- Встать! - крикнул староста класса Лебедев.
Но мы лежали не шелохнувшись. В класс вошла преподавательница истории Ольга Ефимовна.
- Что с Гохштейном и Поляковым? - спросила она испуганно.
Класс молчал. Никто ведь не знал, в чем дело.
- Вам плохо? - спросила она.
- Нам хорошо, - ответил я. - Мы находимся сейчас в нирване.
- Что это значит?
- Это значит, что с сегодняшнего дня мы буддисты, - оказал Миша.
- Мы имеем право на свободу вероисповедания, - сказал я.
- Встаньте и выйдите из класса, - сказала Ольга Ефимовна.
Мы подобрали свой мрамор и вышли.
Назавтра вызвали наших родителей. Пришел Мишин отец и моя мама.
Разговаривала с ними Ольга Ефимовна. Не знаю, что она им говорила, но вечером отец пришел ко мне в комнату и оказал:
- Ты живешь в трудовой семье. Твои отец и мать всю жизнь работают, чтобы принести пользу людям. Государство тратит большие деньги на образование таких оболтусов, как ты. Оно это делает для того, чтобы ты чему-то научился и стал человеком, чтобы ты не жил как инфузория, а что-то делал для людей, для своей родины. А вы с Мишей захотели стать тунеядцами - ни черта не делать и жить на шее у своих родителей.
Буддизм - это философия. Я не верю в нее, но знаю, что буддисты учатся, и работают, и слушают своих родителей и учителей. Я не знаю, как поступают в этом случае у буддистов, но в кино ты на этой неделе не пойдешь. И в гости к Вержбинокому тоже. Ты будешь сидеть дома и (готовить уроки.
Не знаю, что оказал Мишин отец, но знаю, что Мише почему-то два дня было (больно сидеть.
КРАСНАЯ ШАПОЧКА И СЕРЫЙ ВОЛК
Любовь Аркадьевна задумала поставить силами нашего класса спектакль для младших классов. Было решено взять сюжет "Красный Шапочки" - сказки Перро.
Сказку инсценировал Ваня Лебедев. У него был литературный талант, и надо сказать, что получилась вполне приличная пьеса.
Бстал вопрос о распределении ролей.
- Красную Шапочку будет играть Аня Труфанова, - сказала Любовь Аркадьевна, и все согласились.
- Ее маму я бы дала сыграть Ире Кричинской.
- Мне еще рано играть маму, - сказала Ира.
- Но ты очень подходишь, - заявил Навяжский. - У тебя и рост годящийся, и голос серьезный.
Уговорили.
- А кто же бабушка?
- Мне кажется, что бабушку может сыграть Нюра Безрукова, - сказал Старицкий.
- Какая же я бабушка?! - возмутилась Нюра. - Сам ты бабушка!
- Очень хорошо, - сказал Старицкий, - я с удовольствием сыграю бабушку.
- Какая же ты бабушка?! - закричал Штейдинг. - У тебя же мужской голос.
- У моей бабушки тоже мужской голос, - сказал Павка.
- Попробуем, - согласилась Любовь Аркадьевна. - А кто же будет у нас Волком?
- Было бы хорошо, если бы эту роль сыграл наш директор Александр Августович, - сказал Старицкий.
- Ты с ума сошел, Старицкий! - аж вскрикнула Любовь Аркадьевна. - Не можешь обойтись без своих неуместных шуток...
- Могу, - сказал Павка. - Пусть тогда Волка играет Поляков. У него волчий аппетит, он умеет щелкать зубами, и вообще он очень похож на волка.
- Чем это я похож? - возмутился я. - Что я - серый? Может быть, у меня есть морда? Может быть, я вою?
- Воешь, воешь, - сказал Павка. - Вспомни, как ты позавчера выл, когда получил "неуд" по математике.
- Перестань, Старицкий. Зачем обижать своих товарищей? - сказала Любовь Аркадьевна. - Поляков будет играть Волка, потому что это нужно для дела.
- Для дела я согласен, - сказал я.
- Ну, а в роли охотников выступят Навяжский и Гурьев.
Каждый вечер по два часа мы репетировали. И наконец состоялся спектакль. В актовом зале большую часть мест занимали ученики младших классов, на остальных местах сидели родители и родственники, учителя и незанятые в спектакле наши одноклассники.
Увертюру на рояле сыграла ученица младшего класса Ася Барон при участии Володьки Петухова (барабан).
Открылся занавес. Сцена изображала комнату мамы.
- Доченька, - сказала Ира, изображавшая мать в платье своей матери и в высокой (под взрослую) прическе, - пойди навести нашу бабусю. У нее скарлатина, и она одна в доме. Снеси ей пирог, который я испекла для нее.
- А где пирог? - спросила Аня (ей очень шла сшитая специально для спектакля красная шапочка).
- Действительно, где пирог? - спросила Ира.
Для спектакля Ирина мама испекла самый настоящий пирог с повидлом.
Красная Шапочка и ее мать обыскали всю сцену, но пирога не нашли.
- Без пирога играть я не буду, - оказала Аня.
И тут из-за кулис прозвучал громкий голос Штейдинга, который был у нас машинистом сцены и стоял у занавеса:
- Павлушка, негодяй, съел пирог.
В зрительном зале раздался смех.
- Тогда навести бабулю, - сказала Ира, - и скажи ей, что пирог я пришлю ей завтра. Будешь идти по лесу, будь осторожна. Не попадись навстречу Волку.
- Не беспокойся, мамочка, я буду осторожна, - сказала Аня.
Штейдинг опустил занавес, и оркестр исполнил музыкальную интермедию. Атмосфера нагнеталась. Громыхал барабан, и жалобно пел рояль. Тучи сгущались.
Открылся занавес. Сцена изображала лес. Это мы привезли несколько березок и одну елку и укрепили их в ведрах. Аня шла по лесу и пела свою песенку:
Я иду к своей бабусе,
Я иду, ничуть не труся.
Страшным лесом я иду,
На свою да на беду.
Стихи написал Бродский, он у нас считался поэтом.
Аня пела, а я в волчьей маске стоял за кулисой и смотрел на Аню. Я был по-прежнему в нее влюблен и не мог отвести от нее взгляда.
- Поляков, на выход! - шептала Любовь Аркадьевна. Но я ничего не слышал.
Тогда Павка что есть силы толкнул меня в спину, и я пробкой вылетел на сцену.
- Ай! - вскрикнула Аня.
- Здравствуй, Красная Шапочка, - сказал я и забыл все свои слова. Я стоял и смотрел на Аню.
- Вы, кажется, хотели спросить, куда я иду? - сказала Аня.
- Да, - сказал я - Хотел.. Очень хотел... спросить...
- Вы хотели спросить, не иду ли я к своей бабушке?
- Да, я хотел спросить, не идете ли вы к своей бабушке, - повторил я, пытаясь вспомнить дальнейший текст, но все вылетело из головы.
- А я иду к своей бабушке, - (сказала Аня, - она очень больна, и я иду ее навестить.
Я мучительно вспоминал свою роль, но это было бесполезно. Мы стояли на сцене и молчали. И тогда Аня сказала:
- Вы, кажется, хотели спросить, а где живет моя бабушка?
- Да! - радостно сказал я. - Я как раз хотел спросить: а где живет ваша бабушка?
- За лесом, в маленьком голубом домике, - сказала Аня. - Простите, я спешу.
И убежала.
И тогда я вспомнил вce слова и закричал:
- Я опережу ее! Она пошла по тропинке, а я прямиком сквозь чащу! Что-то у меня чешутся зубы!..
Я сделал немыслимый прыжок и умчался.
Опять Штейдинг опустил занавес, и опять оркестр заиграл музыку, в которой еще больше нарастала тревога.
Занавес открылся. Комната бабушки. В кровати лежит Павка Старицкий в очках и в чепце.
- Что-то у меня плохо с сердцем, - сказал он. - Надо принять микстуру.
Он взял с тумбочки, стоявшей у кровати, литровую бутылку c чаем и выпил ее всю под аплодисменты зала.
В этот момент вошел я - Волк.
- Здравствуйте, бабуся, - оказал я.
- Ой! Ой! Волк! Волк! - закричал Павка и выскочил из постели.
Любовь Аркадьевна запретила ему выскакивать и велела лежать под одеялом, но он не мог не показаться всем в ночной рубашке своей мамы, или, как он говорил, "в роскошном пеньюаре".
И вместо того чтобы зрители в зале вскрикивали от ужаса, понимая, что Волк съест бабушку, они хохотали навзрыд, глядя, как Павка в розовом кружевном пеньюаре скакал по комнате и кричал: "Ой, мама!"
- Идиот, - оказал я ему шепотом. - Мало того, что ты съел пирог, так ты еще не даешь мне съесть бабушку... Срываешь мне всю сцену...
И я набросился на Павла с криком:
- Вот я тебя сейчас съем!
Я схватил его и потащил под одеяло. Забросив его на кровать, я накрылся вместе с ним одеялом, полагая, что он останется незаметно там, а я высуну голову и скажу: "Какая была вкусная бабушка!" Но не тут-то было: Павка стал меня щекотать, и кричала в результате не бабушка, а Волк.
Наконец мне удалось заставить Павку прекратить свои шутки, и я высунул голову и сказал свои слова.
Вслед за этим я надел на себя бабушкин чепец и очки.
В комнату вошла Аня.
- Здравствуй, бабуся!
- Здравствуй, Шапуся! - оказал я. - Подойди ко мне и поцелуй меня, внученька.
Я ждал две недели этого момента. Я надеялся, что Аня поцелует меня при всех. Пусть она поцелует меня в лице Волка. Хоть так. Я мечтал об этом.
Но Аня сказала:
- Я боюсь тебя, бабушка. Почему у тебя так сверкают глаза?
- Это потому, что я смотрю на тебя, - ответил я. - Но совсем не по-волчьи, а нежно-нежно.
- А почему у тебя такие большие уши, бабушка?
Я посмотрел на Аню и опять забыл слова.
- Вы хотели оказать - это для того, чтобы лучше слышать тебя? - оказала Аня и сердито на меня посмотрела.
- Да, Анечка, - сказал я.
- Я, между прочим, не Анечка, а Красная Шапочка, - сказала она.
- Извини меня, - сказал я.
И наверно, все в зале, даже несмотря на то, что я в маске, видели, как я покраснел.
- А почему у тебя такие большие руки, бабушка?
- Чтобы обнимать тебя, - сказал я и обнял Аню.
Наконец-то! Какое это счастье!
Но Аня вырвалась из объятий Волка и спросила:
- А почему у тебя такие большие зубы?
- Чтобы съесть тебя! - закричал я. - Я съел твою бабушку и понял, что аппетит приходит во время еды.
Сейчас я съем и тебя!
- Нет, не съешь! - закричала бабушка - Старицкии и вылезла из-под одеяла.
- Ты с ума сошел! - зашипел я. - Я же тебя съел, ку-да ты лезешь?
- Он не съел меня, товарищи! - закричал Павка. - Не те времена! Нет такого волка, чтобы мог съесть нашу советскую бабушку!
В этот момент на сцене появились охотники - Навяжокий и Гурьев.
- Можете быть свободны, - сказал им Павка. - Бабушка не поддалась на провокации Волка, и Красная Шапочка тоже сразу его раскусила. Хватайте Волка, товарищи охотники, и мы все вместе отвезем его в зоопарк!
Штейдинг дал занавес.
Зрители бурно аплодировали.
А автор пьесы - Ваня Лебедев - прибежал за ,кулисы красный, как светофор.
- Ты провалил мне пьесу! - кричал он. - Ты все испортил! Ты превратил драму в комедию...
И Любовь Аркадьевна, хоть и смеялась почему-то, сказала:
- Так нельзя, Павел, это уже совсем не то. Ну что же это за бабушка?
- Я лично горжусь такой бабушкой, - сказал Павел.
ПЕРВЫЙ БОКАЛ
Муся - девочка из младшего класса - пригласила нас к себе.
- Мои родители уехали на два дня в Петрозаводск, - сказала она, - и я одна дома. Можно устроить у меня вечеринку. Из моего класса будет только Вера Хлюстова, а вы можете пригласить кого хотите. У меня есть патефон и три пластинки: танго "Танголита", вальсбостон "Рамона" и шимми "Электромиос". Сложимся по два рубля. Я и Вера организуем ужин. У меня могут поместиться десять человек. Значит, вы приходите всисьмером.
Мы были в восторге. Мы - это Павка Старицкий, Бобка Рабинович, Шурка Навяжский и я. Решили пригласить Таню Чиркияу, Иру Дружинину, Нину Седерстрем и Эллу Бухштаб...
- За дам платим мы, - сказал Старицкий.
- А где мы достанем деньги? - спросил я.
- Это уже второй вопрос.
Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину "Историю искусств", Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.
Собраться решили в субботу в семь часов вечера и веселиться до десяти, а если удастся убедить наших родителей, - до одиннадцати.
Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.
Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.
Мы все пришли ровно в семь. Стол уже был накрыт:
в вазе пестрел винегрет, на тарелке была аккуратно уложена селедочка. Было два сорта копченой колбасы, голландский сыр, маринованные грибы в баночке, и красная икра сверкала под желтым абажуром. А в центре стола, как в почетном карауле, стояли четыре бутылки портвейна.
Мы молниеносно ринулись к столу. Бобка кашлянул для того, чтобы привлечь внимание, и достал из кармана голубую коробку папирос "Зефир трехсотый". Это было шикарно. Мы все взяли по папиросе. И девочки тоже. Затянувшись, все одновременно закашлялись, а Иру даже начало тошнить, но Бобка сказал, что со временем это пройдет.
- Начнем, товарищи? - предложила Муся.
- Разрешите только, я произнесу тост? - сказал Павел.
- Давай! - закричали все.
- Леди и джентльмены! - провозгласил он. - Я предлагаю первый бокал выпить за хозяйку дома!
- Ура! - закричал я.
- Прошу встать, - сказал Павел.
Мы все поднялись с мест и осушили свои рюмки.
Вино оказалось довольно сладким и терпким. Внутри у нас сделалось тепло, но никакого особого впечатления это ни на кого не произвело.
Вера завела патефон. Я пригласил Мусю, Шурка Нину Седерстрем, Бобка Таню Чиркину и Павка Веру Хлюстову. Танцевали все плохо, но мы прыгали козлами под музыку, и нам было очень весело. А Иру все еще тошнило от папиросы.
Поцеловав своим партнершам руки (Павлушка сказал, что это обязательно), мы развели их по своим местам за столам, и Бобка предложил очередной тост - за здоровье наших дам!
И мы выпили по второй рюмке. По желудку разлилось тепло, почему-то начала кружиться голова, и я перевернул вазу с винегретом на платье Вере Хлюстовой.
- Ты мне испортил платье! - закричала она.
- Не имеет значения, - почему-то оказал я. Это вырвалось у меня как-то само собой, и я перевернул ей на юбку рюмку с остатком портвейна.
- Ты свинтус, - оказала Вера и заплакала.
- За Верино платье! - воскликнул я, наполнил третью рюмку и тут же перевернул ее на роскошную белую скатерть.
- Это пятно на всю жизнь, - сказала Муся. - Как я объясню родителям?
- Поставишь на пятно вазу с цветами, они ничего . не заметят, - сказала Нина, - но лучше присыпать пятно солью. Соль вытравит пятно.
Муся принесла банку с солью, вывернула гору соли на скатерть и поставила на нее вазу с астрами.
- Аи, я, к-кажется, наннапился, - сказал Шурка и перевернул хрустальную вазу. Ваза разбилась вдребевги.
Муся заплакала.
- Эт-то п-пустяки, - сказал Павка. - П-пос-суда бьется к счастью. Д-давайте споем.
Таня Чиркина попыталась встать из-за стола, но закачалась и уцепилась за кончик скатерти. На пол посыпались тарелки, рюмки, засверкали осколки.
На Бобку напал смех. А Павка затянул песню "Случайно и просто я встретился с вами, в душе зажила уже старая рана". И мы подхватили: "Но пропасть разрыва легла между нами. Мы только знакомы. Как странно".
В это время Вера вышла в соседнюю комнату и, достав из платяного шкафа вечернее платье Мусиной мамы, переоделась и появилась в комнате в длинном лиловом платье с огромным разрезом на спине.
- М-муж-чины! - кричала она. - К-кто хочет с-со мной та-анцевать шманго?
- К-какое шманго? Т-танго!
- Я и г-говорю - ш-ш-манго.
- Зачем ты надела мамино платье? Кто тебе разрешил? - заволновалась Муся.
- А ч-что ему будет? Кнкак надела, т-так и сниму, - сказала Вера. Веселиться так веселиться.
- "Налейте, налейте бокалы полней", - запел Павка, и все пустились в дикую пляску.
В этот момент раскрылась дверь и в ней появился Мусин отец.
- Это что такое? - спросил он.
- Папочка, ты приехал? - спросила Муся. - Нет, я еще в Петрозаводске, сказал отец. - Боже мой! Что это за кавардак? Кто это побил столько посуды?
- Эт-то, по-видимому, й-я, - сказал, пошатываясь, Щурка, - но й-я вам все от-ткуплю, - и упал на пол.
- Да вы что, перепились здесь, что ли? - воскликнул отец. - А ты, Вера, почему в платье Аделаиды Александровны?
Но Вера не могла ответить. Она уже спала на диване.
- Значит, так, - сказал отец, - все вон из квартиры.
Мы немножечко протрезвели.
- Эт-то нетактично - выгонять гостей, - сказал Павка.
- Я не вижу здесь гостей, - сказал отец, - я вас не приглашал. Я вижу здесь пьяниц и алкоголиков. Кто вам позволил пить вино?
- Мы хотели попробовать, - сказала Муся.
- А кто здесь курил?
Все молчали.
- Я не привык повторять два раза! - сказал отец. - Вон!
Мы быстро собрались и ушли. Все, кроме Веры. Она не могла встать с дивана.
Мы шли, качаясь, по улице, держа под руку своих дам. Шли очень долго, потому что никак не могли найти нужную улицу, потому что ноги заплетались и шли не в ту сторону, а голова болела, и в ней был какой-то шум, и все кружилось.
Утром, конечно, Мусин отец позвонил по телефону всем нашим родителям, и мой отец сказал мне:
- До сегодняшнего утра я не знал, что мой сын курит и пЬет. Я не предполагал, что в тринадцать лет можно быть алкоголиком. Ну что же! Будем тебя лечить. Начнем с того, что месяц ты не будешь ходить в кино, месяц не будешь отпускаться ни к кому в гости, месяц не будешь подходить к телефону, а билеты в цирк на следующее воскресенье я отдаю дочери управдома Нине Тютиной. А сейчас уходи к себе в комнату.
- А что мне делать? - спросил я. - Все уроки я уже приготовил.
- Можешь писать воспоминания об этом вечере.
И папа хлопнул дверью.
На шум пришла мама.
- Что случилось? - спросила она.
- Поздравь своего сына, - сказал папа, - вчера вечером он напился как сапожник.
ПОЭТЫ
Я забыл фамилию одного из учеников старших классов. На школьных вечерах он появлялся в старом неважнецком пиджаке, но обязательно в лакированных туфлях, и шея у него была повязана длинным зеленым шерстяным шарфом. Он выходил на нашу сцену и завывая читал стихи Сергея Есенина.
В классных разговорах у нас мелькали имена Маяковского, Хлебникова, Крученых. Мы воспринимали Блока и отвергали Игоря Северянина. Словом, мы интересовались поэзией. И многие даже мечтали быть поэтами. Во всяком случае, Леня Селиванов, Павлуша Старицкий, Ваня Розенберг и Юзька Бродский часто щеголяли своими стихами.
В частности, Юзька принес однажды стихи, навеянные, видимо, поэтом Даниилом Хармсом. Он прочел свой стих на вечере в школе:
Елизавет Бам! Елизавета Бам!
В твою перину бух! В твою перину бах!
Ораниенбаум, бух, бах!
Любовь Аркадьевна покинула зал. Она преподавала у нас французский и предпочитала таких поэтов, как Ронсар, де Мюссэ, в крайнем случае Лафонтен.
Вторым на этом вечере выступал Леня Селиванов.
Он был в бежевой толстовке, в валенках и в цилиндре. - Я прочту стихотворение про кошку моих соседей, - заявил он.
Как пробка из окошка
Вылетела кошка.
На моей памяти
Ее хвост, стоящий, как памятник.
Глаза у ней зеленого цвета.
Я долго думал: кошка ли это?
Может быть, она не кошка, а кот.
Вот...
Раздались рукоплескания, а наша преподавательница литературы Мария Германовна сказала:
- Может быть, это не кошка, так же как Селиванов не поэт.
- Мария Германовна еще не доросла до такой литературы, - заявил Селиванов. - Меня поймут не раньше чем через десять лет.
Розенберг писал понятнее, но обходился без рифмы. Он писал белые стихи.
По каналам Венеции скользят гондолы.
И в них сидят римские патриции.
А в Риме папа, конечно, римский,
И имя у папы Пий, и это имя не нравится маме.
Мама, конечно, тоже римская,
Она проживает в замке дожей,
Который омывают воды канала.
И итальянские голуби садятся на карнизы замка,
Воркуя о чем-то опять же по-итальянски.
И стройные пинии, почти зеленые и немного синие,
Стоят вдоль ограды на виа Чирчини.
В Розенберге всегда сказывался эрудит, и его стихи были чем-то симпатичны нашему историку Александру Августовичу Герке. Он говорил: "Розенберг любит историю, много читает, и в его стихах я что-то вижу, хотя и не знаю что".
Но всех забил Старицкий. Во-первых, он вышел на эстраду в серой толстовке и босиком, как Лев Толстой.
Во-вторых, он нарисовал у себя на левой щеке губной помадой сердечко, и, в-третьих, он читал шепотом.
Я запомнил только одно четверостишие:
Небо плевалось. Бамбунил дождь
Желтый с зеленым. Молния валится.
Ты не любишь меня? Ненавидишь?
Ну, что ж?
Все равно я живу. Я - Старицкий.
И все девчонки ему бешено хлопали.
- Этот парень напоминает мне хромую мушку, которая попала в клубничное варенье, влипла в него и не может выбраться, - сказал скромный старшеклассник Саша Веденский.
Он никогда ничего не писал и не читал в школе.
Но стал очень хорошим детским поэтом, и теперь его книжки с удовольствием читают в нашей школе. Он жил на Зверинской улице.
ПРЕРВАННЫЕ МЕЧТЫ
- Когда я окончу школу, - сказал Каценеленбоген, - я стану артистом и буду всех потрясать.
- Почему же ты за все время учения ни разу нас не потряс? Даже не попробовал, - сказала Паня Пищик.
- Потому что я скрывал свой талант. Я его показывал только своей маме, и она даже плакала.
- От твоего таланта?
- От того, как я читаю драматические произведения. Я ее волновал. Не будьте дураками и прекратите свой идиотский смех. У каждого есть свои желания, и ничего смешного в этом я не вижу.
- А я постараюсь стать ученым, - сказал мрачно Ваня Лебедев. - Я буду изучать рукописи Пушкина, Лермонтова, Толстого. Я хорошо разбираюсь в их почерке. И я наверняка найду что-нибудь неопубликованное.
- Третью часть "Мертвых душ", - сказал Розенберг.
- Она сожжена Гоголем, но не исключено, что где-нибудь затерялось несколько страниц рукописи, - сказал Ваня. - И острить на эту тему - глупо.
- Лично я буду строить корабли, - сказал Сашка. - И буду на них ходить в море, а может быть, и дальше.
- А я буду геологом и буду искать золото, - сказала Алла Корженевская.
- Не все то золото, что блестит, - заметил Павка.
- А я не все и буду искать.
- А я выйду замуж, - сказала Леля Берестовская. - Мой муж будет очень красивый. У нас будет шикарная квартира из пяти комнат, две собачки, кошечка и говорящий попугай.
- И ты будешь жить на Азорских островах и будешь принцессой, - сказал Розенберг. - Но имей в виду: и там произойдет революция, и ты будешь рыдать, но уже ничто не поможет. Таков конец всех капиталистов. Скоро тебе кончать школу, но ты ничему не научилась.
- Мне стыдно, что это говорит моя подруга, - сказала Ира Кричинская. Единственное, что меня утешает, это то, что она дура.
- А я, наверно, буду врачом, - сказал Бобка. - И я постараюсь, чтобы все были здоровы. Даже Берестовская, если она, конечно, не уедет на Азорские острова.
- Что касается меня, - сообщил Навяжский, - то я буду инженером. Советская власть плюс электрификация. Я буду строить электростанции. Помните, как я исправил на той неделе короткое замыкание? Меня с детства тянет к электричеству. Я даже позавчера дома провел телефон из ванной в переднюю.
- Зачем? - спросил я.
- Чтобы, если нужно, поговорить, - сказал Шура. - Я поступлю в электротехнический институт.
- Если тебя примут, - заметил Штейдинг.
- Кого же туда принимать, если не меня?
- А я пойду в библиотечный институт, - сказала Элла Бухштаб. - Мне хочется стать библиотекарем.
Я всегда буду жить с книгами. Что может быть интересней!
- А я буду гостем! - воскликнул Старицкий. - Я буду ходить ко всем вам в гости и узнавать, что вы делаете.
- А учиться? - спросила Гольцман.
- А учиться мне уже давно надоело.
Тут вошла в класс Любовь Аркадьевна и сказала:
- Займите свои места. Продолжим наши занятия. - И Павел так вздохнул, что она спросила: - Что с тобой, Старицкий?
- Немножко взгрустнулось, - сказал он. - Ничего.
С годами это пройдет.
ВИКТОРИЯ-РЕГИЯ
День начался не очень хорошо. Два дня назад мы ходили на экскурсию в Русский музей и смотрели там разные картины. Самое большое впечатление на нас произвела огромная картина в золотой раме, занимавшая чуть ли не всю стену, "Гибель Помпеи" художника Брюллова, в которой изображено извержение Везувия в этой самой Помпее, когда лава низвергается на город и рушит все на своем пути. На этой картине множество людей. Все в страхе. Люди бегут, валятся колонны - в общем, давка, ужас, столпотворение.
И вот сегодня на первой же перемене мы решили играть в гибель Помпеи. Что мы сделали? Мы перевернули стоявшую в классе вешалку, нагромоздили друг на друга несколько парт, сдвинули с места шкаф и с дикими криками начали толкать друг друга. Схватили Лелю Берестовскую и посадили ее на шкаф. Она оттуда вопила, а мы прыгали вокруг и орали.
Потом мы повалили на пол Леньку Селиванова, и началась "куча мала". Все кричали: "Караул!" Чиркина и Дружинина визжали, и все мы носились по классу и скакали по партам.
На шум, конечно, прибежала учительница из соседнего класса - Анна Григорьевна.
- Что у вас происходит? - спросила она.
- У нас тут гибель Помпеи, - сказал я, - и мы спасаемся.
- Глупая игра, - сказала Анна Григорьевна. - Гибель Помпеи - это большое несчастье. Это горе. И смеяться над этим не приходится. Вы представляете себе, что это такое? Разверзается земля, рушатся здания, огненная лава затопляет все, люди проваливаются сквозь землю, гибнут, и нет спасения. Разве это игра?
Вы же взрослые ребята. Как вам не стыдно!
И, честно говоря, нам всем стало стыдно.
- Извините, - сказал Селиванов. - Мы больше не будем.
И сразу в классе стало тихо, как в музее.
Но если говорить честно, игра нам понравилась, и нам не хотелось так просто от нее отказываться. И мы нашли выход.
Точнее, его нашел Старицкий. Он предложил:
- Давайте так же все переворачивать и орать, только назовем это "Праздник в сумасшедшем доме".
Но мы лежали не шелохнувшись. В класс вошла преподавательница истории Ольга Ефимовна.
- Что с Гохштейном и Поляковым? - спросила она испуганно.
Класс молчал. Никто ведь не знал, в чем дело.
- Вам плохо? - спросила она.
- Нам хорошо, - ответил я. - Мы находимся сейчас в нирване.
- Что это значит?
- Это значит, что с сегодняшнего дня мы буддисты, - оказал Миша.
- Мы имеем право на свободу вероисповедания, - сказал я.
- Встаньте и выйдите из класса, - сказала Ольга Ефимовна.
Мы подобрали свой мрамор и вышли.
Назавтра вызвали наших родителей. Пришел Мишин отец и моя мама.
Разговаривала с ними Ольга Ефимовна. Не знаю, что она им говорила, но вечером отец пришел ко мне в комнату и оказал:
- Ты живешь в трудовой семье. Твои отец и мать всю жизнь работают, чтобы принести пользу людям. Государство тратит большие деньги на образование таких оболтусов, как ты. Оно это делает для того, чтобы ты чему-то научился и стал человеком, чтобы ты не жил как инфузория, а что-то делал для людей, для своей родины. А вы с Мишей захотели стать тунеядцами - ни черта не делать и жить на шее у своих родителей.
Буддизм - это философия. Я не верю в нее, но знаю, что буддисты учатся, и работают, и слушают своих родителей и учителей. Я не знаю, как поступают в этом случае у буддистов, но в кино ты на этой неделе не пойдешь. И в гости к Вержбинокому тоже. Ты будешь сидеть дома и (готовить уроки.
Не знаю, что оказал Мишин отец, но знаю, что Мише почему-то два дня было (больно сидеть.
КРАСНАЯ ШАПОЧКА И СЕРЫЙ ВОЛК
Любовь Аркадьевна задумала поставить силами нашего класса спектакль для младших классов. Было решено взять сюжет "Красный Шапочки" - сказки Перро.
Сказку инсценировал Ваня Лебедев. У него был литературный талант, и надо сказать, что получилась вполне приличная пьеса.
Бстал вопрос о распределении ролей.
- Красную Шапочку будет играть Аня Труфанова, - сказала Любовь Аркадьевна, и все согласились.
- Ее маму я бы дала сыграть Ире Кричинской.
- Мне еще рано играть маму, - сказала Ира.
- Но ты очень подходишь, - заявил Навяжский. - У тебя и рост годящийся, и голос серьезный.
Уговорили.
- А кто же бабушка?
- Мне кажется, что бабушку может сыграть Нюра Безрукова, - сказал Старицкий.
- Какая же я бабушка?! - возмутилась Нюра. - Сам ты бабушка!
- Очень хорошо, - сказал Старицкий, - я с удовольствием сыграю бабушку.
- Какая же ты бабушка?! - закричал Штейдинг. - У тебя же мужской голос.
- У моей бабушки тоже мужской голос, - сказал Павка.
- Попробуем, - согласилась Любовь Аркадьевна. - А кто же будет у нас Волком?
- Было бы хорошо, если бы эту роль сыграл наш директор Александр Августович, - сказал Старицкий.
- Ты с ума сошел, Старицкий! - аж вскрикнула Любовь Аркадьевна. - Не можешь обойтись без своих неуместных шуток...
- Могу, - сказал Павка. - Пусть тогда Волка играет Поляков. У него волчий аппетит, он умеет щелкать зубами, и вообще он очень похож на волка.
- Чем это я похож? - возмутился я. - Что я - серый? Может быть, у меня есть морда? Может быть, я вою?
- Воешь, воешь, - сказал Павка. - Вспомни, как ты позавчера выл, когда получил "неуд" по математике.
- Перестань, Старицкий. Зачем обижать своих товарищей? - сказала Любовь Аркадьевна. - Поляков будет играть Волка, потому что это нужно для дела.
- Для дела я согласен, - сказал я.
- Ну, а в роли охотников выступят Навяжский и Гурьев.
Каждый вечер по два часа мы репетировали. И наконец состоялся спектакль. В актовом зале большую часть мест занимали ученики младших классов, на остальных местах сидели родители и родственники, учителя и незанятые в спектакле наши одноклассники.
Увертюру на рояле сыграла ученица младшего класса Ася Барон при участии Володьки Петухова (барабан).
Открылся занавес. Сцена изображала комнату мамы.
- Доченька, - сказала Ира, изображавшая мать в платье своей матери и в высокой (под взрослую) прическе, - пойди навести нашу бабусю. У нее скарлатина, и она одна в доме. Снеси ей пирог, который я испекла для нее.
- А где пирог? - спросила Аня (ей очень шла сшитая специально для спектакля красная шапочка).
- Действительно, где пирог? - спросила Ира.
Для спектакля Ирина мама испекла самый настоящий пирог с повидлом.
Красная Шапочка и ее мать обыскали всю сцену, но пирога не нашли.
- Без пирога играть я не буду, - оказала Аня.
И тут из-за кулис прозвучал громкий голос Штейдинга, который был у нас машинистом сцены и стоял у занавеса:
- Павлушка, негодяй, съел пирог.
В зрительном зале раздался смех.
- Тогда навести бабулю, - сказала Ира, - и скажи ей, что пирог я пришлю ей завтра. Будешь идти по лесу, будь осторожна. Не попадись навстречу Волку.
- Не беспокойся, мамочка, я буду осторожна, - сказала Аня.
Штейдинг опустил занавес, и оркестр исполнил музыкальную интермедию. Атмосфера нагнеталась. Громыхал барабан, и жалобно пел рояль. Тучи сгущались.
Открылся занавес. Сцена изображала лес. Это мы привезли несколько березок и одну елку и укрепили их в ведрах. Аня шла по лесу и пела свою песенку:
Я иду к своей бабусе,
Я иду, ничуть не труся.
Страшным лесом я иду,
На свою да на беду.
Стихи написал Бродский, он у нас считался поэтом.
Аня пела, а я в волчьей маске стоял за кулисой и смотрел на Аню. Я был по-прежнему в нее влюблен и не мог отвести от нее взгляда.
- Поляков, на выход! - шептала Любовь Аркадьевна. Но я ничего не слышал.
Тогда Павка что есть силы толкнул меня в спину, и я пробкой вылетел на сцену.
- Ай! - вскрикнула Аня.
- Здравствуй, Красная Шапочка, - сказал я и забыл все свои слова. Я стоял и смотрел на Аню.
- Вы, кажется, хотели спросить, куда я иду? - сказала Аня.
- Да, - сказал я - Хотел.. Очень хотел... спросить...
- Вы хотели спросить, не иду ли я к своей бабушке?
- Да, я хотел спросить, не идете ли вы к своей бабушке, - повторил я, пытаясь вспомнить дальнейший текст, но все вылетело из головы.
- А я иду к своей бабушке, - (сказала Аня, - она очень больна, и я иду ее навестить.
Я мучительно вспоминал свою роль, но это было бесполезно. Мы стояли на сцене и молчали. И тогда Аня сказала:
- Вы, кажется, хотели спросить, а где живет моя бабушка?
- Да! - радостно сказал я. - Я как раз хотел спросить: а где живет ваша бабушка?
- За лесом, в маленьком голубом домике, - сказала Аня. - Простите, я спешу.
И убежала.
И тогда я вспомнил вce слова и закричал:
- Я опережу ее! Она пошла по тропинке, а я прямиком сквозь чащу! Что-то у меня чешутся зубы!..
Я сделал немыслимый прыжок и умчался.
Опять Штейдинг опустил занавес, и опять оркестр заиграл музыку, в которой еще больше нарастала тревога.
Занавес открылся. Комната бабушки. В кровати лежит Павка Старицкий в очках и в чепце.
- Что-то у меня плохо с сердцем, - сказал он. - Надо принять микстуру.
Он взял с тумбочки, стоявшей у кровати, литровую бутылку c чаем и выпил ее всю под аплодисменты зала.
В этот момент вошел я - Волк.
- Здравствуйте, бабуся, - оказал я.
- Ой! Ой! Волк! Волк! - закричал Павка и выскочил из постели.
Любовь Аркадьевна запретила ему выскакивать и велела лежать под одеялом, но он не мог не показаться всем в ночной рубашке своей мамы, или, как он говорил, "в роскошном пеньюаре".
И вместо того чтобы зрители в зале вскрикивали от ужаса, понимая, что Волк съест бабушку, они хохотали навзрыд, глядя, как Павка в розовом кружевном пеньюаре скакал по комнате и кричал: "Ой, мама!"
- Идиот, - оказал я ему шепотом. - Мало того, что ты съел пирог, так ты еще не даешь мне съесть бабушку... Срываешь мне всю сцену...
И я набросился на Павла с криком:
- Вот я тебя сейчас съем!
Я схватил его и потащил под одеяло. Забросив его на кровать, я накрылся вместе с ним одеялом, полагая, что он останется незаметно там, а я высуну голову и скажу: "Какая была вкусная бабушка!" Но не тут-то было: Павка стал меня щекотать, и кричала в результате не бабушка, а Волк.
Наконец мне удалось заставить Павку прекратить свои шутки, и я высунул голову и сказал свои слова.
Вслед за этим я надел на себя бабушкин чепец и очки.
В комнату вошла Аня.
- Здравствуй, бабуся!
- Здравствуй, Шапуся! - оказал я. - Подойди ко мне и поцелуй меня, внученька.
Я ждал две недели этого момента. Я надеялся, что Аня поцелует меня при всех. Пусть она поцелует меня в лице Волка. Хоть так. Я мечтал об этом.
Но Аня сказала:
- Я боюсь тебя, бабушка. Почему у тебя так сверкают глаза?
- Это потому, что я смотрю на тебя, - ответил я. - Но совсем не по-волчьи, а нежно-нежно.
- А почему у тебя такие большие уши, бабушка?
Я посмотрел на Аню и опять забыл слова.
- Вы хотели оказать - это для того, чтобы лучше слышать тебя? - оказала Аня и сердито на меня посмотрела.
- Да, Анечка, - сказал я.
- Я, между прочим, не Анечка, а Красная Шапочка, - сказала она.
- Извини меня, - сказал я.
И наверно, все в зале, даже несмотря на то, что я в маске, видели, как я покраснел.
- А почему у тебя такие большие руки, бабушка?
- Чтобы обнимать тебя, - сказал я и обнял Аню.
Наконец-то! Какое это счастье!
Но Аня вырвалась из объятий Волка и спросила:
- А почему у тебя такие большие зубы?
- Чтобы съесть тебя! - закричал я. - Я съел твою бабушку и понял, что аппетит приходит во время еды.
Сейчас я съем и тебя!
- Нет, не съешь! - закричала бабушка - Старицкии и вылезла из-под одеяла.
- Ты с ума сошел! - зашипел я. - Я же тебя съел, ку-да ты лезешь?
- Он не съел меня, товарищи! - закричал Павка. - Не те времена! Нет такого волка, чтобы мог съесть нашу советскую бабушку!
В этот момент на сцене появились охотники - Навяжокий и Гурьев.
- Можете быть свободны, - сказал им Павка. - Бабушка не поддалась на провокации Волка, и Красная Шапочка тоже сразу его раскусила. Хватайте Волка, товарищи охотники, и мы все вместе отвезем его в зоопарк!
Штейдинг дал занавес.
Зрители бурно аплодировали.
А автор пьесы - Ваня Лебедев - прибежал за ,кулисы красный, как светофор.
- Ты провалил мне пьесу! - кричал он. - Ты все испортил! Ты превратил драму в комедию...
И Любовь Аркадьевна, хоть и смеялась почему-то, сказала:
- Так нельзя, Павел, это уже совсем не то. Ну что же это за бабушка?
- Я лично горжусь такой бабушкой, - сказал Павел.
ПЕРВЫЙ БОКАЛ
Муся - девочка из младшего класса - пригласила нас к себе.
- Мои родители уехали на два дня в Петрозаводск, - сказала она, - и я одна дома. Можно устроить у меня вечеринку. Из моего класса будет только Вера Хлюстова, а вы можете пригласить кого хотите. У меня есть патефон и три пластинки: танго "Танголита", вальсбостон "Рамона" и шимми "Электромиос". Сложимся по два рубля. Я и Вера организуем ужин. У меня могут поместиться десять человек. Значит, вы приходите всисьмером.
Мы были в восторге. Мы - это Павка Старицкий, Бобка Рабинович, Шурка Навяжский и я. Решили пригласить Таню Чиркияу, Иру Дружинину, Нину Седерстрем и Эллу Бухштаб...
- За дам платим мы, - сказал Старицкий.
- А где мы достанем деньги? - спросил я.
- Это уже второй вопрос.
Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину "Историю искусств", Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.
Собраться решили в субботу в семь часов вечера и веселиться до десяти, а если удастся убедить наших родителей, - до одиннадцати.
Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.
Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.
Мы все пришли ровно в семь. Стол уже был накрыт:
в вазе пестрел винегрет, на тарелке была аккуратно уложена селедочка. Было два сорта копченой колбасы, голландский сыр, маринованные грибы в баночке, и красная икра сверкала под желтым абажуром. А в центре стола, как в почетном карауле, стояли четыре бутылки портвейна.
Мы молниеносно ринулись к столу. Бобка кашлянул для того, чтобы привлечь внимание, и достал из кармана голубую коробку папирос "Зефир трехсотый". Это было шикарно. Мы все взяли по папиросе. И девочки тоже. Затянувшись, все одновременно закашлялись, а Иру даже начало тошнить, но Бобка сказал, что со временем это пройдет.
- Начнем, товарищи? - предложила Муся.
- Разрешите только, я произнесу тост? - сказал Павел.
- Давай! - закричали все.
- Леди и джентльмены! - провозгласил он. - Я предлагаю первый бокал выпить за хозяйку дома!
- Ура! - закричал я.
- Прошу встать, - сказал Павел.
Мы все поднялись с мест и осушили свои рюмки.
Вино оказалось довольно сладким и терпким. Внутри у нас сделалось тепло, но никакого особого впечатления это ни на кого не произвело.
Вера завела патефон. Я пригласил Мусю, Шурка Нину Седерстрем, Бобка Таню Чиркину и Павка Веру Хлюстову. Танцевали все плохо, но мы прыгали козлами под музыку, и нам было очень весело. А Иру все еще тошнило от папиросы.
Поцеловав своим партнершам руки (Павлушка сказал, что это обязательно), мы развели их по своим местам за столам, и Бобка предложил очередной тост - за здоровье наших дам!
И мы выпили по второй рюмке. По желудку разлилось тепло, почему-то начала кружиться голова, и я перевернул вазу с винегретом на платье Вере Хлюстовой.
- Ты мне испортил платье! - закричала она.
- Не имеет значения, - почему-то оказал я. Это вырвалось у меня как-то само собой, и я перевернул ей на юбку рюмку с остатком портвейна.
- Ты свинтус, - оказала Вера и заплакала.
- За Верино платье! - воскликнул я, наполнил третью рюмку и тут же перевернул ее на роскошную белую скатерть.
- Это пятно на всю жизнь, - сказала Муся. - Как я объясню родителям?
- Поставишь на пятно вазу с цветами, они ничего . не заметят, - сказала Нина, - но лучше присыпать пятно солью. Соль вытравит пятно.
Муся принесла банку с солью, вывернула гору соли на скатерть и поставила на нее вазу с астрами.
- Аи, я, к-кажется, наннапился, - сказал Шурка и перевернул хрустальную вазу. Ваза разбилась вдребевги.
Муся заплакала.
- Эт-то п-пустяки, - сказал Павка. - П-пос-суда бьется к счастью. Д-давайте споем.
Таня Чиркина попыталась встать из-за стола, но закачалась и уцепилась за кончик скатерти. На пол посыпались тарелки, рюмки, засверкали осколки.
На Бобку напал смех. А Павка затянул песню "Случайно и просто я встретился с вами, в душе зажила уже старая рана". И мы подхватили: "Но пропасть разрыва легла между нами. Мы только знакомы. Как странно".
В это время Вера вышла в соседнюю комнату и, достав из платяного шкафа вечернее платье Мусиной мамы, переоделась и появилась в комнате в длинном лиловом платье с огромным разрезом на спине.
- М-муж-чины! - кричала она. - К-кто хочет с-со мной та-анцевать шманго?
- К-какое шманго? Т-танго!
- Я и г-говорю - ш-ш-манго.
- Зачем ты надела мамино платье? Кто тебе разрешил? - заволновалась Муся.
- А ч-что ему будет? Кнкак надела, т-так и сниму, - сказала Вера. Веселиться так веселиться.
- "Налейте, налейте бокалы полней", - запел Павка, и все пустились в дикую пляску.
В этот момент раскрылась дверь и в ней появился Мусин отец.
- Это что такое? - спросил он.
- Папочка, ты приехал? - спросила Муся. - Нет, я еще в Петрозаводске, сказал отец. - Боже мой! Что это за кавардак? Кто это побил столько посуды?
- Эт-то, по-видимому, й-я, - сказал, пошатываясь, Щурка, - но й-я вам все от-ткуплю, - и упал на пол.
- Да вы что, перепились здесь, что ли? - воскликнул отец. - А ты, Вера, почему в платье Аделаиды Александровны?
Но Вера не могла ответить. Она уже спала на диване.
- Значит, так, - сказал отец, - все вон из квартиры.
Мы немножечко протрезвели.
- Эт-то нетактично - выгонять гостей, - сказал Павка.
- Я не вижу здесь гостей, - сказал отец, - я вас не приглашал. Я вижу здесь пьяниц и алкоголиков. Кто вам позволил пить вино?
- Мы хотели попробовать, - сказала Муся.
- А кто здесь курил?
Все молчали.
- Я не привык повторять два раза! - сказал отец. - Вон!
Мы быстро собрались и ушли. Все, кроме Веры. Она не могла встать с дивана.
Мы шли, качаясь, по улице, держа под руку своих дам. Шли очень долго, потому что никак не могли найти нужную улицу, потому что ноги заплетались и шли не в ту сторону, а голова болела, и в ней был какой-то шум, и все кружилось.
Утром, конечно, Мусин отец позвонил по телефону всем нашим родителям, и мой отец сказал мне:
- До сегодняшнего утра я не знал, что мой сын курит и пЬет. Я не предполагал, что в тринадцать лет можно быть алкоголиком. Ну что же! Будем тебя лечить. Начнем с того, что месяц ты не будешь ходить в кино, месяц не будешь отпускаться ни к кому в гости, месяц не будешь подходить к телефону, а билеты в цирк на следующее воскресенье я отдаю дочери управдома Нине Тютиной. А сейчас уходи к себе в комнату.
- А что мне делать? - спросил я. - Все уроки я уже приготовил.
- Можешь писать воспоминания об этом вечере.
И папа хлопнул дверью.
На шум пришла мама.
- Что случилось? - спросила она.
- Поздравь своего сына, - сказал папа, - вчера вечером он напился как сапожник.
ПОЭТЫ
Я забыл фамилию одного из учеников старших классов. На школьных вечерах он появлялся в старом неважнецком пиджаке, но обязательно в лакированных туфлях, и шея у него была повязана длинным зеленым шерстяным шарфом. Он выходил на нашу сцену и завывая читал стихи Сергея Есенина.
В классных разговорах у нас мелькали имена Маяковского, Хлебникова, Крученых. Мы воспринимали Блока и отвергали Игоря Северянина. Словом, мы интересовались поэзией. И многие даже мечтали быть поэтами. Во всяком случае, Леня Селиванов, Павлуша Старицкий, Ваня Розенберг и Юзька Бродский часто щеголяли своими стихами.
В частности, Юзька принес однажды стихи, навеянные, видимо, поэтом Даниилом Хармсом. Он прочел свой стих на вечере в школе:
Елизавет Бам! Елизавета Бам!
В твою перину бух! В твою перину бах!
Ораниенбаум, бух, бах!
Любовь Аркадьевна покинула зал. Она преподавала у нас французский и предпочитала таких поэтов, как Ронсар, де Мюссэ, в крайнем случае Лафонтен.
Вторым на этом вечере выступал Леня Селиванов.
Он был в бежевой толстовке, в валенках и в цилиндре. - Я прочту стихотворение про кошку моих соседей, - заявил он.
Как пробка из окошка
Вылетела кошка.
На моей памяти
Ее хвост, стоящий, как памятник.
Глаза у ней зеленого цвета.
Я долго думал: кошка ли это?
Может быть, она не кошка, а кот.
Вот...
Раздались рукоплескания, а наша преподавательница литературы Мария Германовна сказала:
- Может быть, это не кошка, так же как Селиванов не поэт.
- Мария Германовна еще не доросла до такой литературы, - заявил Селиванов. - Меня поймут не раньше чем через десять лет.
Розенберг писал понятнее, но обходился без рифмы. Он писал белые стихи.
По каналам Венеции скользят гондолы.
И в них сидят римские патриции.
А в Риме папа, конечно, римский,
И имя у папы Пий, и это имя не нравится маме.
Мама, конечно, тоже римская,
Она проживает в замке дожей,
Который омывают воды канала.
И итальянские голуби садятся на карнизы замка,
Воркуя о чем-то опять же по-итальянски.
И стройные пинии, почти зеленые и немного синие,
Стоят вдоль ограды на виа Чирчини.
В Розенберге всегда сказывался эрудит, и его стихи были чем-то симпатичны нашему историку Александру Августовичу Герке. Он говорил: "Розенберг любит историю, много читает, и в его стихах я что-то вижу, хотя и не знаю что".
Но всех забил Старицкий. Во-первых, он вышел на эстраду в серой толстовке и босиком, как Лев Толстой.
Во-вторых, он нарисовал у себя на левой щеке губной помадой сердечко, и, в-третьих, он читал шепотом.
Я запомнил только одно четверостишие:
Небо плевалось. Бамбунил дождь
Желтый с зеленым. Молния валится.
Ты не любишь меня? Ненавидишь?
Ну, что ж?
Все равно я живу. Я - Старицкий.
И все девчонки ему бешено хлопали.
- Этот парень напоминает мне хромую мушку, которая попала в клубничное варенье, влипла в него и не может выбраться, - сказал скромный старшеклассник Саша Веденский.
Он никогда ничего не писал и не читал в школе.
Но стал очень хорошим детским поэтом, и теперь его книжки с удовольствием читают в нашей школе. Он жил на Зверинской улице.
ПРЕРВАННЫЕ МЕЧТЫ
- Когда я окончу школу, - сказал Каценеленбоген, - я стану артистом и буду всех потрясать.
- Почему же ты за все время учения ни разу нас не потряс? Даже не попробовал, - сказала Паня Пищик.
- Потому что я скрывал свой талант. Я его показывал только своей маме, и она даже плакала.
- От твоего таланта?
- От того, как я читаю драматические произведения. Я ее волновал. Не будьте дураками и прекратите свой идиотский смех. У каждого есть свои желания, и ничего смешного в этом я не вижу.
- А я постараюсь стать ученым, - сказал мрачно Ваня Лебедев. - Я буду изучать рукописи Пушкина, Лермонтова, Толстого. Я хорошо разбираюсь в их почерке. И я наверняка найду что-нибудь неопубликованное.
- Третью часть "Мертвых душ", - сказал Розенберг.
- Она сожжена Гоголем, но не исключено, что где-нибудь затерялось несколько страниц рукописи, - сказал Ваня. - И острить на эту тему - глупо.
- Лично я буду строить корабли, - сказал Сашка. - И буду на них ходить в море, а может быть, и дальше.
- А я буду геологом и буду искать золото, - сказала Алла Корженевская.
- Не все то золото, что блестит, - заметил Павка.
- А я не все и буду искать.
- А я выйду замуж, - сказала Леля Берестовская. - Мой муж будет очень красивый. У нас будет шикарная квартира из пяти комнат, две собачки, кошечка и говорящий попугай.
- И ты будешь жить на Азорских островах и будешь принцессой, - сказал Розенберг. - Но имей в виду: и там произойдет революция, и ты будешь рыдать, но уже ничто не поможет. Таков конец всех капиталистов. Скоро тебе кончать школу, но ты ничему не научилась.
- Мне стыдно, что это говорит моя подруга, - сказала Ира Кричинская. Единственное, что меня утешает, это то, что она дура.
- А я, наверно, буду врачом, - сказал Бобка. - И я постараюсь, чтобы все были здоровы. Даже Берестовская, если она, конечно, не уедет на Азорские острова.
- Что касается меня, - сообщил Навяжский, - то я буду инженером. Советская власть плюс электрификация. Я буду строить электростанции. Помните, как я исправил на той неделе короткое замыкание? Меня с детства тянет к электричеству. Я даже позавчера дома провел телефон из ванной в переднюю.
- Зачем? - спросил я.
- Чтобы, если нужно, поговорить, - сказал Шура. - Я поступлю в электротехнический институт.
- Если тебя примут, - заметил Штейдинг.
- Кого же туда принимать, если не меня?
- А я пойду в библиотечный институт, - сказала Элла Бухштаб. - Мне хочется стать библиотекарем.
Я всегда буду жить с книгами. Что может быть интересней!
- А я буду гостем! - воскликнул Старицкий. - Я буду ходить ко всем вам в гости и узнавать, что вы делаете.
- А учиться? - спросила Гольцман.
- А учиться мне уже давно надоело.
Тут вошла в класс Любовь Аркадьевна и сказала:
- Займите свои места. Продолжим наши занятия. - И Павел так вздохнул, что она спросила: - Что с тобой, Старицкий?
- Немножко взгрустнулось, - сказал он. - Ничего.
С годами это пройдет.
ВИКТОРИЯ-РЕГИЯ
День начался не очень хорошо. Два дня назад мы ходили на экскурсию в Русский музей и смотрели там разные картины. Самое большое впечатление на нас произвела огромная картина в золотой раме, занимавшая чуть ли не всю стену, "Гибель Помпеи" художника Брюллова, в которой изображено извержение Везувия в этой самой Помпее, когда лава низвергается на город и рушит все на своем пути. На этой картине множество людей. Все в страхе. Люди бегут, валятся колонны - в общем, давка, ужас, столпотворение.
И вот сегодня на первой же перемене мы решили играть в гибель Помпеи. Что мы сделали? Мы перевернули стоявшую в классе вешалку, нагромоздили друг на друга несколько парт, сдвинули с места шкаф и с дикими криками начали толкать друг друга. Схватили Лелю Берестовскую и посадили ее на шкаф. Она оттуда вопила, а мы прыгали вокруг и орали.
Потом мы повалили на пол Леньку Селиванова, и началась "куча мала". Все кричали: "Караул!" Чиркина и Дружинина визжали, и все мы носились по классу и скакали по партам.
На шум, конечно, прибежала учительница из соседнего класса - Анна Григорьевна.
- Что у вас происходит? - спросила она.
- У нас тут гибель Помпеи, - сказал я, - и мы спасаемся.
- Глупая игра, - сказала Анна Григорьевна. - Гибель Помпеи - это большое несчастье. Это горе. И смеяться над этим не приходится. Вы представляете себе, что это такое? Разверзается земля, рушатся здания, огненная лава затопляет все, люди проваливаются сквозь землю, гибнут, и нет спасения. Разве это игра?
Вы же взрослые ребята. Как вам не стыдно!
И, честно говоря, нам всем стало стыдно.
- Извините, - сказал Селиванов. - Мы больше не будем.
И сразу в классе стало тихо, как в музее.
Но если говорить честно, игра нам понравилась, и нам не хотелось так просто от нее отказываться. И мы нашли выход.
Точнее, его нашел Старицкий. Он предложил:
- Давайте так же все переворачивать и орать, только назовем это "Праздник в сумасшедшем доме".