Страница:
Как началось это пробуждение? Конечно, можно сослаться на вмешательство извне. Можно представить себе и чисто материалистическое, рациональное объяснение. Физика космических лучей уже много лет назад открыла события, называемые «чрезвычайными». «Событиями» называют в космической физике столкновения между частицей из космоса и нашей материей. В 1957 году, как мы указывали в нашем этюде об алхимии, была обнаружена исключительная частица с фантастической энергией 10 электронвольт, в то время как расщепление урана происходит только при 2. Допустим, что только один раз после возникновения человечества такая частица ударила в человеческий мозг. Кто знает, не могла ли высвободившаяся огромная энергия активизировать мозг и создать первого «пробужденного» человека? Он мог бы открыть и применить технику для передачи пробужденности. Эта техника в различных формах могла применяться до нашей эпохи, и «Великое делание» алхимиков – посвящение – могло бы быть не только легендой. Наша гипотеза, конечно, – только гипотеза. Ее нельзя проверить экспериментально, потому что нет искусственного ускорителя, создающего такие фантастические энергии. Очень крупный английский ученый, сэр Джеймс Джине, писал: «Быть может, космическая радиация сделала из обезьяны человека» (в книге «Таинственный мир», 1929) Мы только подхватили эти идеи, и современные данные, неизвестные сэру Джинсу, позволяют нам сказать: «Быть может, исключительные частицы „космических событий“ с фантастическими энергиями сделали из человека сверхчеловека».
Вселенная пожирает нас и выдает нам свою тайну, в зависимости от того, умеем ли мы ее созерцать. В высшей степени вероятно, что самые тонкие и самые глубокие законы жизни и судьбы, всего сотворенного ясно записаны в окружающем нас материальном мире, что Бог оставил свою запись на вещах, как для нашего мудреца на шкуре пантеры, и что достаточно определенного взгляда… Пробужденный человек и был бы человеком с этим определенным взглядом.
ГЛАВА 8. НЕКОТОРЫЕ ДОКУМЕНТЫ О СОСТОЯНИИ ПРОБУЖДЕННОСТИ
* * *
Хорхе Луис Борхес пишет, что один человек, мудрец, посвятил свою жизнь поискам среди бесчисленных знаков природы неизреченного имени Бога – числа, выражающего великую истину. Его поджидала одна напасть за другой, и вот он арестован княжеской полицией, осужден на съедение пантерой. Его бросили в клетку. С другой стороны решетчатой перегородки, которую должны были поднять, хищник готовился к пиршеству. Наш мудрец посмотрел на животное и, глядя на пятна его шубы, обнаружил в ритме их формы число, имя, которое он так долго искал. Теперь он знал, почему он умрет и что он умрет удовлетворенным, – а это не значит умереть.Вселенная пожирает нас и выдает нам свою тайну, в зависимости от того, умеем ли мы ее созерцать. В высшей степени вероятно, что самые тонкие и самые глубокие законы жизни и судьбы, всего сотворенного ясно записаны в окружающем нас материальном мире, что Бог оставил свою запись на вещах, как для нашего мудреца на шкуре пантеры, и что достаточно определенного взгляда… Пробужденный человек и был бы человеком с этим определенным взглядом.
ГЛАВА 8. НЕКОТОРЫЕ ДОКУМЕНТЫ О СОСТОЯНИИ ПРОБУЖДЕННОСТИ
Если существует состояние пробужденности, то в здании современной психологии не хватает одного этажа. Вот четыре документа, принадлежащие нашей эпохе. Мы их не выбирали, у нас не было времени, чтобы по-настоящему все разведать. Антологию современных свидетельств и исследований о состоянии пробужденности еще нужно составить. Она будет очень полезна. Она вновь установит связи с преданиями. Она покажет непрерывность самого существования в нашем веке. Она осветит некоторые пути будущего. Литераторы найдут в ней ключ, исследователи гуманитарных наук найдут в ней стимул, ученые увидят нить, проходящую сквозь все крупнейшие повороты мысли, и мы не будем чувствовать себя такими одинокими. Само собою разумеется, собирая документы, находящиеся у нас под рукой, мы не претендовали на многое. Мы хотели только собрать краткие указания на возможную психологию состояния пробужденности в его элементарных формах. Так что в этой главе можно будет найти:
1. Извлечения из высказываний главы школы, Георгия Ивановича Гурджиева, собранные философом Успенским;
2. Мое собственное свидетельство о попытках пойти по пути состояния пробужденности под руководством инструктора школы Гурджиева;
3. Рассказ романиста и философа Раймона Абеллио о его личном опыте;
4. Самый восхитительный, на наш взгляд, текст из всей современной литературы об этом состоянии. Этот текст извлечен из неизвестного романа германского поэта и философа Густава Майринка, чьи произведения, не переведенные, за исключением – «Зеленого лика» и «Голема», поднимаются до вершин мистической интуиции.
Рассмотрим какое-нибудь событие в жизни человечества. Например – войну. В настоящий момент идет война. Что это означает? Это означает, что многие миллионы спящих стараются уничтожить многие миллионы других спящих. Все, что происходит в настоящее время, вызвано этим сном.
Эти два состояния сознания – сон и бодрствование – одинаково субъективны. Только начиная вспоминать о самом себе, человек может действительно проснуться. Тогда вся жизнь вокруг него принимает другой вид и приобретает иной смысл. Он видит ее как жизнь спящих людей, жизнь во сне. Все, что люди говорят и делают, они говорят и делают во сне. Потому ничто из этого не может иметь ни малейшей ценности. Только пробуждение и то, что ведет к пробуждению, имеет реальную ценность.
Как проснуться? Как избавиться от этого сна? Эти вопросы – самые важные, самые жизненные из всех, какие человек может задать. Но прежде чем задать их себе, он должен убедиться в самом факте сна. А он не сможет в этом убедиться иначе, как только попытавшись проснуться. Когда он поймет, что не помнит о себе самом и что воспоминание о себе означает до известной степени пробуждение, и когда он увидит по опыту, как трудно вспомнить о себе самом, тогда он поймет, что недостаточно иметь желание проснуться, чтобы проснуться на самом деле. Строго говоря, мы утверждаем, что человек не может проснуться собственными силами. Но если двадцать человек условятся, что первый из них, кто проснется, разбудит остальных, у них уже есть шанс. Но даже этого недостаточно, потому что эти двадцать человек могут уснуть одновременно и видеть во сне, как они просыпаются. Так что и этого недостаточно. Нужно еще большее. За этими двадцатью людьми должен следить еще один человек, который сам не спит и не уснет так легко, как остальные, или который сознательно будет спать, лишь когда это возможно, когда от этого не может получиться никакого зла ни для него, ни для других. Они должны найти такого человека и нанять его, чтобы он их будил и не позволил им больше впасть в сон. Без этого невозможно проснуться. Вот что нужно понять.
Можно размышлять в течение тысячи лет и можно написать целые библиотеки, выдумывать миллионы теорий, – и все это во сне, без всякой возможности проснуться. Наоборот, эти теории и книги, написанные или придуманные спящими, только усыпят других людей и т. д.
Нет ничего нового в идее сна. Почти с самого сотворения мира людям было сказано, что они спят и что они должны проснуться. Сколько раз мы читаем, например, в Евангелиях: «Пробудись», «Бодрствуй», «Не спите». Ученики Христа даже в Гефсиманском саду, когда их Учитель молился в последний раз, спали. Этим сказано все. Но понимают ли это люди? Они принимают это за риторическую фигуру, за метафору. Они вовсе не видят, что это нужно понимать буквально. И здесь тоже легко понять, почему. Им нужно хоть немного проснуться или наконец постараться проснуться. Серьезно, меня часто спрашивали, почему в Евангелии ничего не говорится о сне… Но об этом идет речь на каждой странице. Это просто показывает, что люди читают Евангелие во сне.
Есть также возможность разбудить себя механическими средствами. Можно воспользоваться будильником. Но беда в том, что очень скоро привыкают к любому будильнику – его попросту перестают слышать. Требуется множество будильников с различными звонками. Человек должен буквально окружить себя будильниками, не позволяющими ему спать. И здесь опять-таки возникают трудности. Будильники надо заводить, чтобы их заводить, необходимо об этом помнить, а чтобы помнить об этом, нужно часто просыпаться.
Но вот что самое худшее; человек привыкает ко всем будильникам и через некоторое время только лучше спит под их звон. Поэтому будильники нужно постоянно менять, все время изобретать новые. Со временем это может помочь человеку проснуться. Но очень мало шансов, что он проделает эту работу – будет изобретать, заводить и менять все эти будильники сам, без посторонней помощи. Гораздо вероятнее, что, начав эту работу, он не замедлит уснуть и во сне будет видеть, что изобретает будильники и меняет их и, как я уже сказал, от этого он будет только лучше спать.
Так что для пробуждения нужно соединить множество усилий. Нужно, чтобы был кто-нибудь, чтобы будить спящего; нужно, чтобы был кто-нибудь, чтобы следить за тем, кто будит; нужно иметь будильники и нужно постоянно изобретать нозые.
Но чтобы благополучно провести это мероприятие и получить результаты, известное количество людей должно работать вместе.
Отдельный человек не может сделать ничего. Прежде всего, он нуждается в помощи. Но одинокий человек не может рассчитывать на помощь. Те, кто способен помочь, ценят свое время очень дорого. И, естественно, они предпочтут помочь, скажем, двадцати или тридцати людям, желающим проснуться, чем одному-единственному. Более того, как я уже сказал, человек может очень легко обмануться относительно своего пробуждения, принять за пробуждение то, что является всего лишь новым сном. Если несколько чело век решат вместе бороться со сном, они будут будить друг друга взаимно. Часто будет случаться, что два десятка из них будут спать, но двадцать первый проснется и разбудит остальных. То же самое и с будильниками. Один человек изобретет будильник, второй изобретет другой, после чего они смогут обменяться. Все вместе они смогут быть друг для друга отличными помощниками, и без этой взаимной помощи ни один из них не сможет добиться ничего. Так что человек, желающий проснуться, должен искать других, тоже желающих проснуться, чтобы действовать вместе с ними. Но это легче сказать, чем сделать, потому что начало такой работы и ее организация требуют знаний, которыми человек обычно не обладает. Работа должна быть организована и должна иметь главу. Без этих двух условий работа не может дать ожидаемых результатов, и никакие усилия их не разбудят. Кажется, некоторым людям труднее всего понять именно это. Сами, по своей собственной инициативе, они могут быть способны на большие усилия, их первые жертвы должны состоять в том, чтобы повиноваться другому, но ничто в мире никогда не убедит их в необходимости этого.
И они не хотят понять, что все их жертвы в этом случае ни к чему.
Работа должна быть организована. А это может быть сделано только человеком, знающим задачи и цели, знающим ее методы, поскольку он сам в свое время проделал такую организованную работу" (эти высказывания Гурджиева взяты из работы П. Д. Успенского «фрагменты неведомого учения», изд. Сток., Париж, 1950 г.).
Сначала это показалось простым и даже немного смешным. Само собою разумеется, я в состоянии сохранить в уме мысль о том, что меня зовут Луи Повель и что я в этот момент здесь, смотрю за очень медленным движением большой стрелки моих часов. Потом я очень скоро заметил, что эта мысль очень недолго остается во мне неподвижной, что она начинает приобретать тысячу форм и растекаться во всех направлениях, как предметы, которые Сальвадор Дали изображает превращенными в растекающуюся грязь. Но я еще должен признать, что от меня требуют поддерживать живой и неподвижной не мысль, а ощущение. От меня не только требуется думать, что я существую, но знать это, абсолютно сознавать этот факт. Я чувствую, что это возможно и что это может произойти во мне, принеся мне нечто новое и важное. Я обнаруживаю, что тысяча мыслей или теней мыслей, тысяча ощущений, образов и ассоциаций идей, совершенно чуждых предмету моего усилия, непрестанно осаждают меня и отвлекают от такого усилия. А порой еще эта стрелка привлекает все мое внимание, и, глядя на нее, я теряю из виду себя. Порой мое тело, сокращение мускула в ноге, какое-то движение в животе отрывают меня одновременно и от стрелки, и от меня самого. Порой же я думаю, что остановил свое маленькое внутреннее кино, устранил внешний мир, но тут замечаю, что погрузился в подобие сна, где стрелка исчезла или я сам исчез, и где продолжают сталкиваться друг с другом образы, ощущения, мысли, как за тюлем, как во сне, который развертывается сам по себе, когда я сплю. Порой в какую-то долю секунды я наконец существую целиком, полностью, я разглядываю эту стрелку. Но в ту же долю секунды я поздравляю себя с тем, что это произошло; моя мысль, если можно так сказать, аплодирует, и тотчас мой разум, воспользовавшись успехом, чтобы порадоваться, тут же сводит его на нет. Наконец, раздосадованный, невероятно уставший, я отказываюсь от этого опыта со всей поспешностью, и мне кажется, что я пережил самые трудные минуты в своей жизни, что я был лишен воздуха до такой степени, что уже больше терпеть было нельзя. Каким долгим мне это показалось! Но прошло не более двух минут, и за две минуты у меня не было настоящего ощущения самого себя дольше, чем в течение трех или четырех мгновенных вспышек. И я должен был согласиться, что мы почти никогда не осознаем самих себя и почти никогда не осознаем, как трудно это осознание.
Нам говорили, что состояние осознания – это вначале состояние человека, знающего наконец, что он почти никогда не осознает себя, и таким образом понемногу научающегося совершать необходимое внутреннее усилие, каковы бы ни были препятствия. В свете этого маленького упражнения вы знаете теперь, что человек может читать книгу, соглашаться, скучать, протестовать или увлекаться, ни одной секунды не сознавая того, что он существует и, таким образом, без того, чтобы его чтение было адресовано действительно ему. Его чтение – это сон, добавляемый к его собственным снам, погружение в вечное течение бессознательного. Потому что наше подлинное сознание может быть – и почти всегда бывает – совершенно отрешенным от всего, что мы делаем, думаем, хотим, воображаем.
И тогда я понял, что разница между состоянием во сне и во время обычного бодрствования, когда мы говорим, действуем и т. д., – очень мала. Наши сны невидимы, как звезды с наступлением дня, но они не исчезают, и мы продолжаем жить под их влиянием. Мы только приобрели после пробуждения критическое отношение к нашим собственным ощущениям, наши мысли стали лучше контролироваться, действия стали более дисциплинированными, появилось больше живости, впечатлений, чувств, желаний, но мы продолжаем оставаться неосознающими. Речь идет не о подлинном пробуждении, но о «бодрственном сне», и в этом-то состоянии и проходит почти вся наша жизнь. Нас учили тому, что возможно совсем пробудиться, приобрести состояние самоосознания. В этом состоянии, как я убедился во время упражнения с часами, я мог объективно сознавать функционирование своей мысли, развертывание образов, идей, ощущений, чувств, желаний. В этом состоянии я мог пытаться совершить и развить реальные усилия, чтобы изучить, время от времени останавливать и изменять это развертывание. И мне говорили, что само это усилие создаст во мне некий феномен. Само это усилие так или иначе не исчезнет бесследно. Ему достаточно быть, чтобы во мне создалась, накопилась самая сущность моего бытия. Мне сказали, что тогда я, обладая ощутимым бытием, смогу достигнуть «объективного сознания» и что тогда мне будет доступно совершенно объективное, абсолютное сознание не только самого себя, но и других людей, вещей и всего мира («Господин Гурджиев». изд. Сей, Париж, 1954 г.).
Человек твердо убежден, что он бодрствует, но в действительности он попал в сети сна, сплетенные им самим. Чем плотнее эта сеть, тем сильнее царит сон. Запутавшиеся в ее петлях – это спящие, которые идут по жизни, безразличные и без мысли, как стадо скота, ведомое на бойню.
Спящие видят мир сквозь сеть, они замечают только обманчивые отверстия, поступают исходя из этого и не знают, что видимые ими картины – только бессмысленные осколки огромного целого. Ты, может быть, думаешь, что те, кто видит сны, – фантасты и поэты; нет, это неутомимые труженики мира, те, кого грызет безумное стремление действовать. Они похожи на противных трудолюбивых жуков, взбирающихся по скользкой трубе, чтобы забраться куданибудь наверх. Они говорят, что бодрствуют, но то, что они считают жизнью, в действительности только сон, вплоть до деталей предопределенный заранее и не подвластный их воле. Может, и есть еще некоторые люди, знающие, что они спят, пионеры, выдвинувшиеся вперед к бастионам, за которыми скрывается вечно бодрствующее "Я", – ясновидящие, такие как Декарт, Шопенгауэр, Кант. Но они не располагают необходимым оружием для взятия крепости, и их призыв к бою не разбудит спящих. Бодрствовать – это все.
1. Извлечения из высказываний главы школы, Георгия Ивановича Гурджиева, собранные философом Успенским;
2. Мое собственное свидетельство о попытках пойти по пути состояния пробужденности под руководством инструктора школы Гурджиева;
3. Рассказ романиста и философа Раймона Абеллио о его личном опыте;
4. Самый восхитительный, на наш взгляд, текст из всей современной литературы об этом состоянии. Этот текст извлечен из неизвестного романа германского поэта и философа Густава Майринка, чьи произведения, не переведенные, за исключением – «Зеленого лика» и «Голема», поднимаются до вершин мистической интуиции.
* * *
1. Высказывания Гурджиева
"Чтобы понять различие между состояниями сознания, нам нужно вернуться к первому – ко сну. Это совершенно субъективное состояние сознания. В нем человек погружен в свои сны – независимо от того, сохраняет ли он воспоминания о них. Даже если какие-нибудь реальные впечатления достигают спящего – такие, как звуки, голос, жара, холод, ощущения своего собственного тела, – они вызовут в нем только фантастические образы. Потом человек просыпается. На первый взгляд, это совершенно иное состояние сознания. Человек может двигаться, говорить с другими, строить планы, видеть опасности, избегать их и т. д. Кажется разумным думать, что он находится в лучшем положении, чем во время сна. Но если мы взглянем на это немного глубже, если мы бросим взгляд на внутренний мир, на его мысли, на причины его действий, мы поймем, что он находится почти в том же состоянии, что и во время сна. Во сне он пассивен, что означает, что он ничего не может делать. В состоянии же бодрствования он, наоборот, может действовать все время, и результаты его действий отражаются на нем и на его окружении. Но он не вспоминает о себе самом. Он – машина, все только происходит с ним. Он не может остановить поток своих мыслей, он не в состоянии контролировать свое воображение, свои эмоции, свое внимание. Он живет в субъективном мире «я люблю», «я не люблю», «это мне нравится», «это мне не нравится», «я хотел бы», «я не хотел бы», то есть в мире, состоящем из того, что, как ему кажется, он любит или не любит, чего он хочет или не хочет. Он не видит реального мира. Реальный мир скрыт от него стеной его воображения. Он живет во сне. И то, что он называет своим «ясным сознанием» – это только сон, и гораздо более опасный, чем его ночной сон в постели.Рассмотрим какое-нибудь событие в жизни человечества. Например – войну. В настоящий момент идет война. Что это означает? Это означает, что многие миллионы спящих стараются уничтожить многие миллионы других спящих. Все, что происходит в настоящее время, вызвано этим сном.
Эти два состояния сознания – сон и бодрствование – одинаково субъективны. Только начиная вспоминать о самом себе, человек может действительно проснуться. Тогда вся жизнь вокруг него принимает другой вид и приобретает иной смысл. Он видит ее как жизнь спящих людей, жизнь во сне. Все, что люди говорят и делают, они говорят и делают во сне. Потому ничто из этого не может иметь ни малейшей ценности. Только пробуждение и то, что ведет к пробуждению, имеет реальную ценность.
* * *
Сколько раз вы меня спрашивали, не было бы возможным прекратить войны? Несомненно, это было бы возможно. Достаточно, чтобы люди проснулись. Это кажется таким пустяком. Но нет ничего труднее, потому что сон вызван и поддерживается всей окружающей жизнью, всеми условиями окружающей среды.Как проснуться? Как избавиться от этого сна? Эти вопросы – самые важные, самые жизненные из всех, какие человек может задать. Но прежде чем задать их себе, он должен убедиться в самом факте сна. А он не сможет в этом убедиться иначе, как только попытавшись проснуться. Когда он поймет, что не помнит о себе самом и что воспоминание о себе означает до известной степени пробуждение, и когда он увидит по опыту, как трудно вспомнить о себе самом, тогда он поймет, что недостаточно иметь желание проснуться, чтобы проснуться на самом деле. Строго говоря, мы утверждаем, что человек не может проснуться собственными силами. Но если двадцать человек условятся, что первый из них, кто проснется, разбудит остальных, у них уже есть шанс. Но даже этого недостаточно, потому что эти двадцать человек могут уснуть одновременно и видеть во сне, как они просыпаются. Так что и этого недостаточно. Нужно еще большее. За этими двадцатью людьми должен следить еще один человек, который сам не спит и не уснет так легко, как остальные, или который сознательно будет спать, лишь когда это возможно, когда от этого не может получиться никакого зла ни для него, ни для других. Они должны найти такого человека и нанять его, чтобы он их будил и не позволил им больше впасть в сон. Без этого невозможно проснуться. Вот что нужно понять.
Можно размышлять в течение тысячи лет и можно написать целые библиотеки, выдумывать миллионы теорий, – и все это во сне, без всякой возможности проснуться. Наоборот, эти теории и книги, написанные или придуманные спящими, только усыпят других людей и т. д.
Нет ничего нового в идее сна. Почти с самого сотворения мира людям было сказано, что они спят и что они должны проснуться. Сколько раз мы читаем, например, в Евангелиях: «Пробудись», «Бодрствуй», «Не спите». Ученики Христа даже в Гефсиманском саду, когда их Учитель молился в последний раз, спали. Этим сказано все. Но понимают ли это люди? Они принимают это за риторическую фигуру, за метафору. Они вовсе не видят, что это нужно понимать буквально. И здесь тоже легко понять, почему. Им нужно хоть немного проснуться или наконец постараться проснуться. Серьезно, меня часто спрашивали, почему в Евангелии ничего не говорится о сне… Но об этом идет речь на каждой странице. Это просто показывает, что люди читают Евангелие во сне.
* * *
Что нужно, чтобы разбудить спящего человека? Каково общее правило? Нужна хорошая встряска. Но когда человек крепко спит, встряхнуть его один раз недостаточно. Необходим долгий период непрерывной тряски. И вообще, нужен кто-нибудь, кто будет трясти. Я уже сказал, что человек, желающий проснуться, должен нанять помощника, который позаботится о том, чтобы трясти его длительное время. Но кого он может нанять, если все спят? Он наймет кого-нибудь, чтобы разбудить себя, но тот тоже уснет. Какая от него может быть польза? Что же касается человека, действительно способного удержаться в состоянии бодрствования, он, вероятно, откажется терять время на то, чтобы будить других: у него может быть гораздо более важное дело.Есть также возможность разбудить себя механическими средствами. Можно воспользоваться будильником. Но беда в том, что очень скоро привыкают к любому будильнику – его попросту перестают слышать. Требуется множество будильников с различными звонками. Человек должен буквально окружить себя будильниками, не позволяющими ему спать. И здесь опять-таки возникают трудности. Будильники надо заводить, чтобы их заводить, необходимо об этом помнить, а чтобы помнить об этом, нужно часто просыпаться.
Но вот что самое худшее; человек привыкает ко всем будильникам и через некоторое время только лучше спит под их звон. Поэтому будильники нужно постоянно менять, все время изобретать новые. Со временем это может помочь человеку проснуться. Но очень мало шансов, что он проделает эту работу – будет изобретать, заводить и менять все эти будильники сам, без посторонней помощи. Гораздо вероятнее, что, начав эту работу, он не замедлит уснуть и во сне будет видеть, что изобретает будильники и меняет их и, как я уже сказал, от этого он будет только лучше спать.
Так что для пробуждения нужно соединить множество усилий. Нужно, чтобы был кто-нибудь, чтобы будить спящего; нужно, чтобы был кто-нибудь, чтобы следить за тем, кто будит; нужно иметь будильники и нужно постоянно изобретать нозые.
Но чтобы благополучно провести это мероприятие и получить результаты, известное количество людей должно работать вместе.
Отдельный человек не может сделать ничего. Прежде всего, он нуждается в помощи. Но одинокий человек не может рассчитывать на помощь. Те, кто способен помочь, ценят свое время очень дорого. И, естественно, они предпочтут помочь, скажем, двадцати или тридцати людям, желающим проснуться, чем одному-единственному. Более того, как я уже сказал, человек может очень легко обмануться относительно своего пробуждения, принять за пробуждение то, что является всего лишь новым сном. Если несколько чело век решат вместе бороться со сном, они будут будить друг друга взаимно. Часто будет случаться, что два десятка из них будут спать, но двадцать первый проснется и разбудит остальных. То же самое и с будильниками. Один человек изобретет будильник, второй изобретет другой, после чего они смогут обменяться. Все вместе они смогут быть друг для друга отличными помощниками, и без этой взаимной помощи ни один из них не сможет добиться ничего. Так что человек, желающий проснуться, должен искать других, тоже желающих проснуться, чтобы действовать вместе с ними. Но это легче сказать, чем сделать, потому что начало такой работы и ее организация требуют знаний, которыми человек обычно не обладает. Работа должна быть организована и должна иметь главу. Без этих двух условий работа не может дать ожидаемых результатов, и никакие усилия их не разбудят. Кажется, некоторым людям труднее всего понять именно это. Сами, по своей собственной инициативе, они могут быть способны на большие усилия, их первые жертвы должны состоять в том, чтобы повиноваться другому, но ничто в мире никогда не убедит их в необходимости этого.
И они не хотят понять, что все их жертвы в этом случае ни к чему.
Работа должна быть организована. А это может быть сделано только человеком, знающим задачи и цели, знающим ее методы, поскольку он сам в свое время проделал такую организованную работу" (эти высказывания Гурджиева взяты из работы П. Д. Успенского «фрагменты неведомого учения», изд. Сток., Париж, 1950 г.).
2. Мои дебюты в школе Гурджиева
«Возьмите часы, – сказали нам, – и посмотрите на большую стрелку, пытаясь сохранить ощущение самих себя и сосредоточиться на мысли: „Я Луи Повель и в этот момент нахожусь здесь“. Попытайтесь думать только об этом, просто следите за движением большой стрелки, продолжая сознавать самого себя, свое имя, самочувствие и место, где вы находитесь».Сначала это показалось простым и даже немного смешным. Само собою разумеется, я в состоянии сохранить в уме мысль о том, что меня зовут Луи Повель и что я в этот момент здесь, смотрю за очень медленным движением большой стрелки моих часов. Потом я очень скоро заметил, что эта мысль очень недолго остается во мне неподвижной, что она начинает приобретать тысячу форм и растекаться во всех направлениях, как предметы, которые Сальвадор Дали изображает превращенными в растекающуюся грязь. Но я еще должен признать, что от меня требуют поддерживать живой и неподвижной не мысль, а ощущение. От меня не только требуется думать, что я существую, но знать это, абсолютно сознавать этот факт. Я чувствую, что это возможно и что это может произойти во мне, принеся мне нечто новое и важное. Я обнаруживаю, что тысяча мыслей или теней мыслей, тысяча ощущений, образов и ассоциаций идей, совершенно чуждых предмету моего усилия, непрестанно осаждают меня и отвлекают от такого усилия. А порой еще эта стрелка привлекает все мое внимание, и, глядя на нее, я теряю из виду себя. Порой мое тело, сокращение мускула в ноге, какое-то движение в животе отрывают меня одновременно и от стрелки, и от меня самого. Порой же я думаю, что остановил свое маленькое внутреннее кино, устранил внешний мир, но тут замечаю, что погрузился в подобие сна, где стрелка исчезла или я сам исчез, и где продолжают сталкиваться друг с другом образы, ощущения, мысли, как за тюлем, как во сне, который развертывается сам по себе, когда я сплю. Порой в какую-то долю секунды я наконец существую целиком, полностью, я разглядываю эту стрелку. Но в ту же долю секунды я поздравляю себя с тем, что это произошло; моя мысль, если можно так сказать, аплодирует, и тотчас мой разум, воспользовавшись успехом, чтобы порадоваться, тут же сводит его на нет. Наконец, раздосадованный, невероятно уставший, я отказываюсь от этого опыта со всей поспешностью, и мне кажется, что я пережил самые трудные минуты в своей жизни, что я был лишен воздуха до такой степени, что уже больше терпеть было нельзя. Каким долгим мне это показалось! Но прошло не более двух минут, и за две минуты у меня не было настоящего ощущения самого себя дольше, чем в течение трех или четырех мгновенных вспышек. И я должен был согласиться, что мы почти никогда не осознаем самих себя и почти никогда не осознаем, как трудно это осознание.
Нам говорили, что состояние осознания – это вначале состояние человека, знающего наконец, что он почти никогда не осознает себя, и таким образом понемногу научающегося совершать необходимое внутреннее усилие, каковы бы ни были препятствия. В свете этого маленького упражнения вы знаете теперь, что человек может читать книгу, соглашаться, скучать, протестовать или увлекаться, ни одной секунды не сознавая того, что он существует и, таким образом, без того, чтобы его чтение было адресовано действительно ему. Его чтение – это сон, добавляемый к его собственным снам, погружение в вечное течение бессознательного. Потому что наше подлинное сознание может быть – и почти всегда бывает – совершенно отрешенным от всего, что мы делаем, думаем, хотим, воображаем.
И тогда я понял, что разница между состоянием во сне и во время обычного бодрствования, когда мы говорим, действуем и т. д., – очень мала. Наши сны невидимы, как звезды с наступлением дня, но они не исчезают, и мы продолжаем жить под их влиянием. Мы только приобрели после пробуждения критическое отношение к нашим собственным ощущениям, наши мысли стали лучше контролироваться, действия стали более дисциплинированными, появилось больше живости, впечатлений, чувств, желаний, но мы продолжаем оставаться неосознающими. Речь идет не о подлинном пробуждении, но о «бодрственном сне», и в этом-то состоянии и проходит почти вся наша жизнь. Нас учили тому, что возможно совсем пробудиться, приобрести состояние самоосознания. В этом состоянии, как я убедился во время упражнения с часами, я мог объективно сознавать функционирование своей мысли, развертывание образов, идей, ощущений, чувств, желаний. В этом состоянии я мог пытаться совершить и развить реальные усилия, чтобы изучить, время от времени останавливать и изменять это развертывание. И мне говорили, что само это усилие создаст во мне некий феномен. Само это усилие так или иначе не исчезнет бесследно. Ему достаточно быть, чтобы во мне создалась, накопилась самая сущность моего бытия. Мне сказали, что тогда я, обладая ощутимым бытием, смогу достигнуть «объективного сознания» и что тогда мне будет доступно совершенно объективное, абсолютное сознание не только самого себя, но и других людей, вещей и всего мира («Господин Гурджиев». изд. Сей, Париж, 1954 г.).
3. Рассказ Раймона Абеллио
Когда в «естественном» состоянии, в котором находятся все существующие, я «вижу» дом, мое восприятие самопроизвольно, и я воспринимаю этот дом, а не собственное его восприятие. Наоборот, в «трансцендентальном» положении воспринимается самое мое восприятие. Но это восприятие радикальным образом изменяет первоначальное состояние. Пережитое состояние, вначале наивное, теряет свою самопроизвольность именно из-за того, что объектом нового размышления становится то, что было вначале состоянием, а не объектом, и что среди элементов моего нового восприятия фигурирует не только восприятие дома как такового, но и самого восприятия как пережитого процесса. Существенно важно в этом изменении то, что сопровождающее видение, возникшее у меня в этом двойственном состоянии, вернее, в мыслительно-рефлекторном восприятии дома, которое было моим первоначальным мотивом, далеким от того, чтобы быть воспринятым полностью, теперь отдаленное или спутанное этим вмешательством «моего» второго восприятия перед «его» первоначальным восприятием, оказывается парадоксально усиленным, более ясным, более нагруженным объективной реальностью, чем прежде. Мы находимся здесь перед фактом, не объясняемым путем чистого спекулятивного анализа: фактом преобразования вещи сознанием, ее превращения в «сверхвещь», как мы скажем позднее, ее перехода из состояния изучения в состояние знания. Этот факт вообще неизвестен, хотя он наиболее поразителен среди всех экспериментов реальной феноменологии. Все трудности, на которые наталкивается вульгарная феноменология, и все классические теории «познания» состоят в том, что эти теории рассматривают пару сознание-познание (или точнее, сознание-изучение) как способную самостоятельно исчерпать всю совокупность пережитого, в то время как в действительности нужно рассматривать триаду сознание-познание-знание, которая одна только может позволить действительно онтологическое укрепление феноменологии. И действительно, ничто не может сделать очевидным это пробуждение, кроме прямого и личного опыта самого феноменолога. Но никто не может утверждать, что понял подлинно трансцендентальную феноменологию, если он не осуществил с успехом этот опыт и не был во время его проведения сам «озарен». Будь он самым тонким диалектиком, самым проницательным логиком, – но если он не пережил этого и не видел за вещами других вещей, – он может только произносить речи по феноменологии, а не вести действительно феноменологическую деятельность. Возьмем наиболее точный пример. Насколько простираются мои воспоминания, я всегда умел распознавать краски – синюю, красную, желтую. Мой глаз их видел, у меня был скрытый опыт на этот счет. Правда, «мой глаз» не спрашивал меня относительно этого опыта, да и как он вообще мог задавать вопросы? Его функция в том, чтобы видеть, а не видеть себя в процессе видения, но мой мозг был сам как во сне, он вовсе не был глазом глаза, но служил простым продолжением этого органа. И я только говорил, почти не думая об этом: вот красивый красный цвет, немного приглушенный зеленый, блестящий белый. Однажды, несколько лет назад, я прогуливался среди виноградников, охватывающих карнизом озеро Леман и образующих один из самых красивых пейзажей в мире. Он такой прекрасный и величественный, что мое "Я" расширилось и растворилось в нем, и неожиданно произошло событие, необыкновенное для меня. Я сто раз видел ниспадающую охру обрыва, синеву озера, лиловатость Савойских гор и глубины сверкающих ледников Гран-Комбен. Но я впервые понял, что никогда не видел их, хотя жил там уже три месяца. Этот пейзаж, правда, не растворил меня в себе; то, что отвечало ему во мне, было только смутным восхищением. Правда, "Я" философа сильнее всех пейзажей. Мое "Я" лишь вновь овладело острым чувством красоты и укрепилось от этого бесконечного состояния. Но в тот день я неожиданно узнал, что я сам создавал этот пейзаж, что он был бы ничем без меня: "Это я тебя вижу, я вижу себя видящим тебя, и видя себя, я создаю «тебя». Этот подлинный внутренний крик – крик демиурга во время сотворения им мира. Он – не только остановка старого мира, но проекция «нового». И в одно мгновение мир и в самом деле был заново создан. Никогда я не видел подобных красок. Они были в сто раз интенсивнее, богаче оттенками, более живые. Я знал, что приобрел ощущение смысла красок, что мне стало доступно девственное восприятие цветов, которых я до гех пор в действительности никогда не видел на картине – прежде они никогда не проникали в мир живописи. Но я знал также, что этим воспоминанием о себе в моем сознании, восприятием моего восприятия я проник в суть преобразованного мира, не являющегося таинственным потусторонним миром, – но подлинным миром, миром, чья природа держит нас в изгнании. В этом нет ничего общего с вниманием. Преображение обладает полнотой, а внимание – нет. Преображение познается в его достаточной определенности, внимание же направлено к возможной способности. Нельзя сказать, конечно, что если внимание не полно, то оно пусто. Наоборот. Но жадность – не полнота. Когда я в тот день вернулся в деревню, встречавшиеся мне люди были по большей части «внимательны» к своей работе, тем не менее все они показались мне сомнамбулами (Раймон Абеллио, «Тетради кружка метафизических исследований», внутренняя публикация, 1954 г.).4. Восхитительный текст Густава Майринка
"Ключ, который сделает нас властелинами своей внутренней природы, заржавел со времен потопа. Он зовется бодрствованием. Бодрствование – это все.Человек твердо убежден, что он бодрствует, но в действительности он попал в сети сна, сплетенные им самим. Чем плотнее эта сеть, тем сильнее царит сон. Запутавшиеся в ее петлях – это спящие, которые идут по жизни, безразличные и без мысли, как стадо скота, ведомое на бойню.
Спящие видят мир сквозь сеть, они замечают только обманчивые отверстия, поступают исходя из этого и не знают, что видимые ими картины – только бессмысленные осколки огромного целого. Ты, может быть, думаешь, что те, кто видит сны, – фантасты и поэты; нет, это неутомимые труженики мира, те, кого грызет безумное стремление действовать. Они похожи на противных трудолюбивых жуков, взбирающихся по скользкой трубе, чтобы забраться куданибудь наверх. Они говорят, что бодрствуют, но то, что они считают жизнью, в действительности только сон, вплоть до деталей предопределенный заранее и не подвластный их воле. Может, и есть еще некоторые люди, знающие, что они спят, пионеры, выдвинувшиеся вперед к бастионам, за которыми скрывается вечно бодрствующее "Я", – ясновидящие, такие как Декарт, Шопенгауэр, Кант. Но они не располагают необходимым оружием для взятия крепости, и их призыв к бою не разбудит спящих. Бодрствовать – это все.