- Да не услышит он!
- Это - услышит.
- Точно! - смеется она. Набирает в грудь воздуху и тоненько вопит: Идити-и! Все гэ!
Тишина. Не слышит? Я иду к нему. Пишет, почти упав на стол.
- Ну! Ты идешь? - спрашиваю я.
Приподнимается, смотрит.
- Ка-ныш-на! - весело произносит он.
Появляется наконец. Весело поглядывает. Но это - не из-за пищи. Наверняка придумал что-то.
- Бодр-р-рое утр-ро! - произнес. Неплохая шутка. Усаживается. - Помню, при царе еще... - начинает неторопливо... Снова - "про кошку в лаптях"! Но сейчас, надеюсь, чуть в другой трактовке? Да и Нонна это не слышала - ей полезно услыхать.
- ...Ну, спасибо, Нонна, тебе! - Плотно позавтракав, он встает от стола.
- На здоровье! - радостно Нонна отвечает.
Рай?
- Ну... теперь прими таблетушки - и порядок! - говорю.
Она послушно кивает, роняет голову на грудь. Бормоча над списком, выламывает из пластин таблетки, ссыпает в горсть и, лихо размахнувшись, закидывает в пасть. Таращит глаза якобы в ужасе... потом губы ее расплываются в умильной улыбке. Довольная, поглаживает по животику.
Моет посуду. И после нее я нахожу все таблетки в раковине.
- Ну, я пойду, Веч?
- ...Погоди! Я с тобой... Хочу дубленку на тебе посмотреть.
- Какую, Веч?
Может, хотя бы дубленка нас спасет?
О! - я достал пакет. Чуть его вывернул - дубленка сама, упруго, как львица, выпрыгнула и пышно разлеглась на тахте.
- Это мне, Веч?
- Тебе, тебе! Надевай.
- Ой, а я ж гряз-ныя! Не мылыся еще!
- Ну так прими душ.
Тяжко вздохнула. Малейшее усилие может ее к отчаянию, а то и к ярости привести.
- Ну что? Убираем? - Я поднял дубло.
- Ну ладно, Веч. Я тебя слушаюсь.
Скрылась в ванной. Долго не было ее.
- Ну? Скоро ты?! - рявкнул я из прихожей, где уже полчаса, наверное, завязывал шнурки.
Щеколда щелкнула.
- Бяжу, бяжу!
На улице я забегал то спереди, то сбоку:
- Ну ровно купчиха идет!
- Я так давно не гуляла, Веч!
Приближались к местной пивной в переулке под названием "Лицей". Какие-то неприятные воспоминания корежили меня.
Швейцар с длинными фалдами (и с высшим образованием, помнится?) угодливо дверь распахнул:
- Заходите. Есть раки-с!
Вспомнил я смутно: однажды темной ночью он пьяную старуху отсюда гнал. Померещилось?
- Ой, Веч! Как здорово! Зайдем?
Молодец. Зла абсолютно не помнит. Особенно - своего.
- М-м-м... Пожалуй, нет. Несолидное заведение! - строго произнес я.
Вышли на Мойку. Зажмурились. По зеркальной воде плыли тонкие льдинки. На одной стояла пестрая уточка. Проплывая мимо нас, почесала лапкой в затылке. Мы подошли к Красному мосту, ставшему от времени Розовым. Уточка вплыла в тень моста. Исчезла под ним.
Подъем был скользкий, покрытый льдом.
- Веч! Ну пусти меня. Я не могу на цепи. Я обещаю, Веч!
- ...Ну иди.
Мы поцеловались. Она - радостно, я - со вздохом. Перейдя реку, она остановилась, задумавшись. Ну что? Дубленка диктует иной маршрут?
Уточка выплыла из-под моста.
Толстой хмуро меня встретил. Что я натворил! Видела бы Настя! Сколько она старалась! А я? Все зря? За что боролись мы долгими зимними вечерами? Бюст за уши взял, приподнял слегка. Опустил в отчаянии: шкалик, с жидкостью чуть на донышке, стоит в нем! Вздохнув, взял Толстого, на мой рабочий стол перенес. Пусть тут нам в душу глядит.
Вдруг батя порадовал, выглянув из комнаты:
- Тебе мужик один звонил. Боб. В рабстве, что ль, у него?
Ключ зашаркал в замке - я весь превратился в большое ухо. Вкрадчиво заскрипела дверь... легкие шаги. Спешит к Толстому припасть? Я тихо захихикал. Оттуда тоже донесся неуверенный смешок.
Потом - робко открыла мою дверь. Толстого увидела.
- ...Умный, ч-черт! - восхищенно прошептала.
Надеюсь, это относится частично и ко мне?
Вошла решительно:
- Ну ладно, Веч! Давай по-честному.
- Ну давай.
- Я же обещала. Вот, - торжественно вытащила из кошелки бутылку. Пиво. Одно. Можно, Веч?
Я поднял бюст:
- Став сюды.
- Вы, Нонна, красавица и чудовище в одном лице.
- Я все сделаю, Веч!
- Что ты сделаешь?
- Все!
Глядели друг на друга.
- Ты... хотя бы под моим столом вымела. А то - упали очки за стол... и вот - даже не разбились, такая пыль!
- ...Но это же хорошо, Веч?
- Ну что ты наделала?
- Что?!
- Что это?
- Это? Котлеты!
- Это мурло какое-то! Все разваливается!
Слезами блеснув, метнулась с кухни. Счастье-то строй!
- Стой! - за руку ее ухватил. - Давай... будем с тобой считать... что это макароны по-флотски. С фаршем.
В слезах ее усмешка блеснула:
- Но без макарон!
- Точно! - я сказал. Засмеялись.
- Только вот, - снова помрачнела, - как твой отец к этому отнесется?
- Ничего! Бывают макароны по-флотски не только без макарон... но даже без флота!
Засмеялись. На сколько еще хватит слов?
Вечером квартира озарилась снова - но отраженным солнцем от стекол напротив.
- Да в шестьдесят я Волгу переплывал! - кричал батя.
Я тоже что-нибудь переплыву. А пока мы показали нашу совместную мощь уничтожили макароны по-флотски без макарон.
- ...Чай? - сдержанно Нонна произнесла.
Ну отец! Видит же, что Нонна в полном изнеможении... во всяком случае - изображает его. И тем не менее он твердо произносит:
- Да.
Потом я сидел за рабочим столом, наблюдая, как гаснут стекла, и заодно слушал стенания Нонны, доносящиеся из спальни. Но это она уже так демонстрирует невыносимость своего бытия, при этом конкретно не делая ни хрена! А ты из этого строки гонишь? А из чего их еще гнать? Третье дыхание. Потом Нонна, устав стонать, приходит ко мне, берет меня за руку, виновато улыбаясь:
- А давай к отцу твоему сходим?.. Скучаить ить!
Ночью я думал: хороший был день!.. Но выдержу ли еще такой?
Выдержу! Завтракая, на то окно жадно поглядывал: где ж Боб? Хотелось бы с ним схлестнуться, набить карманы деньгами. Уже сценарий рисовался: фекальное шествие! Чумой мелкого предпринимательства я, видать, крепко схвачен. Где же Боб? Среди ложных ценностей тоже попадаются очень неплохие. Дело-то наверняка международное, может, уже получено валютное "да"? Но где же он? Видимо, я представляю для него ббольшую опасность, чем он для меня? Звонок. Вот и он, долгожданный!
- Хелло! - сиплый его голосок.
- Хелло. Ты, кажется, интересовался, Боб, пуленепробиваемые ли у нас стекла? Так вот - простые они! - Поначалу на жалость решил надавить.
- А что - стекла тебе? - прохрипел Боб. - Вы и так мне всю морду раскровянили - от визажиста звоню. Как там кошка твоя? Мне бы такую!
Ну, это погорячился он.
- Ну что с кизяками? - я на более мягкую тему перевел. - Есть идеи.
- Во-во! - Боб обрадовался. - Честно скажу - я уж и двигатель на кизяках кумекаю.
- Пердолет?
- Умеешь ты сформулировать! - Боб захохотал. - Ценю!
Во сколько, интересно? Но если надо, воспою - хотя предмет это непростой для воспевания.
- Сняли кирасирский манеж, - Боб поведал. - Знаешь это где? Тонну набрали уже. Чистим город. Месим, топчем. Ими и отапливаемся уже... Так бабки нужны тебе?
- Да есть маленько пока.
- Так не придешь, значит, коли с бабками-то?
- ...Ну почему же? Приду.
- Но ты - с душой? Честно? - разволновался он.
- Конечно! - воскликнул я.
Я все делаю с душой. Тем более - дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.
Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.
- В рабстве, что ль, у него? - снова поинтересовался.
- Примерно да, - я ответил.
Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел чем-то еще более довольный.
- Я тут "Иосифа и его братьев" читаю. Как он из рабства выходил. Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?
- Видимо, мою жизнь, - я ответил.
Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:
- На вот тебе.
Красная цена!
- Спасибо, батя. Но не надо пока, - отвел его дар.
- А то бери. Помнишь, как в "Фаусте"? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам - и те были очень довольны.
Без ехидства не может он!
Снова звонок. Уточнения какие?
- Хелло... О, здрасьте, здрасьте! - прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: - Это Надя, аспирантка твоя.
Он сразу азартно дернулся:
- Дай!
Все сразу ему "дай"! Отвел его руку, шепотом заговорил:
- Спасибо скажи ей.
- Это за что ж это?! - воскликнул. - Она все напутала только! - Снова к трубке рванулся.
- Да постой ты! - Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. - Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? - Я прижал его к стенке: - Поблагодари ее.
- ...Понял, - неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. - ...Алло! - просипел он. - ...Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала - пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.
Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.
Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!
- Слышал? - сразу взял быка за рога. - Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный - тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.
Я мягко эту тему отвел:
- Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.
- А ты, что ли, думаешь, я слепой? - вдруг и Кузя разволновался. ...Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!
Без этого я пустышка, выходит?
- Поэтому и помогаем, как можем. И посылаем, когда получается.
- Спасибо тебе.
Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:
- Все! Вставай и убирайся.
- Из дома?
Вспомнила нашу старую шутку!
- Нет. В доме!
Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.
Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.
Подошел к ней поближе - и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов! Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.
Потом я топтал в манеже навоз - не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу - в золото. В крайнем случае - в медь.
- Это - услышит.
- Точно! - смеется она. Набирает в грудь воздуху и тоненько вопит: Идити-и! Все гэ!
Тишина. Не слышит? Я иду к нему. Пишет, почти упав на стол.
- Ну! Ты идешь? - спрашиваю я.
Приподнимается, смотрит.
- Ка-ныш-на! - весело произносит он.
Появляется наконец. Весело поглядывает. Но это - не из-за пищи. Наверняка придумал что-то.
- Бодр-р-рое утр-ро! - произнес. Неплохая шутка. Усаживается. - Помню, при царе еще... - начинает неторопливо... Снова - "про кошку в лаптях"! Но сейчас, надеюсь, чуть в другой трактовке? Да и Нонна это не слышала - ей полезно услыхать.
- ...Ну, спасибо, Нонна, тебе! - Плотно позавтракав, он встает от стола.
- На здоровье! - радостно Нонна отвечает.
Рай?
- Ну... теперь прими таблетушки - и порядок! - говорю.
Она послушно кивает, роняет голову на грудь. Бормоча над списком, выламывает из пластин таблетки, ссыпает в горсть и, лихо размахнувшись, закидывает в пасть. Таращит глаза якобы в ужасе... потом губы ее расплываются в умильной улыбке. Довольная, поглаживает по животику.
Моет посуду. И после нее я нахожу все таблетки в раковине.
- Ну, я пойду, Веч?
- ...Погоди! Я с тобой... Хочу дубленку на тебе посмотреть.
- Какую, Веч?
Может, хотя бы дубленка нас спасет?
О! - я достал пакет. Чуть его вывернул - дубленка сама, упруго, как львица, выпрыгнула и пышно разлеглась на тахте.
- Это мне, Веч?
- Тебе, тебе! Надевай.
- Ой, а я ж гряз-ныя! Не мылыся еще!
- Ну так прими душ.
Тяжко вздохнула. Малейшее усилие может ее к отчаянию, а то и к ярости привести.
- Ну что? Убираем? - Я поднял дубло.
- Ну ладно, Веч. Я тебя слушаюсь.
Скрылась в ванной. Долго не было ее.
- Ну? Скоро ты?! - рявкнул я из прихожей, где уже полчаса, наверное, завязывал шнурки.
Щеколда щелкнула.
- Бяжу, бяжу!
На улице я забегал то спереди, то сбоку:
- Ну ровно купчиха идет!
- Я так давно не гуляла, Веч!
Приближались к местной пивной в переулке под названием "Лицей". Какие-то неприятные воспоминания корежили меня.
Швейцар с длинными фалдами (и с высшим образованием, помнится?) угодливо дверь распахнул:
- Заходите. Есть раки-с!
Вспомнил я смутно: однажды темной ночью он пьяную старуху отсюда гнал. Померещилось?
- Ой, Веч! Как здорово! Зайдем?
Молодец. Зла абсолютно не помнит. Особенно - своего.
- М-м-м... Пожалуй, нет. Несолидное заведение! - строго произнес я.
Вышли на Мойку. Зажмурились. По зеркальной воде плыли тонкие льдинки. На одной стояла пестрая уточка. Проплывая мимо нас, почесала лапкой в затылке. Мы подошли к Красному мосту, ставшему от времени Розовым. Уточка вплыла в тень моста. Исчезла под ним.
Подъем был скользкий, покрытый льдом.
- Веч! Ну пусти меня. Я не могу на цепи. Я обещаю, Веч!
- ...Ну иди.
Мы поцеловались. Она - радостно, я - со вздохом. Перейдя реку, она остановилась, задумавшись. Ну что? Дубленка диктует иной маршрут?
Уточка выплыла из-под моста.
Толстой хмуро меня встретил. Что я натворил! Видела бы Настя! Сколько она старалась! А я? Все зря? За что боролись мы долгими зимними вечерами? Бюст за уши взял, приподнял слегка. Опустил в отчаянии: шкалик, с жидкостью чуть на донышке, стоит в нем! Вздохнув, взял Толстого, на мой рабочий стол перенес. Пусть тут нам в душу глядит.
Вдруг батя порадовал, выглянув из комнаты:
- Тебе мужик один звонил. Боб. В рабстве, что ль, у него?
Ключ зашаркал в замке - я весь превратился в большое ухо. Вкрадчиво заскрипела дверь... легкие шаги. Спешит к Толстому припасть? Я тихо захихикал. Оттуда тоже донесся неуверенный смешок.
Потом - робко открыла мою дверь. Толстого увидела.
- ...Умный, ч-черт! - восхищенно прошептала.
Надеюсь, это относится частично и ко мне?
Вошла решительно:
- Ну ладно, Веч! Давай по-честному.
- Ну давай.
- Я же обещала. Вот, - торжественно вытащила из кошелки бутылку. Пиво. Одно. Можно, Веч?
Я поднял бюст:
- Став сюды.
- Вы, Нонна, красавица и чудовище в одном лице.
- Я все сделаю, Веч!
- Что ты сделаешь?
- Все!
Глядели друг на друга.
- Ты... хотя бы под моим столом вымела. А то - упали очки за стол... и вот - даже не разбились, такая пыль!
- ...Но это же хорошо, Веч?
- Ну что ты наделала?
- Что?!
- Что это?
- Это? Котлеты!
- Это мурло какое-то! Все разваливается!
Слезами блеснув, метнулась с кухни. Счастье-то строй!
- Стой! - за руку ее ухватил. - Давай... будем с тобой считать... что это макароны по-флотски. С фаршем.
В слезах ее усмешка блеснула:
- Но без макарон!
- Точно! - я сказал. Засмеялись.
- Только вот, - снова помрачнела, - как твой отец к этому отнесется?
- Ничего! Бывают макароны по-флотски не только без макарон... но даже без флота!
Засмеялись. На сколько еще хватит слов?
Вечером квартира озарилась снова - но отраженным солнцем от стекол напротив.
- Да в шестьдесят я Волгу переплывал! - кричал батя.
Я тоже что-нибудь переплыву. А пока мы показали нашу совместную мощь уничтожили макароны по-флотски без макарон.
- ...Чай? - сдержанно Нонна произнесла.
Ну отец! Видит же, что Нонна в полном изнеможении... во всяком случае - изображает его. И тем не менее он твердо произносит:
- Да.
Потом я сидел за рабочим столом, наблюдая, как гаснут стекла, и заодно слушал стенания Нонны, доносящиеся из спальни. Но это она уже так демонстрирует невыносимость своего бытия, при этом конкретно не делая ни хрена! А ты из этого строки гонишь? А из чего их еще гнать? Третье дыхание. Потом Нонна, устав стонать, приходит ко мне, берет меня за руку, виновато улыбаясь:
- А давай к отцу твоему сходим?.. Скучаить ить!
Ночью я думал: хороший был день!.. Но выдержу ли еще такой?
Выдержу! Завтракая, на то окно жадно поглядывал: где ж Боб? Хотелось бы с ним схлестнуться, набить карманы деньгами. Уже сценарий рисовался: фекальное шествие! Чумой мелкого предпринимательства я, видать, крепко схвачен. Где же Боб? Среди ложных ценностей тоже попадаются очень неплохие. Дело-то наверняка международное, может, уже получено валютное "да"? Но где же он? Видимо, я представляю для него ббольшую опасность, чем он для меня? Звонок. Вот и он, долгожданный!
- Хелло! - сиплый его голосок.
- Хелло. Ты, кажется, интересовался, Боб, пуленепробиваемые ли у нас стекла? Так вот - простые они! - Поначалу на жалость решил надавить.
- А что - стекла тебе? - прохрипел Боб. - Вы и так мне всю морду раскровянили - от визажиста звоню. Как там кошка твоя? Мне бы такую!
Ну, это погорячился он.
- Ну что с кизяками? - я на более мягкую тему перевел. - Есть идеи.
- Во-во! - Боб обрадовался. - Честно скажу - я уж и двигатель на кизяках кумекаю.
- Пердолет?
- Умеешь ты сформулировать! - Боб захохотал. - Ценю!
Во сколько, интересно? Но если надо, воспою - хотя предмет это непростой для воспевания.
- Сняли кирасирский манеж, - Боб поведал. - Знаешь это где? Тонну набрали уже. Чистим город. Месим, топчем. Ими и отапливаемся уже... Так бабки нужны тебе?
- Да есть маленько пока.
- Так не придешь, значит, коли с бабками-то?
- ...Ну почему же? Приду.
- Но ты - с душой? Честно? - разволновался он.
- Конечно! - воскликнул я.
Я все делаю с душой. Тем более - дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.
Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.
- В рабстве, что ль, у него? - снова поинтересовался.
- Примерно да, - я ответил.
Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел чем-то еще более довольный.
- Я тут "Иосифа и его братьев" читаю. Как он из рабства выходил. Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?
- Видимо, мою жизнь, - я ответил.
Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:
- На вот тебе.
Красная цена!
- Спасибо, батя. Но не надо пока, - отвел его дар.
- А то бери. Помнишь, как в "Фаусте"? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам - и те были очень довольны.
Без ехидства не может он!
Снова звонок. Уточнения какие?
- Хелло... О, здрасьте, здрасьте! - прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: - Это Надя, аспирантка твоя.
Он сразу азартно дернулся:
- Дай!
Все сразу ему "дай"! Отвел его руку, шепотом заговорил:
- Спасибо скажи ей.
- Это за что ж это?! - воскликнул. - Она все напутала только! - Снова к трубке рванулся.
- Да постой ты! - Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. - Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? - Я прижал его к стенке: - Поблагодари ее.
- ...Понял, - неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. - ...Алло! - просипел он. - ...Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала - пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.
Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.
Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!
- Слышал? - сразу взял быка за рога. - Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный - тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.
Я мягко эту тему отвел:
- Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.
- А ты, что ли, думаешь, я слепой? - вдруг и Кузя разволновался. ...Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!
Без этого я пустышка, выходит?
- Поэтому и помогаем, как можем. И посылаем, когда получается.
- Спасибо тебе.
Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:
- Все! Вставай и убирайся.
- Из дома?
Вспомнила нашу старую шутку!
- Нет. В доме!
Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.
Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.
Подошел к ней поближе - и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов! Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.
Потом я топтал в манеже навоз - не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу - в золото. В крайнем случае - в медь.