Попель Николай. В тяжкую пору

   Но нашелся человек, которого возмутило не предусмотренное инструкцией применение противовоздушных средств. "На каком основании, - возмущенно писал заместитель командующего фронтом, - артиллерия ПВО используется против танков?".
   Рябышев ответил коротко: "Если бы артиллерия ПВО не была использована против танков, не существовало бы ни плацдарма, ни артиллерии ПВО".
   Две недели, не утихая ни на день, шли бои на плацдарме. Потом поступил приказ: отойти на левый берег, уничтожив в Черкассах железнодорожный мост и два деревянных.
   Уничтожение мостов неожиданно выросло в проблему. У нас не хватало взрывчатки. Обратились во фронт, но и он не мог помочь.
   Решили два пролета железнодорожного моста взорвать, а третий расстрелять прямой наводкой, деревянные мосты сжечь.
   Ночью первым ушел с плацдарма полк майора Рябышева. Потом начали отход дивизии. Из каждого полка оставался батальон. Эти батальоны под покровом темноты неожиданно для противника поднялись в атаку. В ночной атаке был пленен начальник разведки вражеской дивизии. Его приказали немедленно переправить в штаб фронта.
   По притихшим ночным улицам Черкасс, глядя под ноги, понуро шли бойцы. Никто из жителей не спал. Люди толпились у ворот, молча провожали колонны. Они ни о чем не спрашивали, понимали, что означает этот ночной марш. Те, что могли и хотели уйти, присоединялись к частям - мужчины, женщины, молодежь.
   Только к исходу дня немцы обнаружили наш отход и двинулись вперед.
   Мы с Рябышевым сидели в блиндаже, неподалеку от железнодорожного моста. Дмитрий Иванович посмотрел на часы и дал команду. Взрывы слились в сплошной, подхваченный эхом грохот. Эхо не успело умолкнуть, ударили орудия прямой наводки.
   Оглушенные, мы поднялись на бугор. Дмитрий Иванович судорожно схватил меня за руку. По правому берегу, как затравленный зверь, металась пулеметная тачанка. Кто в ней, почему она осталась на плацдарме, мы не знали.
   Артиллеристы тоже заметили тачанку. Среди мотоциклов, преследующих ее, стали рваться снаряды.
   Обезумевшие лошади носились по берегу. Остался ли в живых кто-нибудь из пулеметчиков?
   У самого откоса лошади взвились на дыбы. С высокого берега тачанка вместе с упряжкой полетела в черную воду...
   На Военный совет возложена еще одна обязанность: мы отвечаем за эвакуацию заводского оборудования.
   Тяжело груженые баржи плывут вниз по Днепру. На них пикируют немецкие самолеты, над ними белыми облачками рвется шрапнель. Баржи причаливают в затонах, устьях рек. Дальнейший путь станкам и моторам совершать в автомашинах, на подводах, на железнодорожных платформах. Здесь-то и нужна помощь армии. Тем более, что дороги - железные, шоссейные, проселочные теперь во власти военных.
   На дорогах надрываются автомобильные гудки, мычит скот. Лишь в минуты бомбежек и обстрела замирает дорога, чтобы потом снова ожить многоголосыми криками, ревом коров, гулом моторов.
   - Давайте решим, кто чем будет заниматься, - предлагает секретарь Полтавского обкома Марков.
   С тех пор, как Марков появился у меня в штабе, я почувствовал себя увереннее. Рядом был партийный работник, трезво оценивавший обстановку, не признававший нелепого противопоставления гражданских руководителей военным. Если Марков сказал: "Завтра в девять ноль-ноль к вам прибудет двести подвод и шестьдесят автомашин",- можно не переспрашивать и не сомневаться - прибудут.
   Наша оборона нечастыми узлами тянулась вдоль левого берега Днепра. Когда подходили баржи с оборудованием, бойцы сразу же бросались к громоздким дощатым ящикам... "Раз, два... взяли". Политработники, не тратя много слов, объяснили, что значат отправленные на восток машины.
   Едва смеркалось, правый берег озарялся пожарами. Горели хаты, скирды, сараи. Оккупанты словно бы уведомляли нас: и сюда прибыли, и здесь обосновались.
   В эти тягостные, тревожные дни пришел приказ Ставки Верховного Главного Командования No 270, приказ, который сыграл немалую роль в судьбе отступающей на восток Красной Армии. Речь в нем шла о самой беспощадной борьбе с трусостью, паникой, дезертирством.
   Этот крутой приказ, прямо называвший многие наши болезни и беды, надо было довести до каждого командира, каждого красноармейца. Политотдельцы отправились в части. Я связался по телефону с командиром полка, в котором должен был сам зачитать и разъяснить приказ.
   - Какова у вас обстановка?
   - Спокойно, стоим на прежних позициях... Противник ведет методический огонь.
   По пути в полк настигаю хвост какой-то колонны. Приказываю Балыкову:
   - Узнайте, что за подразделение.
   Минуту спустя Михаил Михайлович назвал номер того самого полка, в который мы ехали. Я выскочил из машины. Бойцы неторопливо шли по обочине. У многих в руках круги подсолнечника.
   - Куда путь держите?
   - То начальство знает, товарищ бригадный комиссар.
   - Где начальство?
   - Впереди, наверное...
   Однако впереди никого не было. Я подъехал к командиру головной роты.
   - Кто ведет колонну?
   - Тут из дивизии был кто-то. По его приказанию мы и снялись.
   - Давно?
   Лейтенант посмотрел на небо, потом достал из кармана гимнастерки часы-луковицу.
   - Часа полтора, от силы - два.
   А с командиром полка я говорил сорок минут назад. Вот тебе и "спокойно, на прежних позициях...".
   Повернул колонну обратно. Снявшиеся с передовых позиций подразделения вновь заняли свои окопы. Полк отлично дрался, когда немцы стали десантироваться на левый берег. Но командовал им уже другой командир, который хорошо видел с наблюдательного пункта свои боевые порядки, а не фантазировал, сидя в блиндаже за пятнадцать километров от передовой.
   Приказ 270 заставил нас лучше присмотреться к командным кадрам. Многих мы знали но анкетам, послужному списку. В них десятки вопросов, нужных и ненужных, но далеко не всегда поймешь, насколько смел и тверд товарищ, заполнявший графы.
   Приходилось думать и над тем, как бы иная горячая голова не стала легко толковать приказ 270: "Не понравился командир - к стенке, сами назначим другого".
   Была у приказа 270 и еще одна сторона. Она имела непосредственное отношение к нашему отряду, вырвавшемуся из окружения. В начале приказа, где речь шла о примерах боевых действий во вражеском тылу, говорилось, в частности:
   "Комиссар 8 мехкорпуса - бригадный комиссар Попель и командир 406 сп. полковник Новиков с боем вывели из окружения вооруженных 1778 человек.
   В упорных боях с немцами группа Новикова - Попеля прошла 650 километров, нанося огромные потери тылам врага".
   Рябышев распорядился представить к званию Героя Советского Союза и награждению орденами отличившихся командиров и бойцов отряда. Представление ушло во фронт. На том все и кончилось. Мы забыли о канувших в безвестность наградных листах. Ни один из товарищей, прошедших от Дубно до Белокоровичей, не получил тогда награды.
   Вскоре настал час прощания с Дмитрием Ивановичем. Он назначался командующим Южным фронтом.
   Мы сидели за столом, заваленным картами. Угол был освобожден. На чистой салфетке стояли две алюминиевые миски.
   Рябышев, не спеша прихлебывая щи, подвигал к себе то один лист, то другой и наказывал:
   - О Кременчуге не забывай. Там германец что-то затевает... Так-то, милый мой...
   Через несколько дней на место Дмитрия Ивановича приехал генерал-майор танковых войск Николай Владимирович Фекленко - человек общительный, простой в отношениях, популярный среди командиров. Правда, мне казалось, что для командования армией он еще не созрел.
   Приехал, наконец, и начальник штаба генерал Семиволоков. Штабники, увидев почти голый череп генерала, сразу переименовали его в Семиволосова.
   Семиволоков раньше преподавал в академии. Прекрасно знал оперативное искусство, был серьезным и грамотным начальником штаба. Но слишком уж привязался к академическим примерам, слишком боялся отойти от шаблона и традиции. Чтобы представить командующему свои соображения, он при любых обстоятельствах должен был выслушать всех начальников служб. А пока он их выслушивал, обстоятельства резко менялись.
   Однако надо отдать должное генералу Семиволокову. Он довольно быстро осваивался в тяжелой, порой запутанной фронтовой обстановке осени 1941 года.
   Обстановка эта усложнялась день ото дня. Мы чувствовали: над нашим левым флангом нависает тяжелый кулак. Но не знали точно силы, не знали, когда противник нанесет удар.
   Вместе с Калядиным и Петренко, который стал заместителем начальника армейской разведки, поехал в Кременчуг. Державшая здесь оборону дивизия не могла похвастаться сколько-нибудь надежными сведениями о противнике. В разведгруппу отобрали коммунистов и комсомольцев. С ними весь день занимался Петренко.
   В 23 часа 30 минут тихо оттолкнулись от берега рыбачьи лодки и через секунду растворились во мраке августовской ночи.
   К рассвету разведчики вернулись. На дне лодки лежали три связанных немца.
   Группировка противника в районе Кременчуга была установлена. Начала вражеского наступления следовало ждать через сутки.
   Мы успели перебросить часть артиллерии с правого фланга на левый. В полках прошли партийные и комсомольские собрания. И когда к нашему берегу двинулись десантные лодки противника, они были встречены хорошо организованным огнем.
   Несмотря на неистовое упорство и нежелание считаться с потерями, врагу не удалось здесь высадиться на левый берег. Но севернее Кременчуга гитлеровцы все же захватили плацдарм, который быстро, как опухоль, набухал и расширялся.
   Дивизии Пухова и Афанасьева дрались безупречно. Но что они могли сделать, если каждой пришлось воевать на сорокакилометровом фронте?
   Однажды, когда я находился в войсках, немецкие танки и мотоциклы ворвались на командный пункт армии в Глобино. При штабе было всего несколько бронемашин и зенитный дивизион. Однако Семиволоков не растерялся. Он твердо руководил людьми и вывел штаб без потерь на новый КП - в Кобеляки, которые, к слову сказать, вскоре тоже оказались в зоне артиллерийского обстрела.
   К этому времени существовало уже Юго-Западное направление. Возглавлялось оно С.М.Буденным и Н.С.Хрущевым. Начальником штаба был генерал Покровский. Все трое побывали у нас в Кобеляках, а на следующий день туда ворвались немецкие бронетранспортеры и мотоциклы.
   На новом КП нас встретил член Военного совета фронта дивизионный комиссар Рыков. Первая его фраза:
   - Говорите, что вам нужно.
   Нам нужно было многое - пополнение, боеприпасы, оружие. Рыков записал все на листке, потом передал листок адъютанту.
   Сутки я не расставался с дивизионным комиссаром. Вдумчивый, благожелательный, невозмутимо спокойный, он умел в сутолоке отступления двумя-тремя словами все поставить на место.
   Утром, когда мы ели горячие початки кукурузы, на которых быстро таяло желтое масло, адъютант подал члену Военного совета телеграмму. Тот прочитал, задумался.
   - Придется ехать на правый фланг фронта. Туда прибывает член Президиума Верховного Совета, будет вручать правительственные награды... Теперь у меня к вам просьба. Нельзя ли пару чистого белья? Помыться не пришлось, пылища в дороге ужасная...
   Мы попрощались и больше уже не встретились.
   Немецкое кольцо вокруг Киева сомкнулось в районе Ромны-Лохвица. Многие наши люди не вырвались из этого кольца. Погиб командующий фронтом генерал-полковник Кирпонос, тяжело раненного дивизионного комиссара Рыкова эсэсовцы выволокли из госпиталя...
   И все-таки гитлеровцы не добились своего, 2-я танковая группа вместо того, чтобы наступать на Москву, должна была прорывать фронт в направлении на Ромны. Части 1-й танковой группы, действовавшие против нас, судя по докладу начальника организационного отдела гитлеровского генштаба, "в среднем потеряли 50 процентов своих танков". А главное - противник упустил время. По этому поводу немецкий генерал Курт Типпельскирх, автор "Истории второй мировой войны", меланхолически замечает:
   "...Только исход всей войны мог показать, насколько достигнутая тактическая победа оправдывала потерю времени, необходимого для продолжения операций... Русские, хотя и проиграли это сражение, но выиграли войну".
   Маршал Тимошенко (он сменил С. М. Буденного на посту командующего Юго-Западным направлением) водит пальцем по карте.
   - Сюда поставить дивизию, сюда...
   Палец накрывает сразу по три населенных пункта.
   - Дорогу танками перекрывайте... Фекленко неуверенно смотрит на главкома.
   - Где их взять, танки-то?.. Один остался, на память.
   - Нечего хныкать. Танковая бригада прибудет. Да две стрелковые дивизии едут аж из-под самого Ирана... А еще получите пушки, каких во сне не видали. Реактивного действия. Только - беречь пуще глаза. Дали залп - и километров за сорок в тыл...
   Никита Сергеевич Хрущев отводит меня в сторону, под деревья.
   - Пришлем политработников, опытных, знающих. Используйте умно. Маршевые роты будут. Надо как следует встретить... Чтобы не с ходу в бой...
   За рощицей начинается Полтава. В пыли окраинных улиц скрываются машины главкома и члена Военного совета.
   На опушке остался колченогий деревенский стол, с которого свешиваются подклеенные листы карты. Мы "колдуем" над столом: Фекленко, я, два командира из оперативного отдела. Не успели на карте появиться первые дужки и овалы, прибегает радист.
   - Товарищ командующий, вас просит начальник штаба. И, нарушая уставной язык:
   - Там что-то не того...
   - Того - не того! - раздраженно повторяет Фекленко, в сердцах швырнув карандаш.
   Однако действительно "не того". Семиволоков докладывает, что штаб окружен немецкими танками. Фекленко приказывает пробиваться на Полтаву.
   Мы приехали в Полтаву часа полтора назад. Город выглядел тихим, мирным. В мягкой и нежной, как пух, пыли
   уютно барахтались куры. По центру мостовой величественно шествовали гуси. Изнемогающие от жары псы, свесив длинные языки, лениво смотрели вслед машинам - тявкать было лень.
   И сейчас нежатся в пыли куры, осоловело глядят собаки, неторопливо маршируют гуси. Но на улицы высыпали женщины, ребятишки. Они настороженно прислушиваются, потом бегут в дома, торопливо тащат узлы.
   Полтора часа назад сюда едва доносилась артиллерийская канонада, а сейчас явственно слышны захлебывающиеся трели пулеметов. Я в обкоме, у Маркова.
   - Что будем делать? Чем защищать город? Мрачный Марков отвечает не сразу.
   - Только милиция... Задержался, кажется, саперный батальон. Комиссар просил у нас утром газеты...
   Милиция и саперы ложатся в цепь, чтобы прикрыть дороги на южной и западной окраине. Коровкин на своем единственном в армии БТ-7 вступает в поединок с танковой разведкой немцев.
   К ночи стрельба стихает. В кабинете у Маркова разрабатываем план обороны. Кроме милиционеров и саперного батальона, в нашем распоряжении армейский батальон охраны и бронедивизион, приведенные Семиволоковым. Но, как их ни ставь, для защиты Полтавы этого ничтожно мало.
   Вдруг среди ночи - взрывы. Гасим свет, поднимаем шторы. Вспышки озаряют улицы. Дребезжат стекла в рамах, что-то сыплется с потолка. Впечатление такое, будто взрывчатка заложена под соседний дом.
   Марков вызывает дежурного. Тот лишь разводит руками.
   В городе поднимается переполох. Одни говорят, что сброшен десант, другие утверждают, что прорвалась немецкая разведка.
   Секретарь обкома не отнимает от уха телефонную трубку. Связь не нарушена, электростанция работает. Нет никаких сведений о жертвах взрывов. Вызывает областное управление милиции. Неожиданно на его лице появляется презрительно-гневное выражение.
   - Болваны!
   Через минуту, уже бросив трубку, повторяет:
   - Болваны, право слово... ведь надо же... Додумались среди ночи взрывать боеприпасы, которые лежали у них на складе чуть не с гражданской войны...
   Утром из штаба отправились в части офицеры связи. Пробираться им надо кружным путем, через мост восточнее Полтавы. Но как раз на мосту - неожиданная встреча: нос к носу столкнулись с немецкой разведкой. Оказывается, гитлеровцы заняли мост еще ночью.
   Окружением это назвать нельзя. Но основные пути на запад, на юг и на восток для нас отрезаны. Как же придут обещанные маршалом стрелковые дивизии и танковая бригада?
   В который раз перечисляем свои подразделения: саперы, милиция, батальон охраны, бронедивизион...
   - Товарищ командующий, - торжественно произносит Семиволоков, - разрешите мне лично заняться мостом.
   Фекленко, прищурившись, смотрит на начальника штаба:
   - Ишь, развоевался, академик.
   Уходя, Семиволоков спрашивает у меня:
   - И Коровкина прихвачу. Ладно?..
   Семиволокову удалось отбить мост. Там были сравнительно небольшие силы. Немцы применяли обычную для тех дней тактику: выбросили вперед подвижную группу, создали видимость окружения. Если не поддаться панике, ударить по такой группе, она стремительно откатится назад.
   Путь на восток свободен. Но ни дивизии, ни танковая бригада не появляются. Мостом воспользовался наш штаб и областные организации, двинувшиеся в сторону Харькова.
   Однако это не означало, что мы без боя сдадим Полтаву.
   Немцы подтягивали части. Наши бойцы рыли окопы. Милиционеры за неимением саперных лопат действовали обычными крестьянскими.
   Через сутки подошла кавалерийская дивизия полковника Гречко. Из танковой бригады прибыл лишь один батальон, которым командовал Герой Советского Союза майор Архипов.
   Архипова и военкома бригады Погосова я помнил еще по боям на Карельском перешейке.
   - Все дороги забиты эшелонами, - объяснял Логосов, - бомбят денно и нощно. Наш состав чудом проскочил.
   ...И грянул бой... Вначале появились "фокке-вульфы". Потом "мессеры". Потом бомбардировщики. Я находился к западу от Полтавы, Фекленко - к югу. Город немецкие самолеты пока не трогали. Району, в котором я был, тоже досталось не особенно сильно. Основной удар в течение полутора часов вражеская авиация обрушивала к югу от Полтавы - на только что подошедших конников Гречко и милиционеров, не успевших как следует зарыться в землю. Я сел в машину и приказал Кучину:
   - Туда!
   Мише не надо было объяснять, что значит "туда". В Полтаве навстречу выскочил броневичок. Офицер связи ехал ко мне. Фекленко просил перебросить на юг армейский артполк и десять танков, то есть половину батальона Архипова.
   - Поезжайте к Архипову, - приказал я офицеру,- артполк сам приведу.
   Мы всячески берегли пушечный артиллерийский полк - главную огневую силу армии. Если можно было обойтись без него, не посылали понапрасну. Но сейчас надежда только на 152-миллиметровые пушки.
   К югу от Полтавы, где рощи незаметно переходят в поля, а поля снова в рощи, все гремело и клокотало. Я оставил машину в укрытии и пошел пешком. Первые встречные - милиционеры в окровавленных черных гимнастерках.
   Раненный в обе руки широкоплечий парень с вьющимися светлыми волосами попросил закурить. Я сунул ему в рот папиросу, поднес спичку. Он затянулся.
   - Даже легче стало.
   - Как там?
   - Правду сказать - плохо. Самолетов много. А мы в черных гимнастерках на жнивье. Бей - не хочу... Передвинул языком папиросу в угол рта.
   - Вот ведь как без рук-то! - И неожиданно добавил: - подживут, в армию пойду. Милиция нынче бабами обойдется...
   Остатками саперного батальона и полтавской милиции командовал молодой старший лейтенант в очках. Он сорвал голос, сипло, с присвистом хрипел мне в ухо:
   - Командарм левее...
   Тяжелый артиллерийский полк становился противотанковым. Грузные, неповоротливые пушки выкатывались на прямую наводку.
   Задержись они минут на десять - от саперов, милиционеров и кавалеристов осталось бы кровавое месиво.
   Танки шли сплошной колеблющейся цепью. То одна, то другая машина короткой остановкой нарушает линию. Линия эта раскалывается посередине. Танки хотят обойти нашу пехоту.
   Артполк предусмотрительно выгнулся широкой подковой. Из засад ведут огонь архиповские машины, которыми командует комиссар батальона старший политрук Галкин.
   Вариант атаки, спланированный немецким штабом, не удался. Танки быстро откатываются на исходные. Кроме тех, что черными островами остались на желтом поле.
   В небе опять вражеская авиация. Против нее мы бессильны. Распластайся, прижмись к земле и жди. Твой черед или соседа. Комья бьют по голове, по спине. В ушах, во всем теле напряженный звон. Понять ничего нельзя.
   Наконец, освободившись от бомб, самолеты ушли на запад. Отряхиваясь и шатаясь, как пьяные, мы поднимаемся и земли. Старший лейтенант, сняв очки, бессмыслентю-смотрит вокруг. Он ничего не слышит - контузия.
   У рядом стоящей пушки ровно, будто гигантским тесаком, отрублен конец ствола.
   Живые оттаскивают раненых. Убитых будто не замечают.
   Приземистые немецкие танки снова идут вперед. Снова бьют наши орудия. Не помню, как оказался в танке у Коровкина. Он вместе с машинами Галкина идет в контратаку.
   Под вечер меня разыскивает связной от Фекленко. Застаю командующего вместе со штабом в деревеньке восточнее Полтавы.
   Бой развертывается не так, как предполагал главком Юго-Западного направления. У нас не достало сил и средств для прочной обороны. Стрелковые дивизии не подошли.
   Но Полтаву нельзя было сдавать до тех пор, пока на правом берегу Ворсклы от Старых Санжар до Диканьки оставались наши части. Еще двое суток немцы не могли вступить в город. Южная окраина города превратилась в ад. Из развалин домов, из подвалов и погребов били стрелки. Последние уцелевшие танки Архипова бросались в контратаки.
   А потом - три дня бои на улицах, в садах, на Круглой площади.
   После Полтавы в армию прибыл новый командующий генерал-майор Виктор Викторович Цыганов.
   Когда-то он закончил духовную семинарию. Но сделался не священником, а артистом. Потом, в Первую Мировую войну, пошел в действующую армию вольноопределяющимся, стал офицером. В Красной Армии служил начальником штаба дивизии. Вступил в партию. Преподавал. Перед войной в Харьковской академии тыла был начальником одной из кафедр.
   Часто генерал-майор Цыганов поражал нас широтой своих познаний в самых разнообразных отраслях. И еще были у Виктора Викторовича два примечательных качества: дородность и волчий аппетит.
   Не каждому приходилось видеть человека такого объема и такой ненасытности. Вначале я смотрел на обедающего генерала, как на чудо. Котлеты исчезали во рту, словно семечки. Виктор Викторович пил из кринки сметану, черпал кружкой воду из ведра, ловко чистил крутые яйца и отправлял их вслед за водой и сметаной.
   - По сравнению с тем, что съедал Гаргантюа, это пустяки! - смеялся Цыганов, поглаживая бритый череп.
   Все у него было большое, круглое, мягкое. Двойной подбородок, пухлый нос, ладони-подушки, пальцы-сардельки.
   Благодушный, смешливый Цыганов был твердым и решительным командиром. С его приездом действия нашей армии стали активнее.
   К концу сентября проливные дожди превратили украинский чернозем в густую вязкую грязь.
   - Немец теперь от дороги ни на шаг, - рассуждал Цыганов.- Фронт и так-то был не сплошной, а сейчас и вовсе. Значит, можно зайти в тыл, стукнуть с фланга. Грех нам, православным, этим не воспользоваться...
   Цыганов выбросил оперативную группу армии к самому штабу дивизии, сдерживавшей гитлеровцев на главном направлении. Этой дивизией командовал полковник Меркулов. Ее поддерживала подошедшая после Полтавы танковая бригада Бунтмана.
   У дивизии Меркулова зачастую фланги оказывались открытыми.
   - Не отчаивайтесь, - успокаивал Цыганов комдива, - у немца тоже фланги открытые. К тому же он наступает, и вы его можете так прижучить, что и не охнет.
   То на одном, то на другом участке Цыганов предпринимал контратаки, устраивал вылазки.
   6-я армия гитлеровцев рвалась к Харькову. Нам было приказано задержать ее не менее, чем на месяц. Задержать, несмотря на то, что от иных полков остались одни номера (во всей дивизии Пухова числилось лишь 60 активных штыков), а справа у нас нет соседа...
   Среди бойцов уныние, страх перед танками и автоматчиками. Как побороть это?
   Совещаемся с Калядиным, с политотдельцами, с командирами, говорим с бойцами. Один предлагает одно, второй советует другое. В конце концов вырабатывается некая система борьбы с танкобоязнью.
   По окопам, в которых сидят наши бойцы, идут наши же танки. Разворачиваются. Утюжат снова и снова. Конечно, страшновато, когда машина с грохотом наползает на окоп и в нем среди бела дня наступает ночь. Но вот танк прошел, а ты цел и невредим. И окоп цел. Только с бруствера осыпалась земля.
   Неискушенному бойцу кажется; чем ближе танк, тем он опаснее. Надо рассеять это заблуждение, надо, чтобы каждый знал о "мертвом пространстве", об уязвимых местах вражеских машин.
   В войска посылаются листовки со схемой "Уязвимые места фашистского танка". Схемы и рассказы истребителей изо дня в день печатают армейская и дивизионные газеты. Всеми средствами людям внушается, что танк не всемогущ, броня его проницаема, обзор - ограничен, гусеницы - не вездеходны.
   У каждого политотдельца, вернувшегося из части, Калядин придирчиво выспрашивает - что делается для преодоления танкобоязни, что ты именно сделал?
   Не стану утверждать, будто мы окончательно победили страх перед танком. Тем более, что старые солдаты гибли в боях, выбывали по ранениям. На их место приходили новые. И все-таки началось медленное, постепенное освобождение от давящего страха перед грохочущей, извергающей пламя и свинец бронированной немецкой машиной.