Страница:
Когда забрезжил рассвет и день 20 августа наступил, мы поняли, что пропасть, в которую нас должны были вот-вот столкнуть, чуть отодвинулась. Должна была материализоваться работа, совершенная 19 августа, и вслед за тем напряженные ночные бденья. Проявился рисунок, контур сопротивления. Первое - это действующая центральная власть России - она оплот сопротивления. Решительно настроенный Президент, действующий парламент, работающее правительство. Указы Президента, признающие любые действия ГКЧП как антиконституционные, а его организаторов - государственными преступниками. Пакет указов Ельцина, перехвативших управленческую инициативу у заговорщиков. Второе - расширение информационного поля любыми средствами. Достаточно заметить, что свое первое выступление из блокированного Белого дома Президент делал в записи, которая распространялась кассетами и перебрасывалась в регионы с поездными бригадами, самолетами, их увозили с собой примчавшиеся в Москву демократы. И там, преодолевая сопротивление теперь уже местных ГКЧП, это выступление выходило в эфир.
Два дня и три ночи в Белом доме работала команда радиолюбителей. Оборудование в Белый дом было доставлено ночью с 19 на 20 августа. Я предложил вести эфир на двух языках, русском и английском. Нужен был блестящий переводчик-синхронист. За ним поехали тоже ночью. Спорили, нужна охрана или достаточно просто машины. Не буду говорить, как организовывалась эта работа в одной из комнат на шестнадцатом этаже. Надо было сделать все, чтобы о событиях в Москве узнал мир. Мы выяснили, что на земле где-то 50 млн. радиолюбителей. Это уникальное сообщество фанатов.
Один эпизод, который меня потряс. Где-то в два часа ночи, во время очередного сеанса, мы услышали ответ: "Борт 60-14 слышит вас. Повторите информацию. Борт 60-14 слышит вас!" Не знаю почему, но в этот момент я едва не заплакал. Я совершенно по-иному увидел работу этих ребят. Только что сообщили, что штурм назначен на три часа ночи, до этого срока оставалось 40 минут. Представляют ли эти ребята, как поступят с ними, когда возьмут Белый дом? Существовали факты, которые приходилось скрывать.
К августу мы уже несколько месяцев осваивали новое помещение на 5-й улице Ямского Поля. Раньше там помещался Уралсибстрой. Не без помощи Ивана Силаева мы вытеснили оттуда строителей. Здание мы выбрали не случайно, оно находилось напротив издательства "Правда". Партия о себе умела заботиться, о своей газете тоже. Все коммуникационные подводки там уже были. Следовало протянуть соответствующие линии на незначительное расстояние - и проще, и дешевле. Да и сам Уралсибстрой считался не бедным министерством и с точки зрения связи о себе позаботился. Строили-то не в Москве, а за Уралом, так что без связи - никак. Реконструкцию здания, неприспособленного к телеэфиру, мы проводили негласно. Политическая обстановка накалялась, и я считал, что будет разумнее, если о наших сверхсрочных работах будет знать как можно меньше людей. Нашей конспирации помогала ещё и вездесущая российская безалаберность. В то время Министерство связи Союза, которое видело свою главную задачу, чтобы перекрыть кислород слишком часто открывавшему рот Минсвязи республики, уже плохо управляло ситуацией. Когда руководство ГКЧП спросило у тов. Кравченко, а он в свою очередь спросил у Минсвязи, могут ли Российское телевидение или радио вести откуда-либо эфир, кроме как из студий, расположенных в "Останкино", им твердо ответили - нет. Нельзя сказать, чтобы кто-то кого-то обманул. Если закрыть глаза на политическое кредо большевиков: незнание не освобождает от ответственности, - то все сказанное было правдой.
О том, что мы готовились, а 19 августа, в 12 часов дня, такая задача перед техническими специалистами Компании была поставлена - обеспечить любой ценой выход в эфир, когда угодно, даже глубокой ночью, - знало не более десяти человек. И сделать это не откуда-нибудь, а с Ямского Поля. Просчитали мы ещё одно упущение заговорщиков. Вне внимания зловещего ока ГКЧП оказалось ленинградское телевидение. Оно было составной частью Гостелерадио, но власть в городе принадлежала демократам. Впопыхах не учли, что Анатолий Собчак может выйти в эфир. На первую программу он не попадет, но до Урала, а это практически почти вся европейская часть, его могут услышать. Мы знали об этом, но не говорили вслух даже в Белом доме. Я боялся утечки информации. И потом, лучше думать о противнике как об умном, нежели упрощать его. О том, как Российское телевидение выходило в эфир в ночь с 20-го на 21-е, а именно в половине первого ночи, как мы миновали все коммуникационные заслоны - это сюжет для большого рассказа. На Гостелерадио об этом знал один человек - Валентин Лазуткин. И до того он выстраивал свои непростые отношения с Леонидом Кравченко, натыкаясь на злое противодействие по любому, самому незначительному вопросу... Открытию Российского телевидения, памятуя малольстивое Российское радио, противился прежде всего сам Горбачев, опять же ориентируясь на информацию, исходящую из недр Гостелерадио. Это развязывало Кравченко руки, делало его поведение особенно непримиримым. В таком контексте поведение Лазуткина было не просто контрастным, оно было мужественным. Лазуткин не афишировал своих отношений с нами, но и не раз предупреждал, что позиция противостояния России для Гостелерадио пагубна. Я не знаю степень его симпатий или антипатий к Ельцину образца 1989-1990 годов, я знаю другое - в ту ночь, когда разъяренный Пуго увидел на телеэкране Анатолия Собчака, дающего оценку перевороту, и буквально восставший Ленинград, протянувший руку демократам Москвы, он потребовал от Лазуткина немедленно отключить канал, прекратить вещание. В ответ Лазуткин заметил, что технически это сделать невозможно. Ленинград осуществляет вещание автономно. Кто-то скажет - невелико мужество. Как знать. В Ленинграде тоже есть специалисты с партийной выучкой. Им можно было позвонить, разыскать, приказать. Лазуткин этого не сделал. И нас Валентин Валентинович, говоря простецким языком, мог "заложить". Горохов - начальник технического центра - тоже знал о наличии нелегального выхода в эфир, но то ли от природной опасливости, а может, под влиянием Лазуткина, смолчал.
Я до последнего момента, из-за суеверия, что все сорвется, никого не предупредил, что через полчаса мы выйдем в эфир. Мне позвонил Лысенко и сказал всего одно слово: "Выходим". А ровно через час позвонили из Свердловска, подчеркиваю - ночного Свердловска, и сказали: "Мы видели вас. Весь Свердловск на улицах. Держитесь!" Эта была получасовая программа о том, что происходило в Москве. Программу вел Юрий Ростов. Мы дали её по часовым орбитам. Я до сих пор не могу понять, как пропустили нас. А ведь в последний момент понадобилось разрешение заместителя министра связи СССР Иванова. Он не стал вдаваться в частности.
- Передача сигнала будет оплачена? - спросил он, непонятно зачем.
- Разумеется, - ответили мы.
- Валяйте.
Как же хорошо, когда ты вдруг понимаешь, что порядочных людей гораздо больше, чем мы думаем и знаем. Но в тот момент было важно, что их неизмеримо больше, чем считало руководство ГКЧП. Кстати, тот же Иванов, когда ему позвонил Лазуткин и пересказал просьбу Пуго куда-то залезть и что-то перекусить, чтобы отключить Ленинград, выругался матерно и затем сказал: "Вот пусть берет кусачки и сам лезет... мать!"
Двадцатого августа, благодаря усилиям прежде всего западных корреспондентов, мир узнал о случившемся более объемно. Телевидение России снимало день и ночь и передавало пленки своим западным коллегам. Радиожурналисты делали то же самое с магнитофонными лентами. Потом, в передачах CNN, на радио "Свобода", Би-би-си, "Немецкой волне" мы узнавали свои материалы.
Итак, шел дождь, мы стояли у окна, разглядывали не кучно блуждающий на площади народ, и ещё раз прикидывали - пойдут они сегодня на Белый дом штурмом или не пойдут. Кажется, Руцкой сказал: "Облачность низкая, очень низкая. Риск для выброски десанта громадный. Они не решатся". Руцкой летчик, говорят, хороший летчик, ему надо верить.
- А народу мало, - сказал Бурбулис. - Как-никак - дождь.
- Они должны этим воспользоваться.
- Нет, при дневном свете они на штурм не решатся, - возразил Полторанин.
В наших рассуждениях была некая наивность штатских, не рискующих говорить военным языком людей. Фраза "при дневном свете они на штурм не решатся" была, конечно же, не военной, хотя смысл тактического плана имела. Они не решатся потому, что устыдятся толпы, свидетельствующих глаз. Они не решатся потому, что, случись штурм днем, людская масса хлынет сюда. Они не решатся потому, что испугаются жертв. Наивная импровизация гражданских интеллигентов. Это если они - хотя бы чуточку мы. А если нет? Штурм ночью увеличивает количество жертв неизмеримо. Я не думаю, что ему будет сопутствовать иллюминация. А в темноте урон очевиднее. Возможно, они надеются, что к ночи толпа рассеется. Они уверены, что людей привело сюда любопытство, зрелище, а не какие-то симпатии к демократии, Ельцину.
Когда ночь с 19-го на 20-е миновала, мы сказали - они упустили свой шанс. Двадцатого маховик событий стал раскручиваться. С часов девяти утра народ стал прибывать к Белому дому. Депутаты, "демороссы"... Радио "Эхо Москвы" разбудило столицу. Скупая информация о событиях стала проникать в глубь России. На этом этапе сопротивление путчистам держалось на двух опорах: Москва и Ленинград. Все понимали - путч своим острием направлен против России, значит, волна гражданского неповиновения должна прокатиться по республике. Надо поднимать Россию. Формально путч подстраивался под 20 августа - день подписания союзного договора. Путч хоронил Союз. После силового демарша, который предприняли путчисты, ни одна из республик не поверила бы ни в какой союзный договор. Из этого следовал малоутешительный вывод: если они одержат победу, весь репрессивный запал обрушится на Россию, ибо иной территории, где они способны употребить власть, территории, которую могут счесть своей, у них нет. Они вершат свое злое дело в Москве, а Москва - территория России. В эти дни путча некоторые специфичные черты Ельцина проявились достаточно рельефно. Я уже говорил о его непосредственности и, я бы сказал, нравственной незамутненности. Фраза, адресованная руководителям республик: "Неужели они не понимают, сломают нас, следующими будут они", - повторялась несколько раз. Он оставался во власти своей порядочности, когда разговаривал по телефону с Назарбаевым, на поддержку которого рассчитывал и поддержки которого не получил. Он оставался во власти своей порядочности, когда звонил Кравчуку. Я присутствовал при этом разговоре. Он убеждал, что руководство ГКЧП, которое только что вылетело в Форос, необходимо арестовать, так как они государственные преступники. Чувствовалось, что Кравчук юлит, ссылается на отсутствие информации, на непростоту собственного положения, на невеликую его, Кравчука, власть, что все это делать должно правительство... Помню, как Ельцин взорвался:
- Леонид Макарович. Я вам даю эту информацию. Они - государственные преступники, они самозванцы, отстранили от власти законного Президента!
Чувствуя, что Кравчук упирается, Ельцин отступает:
- Ну хорошо, не можете арестовать, дайте команду, чтобы их самолет посадили в Симферополе, а не на военный аэродром. Следом вылетает наш самолет. На его борту премьер и вице-президент. Путчисты не должны попасть к Горбачеву первыми. Мы не знаем, что задумывают эти преступники.
Кравчук опять что-то объясняет. Делает это витиевато: он постарается... Так и заканчивается этот разговор. Ельцин кладет трубку. Возбуждение не проходит.
- Пообещал, - говорит Ельцин. Сокрушается, качает головой, выдавая свое неверие в обещание Кравчука. Угадывает на наших лицах сомнение, говорит уже более твердо:
- Должен помочь.
Кравчук не сказал ни да, ни нет. В том же духе он и поступил. Он не посадил самолет с руководством ГКЧП в Симферополе и не дал нам необходимые два часа разрыва; от Симферополя до Фороса дорога занимает чуть больше полутора часов, и тот, и другой самолет приземлились на военном аэродроме. Один раньше, другой, с Силаевым и Руцким, позже. Леонид Макарович принял компромиссное решение. В тот момент он ещё не решил, чья победа его устраивает больше.
Назарбаев все знал. Он располагал полным объемом информации. В его кабинете стоял телевизор, к которому были подведены каналы международной связи и где давались материалы всех зарубежных агентств, аккредитованных в Москве. И в момент, когда он говорил по телефону с Янаевым и тот давал ему гарантии о невведении чрезвычайного положения в республике, и на вопрос "Как в Москве?" услышал успокоительные слова Янаева: "В Москве - нормально. В целом страна поддерживает действия ГКЧП, и никакой необходимости использовать армию нет"... В этот самый момент на экране назарбаевского телевизора по улицам Москвы шли танки, и окруженный Белый дом, и толпы народу вокруг него строили баррикады. Все это Назарбаев видел, не отлучаясь из собственного кабинета. Потом газеты напишут, что Назарбаев не поддался эмоциям и поступил как мудрый политик. Все доселе жили в страхе перед Центром, и необходимо было время, чтобы все взвесить и не поставить под удар Казахстан. По этому поводу Назарбаев собирал даже Совет старейшин, совет аксакалов - наиболее удачная форма по выработке коллективного решения: надо ли поддержать демократическое руководство России или делать этого не следует. Ночь на 21 августа была самой тревожной. Опять зарядил дождь. Он шел и днем, и ночью. И людской пояс вокруг Белого дома, прикрытый по преимуществу зонтами, имел вид сумрачного ожидания. Работали полевые кухни, в тупике, прямо напротив балкона, дежурили машины "скорой помощи". Мы получили информацию, что днем, 20 августа, по всем больницам была дана команда - максимально освободить площади и на ночное время усилить медперсонал. Руководство Москвы, и Попов, и Лужков, не признав законности ГКЧП, создали для путчистов чрезвычайную сложность. Практически Моссовет стал как бы вторым фронтом, откуда инициировались практические действия по организовыванию акций гражданского неповиновения.
А народ все прибывал. Кажется, днем 20-го я поднялся на 11-й этаж. В незначительном отдалении от Белого дома расположен стадион. Я видел, как на теннисных кортах играют четыре спортсмена. От Белого дома до них было не более трехсот метров. Тут решалась судьба России, судьба свободы, там четыре российских гражданина, загорелые и ухоженные, представляющие, скорее всего, так называемое третье сословие, а может, я не прав, обменивались репликами, смачно "крякали" при удачной подаче и смеялись. Взбудораженную, уставшую от нервного напряжения толпу, которая вошла в историю как группа особого социального предназначения - защитники Белого дома - и этих четверых, в кроссовках "ADIDAS", безупречно одетых и ухоженных, разделяло всего триста метров. Я часто выходил из Белого дома и с удивлением замечал, что в высотке на площади Восстания продают пиво и в колбасный отдел завезли свиные копченые головы и за ними очередь. На Садовом кольце, напротив ресторана "Арбат", продают билеты на сеанс заезжего экстрасенса. Это даже не один микрорайон, это один пятачок - Белый дом, набережная, зоопарк, стадион, начало Нового Арбата, ресторан "Арбат". Россия многолика. И края российские за тридевять земель. И не доскачешь, и не доедешь, не долетишь. И расстояния от души до души одолеть единым махом невозможно. Потом будет написано - поднялась вся Москва. Неправда, не поднялась.
Двадцатого утром, а накануне эта идея обсуждалась, группа в составе: Иван Силаев, Руслан Хасбулатов, Александр Руцкой, - выехала в Кремль, на встречу с Лукьяновым. Вообще в той августовской ситуации коллективность разума и действий, мобилизованных опасностью, проявилась с редкой значительностью. Мы ещё долго будем вспоминать, как мы были едины в те дни, как расположены друг к другу. Хасбулатов был инициатором этой встречи. Просчитывались несколько вариантов будущего. Путчисты возьмут верх российский Президент, парламент, правительство не перестанут существовать, их положение усложнится. До какой степени? Авантюризм заговорщиков очевиден, они долго не продержатся. Значит, должна быть тактика действий на все случаи. Необходимо "расколоть" заговорщиков. Если Лукьянов не в составе ГКЧП, по крайней мере формально, почему не сыграть на его тщеславии, на его преданности Президенту? И если Ельцин своими действиями символизирует непреклонность, значит, за ним кто-то и что-то стоит. Встреча с Лукьяновым во вред быть не может. Если даже она ничего не изменит, она даст определенную информацию либо ответит на вопрос: Лукьянов с заговорщиками или в скрытой оппозиции к ним. Принципиальной в этом случае была неизменность позиции Ельцина. Какие бы варианты по контактам, переговорам ни возникали, все должно делаться от имени Президента России, но без его участия. Ельцин должен оставаться в Белом доме. Ельцин - лидер сопротивления, и надо исключить любую возможность ареста либо устранения его. Переговоры состоялись, о них написано их участником Русланом Хасбулатовым. Я спросил Силаева после переговоров:
- Ну как?
- Все врет, - сказал Силаев, имея в виду Лукьянова. - Хитрая лиса, я ему не верю. Говорит, что мы заявили ультиматум, а нужен компромисс. А как ещё говорить с преступниками?
Сейчас кое-кто пытается упрекнуть Хасбулатова в его приверженности к идее переговоров. Ссылаются на телефонные разговоры, которое якобы были между Янаевым и Хасбулатовым. Не вдаваясь в суть, были такие разговоры или нет и как при этом собеседники называли друг друга, по имени или по имени и отчеству (кстати, Янаев с Хасбулатовым знают друг друга более 25 лет), замечу, что путч в истории социалистического государства имел место впервые и какой-либо отрепетированной реакции вызвать не мог. Надо было прорвать замкнутое пространство, каковым оказался блокированный Белый дом.
Переговоры были одним из вариантов такого прорыва. Возможно, Хасбулатов, настаивая на переговорах, преследовал и другую цель - дать понять, что в российском руководстве не все столь категоричны, как Президент. И на будущее оставлял себе запасной ход. Мне думается, такое предположение может быть, по стилю оно в духе Хасбулатова. И тем не менее скорее нет, нежели да. К этому времени Хасбулатов уже потерпел поражение на съезде, выдвигая свою кандидатуру на пост Председателя Верховного Совета. И его шансы при столь скрытой политической игре оказались бы очень невысокими. Не следует забывать, что против Хасбулатова на съезде боролись правые, и они же, правые, провели переворот.
Глава XIV
БУНТ В СВИТЕ КОРОЛЯ
ЕСЛИ ЗАГЛЯНУТЬ ЗА КУЛИСЫ
26 марта 1993 года Собрался IX внеочередной съезд народных депутатов.
Ситуацию можно трактовать по-разному. Немедленный созыв съезда спровоцировал Президент, сделав это сознательно. Президенту ничего не остается, кроме как играть на обострение. VIII съезд не дал Президенту референдума. Силы на исходе. Противоборство властей загоняет Президента в тупик. Президент использует факт своей возросшей популярности и намерен перейти в атаку. Возросший рейтинг Президента в момент VIII съезда, по сути, ткань сочувственная. Симпатии, как правило, на стороне оскорбленного, униженного. Такова логика толпы.
Законы борьбы имеют иной смысловой рисунок. Сочувствуют поверженному, а идут за сильным. IX съезд в свой первый день отклонил идею импичмента Президенту и отказался рассматривать этот вопрос на съезде. 467 депутатов проголосовало "за", однако положенных 517 голосов эта идея не получила. И все же вопрос возник повторно. В неприемлемо изменившейся ситуации виноват отчасти сам Президент. Заключение Конституционного суда должно было, по замыслу четверки, противостоящей Президенту: Хасбулатов, Руцкой, Зорькин, Степанков, - выполнить роль детонатора. Суд заседал целую ночь, чтобы подтвердить прозорливость преждевременного заявления Зорькина о попытке государственного переворота. И хотя заключение Конституционного суда было не столь агрессивным, в целом оно подтверждало неконституционность ряда положений предстоящего указа Президента, на который он, как на якобы существующий, ссылался в своем обращении. Самих указов об особом положении никто не видел.
Сессия Верховного Совета, обсуждающая обращение Президента, была преисполнена ярости. Зорькин, заявивший, что Конституционный суд по своей собственной инициативе (факт в практике столь высокого учреждения невероятный) принял дело к рассмотрению на предмет выявления президентского замысла произвести государственный переворот, спровоцировал этот конфликт. Всякий здравый человек отдавал себе отчет, что это нелепость. И опять газеты запестрели ядовитыми репликами: "Президента подловили, использовали". Непродуманность шага Президента, на мой взгляд, в другом. В экстремальных ситуациях крайне трудно держать паузу, когда окружение Президента ежечасно напоминает ему о поруганиях, которым он подвергся на VIII съезде.
Каждый следующий съезд становился зрелищем не только удручающим, но и жутковатым: масштаб озлобления, ораторской неуважительности к Ельцину, нестерпимое желание оскорбить, унизить общенародно избранного президента вряд ли имеет схожий пример в какой-либо стране. И во всей этой ругательности, несдержанности, грубости видишь нечто похожее на удаль многоликого хама. Нелегок крест лидера нации. Мы помним, как унижал Горбачева партийный съезд. Стерпеть подобное непросто. Тем более что оппозиция делала расчет на чувствительность Ельцина, она подталкивала Президента к срыву.
Нынче много говорится о несовершенном окружении Президента. С этим утверждением трудно спорить. Однако, замечу, в истории любой страны не было Президента, окружение которого считалось бы удачным, тем более когда эту оценку делают либо противники, либо сторонники, не оказавшиеся в числе президентского окружения. С противниками все ясно, им противопоказано думать иначе.
Накал политических страстей достигает максимальной отметки. Все ждали обращения Президента к народу, понимали, что в этой ситуации у него нет другого выхода. Каждый президентский Консультативный совет, на заседаниях которого мне приходилось присутствовать, заканчивался одним и тем же призывом: "Борис Николаевич, вам надо выступить по телевидению..." Советовали разное: "успокоить народ", "познакомить с программой экономических реформ", "проявить твердость". Этот Консультативный совет призвал Ельцина к шагам решительным: Президент должен проявить характер, показать всем, что он Президент. Консультативный совет, обновленный в сторону ещё большей радикальности взглядов, рекомендовал решительность. Характерно заявление Костикова (пресс-секретаря Ельцина), сделанное 16 марта, в день заседания Консультативного совета:
- Я увидел разбуженного Президента, отрешившегося наконец от благостной созерцательности, отца нации, вновь нацеленного на действия решительные, как и в августе 1991 года.
На том памятном совете все убеждали Президента, что на VIII съезде он не проиграл, а выиграл. Кстати, такое суждение отчасти спорно, но вполне правомерно. Рейтинг Президента после съезда возрос. Хотя немаловажно учесть - с определенного момента его рейтинг имел иное наполнение. Поначалу это был образ бунтаря, неуемного, несогласного, способного подняться в одиночку против Политбюро, Горбачева; затем - лидера, олицетворяющего решительные действия (август 1991 г.)... Все телеэкраны мира, газетные полосы и обложки книг обошел снимок - Ельцин читает свой очередной указ, поднявшись на танк. В тот момент в толпе кто-то зло пошутил:
- Один уже выступал, стоя на броневике. 80 лет расхлебать не можем... - Помолчал и с сожалением добавил: - Плохая примета.
Но вернемся к съездовским баталиям. Будем честны, начиная с VI съезда для Ельцина депутатский корпус фактически был потерян. Наблюдая публичные поругания Президента на всех последующих съездах, зритель - а депутаты маниакально требовали многочасовых трансляций - начинал жалеть Президента и сочувствовать ему. И, что немаловажно, наливаться антидепутатской яростью. IX съезд превзошел все предыдущие по своей политической распущенности. Народу не понравились ожесточенность депутатов, злорадное ликование по поводу возможной расправы над Президентом, объявления ему импичмента. Все верно, наш народ непредсказуем: возрастающий рейтинг президентской популярности на фоне безумствующего съезда есть грань этой загадочной непредсказуемости. И все-таки реакция общества на съезд есть состояние более чувственное, нежели момент веры в возможности и способности главы государства. А чувства - субстанция переменчивая. Наблюдая лихорадочную деятельность мозгового штаба в преддверии референдума, я понимал, что команда Президента этих изменений в настроении сторонников Ельцина не уловила.
Два дня и три ночи в Белом доме работала команда радиолюбителей. Оборудование в Белый дом было доставлено ночью с 19 на 20 августа. Я предложил вести эфир на двух языках, русском и английском. Нужен был блестящий переводчик-синхронист. За ним поехали тоже ночью. Спорили, нужна охрана или достаточно просто машины. Не буду говорить, как организовывалась эта работа в одной из комнат на шестнадцатом этаже. Надо было сделать все, чтобы о событиях в Москве узнал мир. Мы выяснили, что на земле где-то 50 млн. радиолюбителей. Это уникальное сообщество фанатов.
Один эпизод, который меня потряс. Где-то в два часа ночи, во время очередного сеанса, мы услышали ответ: "Борт 60-14 слышит вас. Повторите информацию. Борт 60-14 слышит вас!" Не знаю почему, но в этот момент я едва не заплакал. Я совершенно по-иному увидел работу этих ребят. Только что сообщили, что штурм назначен на три часа ночи, до этого срока оставалось 40 минут. Представляют ли эти ребята, как поступят с ними, когда возьмут Белый дом? Существовали факты, которые приходилось скрывать.
К августу мы уже несколько месяцев осваивали новое помещение на 5-й улице Ямского Поля. Раньше там помещался Уралсибстрой. Не без помощи Ивана Силаева мы вытеснили оттуда строителей. Здание мы выбрали не случайно, оно находилось напротив издательства "Правда". Партия о себе умела заботиться, о своей газете тоже. Все коммуникационные подводки там уже были. Следовало протянуть соответствующие линии на незначительное расстояние - и проще, и дешевле. Да и сам Уралсибстрой считался не бедным министерством и с точки зрения связи о себе позаботился. Строили-то не в Москве, а за Уралом, так что без связи - никак. Реконструкцию здания, неприспособленного к телеэфиру, мы проводили негласно. Политическая обстановка накалялась, и я считал, что будет разумнее, если о наших сверхсрочных работах будет знать как можно меньше людей. Нашей конспирации помогала ещё и вездесущая российская безалаберность. В то время Министерство связи Союза, которое видело свою главную задачу, чтобы перекрыть кислород слишком часто открывавшему рот Минсвязи республики, уже плохо управляло ситуацией. Когда руководство ГКЧП спросило у тов. Кравченко, а он в свою очередь спросил у Минсвязи, могут ли Российское телевидение или радио вести откуда-либо эфир, кроме как из студий, расположенных в "Останкино", им твердо ответили - нет. Нельзя сказать, чтобы кто-то кого-то обманул. Если закрыть глаза на политическое кредо большевиков: незнание не освобождает от ответственности, - то все сказанное было правдой.
О том, что мы готовились, а 19 августа, в 12 часов дня, такая задача перед техническими специалистами Компании была поставлена - обеспечить любой ценой выход в эфир, когда угодно, даже глубокой ночью, - знало не более десяти человек. И сделать это не откуда-нибудь, а с Ямского Поля. Просчитали мы ещё одно упущение заговорщиков. Вне внимания зловещего ока ГКЧП оказалось ленинградское телевидение. Оно было составной частью Гостелерадио, но власть в городе принадлежала демократам. Впопыхах не учли, что Анатолий Собчак может выйти в эфир. На первую программу он не попадет, но до Урала, а это практически почти вся европейская часть, его могут услышать. Мы знали об этом, но не говорили вслух даже в Белом доме. Я боялся утечки информации. И потом, лучше думать о противнике как об умном, нежели упрощать его. О том, как Российское телевидение выходило в эфир в ночь с 20-го на 21-е, а именно в половине первого ночи, как мы миновали все коммуникационные заслоны - это сюжет для большого рассказа. На Гостелерадио об этом знал один человек - Валентин Лазуткин. И до того он выстраивал свои непростые отношения с Леонидом Кравченко, натыкаясь на злое противодействие по любому, самому незначительному вопросу... Открытию Российского телевидения, памятуя малольстивое Российское радио, противился прежде всего сам Горбачев, опять же ориентируясь на информацию, исходящую из недр Гостелерадио. Это развязывало Кравченко руки, делало его поведение особенно непримиримым. В таком контексте поведение Лазуткина было не просто контрастным, оно было мужественным. Лазуткин не афишировал своих отношений с нами, но и не раз предупреждал, что позиция противостояния России для Гостелерадио пагубна. Я не знаю степень его симпатий или антипатий к Ельцину образца 1989-1990 годов, я знаю другое - в ту ночь, когда разъяренный Пуго увидел на телеэкране Анатолия Собчака, дающего оценку перевороту, и буквально восставший Ленинград, протянувший руку демократам Москвы, он потребовал от Лазуткина немедленно отключить канал, прекратить вещание. В ответ Лазуткин заметил, что технически это сделать невозможно. Ленинград осуществляет вещание автономно. Кто-то скажет - невелико мужество. Как знать. В Ленинграде тоже есть специалисты с партийной выучкой. Им можно было позвонить, разыскать, приказать. Лазуткин этого не сделал. И нас Валентин Валентинович, говоря простецким языком, мог "заложить". Горохов - начальник технического центра - тоже знал о наличии нелегального выхода в эфир, но то ли от природной опасливости, а может, под влиянием Лазуткина, смолчал.
Я до последнего момента, из-за суеверия, что все сорвется, никого не предупредил, что через полчаса мы выйдем в эфир. Мне позвонил Лысенко и сказал всего одно слово: "Выходим". А ровно через час позвонили из Свердловска, подчеркиваю - ночного Свердловска, и сказали: "Мы видели вас. Весь Свердловск на улицах. Держитесь!" Эта была получасовая программа о том, что происходило в Москве. Программу вел Юрий Ростов. Мы дали её по часовым орбитам. Я до сих пор не могу понять, как пропустили нас. А ведь в последний момент понадобилось разрешение заместителя министра связи СССР Иванова. Он не стал вдаваться в частности.
- Передача сигнала будет оплачена? - спросил он, непонятно зачем.
- Разумеется, - ответили мы.
- Валяйте.
Как же хорошо, когда ты вдруг понимаешь, что порядочных людей гораздо больше, чем мы думаем и знаем. Но в тот момент было важно, что их неизмеримо больше, чем считало руководство ГКЧП. Кстати, тот же Иванов, когда ему позвонил Лазуткин и пересказал просьбу Пуго куда-то залезть и что-то перекусить, чтобы отключить Ленинград, выругался матерно и затем сказал: "Вот пусть берет кусачки и сам лезет... мать!"
Двадцатого августа, благодаря усилиям прежде всего западных корреспондентов, мир узнал о случившемся более объемно. Телевидение России снимало день и ночь и передавало пленки своим западным коллегам. Радиожурналисты делали то же самое с магнитофонными лентами. Потом, в передачах CNN, на радио "Свобода", Би-би-си, "Немецкой волне" мы узнавали свои материалы.
Итак, шел дождь, мы стояли у окна, разглядывали не кучно блуждающий на площади народ, и ещё раз прикидывали - пойдут они сегодня на Белый дом штурмом или не пойдут. Кажется, Руцкой сказал: "Облачность низкая, очень низкая. Риск для выброски десанта громадный. Они не решатся". Руцкой летчик, говорят, хороший летчик, ему надо верить.
- А народу мало, - сказал Бурбулис. - Как-никак - дождь.
- Они должны этим воспользоваться.
- Нет, при дневном свете они на штурм не решатся, - возразил Полторанин.
В наших рассуждениях была некая наивность штатских, не рискующих говорить военным языком людей. Фраза "при дневном свете они на штурм не решатся" была, конечно же, не военной, хотя смысл тактического плана имела. Они не решатся потому, что устыдятся толпы, свидетельствующих глаз. Они не решатся потому, что, случись штурм днем, людская масса хлынет сюда. Они не решатся потому, что испугаются жертв. Наивная импровизация гражданских интеллигентов. Это если они - хотя бы чуточку мы. А если нет? Штурм ночью увеличивает количество жертв неизмеримо. Я не думаю, что ему будет сопутствовать иллюминация. А в темноте урон очевиднее. Возможно, они надеются, что к ночи толпа рассеется. Они уверены, что людей привело сюда любопытство, зрелище, а не какие-то симпатии к демократии, Ельцину.
Когда ночь с 19-го на 20-е миновала, мы сказали - они упустили свой шанс. Двадцатого маховик событий стал раскручиваться. С часов девяти утра народ стал прибывать к Белому дому. Депутаты, "демороссы"... Радио "Эхо Москвы" разбудило столицу. Скупая информация о событиях стала проникать в глубь России. На этом этапе сопротивление путчистам держалось на двух опорах: Москва и Ленинград. Все понимали - путч своим острием направлен против России, значит, волна гражданского неповиновения должна прокатиться по республике. Надо поднимать Россию. Формально путч подстраивался под 20 августа - день подписания союзного договора. Путч хоронил Союз. После силового демарша, который предприняли путчисты, ни одна из республик не поверила бы ни в какой союзный договор. Из этого следовал малоутешительный вывод: если они одержат победу, весь репрессивный запал обрушится на Россию, ибо иной территории, где они способны употребить власть, территории, которую могут счесть своей, у них нет. Они вершат свое злое дело в Москве, а Москва - территория России. В эти дни путча некоторые специфичные черты Ельцина проявились достаточно рельефно. Я уже говорил о его непосредственности и, я бы сказал, нравственной незамутненности. Фраза, адресованная руководителям республик: "Неужели они не понимают, сломают нас, следующими будут они", - повторялась несколько раз. Он оставался во власти своей порядочности, когда разговаривал по телефону с Назарбаевым, на поддержку которого рассчитывал и поддержки которого не получил. Он оставался во власти своей порядочности, когда звонил Кравчуку. Я присутствовал при этом разговоре. Он убеждал, что руководство ГКЧП, которое только что вылетело в Форос, необходимо арестовать, так как они государственные преступники. Чувствовалось, что Кравчук юлит, ссылается на отсутствие информации, на непростоту собственного положения, на невеликую его, Кравчука, власть, что все это делать должно правительство... Помню, как Ельцин взорвался:
- Леонид Макарович. Я вам даю эту информацию. Они - государственные преступники, они самозванцы, отстранили от власти законного Президента!
Чувствуя, что Кравчук упирается, Ельцин отступает:
- Ну хорошо, не можете арестовать, дайте команду, чтобы их самолет посадили в Симферополе, а не на военный аэродром. Следом вылетает наш самолет. На его борту премьер и вице-президент. Путчисты не должны попасть к Горбачеву первыми. Мы не знаем, что задумывают эти преступники.
Кравчук опять что-то объясняет. Делает это витиевато: он постарается... Так и заканчивается этот разговор. Ельцин кладет трубку. Возбуждение не проходит.
- Пообещал, - говорит Ельцин. Сокрушается, качает головой, выдавая свое неверие в обещание Кравчука. Угадывает на наших лицах сомнение, говорит уже более твердо:
- Должен помочь.
Кравчук не сказал ни да, ни нет. В том же духе он и поступил. Он не посадил самолет с руководством ГКЧП в Симферополе и не дал нам необходимые два часа разрыва; от Симферополя до Фороса дорога занимает чуть больше полутора часов, и тот, и другой самолет приземлились на военном аэродроме. Один раньше, другой, с Силаевым и Руцким, позже. Леонид Макарович принял компромиссное решение. В тот момент он ещё не решил, чья победа его устраивает больше.
Назарбаев все знал. Он располагал полным объемом информации. В его кабинете стоял телевизор, к которому были подведены каналы международной связи и где давались материалы всех зарубежных агентств, аккредитованных в Москве. И в момент, когда он говорил по телефону с Янаевым и тот давал ему гарантии о невведении чрезвычайного положения в республике, и на вопрос "Как в Москве?" услышал успокоительные слова Янаева: "В Москве - нормально. В целом страна поддерживает действия ГКЧП, и никакой необходимости использовать армию нет"... В этот самый момент на экране назарбаевского телевизора по улицам Москвы шли танки, и окруженный Белый дом, и толпы народу вокруг него строили баррикады. Все это Назарбаев видел, не отлучаясь из собственного кабинета. Потом газеты напишут, что Назарбаев не поддался эмоциям и поступил как мудрый политик. Все доселе жили в страхе перед Центром, и необходимо было время, чтобы все взвесить и не поставить под удар Казахстан. По этому поводу Назарбаев собирал даже Совет старейшин, совет аксакалов - наиболее удачная форма по выработке коллективного решения: надо ли поддержать демократическое руководство России или делать этого не следует. Ночь на 21 августа была самой тревожной. Опять зарядил дождь. Он шел и днем, и ночью. И людской пояс вокруг Белого дома, прикрытый по преимуществу зонтами, имел вид сумрачного ожидания. Работали полевые кухни, в тупике, прямо напротив балкона, дежурили машины "скорой помощи". Мы получили информацию, что днем, 20 августа, по всем больницам была дана команда - максимально освободить площади и на ночное время усилить медперсонал. Руководство Москвы, и Попов, и Лужков, не признав законности ГКЧП, создали для путчистов чрезвычайную сложность. Практически Моссовет стал как бы вторым фронтом, откуда инициировались практические действия по организовыванию акций гражданского неповиновения.
А народ все прибывал. Кажется, днем 20-го я поднялся на 11-й этаж. В незначительном отдалении от Белого дома расположен стадион. Я видел, как на теннисных кортах играют четыре спортсмена. От Белого дома до них было не более трехсот метров. Тут решалась судьба России, судьба свободы, там четыре российских гражданина, загорелые и ухоженные, представляющие, скорее всего, так называемое третье сословие, а может, я не прав, обменивались репликами, смачно "крякали" при удачной подаче и смеялись. Взбудораженную, уставшую от нервного напряжения толпу, которая вошла в историю как группа особого социального предназначения - защитники Белого дома - и этих четверых, в кроссовках "ADIDAS", безупречно одетых и ухоженных, разделяло всего триста метров. Я часто выходил из Белого дома и с удивлением замечал, что в высотке на площади Восстания продают пиво и в колбасный отдел завезли свиные копченые головы и за ними очередь. На Садовом кольце, напротив ресторана "Арбат", продают билеты на сеанс заезжего экстрасенса. Это даже не один микрорайон, это один пятачок - Белый дом, набережная, зоопарк, стадион, начало Нового Арбата, ресторан "Арбат". Россия многолика. И края российские за тридевять земель. И не доскачешь, и не доедешь, не долетишь. И расстояния от души до души одолеть единым махом невозможно. Потом будет написано - поднялась вся Москва. Неправда, не поднялась.
Двадцатого утром, а накануне эта идея обсуждалась, группа в составе: Иван Силаев, Руслан Хасбулатов, Александр Руцкой, - выехала в Кремль, на встречу с Лукьяновым. Вообще в той августовской ситуации коллективность разума и действий, мобилизованных опасностью, проявилась с редкой значительностью. Мы ещё долго будем вспоминать, как мы были едины в те дни, как расположены друг к другу. Хасбулатов был инициатором этой встречи. Просчитывались несколько вариантов будущего. Путчисты возьмут верх российский Президент, парламент, правительство не перестанут существовать, их положение усложнится. До какой степени? Авантюризм заговорщиков очевиден, они долго не продержатся. Значит, должна быть тактика действий на все случаи. Необходимо "расколоть" заговорщиков. Если Лукьянов не в составе ГКЧП, по крайней мере формально, почему не сыграть на его тщеславии, на его преданности Президенту? И если Ельцин своими действиями символизирует непреклонность, значит, за ним кто-то и что-то стоит. Встреча с Лукьяновым во вред быть не может. Если даже она ничего не изменит, она даст определенную информацию либо ответит на вопрос: Лукьянов с заговорщиками или в скрытой оппозиции к ним. Принципиальной в этом случае была неизменность позиции Ельцина. Какие бы варианты по контактам, переговорам ни возникали, все должно делаться от имени Президента России, но без его участия. Ельцин должен оставаться в Белом доме. Ельцин - лидер сопротивления, и надо исключить любую возможность ареста либо устранения его. Переговоры состоялись, о них написано их участником Русланом Хасбулатовым. Я спросил Силаева после переговоров:
- Ну как?
- Все врет, - сказал Силаев, имея в виду Лукьянова. - Хитрая лиса, я ему не верю. Говорит, что мы заявили ультиматум, а нужен компромисс. А как ещё говорить с преступниками?
Сейчас кое-кто пытается упрекнуть Хасбулатова в его приверженности к идее переговоров. Ссылаются на телефонные разговоры, которое якобы были между Янаевым и Хасбулатовым. Не вдаваясь в суть, были такие разговоры или нет и как при этом собеседники называли друг друга, по имени или по имени и отчеству (кстати, Янаев с Хасбулатовым знают друг друга более 25 лет), замечу, что путч в истории социалистического государства имел место впервые и какой-либо отрепетированной реакции вызвать не мог. Надо было прорвать замкнутое пространство, каковым оказался блокированный Белый дом.
Переговоры были одним из вариантов такого прорыва. Возможно, Хасбулатов, настаивая на переговорах, преследовал и другую цель - дать понять, что в российском руководстве не все столь категоричны, как Президент. И на будущее оставлял себе запасной ход. Мне думается, такое предположение может быть, по стилю оно в духе Хасбулатова. И тем не менее скорее нет, нежели да. К этому времени Хасбулатов уже потерпел поражение на съезде, выдвигая свою кандидатуру на пост Председателя Верховного Совета. И его шансы при столь скрытой политической игре оказались бы очень невысокими. Не следует забывать, что против Хасбулатова на съезде боролись правые, и они же, правые, провели переворот.
Глава XIV
БУНТ В СВИТЕ КОРОЛЯ
ЕСЛИ ЗАГЛЯНУТЬ ЗА КУЛИСЫ
26 марта 1993 года Собрался IX внеочередной съезд народных депутатов.
Ситуацию можно трактовать по-разному. Немедленный созыв съезда спровоцировал Президент, сделав это сознательно. Президенту ничего не остается, кроме как играть на обострение. VIII съезд не дал Президенту референдума. Силы на исходе. Противоборство властей загоняет Президента в тупик. Президент использует факт своей возросшей популярности и намерен перейти в атаку. Возросший рейтинг Президента в момент VIII съезда, по сути, ткань сочувственная. Симпатии, как правило, на стороне оскорбленного, униженного. Такова логика толпы.
Законы борьбы имеют иной смысловой рисунок. Сочувствуют поверженному, а идут за сильным. IX съезд в свой первый день отклонил идею импичмента Президенту и отказался рассматривать этот вопрос на съезде. 467 депутатов проголосовало "за", однако положенных 517 голосов эта идея не получила. И все же вопрос возник повторно. В неприемлемо изменившейся ситуации виноват отчасти сам Президент. Заключение Конституционного суда должно было, по замыслу четверки, противостоящей Президенту: Хасбулатов, Руцкой, Зорькин, Степанков, - выполнить роль детонатора. Суд заседал целую ночь, чтобы подтвердить прозорливость преждевременного заявления Зорькина о попытке государственного переворота. И хотя заключение Конституционного суда было не столь агрессивным, в целом оно подтверждало неконституционность ряда положений предстоящего указа Президента, на который он, как на якобы существующий, ссылался в своем обращении. Самих указов об особом положении никто не видел.
Сессия Верховного Совета, обсуждающая обращение Президента, была преисполнена ярости. Зорькин, заявивший, что Конституционный суд по своей собственной инициативе (факт в практике столь высокого учреждения невероятный) принял дело к рассмотрению на предмет выявления президентского замысла произвести государственный переворот, спровоцировал этот конфликт. Всякий здравый человек отдавал себе отчет, что это нелепость. И опять газеты запестрели ядовитыми репликами: "Президента подловили, использовали". Непродуманность шага Президента, на мой взгляд, в другом. В экстремальных ситуациях крайне трудно держать паузу, когда окружение Президента ежечасно напоминает ему о поруганиях, которым он подвергся на VIII съезде.
Каждый следующий съезд становился зрелищем не только удручающим, но и жутковатым: масштаб озлобления, ораторской неуважительности к Ельцину, нестерпимое желание оскорбить, унизить общенародно избранного президента вряд ли имеет схожий пример в какой-либо стране. И во всей этой ругательности, несдержанности, грубости видишь нечто похожее на удаль многоликого хама. Нелегок крест лидера нации. Мы помним, как унижал Горбачева партийный съезд. Стерпеть подобное непросто. Тем более что оппозиция делала расчет на чувствительность Ельцина, она подталкивала Президента к срыву.
Нынче много говорится о несовершенном окружении Президента. С этим утверждением трудно спорить. Однако, замечу, в истории любой страны не было Президента, окружение которого считалось бы удачным, тем более когда эту оценку делают либо противники, либо сторонники, не оказавшиеся в числе президентского окружения. С противниками все ясно, им противопоказано думать иначе.
Накал политических страстей достигает максимальной отметки. Все ждали обращения Президента к народу, понимали, что в этой ситуации у него нет другого выхода. Каждый президентский Консультативный совет, на заседаниях которого мне приходилось присутствовать, заканчивался одним и тем же призывом: "Борис Николаевич, вам надо выступить по телевидению..." Советовали разное: "успокоить народ", "познакомить с программой экономических реформ", "проявить твердость". Этот Консультативный совет призвал Ельцина к шагам решительным: Президент должен проявить характер, показать всем, что он Президент. Консультативный совет, обновленный в сторону ещё большей радикальности взглядов, рекомендовал решительность. Характерно заявление Костикова (пресс-секретаря Ельцина), сделанное 16 марта, в день заседания Консультативного совета:
- Я увидел разбуженного Президента, отрешившегося наконец от благостной созерцательности, отца нации, вновь нацеленного на действия решительные, как и в августе 1991 года.
На том памятном совете все убеждали Президента, что на VIII съезде он не проиграл, а выиграл. Кстати, такое суждение отчасти спорно, но вполне правомерно. Рейтинг Президента после съезда возрос. Хотя немаловажно учесть - с определенного момента его рейтинг имел иное наполнение. Поначалу это был образ бунтаря, неуемного, несогласного, способного подняться в одиночку против Политбюро, Горбачева; затем - лидера, олицетворяющего решительные действия (август 1991 г.)... Все телеэкраны мира, газетные полосы и обложки книг обошел снимок - Ельцин читает свой очередной указ, поднявшись на танк. В тот момент в толпе кто-то зло пошутил:
- Один уже выступал, стоя на броневике. 80 лет расхлебать не можем... - Помолчал и с сожалением добавил: - Плохая примета.
Но вернемся к съездовским баталиям. Будем честны, начиная с VI съезда для Ельцина депутатский корпус фактически был потерян. Наблюдая публичные поругания Президента на всех последующих съездах, зритель - а депутаты маниакально требовали многочасовых трансляций - начинал жалеть Президента и сочувствовать ему. И, что немаловажно, наливаться антидепутатской яростью. IX съезд превзошел все предыдущие по своей политической распущенности. Народу не понравились ожесточенность депутатов, злорадное ликование по поводу возможной расправы над Президентом, объявления ему импичмента. Все верно, наш народ непредсказуем: возрастающий рейтинг президентской популярности на фоне безумствующего съезда есть грань этой загадочной непредсказуемости. И все-таки реакция общества на съезд есть состояние более чувственное, нежели момент веры в возможности и способности главы государства. А чувства - субстанция переменчивая. Наблюдая лихорадочную деятельность мозгового штаба в преддверии референдума, я понимал, что команда Президента этих изменений в настроении сторонников Ельцина не уловила.