шуриным отцом. И Шура и его отец обидятся. Мне неловко.
   - Тогда пусть напишет Бухштаб.
   - Я не могу этого писать, - сказала Элла. - Муся моя подруга. Она подсказала Шуре ответ, и у меня не поворачивается рука писать об этом.
   - У всех что-нибудь не поворачивается, - сказал Розенберг, - кто же будет писать? Сашка!
   - Я не умею писать.
   - Тогда нарисуй.
   - Я могу нарисовать Навяжского и подсказывающую ему Мусю.
   - Отлично! Но все равно нужна статья. Надо разоблачить подсказку. Надо написать, что подсказывание - это не товарищеский поступок, что оно мешает учению и что это обман педагогов. Может быть, напишет Данюшевский?
   - Ни в коем случае, - сказал Женька, - я должен Шуре двадцать копеек. Пока он молчит, а выйдет за моей подписью статья, он потребует с меня, чтобы я немедленно отдал.
   - Вот тебе двадцать копеек, отдай ему и пиши, - сказал Розенберг.
   Данюшевский взял двугривенный, но сказал:
   - Нет, я писать не буду. Он все равно обидится.
   - Где же ваши честность и принципиальность? - закричал Розенберг. Может быть, переведем все экзамены на подсказку? Может, перестанем в расчете на подсказку готовиться к урокам? Может, начнем гладить по головке тех, кто ни черта не знает и не хочет знать? Может быть, из ложного чувства товарищества начнем покрывать всех неуспевающих?
   - Ладно. Я напишу, - сказал я. - Черт с вами. Но я подпишусь "Всевидец".
   - Это можно, - сказал Розенберг.
   Я написал статью. Она называлась "Слова Муси, музыка Шуры".
   На следующий день газету вывесили на стенке, и Шура прочел статью.
   - Я хотел бы увидеть этого "Всевидца", - сказал он, - я бы ему выдал.
   И тут мне стало совестно скрываться. И я сказал:
   - Ну, выдай. Это я писал.
   - В общем-то правильно, - пробурчал Шурка. - Я совсем не подготовился и ничего не знал, а Муська мне подсказала. И Лев Самойлович поставил мне "очхор". Это он, конечно, ей должен был поставить, а не мне.
   И Шурка отправился в учительскую и сказал Бреговскому:
   - Зачеркните отметку, которую вы мне поставили, и дайте мне возможность заново ответить вам на любой вопрос на следующем уроке.
   Лев Самойлович согласился, спросил его на следующем уроке и поставил ему "удовлетворительно".