Почему я стала уставать от людей? Почему физически чувствую необходимость куда-нибудь убежать, скрыться, зарыться головой в песок и никого не видеть, не слышать, не нюхать, не ощущать? Я остро чувствую нехватку моего личного, никем не нарушаемого пространства, и невозможность абсолютного обладания им бесит меня гораздо больше, чем все другие жизненные лишения. Но чтобы выжить, надо встать в общий строй и маршировать вместе со всеми навстречу лучезарному завтрашнему дню. Но я не хочу вместе со всеми! Я хочу быть хотя бы чуть-чуть, но в стороне. Чтоб голова осталась светлой и не кружилась от этой общей эйфории. Дайте мне короткую передышку. На неделю, на месяц, на год. Или лучше два. И тогда я с новыми силами, может быть, будем надеяться, и смогу...
А сейчас бы выйти на улицу, а там никого! Спуститься в метро, и там ни души. Приехать на работу – пусто! Вернуться домой и в голых стенах тихо сойти с ума. О чем ты грезишь, несчастная? Типун тебе на мозги. Живешь как старая дева с котом в обнимку и изо всех сил сама себе пытаешься доказать, что ты всю жизнь только об этом и мечтала?
А что же мне, бедненькой, остается делать? Сама себе и Бог, и царь, и, не в обиду Юльке, психоаналитик.
В Европе, говорят, пользуются большим спросом сервизы «Чай в одиночку». Один чайник, одна сахарница и одна чашка. А рядом один пистолет, одна пуля или, скажем, одна таблетка. А если все-таки не одна таблетка, то результат лучше.
Надо срочно родить себе ребенка. Может быть, мне повезет, и мы с моей девочкой будем родные не только по крови, но и по духу. А почему с девочкой? Может, это будет мальчик? А лучше, и мальчик, и девочка в одном флаконе, то есть животе. Случается же такое счастье? Двое сразу, в один день, друг за другом. Мальчик и девочка. Вова и Вава. Хорошо! Сегодня же позвоню Никите и обрадую его будущим отцовством. Должен же быть у моих детей отец?
Конечно, это бред сумасшедшей. Смотри, как говорится, выше. Таблетки разные нужны. Таблетки разные важны! Но я же не одна такая! У каждого в голове есть свои мураками. Но главное осознать свою сумасшедшинку и начать с ней бороться, то есть лечиться. Что я и делаю, периодически залезая в свое прошлое, с целью найти там ведьм, обезвредить их и начать новую светлую жизнь.
14
15
16
А сейчас бы выйти на улицу, а там никого! Спуститься в метро, и там ни души. Приехать на работу – пусто! Вернуться домой и в голых стенах тихо сойти с ума. О чем ты грезишь, несчастная? Типун тебе на мозги. Живешь как старая дева с котом в обнимку и изо всех сил сама себе пытаешься доказать, что ты всю жизнь только об этом и мечтала?
А что же мне, бедненькой, остается делать? Сама себе и Бог, и царь, и, не в обиду Юльке, психоаналитик.
В Европе, говорят, пользуются большим спросом сервизы «Чай в одиночку». Один чайник, одна сахарница и одна чашка. А рядом один пистолет, одна пуля или, скажем, одна таблетка. А если все-таки не одна таблетка, то результат лучше.
Надо срочно родить себе ребенка. Может быть, мне повезет, и мы с моей девочкой будем родные не только по крови, но и по духу. А почему с девочкой? Может, это будет мальчик? А лучше, и мальчик, и девочка в одном флаконе, то есть животе. Случается же такое счастье? Двое сразу, в один день, друг за другом. Мальчик и девочка. Вова и Вава. Хорошо! Сегодня же позвоню Никите и обрадую его будущим отцовством. Должен же быть у моих детей отец?
Конечно, это бред сумасшедшей. Смотри, как говорится, выше. Таблетки разные нужны. Таблетки разные важны! Но я же не одна такая! У каждого в голове есть свои мураками. Но главное осознать свою сумасшедшинку и начать с ней бороться, то есть лечиться. Что я и делаю, периодически залезая в свое прошлое, с целью найти там ведьм, обезвредить их и начать новую светлую жизнь.
14
– Твой Сам Самыч – душка! – промурлыкала Юлька, в ответ на мое «алло».
– Да неужели?
– Точно тебе говорю.
– Чем же он тебя так поразил?
– Ну, меня, ты понимаешь, поразить трудно. Но на безрыбье и из Сам Самыча уху можно сварить.
– Ты бы с ним поаккуратней. Это все-таки клиент Саввы Морозыча.
– Ты о нем беспокоишься или обо мне?
– О вас обоих. Как бы чего не случилось.
– Маня, ты должна меня понять как женщина женщину.
– А я тебя и предупреждаю, исходя из моего всеобъемлющего понимания.
– Нет, Маня, – возразила Юлька, – сытый голодного не разумеет.
– Ах, ты в этом смысле...
– Ну, конечно же, в этом! Каком еще?
– Мало ли...
– Маня, тебе одной могу признаться, – торжественно сказала Юлька, – в меня не вступал член человека не помню сколько столетий. И хотя техника мастурбации доведена мной до совершенства и приносит свои виртуально безвкусные плоды, жизнь нескончаемо долго и упорно не хочет казаться мне малиной.
– Красиво. Сама придумала?
– Нет! Книжек начиталась.
– Так ты еще и книжки читаешь? – восхитилась я.
– А ты что же думаешь, ты одна такая грамотная?
– Ладно, не обижайся, – успокоила ее я. – А как же твой тренер из фитнес-центра?
– С ума сошла! Разве я могла допустить его к телу. Да он ведь есть не сядет, пока все калории не посчитает. И все из какой-то бутылочки что-то мутное постоянно прихлебывает. Тоска.
– Ну, это не главное.
– А что главное?
– Чтоб человек хороший был. А когда человека так много, значит, он должно быть, хороший.
– Это он снаружи большой, прямо-таки шкаф шкафом. Но ничего хорошего нащупать в нем мне так и не удалось. Наверное, для интересующего меня органа другие тренажеры нужны.
– Ну, ты в своем репертуаре.
– А как же? Должны же быть и у меня маленькие радости, а лучше большие.
– Большие, конечно, лучше, – засмеялась я.
– А я что говорю! – обрадовалась Юлька. – Вот видишь, и у нас с тобой есть общие слабости.
– Ерунда все это, – отмахнулась я. – Как говорила моя любимая бабушка, надо жить с человеком, а не с его отдельно взятым органом.
– Тут, Мань, ты права. А то бывает, что за этим органом человека не разглядишь. А он такое дерьмо, этот человек.
Мы немного помолчали в задумчивости, а потом Юлька сказала:
– Мань, я чего, собственно, звоню. Савва Морозыч предложил мне вместо тебя продизайнировать квартиру Сам Самыча. Ты не возражаешь?
– Да на здоровье. Я и так была уверена, что совсем близко меня Савва к такому богатому заказу не подпустит.
– А я давно тебя учу. Чтобы раскрутить клиента на приличные деньги, надо уметь наступать на горло собственному вкусу. Твой вкус никого не интересует. Главное цена. А она, как правило, соответствует качеству. Чем дороже, тем вкуснее, тем лакомее.
– Ну не у всех же есть деньги.
– Деньги есть у всех. Только у одних их мало, а у других много. И наша задача обслужить каждого по его денежным способностям, учитывая его личные потребности. Сколько у клиента денег, ты заранее знать не можешь. В наше время по внешнему виду судить трудно. Можно только догадываться. А если не догадываешься, то спроси прямо, какими деньгами ты должна ограничить полет своей фантазии.
– Ну и во сколько Сам Самычу обойдется твой полет над его гнездом?
– За бешеное удовольствие надо платить бешеными деньгами.
– Скромно, но со вкусом.
– А то как же!
– Я этому никогда не научусь.
– Вот и плохо. Если не научишься, пойдешь на улицу рыбой торговать.
– Опять! Достали вы меня со своей рыбой.
– Не бойся, я с тобой. Я тебя в обиду не дам.
– Как будто тебя кто спросит.
– Это вряд ли. Но ведь и вопрос так пока не стоит.
– Пока нет. Но чего в жизни не бывает.
– Бывает и плохое, и хорошее. Но думать надо о хорошем. Сколько я тебя могу учить?
– Что ж я такая грустная?.. И как, Юль, ты меня терпишь?
– Терплю, потому что люблю. – Юлька засмеялась радостно, и не выдержав паузы, вдруг спросила: – Как, кстати, твой Никита себя чувствует?
– Понятия не имею. Я его не видела целых два дня. А ты за эти два дня уже второй раз меня о нем спрашиваешь. К чему бы это?
– К дождю, не меньше. Что ты все так болезненно воспринимаешь? Я просто спросила, из вежливости.
– Какая ты у меня воспитанная стала. Просто загляденье. Ну не виноватая я. Он меня сам выбрал.
– А я что? Я ничего. Просто интересно. Слушай, Мань, а может это любовь? Может это «амур крыльями машет»?
– Прекрати, надоело. Тебя вот тоже Сам Самыч сам выбрал. Может, это тоже любовь?
– А что? Очень может быть. Любовь с первого взгляда. Смотри, как здорово у нас с тобой получилось. Я тебе Никиту презентовала, а ты мне – Сам Самыча. Равноценный обмен. Я тебе в лице Никиты – молодость и красоту, ты мне в лице Сам Самыча – деньги и положение.
– Теперь, надеюсь, мы квиты? – поинтересовалась я.
– Теперь – да. А может, махнемся, не глядя? – предложила Юлька.
– Да уймешься ты?
– Все. Молчу, молчу, молчу. Не буду трогать своими грязными пальцами...
Я не дослушала и бросила трубку. Что ее так корежит? Что я ей сделала? Я думала, что вопрос с Никитой как открылся при первом знакомстве, так в тот же вечер и закрылся. Не в первый раз такое с нами происходит. Да и не в последний, наверное. Только раньше подобные рокировки происходили без обид. Мужик с горизонта – жизнь светлее. А тут что-то непонятное.
Телефон разрывался, но я к нему не подходила. Он ненадолго заткнулся и снова начал вопить резко и требовательно. Я не выдержала, схватила трубку и заорала:
– Не трогай меня больше ни грязными руками, ни чистыми!
– Ого! – послышался издалека веселый Никитин голос, – вот как мы умеем разговаривать!
– Никита, это ты?
– А ты ждала кого-то другого? Признавайся, кто он, несчастный мой соперник?
– Почему несчастный, а не счастливый?
– Потому что счастливым буду я, когда набью этому несчастному морду.
– Пожалей его, он хороший. Тем более, что это она.
– Кто такая? Как смела она обидеть мою Машку?
– Да Юлька это. Мы с ней обсуждали чисто профессиональные вопросы.
– Выясняли, чем барокко лучше рококо?
– Что-то вроде этого.
– И если б не я, то дружба еще могла бы победить?
– Еще победит, куда она денется. Первый раз, что ли.
– Ну ладно, – успокоился Никита, – раз так, то будь по-твоему. Знаю, веришь, ждешь, надеешься. А я тут как тут. Звоню. Ты рада?
– Несказанно.
– Ну, я так и думал. Давай поженимся?
– Чего-чего? – поперхнулась я.
– Ну не хочешь и не надо, – обрадовался Никита, – тогда давай просто так встретимся?
– Не надо так шутить, – тихо ответила я.
– А я и не шучу, – серьезно сказал Никита, – просто хочу дать тебе время на размышление, чтоб, чего доброго, ты мне не отказала.
– Ты что, мне предложение, что ли, делаешь?
– А то.
– Серьезное?
– Абсолютно серьезное предложение провести сегодняшний вечер вместе.
– Слава богу, – выдохнула я, – а то я испугалась, все ли у тебя с головой в порядке.
– Все хорошо, прекрасная, все хорошо. Так как на счет прийти ко мне в гости?
– На кофе?
– И на кофе тоже.
– Знаю я твой кофе.
– Вот и хорошо, что знаешь. Значит, согласна?
– Значит, согласна.
– Я заеду за тобой часикам к семи.
– Ну, давай.
– Тогда привет?
– Тогда привет.
Вот! Осуществляются мечты. Я еще не успела придумать, как провести сегодняшний вечер, а тут такая нечаянная радость. Конечно, я ждала, надеялась и верила. И этот подлец совершенно точно все предугадал. Я даже не успела посопротивляться как следует. Ты рада? Спрашиваешь. И этим все сказано. Раба любви. Рыба бессловесная. Рыба по имени Маня. Если честно, то я бы не прочь поменяться с рыбой по имени Маня местами. Водной Мане живется лучше, чем сухопутной. Она всегда рядом с ним. Ей не надо ждать, надеяться и верить. У нее все есть, только руку протяни. Вернее плавник или хвост. Всегда рядом, всегда вместе, около, вблизи, на расстоянии дыхания, которое нельзя увидеть, но можно почувствовать. Какое счастье.
А бывает, что таким образом и люди вместе живут. Например, муж и жена, которые одна сатана. В законном браке. Что-то он там про «поженимся» говорил? Понятно, что пошутил. Но все равно приятно. Утро на редкость плодотворное. Успела и с Юлькой поругаться, и с Никитой поговорить о радостях жизни. А вечером я просто окунусь с головой в эти радости, чтобы в качестве очевидицы рассказывать пораженной Юльке, как на самом деле выглядит малиновое великолепие жизни.
Месть моя будет страшна. Я буду ей рассказывать все долго и упорно, со всеми интимными подробностями, чтобы она сопереживала мне и завидовала. Конечно, с моей стороны это будет жестоко и несправедливо. Но не надо было нарываться и будить в рыбе зверя. Пиранья Маня будет пострашнее акулы Юльки. Зачем ей мой Никита? Это совсем не ее тип. Свободный художник. Ни денег, ни положения, ни будущего. Юлька всегда выбирала мужиков солидных и богатых, с собственным бизнесом, собственным шофером и собственной виллой на побережье теплого моря. Но такие, как правило, и женщину считают своей собственностью и норовят распоряжаться ею по своему усмотрению, в прямой зависимости от вложенного в нее капитала. Чем дороже она ему обошлась, тем выше к ней требования. Деньги должны работать. А Юлька, великая труженица, отрабатывала постельную повинность по полной программе. Все сама, все сама. Намучаешься, пока расшевелишь. Труд великий, мука непередаваемая. И мужиков этих у нее тоже было непередаваемо, в смысле всем не передаешь. Избирательно она к этому делу подходила. Деловая, ничего не скажешь. Не чета некоторым, не надо объяснять, кого я имею в виду.
Конечно, периодически Юлька линяла на сторону, чтобы вкусить тела младого, незнакомого. Но тянуло ее все больше на качков, типа последнего тренера из фитнес-центра или на совсем неопытных юнцов, которые после первой ночи любви обивали ее пороги долгие дни и недели, пока кто-нибудь из физкультурников вежливо не объяснял им в чем, собственно, дело.
Однажды, я ее спросила, а не противно так вот просто, без любви?
– А что такое любовь? – удивилась Юлька. – Объясни мне, недоразвитой. Что это такое и с чем ее едят? Почему с ней все носятся как с писаной торбой? И что в этой писаной торбе такого необыкновенного? И где очевидцы? Свидетели? Судьи? Где они, покажите их! Одни сплетни, бредни и слова. Ты, что ли, знаешь, что это такое? Или, может, твой Бородин? Не верю! Поза красивая, выдумка запоздалая, мираж обманный. Люди с закрытыми глазами шарят руками во тьме, натыкаются на таких же слепых, хватают тех, кто ближе лежит, и используют по своему усмотрению. Все! Финита вся комедия. Комедия, заметь, а не трагедия. А они убиваются и убивают себе подобных жалобами, стенаниями, ядами и другими подручными средствами. Ненавижу! Не хочу! Не буду никогда! Не заставите посвятить мою единственную и неповторимую жизнь неизвестно кому. Чтобы кто-то топтал ее, тискал, мучил и калечил. Где ты видела ее, счастливую, единственную, неповторимую, покажи мне пальчиком, махни платком на прощанье из поезда уходящего вдаль, пульни стартовым пистолетом с ее поднебесной высоты. Нетути. Не сможешь, не сумеешь, не заманишь. Не поверю, пока сама не попробую.
– Ага, попалась, – сказала я. – Все-таки хочется попробовать. А как же пробовать то, чего не может быть? Значит, все-таки она вертится? То есть существует, присутствует, имеет место быть! Значит, все не зря. Вся эта жизнь без конца и без края. В общем, принимаю тебя в членши нашего клуба с красивым названием «ХЛИБЛ».
– Что такое «ХЛИБЛ»? – полюбопытствовала Юлька. – Аббревиатура какая-то, что ли?
– Конечно. Тайна века. Но тебе я ее открою, всю без остатка. Слушай внимательно и запоминай! Хочу Любить И Быть Любимой, короче «ХЛИБЛ».
– Пошла бы ты, Маня, в Холодную Удмуртскую Йошкар-Олу.
– Чего я там не видела, в твоей Йошкар-Оле? И ты вообще уверена, что это находится в Удмуртии, а не в Танзании, например?
– Маня, ты меня не поняла. Повторяю по буквам. Пошла ты, Маня, на...
– Все-все-все, можешь не продолжать. Я все поняла.
– Не нервируй меня, Маня. Ничего не хочу ни слышать, ни знать, ни тем более становиться членом вашего клуба. Как-нибудь без меня. Я еще этого не достойна, не дозрела, не свалилась яблоком под ноги судьбы. Я подожду, а при случае возьму эти ноги судьбы в свои руки. И тогда она у меня попляшет под мою дудку.
– И это правильно, Юль. В жизни все надо попробовать. Даже любовь. Правда, говорят, не всем это дано. Это, говорят, как талант или деньги. Или есть, или нет.
– Это что, я, по-твоему, не талантливая? Бездарь стоеросовая? Чурка неотесанная?
– Что ты, Юль, я совсем не это имела в виду.
– Я тебе еще докажу, на что я способна.
– Не сомневаюсь.
– Ты мне еще завидовать будешь.
– И это будет здорово.
– Вот и заткнись.
– Вот и хорошо.
– Да неужели?
– Точно тебе говорю.
– Чем же он тебя так поразил?
– Ну, меня, ты понимаешь, поразить трудно. Но на безрыбье и из Сам Самыча уху можно сварить.
– Ты бы с ним поаккуратней. Это все-таки клиент Саввы Морозыча.
– Ты о нем беспокоишься или обо мне?
– О вас обоих. Как бы чего не случилось.
– Маня, ты должна меня понять как женщина женщину.
– А я тебя и предупреждаю, исходя из моего всеобъемлющего понимания.
– Нет, Маня, – возразила Юлька, – сытый голодного не разумеет.
– Ах, ты в этом смысле...
– Ну, конечно же, в этом! Каком еще?
– Мало ли...
– Маня, тебе одной могу признаться, – торжественно сказала Юлька, – в меня не вступал член человека не помню сколько столетий. И хотя техника мастурбации доведена мной до совершенства и приносит свои виртуально безвкусные плоды, жизнь нескончаемо долго и упорно не хочет казаться мне малиной.
– Красиво. Сама придумала?
– Нет! Книжек начиталась.
– Так ты еще и книжки читаешь? – восхитилась я.
– А ты что же думаешь, ты одна такая грамотная?
– Ладно, не обижайся, – успокоила ее я. – А как же твой тренер из фитнес-центра?
– С ума сошла! Разве я могла допустить его к телу. Да он ведь есть не сядет, пока все калории не посчитает. И все из какой-то бутылочки что-то мутное постоянно прихлебывает. Тоска.
– Ну, это не главное.
– А что главное?
– Чтоб человек хороший был. А когда человека так много, значит, он должно быть, хороший.
– Это он снаружи большой, прямо-таки шкаф шкафом. Но ничего хорошего нащупать в нем мне так и не удалось. Наверное, для интересующего меня органа другие тренажеры нужны.
– Ну, ты в своем репертуаре.
– А как же? Должны же быть и у меня маленькие радости, а лучше большие.
– Большие, конечно, лучше, – засмеялась я.
– А я что говорю! – обрадовалась Юлька. – Вот видишь, и у нас с тобой есть общие слабости.
– Ерунда все это, – отмахнулась я. – Как говорила моя любимая бабушка, надо жить с человеком, а не с его отдельно взятым органом.
– Тут, Мань, ты права. А то бывает, что за этим органом человека не разглядишь. А он такое дерьмо, этот человек.
Мы немного помолчали в задумчивости, а потом Юлька сказала:
– Мань, я чего, собственно, звоню. Савва Морозыч предложил мне вместо тебя продизайнировать квартиру Сам Самыча. Ты не возражаешь?
– Да на здоровье. Я и так была уверена, что совсем близко меня Савва к такому богатому заказу не подпустит.
– А я давно тебя учу. Чтобы раскрутить клиента на приличные деньги, надо уметь наступать на горло собственному вкусу. Твой вкус никого не интересует. Главное цена. А она, как правило, соответствует качеству. Чем дороже, тем вкуснее, тем лакомее.
– Ну не у всех же есть деньги.
– Деньги есть у всех. Только у одних их мало, а у других много. И наша задача обслужить каждого по его денежным способностям, учитывая его личные потребности. Сколько у клиента денег, ты заранее знать не можешь. В наше время по внешнему виду судить трудно. Можно только догадываться. А если не догадываешься, то спроси прямо, какими деньгами ты должна ограничить полет своей фантазии.
– Ну и во сколько Сам Самычу обойдется твой полет над его гнездом?
– За бешеное удовольствие надо платить бешеными деньгами.
– Скромно, но со вкусом.
– А то как же!
– Я этому никогда не научусь.
– Вот и плохо. Если не научишься, пойдешь на улицу рыбой торговать.
– Опять! Достали вы меня со своей рыбой.
– Не бойся, я с тобой. Я тебя в обиду не дам.
– Как будто тебя кто спросит.
– Это вряд ли. Но ведь и вопрос так пока не стоит.
– Пока нет. Но чего в жизни не бывает.
– Бывает и плохое, и хорошее. Но думать надо о хорошем. Сколько я тебя могу учить?
– Что ж я такая грустная?.. И как, Юль, ты меня терпишь?
– Терплю, потому что люблю. – Юлька засмеялась радостно, и не выдержав паузы, вдруг спросила: – Как, кстати, твой Никита себя чувствует?
– Понятия не имею. Я его не видела целых два дня. А ты за эти два дня уже второй раз меня о нем спрашиваешь. К чему бы это?
– К дождю, не меньше. Что ты все так болезненно воспринимаешь? Я просто спросила, из вежливости.
– Какая ты у меня воспитанная стала. Просто загляденье. Ну не виноватая я. Он меня сам выбрал.
– А я что? Я ничего. Просто интересно. Слушай, Мань, а может это любовь? Может это «амур крыльями машет»?
– Прекрати, надоело. Тебя вот тоже Сам Самыч сам выбрал. Может, это тоже любовь?
– А что? Очень может быть. Любовь с первого взгляда. Смотри, как здорово у нас с тобой получилось. Я тебе Никиту презентовала, а ты мне – Сам Самыча. Равноценный обмен. Я тебе в лице Никиты – молодость и красоту, ты мне в лице Сам Самыча – деньги и положение.
– Теперь, надеюсь, мы квиты? – поинтересовалась я.
– Теперь – да. А может, махнемся, не глядя? – предложила Юлька.
– Да уймешься ты?
– Все. Молчу, молчу, молчу. Не буду трогать своими грязными пальцами...
Я не дослушала и бросила трубку. Что ее так корежит? Что я ей сделала? Я думала, что вопрос с Никитой как открылся при первом знакомстве, так в тот же вечер и закрылся. Не в первый раз такое с нами происходит. Да и не в последний, наверное. Только раньше подобные рокировки происходили без обид. Мужик с горизонта – жизнь светлее. А тут что-то непонятное.
Телефон разрывался, но я к нему не подходила. Он ненадолго заткнулся и снова начал вопить резко и требовательно. Я не выдержала, схватила трубку и заорала:
– Не трогай меня больше ни грязными руками, ни чистыми!
– Ого! – послышался издалека веселый Никитин голос, – вот как мы умеем разговаривать!
– Никита, это ты?
– А ты ждала кого-то другого? Признавайся, кто он, несчастный мой соперник?
– Почему несчастный, а не счастливый?
– Потому что счастливым буду я, когда набью этому несчастному морду.
– Пожалей его, он хороший. Тем более, что это она.
– Кто такая? Как смела она обидеть мою Машку?
– Да Юлька это. Мы с ней обсуждали чисто профессиональные вопросы.
– Выясняли, чем барокко лучше рококо?
– Что-то вроде этого.
– И если б не я, то дружба еще могла бы победить?
– Еще победит, куда она денется. Первый раз, что ли.
– Ну ладно, – успокоился Никита, – раз так, то будь по-твоему. Знаю, веришь, ждешь, надеешься. А я тут как тут. Звоню. Ты рада?
– Несказанно.
– Ну, я так и думал. Давай поженимся?
– Чего-чего? – поперхнулась я.
– Ну не хочешь и не надо, – обрадовался Никита, – тогда давай просто так встретимся?
– Не надо так шутить, – тихо ответила я.
– А я и не шучу, – серьезно сказал Никита, – просто хочу дать тебе время на размышление, чтоб, чего доброго, ты мне не отказала.
– Ты что, мне предложение, что ли, делаешь?
– А то.
– Серьезное?
– Абсолютно серьезное предложение провести сегодняшний вечер вместе.
– Слава богу, – выдохнула я, – а то я испугалась, все ли у тебя с головой в порядке.
– Все хорошо, прекрасная, все хорошо. Так как на счет прийти ко мне в гости?
– На кофе?
– И на кофе тоже.
– Знаю я твой кофе.
– Вот и хорошо, что знаешь. Значит, согласна?
– Значит, согласна.
– Я заеду за тобой часикам к семи.
– Ну, давай.
– Тогда привет?
– Тогда привет.
Вот! Осуществляются мечты. Я еще не успела придумать, как провести сегодняшний вечер, а тут такая нечаянная радость. Конечно, я ждала, надеялась и верила. И этот подлец совершенно точно все предугадал. Я даже не успела посопротивляться как следует. Ты рада? Спрашиваешь. И этим все сказано. Раба любви. Рыба бессловесная. Рыба по имени Маня. Если честно, то я бы не прочь поменяться с рыбой по имени Маня местами. Водной Мане живется лучше, чем сухопутной. Она всегда рядом с ним. Ей не надо ждать, надеяться и верить. У нее все есть, только руку протяни. Вернее плавник или хвост. Всегда рядом, всегда вместе, около, вблизи, на расстоянии дыхания, которое нельзя увидеть, но можно почувствовать. Какое счастье.
А бывает, что таким образом и люди вместе живут. Например, муж и жена, которые одна сатана. В законном браке. Что-то он там про «поженимся» говорил? Понятно, что пошутил. Но все равно приятно. Утро на редкость плодотворное. Успела и с Юлькой поругаться, и с Никитой поговорить о радостях жизни. А вечером я просто окунусь с головой в эти радости, чтобы в качестве очевидицы рассказывать пораженной Юльке, как на самом деле выглядит малиновое великолепие жизни.
Месть моя будет страшна. Я буду ей рассказывать все долго и упорно, со всеми интимными подробностями, чтобы она сопереживала мне и завидовала. Конечно, с моей стороны это будет жестоко и несправедливо. Но не надо было нарываться и будить в рыбе зверя. Пиранья Маня будет пострашнее акулы Юльки. Зачем ей мой Никита? Это совсем не ее тип. Свободный художник. Ни денег, ни положения, ни будущего. Юлька всегда выбирала мужиков солидных и богатых, с собственным бизнесом, собственным шофером и собственной виллой на побережье теплого моря. Но такие, как правило, и женщину считают своей собственностью и норовят распоряжаться ею по своему усмотрению, в прямой зависимости от вложенного в нее капитала. Чем дороже она ему обошлась, тем выше к ней требования. Деньги должны работать. А Юлька, великая труженица, отрабатывала постельную повинность по полной программе. Все сама, все сама. Намучаешься, пока расшевелишь. Труд великий, мука непередаваемая. И мужиков этих у нее тоже было непередаваемо, в смысле всем не передаешь. Избирательно она к этому делу подходила. Деловая, ничего не скажешь. Не чета некоторым, не надо объяснять, кого я имею в виду.
Конечно, периодически Юлька линяла на сторону, чтобы вкусить тела младого, незнакомого. Но тянуло ее все больше на качков, типа последнего тренера из фитнес-центра или на совсем неопытных юнцов, которые после первой ночи любви обивали ее пороги долгие дни и недели, пока кто-нибудь из физкультурников вежливо не объяснял им в чем, собственно, дело.
Однажды, я ее спросила, а не противно так вот просто, без любви?
– А что такое любовь? – удивилась Юлька. – Объясни мне, недоразвитой. Что это такое и с чем ее едят? Почему с ней все носятся как с писаной торбой? И что в этой писаной торбе такого необыкновенного? И где очевидцы? Свидетели? Судьи? Где они, покажите их! Одни сплетни, бредни и слова. Ты, что ли, знаешь, что это такое? Или, может, твой Бородин? Не верю! Поза красивая, выдумка запоздалая, мираж обманный. Люди с закрытыми глазами шарят руками во тьме, натыкаются на таких же слепых, хватают тех, кто ближе лежит, и используют по своему усмотрению. Все! Финита вся комедия. Комедия, заметь, а не трагедия. А они убиваются и убивают себе подобных жалобами, стенаниями, ядами и другими подручными средствами. Ненавижу! Не хочу! Не буду никогда! Не заставите посвятить мою единственную и неповторимую жизнь неизвестно кому. Чтобы кто-то топтал ее, тискал, мучил и калечил. Где ты видела ее, счастливую, единственную, неповторимую, покажи мне пальчиком, махни платком на прощанье из поезда уходящего вдаль, пульни стартовым пистолетом с ее поднебесной высоты. Нетути. Не сможешь, не сумеешь, не заманишь. Не поверю, пока сама не попробую.
– Ага, попалась, – сказала я. – Все-таки хочется попробовать. А как же пробовать то, чего не может быть? Значит, все-таки она вертится? То есть существует, присутствует, имеет место быть! Значит, все не зря. Вся эта жизнь без конца и без края. В общем, принимаю тебя в членши нашего клуба с красивым названием «ХЛИБЛ».
– Что такое «ХЛИБЛ»? – полюбопытствовала Юлька. – Аббревиатура какая-то, что ли?
– Конечно. Тайна века. Но тебе я ее открою, всю без остатка. Слушай внимательно и запоминай! Хочу Любить И Быть Любимой, короче «ХЛИБЛ».
– Пошла бы ты, Маня, в Холодную Удмуртскую Йошкар-Олу.
– Чего я там не видела, в твоей Йошкар-Оле? И ты вообще уверена, что это находится в Удмуртии, а не в Танзании, например?
– Маня, ты меня не поняла. Повторяю по буквам. Пошла ты, Маня, на...
– Все-все-все, можешь не продолжать. Я все поняла.
– Не нервируй меня, Маня. Ничего не хочу ни слышать, ни знать, ни тем более становиться членом вашего клуба. Как-нибудь без меня. Я еще этого не достойна, не дозрела, не свалилась яблоком под ноги судьбы. Я подожду, а при случае возьму эти ноги судьбы в свои руки. И тогда она у меня попляшет под мою дудку.
– И это правильно, Юль. В жизни все надо попробовать. Даже любовь. Правда, говорят, не всем это дано. Это, говорят, как талант или деньги. Или есть, или нет.
– Это что, я, по-твоему, не талантливая? Бездарь стоеросовая? Чурка неотесанная?
– Что ты, Юль, я совсем не это имела в виду.
– Я тебе еще докажу, на что я способна.
– Не сомневаюсь.
– Ты мне еще завидовать будешь.
– И это будет здорово.
– Вот и заткнись.
– Вот и хорошо.
15
Никита подъехал чуть раньше семи. Я собиралась и все время выглядывала в окно. С моего пятнадцатого этажа был хорошо виден его красный «пассат». Никита вышел из машины, держа обеими руками объемный бумажный сверток. Что бы это могло быть, подумала я, и заметалась по комнате, убирая разбросанные по дому вещи. Привести себя в порядок я уже успела, но вокруг лежащая территория напоминала последствия веселого весеннего урагана. Смятые и скомканные разноцветные тряпочки лежали в самых неподходящих местах. Я сгребла их в одну кучу и засунула в шкаф. Тут же прозвенел звонок, и я побежала открывать дверь.
Никита стоял на пороге, прижимая к себе что-то завернутое в красивую оберточную бумагу.
– Здравствуйте, Маша, – строго сказал он и, склонив голову набок, трижды сурово подняв и опустив брови, неожиданно улыбнулся.
Я вылетела в коридор и бросилась ему на шею.
– Здравствуй, Никита, я так по тебе соскучилась, – завопила я.
Юлька за такое приветствие поставила бы мне твердую бескомпромиссную единицу. Но мне было не до Юльки.
Никита, видимо, тоже растерялся. Но ему ничего не оставалось делать, как схватить меня в охапку и прижать к себе. Содержимое его пакета тут же вывалилось на пол. Я посмотрела вниз и увидела разлетающиеся в разные стороны длинные весенние огурцы. Их было штук, наверное, тридцать, спелых и колючих, а на макушке у каждого красовался роскошный желтый цветок.
– Что ты наделала, глупая! – закричал Никита. – Я составлял тебе этот букет весь день, огурчик к огурчику, листик к листику, цветочек к цветочку... Было так красиво.
– Никита, ты с ума сошел, – засмеялась я, – твой букет ни в одну мою вазу не поместится.
– Тогда мы его просто сожрем. Видишь, какой я хозяйственный.
Мы ползали по полу, собирали огурцы и хохотали. Рук не хватало, Никита снял свою куртку, и мы стали складывать огурцы в нее.
– Ну, кажется, все, – сказал он с облегчением, – где крошить прикажете?
– Идем на кухню, – предложила я.
– Кто бы сомневался, – снова засмеялся Никита.
На кухне, к счастью, у меня всегда идеальный порядок. Бабушкина наука не пропала даром. У девушки все должно скрипеть от чистоты – и лицо, и одежда, и посуда. Спасибо, бабуля, за все.
Никита вывалил огурцы в раковину и принялся их мыть.
– А ты чего стоишь, ничего не делаешь? – прикрикнул он. – У тебя яйца хоть есть?
– Хоть есть.
– А кофе?
– И кофе.
– В зернах или растворимый?
– Растворимый, – виновато ответила я.
– Ну, я так и знал. Ничего нельзя доверить.
– Никита, но я не умею варить кофе, у меня из него всегда какая-то бурда получается.
– Ничего, будем жить вместе, я тебя всему научу.
– А мы будем жить вместе?
– А разве нет? – удивился Никита.
Я ничего не ответила и засуетилась.
– Куда эти яйца дурацкие запропастились?
– Дай мне посудину какую-нибудь, чтобы все это дело сложить.
– А цветы ты куда дел? – спросила я.
– Тут они, в раковине лежат.
– Давай их положим на плоское блюдо, зальем красиво водой, и у нас получится заросший желтыми лилиями колхозный пруд.
– Почему колхозный-то, а не дворцовый, например?
– Так ведь огурцы же.
– А-а-а, понятно.
И мы снова засмеялись.
Странное дело, подумала я, мы все время смеемся. Я всегда считала себя довольно скучной особой. Флегмой нераскачанной. А с Никитой мне почти всегда смешно. Нельзя столько смеяться, а то скоро плакать придется. Закон компенсации в действии. Но этот закон работает только на строго отведенной территории, в пределах Российской Федерации и ее бывших колоний. Почему-то Америка, в которой все всегда улыбаются, живет и радуется и процветает всем назло. А может быть, они улыбаются не всегда искренне, больше автоматически, и бед у них не меньше, чем у нас?
Я включила плиту и поставила на нее сковородку.
– А лук у тебя есть? – закончил с огурцами Никита.
– Не знаю, надо посмотреть.
– Какая ты бесхозная.
– Бесхозная – это никому не нужная, что ли?
– Нехозяйственная, я хотел сказать. А как сказал поэт, «домашний уют на кухне куют».
– Я-то думала, совсем в другом месте.
– А про другое место во второй серии. Вторая серия называется «Домашний уют в постели куют».
– А как называется третья серия?
– Поэт пока еще не придумал. Но ковать можно и в машине на заднем сиденье, и в подъезде, прислонившись к батарее, и в чистом поле среди васильков, ну и так далее... Я так думаю.
– И много ты наковал?
– Насчет уюта не знаю. Но сын у меня получился классный. А еще мне дочку надо.
– Зачем?
– Как зачем? – вытаращил глаза Никита. – Чтоб была. И как поется в популярной песне, «и пока силен мой молот – наковальня звонко плачет».
Я нашла лук и протянула его Никите.
– Мне не надо, – отказался он. – Теперь ты его мелко-мелко режешь и кладешь на сковородку.
– Почему я режу, а не ты? Я же уревусь вся, а у меня глаза накрашенные.
– Ладно, так и быть. Тогда ты взбиваешь яйца.
– Как ты угадал? Взбивать яйца – мое любимое занятие.
– Чувствуешь, какая у нас с тобой во всем гармония, – обрадовался Никита, – просто загляденье.
Я взбила яйца и стала смотреть, как Никита режет лук. Все-таки в том, как мужчина это делает, есть что-то завораживающее. Весь процесс приготовления пищи превращается в некий эротический ритуал, необычный, захватывающий и очень красивый. Сильные мужские руки летают над столом, как две большие птицы, и хочется, чтобы это зрелище было бесконечным и ни на минуту не прекращалось. Никита управлялся с ножом как профессиональный повар, и я не могла оторвать от него глаз.
– Ё-ё-ё, – закричал он, – дай скорее полотенце, чтобы смахнуть скупую мужскую слезу.
Я очнулась, схватила полотенце и дала его Никите.
– Что бы я без тебя делал, не представляю, – сказал он и, встав на колени, уткнулся в мой живот.
– Это я не представляю, что бы я без тебя делала.
Я взяла его голову в ладони и тоже опустилась перед ним на колени. Мы стояли так, тесно прижавшись друг к другу. Лук на сковородке предательски шкворчал. Не обращая на него внимания, мы стали быстро и слаженно раздеваться, а потом я опять куда-то провалилась, и опомнилась только тогда, когда над моей головой повисло черное безобразно воняющее облако.
Оказывается, в этот вечер мы должны были пойти в кино. Но кина не получилось, кинщик нас не дождался, а Никита остался у меня до утра.
Никита стоял на пороге, прижимая к себе что-то завернутое в красивую оберточную бумагу.
– Здравствуйте, Маша, – строго сказал он и, склонив голову набок, трижды сурово подняв и опустив брови, неожиданно улыбнулся.
Я вылетела в коридор и бросилась ему на шею.
– Здравствуй, Никита, я так по тебе соскучилась, – завопила я.
Юлька за такое приветствие поставила бы мне твердую бескомпромиссную единицу. Но мне было не до Юльки.
Никита, видимо, тоже растерялся. Но ему ничего не оставалось делать, как схватить меня в охапку и прижать к себе. Содержимое его пакета тут же вывалилось на пол. Я посмотрела вниз и увидела разлетающиеся в разные стороны длинные весенние огурцы. Их было штук, наверное, тридцать, спелых и колючих, а на макушке у каждого красовался роскошный желтый цветок.
– Что ты наделала, глупая! – закричал Никита. – Я составлял тебе этот букет весь день, огурчик к огурчику, листик к листику, цветочек к цветочку... Было так красиво.
– Никита, ты с ума сошел, – засмеялась я, – твой букет ни в одну мою вазу не поместится.
– Тогда мы его просто сожрем. Видишь, какой я хозяйственный.
Мы ползали по полу, собирали огурцы и хохотали. Рук не хватало, Никита снял свою куртку, и мы стали складывать огурцы в нее.
– Ну, кажется, все, – сказал он с облегчением, – где крошить прикажете?
– Идем на кухню, – предложила я.
– Кто бы сомневался, – снова засмеялся Никита.
На кухне, к счастью, у меня всегда идеальный порядок. Бабушкина наука не пропала даром. У девушки все должно скрипеть от чистоты – и лицо, и одежда, и посуда. Спасибо, бабуля, за все.
Никита вывалил огурцы в раковину и принялся их мыть.
– А ты чего стоишь, ничего не делаешь? – прикрикнул он. – У тебя яйца хоть есть?
– Хоть есть.
– А кофе?
– И кофе.
– В зернах или растворимый?
– Растворимый, – виновато ответила я.
– Ну, я так и знал. Ничего нельзя доверить.
– Никита, но я не умею варить кофе, у меня из него всегда какая-то бурда получается.
– Ничего, будем жить вместе, я тебя всему научу.
– А мы будем жить вместе?
– А разве нет? – удивился Никита.
Я ничего не ответила и засуетилась.
– Куда эти яйца дурацкие запропастились?
– Дай мне посудину какую-нибудь, чтобы все это дело сложить.
– А цветы ты куда дел? – спросила я.
– Тут они, в раковине лежат.
– Давай их положим на плоское блюдо, зальем красиво водой, и у нас получится заросший желтыми лилиями колхозный пруд.
– Почему колхозный-то, а не дворцовый, например?
– Так ведь огурцы же.
– А-а-а, понятно.
И мы снова засмеялись.
Странное дело, подумала я, мы все время смеемся. Я всегда считала себя довольно скучной особой. Флегмой нераскачанной. А с Никитой мне почти всегда смешно. Нельзя столько смеяться, а то скоро плакать придется. Закон компенсации в действии. Но этот закон работает только на строго отведенной территории, в пределах Российской Федерации и ее бывших колоний. Почему-то Америка, в которой все всегда улыбаются, живет и радуется и процветает всем назло. А может быть, они улыбаются не всегда искренне, больше автоматически, и бед у них не меньше, чем у нас?
Я включила плиту и поставила на нее сковородку.
– А лук у тебя есть? – закончил с огурцами Никита.
– Не знаю, надо посмотреть.
– Какая ты бесхозная.
– Бесхозная – это никому не нужная, что ли?
– Нехозяйственная, я хотел сказать. А как сказал поэт, «домашний уют на кухне куют».
– Я-то думала, совсем в другом месте.
– А про другое место во второй серии. Вторая серия называется «Домашний уют в постели куют».
– А как называется третья серия?
– Поэт пока еще не придумал. Но ковать можно и в машине на заднем сиденье, и в подъезде, прислонившись к батарее, и в чистом поле среди васильков, ну и так далее... Я так думаю.
– И много ты наковал?
– Насчет уюта не знаю. Но сын у меня получился классный. А еще мне дочку надо.
– Зачем?
– Как зачем? – вытаращил глаза Никита. – Чтоб была. И как поется в популярной песне, «и пока силен мой молот – наковальня звонко плачет».
Я нашла лук и протянула его Никите.
– Мне не надо, – отказался он. – Теперь ты его мелко-мелко режешь и кладешь на сковородку.
– Почему я режу, а не ты? Я же уревусь вся, а у меня глаза накрашенные.
– Ладно, так и быть. Тогда ты взбиваешь яйца.
– Как ты угадал? Взбивать яйца – мое любимое занятие.
– Чувствуешь, какая у нас с тобой во всем гармония, – обрадовался Никита, – просто загляденье.
Я взбила яйца и стала смотреть, как Никита режет лук. Все-таки в том, как мужчина это делает, есть что-то завораживающее. Весь процесс приготовления пищи превращается в некий эротический ритуал, необычный, захватывающий и очень красивый. Сильные мужские руки летают над столом, как две большие птицы, и хочется, чтобы это зрелище было бесконечным и ни на минуту не прекращалось. Никита управлялся с ножом как профессиональный повар, и я не могла оторвать от него глаз.
– Ё-ё-ё, – закричал он, – дай скорее полотенце, чтобы смахнуть скупую мужскую слезу.
Я очнулась, схватила полотенце и дала его Никите.
– Что бы я без тебя делал, не представляю, – сказал он и, встав на колени, уткнулся в мой живот.
– Это я не представляю, что бы я без тебя делала.
Я взяла его голову в ладони и тоже опустилась перед ним на колени. Мы стояли так, тесно прижавшись друг к другу. Лук на сковородке предательски шкворчал. Не обращая на него внимания, мы стали быстро и слаженно раздеваться, а потом я опять куда-то провалилась, и опомнилась только тогда, когда над моей головой повисло черное безобразно воняющее облако.
Оказывается, в этот вечер мы должны были пойти в кино. Но кина не получилось, кинщик нас не дождался, а Никита остался у меня до утра.
16
Чем славится утро? Восходом солнца, заливистой петушиной песней, взрывом будильника, контрастным душем, черным кофе, а для меня еще поиском чего-то важного, которое только еще вчера было тут, а сегодня, как назло, куда-то запропастилось.
Я проснулась на рассвете, не дождавшись звонка будильника, который преданно и верно заменяет мне давно вымерших в громаде нашего спального района петухов. Во времена развитого социализма, помню по детству, граждане отдыхающие, в основном пенсионеры, разводили на балконах всякую живность для прокорма. А может быть, просто для красоты. Особой популярностью пользовались петухи. Утренняя петушиная побудка в те давние времена никого особенно не удивляла и не тревожила. Даже наоборот – привносила пасторально-ностальгическую прелесть в непереносимо скудный урбанистический быт. В нашем доме долгое время проживали два таких бесплатных будильника. Кому они принадлежали и на каких балконах прятались, мне так вычислить и не удалось. Но различать их по голосам не составляло особого труда. У одного был трубный надрывный бас требующего опохмелиться утреннего алкоголика, у другого – ласковый застенчивый тенор незаслуженно оскопленного в глубоком детстве самородка. Первый начинал звонить, второй подхватывал, а заканчивали они вместе дружным и слаженным дуэтом. Я так привыкла к этому раннему ритуалу, что утро, проведенное вне дома, а следовательно, без привычных песен моих любимых петухов, казалось мне неполноценным, а день – прожитым зря.
Через какое-то время алкоголика и тенора сменили другие не менее интересные личности, но первых двух я долго не могла забыть. Петухи приходили в этот мир сами, а уходили из него по чьей-то злой воле. Погибали бедные не своей смертью, цинично ощипанные и сваренные в крутом кипятке до образования прозрачного желтоглазого бульона или зажаренные в духовке до румяной хрустящей корочки.
Только солнце радовало своим жизнеутверждающим постоянством. Каждое утро оно неизменно появлялось в нашей квартире, освещало в первой половине дня большую, выходящую на восток комнату, а вечером, валясь с ног и покачиваясь от усталости, падало за горизонт с темной западной стороны. И даже если день был пасмурным и дождливым, я все равно знала, что солнце есть, его не может не быть, а значит, земля вертится и жизнь идет.
Когда я вышла замуж за Бородина и переехала жить в другой район Москвы, жители которого помешались на околодомных цветниках и петухами уже не увлекались, утро, хоть и не перестало быть моим любимым временем суток, радовало уже меньше, даже несмотря на прелести медового и всех постмедовых месяцев. Однажды в четыре часа утра я проснулась от громкого петушиного крика. Петух орал так, как будто его резали, причем орать он пристроился аккурат в мое ухо. Ничего спросонья не поняв, я вскочила с кровати и присоединила свое меццо-сопрано к его истошному баритону. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне казалось, что наше обоюдное верхнее «до», переходящее в нескончаемое «ё-ё-ё», длилось невыносимо долго. Но тут вспыхнул свет, и я увидела Бородина, который держал в руках электронный будильник и судорожно тыкал пальцем в расположенные на нем кнопки. Конечно, я не сразу догадалась, что это будильник. Уже потом, наоравшись вдоволь и избив тапком Бородина, я, наконец, пришла в себя, и тогда он мне рассказал, что это чудо электроники ему привезли из Китая. Бородин давно мечтал меня удивить и порадовать и искал что-либо подобное в Москве и ее окрестностях. Но в лучшем случае попадались только часы с кукушкой или другими неведомыми птицами, голосом и манерами лишь отдаленно напоминающие петухов. А тут такая радость, такая точная копия. Ку-ка-реку! Причем на чисто русском языке. Как было не обмыть такое событие? И Бородин обмывал этого петуха, как родное дитя, до трех часов ночи, пока я одна дома сходила с ума от беспокойства и, все передумав и высушив все слезы, уже представляла себя безутешной вдовой. Ан, нет. Не случилось. Есть справедливость на белом свете. На этот раз она предстала в виде пьяного в «сиську» Бородина в обнимку с электронным петухом.
Я проснулась на рассвете, не дождавшись звонка будильника, который преданно и верно заменяет мне давно вымерших в громаде нашего спального района петухов. Во времена развитого социализма, помню по детству, граждане отдыхающие, в основном пенсионеры, разводили на балконах всякую живность для прокорма. А может быть, просто для красоты. Особой популярностью пользовались петухи. Утренняя петушиная побудка в те давние времена никого особенно не удивляла и не тревожила. Даже наоборот – привносила пасторально-ностальгическую прелесть в непереносимо скудный урбанистический быт. В нашем доме долгое время проживали два таких бесплатных будильника. Кому они принадлежали и на каких балконах прятались, мне так вычислить и не удалось. Но различать их по голосам не составляло особого труда. У одного был трубный надрывный бас требующего опохмелиться утреннего алкоголика, у другого – ласковый застенчивый тенор незаслуженно оскопленного в глубоком детстве самородка. Первый начинал звонить, второй подхватывал, а заканчивали они вместе дружным и слаженным дуэтом. Я так привыкла к этому раннему ритуалу, что утро, проведенное вне дома, а следовательно, без привычных песен моих любимых петухов, казалось мне неполноценным, а день – прожитым зря.
Через какое-то время алкоголика и тенора сменили другие не менее интересные личности, но первых двух я долго не могла забыть. Петухи приходили в этот мир сами, а уходили из него по чьей-то злой воле. Погибали бедные не своей смертью, цинично ощипанные и сваренные в крутом кипятке до образования прозрачного желтоглазого бульона или зажаренные в духовке до румяной хрустящей корочки.
Только солнце радовало своим жизнеутверждающим постоянством. Каждое утро оно неизменно появлялось в нашей квартире, освещало в первой половине дня большую, выходящую на восток комнату, а вечером, валясь с ног и покачиваясь от усталости, падало за горизонт с темной западной стороны. И даже если день был пасмурным и дождливым, я все равно знала, что солнце есть, его не может не быть, а значит, земля вертится и жизнь идет.
Когда я вышла замуж за Бородина и переехала жить в другой район Москвы, жители которого помешались на околодомных цветниках и петухами уже не увлекались, утро, хоть и не перестало быть моим любимым временем суток, радовало уже меньше, даже несмотря на прелести медового и всех постмедовых месяцев. Однажды в четыре часа утра я проснулась от громкого петушиного крика. Петух орал так, как будто его резали, причем орать он пристроился аккурат в мое ухо. Ничего спросонья не поняв, я вскочила с кровати и присоединила свое меццо-сопрано к его истошному баритону. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне казалось, что наше обоюдное верхнее «до», переходящее в нескончаемое «ё-ё-ё», длилось невыносимо долго. Но тут вспыхнул свет, и я увидела Бородина, который держал в руках электронный будильник и судорожно тыкал пальцем в расположенные на нем кнопки. Конечно, я не сразу догадалась, что это будильник. Уже потом, наоравшись вдоволь и избив тапком Бородина, я, наконец, пришла в себя, и тогда он мне рассказал, что это чудо электроники ему привезли из Китая. Бородин давно мечтал меня удивить и порадовать и искал что-либо подобное в Москве и ее окрестностях. Но в лучшем случае попадались только часы с кукушкой или другими неведомыми птицами, голосом и манерами лишь отдаленно напоминающие петухов. А тут такая радость, такая точная копия. Ку-ка-реку! Причем на чисто русском языке. Как было не обмыть такое событие? И Бородин обмывал этого петуха, как родное дитя, до трех часов ночи, пока я одна дома сходила с ума от беспокойства и, все передумав и высушив все слезы, уже представляла себя безутешной вдовой. Ан, нет. Не случилось. Есть справедливость на белом свете. На этот раз она предстала в виде пьяного в «сиську» Бородина в обнимку с электронным петухом.