– Юль, а может, ты опять съела что-то нехорошее, – предположила я, – и у тебя глюки начались?
– Мань, я на дур не обижаюсь, – спокойно сказала Юлька, – я их люблю и по-своему даже жалею.
И я задумалась: а вдруг в ее словах есть доля правды?
– Так вот, – продолжала Юлька, – вместо того, чтобы бычиться, ты бы к нему присмотрелась. Это тебе не шалаш на ветру. Это «Ключи от рая»!
– Ты это серьезно сейчас сказала или как?
– А что? – пожала плечами Юлька. – Крепкий еще старичок. А потом, не ты первая, не ты и последняя.
– А вот с этого момента попрошу поподробнее. – Во мне проснулся вполне понятный и довольно живой интерес.
– Тебе имена назвать? Пороли, явки?
– Именами обойдусь, – ободрила ее я.
Юлька посмотрела на меня с сожалением и осторожно произнесла:
– Ну, скажем, Ира Маленькая.
– Ира Маленькая? – не поверила я.
– В очередь, как говорят на театре, с Ирой Большой.
– С Ирой Большой?
– А теперь загибай пальцы, – торжествовала Юлька. – Весь штат Светы Егоровны, девочки-кассиры, поставщица румынской мебели Валя, шторница Зоя, пара-тройка малярш-строительниц, ну и без твоей покорной рабы дело, естественно, не обошлось.
– Я тебе не верю, – тихо сказала я.
– Какой смысл мне тебя обманывать?
– Тогда почему ты раньше мне ничего не говорила?
– Просто я щадила твою тонкую, перемать, душевную организацию.
– Но как ты могла?
– А что тут мочь? – скривила губы Юлька. – Хочешь жрать – умей ублажать. Да и когда это было? Хотя надо отдать Савве должное, в койке он особо не капризничал, что дашь, то и съест.
– А как же Лена Львовна? – вспомнила я.
– А что Лена Львовна? – не врубилась Юлька.
– Неужели она ничего не знает?
– Может, и знает, – пожала плечами Юлька, – а может, и не знает.
– Петя ей разве не подстукивает?
– А что Петя? Он не на нее работает, а на Савву. А кто платит, тому Петя и служит верой и правдой.
– Что же Савва и Петю тоже? – изумилась я.
– Не думаю, – засмеялась Юлька, – Савва Морозыч – исключительно порядочный натурал. Теперь тебе все понятно?
Я все еще обескураженно смотрела на Юльку.
– Чем смогла, как говорится, тем помогла. – Юлька подтянула колготки и направилась к выходу.
– Юлька! – выдохнула я. – Что же мне теперь делать?
– Не ссы, – успокоила меня подруга, – еще полгодика целкой проходишь, а там, может, и вместе свалим.
23
24
25
– Мань, я на дур не обижаюсь, – спокойно сказала Юлька, – я их люблю и по-своему даже жалею.
И я задумалась: а вдруг в ее словах есть доля правды?
– Так вот, – продолжала Юлька, – вместо того, чтобы бычиться, ты бы к нему присмотрелась. Это тебе не шалаш на ветру. Это «Ключи от рая»!
– Ты это серьезно сейчас сказала или как?
– А что? – пожала плечами Юлька. – Крепкий еще старичок. А потом, не ты первая, не ты и последняя.
– А вот с этого момента попрошу поподробнее. – Во мне проснулся вполне понятный и довольно живой интерес.
– Тебе имена назвать? Пороли, явки?
– Именами обойдусь, – ободрила ее я.
Юлька посмотрела на меня с сожалением и осторожно произнесла:
– Ну, скажем, Ира Маленькая.
– Ира Маленькая? – не поверила я.
– В очередь, как говорят на театре, с Ирой Большой.
– С Ирой Большой?
– А теперь загибай пальцы, – торжествовала Юлька. – Весь штат Светы Егоровны, девочки-кассиры, поставщица румынской мебели Валя, шторница Зоя, пара-тройка малярш-строительниц, ну и без твоей покорной рабы дело, естественно, не обошлось.
– Я тебе не верю, – тихо сказала я.
– Какой смысл мне тебя обманывать?
– Тогда почему ты раньше мне ничего не говорила?
– Просто я щадила твою тонкую, перемать, душевную организацию.
– Но как ты могла?
– А что тут мочь? – скривила губы Юлька. – Хочешь жрать – умей ублажать. Да и когда это было? Хотя надо отдать Савве должное, в койке он особо не капризничал, что дашь, то и съест.
– А как же Лена Львовна? – вспомнила я.
– А что Лена Львовна? – не врубилась Юлька.
– Неужели она ничего не знает?
– Может, и знает, – пожала плечами Юлька, – а может, и не знает.
– Петя ей разве не подстукивает?
– А что Петя? Он не на нее работает, а на Савву. А кто платит, тому Петя и служит верой и правдой.
– Что же Савва и Петю тоже? – изумилась я.
– Не думаю, – засмеялась Юлька, – Савва Морозыч – исключительно порядочный натурал. Теперь тебе все понятно?
Я все еще обескураженно смотрела на Юльку.
– Чем смогла, как говорится, тем помогла. – Юлька подтянула колготки и направилась к выходу.
– Юлька! – выдохнула я. – Что же мне теперь делать?
– Не ссы, – успокоила меня подруга, – еще полгодика целкой проходишь, а там, может, и вместе свалим.
23
Я не долго убивалась по утраченным иллюзиям. Наоборот, на душе даже стало как-то спокойней. Будь что будет. Стану разбираться с будущими трудностями по мере их поступления. Но я уже совершенно ясно понимала, что мое пребывание на этой работе медленно клонится к закату, но самой торопить финал было как-то не с руки, тем более что Савва вместе с Леной Львовной свалили на отдых в Карловы Вары.
Следующая неделя пролетела незаметно. Наступила пятница, и вечером мы с Никитой собрались ехать за город, в гости к его другу.
Никита позвонил мне в середине дня и предупредил, чтобы я не строила никаких самостоятельных планов и ждала его после работы дома.
Он приехал часам к семи вечера, таща в обеих руках сумки с продуктами.
– Ты еще не готова? – удивился он.
– А как, собственно, я должна быть готова? – спросила я.
– Джинсы, кроссовки, вечернее платье в авоську – и быстро на выход.
– А вечернее платье зачем?
– Маня, не нервируй меня, мы опаздываем!
– Никита, а платье-то зачем? – Я стояла с растопыренными руками и моргала глазами как кукла.
– Маня! Какое, к черту, платье, ты в своем уме? – Никита потряс меня за плечи и поцеловал в лоб. – Шучу я так. Быстро собирайся.
Я пошла в спальню, нарыла в шкафу джинсы, майку, свитер и все это на себя проворно натянула.
– Никита, я готова! – радостно проорала я и выскочила из спальни.
Никита сидел в кресле и с кем-то разговаривал по телефону. При моем появлении он попробовал свернуть разговор и уже даже попрощался, но собеседник на другом конце провода не отпускал его, и Никита раздраженно и нетерпеливо барабанил пальцами по столу и качал головой.
– Хорошо... Да... Пожалуйста... Но нам с Маней пора бежать, – сказал он, как будто извиняясь, и, еще раз попрощавшись, отключил телефон.
– Кто это был? – услышав свое имя, спросила я.
– Да так, неважно, – уклончиво ответил Никита.
– Она меня знает?
– Знает, – кивнул Никита и спохватился: – А почему ты решила, что это женщина?
– Почувствовала.
– Ну, ты даешь! – восхитился Никита. – Да Юлька это. По делу.
– Уже Юлька, а не Юлия Васильевна?
– Ну, какая разница, Маш?
– Ну, хорошо, только почему ты мне сразу не сказал?
– Просто не хотел вдаваться в подробности.
– И это правильно. Зачем мне ваши подробности?
– Машка! Ты что ревнуешь? – удивился Никита.
– Вот еще!
– Ревнуешь-ревнуешь, – обрадовался он.
– Ну и ревную. Что, права не имею?
– Имеешь. Самое законное право. Потому что я твой мужчина, а ты моя женщина. И у нас полное равноправие. И я первый морду набью всякому, кто посягнет на мое имущество.
– Это я, что ли, твое имущество?
– Конечно! А то кто же?
– А ты, следовательно, мое имущество?
– А я – твое!
– Забавно.
– Это только звучит забавно. А на деле все очень серьезно.
– Имущество – это от слова отыметь? – продолжала интересоваться я.
– Машка, не цепляйся к словам, а? – взмолился Никита. – Давай уже поедем. Потом договорим, хорошо?
– Хорошо, – легко согласилась я и, взяв сумку со своими вещами, направилась к выходу.
Никита подхватил пакеты с провизией и двинулся за мной.
В Москве весна, пятница, вечер. Всюду пробки, давка, раздражение. Все хотят на природу. Глотнуть воздуха, водки, романтики. И мы вместе со всеми дружным потоком двинулись по направлению на север в леса, поля и огороды.
Добрались на удивление быстро. Дача находилась километрах в тридцати от города, недалеко от Истры. Места красивые и, как мне показалось, еще мало заселенные. Песок, сосны, небо. Заходящее солнце било мне в левый глаз, и я жмурилась от удовольствия.
В садово-огордническом товариществе «Протон» повсюду цвела сирень. Ее было так много, что чудилось, будто с неба спустилось облако и накрыло всю местность пушистым бело-розовым покрывалом.
Мы подъехали к добротному деревянному дому с голубыми наличниками и флюгером на крыше. Навстречу нам вышел Антошка. Вернее, вышел здоровый толстый мужик лет пятидесяти с рыжей бородой и усами, но он так был похож на героя детского мультика, в котором рыжий Антошка не хотел копать картошку, что я невольно заулыбалась и очень обрадовалась этому сходству.
На сердце отлегло и стало спокойней. Я не очень люблю незнакомые компании. Долго привыкаю, прихожу в себя, приноравливаюсь. А тут сразу стало ясно, что Антошка тот человек, с которым мне будет легко и просто.
– Никита! – заорал хозяин, раскрывая объятья. – Наконец-то вы приехали!
– Здорово, Антон, – приветствовал его Никита, и я ахнула от удивления.
Я не успела заранее поинтересоваться, как зовут Никитиного друга, и получается, что его имя я угадала. Хотя чему тут удивляться?
– А это, как я понимаю, девушка Маша? – сказал Антон.
– А вы откуда знаете? – глупо спросила я.
– От верблюда Никиты, – счастливо заулыбался Антон, – можно я вас поцелую?
– Эй, поосторожней, – предупредил Никита, обнимая меня за плечи, – это моя женщина и попрошу держаться от нее на расстоянии.
– Вот так всегда, – обиделся Антон, – опять я опоздал. Почему-то все прекрасные женщины уже заняты Никитой, а я, как сиротина, всегда один-одинешенек.
– Не прибедняйся, – усмехнулся Никита, вытаскивая из багажника сумки.
– Ну да, я такой, – легко согласился Антон, – последний бабник на планете. Бабник в самом хорошем смысле этого слова. Люблю женщин до потери сознания. А в наше время тотального педерастизма это не самой большой недостаток. Я не шокировал вас, Машенька?
– Что вы, – засмеялась я, – нисколько.
– Верь ему, Маша, – сказал Никита. – Это такой грозный сердцеед, что я даже боюсь ночевать в его доме. Проснусь утром, а он уже тебя соблазнил.
– Не соблазню, не бойся, – успокоил Антон. – Я соблазняю только тех женщин, у которых на лбу написано простое русское слово из пяти букв.
– Правда? – удивилась я. – А что тогда у меня на лбу написано?
– А у вас, Машенька, на лбу написано «Никита». Ясно и понятно. Бегущей строкой. Ни с чем не спутаешь.
– Никита, посмотри на меня, ты видишь что-нибудь? – Я не могла удержаться, чтобы не потереть лоб.
– Я лично ничего не вижу, – спокойно ответил Никита.
– Молодой еще, – сказал Антон, – глупый. Посмотри внимательней, она же светится вся изнутри, как лампочка.
– Мань – ты лампочка, – засмеялся Никита, – я теперь на электричестве экономить буду. Маня придет, можно все отключать. И так светло. Маня-лампочка дает тепло и свет.
– Не позволяйте этому оболтусу называть вас Маней, – рассердился Антон.
– Почему? – опешила я.
– Потому что Маня – это какое-то кошачье имя.
– Не кошачье, а рыбье, – встрял Никита. – Я теперь тоже зверолюб. У меня дома есть рыба, и зовут ее Маня.
– Идиот! – обругал друга Антон. – Кто же рыбу именем любимой женщины называет?
– А что тут такого? – не понял Никита.
– Ну если тебе даже это надо объяснять, то я просто не знаю... Как вы его терпите, Машенька?
– Обыкновенно, – отозвалась я. – Я ведь тоже зверолюб. Люблю рыб, кошек и особенно котов.
– Правда? – обрадовался Антон. – Это хорошо. Значит, мы с вами одной крови. Я тоже обожаю кошек и котов.
– У меня даже дома есть кот Беня.
– Беня, потому что Крик? Это из Бабеля?
– Точно, Бенециант Крик.
– Здорово. А у меня два кота. Вернее, кошка – Мышь и кот – Подсолнух.
– Как странно, – воскликнула я, – кошка и она же мышь?
– Просто она серая, как мышь. Я подобрал ее позапрошлой зимой. Она кашляла под дверью, как ребенок. Я потом ее месяц молоком с медом отпаивал. Думал, не выживет. А она не только выжила, но и еще Подсолнуха мне родила. Вы его увидите, он такой же рыжий, как и я. Я своего рода его крестный отец.
– Подсолнух – это как у Ван Гога?
– Точно, – засмеялся Антон.
– Ну, спелись, – проворчал Никита. – А кормить нас в этом доме собираются?
– А то как же, – спохватился Антон, – я уже и самовар поставил, мясо в духовке стынет... Идемте в дом.
Дом изнутри оказался больше, чем это представлялось снаружи. Большая гостиная, она же мастерская, она же кухня, была светлой и просторной. Потолок высокий, метра четыре. Второй этаж нависает балконом, и на него ведут две боковые лестницы. По стенам всюду картины.
– Поднимайтесь наверх, там две спальни, выбирайте любую, я все равно сплю внизу, – сказал Антон.
– Тогда мы твою займем, – обрадовался Никита. – Маня, ты сейчас удивишься, там такая кровать...
Кровать действительно была необыкновенная. Тяжелая, дубовая, явно антикварная, с резными шишечками и башенками и такая высокая, что, казалось, забраться на нее можно было только с помощью лестницы.
– Ни фига себе, – остолбенела я. – И как ее только сюда втащили?
– А ее сначала втащили, а потом стены делать начали.
– Здорово! – Я, подпрыгнув, с размаху плюхнулась на покрывало.
Никита, пролетев мимо ласточкой, приземлился рядом.
– Вот мы и дома, – сказал он. – Хочешь такой дом, Мань?
– Очень!
– Представь, – мечтательно заговорил Никита, – мы с тобой, наши многочисленные дети, твой кот, моя рыба... Собаки, лошади, куры, кабаны...
– Кабаны-то зачем?
– А как же, Мань? Я мясо люблю. Мы сначала будем выращивать кабанов, а потом будем их лопать.
– И тебе их не будет жалко?
– Конечно, будет. Все-таки члены семьи. Но голод, как говорится, не тетка.
– А кур мы тоже будем лопать?
– А кур мы пустим на яйца. Я просыпаюсь, а ты мне завтрак на подносе, а там яйца всмятку, шесть штук, и желтки у всех оранжевые. Красотища!
– А дети как же?
– А детей у нас, Мань, будет много. Две девочки и два мальчика.
– Зачем столько?
– Чтоб были.
– Это что же, мне каждый год рожать прикажешь?
– Ну, хотя бы через год по штуке.
– Никита, я же толстая стану, грудь по колено отсосется. Ты меня любить перестанешь.
– Не перестану. Я буду ползать по тебе и удивляться, неужели это все мое?
– Га д какой! – закричала я и, схватив подушку, стала лупить его по чему попало.
Никита не растерялся и тоже схватил подушку, но не стал ею размахивать, а просто прикрывался как щитом, гася мои удары.
Мы носились по комнате и орали как сумасшедшие. Снизу что-то кричал Антон.
Никита загнал меня в угол между окном и комодом и прижал подушкой к стене. Я не могла и рукой пошевелить. Мы стояли друг против друга, тяжело дышали и улыбались.
– Машка, – сказал Никита, – ты такая красивая.
Я покраснела до кончиков ушей и опустила глаза.
– Машка, я опять тебя хочу.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас и прямо здесь, у стены.
– Ты что, с ума сошел?
– Машка, не перечь мне. Я этого не люблю.
– Отпусти меня, – стала вырываться я.
– Просто стой на месте, – Никита задышал мне куда-то в ухо, – я сам все сделаю.
Не надо было ему это говорить. У меня все поплыло перед глазами, и я стала мягкая, словно пластилин. Подушка выпала из рук, и они сами потянулись к молнии на его джинсах.
Никита опирался о стену, и я уткнулась губами куда-то ему в шею. От него пахло горячо и влажно. Я вдохнула в себя этот запах изо всех сил и почти потеряла сознание.
Следующая неделя пролетела незаметно. Наступила пятница, и вечером мы с Никитой собрались ехать за город, в гости к его другу.
Никита позвонил мне в середине дня и предупредил, чтобы я не строила никаких самостоятельных планов и ждала его после работы дома.
Он приехал часам к семи вечера, таща в обеих руках сумки с продуктами.
– Ты еще не готова? – удивился он.
– А как, собственно, я должна быть готова? – спросила я.
– Джинсы, кроссовки, вечернее платье в авоську – и быстро на выход.
– А вечернее платье зачем?
– Маня, не нервируй меня, мы опаздываем!
– Никита, а платье-то зачем? – Я стояла с растопыренными руками и моргала глазами как кукла.
– Маня! Какое, к черту, платье, ты в своем уме? – Никита потряс меня за плечи и поцеловал в лоб. – Шучу я так. Быстро собирайся.
Я пошла в спальню, нарыла в шкафу джинсы, майку, свитер и все это на себя проворно натянула.
– Никита, я готова! – радостно проорала я и выскочила из спальни.
Никита сидел в кресле и с кем-то разговаривал по телефону. При моем появлении он попробовал свернуть разговор и уже даже попрощался, но собеседник на другом конце провода не отпускал его, и Никита раздраженно и нетерпеливо барабанил пальцами по столу и качал головой.
– Хорошо... Да... Пожалуйста... Но нам с Маней пора бежать, – сказал он, как будто извиняясь, и, еще раз попрощавшись, отключил телефон.
– Кто это был? – услышав свое имя, спросила я.
– Да так, неважно, – уклончиво ответил Никита.
– Она меня знает?
– Знает, – кивнул Никита и спохватился: – А почему ты решила, что это женщина?
– Почувствовала.
– Ну, ты даешь! – восхитился Никита. – Да Юлька это. По делу.
– Уже Юлька, а не Юлия Васильевна?
– Ну, какая разница, Маш?
– Ну, хорошо, только почему ты мне сразу не сказал?
– Просто не хотел вдаваться в подробности.
– И это правильно. Зачем мне ваши подробности?
– Машка! Ты что ревнуешь? – удивился Никита.
– Вот еще!
– Ревнуешь-ревнуешь, – обрадовался он.
– Ну и ревную. Что, права не имею?
– Имеешь. Самое законное право. Потому что я твой мужчина, а ты моя женщина. И у нас полное равноправие. И я первый морду набью всякому, кто посягнет на мое имущество.
– Это я, что ли, твое имущество?
– Конечно! А то кто же?
– А ты, следовательно, мое имущество?
– А я – твое!
– Забавно.
– Это только звучит забавно. А на деле все очень серьезно.
– Имущество – это от слова отыметь? – продолжала интересоваться я.
– Машка, не цепляйся к словам, а? – взмолился Никита. – Давай уже поедем. Потом договорим, хорошо?
– Хорошо, – легко согласилась я и, взяв сумку со своими вещами, направилась к выходу.
Никита подхватил пакеты с провизией и двинулся за мной.
В Москве весна, пятница, вечер. Всюду пробки, давка, раздражение. Все хотят на природу. Глотнуть воздуха, водки, романтики. И мы вместе со всеми дружным потоком двинулись по направлению на север в леса, поля и огороды.
Добрались на удивление быстро. Дача находилась километрах в тридцати от города, недалеко от Истры. Места красивые и, как мне показалось, еще мало заселенные. Песок, сосны, небо. Заходящее солнце било мне в левый глаз, и я жмурилась от удовольствия.
В садово-огордническом товариществе «Протон» повсюду цвела сирень. Ее было так много, что чудилось, будто с неба спустилось облако и накрыло всю местность пушистым бело-розовым покрывалом.
Мы подъехали к добротному деревянному дому с голубыми наличниками и флюгером на крыше. Навстречу нам вышел Антошка. Вернее, вышел здоровый толстый мужик лет пятидесяти с рыжей бородой и усами, но он так был похож на героя детского мультика, в котором рыжий Антошка не хотел копать картошку, что я невольно заулыбалась и очень обрадовалась этому сходству.
На сердце отлегло и стало спокойней. Я не очень люблю незнакомые компании. Долго привыкаю, прихожу в себя, приноравливаюсь. А тут сразу стало ясно, что Антошка тот человек, с которым мне будет легко и просто.
– Никита! – заорал хозяин, раскрывая объятья. – Наконец-то вы приехали!
– Здорово, Антон, – приветствовал его Никита, и я ахнула от удивления.
Я не успела заранее поинтересоваться, как зовут Никитиного друга, и получается, что его имя я угадала. Хотя чему тут удивляться?
– А это, как я понимаю, девушка Маша? – сказал Антон.
– А вы откуда знаете? – глупо спросила я.
– От верблюда Никиты, – счастливо заулыбался Антон, – можно я вас поцелую?
– Эй, поосторожней, – предупредил Никита, обнимая меня за плечи, – это моя женщина и попрошу держаться от нее на расстоянии.
– Вот так всегда, – обиделся Антон, – опять я опоздал. Почему-то все прекрасные женщины уже заняты Никитой, а я, как сиротина, всегда один-одинешенек.
– Не прибедняйся, – усмехнулся Никита, вытаскивая из багажника сумки.
– Ну да, я такой, – легко согласился Антон, – последний бабник на планете. Бабник в самом хорошем смысле этого слова. Люблю женщин до потери сознания. А в наше время тотального педерастизма это не самой большой недостаток. Я не шокировал вас, Машенька?
– Что вы, – засмеялась я, – нисколько.
– Верь ему, Маша, – сказал Никита. – Это такой грозный сердцеед, что я даже боюсь ночевать в его доме. Проснусь утром, а он уже тебя соблазнил.
– Не соблазню, не бойся, – успокоил Антон. – Я соблазняю только тех женщин, у которых на лбу написано простое русское слово из пяти букв.
– Правда? – удивилась я. – А что тогда у меня на лбу написано?
– А у вас, Машенька, на лбу написано «Никита». Ясно и понятно. Бегущей строкой. Ни с чем не спутаешь.
– Никита, посмотри на меня, ты видишь что-нибудь? – Я не могла удержаться, чтобы не потереть лоб.
– Я лично ничего не вижу, – спокойно ответил Никита.
– Молодой еще, – сказал Антон, – глупый. Посмотри внимательней, она же светится вся изнутри, как лампочка.
– Мань – ты лампочка, – засмеялся Никита, – я теперь на электричестве экономить буду. Маня придет, можно все отключать. И так светло. Маня-лампочка дает тепло и свет.
– Не позволяйте этому оболтусу называть вас Маней, – рассердился Антон.
– Почему? – опешила я.
– Потому что Маня – это какое-то кошачье имя.
– Не кошачье, а рыбье, – встрял Никита. – Я теперь тоже зверолюб. У меня дома есть рыба, и зовут ее Маня.
– Идиот! – обругал друга Антон. – Кто же рыбу именем любимой женщины называет?
– А что тут такого? – не понял Никита.
– Ну если тебе даже это надо объяснять, то я просто не знаю... Как вы его терпите, Машенька?
– Обыкновенно, – отозвалась я. – Я ведь тоже зверолюб. Люблю рыб, кошек и особенно котов.
– Правда? – обрадовался Антон. – Это хорошо. Значит, мы с вами одной крови. Я тоже обожаю кошек и котов.
– У меня даже дома есть кот Беня.
– Беня, потому что Крик? Это из Бабеля?
– Точно, Бенециант Крик.
– Здорово. А у меня два кота. Вернее, кошка – Мышь и кот – Подсолнух.
– Как странно, – воскликнула я, – кошка и она же мышь?
– Просто она серая, как мышь. Я подобрал ее позапрошлой зимой. Она кашляла под дверью, как ребенок. Я потом ее месяц молоком с медом отпаивал. Думал, не выживет. А она не только выжила, но и еще Подсолнуха мне родила. Вы его увидите, он такой же рыжий, как и я. Я своего рода его крестный отец.
– Подсолнух – это как у Ван Гога?
– Точно, – засмеялся Антон.
– Ну, спелись, – проворчал Никита. – А кормить нас в этом доме собираются?
– А то как же, – спохватился Антон, – я уже и самовар поставил, мясо в духовке стынет... Идемте в дом.
Дом изнутри оказался больше, чем это представлялось снаружи. Большая гостиная, она же мастерская, она же кухня, была светлой и просторной. Потолок высокий, метра четыре. Второй этаж нависает балконом, и на него ведут две боковые лестницы. По стенам всюду картины.
– Поднимайтесь наверх, там две спальни, выбирайте любую, я все равно сплю внизу, – сказал Антон.
– Тогда мы твою займем, – обрадовался Никита. – Маня, ты сейчас удивишься, там такая кровать...
Кровать действительно была необыкновенная. Тяжелая, дубовая, явно антикварная, с резными шишечками и башенками и такая высокая, что, казалось, забраться на нее можно было только с помощью лестницы.
– Ни фига себе, – остолбенела я. – И как ее только сюда втащили?
– А ее сначала втащили, а потом стены делать начали.
– Здорово! – Я, подпрыгнув, с размаху плюхнулась на покрывало.
Никита, пролетев мимо ласточкой, приземлился рядом.
– Вот мы и дома, – сказал он. – Хочешь такой дом, Мань?
– Очень!
– Представь, – мечтательно заговорил Никита, – мы с тобой, наши многочисленные дети, твой кот, моя рыба... Собаки, лошади, куры, кабаны...
– Кабаны-то зачем?
– А как же, Мань? Я мясо люблю. Мы сначала будем выращивать кабанов, а потом будем их лопать.
– И тебе их не будет жалко?
– Конечно, будет. Все-таки члены семьи. Но голод, как говорится, не тетка.
– А кур мы тоже будем лопать?
– А кур мы пустим на яйца. Я просыпаюсь, а ты мне завтрак на подносе, а там яйца всмятку, шесть штук, и желтки у всех оранжевые. Красотища!
– А дети как же?
– А детей у нас, Мань, будет много. Две девочки и два мальчика.
– Зачем столько?
– Чтоб были.
– Это что же, мне каждый год рожать прикажешь?
– Ну, хотя бы через год по штуке.
– Никита, я же толстая стану, грудь по колено отсосется. Ты меня любить перестанешь.
– Не перестану. Я буду ползать по тебе и удивляться, неужели это все мое?
– Га д какой! – закричала я и, схватив подушку, стала лупить его по чему попало.
Никита не растерялся и тоже схватил подушку, но не стал ею размахивать, а просто прикрывался как щитом, гася мои удары.
Мы носились по комнате и орали как сумасшедшие. Снизу что-то кричал Антон.
Никита загнал меня в угол между окном и комодом и прижал подушкой к стене. Я не могла и рукой пошевелить. Мы стояли друг против друга, тяжело дышали и улыбались.
– Машка, – сказал Никита, – ты такая красивая.
Я покраснела до кончиков ушей и опустила глаза.
– Машка, я опять тебя хочу.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас и прямо здесь, у стены.
– Ты что, с ума сошел?
– Машка, не перечь мне. Я этого не люблю.
– Отпусти меня, – стала вырываться я.
– Просто стой на месте, – Никита задышал мне куда-то в ухо, – я сам все сделаю.
Не надо было ему это говорить. У меня все поплыло перед глазами, и я стала мягкая, словно пластилин. Подушка выпала из рук, и они сами потянулись к молнии на его джинсах.
Никита опирался о стену, и я уткнулась губами куда-то ему в шею. От него пахло горячо и влажно. Я вдохнула в себя этот запах изо всех сил и почти потеряла сознание.
24
Через полчаса мы спустились вниз. Антон виновато улыбался и прятал глаза. Идиотка, подумала я, как я могла, как я смела... В чужом доме, в первый же день и даже в первый час. Что ты делаешь со мной, Никита, и как это у тебя получается?
Ужинали на улице. Шел девятый час, но было светло и необыкновенно тихо. Антон промариновал мясо в апельсиновом соке и специях, и оно получилось изумительно вкусным. Я, наплевав на фигуру попросила добавки, чему Антон откровенно обрадовался.
– Люблю женщин, которые много едят, – сказал он.
– Так ведь они же все толстые, – удивилась я.
– Не толстые, а пышные, – возразил Антон. – А это совсем другое дело. Поверьте мне, Машенька, я много прожил, я знаю жизнь. Как женщина ест, так она и занимается любовью.
– По-вашему, получается, что все модели, которые питаются только цветочной росой и листиками салата, фригидны?
– Ну, разумеется!
– Ну, не скажи, – встрял Никита, – помнится в молодости... – и тут же осекся.
– Ну-ну, продолжай, – потребовала я, – что там было в твоей молодости?
Антон засмеялся тонким заливистым смехом, а Никита засунул себе в рот большой пучок кинзы и стал тщательно и методично ее прожевывать.
Антон поднял руки, с удовольствием потянулся и вдруг запел:
– Пойду ль я, выйду ль я, да, пойду ль я...
– Куда это вы собрались, Антон? – спросила я.
– Фрукты помою и вернусь.
– Давайте, я вам помогу, – предложила я.
– С удовольствием, Машенька, – сказал Антон и снова запел. – Пойдите, вымойтите...
Наверное, он хотел спеть «вымойте», и «ти» он добавил для полноты музыкальной фразы. Но на слух прозвучало: «вымой тити».
Мы хохотали так, что у меня заболело горло, а у Никиты из глаз побежали слезы.
– Ну, ты даешь старик, – всхлипывал Никита, – вот сейчас только все бросит, и сразу тити мыть.
– Прости-ти-ти, Машенька, – рыдал Антон.
Мы смеялись и не могли остановиться. Антон с Никитой покатывались, показывая друг на друга пальцами, я, скорчившись в кресле, не могла прокашляться. Казалось, что может быть глупее и неинтереснее произошедшего, но, возможно, именно это и было смешно.
Из кустов вышел рыжий громадный кот, спокойно на нас посмотрел и широко, с чувством собственного достоинства зевнул.
– Подсолнух! – простонал Антон. – И-ди-ти сюда, я вас с ним познакомлю.
Кот поднял хвост и понимающе посмотрел на хозяина, мол, я тебя и не такого видел. Потом слабо мявкнул и как-то боком, точно пикирующий бомбардировщик, стал приближаться к столу.
– Вот оно, мое сокровище, – гордо заявил Антон.
Сокровище потерлось о мои ноги и легко, с места запрыгнуло мне на колени.
– Машенька! – закричал Антон. – Это чудо какое-то! Он же никого к себе не подпускает! Он же и ко мне никого не подпускает, всех моих потенциальных жен разогнал! А к вам сам, на руки... Ты что приятель, что с тобой?
– Мяу, – сказал Подсолнух и добавил еще раз, медленнее и отчетливее, для особо тупых. – Мя-а-у.
– Вот гад, посмотрите на него, – не переставал удивляться Антон, – так бы и убил от восхищения.
Я гладила Подсолнуха по голове. Внутри кота пели какие-то тихие бархатные трубы. Солнце зашло за кусты сирени. Стало прохладно.
Мы сидели втроем и молчали. Было спокойно и радостно. Никита, растянувшись в кресле, курил, я занималась с Подсолнухом, Антон доедал так и не помытое яблоко.
– А не пора ли нам пора? – нарушил тишину Никита.
– Рано еще, Никита, – ответил Антон, – так хорошо сидим, в городе выспишься. – Потом спохватился, посмотрел на меня и добавил: – Хотя, конечно, как хотите... Маша, наверное, устала?
Я снова зарумянилась и опустила голову. Что это со мной происходит? Просто дева красная какая-то. Надо подумать об этом на досуге.
Я встала, опустила на землю Подсолнуха и вдруг явственно поняла, что действительно ужасно устала.
– Вы побудьте здесь еще, а я, пожалуй, пойду, – сказала я и застыла в нерешительности.
– Тебя проводить? – спросил Никита и встал.
– Что ты, я сама.
Антон тоже встал. Я по очереди поцеловала обоих в щеки и, поблагодарив Антона за ужин, направилась к дому.
Ужинали на улице. Шел девятый час, но было светло и необыкновенно тихо. Антон промариновал мясо в апельсиновом соке и специях, и оно получилось изумительно вкусным. Я, наплевав на фигуру попросила добавки, чему Антон откровенно обрадовался.
– Люблю женщин, которые много едят, – сказал он.
– Так ведь они же все толстые, – удивилась я.
– Не толстые, а пышные, – возразил Антон. – А это совсем другое дело. Поверьте мне, Машенька, я много прожил, я знаю жизнь. Как женщина ест, так она и занимается любовью.
– По-вашему, получается, что все модели, которые питаются только цветочной росой и листиками салата, фригидны?
– Ну, разумеется!
– Ну, не скажи, – встрял Никита, – помнится в молодости... – и тут же осекся.
– Ну-ну, продолжай, – потребовала я, – что там было в твоей молодости?
Антон засмеялся тонким заливистым смехом, а Никита засунул себе в рот большой пучок кинзы и стал тщательно и методично ее прожевывать.
Антон поднял руки, с удовольствием потянулся и вдруг запел:
– Пойду ль я, выйду ль я, да, пойду ль я...
– Куда это вы собрались, Антон? – спросила я.
– Фрукты помою и вернусь.
– Давайте, я вам помогу, – предложила я.
– С удовольствием, Машенька, – сказал Антон и снова запел. – Пойдите, вымойтите...
Наверное, он хотел спеть «вымойте», и «ти» он добавил для полноты музыкальной фразы. Но на слух прозвучало: «вымой тити».
Мы хохотали так, что у меня заболело горло, а у Никиты из глаз побежали слезы.
– Ну, ты даешь старик, – всхлипывал Никита, – вот сейчас только все бросит, и сразу тити мыть.
– Прости-ти-ти, Машенька, – рыдал Антон.
Мы смеялись и не могли остановиться. Антон с Никитой покатывались, показывая друг на друга пальцами, я, скорчившись в кресле, не могла прокашляться. Казалось, что может быть глупее и неинтереснее произошедшего, но, возможно, именно это и было смешно.
Из кустов вышел рыжий громадный кот, спокойно на нас посмотрел и широко, с чувством собственного достоинства зевнул.
– Подсолнух! – простонал Антон. – И-ди-ти сюда, я вас с ним познакомлю.
Кот поднял хвост и понимающе посмотрел на хозяина, мол, я тебя и не такого видел. Потом слабо мявкнул и как-то боком, точно пикирующий бомбардировщик, стал приближаться к столу.
– Вот оно, мое сокровище, – гордо заявил Антон.
Сокровище потерлось о мои ноги и легко, с места запрыгнуло мне на колени.
– Машенька! – закричал Антон. – Это чудо какое-то! Он же никого к себе не подпускает! Он же и ко мне никого не подпускает, всех моих потенциальных жен разогнал! А к вам сам, на руки... Ты что приятель, что с тобой?
– Мяу, – сказал Подсолнух и добавил еще раз, медленнее и отчетливее, для особо тупых. – Мя-а-у.
– Вот гад, посмотрите на него, – не переставал удивляться Антон, – так бы и убил от восхищения.
Я гладила Подсолнуха по голове. Внутри кота пели какие-то тихие бархатные трубы. Солнце зашло за кусты сирени. Стало прохладно.
Мы сидели втроем и молчали. Было спокойно и радостно. Никита, растянувшись в кресле, курил, я занималась с Подсолнухом, Антон доедал так и не помытое яблоко.
– А не пора ли нам пора? – нарушил тишину Никита.
– Рано еще, Никита, – ответил Антон, – так хорошо сидим, в городе выспишься. – Потом спохватился, посмотрел на меня и добавил: – Хотя, конечно, как хотите... Маша, наверное, устала?
Я снова зарумянилась и опустила голову. Что это со мной происходит? Просто дева красная какая-то. Надо подумать об этом на досуге.
Я встала, опустила на землю Подсолнуха и вдруг явственно поняла, что действительно ужасно устала.
– Вы побудьте здесь еще, а я, пожалуй, пойду, – сказала я и застыла в нерешительности.
– Тебя проводить? – спросил Никита и встал.
– Что ты, я сама.
Антон тоже встал. Я по очереди поцеловала обоих в щеки и, поблагодарив Антона за ужин, направилась к дому.
25
Утром я проснулась оттого, что почувствовала на себе чей-то взгляд. Я лежала с закрытыми глазами и прислушивалась. На моем плече пристроилась Никитина рука, и я всю ночь чувствовала ее тяжесть. Он посапывал куда-то мне в затылок, и мне не хотелось шевелиться и будить его.
Я осторожно приоткрыла один глаз, и мой взгляд уперся во что-то серое и пушистое. Все правильно, подумала я. Мы же в раю? Значит, я лежу на облаке. Вопрос: почему это облако шевелится и нюхает меня? Я окончательно продрала глаза и увидела перед собой кошку, как две капли воды похожую на Подсолнуха, только серую. Да это же Мышь, мать Подсолнуха, собственной персоной. Непонятно только, что она тут делает и как сюда пробралась?
Но мне уже не хотелось думать. Я снова опустила веки и попыталась заснуть. Но не тут-то было. Мышь подсунула лапу под одеяло и нагло там шарила. Нащупав что-то интересное, она вытащила это на свет божий и поднесла к своему лицу. Именно к лицу, а не к морде. Потому что взгляд ее был такой серьезный и внимательный, что я забыла, что передо мной обыкновенная кошка. С ее лапы свешивалась длинная белая нитка, видимо выдранная Мышью из простыни. Она попробовала ее на вкус, пожевала немного и разочарованно выплюнула. Потом повернулась ко мне задом и, высоко подняв хвост, продефилировала к краю кровати. Там задержалась на мгновенье, обернулась, скривила губы в улыбке и спрыгнула на пол.
Интересно, который час, подумала я и тихонько пошевелилась. Никита пробормотал что-то непонятное во сне, снял с меня руку и повернулся на другой бок.
Я уснула вчера как убитая, даже не почувствовав его возвращения. Этот момент я проспала с самой чистой совестью. А Никита не захотел меня будить. Что странно, обидно и почему-то приятно. Тихий мой, заботливый...
Теплое море лени качало меня на своих волнах. За окном орали птицы.
Длинный солнечный луч прочертил на потолке узкую ровную полоску и, преломляясь на стене, подкрался к нашей постели.
Я опустила ноги с кровати, но они так и не достигли пола. Я потянулась и, почти встав, коснулась кончиками пальцев шершавого домотканого коврика. Потом накинула шаль и, пробравшись на тонких цыпочках к окну, робко выглянула за занавеску.
За окном во всей своей майской красе бушевал старый запущенный сад. И хотя яблони уже отцвели, было светло, празднично и торжественно от зарослей белой сирени. Огромные влажные кисти под собственной тяжестью клонились к земле, а сами кусты в своей массе и однообразии напоминали буйные горные водопады.
Я немного подышала сквозь щелочку горьковатым весенним воздухом и пошла одеваться. Натянув джинсы и свитер, я кое-как пригладила волосы и, стараясь не шуметь, направилась к выходу.
Мне не хотелось будить Никиту. Наверное, он вчера поздно вернулся. Знаем мы эти мальчишечьи посиделки. Начнут за искусство, а кончат за баб. Интересное словосочетание: «кончат за баб». Вместо баб, что ли? Ну, так не интересно. И вообще, слово «кончать» мне не нравится.
Я спускалась со ступеней, всерьез подыскивая альтернативу слову «кончать». И это у меня слабо получалось.
– Доброе утро, Машенька! – неожиданно прозвучало откуда-то снизу.
– Доброе утро Антон! – автоматически ответила я. – Но где вы? Я вас не вижу.
– Идите сюда, – сказал Антон и вышел из-за мольберта.
На нем была какая-то немыслимая рубаха и такие же штаны, все перепачканные разноцветными красками.
– Не обращайте на мой внешний вид внимания, – извинился Антон, – это моя рабочая роба. Я не думал, что вы так рано встанете, и решил поработать.
– Можно мне посмотреть? – спросила я.
– Можно, только тут все еще неясно, я сам не знаю, что получится.
Перед Антоном стоял огромный загрунтованный холст с какими-то красными и лиловыми пятнами, разбросанными по всей его поверхности. Присмотревшись, я поняла, что вижу перед собой роскошный сиреневый букет. Почти такой же букет, но гораздо более блеклый, стоял недалеко от холста в сером цинковом ведре. На столике рядом с Антоном возвышался большой синий таз, доверху заваленный разноцветными тюбиками. А на краю стола лежала огромная прямоугольная палитра, на которой большими жирными кучами громоздились краски.
– Как красиво! – ахнула я.
– Правда? – Антон был доволен. – Но лучше отойти подальше и чуть правее, там лучше падает свет.
Я встала в то место, которое мне указал Антон, и снова стала разглядывать картину. Она явно была не закончена. Но в этом была ее особая прелесть. Тяжелые спелые гроздья сирени напоминали на полотне виноград. Мазки плотные, четкие, крупные. Все мощно, яростно, энергично и как-то отчетливо по-мужски.
Я молча смотрела на картину, Антон так же молча возился с красками. Я перевела взгляд на противоположную стену и принялась изучать другие холсты, которые не успела как следует увидеть вчера.
Всюду была весна. Знакомые подмосковные пейзажи поражали несвойственным им буйством красок. Сиреневый снег, фиолетовые ели, оранжевый ручей. Март яркостью красок напоминал венецианский маскарад, а апрель перемещался на карнавал в Бразилию. Все пело, плясало, кричало и упивалось жизнью и любовью.
– Я скоро закончу, и будем пить чай, – сказал Антон, орошая палитру водой из брызгалки.
– А который час? – спохватилась я. – Может быть, разбудить Никиту?
– Рано еще, пусть поспит, – ответил Антон. – Я, Машенька, счастливый, часов не наблюдаю и их в доме не держу. Но мой многолетний опыт мне подсказывает, что нет еще и семи.
– Что вы говорите? – удивилась я. – А мне казалось, что сейчас не меньше десяти. Я в городе в выходные никогда раньше десяти не встаю.
– То в городе, а мы сейчас почти в деревне. Тут совсем другое дело. Другой воздух, другая вода, другой климат, если хотите... Природа как будто сама будит вас рано. Вставай! Смотри! Радуйся! Это сама жизнь и сама любовь.
– Антон, а вы стихов не пишете? – спросила я.
– С чего вы взяли, Машенька?
– Мне так кажется. Вы разговариваете как поэт, на женщин смотрите как поэт, жизнь принимаете как поэт, и даже пишете свои картины как поэт.
– А разве поэт – это не другая профессия? Разве поэты пишут картины?
– Лермонтов писал, и Пушкин... Разве нет?
– Да, конечно, – согласился Антон. – Но живопись в их жизни не была главной. Стихи – они важнее. И это правильно.
– Почему? Разве нельзя сегодня писать картины, а завтра – стихи?
– Нельзя, – твердо сказал Антон. – Нельзя разбрасываться. Нужно быть очень сконцентрированным на деле, которое ты выбрал, чтобы достичь в нем успеха. Хотя нет, не успеха и даже не мастерства, что, впрочем, тоже важно... А чтобы достичь гармонии. Понимаете? Гармонии! Внутренней благодати...
– Неужели это возможно?
– Не знаю. Но я очень в это верю.
– И у вас получается?
– Когда пишу, думаю, что я приближаюсь к этому. Такая, знаете, радость... Ни с чем не сравнимая. А когда не пишу, очень мучаюсь, страдаю, если хотите. Мои краски – они как наркотики, с каждым днем мне надо их больше и больше. Мне кажется, что их все равно не хватит на то, что я замыслил, что бродит в моей голове, вибрирует, рвется наружу...
– Как я вам завидую, Антон, – вздохнула я, – вы так красиво говорите, что хочется вам верить. Но жизнь, она другая...
– Какая другая? В чем?
– Не все могут похвастаться тем, что нашли себя, свое собственное «я» в каком-то деле, правда?
– Правда. Но надо к этому стремиться.
– Но я всего лишь женщина, а у нас, у женщин все по-другому. Я, например, сейчас очень хочу детей. Двух мальчиков и двух девочек... И, быть может, это и будет делом моей жизни?
Я осторожно приоткрыла один глаз, и мой взгляд уперся во что-то серое и пушистое. Все правильно, подумала я. Мы же в раю? Значит, я лежу на облаке. Вопрос: почему это облако шевелится и нюхает меня? Я окончательно продрала глаза и увидела перед собой кошку, как две капли воды похожую на Подсолнуха, только серую. Да это же Мышь, мать Подсолнуха, собственной персоной. Непонятно только, что она тут делает и как сюда пробралась?
Но мне уже не хотелось думать. Я снова опустила веки и попыталась заснуть. Но не тут-то было. Мышь подсунула лапу под одеяло и нагло там шарила. Нащупав что-то интересное, она вытащила это на свет божий и поднесла к своему лицу. Именно к лицу, а не к морде. Потому что взгляд ее был такой серьезный и внимательный, что я забыла, что передо мной обыкновенная кошка. С ее лапы свешивалась длинная белая нитка, видимо выдранная Мышью из простыни. Она попробовала ее на вкус, пожевала немного и разочарованно выплюнула. Потом повернулась ко мне задом и, высоко подняв хвост, продефилировала к краю кровати. Там задержалась на мгновенье, обернулась, скривила губы в улыбке и спрыгнула на пол.
Интересно, который час, подумала я и тихонько пошевелилась. Никита пробормотал что-то непонятное во сне, снял с меня руку и повернулся на другой бок.
Я уснула вчера как убитая, даже не почувствовав его возвращения. Этот момент я проспала с самой чистой совестью. А Никита не захотел меня будить. Что странно, обидно и почему-то приятно. Тихий мой, заботливый...
Теплое море лени качало меня на своих волнах. За окном орали птицы.
Длинный солнечный луч прочертил на потолке узкую ровную полоску и, преломляясь на стене, подкрался к нашей постели.
Я опустила ноги с кровати, но они так и не достигли пола. Я потянулась и, почти встав, коснулась кончиками пальцев шершавого домотканого коврика. Потом накинула шаль и, пробравшись на тонких цыпочках к окну, робко выглянула за занавеску.
За окном во всей своей майской красе бушевал старый запущенный сад. И хотя яблони уже отцвели, было светло, празднично и торжественно от зарослей белой сирени. Огромные влажные кисти под собственной тяжестью клонились к земле, а сами кусты в своей массе и однообразии напоминали буйные горные водопады.
Я немного подышала сквозь щелочку горьковатым весенним воздухом и пошла одеваться. Натянув джинсы и свитер, я кое-как пригладила волосы и, стараясь не шуметь, направилась к выходу.
Мне не хотелось будить Никиту. Наверное, он вчера поздно вернулся. Знаем мы эти мальчишечьи посиделки. Начнут за искусство, а кончат за баб. Интересное словосочетание: «кончат за баб». Вместо баб, что ли? Ну, так не интересно. И вообще, слово «кончать» мне не нравится.
Я спускалась со ступеней, всерьез подыскивая альтернативу слову «кончать». И это у меня слабо получалось.
– Доброе утро, Машенька! – неожиданно прозвучало откуда-то снизу.
– Доброе утро Антон! – автоматически ответила я. – Но где вы? Я вас не вижу.
– Идите сюда, – сказал Антон и вышел из-за мольберта.
На нем была какая-то немыслимая рубаха и такие же штаны, все перепачканные разноцветными красками.
– Не обращайте на мой внешний вид внимания, – извинился Антон, – это моя рабочая роба. Я не думал, что вы так рано встанете, и решил поработать.
– Можно мне посмотреть? – спросила я.
– Можно, только тут все еще неясно, я сам не знаю, что получится.
Перед Антоном стоял огромный загрунтованный холст с какими-то красными и лиловыми пятнами, разбросанными по всей его поверхности. Присмотревшись, я поняла, что вижу перед собой роскошный сиреневый букет. Почти такой же букет, но гораздо более блеклый, стоял недалеко от холста в сером цинковом ведре. На столике рядом с Антоном возвышался большой синий таз, доверху заваленный разноцветными тюбиками. А на краю стола лежала огромная прямоугольная палитра, на которой большими жирными кучами громоздились краски.
– Как красиво! – ахнула я.
– Правда? – Антон был доволен. – Но лучше отойти подальше и чуть правее, там лучше падает свет.
Я встала в то место, которое мне указал Антон, и снова стала разглядывать картину. Она явно была не закончена. Но в этом была ее особая прелесть. Тяжелые спелые гроздья сирени напоминали на полотне виноград. Мазки плотные, четкие, крупные. Все мощно, яростно, энергично и как-то отчетливо по-мужски.
Я молча смотрела на картину, Антон так же молча возился с красками. Я перевела взгляд на противоположную стену и принялась изучать другие холсты, которые не успела как следует увидеть вчера.
Всюду была весна. Знакомые подмосковные пейзажи поражали несвойственным им буйством красок. Сиреневый снег, фиолетовые ели, оранжевый ручей. Март яркостью красок напоминал венецианский маскарад, а апрель перемещался на карнавал в Бразилию. Все пело, плясало, кричало и упивалось жизнью и любовью.
– Я скоро закончу, и будем пить чай, – сказал Антон, орошая палитру водой из брызгалки.
– А который час? – спохватилась я. – Может быть, разбудить Никиту?
– Рано еще, пусть поспит, – ответил Антон. – Я, Машенька, счастливый, часов не наблюдаю и их в доме не держу. Но мой многолетний опыт мне подсказывает, что нет еще и семи.
– Что вы говорите? – удивилась я. – А мне казалось, что сейчас не меньше десяти. Я в городе в выходные никогда раньше десяти не встаю.
– То в городе, а мы сейчас почти в деревне. Тут совсем другое дело. Другой воздух, другая вода, другой климат, если хотите... Природа как будто сама будит вас рано. Вставай! Смотри! Радуйся! Это сама жизнь и сама любовь.
– Антон, а вы стихов не пишете? – спросила я.
– С чего вы взяли, Машенька?
– Мне так кажется. Вы разговариваете как поэт, на женщин смотрите как поэт, жизнь принимаете как поэт, и даже пишете свои картины как поэт.
– А разве поэт – это не другая профессия? Разве поэты пишут картины?
– Лермонтов писал, и Пушкин... Разве нет?
– Да, конечно, – согласился Антон. – Но живопись в их жизни не была главной. Стихи – они важнее. И это правильно.
– Почему? Разве нельзя сегодня писать картины, а завтра – стихи?
– Нельзя, – твердо сказал Антон. – Нельзя разбрасываться. Нужно быть очень сконцентрированным на деле, которое ты выбрал, чтобы достичь в нем успеха. Хотя нет, не успеха и даже не мастерства, что, впрочем, тоже важно... А чтобы достичь гармонии. Понимаете? Гармонии! Внутренней благодати...
– Неужели это возможно?
– Не знаю. Но я очень в это верю.
– И у вас получается?
– Когда пишу, думаю, что я приближаюсь к этому. Такая, знаете, радость... Ни с чем не сравнимая. А когда не пишу, очень мучаюсь, страдаю, если хотите. Мои краски – они как наркотики, с каждым днем мне надо их больше и больше. Мне кажется, что их все равно не хватит на то, что я замыслил, что бродит в моей голове, вибрирует, рвется наружу...
– Как я вам завидую, Антон, – вздохнула я, – вы так красиво говорите, что хочется вам верить. Но жизнь, она другая...
– Какая другая? В чем?
– Не все могут похвастаться тем, что нашли себя, свое собственное «я» в каком-то деле, правда?
– Правда. Но надо к этому стремиться.
– Но я всего лишь женщина, а у нас, у женщин все по-другому. Я, например, сейчас очень хочу детей. Двух мальчиков и двух девочек... И, быть может, это и будет делом моей жизни?