Страница:
Больше других беспокоило молчание министерств обороны и внутренних дел. Молчание руководителей силовых ведомств продуцировало слухи о растерянности, неподчиняемости, путчевой неразберихе. Белый дом был особенно энергичен в распространении дезинформации о переходе воинских частей на сторону Руцкого и Хасбулатова, о конфликте внутри руководства МВД, о нежелании Грачева отдавать приказ на подавление путча силами регулярной армии, об оппозиции в ведомстве государственной безопасности. Все эти домыслы, а возможно, и реальные факты подхватывались информационным потоком, иностранными корреспондентами и попадали на компьютерные мониторы и телетайпные ленты. Они требовали подтверждения, опровержения. Практически всю ночь я провел стоя на ногах. Все телефонные аппараты спецсвязи, а их три, городские, а их четыре, местные, а их два, звонили не переставая. Более других ориентировался в ситуации премьер. В течение ночи мы несколько раз разговаривали с ним по телефону. Он понимал, что в эту ночь от работы Российского телевидения и радио зависит ответ на извечный вопрос: быть или не быть? Премьер уже выступил сам, и вслед за ним через прямой эфир прошли все его заместители. Первым был Гайдар. Каждый из приезжающих высокочинных лиц поражался условиям, в которых мы работаем, говорил о позорности того факта, что национальная телерадиокомпания два года работает в полевом, а точнее, походном режиме. Свет в коридорах был погашен, окна зашторены. И, передвигаясь ощупью, в полутьме, через бесконечные лабиринты на улице и в самом здании, наталкиваясь на вооруженную охрану, высокие чиновники проникались драматизмом момента. И уже в самой студии вели разговор не о путче, а о будничных делах, которые положено решать власти. Исключение составил Гайдар, он выступил первым, ещё до премьера. На правах человека, олицетворяющего реформаторский курс, призвал москвичей подняться на защиту Президента, реформ и демократии. Место сбора - площадь перед зданием Моссовета. До этого с той же идеей ко мне дважды пробивались руководители "Дем. России". Я не согласился, предупредив, что с такими призывами имеет право выступить материализованная власть, ибо именно ей положено обеспечить безопасность граждан. Призыв Гайдара взбудоражил Москву, но в той же степени он создавал эмоциональный противовес поднявшей голову реакции. Всю ночь мы работали в режиме прямого эфира. Два нескончаемых потока на разных концах Москвы шли через студийные площадки Шаболовки и резервной студии, попеременно выходили в эфир. Представители технической, художественной интеллигенции, журналисты, врачи, учителя, актеры, академики, власть московская и власть региональная, депутаты демократической ориентации, представители православной церкви, бизнесмены, банкиры, работники профсоюзов добирались ночью непонятно на чем, пробирались к этим засекреченным адресам, чтобы сострадать, воззвать, докричаться, устыдить тех, кто вверг людей в это немыслимое кровопролитие. Где-то к 22 часам мы уже имели приличные видеоматериалы. Нам звонили многие, кто располагал съемочной техникой, предлагали свои услуги. Страшно ли было нам? Скорее всего, нет. Мы старались об этом не думать. Мы делали свое дело в условиях экстремальных и были полностью заняты им. Нам некогда было думать, насколько правомерно отключение "Останкино". Мы были здесь, они были там. У нас не оказалось секунды передышки. Мы так спешили, что забыли записать и снять нашу собственную работу в эту историческую ночь. Когда позже нам понадобился фильм об этих событиях, мы имели любые материалы, кроме тех, которые могли рассказать о нас самих.
Силы мятежников, покинувших "Останкино", могли в любой момент оказаться здесь. Я старался избегать разговоров на эту тему. Кому я только не звонил: в Администрацию Президента, МВД, Министерство обороны, коменданту Москвы. Все сочувствовали, обещали распорядиться, прислать подкрепление. Я слышал в телефонную трубку, как кому-то называют ситуацию, в которой мы оказались, безумной. Но ничего не менялось. Все те же 90 милиционеров с пятьюдесятью автоматами на руках. Собственными силами мы перегородили улицу с двух сторон бетонными блоками и выдвинули туда первый оборонительный заслон. Примерно в 21.30 мы узнали, что "Останкино" отбито. Чуть позже мне сообщили, что и к нам прибыл небольшой отряд транспортной охраны. Появился немолодой человек в штатском, сказал, что его послал министр Фадеев.
- Со мной тридцать человек, - сказал человек в штатском, - среди них девять афганцев.
Я поблагодарил министра за участие в нашей судьбе, но буквально следующей фразой был сражен наповал. Человек в штатском спросил, каким образом мы намерены использовать прибывших к нам людей и где они могут получить оружие. Несмотря на всю напряженность ситуации, я впервые за эти часы рассмеялся. Для верности я все-таки переспросил:
- Все тридцать, включая девять афганцев, без оружия?
- Так точно! - по-военному ответил человек в штатском.
Бесполезность прибывшего подкрепления не требовала уточнения. Я предложил этим бескорыстным и мужественным людям вернуться домой.
Еще одну попытку усилить нашу безопасность сделали добровольцы, собравшиеся на площади перед Моссоветом. Их, судя по всему, послал Егор Гайдар, обеспокоенный полной незащищенностью. В основном люди штатские, укомплектованные для острастки несколькими опять же афганцами и десантниками. Едва не возник конфликт. Милиционеры, охранявшие Компанию, чуть было не открыли огонь по энергичным десантникам, оказавшимися в этом самом отряде. Внутрь мы прибывший народ не пустили, предложив им обезопасить улицу. Через полчаса на улице вспыхнул костер. Ночь была прохладной, добровольцы грелись.
Половина двенадцатого ночи. Генерал армии Кобец (он на правах заместителя министра обороны отвечал за безопасность стратегически важных объектов), узнав о нашем критическом положении, прислал для прикрытия три БТРа. Они, постояв в оцеплении пару часов, так же бесшумно удалились. Слава Богу, мы ничего не знали об их самовольном отбытии и поэтому ещё долго были окрылены чувством собственной безопасности.
Эфирная всенощная - так следует назвать эти 24 часа непрерывного вещания. Члены правительства, вселив в сограждан уверенность, разъехались по своим рабочим кабинетам. Решалась судьба свободы, судьба России, судьба власти. А люди все шли и шли. Во многих окнах горел свет. Москве было не до сна. Она ждала наших сообщений. Информационные выпуски сменялись прямым эфиром. Немного музыки, истории и снова "Вести".
У площади перед Моссоветом строили баррикады. Иннокентий Смоктуновский, закутанный в шарф, тащил куски арматуры. На вопрос, зачем он здесь, Смоктуновский ответил скупо:
- Пришел защищать свободу. В такие минуты нам положено быть здесь.
Кого он имел в виду, я не знаю. Но он так и сказал "нам".
Позвонил Торчинский, сообщил, что на Шаболовке образовалась очередь желающих выступить, по его прикидкам, хватит до семи утра.
В "Вестях" собралась практически вся информационная команда. Эту ночь можно считать ночью молитвы и ночью клятвы. Мы понимали, что нам удалось переломить настроение. Из всех выступлений, прозвучавших в эфире в эти нескончаемые часы, я бы выделил два. Прежде всего - монолог Явлинского.
Он позвонил мне и спросил:
- Как к тебе проехать?
Я объяснил.
- Мы сейчас подъедем. Я тебе кое-что покажу.
Этим "кое-чем" оказалась кассета.
- Посмотри, - попросил Гриша, - я тут подожду.
Последнее время Явлинский был одним из самых жестких оппонентов Президента и Гайдара. Где-то месяцем раньше я предложил последнему теледебаты с Явлинским. Гайдар сначала согласился, затем передумал. У Явлинского было хотя и безденежное, но выгодное положение, он пребывал как бы на вольных хлебах, работал в каком-то самосочиненном институте, полуобщественном, полуреальном. Он критиковал легко, убедительно и зло. У мэрии и "Останкино" пролилась кровь. И было непросто угадать настроение эмоционального Явлинского. Он сказал прекрасно. Осмысленно, бескомпромиссно и убедительно. Он не просто поддержал Президента:
- Там, в Белом доме, сосредоточилось зло. Неуемное желание расправы над инакомыслием, над неугодными. Если люди, исповедующие фашизм, их охраняют, значит, с именами Руцкого и Хасбулатова русские фашисты связывают свои надежды.
- Отлично, - сказал я, - мы ставим эту пленку немедленно.
Изобразив на лице отрешенность, Явлинский как бы посоветовал и попросил:
- Поставь прямо сейчас, а?
Я мог бы рассердиться за его неуемную капризность, но сдержался. Явлинский был прав. Его устами говорила некая нераскрывшаяся легенда. Он по-прежнему был популярен среди интеллигенции, образованной молодежи.
Итак, всю ночь, двумя потоками, через Шаболовку и резервную студию, на разных концах этого громадного города, появлялись на телевизионных экранах те, для кого случившееся было больше чем потрясения. Суть происходящего для этих людей умещалась в надписи, нацарапанной на кирпичной стене колокольни в двух шагах от Белого дома снайпером из числа боевиков, собранных под знамена Руцкого и Хасбулатова. Страшная надпись, немыслимая по своей жестокости и откровенности: "Я убил пятерых И этим доволен!" А чуть ниже: число, месяц, год.
Уже после событий, 6 октября, во дворе собственного дома я увидел скорбную процессию. Хоронили сверстницу моей дочери, девочку 18 лет. Ее пригласила подруга на свой день рождения. Политические потрясения усложняют жизнь, но не в состоянии перебороть её традиции. Дом, как принято говорить военным языком, находился в зоне боевых действий. Прошла ночь, две ночи... Миновали следующие два дня. Телевидение и радио продолжали сообщать: "Группы боевиков рассеялись по городу. Милиция, армейские части прочесывают опасные районы Москвы". Пришедшая на день рожденья гостья подошла к окну, чтобы поставить в воду цветы. Неслышно прогремел выстрел. Силуэт в окне оказался удачной мишенью. Пуля угодила в голову. Девушку хоронили спустя три дня после страшных событий, вошедших в отечественную историю как второе кровавое воскресенье. Ее отец, кажется, слесарь-сантехник, вот уже 15 лет приходит в мою квартиру по срочным вызовам. Я не знаю, когда он придет в следующий раз и придет ли вообще. А если придет... Раньше он меня расспрашивал о Президенте, наивно полагал, что я все знаю о высшей власти. О чем он спросит меня теперь?
Та ночь была мало предрасположена к воспоминаниям. События фиксировались как бы на бегу. Где-то в три часа у микрофонов шаболовской студии появилась дерзкая останкинская команда, авторы либеральной волны конца восьмидесятых. Те самые, что начинали полудозволенный демократический прорыв на телевидении. Ребята из команды "Взгляд". Птенцы из гнезда Анатолия Лысенко. Нагловатые, циничные, не лишенные дарования: два Александра - Любимов и Политковский, Владислав Листьев, Дима Захаров, Андрей Разбаш. Ныне многие из них делают на телевидении крутой бизнес. Они так и остались в пределах своего амбициозного амплуа - когда-то молодых, но уже тронутых легкой сединой волков эфира, для которых амбиции определяющее начало профессионального поведения. Они быстрее других оказались в коридоре бизнеса и очень скоро перевели в категорию товара все: информацию, политические взгляды, бедность, смех и даже сострадание. Посреди этой зловещей, с непроясненными последствиями ночи все пятеро или шестеро, в походно-импортной одежде, засидевшиеся на ночной тусовке и прямо оттуда нагрянувшие в студию. Уже год предлагающие зрителю свою игру в грядущих политических лидеров, а точнее, будущих Мэрдоков российского разлива. Намекнув на лживость всех, кроме себя, подчеркнув свою безучастность и безразличность к событиям прошедшего дня и наступившей ночи, они призывали сограждан к такой же безучастности: "Закройте двери и задерните занавесками окна, предайтесь любви, алкоголю и чему угодно и плюньте на эту политику. Делайте как мы! Пусть идиоты идут на Васильевский спуск строить баррикады и отстаивать свободу. А лично мы пойдем спать! И вообще, смотрите наши программы. Нам на все наплевать, поэтому мы честные и объективные". Это было нечто.
Конечно, Москва была разделена и в эту ночь, и дни и ночи накануне. На площадях, у станций метро клокотали политические страсти.
В информационной программе ещё раз сообщили: "Останкино" отбито, в город вошли воинские части. Ситуация полностью под контролем правительства. Это пригасило политическое вдохновение непримиримых. Они поняли, что путч захлебнулся и понедельник станет днем тяжелой платы за неудавшийся переворот.
Если бы телефонные провода могли менять цвет от возросшего напряжения, это бы случилось в ночь с 3 на 4 октября. Нас поддерживали, нас вдохновляли, нам сочувствовали, нас ненавидели. И вдруг в этом нескончаемом порыве образовалась внезапная пауза. Это был шок, последовавший после выступления наших "неореалистов". А потом шквал проклятий и поругания по все тем же раскаленным добела проводам.
"Предатели, недоумки, сытые дельцы, мерзавцы!" Это самые невинные выражения. Не жалели и нас: "Как вы могли? Кто позволил? Кто допустил?" Россия - страна непредсказуемая в своих увлечениях и страстях. А потом сухонькая, достигшая состояния пассионарной истерии Ахеджакова (актриса театра "Современник") отвечала Любимову и Политковскому. Возможно, они уже добрались домой и спали, а возможно, слышали эту гневную, мужественную речь, сжигающую за собой все мосты.
В 4.00 утра позвонил премьер. Ему не понравились политические комментарии нашего обозревателя Николая Сванидзе. А ещё ему не понравилось, что он бородат и, как ему показалось, одет в несимпатичный, несвежий свитер. В ответ я рассмеялся. В моем смехе не было неуважительности. Посреди вакханалии, непостижимости и непредсказуемости завтрашнего дня, беспризорности правоохранительных органов (когда нет четкого ответа - с кем они?) премьер делал мне выговор за внешний вид бородатого Николая Сванидзе. Я успокоил Черномырдина и объяснил, что во фраке (который, возможно, был бы больше ему к лицу) Николаю Сванидзе, похожему в эту ночь на мученика, ожидающего своего распятия, неудобно спать на полу. Я рассказал об этом Коле. Он устало улыбнулся, а затем заметил: "Побриться не обещаю, нечем, да и незачем. При моей бороде премьер не разглядит перемен. А галстук добуду непременно". Он так и вышел в эфир с воспаленными от бессонницы глазами, обильно чернобородый, но при галстуке, смахивающем на ослабленную петлю, которая едва не затянулась.
5.00 утра. Уже брезжил рассвет. Опять позвонил премьер, попросил подготовить съемочную группу. Ожидалось выступление Президента. Через десять минут раздался повторный телефонный звонок. Черномырдин произнес всего одну фразу: "Гримера не забудьте". Однако телевизионная группа так и не выехала. Спустя час Толя Кузнецов, личный оператор Президента, в сопровождении четырех автоматчиков привез кассету с выступлением Ельцина. Запись получилась не очень качественная. Материал требовал небольшой монтажной доработки. Охранники настояли, чтобы монтаж шел в их присутствии. Лена Поздняк, работавшая с видеоматериалом, потом скажет, что ствол автомата издает неприятный металлический запах.
Выступление Президента вышло в эфир в 8.00 четвертого октября. В это время колонны БТР вперемешку с танковыми колоннами взяли Белый дом в кольцо. Началась процедура официальных предупреждений. Всем, находящимся в Белом доме, был предъявлен ультиматум - немедленно прекратить сопротивление, сдать оружие, покинуть Белый дом. На все раздумья оппозиции отводился один час. Сначала предполагалось, что все будет завершено к девяти утра, затем к десяти. Однако события завершающего дня растянулись на гораздо более долгий срок. Все происходящее было зафиксировано на телеэкране. Съемку вела компания CNN. Еще одно самоунижение. Отечественные компании не были допущены к месту событий. Ни у одной компании, ни у нас, ни у "Останкино", не существовало съемочной площадки в пределах видимости на соответствующей высоте. CNN вела съемки практически из своего офиса, расположенного в районе гостиницы "Украина", напротив Белого дома.
Я дал команду завести картинку CNN на наш канал. Это тоже было не так просто. Решиться на прямую трансляцию с места события значит пригласить к участию, спровоцировать разрастание толпы, что небезопасно: не желая того, можно побудить столкновение. Впрочем, армия выглядела впечатляюще. Решиться на столкновение с ней мог только безумный. Сергей Скворцов договорился с нашими коллегами из CNN, взяв на себя нелегкую роль синхронного переводчика. Картинка, появившаяся на Российском канале, сначала вызвала переполох в коридорах власти. Зачем? Кто разрешил? Что вы делаете? Нормальная реакция. Подобного на Российском телевидении не было никогда.
Обстрел Белого дома, вынуждающий засевших там к сдаче оружия, должен был начаться с минуты на минуту. На ультиматум Грачева, который сам руководил операцией, Руцкой, Макашов и Ачалов ответили отказом.
"Отключите, - кричала телефонная трубка, - немедленно отключите! А впрочем, - говорящего уже самого захватил вид происходящих событий, делайте, как знаете".
Со стороны набережной появилась группа правительственных машин. Стало известно, что президент Ингушетии Руслан Аушев, друг и соратник Руцкого (они вместе воевали в Афганистане), изъявил желание стать посредником на переговорах. Было решено его пропустить в Белый дом. Аушев должен был убедить Руцкого в бесполезности сопротивления. Как стало ясно чуть позже, миссия Аушева оказалась безрезультатной. О неготовности армейских частей к самой операции говорит одна деталь. Скорее всего, существовала уверенность, что обстрела удастся избежать. Все ограничится в худшем случае маневрами БТРов, ОМОНа, двумя-тремя холостыми выстрелами. Танки, занявшие боевую позицию, оказались без боезапаса. Холостые выстрелы не произвели ожидаемого психологического воздействия. Из Белого дома ответили шквальным пулеметным огнем. Было видно, как падали убитые, как ползали, оттаскивая раненых, санитары. Впечатление можно отнести к категории непостижимых массовых натурных съемок. Недоумевающие возгласы - чего они ждут? - имели равное отношение как к той, так и к другой стороне. Было видно, как несколько грузовых машин задним ходом подрулили к танкам. Кто-то из находящихся в этот момент в моем кабинете, видимо, из бывших армейских чинов, со знанием пояснил:
- Полный боекомплект перегружают.
На вопрос, какой мощности пушка у танка, голос в том же понимающем тоне разъяснил:
- Трехсотмиллиметровая. Прямым попаданием раскалывает трехэтажный дом.
На экране был дом иной этажности, беломраморный и высотный. Когда его построили, он, как и любое сверхмасштабное строение в Москве, был подвергнут критике за архитектурную несостоятельность. "Функциональность, лишенная образа" - так, кажется, писалось в газетах. В народе дом прозвали трактором. Издалека он действительно напоминал трактор: громадная кабина высотная часть здания - на двух широченных гусеницах.
Где-то в 10.30 один из танков вздрогнул. Звук был похож на хлопок в ладоши. Рядом с одним из окон в высотной части здания взметнулось облачко. Это была мраморная пыль. Первый выстрел - первое попадание. Было трудно понять, почему стреляли по верхним этажам. Вряд ли именно там находились засевшие боевики. Скорее всего, для устрашения. Все, находящиеся в Белом доме, были сосредоточены... Непросто ответить, где. Одна ситуация, где следует находиться при артобстреле, другая - при штурме. Правительственные телефоны на моем столе отзванивали попеременно. Стоило отключить трансляцию, все недоумевали - почему отключили? Стоило включить, возмущались - зачем включили! Я уже сказал, зрелище было немыслимым, не в силу трагизма, его в полной мере мало кто понимал, а в силу образа, ретроспекции, событие в окружении всамделишных "декораций": гостиница "Украина", мост, излучина Москвы-реки, набережная. Стреляющие танки, перебегающие от одной машины к другой автоматчики. И толпы зевак, запрудившие мост, и цепи ОМОНа, то пропадающие неизвестно куда, то снова появляющиеся на мосту и теснящие любопытствующую публику с первого яруса, каковым можно назвать мост, с амфитеатра, на который был похож пандус перед зданием СЭВа и сам СЭВ с пустыми глазницами выгоревших окон - следствие вчерашних событий. Кажется, после четвертого выстрела начался пожар. И опять все выглядело как на огромном киносъемочном пространстве. Горящие белокаменные декорации, красноватые языки пламени, жгуче-черная копоть и белый мрамор, чернеющий на глазах. Небо высокооблачное. Погода пасмурно-сыроватая, но пространства много и видимость достаточная. Не знаю почему, я вспомнил утро 20 августа 91-го года. Тогда я стоял у окна. Внизу колыхалось людское море с транспарантами, горели костры, прямо на танке сидел экипаж. А чуть в отдалении, не более 500 метров, на теннисном корте двое молодых людей в красивой спортивной одежде играли в теннис. Танки, ожидание штурма, костры, пятнистая одежда десантников, и в двух шагах от них, в том же городе, в том же микрорайоне, очередь в гастроном - привезли колбасу - и двое играющих в теннис. И вот теперь тот же рисунок. Танки, лениво ворочающие башнями, выискивая цель; окровавленный солдат: пуля раздробила локоть. Солдат кричит, его никак не могут уложить на носилки. Маршальские погоны министра обороны. Он где-то тут, рядом, руководит операцией. ОМОН при шлемах и пластиковых щитах, издалека похожий на гладиаторов. А рядом праздная толпа - женщины, дети и даже собаки. С ними вышли на прогулку - а тут как раз зрелище. Вот почему прямая трансляция чревата - толпа прибавляется. Поговаривают о сторонниках Руцкого, которые в момент его ареста, а в этом уже никто не сомневается, попытаются освободить вождя. И действительно, на пандусе у СЭВа агрессивность нарастает. Те, что на мосту, в большинстве своем зеваки. Оказавшийся непонятно по какой причине в этой толпе сотрудник телекомпании Артем Троицкий все время в кадре. Он то и дело дает пояснения зарубежным корреспондентам - зеваки, обыкновенные зеваки.
Все должно было начаться в восемь утра. Не получилось. В девять тоже не получилось. В десять тоже. Кто замешкался - армия, командиры, политическое руководство?! Как свидетельствуют авторитетные источники, решение о штурме Белого дома принималось трудно. Коллегия Министерства обороны, Генеральный штаб заседали несколько часов. Грачев не решался брать ответственность на себя. В определенной степени повторялся вариант августа 1991 года. Тогда Грачев тоже требовал гарантий от Президента. И никакой особой самостоятельности, решительности не проявлял. Давал понять, что симпатизирует Ельцину, но гарантий требовал - президентской защиты. С военным трибуналом не шутят.
Зрелище было богатым; праздная толпа считала выстрелы, которые делались по Белому дому; спросили, в какое окно угодил снаряд. Хвалили за меткость. Один с пониманием сказал:
- Аккуратно стреляют. Внешне практически никаких повреждений.
Горело уже несколько этажей, черный дым заволакивал российский флаг, развевающийся над Белым домом. Миновал полдень, и только к 15 часам разрешилась ситуация. Покатилось по толпе: "Сдаются!" Сначала вывели милицию, перешедшую на сторону парламента. Какому-то мордастому майору врач, видимо доведенный до истерики, съездил по роже. Его оттащили в сторону.
Появились идеологи путча. Хасбулатов - серое, мумиеобразное лицо, узел с одеждой в руке. Руцкой - с синими кругами под глазами, в пятнистой форме десантника. Макашов, в берете, с брезгливой надменностью поднялся в автобус. Затем толпы депутатов. Челноков, бегущий прямо по газону. Югин лицо показали крупным планом. По-лисьи злого лица Воронина среди арестованных не оказалось.
Силы мятежников, покинувших "Останкино", могли в любой момент оказаться здесь. Я старался избегать разговоров на эту тему. Кому я только не звонил: в Администрацию Президента, МВД, Министерство обороны, коменданту Москвы. Все сочувствовали, обещали распорядиться, прислать подкрепление. Я слышал в телефонную трубку, как кому-то называют ситуацию, в которой мы оказались, безумной. Но ничего не менялось. Все те же 90 милиционеров с пятьюдесятью автоматами на руках. Собственными силами мы перегородили улицу с двух сторон бетонными блоками и выдвинули туда первый оборонительный заслон. Примерно в 21.30 мы узнали, что "Останкино" отбито. Чуть позже мне сообщили, что и к нам прибыл небольшой отряд транспортной охраны. Появился немолодой человек в штатском, сказал, что его послал министр Фадеев.
- Со мной тридцать человек, - сказал человек в штатском, - среди них девять афганцев.
Я поблагодарил министра за участие в нашей судьбе, но буквально следующей фразой был сражен наповал. Человек в штатском спросил, каким образом мы намерены использовать прибывших к нам людей и где они могут получить оружие. Несмотря на всю напряженность ситуации, я впервые за эти часы рассмеялся. Для верности я все-таки переспросил:
- Все тридцать, включая девять афганцев, без оружия?
- Так точно! - по-военному ответил человек в штатском.
Бесполезность прибывшего подкрепления не требовала уточнения. Я предложил этим бескорыстным и мужественным людям вернуться домой.
Еще одну попытку усилить нашу безопасность сделали добровольцы, собравшиеся на площади перед Моссоветом. Их, судя по всему, послал Егор Гайдар, обеспокоенный полной незащищенностью. В основном люди штатские, укомплектованные для острастки несколькими опять же афганцами и десантниками. Едва не возник конфликт. Милиционеры, охранявшие Компанию, чуть было не открыли огонь по энергичным десантникам, оказавшимися в этом самом отряде. Внутрь мы прибывший народ не пустили, предложив им обезопасить улицу. Через полчаса на улице вспыхнул костер. Ночь была прохладной, добровольцы грелись.
Половина двенадцатого ночи. Генерал армии Кобец (он на правах заместителя министра обороны отвечал за безопасность стратегически важных объектов), узнав о нашем критическом положении, прислал для прикрытия три БТРа. Они, постояв в оцеплении пару часов, так же бесшумно удалились. Слава Богу, мы ничего не знали об их самовольном отбытии и поэтому ещё долго были окрылены чувством собственной безопасности.
Эфирная всенощная - так следует назвать эти 24 часа непрерывного вещания. Члены правительства, вселив в сограждан уверенность, разъехались по своим рабочим кабинетам. Решалась судьба свободы, судьба России, судьба власти. А люди все шли и шли. Во многих окнах горел свет. Москве было не до сна. Она ждала наших сообщений. Информационные выпуски сменялись прямым эфиром. Немного музыки, истории и снова "Вести".
У площади перед Моссоветом строили баррикады. Иннокентий Смоктуновский, закутанный в шарф, тащил куски арматуры. На вопрос, зачем он здесь, Смоктуновский ответил скупо:
- Пришел защищать свободу. В такие минуты нам положено быть здесь.
Кого он имел в виду, я не знаю. Но он так и сказал "нам".
Позвонил Торчинский, сообщил, что на Шаболовке образовалась очередь желающих выступить, по его прикидкам, хватит до семи утра.
В "Вестях" собралась практически вся информационная команда. Эту ночь можно считать ночью молитвы и ночью клятвы. Мы понимали, что нам удалось переломить настроение. Из всех выступлений, прозвучавших в эфире в эти нескончаемые часы, я бы выделил два. Прежде всего - монолог Явлинского.
Он позвонил мне и спросил:
- Как к тебе проехать?
Я объяснил.
- Мы сейчас подъедем. Я тебе кое-что покажу.
Этим "кое-чем" оказалась кассета.
- Посмотри, - попросил Гриша, - я тут подожду.
Последнее время Явлинский был одним из самых жестких оппонентов Президента и Гайдара. Где-то месяцем раньше я предложил последнему теледебаты с Явлинским. Гайдар сначала согласился, затем передумал. У Явлинского было хотя и безденежное, но выгодное положение, он пребывал как бы на вольных хлебах, работал в каком-то самосочиненном институте, полуобщественном, полуреальном. Он критиковал легко, убедительно и зло. У мэрии и "Останкино" пролилась кровь. И было непросто угадать настроение эмоционального Явлинского. Он сказал прекрасно. Осмысленно, бескомпромиссно и убедительно. Он не просто поддержал Президента:
- Там, в Белом доме, сосредоточилось зло. Неуемное желание расправы над инакомыслием, над неугодными. Если люди, исповедующие фашизм, их охраняют, значит, с именами Руцкого и Хасбулатова русские фашисты связывают свои надежды.
- Отлично, - сказал я, - мы ставим эту пленку немедленно.
Изобразив на лице отрешенность, Явлинский как бы посоветовал и попросил:
- Поставь прямо сейчас, а?
Я мог бы рассердиться за его неуемную капризность, но сдержался. Явлинский был прав. Его устами говорила некая нераскрывшаяся легенда. Он по-прежнему был популярен среди интеллигенции, образованной молодежи.
Итак, всю ночь, двумя потоками, через Шаболовку и резервную студию, на разных концах этого громадного города, появлялись на телевизионных экранах те, для кого случившееся было больше чем потрясения. Суть происходящего для этих людей умещалась в надписи, нацарапанной на кирпичной стене колокольни в двух шагах от Белого дома снайпером из числа боевиков, собранных под знамена Руцкого и Хасбулатова. Страшная надпись, немыслимая по своей жестокости и откровенности: "Я убил пятерых И этим доволен!" А чуть ниже: число, месяц, год.
Уже после событий, 6 октября, во дворе собственного дома я увидел скорбную процессию. Хоронили сверстницу моей дочери, девочку 18 лет. Ее пригласила подруга на свой день рождения. Политические потрясения усложняют жизнь, но не в состоянии перебороть её традиции. Дом, как принято говорить военным языком, находился в зоне боевых действий. Прошла ночь, две ночи... Миновали следующие два дня. Телевидение и радио продолжали сообщать: "Группы боевиков рассеялись по городу. Милиция, армейские части прочесывают опасные районы Москвы". Пришедшая на день рожденья гостья подошла к окну, чтобы поставить в воду цветы. Неслышно прогремел выстрел. Силуэт в окне оказался удачной мишенью. Пуля угодила в голову. Девушку хоронили спустя три дня после страшных событий, вошедших в отечественную историю как второе кровавое воскресенье. Ее отец, кажется, слесарь-сантехник, вот уже 15 лет приходит в мою квартиру по срочным вызовам. Я не знаю, когда он придет в следующий раз и придет ли вообще. А если придет... Раньше он меня расспрашивал о Президенте, наивно полагал, что я все знаю о высшей власти. О чем он спросит меня теперь?
Та ночь была мало предрасположена к воспоминаниям. События фиксировались как бы на бегу. Где-то в три часа у микрофонов шаболовской студии появилась дерзкая останкинская команда, авторы либеральной волны конца восьмидесятых. Те самые, что начинали полудозволенный демократический прорыв на телевидении. Ребята из команды "Взгляд". Птенцы из гнезда Анатолия Лысенко. Нагловатые, циничные, не лишенные дарования: два Александра - Любимов и Политковский, Владислав Листьев, Дима Захаров, Андрей Разбаш. Ныне многие из них делают на телевидении крутой бизнес. Они так и остались в пределах своего амбициозного амплуа - когда-то молодых, но уже тронутых легкой сединой волков эфира, для которых амбиции определяющее начало профессионального поведения. Они быстрее других оказались в коридоре бизнеса и очень скоро перевели в категорию товара все: информацию, политические взгляды, бедность, смех и даже сострадание. Посреди этой зловещей, с непроясненными последствиями ночи все пятеро или шестеро, в походно-импортной одежде, засидевшиеся на ночной тусовке и прямо оттуда нагрянувшие в студию. Уже год предлагающие зрителю свою игру в грядущих политических лидеров, а точнее, будущих Мэрдоков российского разлива. Намекнув на лживость всех, кроме себя, подчеркнув свою безучастность и безразличность к событиям прошедшего дня и наступившей ночи, они призывали сограждан к такой же безучастности: "Закройте двери и задерните занавесками окна, предайтесь любви, алкоголю и чему угодно и плюньте на эту политику. Делайте как мы! Пусть идиоты идут на Васильевский спуск строить баррикады и отстаивать свободу. А лично мы пойдем спать! И вообще, смотрите наши программы. Нам на все наплевать, поэтому мы честные и объективные". Это было нечто.
Конечно, Москва была разделена и в эту ночь, и дни и ночи накануне. На площадях, у станций метро клокотали политические страсти.
В информационной программе ещё раз сообщили: "Останкино" отбито, в город вошли воинские части. Ситуация полностью под контролем правительства. Это пригасило политическое вдохновение непримиримых. Они поняли, что путч захлебнулся и понедельник станет днем тяжелой платы за неудавшийся переворот.
Если бы телефонные провода могли менять цвет от возросшего напряжения, это бы случилось в ночь с 3 на 4 октября. Нас поддерживали, нас вдохновляли, нам сочувствовали, нас ненавидели. И вдруг в этом нескончаемом порыве образовалась внезапная пауза. Это был шок, последовавший после выступления наших "неореалистов". А потом шквал проклятий и поругания по все тем же раскаленным добела проводам.
"Предатели, недоумки, сытые дельцы, мерзавцы!" Это самые невинные выражения. Не жалели и нас: "Как вы могли? Кто позволил? Кто допустил?" Россия - страна непредсказуемая в своих увлечениях и страстях. А потом сухонькая, достигшая состояния пассионарной истерии Ахеджакова (актриса театра "Современник") отвечала Любимову и Политковскому. Возможно, они уже добрались домой и спали, а возможно, слышали эту гневную, мужественную речь, сжигающую за собой все мосты.
В 4.00 утра позвонил премьер. Ему не понравились политические комментарии нашего обозревателя Николая Сванидзе. А ещё ему не понравилось, что он бородат и, как ему показалось, одет в несимпатичный, несвежий свитер. В ответ я рассмеялся. В моем смехе не было неуважительности. Посреди вакханалии, непостижимости и непредсказуемости завтрашнего дня, беспризорности правоохранительных органов (когда нет четкого ответа - с кем они?) премьер делал мне выговор за внешний вид бородатого Николая Сванидзе. Я успокоил Черномырдина и объяснил, что во фраке (который, возможно, был бы больше ему к лицу) Николаю Сванидзе, похожему в эту ночь на мученика, ожидающего своего распятия, неудобно спать на полу. Я рассказал об этом Коле. Он устало улыбнулся, а затем заметил: "Побриться не обещаю, нечем, да и незачем. При моей бороде премьер не разглядит перемен. А галстук добуду непременно". Он так и вышел в эфир с воспаленными от бессонницы глазами, обильно чернобородый, но при галстуке, смахивающем на ослабленную петлю, которая едва не затянулась.
5.00 утра. Уже брезжил рассвет. Опять позвонил премьер, попросил подготовить съемочную группу. Ожидалось выступление Президента. Через десять минут раздался повторный телефонный звонок. Черномырдин произнес всего одну фразу: "Гримера не забудьте". Однако телевизионная группа так и не выехала. Спустя час Толя Кузнецов, личный оператор Президента, в сопровождении четырех автоматчиков привез кассету с выступлением Ельцина. Запись получилась не очень качественная. Материал требовал небольшой монтажной доработки. Охранники настояли, чтобы монтаж шел в их присутствии. Лена Поздняк, работавшая с видеоматериалом, потом скажет, что ствол автомата издает неприятный металлический запах.
Выступление Президента вышло в эфир в 8.00 четвертого октября. В это время колонны БТР вперемешку с танковыми колоннами взяли Белый дом в кольцо. Началась процедура официальных предупреждений. Всем, находящимся в Белом доме, был предъявлен ультиматум - немедленно прекратить сопротивление, сдать оружие, покинуть Белый дом. На все раздумья оппозиции отводился один час. Сначала предполагалось, что все будет завершено к девяти утра, затем к десяти. Однако события завершающего дня растянулись на гораздо более долгий срок. Все происходящее было зафиксировано на телеэкране. Съемку вела компания CNN. Еще одно самоунижение. Отечественные компании не были допущены к месту событий. Ни у одной компании, ни у нас, ни у "Останкино", не существовало съемочной площадки в пределах видимости на соответствующей высоте. CNN вела съемки практически из своего офиса, расположенного в районе гостиницы "Украина", напротив Белого дома.
Я дал команду завести картинку CNN на наш канал. Это тоже было не так просто. Решиться на прямую трансляцию с места события значит пригласить к участию, спровоцировать разрастание толпы, что небезопасно: не желая того, можно побудить столкновение. Впрочем, армия выглядела впечатляюще. Решиться на столкновение с ней мог только безумный. Сергей Скворцов договорился с нашими коллегами из CNN, взяв на себя нелегкую роль синхронного переводчика. Картинка, появившаяся на Российском канале, сначала вызвала переполох в коридорах власти. Зачем? Кто разрешил? Что вы делаете? Нормальная реакция. Подобного на Российском телевидении не было никогда.
Обстрел Белого дома, вынуждающий засевших там к сдаче оружия, должен был начаться с минуты на минуту. На ультиматум Грачева, который сам руководил операцией, Руцкой, Макашов и Ачалов ответили отказом.
"Отключите, - кричала телефонная трубка, - немедленно отключите! А впрочем, - говорящего уже самого захватил вид происходящих событий, делайте, как знаете".
Со стороны набережной появилась группа правительственных машин. Стало известно, что президент Ингушетии Руслан Аушев, друг и соратник Руцкого (они вместе воевали в Афганистане), изъявил желание стать посредником на переговорах. Было решено его пропустить в Белый дом. Аушев должен был убедить Руцкого в бесполезности сопротивления. Как стало ясно чуть позже, миссия Аушева оказалась безрезультатной. О неготовности армейских частей к самой операции говорит одна деталь. Скорее всего, существовала уверенность, что обстрела удастся избежать. Все ограничится в худшем случае маневрами БТРов, ОМОНа, двумя-тремя холостыми выстрелами. Танки, занявшие боевую позицию, оказались без боезапаса. Холостые выстрелы не произвели ожидаемого психологического воздействия. Из Белого дома ответили шквальным пулеметным огнем. Было видно, как падали убитые, как ползали, оттаскивая раненых, санитары. Впечатление можно отнести к категории непостижимых массовых натурных съемок. Недоумевающие возгласы - чего они ждут? - имели равное отношение как к той, так и к другой стороне. Было видно, как несколько грузовых машин задним ходом подрулили к танкам. Кто-то из находящихся в этот момент в моем кабинете, видимо, из бывших армейских чинов, со знанием пояснил:
- Полный боекомплект перегружают.
На вопрос, какой мощности пушка у танка, голос в том же понимающем тоне разъяснил:
- Трехсотмиллиметровая. Прямым попаданием раскалывает трехэтажный дом.
На экране был дом иной этажности, беломраморный и высотный. Когда его построили, он, как и любое сверхмасштабное строение в Москве, был подвергнут критике за архитектурную несостоятельность. "Функциональность, лишенная образа" - так, кажется, писалось в газетах. В народе дом прозвали трактором. Издалека он действительно напоминал трактор: громадная кабина высотная часть здания - на двух широченных гусеницах.
Где-то в 10.30 один из танков вздрогнул. Звук был похож на хлопок в ладоши. Рядом с одним из окон в высотной части здания взметнулось облачко. Это была мраморная пыль. Первый выстрел - первое попадание. Было трудно понять, почему стреляли по верхним этажам. Вряд ли именно там находились засевшие боевики. Скорее всего, для устрашения. Все, находящиеся в Белом доме, были сосредоточены... Непросто ответить, где. Одна ситуация, где следует находиться при артобстреле, другая - при штурме. Правительственные телефоны на моем столе отзванивали попеременно. Стоило отключить трансляцию, все недоумевали - почему отключили? Стоило включить, возмущались - зачем включили! Я уже сказал, зрелище было немыслимым, не в силу трагизма, его в полной мере мало кто понимал, а в силу образа, ретроспекции, событие в окружении всамделишных "декораций": гостиница "Украина", мост, излучина Москвы-реки, набережная. Стреляющие танки, перебегающие от одной машины к другой автоматчики. И толпы зевак, запрудившие мост, и цепи ОМОНа, то пропадающие неизвестно куда, то снова появляющиеся на мосту и теснящие любопытствующую публику с первого яруса, каковым можно назвать мост, с амфитеатра, на который был похож пандус перед зданием СЭВа и сам СЭВ с пустыми глазницами выгоревших окон - следствие вчерашних событий. Кажется, после четвертого выстрела начался пожар. И опять все выглядело как на огромном киносъемочном пространстве. Горящие белокаменные декорации, красноватые языки пламени, жгуче-черная копоть и белый мрамор, чернеющий на глазах. Небо высокооблачное. Погода пасмурно-сыроватая, но пространства много и видимость достаточная. Не знаю почему, я вспомнил утро 20 августа 91-го года. Тогда я стоял у окна. Внизу колыхалось людское море с транспарантами, горели костры, прямо на танке сидел экипаж. А чуть в отдалении, не более 500 метров, на теннисном корте двое молодых людей в красивой спортивной одежде играли в теннис. Танки, ожидание штурма, костры, пятнистая одежда десантников, и в двух шагах от них, в том же городе, в том же микрорайоне, очередь в гастроном - привезли колбасу - и двое играющих в теннис. И вот теперь тот же рисунок. Танки, лениво ворочающие башнями, выискивая цель; окровавленный солдат: пуля раздробила локоть. Солдат кричит, его никак не могут уложить на носилки. Маршальские погоны министра обороны. Он где-то тут, рядом, руководит операцией. ОМОН при шлемах и пластиковых щитах, издалека похожий на гладиаторов. А рядом праздная толпа - женщины, дети и даже собаки. С ними вышли на прогулку - а тут как раз зрелище. Вот почему прямая трансляция чревата - толпа прибавляется. Поговаривают о сторонниках Руцкого, которые в момент его ареста, а в этом уже никто не сомневается, попытаются освободить вождя. И действительно, на пандусе у СЭВа агрессивность нарастает. Те, что на мосту, в большинстве своем зеваки. Оказавшийся непонятно по какой причине в этой толпе сотрудник телекомпании Артем Троицкий все время в кадре. Он то и дело дает пояснения зарубежным корреспондентам - зеваки, обыкновенные зеваки.
Все должно было начаться в восемь утра. Не получилось. В девять тоже не получилось. В десять тоже. Кто замешкался - армия, командиры, политическое руководство?! Как свидетельствуют авторитетные источники, решение о штурме Белого дома принималось трудно. Коллегия Министерства обороны, Генеральный штаб заседали несколько часов. Грачев не решался брать ответственность на себя. В определенной степени повторялся вариант августа 1991 года. Тогда Грачев тоже требовал гарантий от Президента. И никакой особой самостоятельности, решительности не проявлял. Давал понять, что симпатизирует Ельцину, но гарантий требовал - президентской защиты. С военным трибуналом не шутят.
Зрелище было богатым; праздная толпа считала выстрелы, которые делались по Белому дому; спросили, в какое окно угодил снаряд. Хвалили за меткость. Один с пониманием сказал:
- Аккуратно стреляют. Внешне практически никаких повреждений.
Горело уже несколько этажей, черный дым заволакивал российский флаг, развевающийся над Белым домом. Миновал полдень, и только к 15 часам разрешилась ситуация. Покатилось по толпе: "Сдаются!" Сначала вывели милицию, перешедшую на сторону парламента. Какому-то мордастому майору врач, видимо доведенный до истерики, съездил по роже. Его оттащили в сторону.
Появились идеологи путча. Хасбулатов - серое, мумиеобразное лицо, узел с одеждой в руке. Руцкой - с синими кругами под глазами, в пятнистой форме десантника. Макашов, в берете, с брезгливой надменностью поднялся в автобус. Затем толпы депутатов. Челноков, бегущий прямо по газону. Югин лицо показали крупным планом. По-лисьи злого лица Воронина среди арестованных не оказалось.