Страница:
- Столкновение на Смоленской площади похоже на генеральную репетицию. Что-то у них не получилось. Завтра мало дождаться, его надо пережить.
Мне показалось, что я разгадал план Макашова, а может быть, Ачалова или Баранникова. Тот факт, что Смоленская площадь практически соседствует с Белым домом и именно там произошли беспорядки, нельзя рассматривать как случайное совпадение. Не исключено, что главные события должны были произойти в субботу. Задача непримиримой оппозиции была простой организовать столкновения в непосредственной близости от Белого дома, в районе, который не относится к разряду неблагополучны. Лучше всего, чтобы это было место, где беспорядки раньше не случались. Центр города, старый Арбат, субботнее гуляние... Народу много, все расположены к веселью и отдыху. И вдруг близкая и кровопролитная схватка, перевернутые машины и водометы. Зачинщики беспорядков получили жесткое задание: раскачать толпу до истерического состояния, чтобы милиция и ОМОН запросили подкрепления. По упрощенной и естественной схеме дополнительные силы будут переброшены из близлежащих районов города. Таким районом можно считать район Белого дома. И вот тогда на ослабленные кордоны милиции двинутся главные силы путчистов, ведомые и подстрекаемые Анпиловым и Константиновым. Они прорвут блокаду (численное преобладание толпы очевидно), соединятся с силами защитников, а дальше... А дальше произойдет то, что произошло на следующий день, в воскресенье. Субботний замысел не удался. Ерин оцепление вокруг Белого дома не ослабил, не заменил части, хотя это следовало сделать. Психологическая усталость частей ОМОНа, окружающих Белый дом, была заметна невооруженным глазом. Не усиленной оказалась московская милиция значимым пополнением из других частей. Полурастерянность, немобилизованность нашей милиции наводили на грустные размышления. Многолетно правоохранительные органы имели дело с послушным народом, и вся атрибутика: лагеря, пересыльные тюрьмы, Лубянка, создали не только образ всесильных правоохранительных органов, но и стиль взаимоотношений с ними. Наша милиция уже шестьдесят лет не противостояла разбушевавшейся толпе. Она всегда сопровождала толпу организованную: праздничные демонстрации, футбольных болельщиков. У нас даже водометов не оказалось. "Моя милиция меня бережет". Звучит как притча. Мы просто не учли, не разобрались, что начальный этап демократического развития одарил нас иной философией, иными нормами поведения. В этом смысле преступность есть величина, сопутствующая плюрализму, свободе, демократии. Плюрализм всеохватен. Вор пользуется возможностями демократии с не меньшей изобретательностью, чем директор завода или депутат. Один привык к привилегиям и в их отсутствие страдает, другой создает привилегии ловкостью рук и пользуясь отсутствием закона. Сейчас мы говорим вслух об экономической амнистии. Денег у государства нет. Демократия ещё не оснастилась способностью производить. Пока она профессиональна только на ниве разрушения, на придании проклятию тоталитарного прошлого. "Мы наш, мы новый мир построим" - это ещё впереди. "Закон должен разрешить отмыть черные деньги, пустить их на развитие производства". Тоже из категории иллюзорных заблуждений. Отмыть отмоют, а вкладывать куда-либо подождут.
Однако вернемся к событиям первой октябрьской субботы 93-го года. Схватка на Смоленской площади потому и затянулась. Беспорядок гасили малыми силами, опасаясь ослабить другие болевые точки в городе. Утро 3 октября не предвещало беды. Состоялось богослужение в соборе Василия Блаженного. Высокие лица государства со свечками в руках были запечатлены во всех информационных программах. Многие посчитали, что оппозиция выдохлась в субботней схватке и воскресенью достанется лишь остаточный пар эмоций. Митинг у парка Горького. Еще где-нибудь подемонстрируют свой протест. У Белого дома поиграют мускулами и разойдутся. Где-то в начале первого я распрощался со своим заместителем Анатолием Лысенко: ему нездоровилось и он поехал домой со словами: "Кажется, все спокойно". Ни я, ни он ещё не знали, что получасом позже в районе площади Свободной России будет прорвано кольцо ОМОНа и вооруженные формирования, сосредоточенные в Белом доме, начнут штурм мэрии.
Сам факт штурма мэрии казался диким и нелепым. Зачем? Но очевидное и кажущееся, как правило, понятия несовместимые. Я немедленно собрал у себя в кабинете руководителей технических служб. Мы проанализировали ситуацию, посетовали на недостаточность охраны (в Компании находилось около 40 милиционеров с 15 автоматами). Программа "Вести", вышедшая в 14 часов, и материалы, поступившие на радио, лишь подтвердили, что события вокруг Белого дома приобретают драматический характер. Штурм мэрии увенчался успехом. Мятежники захватили четыре этажа, оттеснив охрану мэрии на седьмой этаж. Надо заметить, что все видеоматериалы, передающие эти события, засвидетельствовали факты мародерства, когда захватившие мэрию вытаскивали телевизоры и растаскивали компьютеры, пишущие машинки. Потом мы узнали подробности и увидели парламентский балкон, на котором ораторствовали опьяненные победой Руцкой и Хасбулатов, призывая к штурму "Останкино" и Кремля.
Ранее, в четверг, очень поздно, где-то в половине первого ночи, раздался телефонный звонок. По характеру сигнала я понял, что это межгород. Каково же было мое удивление, когда в трубке я узнал голос Югина, заместителя председателя парламентского комитета по средствам массовой информации. Югин мне сообщил, что я приглашаюсь на заседание съезда. Депутаты хотели бы определить степень моей вины за информационную блокаду, в которой находится Белый дом. Любопытно, что именно в четверг мы записали группу депутатов, которые высказали свое мнение о происходящих событиях, среди них были и те, кто покинул Белый дом, и те, кто в нем остался. Но материал был ценен не откровением депутатов. Мы предполагали этот материал поставить в эфир в пятницу. Я сказал Югину, что информация о событиях, происходящих внутри Белого дома, постоянно присутствует на телеэкране. Парламент, а значит и съезд, Указом Президента распущен, назначены новые выборы. А значит, участие экс-депутатов в теле - и радиопередачах, как это было прежде, попросту нереально.
- Начинается предвыборная кампания, милости просим! - закончил я разговор раздраженным призывом. - Кончайте же это томление мстительным бездельем. Работать надо, мужики.
(Когда я заканчивал эту книгу, спустя восемь месяцев после октябрьских событий, в прокуратуре России я узнал об указе А. В. Руцкого. Указ был подписан в тот самый четверг. Из указа следовало, что я отстраняюсь от своих обязанностей и новым председателем Всероссийской телерадиокомпании назначается Виктор Югин).
На съезд явиться я, конечно, отказался. Бесспорно, этот звонок был санкционирован. Учитывая мое депутатство, приверженность идеям гражданского мира и согласия, непростоту отношений как с непримиромой оппозицией, так и с леворадикалами, мои парламентские противники решили использовать шанс. В безвыходном положении люди и сверхподозрительны, и сверхдоверчивы одновременно. Дезинформация обо мне, широко распространенная не без участия ряда "доброжелателей" из окружения Президента, достигла стен Белого дома. Попцов не согласен с Указом Президента. Попцов постоянно брал интервью у Хасбулатова. Конечно, Комиссия Верховного Совета, проверявшая Компанию накануне событий, многое здесь поднапортила. Уж слишком очевидной была враждебность к самому Попцову. И тем не менее надо попробовать с ним столковаться. Не получится - прямо в зале и арестуем.
С кем обсуждал эту идею Югин, я не знаю. Его последняя фраза в нашем разговоре была симптоматичной: "Ты, конечно, не придешь?" Я засмеялся. Мне ли не знать, что и для депутатов Николая Павлова, и Михаила Астафьева, и Анатолия Аксючица, для всей непримиримой оппозиции я был костью в горле, врагом номер один. Впрочем, они никогда не скрывали этого.
Мои переговоры с МВД, Администрацией Президента о необходимости усилить охрану Компании кончались многословными обещаниями. "Трудно, но постараемся". При каждом из таких разговоров меня не оставляло чувство общения с людьми, застигнутыми врасплох. Их кто-то ненароком разбудил, а они продолжали жить ощущениями воскресного дня. Нечто подобное произошло и в "Останкино". Я позвонил Брагину, он подтвердил информацию, что мятежники на пяти машинах движутся к телецентру. Мы ещё раз проверили нашу готовность работать в автономном режиме, независимо от "Останкино".
Станислав Буневич, технический директор Компании, со всем своим штабом находился тут же. Я спросил: "Сколько времени потребуется на перекоммутацию каналов?" Невозмутимый Остапович пожал плечами.
- Минут двадцать, а можно и быстрее.
Вернулся запыхавшийся Лысенко. Он узнал о событиях по радио и, не добравшись до дачи, погнал машину назад. В эти часы мы смогли убедиться - у нас есть команда. И хотя недостатка в сотрудниках не было - мы работали в чрезвычайном режиме, - народ все прибывал и прибывал. Людей собирало чувство профессионального долга, опасности и азарта, журналист всегда остается журналистом. Чисто житейски телевидение и радио в эти часы становились самым рискованным местом. Мои коллеги съезжались на беду: отстоять, защитить. Каждые полчаса я разговаривал с Брагиным по телефону. Немыслимо, милиция не задержала колонну машин с мятежниками, двигающуюся на "Останкино". Где-то в районе 17.30 у Останкинской башни началась стрельба. Мы ещё раз собрали технических специалистов, руководителей служб информации.
Все понимали - время не терпит. Я сказал, что принимаю решение перевести управление телеканалами на ВГТРК. Судя по всему, с минуты на минуту начнется штурм "Останкино".
Никто не спорил. Я тотчас позвонил министру связи Владимиру Булгакову. Я сообщил ему о нашем решении. Он понял меня с полуслова, однако попросил зафиксировать это решение письменно. Я не стал отрицать. Порядок есть порядок. Быстрота, с которой была проделана эта техническая операция, у меня вызвала восхищение. 14 минут. "Радио России" и "Вести" размещались в "Останкино", какого-либо недостатка подробностей о происходящем у нас не было. Спецотряд "Витязь", брошенный на усиление охраны "Останкино", практически уже вел бой. Позже мы увидели эти страшные кадры. И грузовик, проламывающий стену здания, где размещалась эфирная зона, и окровавленных людей, и трупы, лежащие на полу, непонятно чьи - все в одинаковой пятнистой одежде. Часом ранее горела мэрия, теперь горит "Останкино". Мы с Анатолием Лысенко быстро просчитали варианты. Выбор невелик. Студий, откуда идет вещание, должно быть по меньше мере две. В 18.30 Александр Нехорошев (руководитель информационной службы) высказал опасение, что "Вести" из "Останкино" в 20 часов не смогут выйти в эфир. Весь видеоматериал там.
Несколькими минутами позже я снова позвонил Брагину. Голос хотя и рапортующий, но растерянный. Ему там непросто. Я произношу ободряющие слова, хотя понимаю - им там нужны бронетранспортеры, а не заверения в солидарности. Брагин высказывает опасение, что не исключена возможность прекращения вещания. Я его успокаиваю, говорю, что мы готовы к этому варианту. Еще раз собираю людей, уговариваемся о плане действий. Главное безопасность сотрудников. Их надо предупредить, что мы готовим запасной вариант. Под рукой информационные потоки службы радио. Первые выпуски по телевидению проведем в устном варианте, с листа из запасной студии. Первые часы будет ощущаться нехватка видеоматериала. Надо установить контакты с нашими зарубежными коллегами, пригласить к сотрудничеству все независимые коммерческие съемочные группы. Опыт, слава Богу, есть - август 1991 года. Работаем круглосуточно. Выходим в эфир с информационными выпусками каждый час. Сергей Скворцов предложил усилить вещательный пояс и вывести в прямой эфир Шаболовку.
Договорились с Анатолием Лысенко, что он более предметно займется Шаболовкой. Я - резервной студией. Тут же сформировали рабочую команду. Скворцов во главе. Торчинский в качестве ведущего, Крюков как режиссер. Всех остальных соберут на месте. Машина, охрана вперед, работаем попеременно, координация за дирекцией канала "Россия". Спустя час Скворцов и Торчинский сообщили о готовности выхода в эфир. Я почему-то засмеялся и подмигнул Буневичу.
- Порядок, Шаболовка под ружьем.
События развивались стремительно. Обстановка в Москве обострялась буквально по минутам. Молчание властей становилось угрожающим.
Здесь правомерно вернуться несколько назад. В 15 часов, когда уже горела мэрия, переговоры с Свято-Даниловом монастыре продолжались. События в Москве обретали характер всероссийских. Президент находился в своей загородной резиденции, премьер молчал. У Грачева отвечали, что министр на выезде. Вся остальная власть, включая мэра Москвы Лужкова, на переговорах в монастыре. Было ясно, что в этих условиях значимым может оказаться выступление только первых лиц. Попытки дозвониться до монастыря оказались тщетными, тогда я выбрал другой путь. Я дозвонился до машины Лужкова и очень понятно и жестко объяснил водителю, что ситуация критическая, он немедленно должен проникнуть в зал переговоров и, сославшись на звонок Попцова (у нас с Юрием Михайловичем добрые отношения), немедленно вызвать его к телефону. Кто это был, водитель, охранник, я не знаю, но мою просьбу он выполнил незамедлительно. Лужков позвонил через несколько минут. Я не могу скрыть своих симпатий к этому мужественному и профессиональному человеку. Я бегло проинформировал его о ситуации:
- Мэрия горит, семь этажей в руках мятежников. В данный момент несколько машин с вооруженными людьми приближаются к "Останкино". Через час они начнут штурм телецентра. На Шаболовке студия для эфира готова.
Как рассказывал потом Сергей Филатов, они втроем (Сосковец, Лужков и он) поехали на Шаболовку. Тут же в студии набросали текст обращения. Сначала хотели все втроем выйти в эфир, потом посовещались и решили, что этого делать не стоит. Главой города является мэр, и успокоить москвичей должен он. Трое в прямом эфире в такой момент - это ещё и факт растерянности. Появление Лужкова на телевизионном экране (а ведь это был воскресный день, и тревожная информация уже взвинтила общество) можно счесть мигом отрезвления. Растерянность, охватившая Москву, споткнулась о препятствие. Мэр слыл мужественным человеком. Он очень волновался и, может быть, в момент выступления - спонтанного, непричесанного, под рукой не было достаточного анализа ситуации - понял, что от его уверенности зависит если не все, то очень многое, и он старался. Я пошутил тогда в кругу своих коллег (в кабинете толпился народ): "Первую задачу мы выполнили. Показали согражданам живую власть".
По мере нарастания напряжения вопросы: почему молчит Президент? Почему молчит премьер? И вообще, что происходит?.. - обрели характер навязчивых. Где-то спустя два или три дня в газете "Известия" один из лидеров "Демократической России" задавал риторический вопрос: где была наша славная милиция и были ли в Москве вообще надежные силы, способные противостоять беспорядкам? Он сообщил также о паническом настроении одного из руководителей московских правоохранительных органов. Увы, но именно изнутри милиции исходили слухи о предполагаемом переходе частей МВД на сторону мятежников, о бунте неподчинения в следственном управлении, о ненадежности группы "Альфа". Я могу свидетельствовать, что в эти часы я руководитель общенациональной телерадиокомпании, - имея доступ к разного рода правительственной связи, не смог переговорить ни с министром внутренних дел, ни с министром обороны, ни с руководителем московской милиции.
"Нет!" "На выезде! Проводит совещание!" Единственным человеком, с которым связь была постоянной, был премьер. Он с трудом отвыкал от мнения, что все существующее телевидение и радио в России - это "Останкино". Скорее всего, только после того как перестал работать останкинский канал, премьер осознал, что каким-то малопонятным для него образом национальный канал продолжает работать, а значит, существует ещё какое-то телевидение и какое-то радио, которые называются российскими. Это печальное признание сделать необходимо.
Выжидательная тактика правоохранительных органов, конечно же, была не случайной. Господин Ерин в эти минуты, сам того не подозревая, скорее чисто теоретически управлял своим ведомством, никак не предполагая, что на практике оно уже давно ему не подчинено. Вся ситуация в Москве с 16 часов 3 октября, когда милиция отступила под натиском толпы, во главе которой шла линия боевиков, вооруженных железными прутьями и захваченными у той же милиции единичными щитами, стала неуправляемой. И город, имевший самое большое насыщение милицией на "каждый квадратный метр площади", буквально в одночасье лишился людей в милицейской форме: сотрудников ГАИ, омоновцев. В этой ситуации в Москве могли начаться любые беспорядки и хулиганские действия. Только нацеленность политизированной толпы на Белый дом все буйствующее стягивала словно в единую воронку.
В 19.30 у "Останкино" загромыхало, начался штурм. Я опять связался с Брагиным. Понимал, что ему особенно не по себе. Его просьбы усилить охрану телецентра остались гласом вопиющего в пустыне. Я, как мог, подбадривал его. В телефонную трубку были слышны хлопки одиночных выстрелов и пулеметные очереди. Бой шел уже на подступах к телецентру. До его начала Брагин ещё слабо надеялся на разрешение ситуации политическими переговорами: кто-то куда-то спускался, кто-то с кем-то вступал в диалог. И только первые выстрелы перечеркнули эти мифические надежды. Руцкой, призывая к штурму "Останкино", повторял с балкона Белого дома одну и ту же фразу:
- Нам нужен эфир!
"Президент страны" Руцкой имел в виду себя, он скажет народу правду.
Не каждый день на глазах любопытствующей толпы разгорается бой. Воскресный день. Останкинский парк, место отдыха. Как на грандиозной театральной сцене, падают сраженные прицельной или шальной пулей люди. И кажется любопытствующим, что все происходящее - не натуральная смерть, а декоративный бой. И кровь на самом деле не кровь, а краска, и дымовая завеса - все для антуража. Снимается кино.
А потом была ночь.
Где-то в 19.40 отчаянным голосом Брагин прокричал в трубку:
- Мы отключаемся! Они уже на четвертом этаже!
Поначалу отряд боевиков в силу элементарного незнания атаковал главное здание телецентра, более внушительное. Но очень скоро тележурналисты из числа своих, доставленные к месту событий в окружении охраны, разъяснили, что захват главного здания не гарантирует эфир, так как управление вещанием ведется из технического центра, который расположен напротив. Мгновенно бой переметнулся на другую сторону улицы.
В действительности атакующие не захватили никаких первых, вторых и третьих этажей. Они сделали пробоину в стене, но в здание фактически не вошли. Эмоциональное восприятие всегда опережает событие. Выстрелы у подъезда воспринимаются как бой внутри здания. И убитые в самом здании, лежащие на мраморном полу в самых неестественных позах, потрясают психику. Потом, до самых поздних сумерек, мы показывали бой у стен "Останкино". Не CNN, не CBS, а мы.
Почему Макашов, а штурмом "Останкино" руководил он, не добился успеха? Во-первых, слухи о незащищенности "Останкино" были несколько преувеличены. Охрана самого здания была усилена и численностью, и вооружением. Другой вопрос - не было защитного пояса на подступах к "Останкино", а тот, что был, правомерно назвать призрачным. Как уже было сказано, УВД Москвы оставило сограждан, а вместе с ними и московскую власть, на попечение собственных чувств и возможностей самозащиты. Патрульные машины, оказавшиеся на пути движения мятежников, заметив приближающуюся колонну, немедленно снимались с точки наблюдения и на предельной скорости устремлялись в близлежащие переулки. Прибывшие были настроены на атаку, на штурм. Завязалась перестрелка. Очень скоро стало ясно, что у атакующих недостает ни сил, ни опыта. Защищающиеся ведут огонь на поражение, там находятся профессиональные части, действующие более успешно. Макашов вызывал по рации подкрепление, и, видимо, ему это подкрепление пообещали. Наступающие залегли, и перестрелка обрела перманентный характер. Как профессионал Макашов оценил ситуацию. Ворвавшись в здание, которое защищалось более успешно, чем охрана мэрии, он может оказаться в ловушке, тем более что атакующие в любом случае, будут ли они штурмовать главное здание или технический центр, расположенный напротив, оказываются под перекрестным огнем, ведущимся как из одного, так и из другого здания. В основном команда Макашова состояла из приднестровских гвардейцев, казачества; людей в полувоенной форме странной принадлежности, вооруженных новенькими автоматами АКСУ, принятыми на вооружение федеральной милицией. Уверенности и взвинченности атакующим придавала толпа, оснащенная железными прутьями, кольями, арматурой и автоматами. Люди в разномастной штатской одежде с армейским оружием в руках. Толпа гудела недовольством: "Патронов маловато!" Надеялись на подкрепление, которое вот-вот подтянется. Сигналом к атаке стал выстрел из гранатомета, нацеленный в пролом здания. После него началась нестройная и неуправляемая пальба. В районе 20 часов и с той и с другой стороны заговорили гранатометы. Как свидетельствуют наши журналисты, это было похоже на кошмар. Бой вне войны на одной из мирных улиц города. Три появившихся БТРа подняли было мятежников в атаку, но, как скоро оказалось, бронетранспортеры пришли на помощь не мятежникам, а защитникам "Останкино". Правда, по их поведению было видно, что они плохо понимают, куда положено стрелять. Они проносились на большой скорости между атакующими и защитниками телецентра, вселяя в тех и других надежду - наши пришли!
В 21 час Макашов дает команду - отходить, В "Останкино" бушует пожар. Макашов понимает, что штурм не увенчался успехом, он подавлен. Есть жертвы.
- Уходим, - командует Макашов, - возвращаемся к Белому дому. Там мы нужнее. Мы свое дело сделали. Теперь эта гадина (он имеет в виду "Останкино") долго не заговорит.
Генерал не знал, что Российское телевидение и радио продолжает вещание. Если всмотреться в телекадры, то видно, как в вечерней полутьме толпа, рассеченная на потоки, уходит от "Останкино". После 22 часов появились пожарные машины.
- Хорошо горит, - сказал водитель одной из машин. Ноздри дернулись, и он невозмутимо пояснил: - Пластик, химия горит.
Начали тушить пожар. Потом будет сказано так: у стен "Останкино" погибло 62 человека. Это случилось 3 октября с 19.30 до 22 часов. 62 убитых человека! За что? Во имя чего? Кого-то успели оттолкнуть в сторону, кого-то увезли. А кто-то ещё долго лежал в удобных и неудобных позах на мостовой, гранитном полу вестибюля, в узких коридорах телецентра и просто осел у бетонных столбов, будто в пьяной дремоте, посреди загустевших разводов коричнево-красной крови.
Наша драматическая теле - и радиовахта началась ровно в 20.00 3 октября. "Останкино" прекратило вещание, работал только Российский канал. Первым в эфир, без секунды опоздания, вышел Валера Виноградов. Привычная, ставящая все на свои места фраза: "Здравствуйте, в эфире "Вести". Голос Виноградова возвращал сограждан к реальной жизни. В этот момент всеобщего оцепенения, последовавшего после отчаянного сообщения останкинского диктора: "Мы вынуждены прекратить вещание", - нетрудно понять состояние москвичей. Кто-то бросился к окну, кто-то стал поспешно одеваться, полагая, что там, на улице, он поймет и разузнает подробности случившегося, а кто-то судорожно переключал телеприемники с канала на канал, желая вернуть к жизни погасший экран. Санкт-Петербургский канал работал. Но он в эту минуту был как бы не в счет. Он находился в стороне от событий. Все самое ужасное и непоправимое происходило в Москве. Сейчас, в этот момент, все доброе и недоброе совершалось здесь, за стенами их домов, в их вечном городе. Возможно, никто из них ещё не осознал, не просчитал, что нечто подобное или, по крайней мере, очень похожее на это уже было. И вот спустя два года - снова Москва, Краснопресненская набережная, Белый дом. Горит мэрия, стреляют в "Останкино". И снова Россия в неведении. Что с нами? Куда мы идем?
В преддверии этих событий в районе 17 часов я позвонил Президенту.
Молчание власти обретало нехороший оттенок. По Москве метались зарубежные корреспонденты с одним и тем же вопросом - когда ждать заявления Бориса Ельцина и будет ли оно?..
Воскресный день, Президент в своей загородной резиденции. Ни одно лицо из аппарата Президента (а глава администрации Сергей Филатов на переговорах в Даниловом монастыре) дать вразумительного ответа на вопрос об ответных шагах Президента, естественно, не может.
Премьер, соблюдая нормы субординации, тоже держит вынужденную паузу. Зная характер Ельцина, его выжидательный стиль, я был почти уверен, что Президент в ближайшие 2-3 часа выступать не будет. Во-первых, в экстремальных ситуациях Ельцин максимально приближается к самой ситуации. И та привычная для сторонних суждений информационная заданность, которая якобы формирует окружение Президента, перестает существовать. В эти минуты Ельцин погружается в политическую реальность и доверяет только своей интуиции. Следовательно, какое-либо решение о своем выступлении он примет, возвратившись в Москву. Во-вторых, заявление Президента - это не психотерапевтический сеанс, успокоительный бальзам для страждущих. Успокоить - непременно! Но этого мало. Глава государства - это гарант. Обстоятельства чрезвычайные, и здесь не может быть предположительных слов, делегирования ответственности в чей-либо адрес. После слов Президента ситуация должна претерпеть немедленное изменение. Если нет воинских частей, они должны появиться, возникшие беспорядки - прекратиться. Пока у Ельцина не будет полной уверенности, что Президент лично контролирует ситуацию, он не выступит. И все-таки я позвонил. Трубку взял начальник охраны Коржаков. Я в двух словах обрисовал положение и сказал, что в этих условиях выступление Президента погасит панику и обеспечит перелом в настроении общества, да и правоохранительных органов, которые, как мне кажется, более, чем кто-либо, деморализованы. Коржаков сказал, что Президент в данный момент занят анализом ситуации и ни в ближайшее время, ни вечером выступать по телевидению не намерен. Я не стал ни на чем настаивать, Коржаков человек самонадеянный, упрямый. Возможно, в данный момент Президент разговаривать не может, Коржакову виднее, он там рядом. Через час-два Президент вернется в Москву, в этом я уверен. Других вариантов у него попросту нет. И если обстоятельства того потребуют, к идее выступления Президента можно вернуться чуть позже.
Мне показалось, что я разгадал план Макашова, а может быть, Ачалова или Баранникова. Тот факт, что Смоленская площадь практически соседствует с Белым домом и именно там произошли беспорядки, нельзя рассматривать как случайное совпадение. Не исключено, что главные события должны были произойти в субботу. Задача непримиримой оппозиции была простой организовать столкновения в непосредственной близости от Белого дома, в районе, который не относится к разряду неблагополучны. Лучше всего, чтобы это было место, где беспорядки раньше не случались. Центр города, старый Арбат, субботнее гуляние... Народу много, все расположены к веселью и отдыху. И вдруг близкая и кровопролитная схватка, перевернутые машины и водометы. Зачинщики беспорядков получили жесткое задание: раскачать толпу до истерического состояния, чтобы милиция и ОМОН запросили подкрепления. По упрощенной и естественной схеме дополнительные силы будут переброшены из близлежащих районов города. Таким районом можно считать район Белого дома. И вот тогда на ослабленные кордоны милиции двинутся главные силы путчистов, ведомые и подстрекаемые Анпиловым и Константиновым. Они прорвут блокаду (численное преобладание толпы очевидно), соединятся с силами защитников, а дальше... А дальше произойдет то, что произошло на следующий день, в воскресенье. Субботний замысел не удался. Ерин оцепление вокруг Белого дома не ослабил, не заменил части, хотя это следовало сделать. Психологическая усталость частей ОМОНа, окружающих Белый дом, была заметна невооруженным глазом. Не усиленной оказалась московская милиция значимым пополнением из других частей. Полурастерянность, немобилизованность нашей милиции наводили на грустные размышления. Многолетно правоохранительные органы имели дело с послушным народом, и вся атрибутика: лагеря, пересыльные тюрьмы, Лубянка, создали не только образ всесильных правоохранительных органов, но и стиль взаимоотношений с ними. Наша милиция уже шестьдесят лет не противостояла разбушевавшейся толпе. Она всегда сопровождала толпу организованную: праздничные демонстрации, футбольных болельщиков. У нас даже водометов не оказалось. "Моя милиция меня бережет". Звучит как притча. Мы просто не учли, не разобрались, что начальный этап демократического развития одарил нас иной философией, иными нормами поведения. В этом смысле преступность есть величина, сопутствующая плюрализму, свободе, демократии. Плюрализм всеохватен. Вор пользуется возможностями демократии с не меньшей изобретательностью, чем директор завода или депутат. Один привык к привилегиям и в их отсутствие страдает, другой создает привилегии ловкостью рук и пользуясь отсутствием закона. Сейчас мы говорим вслух об экономической амнистии. Денег у государства нет. Демократия ещё не оснастилась способностью производить. Пока она профессиональна только на ниве разрушения, на придании проклятию тоталитарного прошлого. "Мы наш, мы новый мир построим" - это ещё впереди. "Закон должен разрешить отмыть черные деньги, пустить их на развитие производства". Тоже из категории иллюзорных заблуждений. Отмыть отмоют, а вкладывать куда-либо подождут.
Однако вернемся к событиям первой октябрьской субботы 93-го года. Схватка на Смоленской площади потому и затянулась. Беспорядок гасили малыми силами, опасаясь ослабить другие болевые точки в городе. Утро 3 октября не предвещало беды. Состоялось богослужение в соборе Василия Блаженного. Высокие лица государства со свечками в руках были запечатлены во всех информационных программах. Многие посчитали, что оппозиция выдохлась в субботней схватке и воскресенью достанется лишь остаточный пар эмоций. Митинг у парка Горького. Еще где-нибудь подемонстрируют свой протест. У Белого дома поиграют мускулами и разойдутся. Где-то в начале первого я распрощался со своим заместителем Анатолием Лысенко: ему нездоровилось и он поехал домой со словами: "Кажется, все спокойно". Ни я, ни он ещё не знали, что получасом позже в районе площади Свободной России будет прорвано кольцо ОМОНа и вооруженные формирования, сосредоточенные в Белом доме, начнут штурм мэрии.
Сам факт штурма мэрии казался диким и нелепым. Зачем? Но очевидное и кажущееся, как правило, понятия несовместимые. Я немедленно собрал у себя в кабинете руководителей технических служб. Мы проанализировали ситуацию, посетовали на недостаточность охраны (в Компании находилось около 40 милиционеров с 15 автоматами). Программа "Вести", вышедшая в 14 часов, и материалы, поступившие на радио, лишь подтвердили, что события вокруг Белого дома приобретают драматический характер. Штурм мэрии увенчался успехом. Мятежники захватили четыре этажа, оттеснив охрану мэрии на седьмой этаж. Надо заметить, что все видеоматериалы, передающие эти события, засвидетельствовали факты мародерства, когда захватившие мэрию вытаскивали телевизоры и растаскивали компьютеры, пишущие машинки. Потом мы узнали подробности и увидели парламентский балкон, на котором ораторствовали опьяненные победой Руцкой и Хасбулатов, призывая к штурму "Останкино" и Кремля.
Ранее, в четверг, очень поздно, где-то в половине первого ночи, раздался телефонный звонок. По характеру сигнала я понял, что это межгород. Каково же было мое удивление, когда в трубке я узнал голос Югина, заместителя председателя парламентского комитета по средствам массовой информации. Югин мне сообщил, что я приглашаюсь на заседание съезда. Депутаты хотели бы определить степень моей вины за информационную блокаду, в которой находится Белый дом. Любопытно, что именно в четверг мы записали группу депутатов, которые высказали свое мнение о происходящих событиях, среди них были и те, кто покинул Белый дом, и те, кто в нем остался. Но материал был ценен не откровением депутатов. Мы предполагали этот материал поставить в эфир в пятницу. Я сказал Югину, что информация о событиях, происходящих внутри Белого дома, постоянно присутствует на телеэкране. Парламент, а значит и съезд, Указом Президента распущен, назначены новые выборы. А значит, участие экс-депутатов в теле - и радиопередачах, как это было прежде, попросту нереально.
- Начинается предвыборная кампания, милости просим! - закончил я разговор раздраженным призывом. - Кончайте же это томление мстительным бездельем. Работать надо, мужики.
(Когда я заканчивал эту книгу, спустя восемь месяцев после октябрьских событий, в прокуратуре России я узнал об указе А. В. Руцкого. Указ был подписан в тот самый четверг. Из указа следовало, что я отстраняюсь от своих обязанностей и новым председателем Всероссийской телерадиокомпании назначается Виктор Югин).
На съезд явиться я, конечно, отказался. Бесспорно, этот звонок был санкционирован. Учитывая мое депутатство, приверженность идеям гражданского мира и согласия, непростоту отношений как с непримиромой оппозицией, так и с леворадикалами, мои парламентские противники решили использовать шанс. В безвыходном положении люди и сверхподозрительны, и сверхдоверчивы одновременно. Дезинформация обо мне, широко распространенная не без участия ряда "доброжелателей" из окружения Президента, достигла стен Белого дома. Попцов не согласен с Указом Президента. Попцов постоянно брал интервью у Хасбулатова. Конечно, Комиссия Верховного Совета, проверявшая Компанию накануне событий, многое здесь поднапортила. Уж слишком очевидной была враждебность к самому Попцову. И тем не менее надо попробовать с ним столковаться. Не получится - прямо в зале и арестуем.
С кем обсуждал эту идею Югин, я не знаю. Его последняя фраза в нашем разговоре была симптоматичной: "Ты, конечно, не придешь?" Я засмеялся. Мне ли не знать, что и для депутатов Николая Павлова, и Михаила Астафьева, и Анатолия Аксючица, для всей непримиримой оппозиции я был костью в горле, врагом номер один. Впрочем, они никогда не скрывали этого.
Мои переговоры с МВД, Администрацией Президента о необходимости усилить охрану Компании кончались многословными обещаниями. "Трудно, но постараемся". При каждом из таких разговоров меня не оставляло чувство общения с людьми, застигнутыми врасплох. Их кто-то ненароком разбудил, а они продолжали жить ощущениями воскресного дня. Нечто подобное произошло и в "Останкино". Я позвонил Брагину, он подтвердил информацию, что мятежники на пяти машинах движутся к телецентру. Мы ещё раз проверили нашу готовность работать в автономном режиме, независимо от "Останкино".
Станислав Буневич, технический директор Компании, со всем своим штабом находился тут же. Я спросил: "Сколько времени потребуется на перекоммутацию каналов?" Невозмутимый Остапович пожал плечами.
- Минут двадцать, а можно и быстрее.
Вернулся запыхавшийся Лысенко. Он узнал о событиях по радио и, не добравшись до дачи, погнал машину назад. В эти часы мы смогли убедиться - у нас есть команда. И хотя недостатка в сотрудниках не было - мы работали в чрезвычайном режиме, - народ все прибывал и прибывал. Людей собирало чувство профессионального долга, опасности и азарта, журналист всегда остается журналистом. Чисто житейски телевидение и радио в эти часы становились самым рискованным местом. Мои коллеги съезжались на беду: отстоять, защитить. Каждые полчаса я разговаривал с Брагиным по телефону. Немыслимо, милиция не задержала колонну машин с мятежниками, двигающуюся на "Останкино". Где-то в районе 17.30 у Останкинской башни началась стрельба. Мы ещё раз собрали технических специалистов, руководителей служб информации.
Все понимали - время не терпит. Я сказал, что принимаю решение перевести управление телеканалами на ВГТРК. Судя по всему, с минуты на минуту начнется штурм "Останкино".
Никто не спорил. Я тотчас позвонил министру связи Владимиру Булгакову. Я сообщил ему о нашем решении. Он понял меня с полуслова, однако попросил зафиксировать это решение письменно. Я не стал отрицать. Порядок есть порядок. Быстрота, с которой была проделана эта техническая операция, у меня вызвала восхищение. 14 минут. "Радио России" и "Вести" размещались в "Останкино", какого-либо недостатка подробностей о происходящем у нас не было. Спецотряд "Витязь", брошенный на усиление охраны "Останкино", практически уже вел бой. Позже мы увидели эти страшные кадры. И грузовик, проламывающий стену здания, где размещалась эфирная зона, и окровавленных людей, и трупы, лежащие на полу, непонятно чьи - все в одинаковой пятнистой одежде. Часом ранее горела мэрия, теперь горит "Останкино". Мы с Анатолием Лысенко быстро просчитали варианты. Выбор невелик. Студий, откуда идет вещание, должно быть по меньше мере две. В 18.30 Александр Нехорошев (руководитель информационной службы) высказал опасение, что "Вести" из "Останкино" в 20 часов не смогут выйти в эфир. Весь видеоматериал там.
Несколькими минутами позже я снова позвонил Брагину. Голос хотя и рапортующий, но растерянный. Ему там непросто. Я произношу ободряющие слова, хотя понимаю - им там нужны бронетранспортеры, а не заверения в солидарности. Брагин высказывает опасение, что не исключена возможность прекращения вещания. Я его успокаиваю, говорю, что мы готовы к этому варианту. Еще раз собираю людей, уговариваемся о плане действий. Главное безопасность сотрудников. Их надо предупредить, что мы готовим запасной вариант. Под рукой информационные потоки службы радио. Первые выпуски по телевидению проведем в устном варианте, с листа из запасной студии. Первые часы будет ощущаться нехватка видеоматериала. Надо установить контакты с нашими зарубежными коллегами, пригласить к сотрудничеству все независимые коммерческие съемочные группы. Опыт, слава Богу, есть - август 1991 года. Работаем круглосуточно. Выходим в эфир с информационными выпусками каждый час. Сергей Скворцов предложил усилить вещательный пояс и вывести в прямой эфир Шаболовку.
Договорились с Анатолием Лысенко, что он более предметно займется Шаболовкой. Я - резервной студией. Тут же сформировали рабочую команду. Скворцов во главе. Торчинский в качестве ведущего, Крюков как режиссер. Всех остальных соберут на месте. Машина, охрана вперед, работаем попеременно, координация за дирекцией канала "Россия". Спустя час Скворцов и Торчинский сообщили о готовности выхода в эфир. Я почему-то засмеялся и подмигнул Буневичу.
- Порядок, Шаболовка под ружьем.
События развивались стремительно. Обстановка в Москве обострялась буквально по минутам. Молчание властей становилось угрожающим.
Здесь правомерно вернуться несколько назад. В 15 часов, когда уже горела мэрия, переговоры с Свято-Даниловом монастыре продолжались. События в Москве обретали характер всероссийских. Президент находился в своей загородной резиденции, премьер молчал. У Грачева отвечали, что министр на выезде. Вся остальная власть, включая мэра Москвы Лужкова, на переговорах в монастыре. Было ясно, что в этих условиях значимым может оказаться выступление только первых лиц. Попытки дозвониться до монастыря оказались тщетными, тогда я выбрал другой путь. Я дозвонился до машины Лужкова и очень понятно и жестко объяснил водителю, что ситуация критическая, он немедленно должен проникнуть в зал переговоров и, сославшись на звонок Попцова (у нас с Юрием Михайловичем добрые отношения), немедленно вызвать его к телефону. Кто это был, водитель, охранник, я не знаю, но мою просьбу он выполнил незамедлительно. Лужков позвонил через несколько минут. Я не могу скрыть своих симпатий к этому мужественному и профессиональному человеку. Я бегло проинформировал его о ситуации:
- Мэрия горит, семь этажей в руках мятежников. В данный момент несколько машин с вооруженными людьми приближаются к "Останкино". Через час они начнут штурм телецентра. На Шаболовке студия для эфира готова.
Как рассказывал потом Сергей Филатов, они втроем (Сосковец, Лужков и он) поехали на Шаболовку. Тут же в студии набросали текст обращения. Сначала хотели все втроем выйти в эфир, потом посовещались и решили, что этого делать не стоит. Главой города является мэр, и успокоить москвичей должен он. Трое в прямом эфире в такой момент - это ещё и факт растерянности. Появление Лужкова на телевизионном экране (а ведь это был воскресный день, и тревожная информация уже взвинтила общество) можно счесть мигом отрезвления. Растерянность, охватившая Москву, споткнулась о препятствие. Мэр слыл мужественным человеком. Он очень волновался и, может быть, в момент выступления - спонтанного, непричесанного, под рукой не было достаточного анализа ситуации - понял, что от его уверенности зависит если не все, то очень многое, и он старался. Я пошутил тогда в кругу своих коллег (в кабинете толпился народ): "Первую задачу мы выполнили. Показали согражданам живую власть".
По мере нарастания напряжения вопросы: почему молчит Президент? Почему молчит премьер? И вообще, что происходит?.. - обрели характер навязчивых. Где-то спустя два или три дня в газете "Известия" один из лидеров "Демократической России" задавал риторический вопрос: где была наша славная милиция и были ли в Москве вообще надежные силы, способные противостоять беспорядкам? Он сообщил также о паническом настроении одного из руководителей московских правоохранительных органов. Увы, но именно изнутри милиции исходили слухи о предполагаемом переходе частей МВД на сторону мятежников, о бунте неподчинения в следственном управлении, о ненадежности группы "Альфа". Я могу свидетельствовать, что в эти часы я руководитель общенациональной телерадиокомпании, - имея доступ к разного рода правительственной связи, не смог переговорить ни с министром внутренних дел, ни с министром обороны, ни с руководителем московской милиции.
"Нет!" "На выезде! Проводит совещание!" Единственным человеком, с которым связь была постоянной, был премьер. Он с трудом отвыкал от мнения, что все существующее телевидение и радио в России - это "Останкино". Скорее всего, только после того как перестал работать останкинский канал, премьер осознал, что каким-то малопонятным для него образом национальный канал продолжает работать, а значит, существует ещё какое-то телевидение и какое-то радио, которые называются российскими. Это печальное признание сделать необходимо.
Выжидательная тактика правоохранительных органов, конечно же, была не случайной. Господин Ерин в эти минуты, сам того не подозревая, скорее чисто теоретически управлял своим ведомством, никак не предполагая, что на практике оно уже давно ему не подчинено. Вся ситуация в Москве с 16 часов 3 октября, когда милиция отступила под натиском толпы, во главе которой шла линия боевиков, вооруженных железными прутьями и захваченными у той же милиции единичными щитами, стала неуправляемой. И город, имевший самое большое насыщение милицией на "каждый квадратный метр площади", буквально в одночасье лишился людей в милицейской форме: сотрудников ГАИ, омоновцев. В этой ситуации в Москве могли начаться любые беспорядки и хулиганские действия. Только нацеленность политизированной толпы на Белый дом все буйствующее стягивала словно в единую воронку.
В 19.30 у "Останкино" загромыхало, начался штурм. Я опять связался с Брагиным. Понимал, что ему особенно не по себе. Его просьбы усилить охрану телецентра остались гласом вопиющего в пустыне. Я, как мог, подбадривал его. В телефонную трубку были слышны хлопки одиночных выстрелов и пулеметные очереди. Бой шел уже на подступах к телецентру. До его начала Брагин ещё слабо надеялся на разрешение ситуации политическими переговорами: кто-то куда-то спускался, кто-то с кем-то вступал в диалог. И только первые выстрелы перечеркнули эти мифические надежды. Руцкой, призывая к штурму "Останкино", повторял с балкона Белого дома одну и ту же фразу:
- Нам нужен эфир!
"Президент страны" Руцкой имел в виду себя, он скажет народу правду.
Не каждый день на глазах любопытствующей толпы разгорается бой. Воскресный день. Останкинский парк, место отдыха. Как на грандиозной театральной сцене, падают сраженные прицельной или шальной пулей люди. И кажется любопытствующим, что все происходящее - не натуральная смерть, а декоративный бой. И кровь на самом деле не кровь, а краска, и дымовая завеса - все для антуража. Снимается кино.
А потом была ночь.
Где-то в 19.40 отчаянным голосом Брагин прокричал в трубку:
- Мы отключаемся! Они уже на четвертом этаже!
Поначалу отряд боевиков в силу элементарного незнания атаковал главное здание телецентра, более внушительное. Но очень скоро тележурналисты из числа своих, доставленные к месту событий в окружении охраны, разъяснили, что захват главного здания не гарантирует эфир, так как управление вещанием ведется из технического центра, который расположен напротив. Мгновенно бой переметнулся на другую сторону улицы.
В действительности атакующие не захватили никаких первых, вторых и третьих этажей. Они сделали пробоину в стене, но в здание фактически не вошли. Эмоциональное восприятие всегда опережает событие. Выстрелы у подъезда воспринимаются как бой внутри здания. И убитые в самом здании, лежащие на мраморном полу в самых неестественных позах, потрясают психику. Потом, до самых поздних сумерек, мы показывали бой у стен "Останкино". Не CNN, не CBS, а мы.
Почему Макашов, а штурмом "Останкино" руководил он, не добился успеха? Во-первых, слухи о незащищенности "Останкино" были несколько преувеличены. Охрана самого здания была усилена и численностью, и вооружением. Другой вопрос - не было защитного пояса на подступах к "Останкино", а тот, что был, правомерно назвать призрачным. Как уже было сказано, УВД Москвы оставило сограждан, а вместе с ними и московскую власть, на попечение собственных чувств и возможностей самозащиты. Патрульные машины, оказавшиеся на пути движения мятежников, заметив приближающуюся колонну, немедленно снимались с точки наблюдения и на предельной скорости устремлялись в близлежащие переулки. Прибывшие были настроены на атаку, на штурм. Завязалась перестрелка. Очень скоро стало ясно, что у атакующих недостает ни сил, ни опыта. Защищающиеся ведут огонь на поражение, там находятся профессиональные части, действующие более успешно. Макашов вызывал по рации подкрепление, и, видимо, ему это подкрепление пообещали. Наступающие залегли, и перестрелка обрела перманентный характер. Как профессионал Макашов оценил ситуацию. Ворвавшись в здание, которое защищалось более успешно, чем охрана мэрии, он может оказаться в ловушке, тем более что атакующие в любом случае, будут ли они штурмовать главное здание или технический центр, расположенный напротив, оказываются под перекрестным огнем, ведущимся как из одного, так и из другого здания. В основном команда Макашова состояла из приднестровских гвардейцев, казачества; людей в полувоенной форме странной принадлежности, вооруженных новенькими автоматами АКСУ, принятыми на вооружение федеральной милицией. Уверенности и взвинченности атакующим придавала толпа, оснащенная железными прутьями, кольями, арматурой и автоматами. Люди в разномастной штатской одежде с армейским оружием в руках. Толпа гудела недовольством: "Патронов маловато!" Надеялись на подкрепление, которое вот-вот подтянется. Сигналом к атаке стал выстрел из гранатомета, нацеленный в пролом здания. После него началась нестройная и неуправляемая пальба. В районе 20 часов и с той и с другой стороны заговорили гранатометы. Как свидетельствуют наши журналисты, это было похоже на кошмар. Бой вне войны на одной из мирных улиц города. Три появившихся БТРа подняли было мятежников в атаку, но, как скоро оказалось, бронетранспортеры пришли на помощь не мятежникам, а защитникам "Останкино". Правда, по их поведению было видно, что они плохо понимают, куда положено стрелять. Они проносились на большой скорости между атакующими и защитниками телецентра, вселяя в тех и других надежду - наши пришли!
В 21 час Макашов дает команду - отходить, В "Останкино" бушует пожар. Макашов понимает, что штурм не увенчался успехом, он подавлен. Есть жертвы.
- Уходим, - командует Макашов, - возвращаемся к Белому дому. Там мы нужнее. Мы свое дело сделали. Теперь эта гадина (он имеет в виду "Останкино") долго не заговорит.
Генерал не знал, что Российское телевидение и радио продолжает вещание. Если всмотреться в телекадры, то видно, как в вечерней полутьме толпа, рассеченная на потоки, уходит от "Останкино". После 22 часов появились пожарные машины.
- Хорошо горит, - сказал водитель одной из машин. Ноздри дернулись, и он невозмутимо пояснил: - Пластик, химия горит.
Начали тушить пожар. Потом будет сказано так: у стен "Останкино" погибло 62 человека. Это случилось 3 октября с 19.30 до 22 часов. 62 убитых человека! За что? Во имя чего? Кого-то успели оттолкнуть в сторону, кого-то увезли. А кто-то ещё долго лежал в удобных и неудобных позах на мостовой, гранитном полу вестибюля, в узких коридорах телецентра и просто осел у бетонных столбов, будто в пьяной дремоте, посреди загустевших разводов коричнево-красной крови.
Наша драматическая теле - и радиовахта началась ровно в 20.00 3 октября. "Останкино" прекратило вещание, работал только Российский канал. Первым в эфир, без секунды опоздания, вышел Валера Виноградов. Привычная, ставящая все на свои места фраза: "Здравствуйте, в эфире "Вести". Голос Виноградова возвращал сограждан к реальной жизни. В этот момент всеобщего оцепенения, последовавшего после отчаянного сообщения останкинского диктора: "Мы вынуждены прекратить вещание", - нетрудно понять состояние москвичей. Кто-то бросился к окну, кто-то стал поспешно одеваться, полагая, что там, на улице, он поймет и разузнает подробности случившегося, а кто-то судорожно переключал телеприемники с канала на канал, желая вернуть к жизни погасший экран. Санкт-Петербургский канал работал. Но он в эту минуту был как бы не в счет. Он находился в стороне от событий. Все самое ужасное и непоправимое происходило в Москве. Сейчас, в этот момент, все доброе и недоброе совершалось здесь, за стенами их домов, в их вечном городе. Возможно, никто из них ещё не осознал, не просчитал, что нечто подобное или, по крайней мере, очень похожее на это уже было. И вот спустя два года - снова Москва, Краснопресненская набережная, Белый дом. Горит мэрия, стреляют в "Останкино". И снова Россия в неведении. Что с нами? Куда мы идем?
В преддверии этих событий в районе 17 часов я позвонил Президенту.
Молчание власти обретало нехороший оттенок. По Москве метались зарубежные корреспонденты с одним и тем же вопросом - когда ждать заявления Бориса Ельцина и будет ли оно?..
Воскресный день, Президент в своей загородной резиденции. Ни одно лицо из аппарата Президента (а глава администрации Сергей Филатов на переговорах в Даниловом монастыре) дать вразумительного ответа на вопрос об ответных шагах Президента, естественно, не может.
Премьер, соблюдая нормы субординации, тоже держит вынужденную паузу. Зная характер Ельцина, его выжидательный стиль, я был почти уверен, что Президент в ближайшие 2-3 часа выступать не будет. Во-первых, в экстремальных ситуациях Ельцин максимально приближается к самой ситуации. И та привычная для сторонних суждений информационная заданность, которая якобы формирует окружение Президента, перестает существовать. В эти минуты Ельцин погружается в политическую реальность и доверяет только своей интуиции. Следовательно, какое-либо решение о своем выступлении он примет, возвратившись в Москву. Во-вторых, заявление Президента - это не психотерапевтический сеанс, успокоительный бальзам для страждущих. Успокоить - непременно! Но этого мало. Глава государства - это гарант. Обстоятельства чрезвычайные, и здесь не может быть предположительных слов, делегирования ответственности в чей-либо адрес. После слов Президента ситуация должна претерпеть немедленное изменение. Если нет воинских частей, они должны появиться, возникшие беспорядки - прекратиться. Пока у Ельцина не будет полной уверенности, что Президент лично контролирует ситуацию, он не выступит. И все-таки я позвонил. Трубку взял начальник охраны Коржаков. Я в двух словах обрисовал положение и сказал, что в этих условиях выступление Президента погасит панику и обеспечит перелом в настроении общества, да и правоохранительных органов, которые, как мне кажется, более, чем кто-либо, деморализованы. Коржаков сказал, что Президент в данный момент занят анализом ситуации и ни в ближайшее время, ни вечером выступать по телевидению не намерен. Я не стал ни на чем настаивать, Коржаков человек самонадеянный, упрямый. Возможно, в данный момент Президент разговаривать не может, Коржакову виднее, он там рядом. Через час-два Президент вернется в Москву, в этом я уверен. Других вариантов у него попросту нет. И если обстоятельства того потребуют, к идее выступления Президента можно вернуться чуть позже.