– Конечно же, Машенька, – заулыбался Антон, – какая же вы умница! У вас с Никитой будут очень красивые дети.
– С Никитой? Вы так думаете? – снова покраснела я.
– Ну, конечно! Я вас почти не знаю, но чувствую вас, понимаю и во всем поддерживаю.
– Рано еще загадывать...
– В самый раз. Зачем тянуть? Он давно один, вы – одна. Женитесь, живите вместе, плодитесь и размножайтесь. А я вам буду крестным дедом.
– Какой вы дед? – засмеялась я. – Мы еще вас женим.
– Ну что вы, Машенька, – отмахнулся Антон, – я столько раз был женат, что устал пальцы на руках загибать.
– О, это я уже от кого-то слышала.
– Правда? И от кого же?
– От Юльки, то есть Юлии Васильевны, моей любимой подруги.
– Она тоже была много раз замужем?
– Напротив. Замужем она не была ни разу.
– Почему? Она что, некрасивая?
– Очень красивая и, кстати, такая же рыжая, как вы.
– Что вы говорите?
– Представьте себе. Просто она какая-то несчастливая, что ли.
– Красивая и несчастливая. Не верю!
– Почему? Не родись красивой, а родись счастливой. Закон жизни...
– Это не закон жизни, а ее парадокс. Если женщина несет в жизнь красоту, то жизнь за это должна одаривать ее любовью.
– А она и одаривала ее любовью, только Юлька этого не понимала.
– Она что, никогда не любила?
– Представьте себе, никогда.
– Бедная, – расстроился Антон.
– Она не бедная, – возразила я, – у нее все есть и много еще чего будет.
– Я не в этом смысле, – пояснил Антон. – Любовь, может быть, и не всегда приносит счастье. Но она, как ребенок, должна быть. Как без нее? Вроде бы ты и не жил вовсе и ничего после себя не оставил.
– Но Юлька не виновата. Просто не встретила еще никого, достойного ее любви.
– Это неправильно, – возразил Антон, – так нельзя. Это гордыня.
– Почему? – удивилась я.
– Человек, таким, каким его создал Бог, должен быть открыт для любой любви. Почему, вы думаете, говорят, что любовь – слепа? Она не слепая, она зрячая, она все видит, все понимает, все чувствует. Только живет она на белом свете не благодаря, а вопреки.
– По-вашему, получается, прощать и любить – это одно и то же?
– Понимать и любить – это одно и то же. А прощать? Не знаю, не думаю.
– Значит, вы согласны со мной, – не унималась я, – прощать нельзя даже любимому человеку?
– Смотря что прощать.
– Измену, например.
– Какую измену?
– Обыкновенную. Разве они бывают разные?
– Измена, она и в Африке измена, – улыбнулся Антон, – но я бы остерегся давать советы. У всех все по-разному...
– Вы рассуждаете как мужчина.
– Я рассуждаю как человек.
– И я человек, – сказала я, и голос мой предательски дрогнул, – и разве можно со мной так, не по-человечески?
– Вы так говорите, Машенька, как будто вы уже прошли через это.
– Да, прошла, – коротко ответила я и, подумав, добавила: – и теперь я знаю, как себя вести.
– Я не буду вас ни в чем убеждать, Машенька, – мягко проговорил Антон, – но у меня к вам огромная просьба. Обещайте, что вы ее выполните.
– Для вас, Антон, все что хотите, – легко согласилась я.
– Это очень серьезно. Правда, – неожиданно нахмурился Антон.
– Хорошо, – глупо и не к месту улыбнулась я в ответ.
– Берегите его, Машенька, – сказал уже серьезно Антон, – он хороший.
– Кого беречь, Антон?
– Никиту.
– От кого его беречь?
– Ото всех. А больше всего от себя самого.
– Я вас не очень понимаю.
– Да я и сам, старый дурак, не знаю, что говорю...
– Продолжайте, – подбодрила его я.
– Понимаете, Машенька... У Никиты талант, подлинный, настоящий. Он сам этого пока не знает, но я вижу, чувствую... Еще в академии, когда я у них преподавал, я понял про него все. Это было видно.
– А потом?
– А потом он стал разрушать себя. И чуть было не погиб.
– Как это, чуть было не погиб?
– Это долгая история, мне не надо было, наверное... Но уж все равно.
– Это был несчастный случай?
– Нет, что вы! – замахал руками Антон. – Избави бог. Это было по-другому. Это было внутри его. Он и сейчас мечется, разрывается между заработком и призванием, и деньги портят его, губят.
– А разве нельзя совмещать?
– Мы же говорили уже сегодня, – раздраженно ответил Антон. – Только целиком, полностью, без остатка надо быть в том, что тебе дано. Иначе... – Он остановился, подыскивая слово.
– Иначе, дар уйдет? – спросила я.
– Вот-вот, – обрадовался Антон, – как вы правильно сказали. Дар уйдет!
– А разве дар и признание – это несовместимые вещи?
– Конечно! Это почти одно и то же. Я не верю в непризнанных гениев.
Если Бог дает человеку талант, то он и награждает его энергией для продвижения своего таланта по миру. Но, к сожалению, в нашей северной холодной стране умы развиваются медленно, и порой признание здорово отстает по времени. И за это время талант успевает погибнуть. Взять хотя бы ваших любимых поэтов. Бесконечный список.
– Но это же страшно?
– Это страшно, однако это и прекрасно, – возразил Антон. – Ни одна звезда не уходит с неба, не оставив после себя следа. И мы, когда смотрим на звезды, становимся лучше, добрее и ближе друг к другу.
– Кто это становится ближе друг к другу? – Никита спускался с лестницы, застегивая на ходу рубашку. Вид у него был взъерошенный и разбитый.
– Никита! – воскликнул Антон. – Ты уже проснулся?
– Ну, я бы не сказал, что совсем проснулся, но более-менее...
– Соня, – сказала я, – мы ждем здесь тебя, чай не пьем, кофе не варим.
– Кстати! – спохватился Антон. – Кому чай, кому кофе?
– Мне то и другое, – заявил Никита, – после вчерашнего пить очень хочется.
– А что было вчера такого, чего я не заметила? – спросила я.
– А ничего и не было, – успокоил меня Антон, – просто засиделись за полночь.
– Это сейчас так называется – «засиделись за полночь», – зло усмехнулся Никита, – а на самом деле – напились водки.
– Не преувеличивай, Никита, – возразил ему Антон и добавил, обращаясь ко мне: – Ничего страшного.
– Да, я понимаю... – растерялась я.
– Никита, можно тебя на минуточку? – позвал Антон.
– Хоть на две, – легко согласился Никита, и они вышли на улицу.
После такого утреннего приветствия мне было немного не по себе, и я, чтобы снять возникшее напряжение, решила похозяйничать на кухне. Налив в чайник воды, я поставила его на газ. Потом помыла оставленную с вечера посуду, вытерла ее и убрала в шкаф. Посидела немного, подумала и взялась подметать полы.
Чайник вскипел, а мужчины все не возвращались. Вдруг я услышала душераздирающий вопль, доносившийся откуда-то из сада, и, еще не поняв толком, кто кричит, бросилась на улицу.
Никита в одних трусах стоял на траве и орал во все горло, а Антон из бочки зачерпывал воду каким-то маленьким, игрушечным ведром и опрокидывал его Никите на голову. Антон делал это так быстро, что Никита не успевал прийти в себя после первого ведра, как на него извергалось второе, потом третье, пятое, десятое...
Я застыла как вкопанная, не зная плакать мне или смеяться.
– Машенька! – прокричал Антон. – Принесите из моей спальни халат, он на двери висит, а то этот охламон простудится.
– Маша! Спаси меня! – захлебывался Никита под очередной водной лавиной.
Я вбежала в дом, взлетела по лестнице, схватила первый попавшийся халат и, перепрыгивая через ступеньки, помчалась вниз.
Никита уже не орал, а прыгал на одной ноге, склонив набок голову.
– Ухи полны воды, – жаловался он.
– Так тебе и надо, – ворчал Антон.
– Никита, возьми халат, – протянула я ему пушистый желто-розовый комок.
– Машка! Он же женский! – засмеялся Никита, разглядывая огромные махровые цветы.
– Надевай, не ломайся, – сказал Антон, – и так бедную Машеньку загоняли.
– Я не бедная, – возразила я, – и не загнанная. И вообще, пока вы тут принимали водные процедуры, я всю посуду в доме вымыла, и чайник у меня вскипел.
– Машенька, зачем же вы, – засуетился Антон, – я привык все делать сам.
– Здорово! – обрадовался Никита. – Молодец, Маня! А то так есть хочется, а особенно пить.
– Идемте скорее в дом, – заторопился Антон, – совсем вас голодом заморил.
– Ты такой, – проворчал Никита, – ты кого угодно заморишь. И голодом и холодом.
– Закаляйся, если хочешь быть здоров, – запел Антон, – закаляйся, и не бойся докторов.
– А если пропеть то же самое, но в повелительном наклонении? – спросил Никита. – Типа пойдите позакаляйте тити?
– Ну вот, – засмеялся Антон, – ты что, мне про вчерашнее всю жизнь напоминать будешь?
Мы, улыбаясь и поеживаясь от утренней прохлады, направились к дому.
– Милостивые государи, – провозгласил Никита, входя в дом, – вы не будете возражать, если я сниму трусы?
– Бесстыжая твоя морда! – замахнулся на него Антон.
– Так ведь мокрые! – оправдывался Никита. – Вдруг цистит, простатит или, не побоюсь этого слова, энурез?
– Так бы и дал по морде больно, – сказал Антон, – хоть бы Машеньку постеснялся!
– А чего стесняться, мы ж почти родня! – удивился Никита.
– Тем более, – возразил Антон, – близкие люди должны быть друг с другом особенно деликатными.
– Это еще почему?
– Потому что жить им вместе долго, а обиды имеют обыкновение накапливаться, а потом хватает одной зажженной спички, чтобы хлам непрощенных обид воспламенился и смел с лица земли все хорошее, что наверняка имело место быть.
– Какой вы мудрый, Антон, – восхитилась я.
– Да, он такой, – согласился Никита. – Что бы я без него делал, ума не приложу.
– Ладно, – успокоился Антон, – иди, переодевайся. Яичницу тебе жарить?
– А как же! И яйца выбери покрупнее, понажористей!
– Вот сейчас все брошу, – буркнул Антон. – Будешь лопать какие есть.
Никита пошел наверх переодеваться, а мы с Антоном – на кухню готовить завтрак.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – предложила я.
– Что вы, Машенька. Я так давно живу один, что научился управляться на кухне лучше любой женщины.
Я присела на табуретку и стала с удовольствием за ним наблюдать. Сначала он вынул из духовки огромную чугунную сковороду и поставил ее на огонь. Потом достал из холодильника картонную упаковку яиц и тарелку с тонко нарезанными пластами бекона. Аккуратно разложив бекон по сковороде, он, чуть отойдя, серьезно полюбовался незаконченным натюрмортом и, разбив на бекон яйца, принялся крошить овощи.
Выдавив в салат лимон и заправив его оливковым маслом, Антон снова отбежал в сторону и, оценив красоту, сказал: «Вау». Когда он ставил на огонь громадную закопченную турку, в кухню вошел Никита.
– И что это мы тут делаем? – вкрадчиво поинтересовался он.
На Никите был все тот же радостный женский халатик. Грудь полностью обнажена, короткие рукава потрескивали при каждом его вздохе, а снизу торчат голые и какие-то беззащитные ноги. Но несмотря на свежесть и вполне бодрый вид, мне показалось, что Никита все утро чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Он то прятал от меня глаза, то смотрел прямо мне в лицо с нескрываемым вызовом.
– Ну и какие у нас планы на день? – спросил Антон.
– А никаких, – коротко ответил Никита, управляясь с яичницей.
– Как это? – удивился Антон.
– А так. Мы сейчас позавтракаем и поедем.
– Вы же собирались на все выходные?
– Знаешь, я совершенно забыл, – сказал Никита, – у меня срочное дело в городе.
– Как это забыл? А как же вы, Машенька?
Я смотрела на Никиту, Антон на меня, а Никита на свою тарелку.
– А я как Никита, – тихо ответила я.
– Ну, вы даете! – развел руками Антон.
– Не огорчайтесь, Антон, – проговорила я, вставая, – мы еще к вам приедем. Никита, я пойду собираться?
– Да, Маш, иди, – как-то виновато сказал Никита.
И я пошла наверх.
Через полчаса Никита уже сидел в машине, а я все еще прощалась с Антоном.
– Антон, спасибо вам огромное за все. Было так здорово...
– Что вы, Машенька, спасибо вам, что побывали у меня.
– Мы еще приедем к вам, если можно.
– Конечно! И будет еще здоровее! Если б не этот подлец...
– Да все нормально.
– Машенька, вы помните, о чем мы говорили, когда Никита спал?
– О чем это вы говорили? – вмешался Никита.
– Не твое собачье дело! – рассердился Антон.
– Я все помню, – ответила я, садясь в машину.
– Я вам верю, – произнес Антон.
Никита медленно вырулил на дорогу, и я оглянулась, чтобы помахать Антону рукой.
Он стоял на пороге и смотрел нам вслед. По обеим сторонам от него сидели Мышь и Подсолнух.
26
27
– С Никитой? Вы так думаете? – снова покраснела я.
– Ну, конечно! Я вас почти не знаю, но чувствую вас, понимаю и во всем поддерживаю.
– Рано еще загадывать...
– В самый раз. Зачем тянуть? Он давно один, вы – одна. Женитесь, живите вместе, плодитесь и размножайтесь. А я вам буду крестным дедом.
– Какой вы дед? – засмеялась я. – Мы еще вас женим.
– Ну что вы, Машенька, – отмахнулся Антон, – я столько раз был женат, что устал пальцы на руках загибать.
– О, это я уже от кого-то слышала.
– Правда? И от кого же?
– От Юльки, то есть Юлии Васильевны, моей любимой подруги.
– Она тоже была много раз замужем?
– Напротив. Замужем она не была ни разу.
– Почему? Она что, некрасивая?
– Очень красивая и, кстати, такая же рыжая, как вы.
– Что вы говорите?
– Представьте себе. Просто она какая-то несчастливая, что ли.
– Красивая и несчастливая. Не верю!
– Почему? Не родись красивой, а родись счастливой. Закон жизни...
– Это не закон жизни, а ее парадокс. Если женщина несет в жизнь красоту, то жизнь за это должна одаривать ее любовью.
– А она и одаривала ее любовью, только Юлька этого не понимала.
– Она что, никогда не любила?
– Представьте себе, никогда.
– Бедная, – расстроился Антон.
– Она не бедная, – возразила я, – у нее все есть и много еще чего будет.
– Я не в этом смысле, – пояснил Антон. – Любовь, может быть, и не всегда приносит счастье. Но она, как ребенок, должна быть. Как без нее? Вроде бы ты и не жил вовсе и ничего после себя не оставил.
– Но Юлька не виновата. Просто не встретила еще никого, достойного ее любви.
– Это неправильно, – возразил Антон, – так нельзя. Это гордыня.
– Почему? – удивилась я.
– Человек, таким, каким его создал Бог, должен быть открыт для любой любви. Почему, вы думаете, говорят, что любовь – слепа? Она не слепая, она зрячая, она все видит, все понимает, все чувствует. Только живет она на белом свете не благодаря, а вопреки.
– По-вашему, получается, прощать и любить – это одно и то же?
– Понимать и любить – это одно и то же. А прощать? Не знаю, не думаю.
– Значит, вы согласны со мной, – не унималась я, – прощать нельзя даже любимому человеку?
– Смотря что прощать.
– Измену, например.
– Какую измену?
– Обыкновенную. Разве они бывают разные?
– Измена, она и в Африке измена, – улыбнулся Антон, – но я бы остерегся давать советы. У всех все по-разному...
– Вы рассуждаете как мужчина.
– Я рассуждаю как человек.
– И я человек, – сказала я, и голос мой предательски дрогнул, – и разве можно со мной так, не по-человечески?
– Вы так говорите, Машенька, как будто вы уже прошли через это.
– Да, прошла, – коротко ответила я и, подумав, добавила: – и теперь я знаю, как себя вести.
– Я не буду вас ни в чем убеждать, Машенька, – мягко проговорил Антон, – но у меня к вам огромная просьба. Обещайте, что вы ее выполните.
– Для вас, Антон, все что хотите, – легко согласилась я.
– Это очень серьезно. Правда, – неожиданно нахмурился Антон.
– Хорошо, – глупо и не к месту улыбнулась я в ответ.
– Берегите его, Машенька, – сказал уже серьезно Антон, – он хороший.
– Кого беречь, Антон?
– Никиту.
– От кого его беречь?
– Ото всех. А больше всего от себя самого.
– Я вас не очень понимаю.
– Да я и сам, старый дурак, не знаю, что говорю...
– Продолжайте, – подбодрила его я.
– Понимаете, Машенька... У Никиты талант, подлинный, настоящий. Он сам этого пока не знает, но я вижу, чувствую... Еще в академии, когда я у них преподавал, я понял про него все. Это было видно.
– А потом?
– А потом он стал разрушать себя. И чуть было не погиб.
– Как это, чуть было не погиб?
– Это долгая история, мне не надо было, наверное... Но уж все равно.
– Это был несчастный случай?
– Нет, что вы! – замахал руками Антон. – Избави бог. Это было по-другому. Это было внутри его. Он и сейчас мечется, разрывается между заработком и призванием, и деньги портят его, губят.
– А разве нельзя совмещать?
– Мы же говорили уже сегодня, – раздраженно ответил Антон. – Только целиком, полностью, без остатка надо быть в том, что тебе дано. Иначе... – Он остановился, подыскивая слово.
– Иначе, дар уйдет? – спросила я.
– Вот-вот, – обрадовался Антон, – как вы правильно сказали. Дар уйдет!
– А разве дар и признание – это несовместимые вещи?
– Конечно! Это почти одно и то же. Я не верю в непризнанных гениев.
Если Бог дает человеку талант, то он и награждает его энергией для продвижения своего таланта по миру. Но, к сожалению, в нашей северной холодной стране умы развиваются медленно, и порой признание здорово отстает по времени. И за это время талант успевает погибнуть. Взять хотя бы ваших любимых поэтов. Бесконечный список.
– Но это же страшно?
– Это страшно, однако это и прекрасно, – возразил Антон. – Ни одна звезда не уходит с неба, не оставив после себя следа. И мы, когда смотрим на звезды, становимся лучше, добрее и ближе друг к другу.
– Кто это становится ближе друг к другу? – Никита спускался с лестницы, застегивая на ходу рубашку. Вид у него был взъерошенный и разбитый.
– Никита! – воскликнул Антон. – Ты уже проснулся?
– Ну, я бы не сказал, что совсем проснулся, но более-менее...
– Соня, – сказала я, – мы ждем здесь тебя, чай не пьем, кофе не варим.
– Кстати! – спохватился Антон. – Кому чай, кому кофе?
– Мне то и другое, – заявил Никита, – после вчерашнего пить очень хочется.
– А что было вчера такого, чего я не заметила? – спросила я.
– А ничего и не было, – успокоил меня Антон, – просто засиделись за полночь.
– Это сейчас так называется – «засиделись за полночь», – зло усмехнулся Никита, – а на самом деле – напились водки.
– Не преувеличивай, Никита, – возразил ему Антон и добавил, обращаясь ко мне: – Ничего страшного.
– Да, я понимаю... – растерялась я.
– Никита, можно тебя на минуточку? – позвал Антон.
– Хоть на две, – легко согласился Никита, и они вышли на улицу.
После такого утреннего приветствия мне было немного не по себе, и я, чтобы снять возникшее напряжение, решила похозяйничать на кухне. Налив в чайник воды, я поставила его на газ. Потом помыла оставленную с вечера посуду, вытерла ее и убрала в шкаф. Посидела немного, подумала и взялась подметать полы.
Чайник вскипел, а мужчины все не возвращались. Вдруг я услышала душераздирающий вопль, доносившийся откуда-то из сада, и, еще не поняв толком, кто кричит, бросилась на улицу.
Никита в одних трусах стоял на траве и орал во все горло, а Антон из бочки зачерпывал воду каким-то маленьким, игрушечным ведром и опрокидывал его Никите на голову. Антон делал это так быстро, что Никита не успевал прийти в себя после первого ведра, как на него извергалось второе, потом третье, пятое, десятое...
Я застыла как вкопанная, не зная плакать мне или смеяться.
– Машенька! – прокричал Антон. – Принесите из моей спальни халат, он на двери висит, а то этот охламон простудится.
– Маша! Спаси меня! – захлебывался Никита под очередной водной лавиной.
Я вбежала в дом, взлетела по лестнице, схватила первый попавшийся халат и, перепрыгивая через ступеньки, помчалась вниз.
Никита уже не орал, а прыгал на одной ноге, склонив набок голову.
– Ухи полны воды, – жаловался он.
– Так тебе и надо, – ворчал Антон.
– Никита, возьми халат, – протянула я ему пушистый желто-розовый комок.
– Машка! Он же женский! – засмеялся Никита, разглядывая огромные махровые цветы.
– Надевай, не ломайся, – сказал Антон, – и так бедную Машеньку загоняли.
– Я не бедная, – возразила я, – и не загнанная. И вообще, пока вы тут принимали водные процедуры, я всю посуду в доме вымыла, и чайник у меня вскипел.
– Машенька, зачем же вы, – засуетился Антон, – я привык все делать сам.
– Здорово! – обрадовался Никита. – Молодец, Маня! А то так есть хочется, а особенно пить.
– Идемте скорее в дом, – заторопился Антон, – совсем вас голодом заморил.
– Ты такой, – проворчал Никита, – ты кого угодно заморишь. И голодом и холодом.
– Закаляйся, если хочешь быть здоров, – запел Антон, – закаляйся, и не бойся докторов.
– А если пропеть то же самое, но в повелительном наклонении? – спросил Никита. – Типа пойдите позакаляйте тити?
– Ну вот, – засмеялся Антон, – ты что, мне про вчерашнее всю жизнь напоминать будешь?
Мы, улыбаясь и поеживаясь от утренней прохлады, направились к дому.
– Милостивые государи, – провозгласил Никита, входя в дом, – вы не будете возражать, если я сниму трусы?
– Бесстыжая твоя морда! – замахнулся на него Антон.
– Так ведь мокрые! – оправдывался Никита. – Вдруг цистит, простатит или, не побоюсь этого слова, энурез?
– Так бы и дал по морде больно, – сказал Антон, – хоть бы Машеньку постеснялся!
– А чего стесняться, мы ж почти родня! – удивился Никита.
– Тем более, – возразил Антон, – близкие люди должны быть друг с другом особенно деликатными.
– Это еще почему?
– Потому что жить им вместе долго, а обиды имеют обыкновение накапливаться, а потом хватает одной зажженной спички, чтобы хлам непрощенных обид воспламенился и смел с лица земли все хорошее, что наверняка имело место быть.
– Какой вы мудрый, Антон, – восхитилась я.
– Да, он такой, – согласился Никита. – Что бы я без него делал, ума не приложу.
– Ладно, – успокоился Антон, – иди, переодевайся. Яичницу тебе жарить?
– А как же! И яйца выбери покрупнее, понажористей!
– Вот сейчас все брошу, – буркнул Антон. – Будешь лопать какие есть.
Никита пошел наверх переодеваться, а мы с Антоном – на кухню готовить завтрак.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – предложила я.
– Что вы, Машенька. Я так давно живу один, что научился управляться на кухне лучше любой женщины.
Я присела на табуретку и стала с удовольствием за ним наблюдать. Сначала он вынул из духовки огромную чугунную сковороду и поставил ее на огонь. Потом достал из холодильника картонную упаковку яиц и тарелку с тонко нарезанными пластами бекона. Аккуратно разложив бекон по сковороде, он, чуть отойдя, серьезно полюбовался незаконченным натюрмортом и, разбив на бекон яйца, принялся крошить овощи.
Выдавив в салат лимон и заправив его оливковым маслом, Антон снова отбежал в сторону и, оценив красоту, сказал: «Вау». Когда он ставил на огонь громадную закопченную турку, в кухню вошел Никита.
– И что это мы тут делаем? – вкрадчиво поинтересовался он.
На Никите был все тот же радостный женский халатик. Грудь полностью обнажена, короткие рукава потрескивали при каждом его вздохе, а снизу торчат голые и какие-то беззащитные ноги. Но несмотря на свежесть и вполне бодрый вид, мне показалось, что Никита все утро чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Он то прятал от меня глаза, то смотрел прямо мне в лицо с нескрываемым вызовом.
– Ну и какие у нас планы на день? – спросил Антон.
– А никаких, – коротко ответил Никита, управляясь с яичницей.
– Как это? – удивился Антон.
– А так. Мы сейчас позавтракаем и поедем.
– Вы же собирались на все выходные?
– Знаешь, я совершенно забыл, – сказал Никита, – у меня срочное дело в городе.
– Как это забыл? А как же вы, Машенька?
Я смотрела на Никиту, Антон на меня, а Никита на свою тарелку.
– А я как Никита, – тихо ответила я.
– Ну, вы даете! – развел руками Антон.
– Не огорчайтесь, Антон, – проговорила я, вставая, – мы еще к вам приедем. Никита, я пойду собираться?
– Да, Маш, иди, – как-то виновато сказал Никита.
И я пошла наверх.
Через полчаса Никита уже сидел в машине, а я все еще прощалась с Антоном.
– Антон, спасибо вам огромное за все. Было так здорово...
– Что вы, Машенька, спасибо вам, что побывали у меня.
– Мы еще приедем к вам, если можно.
– Конечно! И будет еще здоровее! Если б не этот подлец...
– Да все нормально.
– Машенька, вы помните, о чем мы говорили, когда Никита спал?
– О чем это вы говорили? – вмешался Никита.
– Не твое собачье дело! – рассердился Антон.
– Я все помню, – ответила я, садясь в машину.
– Я вам верю, – произнес Антон.
Никита медленно вырулил на дорогу, и я оглянулась, чтобы помахать Антону рукой.
Он стоял на пороге и смотрел нам вслед. По обеим сторонам от него сидели Мышь и Подсолнух.
26
В машине ревела музыка, и мы с Никитой почти не разговаривали. Дорога была пустая, и он гнал как сумасшедший. На полпути к Москве, Никита выключил музыку, посмотрел на меня и спросил:
– Ну, и как вообще?
– Вообще ничего.
– Ты сердишься на меня?
– Было бы за что.
– Не сердись, – попросил Никита и положил мне руку на колено.
– А я и не сержусь.
– Я, кажется, испортил тебе выходные?
– Мог бы и не спрашивать.
– Прости. Я не хотел. Просто так получилось.
– И часто так с тобой получается?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Бывает...
– И часто? – настойчиво повторила я.
– Ты хочешь знать, алкоголик я или нет?
– Хочу.
– Нет, я не алкоголик.
– А кто же ты?
– Горький пьяница, – засмеялся Никита, убрав руку с моего колена.
– А в чем разница? – полюбопытствовала я.
– Ну, это просто, – начал объяснять Никита. – Алкоголик хочет – пьет, и не хочет – тоже пьет, а пьяница пьет только по своему собственному желанию.
– До поры до времени, – возразила я. – Как говорила моя бабушка, пьяницы только в одном-единственном случае не становятся алкоголиками.
– Интересно, в каком таком случае?
– Если успеют умереть от другой болезни.
– Жизнеутверждающе, – сказал Никита и нажал на газ, пытаясь обогнать справа громадный грузовик, который уже минут десять маячил перед нами, занимая крайний левый ряд.
– Осторожнее, – закричала я, вдавливаясь в сиденье.
– А про дорожно-транспортное происшествие твоя бабушка ничего не говорила?
– Идиот.
Грузовик остался позади, а Никита неожиданно резко сбавил газ и затормозил на обочине. Я сидела молча и смотрела на дорогу через лобовое стекло. Мимо нас промчался радостный грузовик.
Никита обнял меня за плечи и притянул к себе.
– Машка, а давай ты меня бросишь, а? – вдруг предложил он, не глядя на меня.
– Запросто, – кивнула я и внезапно заплакала.
– Ну, ты что? – испугался Никита и стал рукой вытирать мне слезы. – Что ты, рева коровина?
Придерживая меня одной рукой, другой он полез в карман джинсов и, достав оттуда мятый, не первой свежести платок, принялся размазывать по моему лицу следы былой косметики.
Слезы бежали из моих глаз прозрачными весенними ручейками и не собирались останавливаться. От этого становилось еще обиднее, и я продолжала рыдать с новой силой.
– Ну что мне с тобой делать! – расстроился Никита. – Как маленькая, в самом деле.
– Я больше не бу-у-у-ду, – всхлипывала я, отворачиваясь.
– Машка, прекрати, – уже строго прикрикнул Никита, – а то мы прямо здесь потонем без суда и следствия.
Эта глупая фраза неожиданно остановила мою истерику. Я вытерла слезы и, все еще хлюпая носом, полезла в сумку за пудреницей. Приведя себя в относительный порядок, я с вызовом посмотрела на Никиту:
– Ну, и как я тебе такая нравлюсь?
Никита чуть отодвинулся и внимательно взглянул на меня.
– Наша Маня горько плачет, отобрали Манин мячик.
– Ну, положим, еще не отобрали, – серьезно сказала я, – но все к тому идет.
– Как ребенок, честное слово, – улыбнулся Никита, – совсем шуток не понимаешь.
– Нет, это ты меня не понял, – возразила я. – Я плакала не из-за твоего заманчивого предложения, а просто так, от полноты чувств. Посмотри, как красиво! Солнце, воздух и вода – классическое сочетание. А уйдешь ты или останешься, не все ли равно? Бог дал, Бог взял.
– Ты это серьезно?
– Абсолютно.
– Вот и хорошо, – отозвался Никита, заводя машину.
– Вот и хорошо.
Мы снова ехали молча. Никита достал из нагрудного кармана сигарету и передал ее мне. Я, не прерывая молчания, прикурила ее и отдала назад Никите. Он курил из моих рук, глубоко и жадно затягиваясь. После моей короткой истерики напряжение сегодняшнего утра неожиданно сошло на нет, и мне стало легко и спокойно.
В городе начались пробки, редкие для выходного дня. Но до дома мы добрались без особых проблем. Никита достал из багажника мою сумку, поднялся со мной на лифте, но в квартиру заходить не торопился.
– Ну, пока, – попрощался он.
– Ну, пока. – Я даже не пыталась его удерживать.
– Так я пойду? – спросил Никита, поглядывая на меня с надеждой.
– Так иди, – спокойно ответила я.
– Ну, пока, я пошел.
– Ага, иди, – улыбалась я, откровенно издеваясь, – передавай привет Мане.
– Какой Мане?
– Рыбе.
– Ну да, ну да... А поцеловать?
– С радостью.
Я потянулась к его губам, а он схватил меня в охапку и буквально втолкнул в квартиру. Я стала вырываться и выпихивать его обратно. Когда дерешься с бугаем, главное не сила, а ловкость. Только Никита на секунду зазевался и ослабил сопротивление, я напряглась и опрокинула его наружу. Дверь быстро захлопнулась, и мы оказались по обе стороны от государственной границы.
Какое-то время я прислушивалась, но за дверью было тихо. Минут через пять мне показалось, что на наш этаж подъехал лифт, кто-то в него вошел, и лифт снова тронулся. Все снова стихло.
Я побежала к окну и, спрятавшись за шторы, стала смотреть вниз. Никита вышел из подъезда, поднял голову, помахал Мане-невидимке рукой и, сев в машину, укатил.
– Ну, и как вообще?
– Вообще ничего.
– Ты сердишься на меня?
– Было бы за что.
– Не сердись, – попросил Никита и положил мне руку на колено.
– А я и не сержусь.
– Я, кажется, испортил тебе выходные?
– Мог бы и не спрашивать.
– Прости. Я не хотел. Просто так получилось.
– И часто так с тобой получается?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Бывает...
– И часто? – настойчиво повторила я.
– Ты хочешь знать, алкоголик я или нет?
– Хочу.
– Нет, я не алкоголик.
– А кто же ты?
– Горький пьяница, – засмеялся Никита, убрав руку с моего колена.
– А в чем разница? – полюбопытствовала я.
– Ну, это просто, – начал объяснять Никита. – Алкоголик хочет – пьет, и не хочет – тоже пьет, а пьяница пьет только по своему собственному желанию.
– До поры до времени, – возразила я. – Как говорила моя бабушка, пьяницы только в одном-единственном случае не становятся алкоголиками.
– Интересно, в каком таком случае?
– Если успеют умереть от другой болезни.
– Жизнеутверждающе, – сказал Никита и нажал на газ, пытаясь обогнать справа громадный грузовик, который уже минут десять маячил перед нами, занимая крайний левый ряд.
– Осторожнее, – закричала я, вдавливаясь в сиденье.
– А про дорожно-транспортное происшествие твоя бабушка ничего не говорила?
– Идиот.
Грузовик остался позади, а Никита неожиданно резко сбавил газ и затормозил на обочине. Я сидела молча и смотрела на дорогу через лобовое стекло. Мимо нас промчался радостный грузовик.
Никита обнял меня за плечи и притянул к себе.
– Машка, а давай ты меня бросишь, а? – вдруг предложил он, не глядя на меня.
– Запросто, – кивнула я и внезапно заплакала.
– Ну, ты что? – испугался Никита и стал рукой вытирать мне слезы. – Что ты, рева коровина?
Придерживая меня одной рукой, другой он полез в карман джинсов и, достав оттуда мятый, не первой свежести платок, принялся размазывать по моему лицу следы былой косметики.
Слезы бежали из моих глаз прозрачными весенними ручейками и не собирались останавливаться. От этого становилось еще обиднее, и я продолжала рыдать с новой силой.
– Ну что мне с тобой делать! – расстроился Никита. – Как маленькая, в самом деле.
– Я больше не бу-у-у-ду, – всхлипывала я, отворачиваясь.
– Машка, прекрати, – уже строго прикрикнул Никита, – а то мы прямо здесь потонем без суда и следствия.
Эта глупая фраза неожиданно остановила мою истерику. Я вытерла слезы и, все еще хлюпая носом, полезла в сумку за пудреницей. Приведя себя в относительный порядок, я с вызовом посмотрела на Никиту:
– Ну, и как я тебе такая нравлюсь?
Никита чуть отодвинулся и внимательно взглянул на меня.
– Наша Маня горько плачет, отобрали Манин мячик.
– Ну, положим, еще не отобрали, – серьезно сказала я, – но все к тому идет.
– Как ребенок, честное слово, – улыбнулся Никита, – совсем шуток не понимаешь.
– Нет, это ты меня не понял, – возразила я. – Я плакала не из-за твоего заманчивого предложения, а просто так, от полноты чувств. Посмотри, как красиво! Солнце, воздух и вода – классическое сочетание. А уйдешь ты или останешься, не все ли равно? Бог дал, Бог взял.
– Ты это серьезно?
– Абсолютно.
– Вот и хорошо, – отозвался Никита, заводя машину.
– Вот и хорошо.
Мы снова ехали молча. Никита достал из нагрудного кармана сигарету и передал ее мне. Я, не прерывая молчания, прикурила ее и отдала назад Никите. Он курил из моих рук, глубоко и жадно затягиваясь. После моей короткой истерики напряжение сегодняшнего утра неожиданно сошло на нет, и мне стало легко и спокойно.
В городе начались пробки, редкие для выходного дня. Но до дома мы добрались без особых проблем. Никита достал из багажника мою сумку, поднялся со мной на лифте, но в квартиру заходить не торопился.
– Ну, пока, – попрощался он.
– Ну, пока. – Я даже не пыталась его удерживать.
– Так я пойду? – спросил Никита, поглядывая на меня с надеждой.
– Так иди, – спокойно ответила я.
– Ну, пока, я пошел.
– Ага, иди, – улыбалась я, откровенно издеваясь, – передавай привет Мане.
– Какой Мане?
– Рыбе.
– Ну да, ну да... А поцеловать?
– С радостью.
Я потянулась к его губам, а он схватил меня в охапку и буквально втолкнул в квартиру. Я стала вырываться и выпихивать его обратно. Когда дерешься с бугаем, главное не сила, а ловкость. Только Никита на секунду зазевался и ослабил сопротивление, я напряглась и опрокинула его наружу. Дверь быстро захлопнулась, и мы оказались по обе стороны от государственной границы.
Какое-то время я прислушивалась, но за дверью было тихо. Минут через пять мне показалось, что на наш этаж подъехал лифт, кто-то в него вошел, и лифт снова тронулся. Все снова стихло.
Я побежала к окну и, спрятавшись за шторы, стала смотреть вниз. Никита вышел из подъезда, поднял голову, помахал Мане-невидимке рукой и, сев в машину, укатил.
27
На следующий день я отправилась на работу, чтобы забрать домой каталоги, с которыми последнее время работала. Тогда в понедельник перед высадкой на объект уже не надо будет за ними заезжать. Было воскресенье, и я надеялась, что в офисе никого, кроме охранника, не застану.
Так и случилось. Я поздоровалась с ним, перекинулась парой фраз, порылась в библиотеке, полистала каталоги, забрала все, что мне было нужно, оделась и собралась было идти домой. Но, проходя мимо кухни, услышала до боли знакомый, но какой-то приглушенный и просительный Юлькин голос:
– Петрович, миленький, ну еще разочек, а?
Я остановилась и прислушалась. На кухне происходила какая-то непонятная возня.
– Да, Петрович, да, – умоляла Юлька, – я хочу только тебя!
Интересный разговор для тихого воскресного утра, подумала я, а главное, какой содержательный.
– Ну, пожалуйста, – настаивала Юлька, – я сделаю все, что ты захочешь.
Я не выдержала и заглянула внутрь. Юлька сидела верхом на стуле спиной ко мне и разговаривала по телефону.
– Любимый мой, единственный, спасибо тебе! Петрович, спасибо за все! Навеки твоя... ну, ты меня знаешь... конечно... Пока, пока, целую...
– Это что? – удивилась я. – Секс по телефону, что ли?
– Машка! Привет! – завопила Юлька и бросилась мне на шею. – Как я по тебе соскучилась!
– Здорово! – ответила я и почувствовала неожиданно для себя, что тоже ей обрадовалась.
– Ты что здесь делаешь в свой законный выходной? – спросила Юлька.
– А ты что?
– Кофе пью и по телефону разговариваю.
– Слышала я твой разговор. С кем это ты так?
– С сантехником моим, с Петровичем.
– У тебя, кроме маникюрши и гинеколога, еще и сантехник личный появился?
– Что значит появился? Всегда был. Он в моем подъезде живет. Очень полезное знакомство. Хочешь, я и тебя ему порекомендую?
– А рекомендации мне приготовить в письменном виде или он на слух поверит?
– Поверит, он добрый, – успокоила меня Юлька. – Поломается немного и поверит. И все сделает. Особенно, если попросить его как следует. Зайдите, мол, к нам в индивидуальном, так сказать, порядке, осуществлю ваши мечты, причем самые смелые. В денежном эквиваленте, разумеется.
– Что-то серьезное случилось? – поинтересовалась я.
– Унитаз сломался. Уже месяц смываю и мою руки одновременно.
– Бывает, – засмеялась я.
– Ерунда все это, мелочи жизни, – отмахнулась Юлька, подливая себе кофе. – Ты-то как? Что нового? Сто лет тебя не видела.
– А что у меня может быть нового? Все то же, все так же.
– И у меня все то же, все так же, – Юлька глубоко, театрально вздохнула. – Кофе хочешь?
– Наливай!
Юлька достала из шкафчика чашку, насыпала туда кофе, сахар, брызнула водички из чайника и стала ложкой перетирать содержимое в мелкую кашицу.
– Что это ты делаешь? – спросила я.
– Я делаю тебе кофе эспрессо. Сам Самыч научил. Если все это долго-долго растирать, а потом залить крутым кипятком, то такая пенка получится – закачаешься!
– Он что, такой бедный, что у него дома кофеварки нет?
– Дома у него есть все. А в холостяцкой квартире пока ничего. А так как мы проводим там все свободное время, то надо же как-то приспосабливаться?
– Надеюсь, вы ограничились одним кофе?
– А чем это я хуже тебя? – обиделась Юлька.
– В каком смысле? – не поняла я.
– Ты можешь позволить себе невинное приключение на снегу за гаражами, а я на полу вся в побелке не могу?
– Ну наконец-то, сподобилась! – засмеялась я. – И какие впечатления от экстрима?
– Скромные впечатления. Я бы даже сказала, скудные.
– Может быть, просто первый блин комом? Волнение, нетерпение, неудобства – все можно понять.
– Понять, конечно, можно. Но, представляешь, он занимался любовью, даже не потрудившись снять пальто.
– Ну, правильно. Он же у нас кто? Конь в пальто. И конь старый. Радикулит там, остеохондроз...
– А мне говорили, что старый конь борозды не испортит.
– Юль, не бери в голову, а? Для тебя же самое главное в мужике что?
– Деньги.
– Правильно. А ты хочешь и сесть, и съесть. А так не бывает.
– Тебе не кажется, что мы с тобой поменялись ролями?
– В каком это смысле?
– В прямом. Раньше я тебя жизни учила, а теперь ты меня.
– Из меня плохой учитель. Просто я тебе помогаю. Повторяю на общественных началах давно пройденный тобою материал.
– Материал-то я усвоила. Доказала все, так сказать, на собственном опыте. Но, знаешь, жизнь почему-то не торопится радовать меня за это хорошими оценками.
– Ну, не прибедняйся. Ты твердая хорошистка. У тебя почти все есть, – успокоила я ее.
– Вот именно. Почти все.
– У многих и этого нет.
– Да мне на многих глубоко наплевать. Что ты все плохие примеры приводишь? Ты на хорошие ориентируйся, – разозлилась Юлька. – Подумаешь, квартира, машина, дача...
– Но у тебя еще есть работа, красота и здоровье.
– Вот счастья привалило! Не знаю куда складывать! – Юлька всплеснула руками. – А отчего же мне тогда тошно? Так тошно, что жить не хочется? Можешь ты мне это объяснить?
Знакомая песня, подумала я, но странно, что исполняется она на совершенно трезвую голову.
– Юль, может быть, ты мне чего не договариваешь? – испугалась я. – У тебя все в порядке?
– В полном. В абсолютном. В совершенном, – сказала спокойно Юлька и, подумав, добавила: – Я, наверное, дура, да?
– Да какая же ты дура, это я – дура. А ты – умная.
– Нет, это ты – умная, а я все-таки дура. Приоритеты у меня не те, понимаешь?
– Не понимаю, – честно ответила я.
– Ну как тебе растолковать, – задумалась Юлька. – Вот закончу я сейчас делать квартиру Сам Самычу, деньги большие получу, машину наконец новую куплю, в Турцию смотаюсь... А стану я от этого счастливее? Вряд ли. А если и стану, то очень ненадолго.
Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. Наше многолетнее тесное общение не прошло для Юльки даром.
– А от чего бы ты смогла стать счастливой надолго? – Догадываясь, что разговор принимает серьезный оборот, я вынула из сумки сигареты.
– От любви, например, – с вызовом ответила Юлька и протянула мне зажигалку.
– Тебе это надо? – спросила я и улыбнулась.
– Тебе надо, а мне нет? – вскинулась Юлька.
– А с чего ты взяла, что любовь – это счастье?
– А разве нет?
– Тебе так кажется, потому что ты не любила никогда.
– Вот именно, – обрадовалась Юлька, – не любила! Не было ее у меня, любви вашей долбаной. Не было, и не надо.
– Вот и хорошо. Вот и не волнуйся.
– А я и не волнуюсь, – сказала Юлька и так грохнула чашкой по столу, что почти все содержимое выплеснулось наружу. – Чего мне волноваться? Я спокойная как тапок.
Я взяла бумажное полотенце и вытерла со стола так и не попробованный эспрессо. Спокойный тапок Юлька молчала.
Я решила разрядить обстановку:
– А я вчера на даче была. У одного хорошего художника.
– И что? – вяло поинтересовалась Юлька.
– Классный мужик, – ответила я, – хочешь, познакомлю?
– Нищий, небось?
– Не знаю. Но очень может быть.
– И что он мне может дать?
– Ну вот, ты опять, – разозлилась теперь я, – любви хочешь – и спрашиваешь, что он тебе может дать.
– И в чем несоответствие? Парадокс в чем? Разве мой любимый не должен провести меня по краю Вселенной со всеми вытекающими из нее бриллиантами?
– Да не должен он тебе ничего, и ты ему ничего не должна.
– А в чем же фишка?
– А в этом и фишка: никто никому ничего не должен. А отдает. И отдает все, что может и не может. И получает при этом такое наслаждение, что любой, даже самый космический оргазм отдыхает.
Так и случилось. Я поздоровалась с ним, перекинулась парой фраз, порылась в библиотеке, полистала каталоги, забрала все, что мне было нужно, оделась и собралась было идти домой. Но, проходя мимо кухни, услышала до боли знакомый, но какой-то приглушенный и просительный Юлькин голос:
– Петрович, миленький, ну еще разочек, а?
Я остановилась и прислушалась. На кухне происходила какая-то непонятная возня.
– Да, Петрович, да, – умоляла Юлька, – я хочу только тебя!
Интересный разговор для тихого воскресного утра, подумала я, а главное, какой содержательный.
– Ну, пожалуйста, – настаивала Юлька, – я сделаю все, что ты захочешь.
Я не выдержала и заглянула внутрь. Юлька сидела верхом на стуле спиной ко мне и разговаривала по телефону.
– Любимый мой, единственный, спасибо тебе! Петрович, спасибо за все! Навеки твоя... ну, ты меня знаешь... конечно... Пока, пока, целую...
– Это что? – удивилась я. – Секс по телефону, что ли?
– Машка! Привет! – завопила Юлька и бросилась мне на шею. – Как я по тебе соскучилась!
– Здорово! – ответила я и почувствовала неожиданно для себя, что тоже ей обрадовалась.
– Ты что здесь делаешь в свой законный выходной? – спросила Юлька.
– А ты что?
– Кофе пью и по телефону разговариваю.
– Слышала я твой разговор. С кем это ты так?
– С сантехником моим, с Петровичем.
– У тебя, кроме маникюрши и гинеколога, еще и сантехник личный появился?
– Что значит появился? Всегда был. Он в моем подъезде живет. Очень полезное знакомство. Хочешь, я и тебя ему порекомендую?
– А рекомендации мне приготовить в письменном виде или он на слух поверит?
– Поверит, он добрый, – успокоила меня Юлька. – Поломается немного и поверит. И все сделает. Особенно, если попросить его как следует. Зайдите, мол, к нам в индивидуальном, так сказать, порядке, осуществлю ваши мечты, причем самые смелые. В денежном эквиваленте, разумеется.
– Что-то серьезное случилось? – поинтересовалась я.
– Унитаз сломался. Уже месяц смываю и мою руки одновременно.
– Бывает, – засмеялась я.
– Ерунда все это, мелочи жизни, – отмахнулась Юлька, подливая себе кофе. – Ты-то как? Что нового? Сто лет тебя не видела.
– А что у меня может быть нового? Все то же, все так же.
– И у меня все то же, все так же, – Юлька глубоко, театрально вздохнула. – Кофе хочешь?
– Наливай!
Юлька достала из шкафчика чашку, насыпала туда кофе, сахар, брызнула водички из чайника и стала ложкой перетирать содержимое в мелкую кашицу.
– Что это ты делаешь? – спросила я.
– Я делаю тебе кофе эспрессо. Сам Самыч научил. Если все это долго-долго растирать, а потом залить крутым кипятком, то такая пенка получится – закачаешься!
– Он что, такой бедный, что у него дома кофеварки нет?
– Дома у него есть все. А в холостяцкой квартире пока ничего. А так как мы проводим там все свободное время, то надо же как-то приспосабливаться?
– Надеюсь, вы ограничились одним кофе?
– А чем это я хуже тебя? – обиделась Юлька.
– В каком смысле? – не поняла я.
– Ты можешь позволить себе невинное приключение на снегу за гаражами, а я на полу вся в побелке не могу?
– Ну наконец-то, сподобилась! – засмеялась я. – И какие впечатления от экстрима?
– Скромные впечатления. Я бы даже сказала, скудные.
– Может быть, просто первый блин комом? Волнение, нетерпение, неудобства – все можно понять.
– Понять, конечно, можно. Но, представляешь, он занимался любовью, даже не потрудившись снять пальто.
– Ну, правильно. Он же у нас кто? Конь в пальто. И конь старый. Радикулит там, остеохондроз...
– А мне говорили, что старый конь борозды не испортит.
– Юль, не бери в голову, а? Для тебя же самое главное в мужике что?
– Деньги.
– Правильно. А ты хочешь и сесть, и съесть. А так не бывает.
– Тебе не кажется, что мы с тобой поменялись ролями?
– В каком это смысле?
– В прямом. Раньше я тебя жизни учила, а теперь ты меня.
– Из меня плохой учитель. Просто я тебе помогаю. Повторяю на общественных началах давно пройденный тобою материал.
– Материал-то я усвоила. Доказала все, так сказать, на собственном опыте. Но, знаешь, жизнь почему-то не торопится радовать меня за это хорошими оценками.
– Ну, не прибедняйся. Ты твердая хорошистка. У тебя почти все есть, – успокоила я ее.
– Вот именно. Почти все.
– У многих и этого нет.
– Да мне на многих глубоко наплевать. Что ты все плохие примеры приводишь? Ты на хорошие ориентируйся, – разозлилась Юлька. – Подумаешь, квартира, машина, дача...
– Но у тебя еще есть работа, красота и здоровье.
– Вот счастья привалило! Не знаю куда складывать! – Юлька всплеснула руками. – А отчего же мне тогда тошно? Так тошно, что жить не хочется? Можешь ты мне это объяснить?
Знакомая песня, подумала я, но странно, что исполняется она на совершенно трезвую голову.
– Юль, может быть, ты мне чего не договариваешь? – испугалась я. – У тебя все в порядке?
– В полном. В абсолютном. В совершенном, – сказала спокойно Юлька и, подумав, добавила: – Я, наверное, дура, да?
– Да какая же ты дура, это я – дура. А ты – умная.
– Нет, это ты – умная, а я все-таки дура. Приоритеты у меня не те, понимаешь?
– Не понимаю, – честно ответила я.
– Ну как тебе растолковать, – задумалась Юлька. – Вот закончу я сейчас делать квартиру Сам Самычу, деньги большие получу, машину наконец новую куплю, в Турцию смотаюсь... А стану я от этого счастливее? Вряд ли. А если и стану, то очень ненадолго.
Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. Наше многолетнее тесное общение не прошло для Юльки даром.
– А от чего бы ты смогла стать счастливой надолго? – Догадываясь, что разговор принимает серьезный оборот, я вынула из сумки сигареты.
– От любви, например, – с вызовом ответила Юлька и протянула мне зажигалку.
– Тебе это надо? – спросила я и улыбнулась.
– Тебе надо, а мне нет? – вскинулась Юлька.
– А с чего ты взяла, что любовь – это счастье?
– А разве нет?
– Тебе так кажется, потому что ты не любила никогда.
– Вот именно, – обрадовалась Юлька, – не любила! Не было ее у меня, любви вашей долбаной. Не было, и не надо.
– Вот и хорошо. Вот и не волнуйся.
– А я и не волнуюсь, – сказала Юлька и так грохнула чашкой по столу, что почти все содержимое выплеснулось наружу. – Чего мне волноваться? Я спокойная как тапок.
Я взяла бумажное полотенце и вытерла со стола так и не попробованный эспрессо. Спокойный тапок Юлька молчала.
Я решила разрядить обстановку:
– А я вчера на даче была. У одного хорошего художника.
– И что? – вяло поинтересовалась Юлька.
– Классный мужик, – ответила я, – хочешь, познакомлю?
– Нищий, небось?
– Не знаю. Но очень может быть.
– И что он мне может дать?
– Ну вот, ты опять, – разозлилась теперь я, – любви хочешь – и спрашиваешь, что он тебе может дать.
– И в чем несоответствие? Парадокс в чем? Разве мой любимый не должен провести меня по краю Вселенной со всеми вытекающими из нее бриллиантами?
– Да не должен он тебе ничего, и ты ему ничего не должна.
– А в чем же фишка?
– А в этом и фишка: никто никому ничего не должен. А отдает. И отдает все, что может и не может. И получает при этом такое наслаждение, что любой, даже самый космический оргазм отдыхает.