Короче, удивление удалось на славу. Все встало на свои места. Нас утро встречает прохладой. Вперед и с песней. Жизнь понеслась. Как позже оказалось, кубарем и с горы. Но зачем снова о грустном?
Бородин ушел, а петух остался. И сегодня он молчал потому, что с вечера я его не завела. Как-то некогда было.
Я проснулась, но боялась пошевелиться и открыть глаза. Может быть, мне все приснилось? Но я почти не спала. Я просто впала в какое-то короткое забытье и тут же очнулась. За окном светлело. Этот свет я чувствовала закрытыми глазами. Глазам было неуютно. Нечего трусить, пора что-то делать. Хотя бы повернуться на другой бок и посмотреть, кто лежит рядом со мной. И все ли он еще там или уже исчез как утренний туман. Хоть бы всхрапнул, голос подал, ногой пошевелил. О кровати я позаботилась. Кровать у меня большая. Два на два, хоть вдоль, хоть поперек. Можно слиться вместе, как рукава одной реки. А можно лежать друг от друга на расстоянии вытянутой руки, как два кисельных берега, и не разу не встретиться.
Мы с Никитой лежали по краям белой льняной простыни с застывшими на ней желтыми цветами. Цветы слабо шевелились и медленно плыли вниз по течению. Никита лежал спиной ко мне и лицом к окну. Он дышал тихо, как ребенок. Спина его была полностью обнажена и казалась черной, как у негра. Когда он успел загореть, подумала я. Потом я подумала, что просто у него такая смуглая кожа, на которой загар держится долго от лета до лета и не смывается. Не то что у меня. Кожа белая, тонкая, загару не поддающаяся и на солнце только краснеющая. И морда красная такая. Короче, вечная суббота.
Я долго смотрела на его спину и не могла налюбоваться. Какие-то бугры, впадины, мышцы, сухожилия. А по плечам рассыпались волосы, и правое ухо безнадежно и сиротливо топорщится. Я осторожно подвинулась поближе к Никите и тихонько подула ему в шею. Он даже не пошевелился. Я дунула сильнее. Он только зябко повел плечом и натянул на себя одеяло. Соня равнодушная, обозвала его про себя я и, стараясь не шуметь, стала медленно сползать с кровати.
Нежной и невесомой нимфой выпорхнула я из спальни и на тонких цыпочках двинулась по направлению к ванной.
Только там я расслабилась и облегченно сбросила халат. Зеркало смотрело на меня моими собственными глазами. Верхние веки слегка отяжелели, а под нижними лежали глубокие голубые тени. Губы бледные и непривычно припухшие. Я провела по ним языком и почувствовала их сухость. Сразу захотелось пить. Я включила холодную воду, наклонилась и стала жадно пить прямо из-под крана. Вода лилась такая ледяная, что сводило зубы. Но мне было жарко. Я стояла на полу босиком и ничего не чувствовала.
Сначала надо поставить чайник, решила я и, выйдя из ванной, прошла на кухню. Утро набирало обороты, за окном было уже совсем светло. День обещал быть солнечным и счастливым. Я взяла чайник, вылила из него вчерашнюю воду и налила свежую. Включила газ и поставила чайник на конфорку. Потом села на стул у окна и стала смотреть на улицу. Нестерпимо захотелось курить. Сколько раз давала себе честное слово не курить натощак, но опять не выдержала, достала из кухонного загашника сигареты и, прикурив, жадно затянулась. Я смотрела на светлое безоблачное небо за окном, курила и плакала. Господи, за что? Что я тебе сделала такого хорошего, что ты в ответ не пожалел для меня этого раннего утра? Господи, чем я так отличилась, чем выделилась, что ты стал таким щедрым? Господи, прости меня, во всем и вовсю грешную. Пожалей меня, Господи, не заставляй потом расплачиваться за твою благодать.
Я чувствовала, как слезы струились длинными быстрыми ручейками по щекам, нос набухал и краснел, а рука, державшая сигарету, дергалась. Ну-ка, быстро прекрати мокнуть, приказала себе я, и стала громко шмыгать носом.
– Ты плачешь? – спросил Никита.
– Нет, – ответила я, не успев удивиться тому, откуда он здесь взялся.
– Нет, ты плачешь.
– Да, я плачу, – не стала больше спорить я и заревела в голос.
– Что случилось, дурочка, что с тобой?
– Это я от счастья.
– Маня ты моя, непроходимая! Разве так можно?
– Мо-ож-но, – выдохнула я, закрывая лицо руками и давя в себе слезы.
– Ну-ка, подвинься.
Никита сел рядом и обнял меня за плечи.
– Дай прикурить, – сказал он, беря с подоконника сигареты.
Я протянула ему зажигалку.
Мы вдвоем сидели на одном стуле, курили и смотрели на небо. Я уже не плакала, Никита меня не успокаивал. Мы молчали и, казалось, понимали друг друга без слов. На плите засвистел чайник. Мы одновременно вздрогнули, посмотрели друг на друга и засмеялись. Два голых дурака на одном хлипком стуле. И чайник, и рассвет, и облака...
17
18
Бородин ушел, а петух остался. И сегодня он молчал потому, что с вечера я его не завела. Как-то некогда было.
Я проснулась, но боялась пошевелиться и открыть глаза. Может быть, мне все приснилось? Но я почти не спала. Я просто впала в какое-то короткое забытье и тут же очнулась. За окном светлело. Этот свет я чувствовала закрытыми глазами. Глазам было неуютно. Нечего трусить, пора что-то делать. Хотя бы повернуться на другой бок и посмотреть, кто лежит рядом со мной. И все ли он еще там или уже исчез как утренний туман. Хоть бы всхрапнул, голос подал, ногой пошевелил. О кровати я позаботилась. Кровать у меня большая. Два на два, хоть вдоль, хоть поперек. Можно слиться вместе, как рукава одной реки. А можно лежать друг от друга на расстоянии вытянутой руки, как два кисельных берега, и не разу не встретиться.
Мы с Никитой лежали по краям белой льняной простыни с застывшими на ней желтыми цветами. Цветы слабо шевелились и медленно плыли вниз по течению. Никита лежал спиной ко мне и лицом к окну. Он дышал тихо, как ребенок. Спина его была полностью обнажена и казалась черной, как у негра. Когда он успел загореть, подумала я. Потом я подумала, что просто у него такая смуглая кожа, на которой загар держится долго от лета до лета и не смывается. Не то что у меня. Кожа белая, тонкая, загару не поддающаяся и на солнце только краснеющая. И морда красная такая. Короче, вечная суббота.
Я долго смотрела на его спину и не могла налюбоваться. Какие-то бугры, впадины, мышцы, сухожилия. А по плечам рассыпались волосы, и правое ухо безнадежно и сиротливо топорщится. Я осторожно подвинулась поближе к Никите и тихонько подула ему в шею. Он даже не пошевелился. Я дунула сильнее. Он только зябко повел плечом и натянул на себя одеяло. Соня равнодушная, обозвала его про себя я и, стараясь не шуметь, стала медленно сползать с кровати.
Нежной и невесомой нимфой выпорхнула я из спальни и на тонких цыпочках двинулась по направлению к ванной.
Только там я расслабилась и облегченно сбросила халат. Зеркало смотрело на меня моими собственными глазами. Верхние веки слегка отяжелели, а под нижними лежали глубокие голубые тени. Губы бледные и непривычно припухшие. Я провела по ним языком и почувствовала их сухость. Сразу захотелось пить. Я включила холодную воду, наклонилась и стала жадно пить прямо из-под крана. Вода лилась такая ледяная, что сводило зубы. Но мне было жарко. Я стояла на полу босиком и ничего не чувствовала.
Сначала надо поставить чайник, решила я и, выйдя из ванной, прошла на кухню. Утро набирало обороты, за окном было уже совсем светло. День обещал быть солнечным и счастливым. Я взяла чайник, вылила из него вчерашнюю воду и налила свежую. Включила газ и поставила чайник на конфорку. Потом села на стул у окна и стала смотреть на улицу. Нестерпимо захотелось курить. Сколько раз давала себе честное слово не курить натощак, но опять не выдержала, достала из кухонного загашника сигареты и, прикурив, жадно затянулась. Я смотрела на светлое безоблачное небо за окном, курила и плакала. Господи, за что? Что я тебе сделала такого хорошего, что ты в ответ не пожалел для меня этого раннего утра? Господи, чем я так отличилась, чем выделилась, что ты стал таким щедрым? Господи, прости меня, во всем и вовсю грешную. Пожалей меня, Господи, не заставляй потом расплачиваться за твою благодать.
Я чувствовала, как слезы струились длинными быстрыми ручейками по щекам, нос набухал и краснел, а рука, державшая сигарету, дергалась. Ну-ка, быстро прекрати мокнуть, приказала себе я, и стала громко шмыгать носом.
– Ты плачешь? – спросил Никита.
– Нет, – ответила я, не успев удивиться тому, откуда он здесь взялся.
– Нет, ты плачешь.
– Да, я плачу, – не стала больше спорить я и заревела в голос.
– Что случилось, дурочка, что с тобой?
– Это я от счастья.
– Маня ты моя, непроходимая! Разве так можно?
– Мо-ож-но, – выдохнула я, закрывая лицо руками и давя в себе слезы.
– Ну-ка, подвинься.
Никита сел рядом и обнял меня за плечи.
– Дай прикурить, – сказал он, беря с подоконника сигареты.
Я протянула ему зажигалку.
Мы вдвоем сидели на одном стуле, курили и смотрели на небо. Я уже не плакала, Никита меня не успокаивал. Мы молчали и, казалось, понимали друг друга без слов. На плите засвистел чайник. Мы одновременно вздрогнули, посмотрели друг на друга и засмеялись. Два голых дурака на одном хлипком стуле. И чайник, и рассвет, и облака...
17
Мы встретились с Юлькой по дороге на работу.
– Ты знаешь, – сказала Юлька, – все не так просто. С квартирой Самочки придется повозиться.
– А кто такая Самочка? – спросила я.
– Здрасте, приехали, – засмеялась Юлька, – а ты подумай. Наводящий вопрос для особо одаренных: чьей квартирой я сейчас занимаюсь?
– Сам Самыча, что ли?
– Ну наконец-то, дошло.
– Я просто не ожидала, что он так быстро станет для тебя Самочкой.
– А чего тянуть-то? Жизнь надо прожить так, чтобы доставить максимум удовольствия себе и минимум окружающим.
– А я вхожу в твое окружение?
– А как же.
– Значит, твоя сверхзадача, твоя благородная жизненная цель – доставить мне как можно меньше удовольствия? – догадалась я.
– Опять ты все неправильно поняла. Ты же не в счет, ты же самое что ни на есть исключение из правил, – успокоила меня Юлька.
– Спасибо, родная. Поражена и смята.
– Ну, то, что ты смята, я и сама вижу, объяснять не надо. Ночь любви отпечаталась на лице.
– Да иди ты. Просто я сегодня не выспалась.
– Теряюсь в догадках – с кем?
– Ладно, Юль, хватит уже. Я же тебя просила.
– Все. Молчу-молчу. И молчала бы всю оставшуюся жизнь, если бы мне не была нужна помощь твоего Никиты.
– Какая еще помощь?
– Чисто профессиональная. Он у нас в штате или нет?
– Не думаю, что в штате. Я как-то не интересовалась. По-моему, он у нас на подхвате, когда у наших работ невпроворот.
– Вот-вот. Мне Савва Морозыч сказал, чтобы я позвонила Никите, потому что наши все заняты.
– Так в чем же дело?
– Как я могу звонить твоему мужику через твою голову?
– Это в личной жизни он мой мужик, а на работе он общий.
– Ну, спасибо, удружила.
– Да на здоровье.
– Нет, правда, – сказала, словно извиняясь, Юлька. – Там без архитектора не обойтись. Дом старый. Балки какие-то на потолке. Самочке арки зачем-то понадобились, а там стены неизвестно из чего сделаны. Освещение принципиально все надо менять. В общем и целом, возни много.
– Короче, нехилый заказ получился?
– Это у меня он нехилый. А у тебя он был бы пустячный.
– Это еще почему?
– Ты же всегда работаешь по программе минимум, а я люблю размах, ширь, красоту и богатство.
– Красота – это не всегда богатство.
– А что такое красота? Огонь, мерцающий в сосуде?
– И огонь тоже.
– А по-простому?
– А по-простому красота – это гармония. Во всем. И в людях, и в отношениях, и в данном случае в интерьере.
– Да будет ему гармония, успокойся. Понимаешь, работа у нас такая – раскрутить клиента по полной программе. Конечно, можно было бы обойтись и меньшей кровью, но тогда и денег было бы меньше. А ты знаешь, деньги я люблю. И чем их больше, тем жизнь веселей.
– Ну, все понятно, – сказала я. – У тебя есть номер Никитиного мобильного?
– Может, ты сама ему позвонишь? – попросила Юлька.
– Не узнаю тебя, подруга, – удивилась я, – что за церемонии?
– Действительно. Что это я разделикатничалась?
Юлька записала номер телефона Никиты в свою записную книжку, мы расцеловались и разошлись по своим делам.
У меня был офисный день. Надо было довести до ума последний проект, сделать заказ на мебель, составить спецификацию, договориться со сборщиками, застолбить место в графике доставки, а также получить зарплату и прослезиться.
В принципе, на жизнь мне хватало. Но по сравнению с Юлькиной зарплатой, моя была более чем скромной. Савва Морозыч посадил нас на голый индивидуальный процент. Официального оклада как такового не было ни у кого, а были комиссионные от суммы реализованной мебели, штор, светильников и других радующих глаз мелочей. Чем дороже получался заказ, тем выше зарплата. Поэтому борьба за клиента на нашем славном предприятии велась не на жизнь, а на смерть. В таких условиях побеждал не столько самый сильный, сколько самый подлый. Еще бы, дорога-то одна, а нас много. Поди там, потолкайся, поработай локтями, поподставляй ножки, скрои пакость – все средства хороши. А кто не успел, не смог, не выдержал, тот, соответственно, опоздал. Следовательно, рыба, мисс.
Юлька была исключением, потому что была любимчиком. А любимчикам Савва Морозыч не давал умереть с голоду и сам подбрасывал нужных перспективных клиентов. Он был абсолютно уверен в том, что Юлька не подведет. Таким недоразумениям, как я, попадались только остатки, которые сладкими назвать не поворачивается язык. А что поделаешь? Не родись, как говорится, красивой, а родись активной. Но любая борьба была мне противна в принципе. Хотя быть над схваткой, находиться в стороне от нее и упиваться от гордости за себя, великолепную, не такое уж безвредное качество. Конечно, проще уступить, чем драться за деньги ли, за мужика ли, или просто за место под солнцем. Но и результат налицо. Мудрейшая из мудрейших Лена Львовна со своей крестьянской мертвой хваткой порой учила нас, несмышленышей: «Как потопаешь, так и полопаешь».
Но нам, принцессам на горошине, много не надо. Яйца, кофе, кефир и сигареты – весь джентльменский набор. Но если бы дело было только в еде. Это же жизненная позиция, блин. Подставь правую щеку и готовься лечить левую. Сами придут и все дадут. Подставляйте карманы. Хорошо, если насыплют в них солнца, а если дерьма? А мы отойдем в сторонку и переждем. Ибо чем хорош запах? Правильно: чем дальше я, тем меньше он. Психология страуса.
Вот и Бородина я сдала без боя.
К чему бы это? При чем здесь Бородин?
Я сидела над бумагами и никак не могла сосредоточиться. Как все быстро получилось. Был Бородин – и нет его. Зато есть Никита. Такой мой и такой необыкновенный. Даже не верится. С Бородиным все было не так. Обычный студенческий брак, который должен был распасться в течение двух-трех лет. Мы еще долго продержались. Любила ли я его? Конечно, любила. Но как-то по-другому, не как Никиту. Бородина я любила как брата, как сына, как любого другого члена семьи. И он действительно был моей семьей. И жили мы хорошо, дружно. Спокойно и слаженно. Чего ему не хватало? А может быть, чего-то не хватало мне? Но я этого не сознавала, не чувствовала. Мне было надежно, уютно, тепло, но как-то пусто, что ли... День проходил за днем, ночь за ночью, месяц за месяцем, год за годом, и ничего не менялось. Может быть, это и есть счастье? Но в жизни счастья нет, как сказал поэт. А есть покой и воля. Что такое покой, мне понятно. А что такое воля? Может быть, воля – это свобода? Свобода от чего, кого? Нужна ли мне такая свобода? Хочу ли я ее, мечтаю ли о ней? Зачем мне о ней мечтать, если ее у меня хоть упейся, хоть захлебнись, хоть утони. А что такое свобода? Она бывает разная. Свобода мысли, свобода слова, свобода передвижений, свобода исполнения желаний и еще много других свобод. Всеми ли ими я обладаю в необходимой и достаточной мере? Конечно, нет.
Многое зависит от денег. Вероятно, прав Савва Морозыч, для которого деньги – главный приоритет в жизни. Чем больше их, тем лучше. А чем лучше? Почему его жена Лена Львовна, которой завидуют все наши сотрудницы, не представляется мне бесконечно счастливой? Да она и сама призналась, что счастье в жизни она испытала лишь однажды, когда у соседки по коттеджному поселку сгорел дом. Банальный такой, застрявший в зубах пример, но это было на самом деле.
Невзлюбила Лена Львовна свою молодую красивую соседку. Ревновала ее по-черному к своему любимому Саввушке, а бедой своей с нами делилась. Ругала бедную женщину всякими нехорошими словами, собиралась порчу на нее наслать или сглаз навести. Бабку-колдунью даже для этого дела из деревни выписала, хорошо хоть использовать ее дар (или проклятье?) по назначению не успела. И как только не испугалась? Ведь то зло, которого ты другому желаешь, обязательно к тебе вернется. И когда добрые люди говорят, что не надо желать ближнему того, чего не пожелаешь себе, так это они вовсе и не о ближнем заботятся, а о том несчастном, которому это желание первому в голову пришло. Такой бумеранг изящный, ты – кому-то, кто-то – тебе. Даже если этот кто-то вовсе и не хотел тебе зла причинять. Просто такой закон джунглей. Получите свое назад, причем, с большими процентами. То же самое и с нашими, пусть даже и самыми подлыми чаяниями. Они когда-нибудь непременно сбываются. Не стоит и суету разводить. Энергия зла перелетает по воздуху, как птичий грипп. Так что не успела Лена Львовна приложить никаких особых усилий, как все само собой произошло. Дом сгорел, соседка переехала жить в город, Лена Львовна попеременно то в пляс пускалась, то прыгала до потолка. Оказывается, для счастья даже очень состоятельному человеку совсем немного нужно.
Мне приходилось бывать в очень богатых домах, работать ну с очень обеспеченными людьми, и я все время задавалась вопросом: а если бы я всем этим владела безраздельно, стала бы я счастливей? И почти всегда отвечала себе: вряд ли. Не в деньгах, в самом деле, счастье. А если деньги понимают, что они человеку особой радости не приносят, то они к нему и не приходят. Непрошенный гость хуже татарина. Уж лучше ручьем бежать к другому, тому, кто сможет оценить их по достоинству. К Савве Морозычу, например, или к Юльке. Ведь любовь должна быть взаимной, а если она не взаимна, то это и не любовь.
Хотя, конечно, здорово, когда тебе не надо заботиться о хлебе насущном, о завтрашнем дне и так далее. Научиться бы любить деньги и ни о чем больше не задумываться. Высокая цель, здоровый стимул. Продал – купил, продал – купил, продал – купил, продал – купил – повесился. Этих ли тихих радостей я жду от жизни?
Почему Юлька, довольная собой Юлька, прекраснейшая из всех Юлек на свете, драгоценнейшая, наимудрейшая, супер-пупер-Юлька-бенц порой, изрядно надравшись, рыдает у меня на плече:
– Отчего так пусто, Маня? Отчего так холодно? Отчего каждый новый день отличается от предыдущего только в худшую сторону? Для чего я каждое утро встаю, готовлю себе завтрак, крашу морду, одеваюсь, выхожу из дома, сажусь в машину, еду на работу, лижу клиенту промежность, развожу его на бабки, получаю эти бабки, искренне этим бабкам радуюсь, еду домой, ложусь спать в свою огромную, за день не обежишь, кровать – и не могу отделаться от мысли: а на хрена мне все это надо?
Что я ей могу ответить? Что у меня все то же самое, только без обряда лизания и денег? Так чем же мне ей помочь, если самой гордиться нечем? Может быть, если только богатым внутренним миром? А настолько ли он богат, как мне представляется? Но мне-то хватает. Или все-таки маловато будет? Ведь даже внутреннего богатства, как и этих грязных, брезгливо отвергаемых мной денег, много не бывает. Хочется его где-то черпать и черпать, в себя складывать и складывать, раздуваться внутри от гордости за себя любимую, и каждый новый день пополнять свою кубышку еще и еще, и сколько бы этих духовных сокровищ там ни было, все маловато! Маловато будет!
Так чем же мы хвастаемся? Чему так радуемся? Чем мы отличаемся от других человеческих существ, у которых иные жизненные приоритеты, причем, не в пример нам, такие ясные и простые, такие зеленые и хрустящие, такие живые и приятные на ощупь?
Дурацкие бестолковые мысли. И очень хочется спать. Просто голова валится с копыт. Так жить нельзя. Вернее, так жить можно и даже нужно, но не каждый день коту масленица.
Кстати о котах. Мой Беня принял Никиту как родного. Обычно он прячется от чужих, а тут даже усом не пошевелил. Предатель. Для чего я его кормлю и холю? Чтобы охранял меня. Чтобы подсказывал, хороший человек в дом пришел или так себе. Реагировал как-то на импульс. А вчера этот гад разлегся на диване в гостиной и за всю ночь нас с Никитой ни разу не побеспокоил. Уволю, к чертовой матери...
Дорогу осилит идущий, работу закончит начавший. Все понемногу срослось, оформилось и завершилось. Я выключила компьютер, собрала бумаги в папку и стала собираться домой.
Зазвонил телефон, и я полезла за ним в сумку.
– Долго ты еще там? – услышала я до боли знакомый голос. – Я тебя уже полчаса у входа поджидаю.
Звонил Бородин. Легок на помине, ничего не скажешь.
– Мог бы и не поджидать, – хриплым голосом ответила я.
– Ты что, болеешь?
– С чего ты взял?
– Хрипишь, как несмазанная телега.
– Спасибо за комплимент.
– На здоровье. Ну, ты выходишь или нет?
– Выхожу. А что случилось?
– Ничего не случилось. Давай выходи.
– А откуда ты узнал, что я здесь?
– От верблюда. Юлька сказала.
– Ты что, ей звонил?
– Нет, не звонил, я ее в городе случайно встретил с каким-то пижоном волосатым.
– С Никитой? – удивилась я.
– Не знаю, она нас не знакомила. Ладно, выходи, поговорить нужно.
Я застыла в растерянности. Когда она успела, или когда успели они? Я утром ушла на работу, а Никита собирался к себе в мастерскую. Что-то ему там надо было доделать. Хотя что тут странного? Она обещала ему позвонить, вот и позвонила. Он обещал на нас работать, вот и согласился. Так и должно быть. Вот и хорошо.
Откуда только взялся Бородин и что ему надо?
– Ты знаешь, – сказала Юлька, – все не так просто. С квартирой Самочки придется повозиться.
– А кто такая Самочка? – спросила я.
– Здрасте, приехали, – засмеялась Юлька, – а ты подумай. Наводящий вопрос для особо одаренных: чьей квартирой я сейчас занимаюсь?
– Сам Самыча, что ли?
– Ну наконец-то, дошло.
– Я просто не ожидала, что он так быстро станет для тебя Самочкой.
– А чего тянуть-то? Жизнь надо прожить так, чтобы доставить максимум удовольствия себе и минимум окружающим.
– А я вхожу в твое окружение?
– А как же.
– Значит, твоя сверхзадача, твоя благородная жизненная цель – доставить мне как можно меньше удовольствия? – догадалась я.
– Опять ты все неправильно поняла. Ты же не в счет, ты же самое что ни на есть исключение из правил, – успокоила меня Юлька.
– Спасибо, родная. Поражена и смята.
– Ну, то, что ты смята, я и сама вижу, объяснять не надо. Ночь любви отпечаталась на лице.
– Да иди ты. Просто я сегодня не выспалась.
– Теряюсь в догадках – с кем?
– Ладно, Юль, хватит уже. Я же тебя просила.
– Все. Молчу-молчу. И молчала бы всю оставшуюся жизнь, если бы мне не была нужна помощь твоего Никиты.
– Какая еще помощь?
– Чисто профессиональная. Он у нас в штате или нет?
– Не думаю, что в штате. Я как-то не интересовалась. По-моему, он у нас на подхвате, когда у наших работ невпроворот.
– Вот-вот. Мне Савва Морозыч сказал, чтобы я позвонила Никите, потому что наши все заняты.
– Так в чем же дело?
– Как я могу звонить твоему мужику через твою голову?
– Это в личной жизни он мой мужик, а на работе он общий.
– Ну, спасибо, удружила.
– Да на здоровье.
– Нет, правда, – сказала, словно извиняясь, Юлька. – Там без архитектора не обойтись. Дом старый. Балки какие-то на потолке. Самочке арки зачем-то понадобились, а там стены неизвестно из чего сделаны. Освещение принципиально все надо менять. В общем и целом, возни много.
– Короче, нехилый заказ получился?
– Это у меня он нехилый. А у тебя он был бы пустячный.
– Это еще почему?
– Ты же всегда работаешь по программе минимум, а я люблю размах, ширь, красоту и богатство.
– Красота – это не всегда богатство.
– А что такое красота? Огонь, мерцающий в сосуде?
– И огонь тоже.
– А по-простому?
– А по-простому красота – это гармония. Во всем. И в людях, и в отношениях, и в данном случае в интерьере.
– Да будет ему гармония, успокойся. Понимаешь, работа у нас такая – раскрутить клиента по полной программе. Конечно, можно было бы обойтись и меньшей кровью, но тогда и денег было бы меньше. А ты знаешь, деньги я люблю. И чем их больше, тем жизнь веселей.
– Ну, все понятно, – сказала я. – У тебя есть номер Никитиного мобильного?
– Может, ты сама ему позвонишь? – попросила Юлька.
– Не узнаю тебя, подруга, – удивилась я, – что за церемонии?
– Действительно. Что это я разделикатничалась?
Юлька записала номер телефона Никиты в свою записную книжку, мы расцеловались и разошлись по своим делам.
У меня был офисный день. Надо было довести до ума последний проект, сделать заказ на мебель, составить спецификацию, договориться со сборщиками, застолбить место в графике доставки, а также получить зарплату и прослезиться.
В принципе, на жизнь мне хватало. Но по сравнению с Юлькиной зарплатой, моя была более чем скромной. Савва Морозыч посадил нас на голый индивидуальный процент. Официального оклада как такового не было ни у кого, а были комиссионные от суммы реализованной мебели, штор, светильников и других радующих глаз мелочей. Чем дороже получался заказ, тем выше зарплата. Поэтому борьба за клиента на нашем славном предприятии велась не на жизнь, а на смерть. В таких условиях побеждал не столько самый сильный, сколько самый подлый. Еще бы, дорога-то одна, а нас много. Поди там, потолкайся, поработай локтями, поподставляй ножки, скрои пакость – все средства хороши. А кто не успел, не смог, не выдержал, тот, соответственно, опоздал. Следовательно, рыба, мисс.
Юлька была исключением, потому что была любимчиком. А любимчикам Савва Морозыч не давал умереть с голоду и сам подбрасывал нужных перспективных клиентов. Он был абсолютно уверен в том, что Юлька не подведет. Таким недоразумениям, как я, попадались только остатки, которые сладкими назвать не поворачивается язык. А что поделаешь? Не родись, как говорится, красивой, а родись активной. Но любая борьба была мне противна в принципе. Хотя быть над схваткой, находиться в стороне от нее и упиваться от гордости за себя, великолепную, не такое уж безвредное качество. Конечно, проще уступить, чем драться за деньги ли, за мужика ли, или просто за место под солнцем. Но и результат налицо. Мудрейшая из мудрейших Лена Львовна со своей крестьянской мертвой хваткой порой учила нас, несмышленышей: «Как потопаешь, так и полопаешь».
Но нам, принцессам на горошине, много не надо. Яйца, кофе, кефир и сигареты – весь джентльменский набор. Но если бы дело было только в еде. Это же жизненная позиция, блин. Подставь правую щеку и готовься лечить левую. Сами придут и все дадут. Подставляйте карманы. Хорошо, если насыплют в них солнца, а если дерьма? А мы отойдем в сторонку и переждем. Ибо чем хорош запах? Правильно: чем дальше я, тем меньше он. Психология страуса.
Вот и Бородина я сдала без боя.
К чему бы это? При чем здесь Бородин?
Я сидела над бумагами и никак не могла сосредоточиться. Как все быстро получилось. Был Бородин – и нет его. Зато есть Никита. Такой мой и такой необыкновенный. Даже не верится. С Бородиным все было не так. Обычный студенческий брак, который должен был распасться в течение двух-трех лет. Мы еще долго продержались. Любила ли я его? Конечно, любила. Но как-то по-другому, не как Никиту. Бородина я любила как брата, как сына, как любого другого члена семьи. И он действительно был моей семьей. И жили мы хорошо, дружно. Спокойно и слаженно. Чего ему не хватало? А может быть, чего-то не хватало мне? Но я этого не сознавала, не чувствовала. Мне было надежно, уютно, тепло, но как-то пусто, что ли... День проходил за днем, ночь за ночью, месяц за месяцем, год за годом, и ничего не менялось. Может быть, это и есть счастье? Но в жизни счастья нет, как сказал поэт. А есть покой и воля. Что такое покой, мне понятно. А что такое воля? Может быть, воля – это свобода? Свобода от чего, кого? Нужна ли мне такая свобода? Хочу ли я ее, мечтаю ли о ней? Зачем мне о ней мечтать, если ее у меня хоть упейся, хоть захлебнись, хоть утони. А что такое свобода? Она бывает разная. Свобода мысли, свобода слова, свобода передвижений, свобода исполнения желаний и еще много других свобод. Всеми ли ими я обладаю в необходимой и достаточной мере? Конечно, нет.
Многое зависит от денег. Вероятно, прав Савва Морозыч, для которого деньги – главный приоритет в жизни. Чем больше их, тем лучше. А чем лучше? Почему его жена Лена Львовна, которой завидуют все наши сотрудницы, не представляется мне бесконечно счастливой? Да она и сама призналась, что счастье в жизни она испытала лишь однажды, когда у соседки по коттеджному поселку сгорел дом. Банальный такой, застрявший в зубах пример, но это было на самом деле.
Невзлюбила Лена Львовна свою молодую красивую соседку. Ревновала ее по-черному к своему любимому Саввушке, а бедой своей с нами делилась. Ругала бедную женщину всякими нехорошими словами, собиралась порчу на нее наслать или сглаз навести. Бабку-колдунью даже для этого дела из деревни выписала, хорошо хоть использовать ее дар (или проклятье?) по назначению не успела. И как только не испугалась? Ведь то зло, которого ты другому желаешь, обязательно к тебе вернется. И когда добрые люди говорят, что не надо желать ближнему того, чего не пожелаешь себе, так это они вовсе и не о ближнем заботятся, а о том несчастном, которому это желание первому в голову пришло. Такой бумеранг изящный, ты – кому-то, кто-то – тебе. Даже если этот кто-то вовсе и не хотел тебе зла причинять. Просто такой закон джунглей. Получите свое назад, причем, с большими процентами. То же самое и с нашими, пусть даже и самыми подлыми чаяниями. Они когда-нибудь непременно сбываются. Не стоит и суету разводить. Энергия зла перелетает по воздуху, как птичий грипп. Так что не успела Лена Львовна приложить никаких особых усилий, как все само собой произошло. Дом сгорел, соседка переехала жить в город, Лена Львовна попеременно то в пляс пускалась, то прыгала до потолка. Оказывается, для счастья даже очень состоятельному человеку совсем немного нужно.
Мне приходилось бывать в очень богатых домах, работать ну с очень обеспеченными людьми, и я все время задавалась вопросом: а если бы я всем этим владела безраздельно, стала бы я счастливей? И почти всегда отвечала себе: вряд ли. Не в деньгах, в самом деле, счастье. А если деньги понимают, что они человеку особой радости не приносят, то они к нему и не приходят. Непрошенный гость хуже татарина. Уж лучше ручьем бежать к другому, тому, кто сможет оценить их по достоинству. К Савве Морозычу, например, или к Юльке. Ведь любовь должна быть взаимной, а если она не взаимна, то это и не любовь.
Хотя, конечно, здорово, когда тебе не надо заботиться о хлебе насущном, о завтрашнем дне и так далее. Научиться бы любить деньги и ни о чем больше не задумываться. Высокая цель, здоровый стимул. Продал – купил, продал – купил, продал – купил, продал – купил – повесился. Этих ли тихих радостей я жду от жизни?
Почему Юлька, довольная собой Юлька, прекраснейшая из всех Юлек на свете, драгоценнейшая, наимудрейшая, супер-пупер-Юлька-бенц порой, изрядно надравшись, рыдает у меня на плече:
– Отчего так пусто, Маня? Отчего так холодно? Отчего каждый новый день отличается от предыдущего только в худшую сторону? Для чего я каждое утро встаю, готовлю себе завтрак, крашу морду, одеваюсь, выхожу из дома, сажусь в машину, еду на работу, лижу клиенту промежность, развожу его на бабки, получаю эти бабки, искренне этим бабкам радуюсь, еду домой, ложусь спать в свою огромную, за день не обежишь, кровать – и не могу отделаться от мысли: а на хрена мне все это надо?
Что я ей могу ответить? Что у меня все то же самое, только без обряда лизания и денег? Так чем же мне ей помочь, если самой гордиться нечем? Может быть, если только богатым внутренним миром? А настолько ли он богат, как мне представляется? Но мне-то хватает. Или все-таки маловато будет? Ведь даже внутреннего богатства, как и этих грязных, брезгливо отвергаемых мной денег, много не бывает. Хочется его где-то черпать и черпать, в себя складывать и складывать, раздуваться внутри от гордости за себя любимую, и каждый новый день пополнять свою кубышку еще и еще, и сколько бы этих духовных сокровищ там ни было, все маловато! Маловато будет!
Так чем же мы хвастаемся? Чему так радуемся? Чем мы отличаемся от других человеческих существ, у которых иные жизненные приоритеты, причем, не в пример нам, такие ясные и простые, такие зеленые и хрустящие, такие живые и приятные на ощупь?
Дурацкие бестолковые мысли. И очень хочется спать. Просто голова валится с копыт. Так жить нельзя. Вернее, так жить можно и даже нужно, но не каждый день коту масленица.
Кстати о котах. Мой Беня принял Никиту как родного. Обычно он прячется от чужих, а тут даже усом не пошевелил. Предатель. Для чего я его кормлю и холю? Чтобы охранял меня. Чтобы подсказывал, хороший человек в дом пришел или так себе. Реагировал как-то на импульс. А вчера этот гад разлегся на диване в гостиной и за всю ночь нас с Никитой ни разу не побеспокоил. Уволю, к чертовой матери...
Дорогу осилит идущий, работу закончит начавший. Все понемногу срослось, оформилось и завершилось. Я выключила компьютер, собрала бумаги в папку и стала собираться домой.
Зазвонил телефон, и я полезла за ним в сумку.
– Долго ты еще там? – услышала я до боли знакомый голос. – Я тебя уже полчаса у входа поджидаю.
Звонил Бородин. Легок на помине, ничего не скажешь.
– Мог бы и не поджидать, – хриплым голосом ответила я.
– Ты что, болеешь?
– С чего ты взял?
– Хрипишь, как несмазанная телега.
– Спасибо за комплимент.
– На здоровье. Ну, ты выходишь или нет?
– Выхожу. А что случилось?
– Ничего не случилось. Давай выходи.
– А откуда ты узнал, что я здесь?
– От верблюда. Юлька сказала.
– Ты что, ей звонил?
– Нет, не звонил, я ее в городе случайно встретил с каким-то пижоном волосатым.
– С Никитой? – удивилась я.
– Не знаю, она нас не знакомила. Ладно, выходи, поговорить нужно.
Я застыла в растерянности. Когда она успела, или когда успели они? Я утром ушла на работу, а Никита собирался к себе в мастерскую. Что-то ему там надо было доделать. Хотя что тут странного? Она обещала ему позвонить, вот и позвонила. Он обещал на нас работать, вот и согласился. Так и должно быть. Вот и хорошо.
Откуда только взялся Бородин и что ему надо?
18
Я вышла из офиса и оглянулась по сторонам. Никого не было. Я постояла пару минут и двинулась в сторону метро. Что за приколы, подумала я. «Выходи, буду ждать, дело есть», а сам куда-то пропал. Я шла и удивлялась сама себе. Может, это шутка такая? Вдруг он совсем и не ждал меня у офиса, а позвонил из какого-нибудь другого места. Просто так, от нечего делать. С другой стороны, он видел Юльку, разговаривал с ней, узнавал, где я нахожусь. Непонятно.
Так я и шла, опустив голову и разглядывая свои ноги, пока не уткнулась головой во что-то большое и шуршащее. Передо мной стоял Бородин, прижимая к животу громадный букет, завернутый в цветную жатую бумагу.
– Это тебе! – гордо сказал он и засиял как медный таз.
– Мне? – удивилась я. – За что?
– Просто так.
Сценка напоминала детский мультик, где смешной пушистый мишка бегал по лесу и всем зверятам предлагал свой букет. А те изумлялись, за что? А мишка отвечал: «Просто так, ля-ля-ля».
От этого воспоминания стало так светло и весело, что я не выдержала и улыбнулась.
– Спасибо, Бородин, не стоило так беспокоиться.
– А это и не беспокойство, а пристальное внимание.
– Кто это тебя научил быть таким пристальным? – спросила я. – Помнится, даже в наши лучшие годы ты особенно не утруждался.
– Жизнь, Машка, научила.
– И как зовут эту жизнь?
– Вот только не надо этих намеков, этих полутонов и недоговоренностей. Я от них и дома устал. Пришел поговорить с единственным нормальным человеком, и на тебе – ты туда же.
– Это я, что ли, единственный нормальный человек? – засомневалась я и на всякий случай оглянулась.
– Ты.
– Мелочь, а приятно.
Мы прошли какое-то расстояние молча, потом я спросила:
– А какое у тебя ко мне дело?
– Да, если честно, никакого. Просто захотел тебя увидеть.
– Соскучился, что ли?
– Выходит, что соскучился.
– Что ж молодуха-то, невеселая попалась?
– Ты опять?
– Ладно, прости. Больше не буду.
Я шла, прижимая к себе громадный бестолковый букет, состоящий сплошь из махровых желтых тюльпанов и каких-то лопоухих, непонятных листьев. Желтый цвет в этом сезоне просто преследует меня. Вчерашние огурцы, сегодняшние тюльпаны. Вестники разлуки, блин.
– Погода сегодня хорошая, – прервал молчание Бородин.
– Ага, – кивнула я.
– Может быть, зайдем куда-нибудь, поужинаем?
Я почему-то думала, что этот вечер мы проведем с Никитой, хотя он не позвонил мне сегодня ни разу. Что он сейчас поделывает, интересно мне знать? Может быть, ужинает где-нибудь с Юлькой после тяжелого рабочего дня? Разве он обязан мне в этом отчитываться? А чем я обязана ему? Ну, посижу где-нибудь со своим собственным мужем, убудет от меня, что ли?
– Сегодня я не могу, – неожиданно для себя ответила я.
– Почему?
– У меня кот некормленый.
– Сколько тебя помню, Маня, столько ты своим котом отмазываешься. Что я Беню не знаю, что ли? Если эта сволочь лопать захочет, то и амбарный замок на холодильнике его не остановит, все взломает и все сожрет.
– Да, что-то я увлеклась, забыла, что ты какое-то время с нами сожительствовал.
– Ну, во-первых, не сожительствовал, а жил. А во-вторых, жил я с тобой, а не с котом.
– Я и Беня – близнецы братья. Как Ленин и партия. Я за него любому пасть порву.
– Ой, только не надо. Пасть она порвет. Да ты же даже таракана не обидишь.
– Таракана не обижу, а пасть ему порву, если он моего Бенечку хоть пальцем тронет.
– Кто пальцем тронет? Таракан?
– Таракан или любое другое животное, типа мужика.
– Ладно, хватит, – разозлился Бородин. – Идешь со мной ужинать или нет? Считаю до трех. Раз...
– Иду.
– Вот так бы и сразу, а то Беня, Беня...
– Сейчас раздумаю.
– Не надо. Я все понял. Куда пойдем?
– Не знаю. Но хорошо бы во что-нибудь не пафосное.
– Поехали в «Пироги»?
– Да какая разница, пироги-пряники, лишь бы недолго и поближе к метро.
– Ё-мое, ну я дурак! – запричитал Бородин.
– Что случилось? – испугалась я.
– Я же машину у твоего офиса оставил.
– У тебя машина появилась?
– Ну, конечно. Я ее оставил и побежал за цветами. Потом встретил тебя и все забыл.
– Ну, ты даешь, – засмеялась я, – придется возвращаться.
Мы пошли в обратную сторону. Так до утра и проходим, подумала я. Беспокойство меня не оставляло. Как там мой Никита? Где ты, Никита? Что с тобой? Как ты без меня? А мы друг без друга?
– О чем ты думаешь? – спросил Бородин.
– Ни о чем, – солгала я.
– А я думаю.
– О чем? – Я мысленно попрощалась с Никитой.
– О том, что, кажется, дождь собирается.
– Вот и хорошо. Обожаю дождь. Особенно первый весенний.
– У тебя с головой всегда было не так, как у всех.
– Это точно. У меня и сейчас ничего особо не изменилось.
– Может быть, я за это тебя и люблю.
– «Люблю»? Ты не оговорился?
– Я хотел сказать «любил».
– Пожалуй, так точнее.
– Не знаю, что точнее, что нет.
– Давай, не будем вдаваться в подробности.
– Давай, – согласился Бородин и, немного помолчав, добавил: – Но знаешь, порой мне кажется, что это не я ушел от тебя, а это ты меня бросила.
Я остановилась на месте как вкопанная: как это он догадался? Потом засунула лицо в цветы и стала сосредоточенно их нюхать. Бородин продолжал движение один.
– Ты где? – очнулся он и начал оглядываться.
– Я тут. Букет нюхаю.
– Давай догоняй.
Мы стояли на расстоянии пяти-семи метров и внимательно друг на друга смотрели.
– Ну так как насчет «Пирогов»? – спросил Бородин.
– Запросто! – ответила я и пошла ему навстречу.
Ничего примечательного в нашем свидании не было. Бородин посадил меня в свой новый, с иголочки, «форд», отвез в «Пироги» напоил-накормил и доставил домой в целости и сохранности. И все-таки ему удалось меня удивить. «Люблю»? «Любил»? Зачем это? К чему? И именно сейчас, в этот ответственный момент, когда моя непутевая жизнь наконец-то обрела свое пусть и не глубокое, но уже намеченное пунктиром русло на карте моей судьбы.
И вообще, вот что я заметила. Пока ты находишься в полном отстое, кризисе, депрессии, обливаясь слезами и соплями по поводу и без, вокруг тебя сразу же образовывается полный вакуум. Мужики в лучшем случае не замечают тебя, в худшем – бегут как от прокаженной. Но когда на твоем горизонте начинает пробиваться слабый луч света, небо светлеет и проясняется и ветер с маниакальным постоянством перестает сбивать с ног, они, мужики то есть, все, скопом, тут как тут.
А если тебе особенно повезет, и удача, или успех, а тем более новая любовь возродят в тебе надежду на светлое будущее, эти гады обретают крылья и начинают кружить над твоей головой, как вороны над скорой добычей. Человек в счастье беззащитен, щедр и уязвим. А женщина, в частности, становится привлекательным объектом внимания для самцов, жаждущих, чем бы дармовым поживиться. В природе это явление называют течкой. Вокруг открытой к любви самки мгновенно образуется общество не всегда дружественных друг к другу кобелей. А сезон свадеб приходится в основном на весну. А что у нас теперь? Весна! Весна, как много в этом слове для сердца женщины слилось, но что-то в нем оборвалось. И приятно, и противно одновременно.
Хочется надеяться, что Бородин – это только первый звоночек. Эдакий вечерний звон, наводящий так много дум. Но откуда внутри такое сладкое злорадство? Это мелко, мерзко, недостойно!
Так я и шла, опустив голову и разглядывая свои ноги, пока не уткнулась головой во что-то большое и шуршащее. Передо мной стоял Бородин, прижимая к животу громадный букет, завернутый в цветную жатую бумагу.
– Это тебе! – гордо сказал он и засиял как медный таз.
– Мне? – удивилась я. – За что?
– Просто так.
Сценка напоминала детский мультик, где смешной пушистый мишка бегал по лесу и всем зверятам предлагал свой букет. А те изумлялись, за что? А мишка отвечал: «Просто так, ля-ля-ля».
От этого воспоминания стало так светло и весело, что я не выдержала и улыбнулась.
– Спасибо, Бородин, не стоило так беспокоиться.
– А это и не беспокойство, а пристальное внимание.
– Кто это тебя научил быть таким пристальным? – спросила я. – Помнится, даже в наши лучшие годы ты особенно не утруждался.
– Жизнь, Машка, научила.
– И как зовут эту жизнь?
– Вот только не надо этих намеков, этих полутонов и недоговоренностей. Я от них и дома устал. Пришел поговорить с единственным нормальным человеком, и на тебе – ты туда же.
– Это я, что ли, единственный нормальный человек? – засомневалась я и на всякий случай оглянулась.
– Ты.
– Мелочь, а приятно.
Мы прошли какое-то расстояние молча, потом я спросила:
– А какое у тебя ко мне дело?
– Да, если честно, никакого. Просто захотел тебя увидеть.
– Соскучился, что ли?
– Выходит, что соскучился.
– Что ж молодуха-то, невеселая попалась?
– Ты опять?
– Ладно, прости. Больше не буду.
Я шла, прижимая к себе громадный бестолковый букет, состоящий сплошь из махровых желтых тюльпанов и каких-то лопоухих, непонятных листьев. Желтый цвет в этом сезоне просто преследует меня. Вчерашние огурцы, сегодняшние тюльпаны. Вестники разлуки, блин.
– Погода сегодня хорошая, – прервал молчание Бородин.
– Ага, – кивнула я.
– Может быть, зайдем куда-нибудь, поужинаем?
Я почему-то думала, что этот вечер мы проведем с Никитой, хотя он не позвонил мне сегодня ни разу. Что он сейчас поделывает, интересно мне знать? Может быть, ужинает где-нибудь с Юлькой после тяжелого рабочего дня? Разве он обязан мне в этом отчитываться? А чем я обязана ему? Ну, посижу где-нибудь со своим собственным мужем, убудет от меня, что ли?
– Сегодня я не могу, – неожиданно для себя ответила я.
– Почему?
– У меня кот некормленый.
– Сколько тебя помню, Маня, столько ты своим котом отмазываешься. Что я Беню не знаю, что ли? Если эта сволочь лопать захочет, то и амбарный замок на холодильнике его не остановит, все взломает и все сожрет.
– Да, что-то я увлеклась, забыла, что ты какое-то время с нами сожительствовал.
– Ну, во-первых, не сожительствовал, а жил. А во-вторых, жил я с тобой, а не с котом.
– Я и Беня – близнецы братья. Как Ленин и партия. Я за него любому пасть порву.
– Ой, только не надо. Пасть она порвет. Да ты же даже таракана не обидишь.
– Таракана не обижу, а пасть ему порву, если он моего Бенечку хоть пальцем тронет.
– Кто пальцем тронет? Таракан?
– Таракан или любое другое животное, типа мужика.
– Ладно, хватит, – разозлился Бородин. – Идешь со мной ужинать или нет? Считаю до трех. Раз...
– Иду.
– Вот так бы и сразу, а то Беня, Беня...
– Сейчас раздумаю.
– Не надо. Я все понял. Куда пойдем?
– Не знаю. Но хорошо бы во что-нибудь не пафосное.
– Поехали в «Пироги»?
– Да какая разница, пироги-пряники, лишь бы недолго и поближе к метро.
– Ё-мое, ну я дурак! – запричитал Бородин.
– Что случилось? – испугалась я.
– Я же машину у твоего офиса оставил.
– У тебя машина появилась?
– Ну, конечно. Я ее оставил и побежал за цветами. Потом встретил тебя и все забыл.
– Ну, ты даешь, – засмеялась я, – придется возвращаться.
Мы пошли в обратную сторону. Так до утра и проходим, подумала я. Беспокойство меня не оставляло. Как там мой Никита? Где ты, Никита? Что с тобой? Как ты без меня? А мы друг без друга?
– О чем ты думаешь? – спросил Бородин.
– Ни о чем, – солгала я.
– А я думаю.
– О чем? – Я мысленно попрощалась с Никитой.
– О том, что, кажется, дождь собирается.
– Вот и хорошо. Обожаю дождь. Особенно первый весенний.
– У тебя с головой всегда было не так, как у всех.
– Это точно. У меня и сейчас ничего особо не изменилось.
– Может быть, я за это тебя и люблю.
– «Люблю»? Ты не оговорился?
– Я хотел сказать «любил».
– Пожалуй, так точнее.
– Не знаю, что точнее, что нет.
– Давай, не будем вдаваться в подробности.
– Давай, – согласился Бородин и, немного помолчав, добавил: – Но знаешь, порой мне кажется, что это не я ушел от тебя, а это ты меня бросила.
Я остановилась на месте как вкопанная: как это он догадался? Потом засунула лицо в цветы и стала сосредоточенно их нюхать. Бородин продолжал движение один.
– Ты где? – очнулся он и начал оглядываться.
– Я тут. Букет нюхаю.
– Давай догоняй.
Мы стояли на расстоянии пяти-семи метров и внимательно друг на друга смотрели.
– Ну так как насчет «Пирогов»? – спросил Бородин.
– Запросто! – ответила я и пошла ему навстречу.
Ничего примечательного в нашем свидании не было. Бородин посадил меня в свой новый, с иголочки, «форд», отвез в «Пироги» напоил-накормил и доставил домой в целости и сохранности. И все-таки ему удалось меня удивить. «Люблю»? «Любил»? Зачем это? К чему? И именно сейчас, в этот ответственный момент, когда моя непутевая жизнь наконец-то обрела свое пусть и не глубокое, но уже намеченное пунктиром русло на карте моей судьбы.
И вообще, вот что я заметила. Пока ты находишься в полном отстое, кризисе, депрессии, обливаясь слезами и соплями по поводу и без, вокруг тебя сразу же образовывается полный вакуум. Мужики в лучшем случае не замечают тебя, в худшем – бегут как от прокаженной. Но когда на твоем горизонте начинает пробиваться слабый луч света, небо светлеет и проясняется и ветер с маниакальным постоянством перестает сбивать с ног, они, мужики то есть, все, скопом, тут как тут.
А если тебе особенно повезет, и удача, или успех, а тем более новая любовь возродят в тебе надежду на светлое будущее, эти гады обретают крылья и начинают кружить над твоей головой, как вороны над скорой добычей. Человек в счастье беззащитен, щедр и уязвим. А женщина, в частности, становится привлекательным объектом внимания для самцов, жаждущих, чем бы дармовым поживиться. В природе это явление называют течкой. Вокруг открытой к любви самки мгновенно образуется общество не всегда дружественных друг к другу кобелей. А сезон свадеб приходится в основном на весну. А что у нас теперь? Весна! Весна, как много в этом слове для сердца женщины слилось, но что-то в нем оборвалось. И приятно, и противно одновременно.
Хочется надеяться, что Бородин – это только первый звоночек. Эдакий вечерний звон, наводящий так много дум. Но откуда внутри такое сладкое злорадство? Это мелко, мерзко, недостойно!