"Как дома" - это как когда? Если - как перед больницей, то не дай бог.
Да нет! Не зря же ей витамины кололи. Должна же она что-то понять? Второй раз пройти через это не хватит сил. Второго раза не будет, с таким счастливым концом.
Сидела, радостно озираясь. Вся еще больничная, мятая, пахнущая лекарствами. Грязные космы-висюльки для больницы годились, но у нас все-таки элегантный дом. Эту больничную пассивность надо бы выдавить из нее!.. Горячишься.
- Ну чего? В ванной помоешься?
- ...Подожди, Веч!
- Ну, я пока воду включу? - рванулся к ванной.
Та-ак. У нее уже слезы блеснули. Поехали! По ее расписанию будем жить. Привык за это время куда-то мчаться!.. теперь бережно надо двигаться.
- Ну, отдыхай.
Осторожно уложил немытую головку ее на подушечку, вышел, дверку прикрыл.
Сидел за столом, нетерпеливо скрипя стулом. Куда бежать? Некуда больше тебе бежать.
Скрипнула дверь. По коридору прошаркала. Неужто ванну запустит? - ухо навострил. Нет! Туалетный водопадик. Прошаркала назад.
Теперь ты - сиделка. Вот и сиди... Толстая пыль, абсолютно на всем, не волнует ее. Так же, как батю. Только тебя волнует. Вдыхай!
Не знаю, сколько так просидел, свесив на кулаки щеки. Вдруг со скрипом дверь отъехала. Нонна явилась, виновато вздыхая. В пальтишке своем мятом, в пыльных кроссовках. Надо ей все покупать: бомжиха уже! Совсем об этом не думала, как, впрочем, и ни о чем. Но - сияла.
- Веч! Я буду стараться! Я в магазин пойду. Да, - закивала головкой. Давай посмотрим - чего надо купить?
- Давай... конечно! - радостно заметался.
Оказались на кухне. Холодильник открыли.
- Я, Веч, на рынок пойду! - сообщила гордо.
Рынок, полный крынок. А деньги где? Наскребем. Главное, что желания появились у нее. Причем - здоровые.
- Представляю, как капустница меня ждет! - сказала она. Молодец. Вспомнила еще одну нашу семейную радость (кроме отцовской банки).
- Представляю, как она обрадуется! - Нонна говорила. - Замашет сразу: "Сюда иди!" Перед больницей говорила мне: "Не поддавайся, милая!"
Слезки блеснули. Как бабушка говорила моя - слезки на колесках. Понял вдруг, почему я сейчас так ее люблю: бабушку мне напоминает, такой, как я помню ее. Тоже радостная за продуктами шла, полная впечатлений приходила. А у этой - капустницы любовь. Взаимная. Хоть и не бескорыстная. Возвращалась всегда счастливая от нее, смущенно улыбаясь, вытаскивала из мятой сумки своей очередной мутный пакетик с квашеной капустой.
- Вот... купи-ва! - говорила, потупясь. Правда, та ей от любви всегда подкидывала в пакет то маринованный чесночок, то перчик. Это уж не от корысти - от любви. Так что мешать этой страсти нельзя. Хоть дальше пакетиков дело не шло. Чтобы сварить, например, щи - этого не было. Складывался пакетик в холодильник, где их воняло штук уже, наверное, двадцать. Но это ее счастье квашеное трогать нельзя. Пусть хоть чему-то радуется, все равно.
- Ты, Нонна, гений гниений! - говорил я ей, пакетики перебирая: некоторые, кажется, за позапрошлый год.
- Ну ты, Веча, мне льстишь. - Пока была бодрая, отвечала весело.
Ничего! Некоторые жены, говорят, алмазы коллекционируют. Так что мне повезло.
- Ну и чего ты думаешь там купить окромя капусты? - поинтересовался я.
- Я забыла, Веч, что там продается. Капустницу только помню одну, улыбалась. - Но я вспомню, Веч! Ты мне де-нюх дай - и я вспомню.
- Де-нюх? А давай лучше я напишу: "Выдать. Луначарский". Пойдет?
- Не-е, Веч! - засмеялась.
Валюту разменивать придется. Но за счастье такое - не жалко отдать. Правда, приглядывал я тут, возле дома, одну шинель. Но - уровня Акакия Акакиевича мне не достичь. Слабоват. Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот! Пошли в обменник. Купюру разменял. Деньги в бумажник сунула. Кивнула: "Спасибо, Веч!"
Долго смотрел ей вслед. Пока не свернула на Кирпичный. Потом по Мойке пойдет. Там, наверное, ветер дует, воду рябит. Красота, после больницы-то! По Гороховой, забитой машинами, дойдет до Садовой, по ней - к Сенной. Любит она дорогу эту! Ликовал вместе с ней.
И дома улыбался еще. Телефон зазвонил. Говнодав меня требует? Ну и что? Это тебе не просроченная виагра: все свежее, натуральное! Да с чистой совестью, да по свежему воздуху. Красота! В Москву с товаром поедем, на международный рынок станем выходить!
- Слушаю! - крикнул в трубку.
После паузы:
- Алло.
Настя.
- Привет, дорогая!
- Ну как вы там?
- Нормально.
Какой-то тревогой из трубки повеяло.
- А мать как держится?
- ...Нормально. Ничего.
- Позови-ка мне ее.
- Она... в ванной сейчас.
Улыбка моя, отражаясь в зеркале, уже глупой казалась.
- ...В ванной? При ее-то водобоязни? - Она слегка напряженно хохотнула. Долгая пауза. - Ты что - отпустил ее, отец?
Пауза еще более долгая.
- Ну а что? Пусть свободе порадуется! - ответил я. - Счастье - лучшее лекарство.
- Ты что?.. Рехнулся, отец? Стас разве не говорил тебе, что алкоголизм не излечивается?
- При чем тут алкоголизм? Человек радуется!
- Мы проходили уже ее "радости"! - Настя воскликнула.
Всегда я так: лечу счастливо - и мордой об столб!
- Да не волнуйся... придет она, - пробормотал я.
- Да она, может, и адрес уже не помнит!
- Так что же мне делать?
- Беги, отец! И по пути во все шалманы заглядывай.
- Да.
"Кролик, беги!" Был такой любимый роман нашей молодости. Бежал по Кирпичному, по Мойке, по Гороховой, Садовой, ко всем стеклам, витринам прилипая. Прерывисто, тяжело дышал. Третье дыхание.
На рынок вбежал, полный крынок. Нет. По рядам квашения промчался. Которая тут ее капустница? Не пойму. Я, к сожалению, в такие нежные отношения с посторонними не вступаю, как она.
Заглянул в пивную на рынке, полную громко говорящих кавказцев, представил ее тут - как она просит прикурить вот у этого небритого кавказца, тянет к нему дрожащую ручонку с сигаретой... и это, наверное, счастье было бы - увидеть ее с ними, - радостно сел бы к ним и, может быть, выпил бы пива, расслабился наконец - сколько же можно за горло себя держать?
Но рай этот только представил - и нужно было уже бежать.
"Веч! - говорила она. - Если я пойму, что тебе мешаю, то уйду. Насовсем".
И я ее отпустил!
Потом я сидел на гранитном пеньке у нашей арки, сняв шапку и положив ее на колени. Прохожие вопросительно глядели на меня: подавать ли милостыню?.. Обождать!
- Ве-еч! Ты чего здесь? - вдруг послышался ее голосок.
Мерещится? Я поднял глаза. Она стояла передо мной - маленькая, тощенькая, с тяжелой, раздутой сумкой в руке. Как доволокла столько?
Я поднялся.
- Чего так долго ты?.. я уже извелся!
- На рынок ходила, Веч!
Не было тебя на рынке!.. Ну ничего. Главное, что вернулась.
Личико, правда, как клюквинка, набухло. И явственно доносится некоторый "аромат степу". Но предупреждал же меня Стас, что алкоголизм не лечится. Я же сам подписался на этот вариант.
- Ну, отлично. Пошли домой. Чего это ты приволокла? - потянулся к ее сумке.
- Тайна! - отвела руку мою. - Но вы довольны будете!
Даже облизала губки язычком, вкусно чмокнула.
Что бы это могло быть такое? Как-то я привык бояться ее тайн! Впрочем, привыкай по новой. Как бы с новыми силами. Давай считать, что за время ее отсутствия ты отлично отдохнул, поднабрался сил и спокойно перенесешь по крайней мере первые испытания. Улыбайся, генерируй счастье. Когда оно есть, то и легкие недостатки друг другу можно простить. Бутылка, кстати, там не прощупывается - несколько раз ненавязчиво коснулся сумки ногой. Может, продержимся... до чего-нибудь?
Мы вошли в квартиру - тепло здесь после уличной холодрыги.
- Ну? Помочь?
- Не ходи за мной! - улыбнулась таинственно, словно готовя мне радостный сюрприз. Боюсь я сюрпризов ее! Но - придется радоваться, иначе слезы. А после слез, чтобы успокоиться, придется напиться... Ей. А может, и мне? Когда-то я любил это дело. Вовремя остановился. Может, время опять пришло? Отлично будем жить, с разбитыми мордами "после совместного распития спиртных напитков". Зато - без напряжения, делаем что хотим!.. Нет. Пару раз я пытался опускаться, оказалось - тяжело. Гораздо тяжелее, чем жить нормально. Сразу куча проблем и хлопот, нервы - на пределе!.. Погодим. Нормально попробуем - скучной мещанской жизнью.
Впрочем, скучной - навряд ли. Уши - торчком. Пытаюсь по тихим шорохам учуять опасность, как известный таежный охотник Дерсу Узала. Это чем-то она брякает в холодильнике? Полочку, что ли, вытаскивает? Зачем? Что-то огромное, видно, туда запихивает. "Большое, как любовь!" Была когда-то у нас такая песня и танец: "Зе биг эз лав!" - "Большое, как любовь!". Кружком, взявшись за руки, отплясывали в ресторане "Крыша", с друзьями и подругами. А в центре круга - лихо куролесит она. Недавно! Мне - сорок лет. И обошлось безумство это, как сейчас помню, в сорок рублей. Славно было. А сейчас я - таежный охотник Дерсу Узала. И - опасные шорохи... Вот - в кладовке уже странное постукивание. Место это отлично знаю. Там еще - Лев Толстой, и в полом бюсте его бутылку прятала. Ничего, блин, святого! Проверить пойти? Покончить с зыбким этим раем? Нет. Понадеемся еще!
Что-то очень долго там брякает... но там же вся посуда у нее! "Формально все нормально", как шутили мы с ней. Сколько словечек всяких было у нас - держались благодаря им, не падали духом. Мол, это лишь шутим мы и ничуть не страдаем.
После возвращения ее с покупками, помню, я выходил в прихожую, целовались, потом шумно принюхивались друг к другу: не пахнет ли чем? На этой шутке - держались: вовсе мы друг за другом не следим, а так, просто принюхиваемся, как собачки.
Еще, помню, шутка была. Когда она уже явно была навеселе, подносил свой кулак ей к носику, грозно произносил: "Чем пахнет?" Она, с упоением как бы, втягивала запах, сладко зажмурясь. Держались. Веселились, как могли. Продержимся? Может, пойти дать ей понюхать кулак? Если сладко вдохнет, зажмурясь, вспомнит нашу шутку - значит, все хорошо. И, может, еще долго продержимся? А?
Нерешительно приподнялся... Рискованно. Вдруг рухнет даже то, что еще есть? Сел снова. Вот так я теперь провожу время за рабочим столом! Впрочем, это и есть теперь моя работа. Пошел. Кулак в запасе держал, за спиной. Как увижу ее - определю сразу: способна ли еще воспринимать? Заметил вдруг, что передвигаюсь бесшумно... охотник, выслеживающий рысь! На кухню внезапно вошел. Она, сидя на корточках у холодильника, испуганно вздрогнула, быстро захлопнула дверку. Та-ак. Глянула снизу на меня, но почему-то не испуганным оком, а, я бы сказал, счастливо-таинственным. Сюрприз?
- Чего это там у тебя?
Снова глянула, еще более таинственно-радостно. Какой-то просто маленький праздник у нее.
- Показать?
- Ну.
Поглядела еще, как бы решаясь, потом - отпахнула дверцу... Арбуз! Тяжело, кособоко лежит, занимая холодильник.
- Хочется, Веч! - сказала она, сияя.
Что ж - и для меня тоже радость: арбуз, а не алкоголь. А просто так радоваться ты не можешь уже?
- Дай кусить! - проговорил жадно.
- ...После обеда, Веч!.. Ну хавашо, хава-шо! Отрежу кусочек.
- Ну ладно уж! Потерплю!
Расцеловались, как бы довольные друг другом. И я пошел. Принюхиваться друг к другу не стали пока что. Можно хотя бы немножко в блаженстве побыть?
Побывал. Но не особенно долго. Снова тихое бряканье в кладовке раздалось. Второй арбуз у нее там? Ох, навряд ли! Скорее, что-нибудь менее официальное, увы. Продержимся ли до обеда? Кстати - какой обед? Ничего такого я там не приметил. Только арбуз! Арбуз на первое, на второе, арбуз на третье. Вряд ли сойдет. Батя лютует в таких случаях, а также в некоторых других. Пойти ей сказать? Не стоит, наверное. Рухнет наше хрупкое счастье, полное таинственных шорохов. Сделаем не так. Умный, хитрый охотник Дерсу Узала бесшумно сейчас пойдет и задушит курицу. Бесшумно ее принесет, и мы ее бодро сварим, не возбуждая обид, тревог, избежав вытекающих (и, возможно, втекающих) последствий. "Умный, ч-черт!" - как говорила Нонна, когда я находил очередную ее бутылочку. Приятно чувствовать себя "умным ч-чертом!". Вышел бесшумно.
Когда вернулся с курицей в когтях, Нонна по телефону громко разговаривала - с Настей, как понял я. Настя наседала, как всегда.
- Ну Настя! - Нонна отбивалась. - Ну хавашо! Ха-вашо! Куплю курицу, как ты велишь! Ладно! Уже бяжу, бяжу.
После этого - долгая пауза и совсем уже другой тон - надменный, холодный:
- ...В какой больнице, Настя? Что ты плетешь? Я нигде не была!
Разговор в неприятную стадию вступал - в том числе для меня. Забыла уже все! Быстро. "Аромат степу" уже все помещение властно заполнял. "Я маленькая, - Нонна поясняла, когда мы еще на эту тему могли шутить, поэтому запах весь снаружи находится!" Есть такое.
Бесшумно, зажав курицу под мышкой, к кладовке пошел. Поглядев пристально в глаза Льву Толстому, приподнял его. Эх, Лев Миколаич! "Маленькая" в тебе стоит! "Зачем люди одурманивают себя?" Нет окончательного ответа. Пойти с этой "маленькой" к ней? Подержав, опустил Толстого. Пусть хотя бы обед нормально пройдет. Хочется ведь немного счастья - или покоя, на худой конец.
Когда она на кухню пришла, я уже озабоченно куру вилкою тыкал в кипящей воде.
- Ч-черт! - с досадою произнес. - Никак не варится курица твоя! Мороженую, что ли, купила?
Смутилась чуть-чуть, лишь тень сомнения промелькнула... потом проговорила доверчиво:
- А других не было, Веч!
Легко ее обмануть! Потом - радостно уже - брякала, я весело на машинке писал историю курицы, отец с дребезжаньем двигал у себя в комнате стул, видимо, то отодвигая его от стола, то снова придвигая, садясь и продолжая свой неустанный труд.
Звонкий голосок Нонны с кухни донесся:
- Иди-ти! Все гэ!
Вот она, долгожданная идиллия! Заглянул к отцу, в его маленькую комнатку, с атмосферой тяжелого труда:
- Пойдем обедать.
Согнувшись над бумагами, мрачно кивнул, но больше движений не последовало. Ну, идиллию же надо поддержать, хлипкую! Неужели не понять?? Донеслось наконец дребезжание стула, когда я уже далеко ушел.
Он сел за стол, ни на кого не глядя. Лютует батя! Теперь, видно, настал его черед?
Сморщившись, смотрел на помидоры на тарелке - так, будто ему положили кусок говна. Неужели не понимает, что надо веселье поддержать! Потрогал вилкой:
- ...Помидоры квашеные, что ль?
- Какие? - Нонна поднялась. Торчащая вперед челюсть задрожала.
- Квашеные, говорю. Непонятно? - с мрачным напором повторил.
- Отец! - я вскричал.
Он мрачно отодвинул тарелку.
Конечно, помидоры эти Нонна из своих давних "загноений" достала, добольничных! Но неужели надо подчеркивать это, нельзя заглотить ради счастья семейного? "Объективная истина" - ею кичится? Главное - отношения между людьми. Без каких-либо установок заранее! Конкретно, как оно сложится каждый раз. Нет! Замшелые его принципы ему важней. "Не каждый факт надо констатировать!" - сколько раз ему говорил. Но его не сдвинешь. Курицу ковырял. Отодвинул.
- Что, отец? - произнес я.
- Жесткая, - холодно отвечал.
Ну и что, что жесткая? Трудно ему сгрызть? Вон зубов у него сколько еще - больше, чем у нас с Нонной вместях! Неужто не понимает, что это экспериментальный обед, первый после больницы! Не важно это?
- Спасибо, - чопорно поклонился, встал. Пошел из-за стола, холодно пукнув. Обычно с задушевной трелью выходил.
Нонна, блеснув слезою, глянула на меня. Я лихо ей подмигнул, сгреб помидоры со всех тарелок на свою (она, несмотря на всю ее душевную чуткость, тоже их не ела, боясь, видимо, отравиться). Ел только я, торопливо чавкая, весело ей подмигивая. Проглотим все! Сладостно закатив глазки, провел ладошкой по пищеводу. Красота! Нонна смеялась. Вот и хорошо! Теперь возьмемся за птеродактиля.
- Слушай! Ты ешь!
- Ай эм! - ответила бодро.
От помидор отрыжка, конечно. Но, надеюсь, не умру. А если и умру, то с чистой совестью. Совсем хорошо.
Улыбались друг другу. И тут отец свесил лучезарный свой кумпол на кухню. Смотрел, прикрыв ладонью глаза, как Илья Муромец. Высмотрел наконец!
- Нонна, - сипло произнес.
- Что? - произнесла она холодно. Но оттенки чувств не волнуют его.
- Хочу сегодня купаться!
Именно сегодня надо ему?!
- ...Хорошо. Я все приготовлю! - проговорила Нонна, дрожа.
- Послушайте! - через полчаса орал я. - Вы с Нонной составляете идеальную пару: она сует тебе рваные носки, ты кричишь, что их не наденешь. При этом оба даже не смотрите на носки целые, что я вам сую! Вам так больше нравится? А мне нет! У меня есть тоже... самолюбие. Я ухожу.
Недалеко ушел.
Нонна стояла у кровати в темноте. Окно напротив, наоборот, сияло. Экран пока что был пуст. Но - скоро наполнится, можно не сомневаться. Что пойдет нынче? Мультик? Или "мыльная опера" опять? Я, конечно, освежил там видеоряд. Но понравится ли?
Нонна неподвижно глядела туда. Что ей там сбрендится?
- ...Спать хочу! - прерывисто зевнув, вымолвила она.
Не успев опомниться, я заметил: дрожащими руками стелю ей постель! Вдруг что-то не то там увидит. Боюсь я за свой видеоряд.
- Конечно... я тоже лягу! - лепетал я.
Глубокий, освежающий сон! Лучший доктор. Времени, правда, полшестого всего. Легли... Только вечный сон может нас успокоить!
Лежа, смотрел на то окно... скоро заработает? Я, правда, там приватизировал бред. Но будет ли лучше от этого? Сомневаюсь. Волнений, во всяком случае, больше. Впервые в сочинении своем не уверен... В соавторстве с нею не могу сочинять!
Чуть задремал и сразу увидел волшебный сон - когда ты так же лежишь и то же видишь, но в другом времени. И в другой жизни. То окно - чистое, отливающее небесной голубизной, обвитое гирляндой оранжевых колокольчиков. Сквозь сон почувствовал, как горячие счастливые слезы полились. Наполовину проснулся. Да-а. Были когда-то цветочки. Теперь - ягодки.
Вдруг резко телефон зазвонил. Я вскочил с колотящимся сердцем. Кто звонит среди ночи? Какая еще беда? Одной мало? На часы глянул - шесть часов. У людей - вечер. Это только у нас - ночь.
- Алло! - тем не менее бодро произнес. Голосом могу управлять. А по голосу, как по веревке, глядишь, выберемся.
- Привет, - Кузин голосок. - Ну что? Блаженствуете?
- В каком смысле?
- Ну - Нонка-то выписалась.
- А-а. Да.
Видно, немножко по-разному оцениваем мы с ним эту идиллию.
- Ну как... подлечили ее?
Не долечили. И - не долечат. Не до-ле-чивается она!
И тут же это и подтвердилось: Нонна, зевнув, вдруг вскинула свои тощие ножки, встала на них и, глянув на меня как на пустое место, по коридору пошла. Льва Толстого проведать? Заскучал, поди, старик. Есть в нем одна маленькая тайна - но, к сожалению, выпитая почти до дна. Слышал озабоченное ее пыхтенье: гиганта мысли нелегко поднимать. Изумленная тишина, потом стук. Поставила классика на место. Не оправдал классик ее надежд.
- Значит, все в порядке у вас? - Голос Кузи в трубке прорезался, мне померещилось, через тысячу лет. - Тогда не хочешь ли прокатиться опять?
Волна счастья окатила меня: улететь из этого ада! Да еще небось по важному делу - какой-то очередной проект спасения человечества! Но волна тут же схлынула, разделилась: половина души ликовала еще, а половина торкалась в тесной кладовке: как там лахудра моя?
- Ты помнишь, наверное: мы шведам отдали лицензию на переработку сучьев.
Как не помнить! Душу порвали. Выходит - не до конца?
- Та-ак, - произнес выжидательно. Одно ухо было здесь, другое - в кладовке.
- Ну, они хотят что-то типа буклета выпустить. А у тебя, вспомнил я, какое-то эссе было о сучьях?
Было! "Сучья в больнице". "Больничные сучья". Кузя, друг!
- На Готланд приглашают они тебя!
Ну тут душа уже на три части разорвалась.
- А Боб? Участвует? - выговорил я.
- Твой Боб!.. - проговорил Кузя презрительно.
"Твой Боб"! Во-первых, Кузя сам мне его дал, просил в Африке "уравновесить" его. А во-вторых, как же так можно обращаться с людьми? Боб изобрел все, наладил!.. А все презрительно упоминают о нем!
Тут душа моя окончательно лопнула. Надо с Кузей обаятельно говорить, а левое ухо тем временем слышало, как Нонна уже настойчиво в дверь скребет, дергает замок, пытается выйти. Походы мы знаем ее!
Сразу на двух фронтах невозможно страдать. Пострадаем на этом.
- Можно подумать чуток? - произнес я вальяжно. - Заманчиво, скажем... но я тут что-то пишу.
- Ну ты заелся, гляжу! - Кузя уважительно хохотнул. - Ну, думай! перезвоню.
Да, я заелся. Говна.
- Ну, хоп! - бодро я произнес.
- Чао.
Не говори "хоп", пока не перескочишь! Да, я заелся! Метнулся к двери. Еле успел: она уже одолела замок, ветхое ее рубище сквозняком развевалось.
- Погоди. Ты куда это?
Глянула яростно: кто тут еще путается?
- Выйти надо, - проговорила отрывисто.
Поглядел на сумку ее: чем-то нагружена. Если в последний путь надумала, то многовато берет.
- Дай денег мне! - произнесла надменно.
- Для чего это?
- Ну... сигареты купить!
- "Ну сигареты" вот у тебя, - вытащил из кармана ее пальто почти полную пачку.
- Ну... еще кое-что! - нетерпеливо сказала она.
- Чтобы... Льва Толстого наполнить внутренним содержанием?! - заорал. Бедный Толстой! Достается ему от нас после смерти. - Хватит уже! Все! Сорвал пальтишко с нее, бегал по коридору, в кладовку швырнул его. - Все! Хватит! Ты поняла? Хватит! Больше мучиться с тобой не могу я, второй раз мне Бехтеревку не поднять! Поняла?
Враждебно молчала. Ну, если оно так - закрыл дверь на большой ключ, сунул его себе в шальвары. Дубликат она вряд ли найдет.
- Все! - закрылся в уборной. Последнее место, где не достанут меня. Задвижка - лучшее изобретение человечества. Но! Только приготовился к блаженству - входная дверь жахнула. Открыла все-таки? Ну и пусть. Человек все сам выбирает. Я - тут остаюсь.
Но недолго длилось блаженство. Через секунду уже с ужасом глядел, как медленно, но властно повернулась ручка. И тут покоя мне нет. К сожалению, это не привидение. Привидение я бы расцеловал. Привидение, несомненно бы, оказалось самым милым членом нашей семьи. Но привидения, я понимаю, не пукают. А тут донеслась знакомая задушевная трель. Неужели же батя понять не хочет, что если за рабочим столом меня нет, спальню на ходу он видел, наверняка кухню тоже, - неужели нельзя вычислить, что я в уборной? Покоя дать мне? Такие мелочи не интересуют его. Что я есть, что меня нет - не так важно. Посмотрим, что запоют без меня. С этой величественной мыслью я открыл.
- Послушай, отец! Неужели ты не понимаешь, что я тут?
В уборной я! Навсегда!
- Откуда мне знать? - ответил величественно.
А по дороге не поинтересовался - где его сын?
- Заходи, - я махнул рукой, скорбно удалился.
Выгнали о. Сергия из его обители! Да и какой я отец Сергий? Где обитель мне взять, чтобы покой обрести? Нет обители. Да и отец Сергий, что поразило меня, когда я наконец удосужился до конца прочитать это произведение, и не герой вовсе, и не святой, а так. Толстой не так глуп оказался, чтобы позера этого ставить святым. Глубже оказался! Святая у него - бедная родственница отца Сергия, которая вовсе не удаляется из этого ада, а живет в нем, стараясь сделать хоть что-то. Часто уступает грехам, лжет. Высокие принципы только в пустыне хороши, а тут... тут по-всякому приходится. Святая - она! А не о. Сергий. Не я. Впрочем, у меня еще есть шанс в бедную родственницу превратиться! Так что... сломанный пальчик свой, которым ты так гордился, засунь лучше... в ноздрю себе и никому не показывай. Надо Толстого лучше помнить, а не пальцы ломать. Молчи. И терпи. И делай, что можешь. Как бедная родственница.
А вот и Нонна уже! Надменно прошла, булькая карманом, не глядя на меня, бедного родственника. Сумку, приметил я, забирала с собой, а та в объеме уменьшилась. Что-то сбыла? Неужели бюст нашего классика - главное прикрытие свое?
Когда шаги ее стихли - наконец заглянуть туда смог. Классик, слава богу, на месте. Стоит. Видимо, уже весь наполненный внутренним содержанием. На Толстого рука ее не поднялась. Пригляделся около... На меня рука ее поднялась! Книжки, за всю жизнь мной написанные, вымела с полки. Меня пропила!.. Интересное наблюдение: порой кажется, что страдание уже до предела дошло, некуда дальше!.. Ан есть. Увидел, глаза повыше подняв, что и Настины книги, переводы с английского, тоже продала! Настю ей не прощу! Сколько трудов это дочке стоило, сколько страданий! Пропила!
Кинулся к ней, затормошил. Что-то забормотала. По спальне привольно разлился "аромат степу".
- Что ты творишь, а? - тряс ее, тряс. Душу бы вытряс, если бы она в ней оставалась еще!
- Что надо? - наконец разлепился один глаз, холодный и властный.
- Душу твою хочу забрать! Душу! Вот только нет ее у тебя!
Заплакал. Сел на диван.
- В чем дело? - надменно поинтересовалась она.
- Что ж ты, сука?! - утираясь, плакал я. - Наши с Настей книжки пропила? Ты что же, не понимаешь - это последнее, что есть у нас!
Вместо раскаяния - улыбка зазмеилась:
- Ошибаешься, Венчик! Твое как раз не взяли они. Сказали - такого говна им не надо! Посмотри, - кивнула торжествующе.
Поднял сумку ее, валявшуюся в пыли. Точно! По тяжести уже чувствовал не врет. Честная! Мое тут. Лишь Настины книги продала. Но радоваться ли этому? Нет. Злоба отчаянием сменилась. И это хорошо. Злоба неконструктивна. Помню, когда решил из больницы ее забрать, обнялись, счастливые, и сказал ты себе: ради этого момента можно все претерпеть!.. Претерпел?.. Но еще не все.
- Ну... убедился? - гордо произнесла.
Этого не претерпел.
- Что ты со мной сделала? - завопил. - Я ж для тебя жизнь свою сжег! Заметил, что при этом тычу забинтованным пальчиком в дырку от зуба... Почетные раны мои. Но как я их получил конкретно, ей, думаю, не надо говорить. Моральный мой вес на нее не действует. Ей вообще ничего не надо говорить!
Да нет! Не зря же ей витамины кололи. Должна же она что-то понять? Второй раз пройти через это не хватит сил. Второго раза не будет, с таким счастливым концом.
Сидела, радостно озираясь. Вся еще больничная, мятая, пахнущая лекарствами. Грязные космы-висюльки для больницы годились, но у нас все-таки элегантный дом. Эту больничную пассивность надо бы выдавить из нее!.. Горячишься.
- Ну чего? В ванной помоешься?
- ...Подожди, Веч!
- Ну, я пока воду включу? - рванулся к ванной.
Та-ак. У нее уже слезы блеснули. Поехали! По ее расписанию будем жить. Привык за это время куда-то мчаться!.. теперь бережно надо двигаться.
- Ну, отдыхай.
Осторожно уложил немытую головку ее на подушечку, вышел, дверку прикрыл.
Сидел за столом, нетерпеливо скрипя стулом. Куда бежать? Некуда больше тебе бежать.
Скрипнула дверь. По коридору прошаркала. Неужто ванну запустит? - ухо навострил. Нет! Туалетный водопадик. Прошаркала назад.
Теперь ты - сиделка. Вот и сиди... Толстая пыль, абсолютно на всем, не волнует ее. Так же, как батю. Только тебя волнует. Вдыхай!
Не знаю, сколько так просидел, свесив на кулаки щеки. Вдруг со скрипом дверь отъехала. Нонна явилась, виновато вздыхая. В пальтишке своем мятом, в пыльных кроссовках. Надо ей все покупать: бомжиха уже! Совсем об этом не думала, как, впрочем, и ни о чем. Но - сияла.
- Веч! Я буду стараться! Я в магазин пойду. Да, - закивала головкой. Давай посмотрим - чего надо купить?
- Давай... конечно! - радостно заметался.
Оказались на кухне. Холодильник открыли.
- Я, Веч, на рынок пойду! - сообщила гордо.
Рынок, полный крынок. А деньги где? Наскребем. Главное, что желания появились у нее. Причем - здоровые.
- Представляю, как капустница меня ждет! - сказала она. Молодец. Вспомнила еще одну нашу семейную радость (кроме отцовской банки).
- Представляю, как она обрадуется! - Нонна говорила. - Замашет сразу: "Сюда иди!" Перед больницей говорила мне: "Не поддавайся, милая!"
Слезки блеснули. Как бабушка говорила моя - слезки на колесках. Понял вдруг, почему я сейчас так ее люблю: бабушку мне напоминает, такой, как я помню ее. Тоже радостная за продуктами шла, полная впечатлений приходила. А у этой - капустницы любовь. Взаимная. Хоть и не бескорыстная. Возвращалась всегда счастливая от нее, смущенно улыбаясь, вытаскивала из мятой сумки своей очередной мутный пакетик с квашеной капустой.
- Вот... купи-ва! - говорила, потупясь. Правда, та ей от любви всегда подкидывала в пакет то маринованный чесночок, то перчик. Это уж не от корысти - от любви. Так что мешать этой страсти нельзя. Хоть дальше пакетиков дело не шло. Чтобы сварить, например, щи - этого не было. Складывался пакетик в холодильник, где их воняло штук уже, наверное, двадцать. Но это ее счастье квашеное трогать нельзя. Пусть хоть чему-то радуется, все равно.
- Ты, Нонна, гений гниений! - говорил я ей, пакетики перебирая: некоторые, кажется, за позапрошлый год.
- Ну ты, Веча, мне льстишь. - Пока была бодрая, отвечала весело.
Ничего! Некоторые жены, говорят, алмазы коллекционируют. Так что мне повезло.
- Ну и чего ты думаешь там купить окромя капусты? - поинтересовался я.
- Я забыла, Веч, что там продается. Капустницу только помню одну, улыбалась. - Но я вспомню, Веч! Ты мне де-нюх дай - и я вспомню.
- Де-нюх? А давай лучше я напишу: "Выдать. Луначарский". Пойдет?
- Не-е, Веч! - засмеялась.
Валюту разменивать придется. Но за счастье такое - не жалко отдать. Правда, приглядывал я тут, возле дома, одну шинель. Но - уровня Акакия Акакиевича мне не достичь. Слабоват. Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот! Пошли в обменник. Купюру разменял. Деньги в бумажник сунула. Кивнула: "Спасибо, Веч!"
Долго смотрел ей вслед. Пока не свернула на Кирпичный. Потом по Мойке пойдет. Там, наверное, ветер дует, воду рябит. Красота, после больницы-то! По Гороховой, забитой машинами, дойдет до Садовой, по ней - к Сенной. Любит она дорогу эту! Ликовал вместе с ней.
И дома улыбался еще. Телефон зазвонил. Говнодав меня требует? Ну и что? Это тебе не просроченная виагра: все свежее, натуральное! Да с чистой совестью, да по свежему воздуху. Красота! В Москву с товаром поедем, на международный рынок станем выходить!
- Слушаю! - крикнул в трубку.
После паузы:
- Алло.
Настя.
- Привет, дорогая!
- Ну как вы там?
- Нормально.
Какой-то тревогой из трубки повеяло.
- А мать как держится?
- ...Нормально. Ничего.
- Позови-ка мне ее.
- Она... в ванной сейчас.
Улыбка моя, отражаясь в зеркале, уже глупой казалась.
- ...В ванной? При ее-то водобоязни? - Она слегка напряженно хохотнула. Долгая пауза. - Ты что - отпустил ее, отец?
Пауза еще более долгая.
- Ну а что? Пусть свободе порадуется! - ответил я. - Счастье - лучшее лекарство.
- Ты что?.. Рехнулся, отец? Стас разве не говорил тебе, что алкоголизм не излечивается?
- При чем тут алкоголизм? Человек радуется!
- Мы проходили уже ее "радости"! - Настя воскликнула.
Всегда я так: лечу счастливо - и мордой об столб!
- Да не волнуйся... придет она, - пробормотал я.
- Да она, может, и адрес уже не помнит!
- Так что же мне делать?
- Беги, отец! И по пути во все шалманы заглядывай.
- Да.
"Кролик, беги!" Был такой любимый роман нашей молодости. Бежал по Кирпичному, по Мойке, по Гороховой, Садовой, ко всем стеклам, витринам прилипая. Прерывисто, тяжело дышал. Третье дыхание.
На рынок вбежал, полный крынок. Нет. По рядам квашения промчался. Которая тут ее капустница? Не пойму. Я, к сожалению, в такие нежные отношения с посторонними не вступаю, как она.
Заглянул в пивную на рынке, полную громко говорящих кавказцев, представил ее тут - как она просит прикурить вот у этого небритого кавказца, тянет к нему дрожащую ручонку с сигаретой... и это, наверное, счастье было бы - увидеть ее с ними, - радостно сел бы к ним и, может быть, выпил бы пива, расслабился наконец - сколько же можно за горло себя держать?
Но рай этот только представил - и нужно было уже бежать.
"Веч! - говорила она. - Если я пойму, что тебе мешаю, то уйду. Насовсем".
И я ее отпустил!
Потом я сидел на гранитном пеньке у нашей арки, сняв шапку и положив ее на колени. Прохожие вопросительно глядели на меня: подавать ли милостыню?.. Обождать!
- Ве-еч! Ты чего здесь? - вдруг послышался ее голосок.
Мерещится? Я поднял глаза. Она стояла передо мной - маленькая, тощенькая, с тяжелой, раздутой сумкой в руке. Как доволокла столько?
Я поднялся.
- Чего так долго ты?.. я уже извелся!
- На рынок ходила, Веч!
Не было тебя на рынке!.. Ну ничего. Главное, что вернулась.
Личико, правда, как клюквинка, набухло. И явственно доносится некоторый "аромат степу". Но предупреждал же меня Стас, что алкоголизм не лечится. Я же сам подписался на этот вариант.
- Ну, отлично. Пошли домой. Чего это ты приволокла? - потянулся к ее сумке.
- Тайна! - отвела руку мою. - Но вы довольны будете!
Даже облизала губки язычком, вкусно чмокнула.
Что бы это могло быть такое? Как-то я привык бояться ее тайн! Впрочем, привыкай по новой. Как бы с новыми силами. Давай считать, что за время ее отсутствия ты отлично отдохнул, поднабрался сил и спокойно перенесешь по крайней мере первые испытания. Улыбайся, генерируй счастье. Когда оно есть, то и легкие недостатки друг другу можно простить. Бутылка, кстати, там не прощупывается - несколько раз ненавязчиво коснулся сумки ногой. Может, продержимся... до чего-нибудь?
Мы вошли в квартиру - тепло здесь после уличной холодрыги.
- Ну? Помочь?
- Не ходи за мной! - улыбнулась таинственно, словно готовя мне радостный сюрприз. Боюсь я сюрпризов ее! Но - придется радоваться, иначе слезы. А после слез, чтобы успокоиться, придется напиться... Ей. А может, и мне? Когда-то я любил это дело. Вовремя остановился. Может, время опять пришло? Отлично будем жить, с разбитыми мордами "после совместного распития спиртных напитков". Зато - без напряжения, делаем что хотим!.. Нет. Пару раз я пытался опускаться, оказалось - тяжело. Гораздо тяжелее, чем жить нормально. Сразу куча проблем и хлопот, нервы - на пределе!.. Погодим. Нормально попробуем - скучной мещанской жизнью.
Впрочем, скучной - навряд ли. Уши - торчком. Пытаюсь по тихим шорохам учуять опасность, как известный таежный охотник Дерсу Узала. Это чем-то она брякает в холодильнике? Полочку, что ли, вытаскивает? Зачем? Что-то огромное, видно, туда запихивает. "Большое, как любовь!" Была когда-то у нас такая песня и танец: "Зе биг эз лав!" - "Большое, как любовь!". Кружком, взявшись за руки, отплясывали в ресторане "Крыша", с друзьями и подругами. А в центре круга - лихо куролесит она. Недавно! Мне - сорок лет. И обошлось безумство это, как сейчас помню, в сорок рублей. Славно было. А сейчас я - таежный охотник Дерсу Узала. И - опасные шорохи... Вот - в кладовке уже странное постукивание. Место это отлично знаю. Там еще - Лев Толстой, и в полом бюсте его бутылку прятала. Ничего, блин, святого! Проверить пойти? Покончить с зыбким этим раем? Нет. Понадеемся еще!
Что-то очень долго там брякает... но там же вся посуда у нее! "Формально все нормально", как шутили мы с ней. Сколько словечек всяких было у нас - держались благодаря им, не падали духом. Мол, это лишь шутим мы и ничуть не страдаем.
После возвращения ее с покупками, помню, я выходил в прихожую, целовались, потом шумно принюхивались друг к другу: не пахнет ли чем? На этой шутке - держались: вовсе мы друг за другом не следим, а так, просто принюхиваемся, как собачки.
Еще, помню, шутка была. Когда она уже явно была навеселе, подносил свой кулак ей к носику, грозно произносил: "Чем пахнет?" Она, с упоением как бы, втягивала запах, сладко зажмурясь. Держались. Веселились, как могли. Продержимся? Может, пойти дать ей понюхать кулак? Если сладко вдохнет, зажмурясь, вспомнит нашу шутку - значит, все хорошо. И, может, еще долго продержимся? А?
Нерешительно приподнялся... Рискованно. Вдруг рухнет даже то, что еще есть? Сел снова. Вот так я теперь провожу время за рабочим столом! Впрочем, это и есть теперь моя работа. Пошел. Кулак в запасе держал, за спиной. Как увижу ее - определю сразу: способна ли еще воспринимать? Заметил вдруг, что передвигаюсь бесшумно... охотник, выслеживающий рысь! На кухню внезапно вошел. Она, сидя на корточках у холодильника, испуганно вздрогнула, быстро захлопнула дверку. Та-ак. Глянула снизу на меня, но почему-то не испуганным оком, а, я бы сказал, счастливо-таинственным. Сюрприз?
- Чего это там у тебя?
Снова глянула, еще более таинственно-радостно. Какой-то просто маленький праздник у нее.
- Показать?
- Ну.
Поглядела еще, как бы решаясь, потом - отпахнула дверцу... Арбуз! Тяжело, кособоко лежит, занимая холодильник.
- Хочется, Веч! - сказала она, сияя.
Что ж - и для меня тоже радость: арбуз, а не алкоголь. А просто так радоваться ты не можешь уже?
- Дай кусить! - проговорил жадно.
- ...После обеда, Веч!.. Ну хавашо, хава-шо! Отрежу кусочек.
- Ну ладно уж! Потерплю!
Расцеловались, как бы довольные друг другом. И я пошел. Принюхиваться друг к другу не стали пока что. Можно хотя бы немножко в блаженстве побыть?
Побывал. Но не особенно долго. Снова тихое бряканье в кладовке раздалось. Второй арбуз у нее там? Ох, навряд ли! Скорее, что-нибудь менее официальное, увы. Продержимся ли до обеда? Кстати - какой обед? Ничего такого я там не приметил. Только арбуз! Арбуз на первое, на второе, арбуз на третье. Вряд ли сойдет. Батя лютует в таких случаях, а также в некоторых других. Пойти ей сказать? Не стоит, наверное. Рухнет наше хрупкое счастье, полное таинственных шорохов. Сделаем не так. Умный, хитрый охотник Дерсу Узала бесшумно сейчас пойдет и задушит курицу. Бесшумно ее принесет, и мы ее бодро сварим, не возбуждая обид, тревог, избежав вытекающих (и, возможно, втекающих) последствий. "Умный, ч-черт!" - как говорила Нонна, когда я находил очередную ее бутылочку. Приятно чувствовать себя "умным ч-чертом!". Вышел бесшумно.
Когда вернулся с курицей в когтях, Нонна по телефону громко разговаривала - с Настей, как понял я. Настя наседала, как всегда.
- Ну Настя! - Нонна отбивалась. - Ну хавашо! Ха-вашо! Куплю курицу, как ты велишь! Ладно! Уже бяжу, бяжу.
После этого - долгая пауза и совсем уже другой тон - надменный, холодный:
- ...В какой больнице, Настя? Что ты плетешь? Я нигде не была!
Разговор в неприятную стадию вступал - в том числе для меня. Забыла уже все! Быстро. "Аромат степу" уже все помещение властно заполнял. "Я маленькая, - Нонна поясняла, когда мы еще на эту тему могли шутить, поэтому запах весь снаружи находится!" Есть такое.
Бесшумно, зажав курицу под мышкой, к кладовке пошел. Поглядев пристально в глаза Льву Толстому, приподнял его. Эх, Лев Миколаич! "Маленькая" в тебе стоит! "Зачем люди одурманивают себя?" Нет окончательного ответа. Пойти с этой "маленькой" к ней? Подержав, опустил Толстого. Пусть хотя бы обед нормально пройдет. Хочется ведь немного счастья - или покоя, на худой конец.
Когда она на кухню пришла, я уже озабоченно куру вилкою тыкал в кипящей воде.
- Ч-черт! - с досадою произнес. - Никак не варится курица твоя! Мороженую, что ли, купила?
Смутилась чуть-чуть, лишь тень сомнения промелькнула... потом проговорила доверчиво:
- А других не было, Веч!
Легко ее обмануть! Потом - радостно уже - брякала, я весело на машинке писал историю курицы, отец с дребезжаньем двигал у себя в комнате стул, видимо, то отодвигая его от стола, то снова придвигая, садясь и продолжая свой неустанный труд.
Звонкий голосок Нонны с кухни донесся:
- Иди-ти! Все гэ!
Вот она, долгожданная идиллия! Заглянул к отцу, в его маленькую комнатку, с атмосферой тяжелого труда:
- Пойдем обедать.
Согнувшись над бумагами, мрачно кивнул, но больше движений не последовало. Ну, идиллию же надо поддержать, хлипкую! Неужели не понять?? Донеслось наконец дребезжание стула, когда я уже далеко ушел.
Он сел за стол, ни на кого не глядя. Лютует батя! Теперь, видно, настал его черед?
Сморщившись, смотрел на помидоры на тарелке - так, будто ему положили кусок говна. Неужели не понимает, что надо веселье поддержать! Потрогал вилкой:
- ...Помидоры квашеные, что ль?
- Какие? - Нонна поднялась. Торчащая вперед челюсть задрожала.
- Квашеные, говорю. Непонятно? - с мрачным напором повторил.
- Отец! - я вскричал.
Он мрачно отодвинул тарелку.
Конечно, помидоры эти Нонна из своих давних "загноений" достала, добольничных! Но неужели надо подчеркивать это, нельзя заглотить ради счастья семейного? "Объективная истина" - ею кичится? Главное - отношения между людьми. Без каких-либо установок заранее! Конкретно, как оно сложится каждый раз. Нет! Замшелые его принципы ему важней. "Не каждый факт надо констатировать!" - сколько раз ему говорил. Но его не сдвинешь. Курицу ковырял. Отодвинул.
- Что, отец? - произнес я.
- Жесткая, - холодно отвечал.
Ну и что, что жесткая? Трудно ему сгрызть? Вон зубов у него сколько еще - больше, чем у нас с Нонной вместях! Неужто не понимает, что это экспериментальный обед, первый после больницы! Не важно это?
- Спасибо, - чопорно поклонился, встал. Пошел из-за стола, холодно пукнув. Обычно с задушевной трелью выходил.
Нонна, блеснув слезою, глянула на меня. Я лихо ей подмигнул, сгреб помидоры со всех тарелок на свою (она, несмотря на всю ее душевную чуткость, тоже их не ела, боясь, видимо, отравиться). Ел только я, торопливо чавкая, весело ей подмигивая. Проглотим все! Сладостно закатив глазки, провел ладошкой по пищеводу. Красота! Нонна смеялась. Вот и хорошо! Теперь возьмемся за птеродактиля.
- Слушай! Ты ешь!
- Ай эм! - ответила бодро.
От помидор отрыжка, конечно. Но, надеюсь, не умру. А если и умру, то с чистой совестью. Совсем хорошо.
Улыбались друг другу. И тут отец свесил лучезарный свой кумпол на кухню. Смотрел, прикрыв ладонью глаза, как Илья Муромец. Высмотрел наконец!
- Нонна, - сипло произнес.
- Что? - произнесла она холодно. Но оттенки чувств не волнуют его.
- Хочу сегодня купаться!
Именно сегодня надо ему?!
- ...Хорошо. Я все приготовлю! - проговорила Нонна, дрожа.
- Послушайте! - через полчаса орал я. - Вы с Нонной составляете идеальную пару: она сует тебе рваные носки, ты кричишь, что их не наденешь. При этом оба даже не смотрите на носки целые, что я вам сую! Вам так больше нравится? А мне нет! У меня есть тоже... самолюбие. Я ухожу.
Недалеко ушел.
Нонна стояла у кровати в темноте. Окно напротив, наоборот, сияло. Экран пока что был пуст. Но - скоро наполнится, можно не сомневаться. Что пойдет нынче? Мультик? Или "мыльная опера" опять? Я, конечно, освежил там видеоряд. Но понравится ли?
Нонна неподвижно глядела туда. Что ей там сбрендится?
- ...Спать хочу! - прерывисто зевнув, вымолвила она.
Не успев опомниться, я заметил: дрожащими руками стелю ей постель! Вдруг что-то не то там увидит. Боюсь я за свой видеоряд.
- Конечно... я тоже лягу! - лепетал я.
Глубокий, освежающий сон! Лучший доктор. Времени, правда, полшестого всего. Легли... Только вечный сон может нас успокоить!
Лежа, смотрел на то окно... скоро заработает? Я, правда, там приватизировал бред. Но будет ли лучше от этого? Сомневаюсь. Волнений, во всяком случае, больше. Впервые в сочинении своем не уверен... В соавторстве с нею не могу сочинять!
Чуть задремал и сразу увидел волшебный сон - когда ты так же лежишь и то же видишь, но в другом времени. И в другой жизни. То окно - чистое, отливающее небесной голубизной, обвитое гирляндой оранжевых колокольчиков. Сквозь сон почувствовал, как горячие счастливые слезы полились. Наполовину проснулся. Да-а. Были когда-то цветочки. Теперь - ягодки.
Вдруг резко телефон зазвонил. Я вскочил с колотящимся сердцем. Кто звонит среди ночи? Какая еще беда? Одной мало? На часы глянул - шесть часов. У людей - вечер. Это только у нас - ночь.
- Алло! - тем не менее бодро произнес. Голосом могу управлять. А по голосу, как по веревке, глядишь, выберемся.
- Привет, - Кузин голосок. - Ну что? Блаженствуете?
- В каком смысле?
- Ну - Нонка-то выписалась.
- А-а. Да.
Видно, немножко по-разному оцениваем мы с ним эту идиллию.
- Ну как... подлечили ее?
Не долечили. И - не долечат. Не до-ле-чивается она!
И тут же это и подтвердилось: Нонна, зевнув, вдруг вскинула свои тощие ножки, встала на них и, глянув на меня как на пустое место, по коридору пошла. Льва Толстого проведать? Заскучал, поди, старик. Есть в нем одна маленькая тайна - но, к сожалению, выпитая почти до дна. Слышал озабоченное ее пыхтенье: гиганта мысли нелегко поднимать. Изумленная тишина, потом стук. Поставила классика на место. Не оправдал классик ее надежд.
- Значит, все в порядке у вас? - Голос Кузи в трубке прорезался, мне померещилось, через тысячу лет. - Тогда не хочешь ли прокатиться опять?
Волна счастья окатила меня: улететь из этого ада! Да еще небось по важному делу - какой-то очередной проект спасения человечества! Но волна тут же схлынула, разделилась: половина души ликовала еще, а половина торкалась в тесной кладовке: как там лахудра моя?
- Ты помнишь, наверное: мы шведам отдали лицензию на переработку сучьев.
Как не помнить! Душу порвали. Выходит - не до конца?
- Та-ак, - произнес выжидательно. Одно ухо было здесь, другое - в кладовке.
- Ну, они хотят что-то типа буклета выпустить. А у тебя, вспомнил я, какое-то эссе было о сучьях?
Было! "Сучья в больнице". "Больничные сучья". Кузя, друг!
- На Готланд приглашают они тебя!
Ну тут душа уже на три части разорвалась.
- А Боб? Участвует? - выговорил я.
- Твой Боб!.. - проговорил Кузя презрительно.
"Твой Боб"! Во-первых, Кузя сам мне его дал, просил в Африке "уравновесить" его. А во-вторых, как же так можно обращаться с людьми? Боб изобрел все, наладил!.. А все презрительно упоминают о нем!
Тут душа моя окончательно лопнула. Надо с Кузей обаятельно говорить, а левое ухо тем временем слышало, как Нонна уже настойчиво в дверь скребет, дергает замок, пытается выйти. Походы мы знаем ее!
Сразу на двух фронтах невозможно страдать. Пострадаем на этом.
- Можно подумать чуток? - произнес я вальяжно. - Заманчиво, скажем... но я тут что-то пишу.
- Ну ты заелся, гляжу! - Кузя уважительно хохотнул. - Ну, думай! перезвоню.
Да, я заелся. Говна.
- Ну, хоп! - бодро я произнес.
- Чао.
Не говори "хоп", пока не перескочишь! Да, я заелся! Метнулся к двери. Еле успел: она уже одолела замок, ветхое ее рубище сквозняком развевалось.
- Погоди. Ты куда это?
Глянула яростно: кто тут еще путается?
- Выйти надо, - проговорила отрывисто.
Поглядел на сумку ее: чем-то нагружена. Если в последний путь надумала, то многовато берет.
- Дай денег мне! - произнесла надменно.
- Для чего это?
- Ну... сигареты купить!
- "Ну сигареты" вот у тебя, - вытащил из кармана ее пальто почти полную пачку.
- Ну... еще кое-что! - нетерпеливо сказала она.
- Чтобы... Льва Толстого наполнить внутренним содержанием?! - заорал. Бедный Толстой! Достается ему от нас после смерти. - Хватит уже! Все! Сорвал пальтишко с нее, бегал по коридору, в кладовку швырнул его. - Все! Хватит! Ты поняла? Хватит! Больше мучиться с тобой не могу я, второй раз мне Бехтеревку не поднять! Поняла?
Враждебно молчала. Ну, если оно так - закрыл дверь на большой ключ, сунул его себе в шальвары. Дубликат она вряд ли найдет.
- Все! - закрылся в уборной. Последнее место, где не достанут меня. Задвижка - лучшее изобретение человечества. Но! Только приготовился к блаженству - входная дверь жахнула. Открыла все-таки? Ну и пусть. Человек все сам выбирает. Я - тут остаюсь.
Но недолго длилось блаженство. Через секунду уже с ужасом глядел, как медленно, но властно повернулась ручка. И тут покоя мне нет. К сожалению, это не привидение. Привидение я бы расцеловал. Привидение, несомненно бы, оказалось самым милым членом нашей семьи. Но привидения, я понимаю, не пукают. А тут донеслась знакомая задушевная трель. Неужели же батя понять не хочет, что если за рабочим столом меня нет, спальню на ходу он видел, наверняка кухню тоже, - неужели нельзя вычислить, что я в уборной? Покоя дать мне? Такие мелочи не интересуют его. Что я есть, что меня нет - не так важно. Посмотрим, что запоют без меня. С этой величественной мыслью я открыл.
- Послушай, отец! Неужели ты не понимаешь, что я тут?
В уборной я! Навсегда!
- Откуда мне знать? - ответил величественно.
А по дороге не поинтересовался - где его сын?
- Заходи, - я махнул рукой, скорбно удалился.
Выгнали о. Сергия из его обители! Да и какой я отец Сергий? Где обитель мне взять, чтобы покой обрести? Нет обители. Да и отец Сергий, что поразило меня, когда я наконец удосужился до конца прочитать это произведение, и не герой вовсе, и не святой, а так. Толстой не так глуп оказался, чтобы позера этого ставить святым. Глубже оказался! Святая у него - бедная родственница отца Сергия, которая вовсе не удаляется из этого ада, а живет в нем, стараясь сделать хоть что-то. Часто уступает грехам, лжет. Высокие принципы только в пустыне хороши, а тут... тут по-всякому приходится. Святая - она! А не о. Сергий. Не я. Впрочем, у меня еще есть шанс в бедную родственницу превратиться! Так что... сломанный пальчик свой, которым ты так гордился, засунь лучше... в ноздрю себе и никому не показывай. Надо Толстого лучше помнить, а не пальцы ломать. Молчи. И терпи. И делай, что можешь. Как бедная родственница.
А вот и Нонна уже! Надменно прошла, булькая карманом, не глядя на меня, бедного родственника. Сумку, приметил я, забирала с собой, а та в объеме уменьшилась. Что-то сбыла? Неужели бюст нашего классика - главное прикрытие свое?
Когда шаги ее стихли - наконец заглянуть туда смог. Классик, слава богу, на месте. Стоит. Видимо, уже весь наполненный внутренним содержанием. На Толстого рука ее не поднялась. Пригляделся около... На меня рука ее поднялась! Книжки, за всю жизнь мной написанные, вымела с полки. Меня пропила!.. Интересное наблюдение: порой кажется, что страдание уже до предела дошло, некуда дальше!.. Ан есть. Увидел, глаза повыше подняв, что и Настины книги, переводы с английского, тоже продала! Настю ей не прощу! Сколько трудов это дочке стоило, сколько страданий! Пропила!
Кинулся к ней, затормошил. Что-то забормотала. По спальне привольно разлился "аромат степу".
- Что ты творишь, а? - тряс ее, тряс. Душу бы вытряс, если бы она в ней оставалась еще!
- Что надо? - наконец разлепился один глаз, холодный и властный.
- Душу твою хочу забрать! Душу! Вот только нет ее у тебя!
Заплакал. Сел на диван.
- В чем дело? - надменно поинтересовалась она.
- Что ж ты, сука?! - утираясь, плакал я. - Наши с Настей книжки пропила? Ты что же, не понимаешь - это последнее, что есть у нас!
Вместо раскаяния - улыбка зазмеилась:
- Ошибаешься, Венчик! Твое как раз не взяли они. Сказали - такого говна им не надо! Посмотри, - кивнула торжествующе.
Поднял сумку ее, валявшуюся в пыли. Точно! По тяжести уже чувствовал не врет. Честная! Мое тут. Лишь Настины книги продала. Но радоваться ли этому? Нет. Злоба отчаянием сменилась. И это хорошо. Злоба неконструктивна. Помню, когда решил из больницы ее забрать, обнялись, счастливые, и сказал ты себе: ради этого момента можно все претерпеть!.. Претерпел?.. Но еще не все.
- Ну... убедился? - гордо произнесла.
Этого не претерпел.
- Что ты со мной сделала? - завопил. - Я ж для тебя жизнь свою сжег! Заметил, что при этом тычу забинтованным пальчиком в дырку от зуба... Почетные раны мои. Но как я их получил конкретно, ей, думаю, не надо говорить. Моральный мой вес на нее не действует. Ей вообще ничего не надо говорить!